О бескрылых ангелах и крылатых людях

Он выдыхает дым и просит:
— Объясни мне.
Я вздыхаю и отворачиваюсь, потому что чувствовал эту просьбу с самого начала.
Как можно объяснить? Когда ты ходил по чужим жизням, заглядывал в полуприкрытые двери, — потому что люди никогда не закрывают их полностью, в надежде, что приманят кого-то запахом свежесваренного кофе — входил, постояв минутку на коврике, и рассекал коридор ладонями по стенам, узнавая всю жизнь хозяев по пылинкам и трещинкам на обоях. Когда заглядывал на кухню и долго-долго любовался отточенными движениями ножа по доске, незаметно просачиваясь к чайнику и наливая себе заварки. Когда оставлял после себя чайные разводы на столе, крошки печений или следы пальцев на стенах, которые всегда стирали влажной тряпкой удивляющиеся женщины, устало прикрикивая на мужа или детей, якобы оставивших после себя такую грязь. Когда ты был незаметной тенью, существовал в жизни каждого, давал советы, снимал усталость прикосновениями длинных пальцев к кончикам волос, читал сказки детям, отгонял плохие сны, оставлял свет в коридоре, чтобы они не боялись темноты, если встанут ночью попить воды, выключал компьютеры, когда они уходили и забывали, что мотают электроэнергию. Когда ты привязывался к ним, к одним — больше, к другим — меньше, но каждый оставлял свои следы на твоем теле: кто-то, нечаянно прикоснувшись горячим утюгом к лопатке, кто-то, чиркнув острием ножа по твоему запястью, кто-то, рыдая в твое плечо так долго, что стекающие вниз слезы промыли впадинку на коже, кто-то, ломая тебе кости, когда прыгал из окна, а ты ловил снизу, чтобы не дай бог. Когда тебе совсем не больно, потому что тебя не существует, потому что ты нематериален, потому что ты ходишь по чужим жизням, неслышно ступая по паркету, а своей жизни у тебя нет совсем. Когда у тебя даже крыльев нет, хотя они часто восклицают "Не иначе как ангел-хранитель уберег", когда оступаются и не падают; когда ты хватаешь у них лезвия с полок ванной и высекаешь на своей спине эти самые крылья, вырисовываешь каждое перышко, а у тебя даже кровь не сбегает к пояснице, потому что нет никакой крови, потому что, какие ты хочешь крылья, дурачина, если ты даже в зеркале не отражаешься. Как объяснить, когда тебе нравится быть кусочком чьей-то жизни, осколком воспоминания, чайным следом на кухонном столе, когда ты не хочешь ничего иного, потому что зачем тебе что-то еще, если люди так счастливо улыбаются, когда ты ступаешь на их порог, сами не зная, чему радуются. И как объяснить, когда однажды ты видишь перед собой полностью закрытую дверь, ни одной щелочки, сквозь которую можно бы просочиться, ничего, что могло бы дать тебе помочь. Когда ты толкаешь ее сначала плечом, потом наваливаешься всем телом, но она все равно не открывается ни на миллиметр, когда у тебя разом начинают ныть все несуществующие раны, когда скрипит позвоночник, когда трещат ребра, и ты понимаешь, что сейчас разобьешься, рухнешь миллиардом осколком к порогу этого то ли страшно несчастного, то ли жутко счастливого человека. Когда ты последний раз прикасаешься ладонью к двери, совсем легонько, надеясь, что она все-таки отворится, и покрываешься сетью трещин, сквозь которые льются ярчайшие потоки света. Когда ты открываешь глаза и видишь самого себя, свои руки, длинные пальцы с двумя колечками, тонкие ноги с острыми коленями и свои волосы, разметавшиеся по подушке. Когда ты вдруг остро чувствуешь шрамы от вырезанных бритвой крыльев и понимаешь — теперь у тебя есть жизнь. Твоя собственная, не связанная с кем-то еще толстым канатом, в которой нет больше приоткрытых дверей с запахом кофе, кухонных столов, заляпанных чаем, и асфальта, на котором ты ловишь кого-то, шагающего с подоконника. Когда ты закрываешь глаза, чувствуешь острые горячие слезы, бегущие в ключицы, и шепчешь, сжимая ребра дрожащими руками, просишь, чтобы тебе вернули возможность быть тенью, чтобы дали отгонять сны и снимать усталость с кончиков волос, чтобы забрали свои чертовы крылья, кому они нужны, если, кроме них, больше ничего нет. Как объяснить, когда ты просыпаешься после пятилетней комы и видишь перед собой шесть счастливых лиц родственников и знаешь, что мог бы сделать счастливыми гораздо больше улыбок. Как объяснить, когда у тебя ежедневно горят на лопатках полосы, каждое перышко, когда ты трешь их своими холодными пальцами, чтобы унять боль, но они колют еще сильнее.
И я решаю ничего не объяснять. Я просто встаю, провожу ладонями по своим вышрамированным крыльям, подхожу к нему со спины и глажу пальцами кончики его волос. Он улыбается. На столе остается круг от пролитого чая. Он берет меня за руку и целует каждый палец. Я есть и меня нет. Крылья больше не жгут. Я могу сделать счастливым целый мир.