Ильчебага

Первые пару дней я пребывал в полном восторге: креветочные комары, столбовая тайга, змея реки и речные змеи, дыханье Бога в одиночестве кромешной тишины. На двадцать верст кругом из живых душ только волчьи. На третий день недобропожаловали тоска и апатия - уже все повидав и изведав, развлекаться оставалось лишь монотонными поисками костей мамонта, шерстистого носорога или мастодонта, выдавленных из тайников земных грунтовыми водами.

Вдоль русла Иртыша бреду. Вижу сантиметровый камешек, торчащий из песка, выглаженного речной волною. Поддел его палкой - под ним ничего кроме песка. Так целый день и ковыряю. Десять, сорок, девяносто девять камней перевернешь впустую, а сотый, наконец, прорастёт вглубь речной поймы полуметровой берцовой костью или бивнем. Откопаешь почерневшую окаменелую частичку древнего гиганта, дотянешь до вездехода и вновь, уткнувшись очами в кору земную, идёшь, задыхаясь от зноя.

Устье реки Шиш и Ук - куда добрался славный атаман, царский разведчик и пионер пилигримов Ермак Тимофеевич - в долюдскую эпоху заселяли большие, неповоротливые, жвачные палеозойчатые, предки африканских и индийских слонов; по преданиям коми, протоптавшие во времена сотворения мира русла рек и ручьёв. Коричневые зубы с голову десятилетнего ребенка, белёсые бивни до ста килограммов весом; массивные, пористые, не слишком пригодные для обработки, кости.

Пролетали эпохи... Мамонтов сменили люди...

У въезда в райцентр на земле бесхозно валяется груда битой керамики ориентировочно девятого-двенадцатого веков. Иртыш размыл культурный слой. Почерневшие то ли в земле, то ли в костровище глиняные черепки. Примитивный, но завораживающий узор-орнамент, нанесённый почти тысячу лет назад безымянным местным умельцем. Вывозить, собирать, продавать запрещено. Да и кому они всерьез нужны? Краеведческие сувениры. Не более того.

Иртыш в тех местах девственен, почти не тронут цивилизацией, а, значит, немного непригляден. Русло не ухожено и вода меняет ландшафт, не задумываясь о красоте, почти варварски: намывает причудливой формы островки посреди фарватера, заболачивает пойму; неспешно, как и течение реки, но неумолимо как время, подмывает и с шумом рушит отвесные глиняно-песчаные стены-берега, изъеденные там и тут оврагами, да поросшие чёрно-зеленым непроходимым бором.

Ильчебага. Деревня. Почти почившая. Чудом держащаяся за жизнь и за кромку крутого берега реки, изгибающейся загзагообразным отростком. Покатый песчаный пляж с одной стороны и крутой осыпающийся лог на другой. Накренившиеся, иль уже рухнувшие с высоты кроной в реку столетние исполины. Корни подмытых деревьев, свисающие с обрыва плетьми. Обнаженные слои земли, песка и глины - слои прошлого. И черепа... Белоснежные, почти прозрачные людские черепа и кости, торчащие из обвалившегося в воду берега в трёх метрах от вершины.

Кладбище когда-то было в тех местах. Скорбь, слёзы, воронье, небольшие холмики, деревянные кресты... Старое кладбище. В живых уж нет и тех, чьи родственники там упокоены. Очень старое, поросшее ныне корабельным сосновыми бором. Неухоженный погост, давно позабытый историей и  людьми. Забытый нами, а  рекой, священной, желтовато-красной, вдруг вновь мистически пробужденный к жизни после смерти. К жизни ужасающей живых.