Глава двенадцатая

Миссис Гольдфарб сказала, что я могу взять ссуду в колледже и купить автомобиль. И вот мама раздвинула жалюзи, чтобы первый раз взглянуть на мою машину, стоящую на ее дворе.
"Классно, а?" - спросила я.
"Такая чистенькая. Вот такой ее и держи", - ответила она.
Ну, это моя мамаша. Я купила этот замечательный изумрудно-зеленый "Фольксваген", четырнадцатилетний, с отремонтированным двигателем, прожив четыре года без машины. Он, кстати, не только будет возить меня в колледж, но еще и лишит пособия. И все, что она смогла сказать было  "вот такой ее и держи". Я, правда, грубила ей наверное, с пубертатного возраста, но и она допускала такое, что явно меня переплюнула. Это была почти последняя капля, я имею в виду не только ее, а всю семью в целом.
Я даже и не думала рассказывать о колледже отцу, отношения были напряженными, да и все равно мать расскажет. Сегодня вечером, когда я гордо прибыла с Джейсоном на новой машине, он пришел обедать позже. Положил рядом с тарелкой потрескивающую рацию и спросил:
"Ну, сколько миль она наездила?"
"Девяносто семь тысяч, но двигатель отремонтирован".
"Сколько, говоришь, ты заплатила?"
"Пятьсот долларов".
Он помотал головой, как будто на нее села пчела.
"Кекс", - сказал Джейсон.
"Что?" - спросил отец.
"Так ее называет мама".
Моя мать прищелкнула языком.
 "Что?" - спросила я.
"Она выглядит как глазированная".
Действительно, выкрашенная белым морда делала ее похожей и на питбуля, но я предпочитала видеть в ней выпечку.
"Не знаю, Беверли", - сказала мать.
"Что не знаешь?"
"Ладно, неважно". 
"Думаешь это по-детски - давать имя машине, думаешь я ненормальная".
 Отец фыркнул, но никто не ответил.
"Кажется, она похожа на кекс", - сказал Джейсон через минуту.
Меня это удивило. Обычно, даже если мы веселились, даже если он казался моим лучшим другом, как только мы оказывались с матерью, он превращался в предателя. Все время угрожал рассказать родителям, что я курю марихуану. Сейчас он похоже меня жалел.
"Мне тоже", сказала Роза. Ей было пятнадцать и она курила травку каждое утро, полдень и вечер.
Хоть один человек в семье мне наполовину близок.
 Думаю, не столько в машине было дело, сколько каждый хотел подчеркнуть  странность моей предстоящей учебы. Я чувствовала себя старомодной как эти песни "Залезь на каждую гору", "Несбыточная мечта". Я имею в виду, это как если бы я сдвинула небо и землю, рассказала бы матери, а в ответ услышала: "Я думала ты хочешь работать. А ты собираешься на сколько? На четыре года?" Любые нормальные родители гордились бы, что их ребенок идет в колледж. Но не мои. Мои переживали.
Когда же на обед пришел брат, это стало последней каплей. Во-первых, и это главное, он был в форме. Во-вторых, он встал около меня и ждал, чтобы я поднялась. Он, как и я, не жил в этом доме, но,  как и я, часто здесь бывал. Если мы приходили оба, я уступала этот стул ему. Но не сейчас.
"Бев, ты сидишь на стуле брата", - сказала мать.
«Кто сказал, что это его стул?»
«Подвинься», - сказал брат, синяя туша.
Я хотела сказать: «Что ты, придурок сделаешь, врежешь мне своей дубинкой?» Но кто знает, что за этим последует. Он может стянуть меня со стула за локоть. Отец может накричать. Все что угодно. У  меня не хватило храбрости проверить. Я ушла из-за стола и трясясь от злости, думала, сидя в гостиной, пока Джейсон закончит: «Какой черт меня угораздил попасть в такую семейку? Мать, которая боится, что ее собственная дочь, ее плоть и кровь, добьется успеха и будет не такая как она. Вырасти в доме, где мужчинам прислуживают, а женщины должны уступать им свои места. Клянусь, мой сын пойдет в колледж и никогда в жизни не подумает, что только из-за того, что родился с пенисом, он имеет какие-то особые заслуги». Потом успокоила себя тем, что теперь у меня есть машина и я буду учиться. Как только послышался скрип отодвигаемых стульев, сразу сказала: «Давай Джейс, мы уходим».
Была весна 1974 года и я должна была ждать осени, моего первого дня, когда я проснусь возбужденная, приму душ и расчешу мои уже длинные как у феи волосы расческой-бритвой. Глядя на пряди, падающие в мусор, вспомню,  как маленькая я просила мать закрепить мне волосы заколками, чтобы походить на своего кумира Бетти Буп и произвести хорошее впечатление.  Я думала, до чего я дошла. Прохожу мимо зеркала, не посмотрев в него, не крашусь, не брею ноги, не выщипываю брови и даже выработала крепкое рукопожатие. Это благодаря группе укрепления женского самосознания в Нью-Хевене, в которую я вступила вскоре после покупки «кекса».
 Ко времени моего выхода из душа вы можете подумать, что я описала себя как чувственного мачо. Я просохла, надела свои фермерские джинсы, бросила ручку и карандаш в карман на груди, что естественно привело меня к мысли написать что-нибудь, а это привело к мысли об учебе, в чем и был смысл колледжа. И я  снова заволновалась. Вот сейчас-то я и должна доказать, что умная, каковой всегда себя считала. Это будет нелегко. Я гордилась, что в старшей школе была почти идиоткой и вот сейчас может быть надо за это расплачиваться. За все мои знания меня могли перевести в коррекционный класс, в этом случае гордость заставила бы меня выпрыгнуть из окна.
Спустившись в гостиную, задержала взгляд на «кексе» прежде чем сделать кофе. Он как изумруд отсвечивал на въезде во двор. За ним летал кусок бумаги, вращаемый ветром. Я поняла, что эта бумажка – школьное домашнее задание по правописанию. Моя грудь наполнилась и мне пришлось сдержать рыдания. Не могла поверить, что становлюсь человеком.
Потом через комнату продефилировал Джейсон. Он был подвержен характерному для мужчин Донофрио дурному настроению, вся их порода была молчаливой. Так выглядит аристократ, вышедший к завтраку, обеду или ужину. Меньше всего мне сейчас нужен он черный как туча, напоминающий о том, что до сих пор не дает мне нормально жить.
Я знала, ему сейчас нелегко. потому что мама уезжает в колледж, но когда он сел за стол и оцепенело уставился в пустоту, я поняла, что он ждет внимания и это выбило меня из колеи, вселило в меня тревогу, что, как это бывает, из-за ребенка все полетит кувырком. Я сказала: "Ну, что будешь есть на завтрак?"
"А что есть?"
"Я похожа на официантку? Желаете меню?"
"Может рисовые казинаки".
"Они приплывут к столу и прямо в твою тарелку как в рекламе?"
"Нет", - он тяжело отодвинул стул и пошел за казинаками.
«Сегодня мой первый день в колледже, ты помнишь?» - спросила я риторически, чтобы начать обсуждение проблемы.
«Я знаю», - сказал он, наливая молоко в хлопья и положив туда же две ложки сахара.
«Сахар вреден тебе»- заметила я.
«Могу я придти?» - спросил он.
«Нет».
«Ты будешь дома, когда я вернусь?»
Ему было шесть лет и он уже знал как подобает себя вести итальянскому мужу.
«Разве меня когда-нибудь не бывает?»
«Да».
«Когда ты хоть раз оставался один?»
«Один раз. Я заходил к Касси. Помнишь?»
«О да. Извини, я опоздала на десять минут.  Ты мог умереть».
«Мог».
Быть свободной значит не только от мужчин, но и от положения, и от детей. Джейсон не должен был  внушать мне чувство вины за то, что я поступаю как хочу.
Когда он спустился, почистив зубы, я заметила, что его уши высовываются из волос и что он держит свое ведерочко с Могучими Героями для завтрака. Почему-то, видя его я испытывала головокружение. Потом, обнимая его на прощание, почувствовав какие маленькие у него косточки, какой он на самом деле маленький, я видимо слишком надолго задержала его, потому что он выгнулся и сказал: "Ма, автобус".
Пока я ехала в колледж по извилистым дорогам мимо коровьих пастбищ и кукурузных полей, тормозя на слепых поворотах, я думала об аварии, в которую попал Рэймонд. Где он? Что делает? Есть у него еще дети? Интересуется ли мной хоть иногда? Да, что за чушь, в первый день учебы думать об этом отбросе муже! Может удача заставляет думать о плохом, может, когда что-то меняется, хочется еще побыть в знакомом. Комьюнити колледж представлял собой несколько невысоких, практично спроектированных зданий, сгрудившихся на холме с паркингом по размеру не меньше, чем площадь корпусов. Это был колледж для пригородных жителей, не слишком красивый или эстетичный, без излишеств вроде жалюзей от солнца на окнах, но для меня это был рай. Это был душевный подъем шестидесятых, последнее прибежище. Если в школе вы были лоботрясом, то здесь вы могли начать с нуля. Если вы бедны, то здесь учеба стоит недорого. Плюс, здесь вас проконсультируют как получить ссуду.
Образование? Из-за нашей бедности частенько у нас был один учебник по предмету, дайджест вместо полноценных книг, что для меня уж слишком походило на школу.
Учителя?  Ну, был Кирк Донелли, преподаватель языка, который погружал нас в журнальную рекламу, чтобы показать, что картинки могут работать лучше слов. Давал нам письменные упражнения: «Опишите комнату», «Используйте парадокс», «Напишите беседу на одну страничку».
Потом собирал их, но никогда не возвращал. Любил подолгу рассказывать о своей двухлетней работе техническим писателем, пишущим  руководства по самостоятельному ремонту автомобилей, уж не помню каких марок. Другой крайностью был Филипп Генри, последователь родосских учений, который учил нас философии, ставя немыслимые ранее вопросы о нематериальности материального мира, субъективности истины, замкнутости времени. Такие вопросы заставляли напрягаться так, что я чувствовала, как растут мозговые клетки.
Еще были собратья-студенты. Была одна примерно моего возраста. Если ее просили прочитать заданное упражнение по английскому, она брала чистый лист и притворялась, что читает то, чего не писала. Я сидела рядом и и видела, что она на самом деле изображает чтение с чистой страницы минуты так три. Это вызывало у меня такой приступ смеха, что я не могла остановиться. Мистер Донелли по-доброму улыбался, когда она заканчивала и говорил: «Поделись с нами шуткой, Бев».
Женщина бросала на меня злой взгляд.
Я не могла поделиться шуткой, потому что сама не понимала, что же меня так забавляет. Кроме, может быть, того, что я вспоминала нелепые отчеты по прочитанным книгам в старшей школе, которые я выдумывала.
Но это выдумывание ничего не стоило по сравнению с тем виртуозным представлением, которое устраивала эта женщина. Вот где, что называется нереализованный потенциал. Я восхищалась и в то же время считала ее дурой за то, что не выполняла упражнения. Зачем ходить, если не хочешь работать?
Может быть я думала, что каждый переживал то же, что и я - ежедневный праздник после диеты. Было чувство большой удачи. Мне было жаль восемнадцатилетних на последних рядах, которые щелкали жвачкой, разваливались на стульях, вели себя как плохие ученики старшей школы. Видимо, ходить на занятия их заставляли родители. Правда, таких было меньшинство. На первых рядах сидели студенты с другого конца спектра. Очень вежливые бабушки, несколько остроумных женщин среднего возраста, монахиня, вышедший на пенсию страховой агент. Большинство же студентов было примерно моего возраста, двадцатичетырехлетние, и жертвы предшествующей тяжелой жизни. Было несколько льготников – ветеранов войны во Вьетнаме, еще молодые матери с детьми, в основном замужние, и две мои новые подруги – Арлен и Лиззи. Арлен была из Миддлтауна и в старшей школе возглавляла девчоночью банду. У нее был шрам от ножа на плече и татуировка на фаланге. Сейчас она писала прекрасные поэмы с метафорами из природы и работала бухгалтером.  Лиззи ездила автостопом в Калифорнию и обратно, сдавала кровь, чтоб заработать на еду, жила в палатке у реки, потом вернулась домой и узнала, что ее бойфренд, игравший на гитаре как Джимми Хендрикс, за день до ее приезда покончил с собой. После этого она потеряла голос и ее поместили в государственную психолечебницу, где через четыре месяца к ней вернулась речь. Теперь она работала там с детьми-аутистами.
Я познакомилась с Лиззи и Арлен во втором семестре, когда решила, что дожна получать только пятерки. Мне многое надо было улучшать из-за упущений в прошлом, но я хотела этого еще и потому, что подслушала, как женщина из моей группы по истории рассказывала соседке, что планирует получить стипендию в Уэслианском университете. Я подумала, что она врет или, по крайней мере, ошибается. Хоть Уэслианский и в том же городе, что и наш, но учатся там в основном дети, получившие 1400 баллов, с аттестатами частных подготовительных школ. Я вмешалась в их разговор только чтобы посмотреть как далеко зайдет ее ложь. Я спросила: "Как отсюда можно пойти в Уэслианский?"
Она сказала, что легко, если получить все пятерки. У них есть стипендия Этерингтона для студентов коммьюнити колледжей. У меня сразу разыгралась фантазия. Я получу стипендию, единственная здесь, сидящая на пособии. Куча социалистов с тяжелым случаем социальной вины помогут мне и сделают героем рабочего класса.
Вернувшись домой, зачитала запрет Джейсону.
"Я должна получить все пятерки. Ты должен мне помочь. Если ты видишь, что я читаю или пишу, не мешай мне ни в коем случае.
"А если я порежусь?"
"Ну, если порежешься".
"А если Эндрю будет бросаться камнями?"
"Суди его сам".
"Если Анни будет курить окурки?"
"Джейсон!"
"Не хочу, чтоб ты училась"
"Хочешь, чтобы я вечно сидела на пособии, нищая и глупая?"
"Нет".
"Тогда не мешай".
"Ладно".
"Надеюсь".
Я выработала способность полной концентрации. что позволяло абсолютно ничего не слышать, когда я занималась. Если Джейсону нужно было обратиться ко мне, ему приходилось тянуть меня за рукав. Когда к нему в комнату поднимались друзья зимой после полудня и спорили, кто первым пойдет или обвиняли друг друга в жульничестве или играли в прятки так, что потолок надо мной гремел как гроза, я разбиралась с X, Y или Z и ничего не слышала. Я преуспела в получении только пятерок - это оказалось не так трудно. Все, что нужно было делать - говорить профессору то, что он или она уже сказали. Если же это слишком большая уступка, мое мнение должно выглядеть как можно скандальнее. Я подала документы в Уэслианский весной 1975 года, но решение не придет раньше лета, потому что им нужны мои оценки за второй семестр.
Вот и лето. Среда. Я пришла на последнее собрание группы укрепления женского самосознания. Мы прервали занятия, потому что остались впятером. Одна переезжала, другая уезжала на лето. По такому случаю мы устроили обед из того что было, каждая принесла бутылку вина и к концу трапезы мы прилично наклюкались. Кто-то поставил на стерео Джони Митчелл, одна из женщин поднялась и начала танцевать. Потом мы встали все. Я закрыла глаза и запела: "Я на пустынной дороге и странствую, странствую, странствую в поисках чего-нибудь, что ....". Открыв глаза, я увидела, что мои приятельницы сбросили свои блузки.  Первое, что я подумала было: «А что бы сказала Фей?» За исключением одной эти женщины были простые, в старшей школе я бы назвала их шалавами и никогда бы с ними не общалась. Представила себе лицо Фей в окне, хохочущее надо мной, танцующей с полуголыми шалавами. Потом решила, что Фей и ее реакция – ее проблемы. Мне нравятся эти женщины. Они выслушали всю мою историю, начиная с отца, шпионившего за мной и в то же время равнодушного ко мне, и кончая беспорядочным сексом. Они слушали с пониманием и сочувствием, задавали хорошие вопросы (Почему когда ты говоришь о занятиях любовью, то всегда употребляешь слово секс? Ты не видишь разницы?).
Теперь и мне захотелось сбросить блузку и присоединиться подругам. Но давным-давно я не ходила без рубашки, с семи лет, если точно, не считая метаний в постели с парой дюжин любовников, я и не считаю.
Я закрыла глаза, задержала дыхание и сбросила блузку. Воздух оказался неласковым для моей кожи. Холодный, возбуждающий, иначе говоря – освобождающий. Я поняла, что никогда бы не  почувствовала себя такой свободной если бы не прошло так много времени с тех пор, как было что-то подобное.  Поняла, что есть какие-то слова, которые надо сказать  по поводу этой утраты, именно это чувство вы испытываете, когда все проходит.
Следующим утром я получила конверт из Уэслианского. Меня приняли. Они дают мне квартиру в студенческом городке. Мое кровяное давление упало. Маленькие искорки забегали по странице, которую я читала. Я положила голову между колен, чтобы кровь прилила к мозгу чтобы информация попала в него. Значит я уезжаю из Валлингфорда, видимо, навсегда. Заканчиваю одну жизнь и вхожу в другую. Я подняла голову и искорки исчезли.

====================================
Глава тринадцатая http://proza.ru/2013/07/03/343