Каждый ест свою толику

— Каждый должен съесть свою толику дерьма, — любят повторять ватики, те, кто уже успел обрасти цинизмом и кондиционером.
С этой — вполне конкретной — порции и началась наша жизнь в Израиле.
В стране предков.
Мы, таки — съели. Не с аппетитом, конечно. Но не подавились. Проглотили. Запили слезами.
Прямо с трапа мы шагнули в сухую сауну. Воздух стоял — густой, тяжёлый... Дышать было нечем.
Маечки прилипли к телу. Глаза щурились, не привыкнув к яркому августовскому солнцу — клейкая испарина стекала по вискам.
Дочь молчала, я не решалась на слова. Не было сил.
Слава Богу, нас почти сразу собрали в зал, где работал кондиционер.
Он не спасал, но хотя бы давал передышку — короткую, как глоток воды на бегу.
Нас чинно усадили и провели беседу «за жизнь» — короткую, дежурную. Чиновница говорила на искажённом русском, больше напоминающем суржик... Главное — усвоили: "ИдытЭ в кабина на фоту"... Пошли...
Резкий свет, короткий щелчок — и готово: нелепая карточка, где я смотрю в объектив, как в допрос.
Её вклеили в «теудат оле» — голубую книжечку с датой нашей репатриации. Новая жизнь — с этой бумажки и была — началом...
Та же чиновница, с видом надсмотрщицы, предложила всем по два бесплатных звонка.
Один — за границу. Второй — местный.
Я чётко знала, кому звонить. Выбора у нас не было... Первый — тёте, родной сестре отца, в Германию. Она была в то время президентом ВИЦО Баварии, довольно часто бывала в Израиле. Казалось, это будет верный контакт.
Ответ оказался коротким и беспощадным:
— Куда все — туда и вы.
Меня будто обдали кипятком... Слава Богу, второй звонок был не столь жестоким.
Номер я получила в Тбилиси от нашего соседа Толика Портного. Его брат, Алик, уехал в Израиль ещё в семидесятых и жил в Иерусалиме, на улице Давидка. Ответ был обнадёживающим:
— Езжайте в Иерусалим. Пусть остановят вас рядом со скамейкой.
В Иерусалим нас вёз шофёр от Сохнута... На редкость болтливый мужик. Всю дорогу тараторил — что-то страстно рассказывал, жестикулировал. Мы не понимали ничего — усталость, полное непонимание ситуации. Нам было точно не до разговоров.
Наше молчание его раздражало. Вдруг, резко, он заговорил по-русски:
— Не учили иврит дома?
— А вам не всё ли равно? — ответила я.
— Хотел проверить, — усмехнулся...
Козёл. Выкинул нас ночью, возле поломанной скамейки неподалёку от площади Давидка.
— Просили — здесь? — прошипел он...
— Ну, допустим...
Ночной Иерусалим встретил нас прохладой, которую мы не ожидали после тель-авивской бани...
Мы дрожали, как осиновый лист.
Всё внутри тряслось — от усталости и неизвестности.
Вскоре появился невысокий, неопрятный мужчина.
— Вы Нелли? — спросил он.
Радости нашей не было предела. Ночь. Незнакомый город. Безлюдье. Словно котят бросили в воду.
Он отвёл нас к себе. Лестница казалась бесконечной. Это было место его работы и проживания. Он назвал это «редакцией».
Жалкие, облезлые стены, сигаретный чад и книжная пыль никак не тянули на жилое помещение.
От него самого несло перегаром и табаком. Меня тошнило — буквально. Я бегала в грязный туалет блевать каждую минуту.
Слёзы лились рекой — от бессилия. Ответственность — за дочь, за сына, оставшегося в Тбилиси доучиваться, за больных, пожилых родителей.
Спали на полу. Под голову — свёртки из сумок.
Чемоданы наши застряли в Венгрии. Как оказалось — навсегда. Компенсацию, которую нам через несколько месяцев выдал Банк Идуд, с помпой составляла — тысячу шекелей. Хватило ровно на пару одеял и простыней.
Адаптация к Востоку — дело тонкое.
Поначалу бесило всё: ноги на сиденьях в автобусах, шелест семечек, запах пота, смешанный с дешёвыми духами.
Стандартные вопросы израильтян:
— Меаин ат? (Откуда ты?)
— Кама зман ат ба-арец? (Сколько ты в стране?)
— Бат кама ат? (Сколько тебе лет?)
Они вызывали раздражение. Никого не интересовала история семьи. Только быстро приклеили штамп: «русская».
Освоив язык на уровне ульпана, я заучила ответ:
— Ма ихпат леха? — А тебе не всё ли равно?
Сколько бы ты ни жил в стране, не имеет значения — вопросы не меняются.
Что сказать… Адаптация — вещь непростая. Не все выдерживают.
Мы — выдержали. Не сломались.
Мы оказались твёрдыми орешками.
И вскоре начали диктовать свои правила игры.
Н.Л.(с)