Глава 2. 1 Карантинный клуб

Приезд Шерлока Холмса словно внёс в жизнь карантинного посёлка свежую струю. Он живо взбудоражил и взбаламутил всю нашу трясину: вызывающим внешним видом — носил чёрный бархатный костюм для верховой езды, отделанный огромными стразами, золотые перстни и плащ-альмавиву. а также короткие замшевые сапоги, поражавшие изяществом — для своего роста у него была относительно маленькая ступня с высоким подъёмом; доброжелательной общительностью — заговаривал с каждым встречным на любую тему, и уже через два-три дня знал всё обо всех; острым юмором — был неистощим на анекдоты, шутки и меткие замечания, при этом строго соблюдая чувство меры, никого не обижая и не задевая по больному месту. Он сделался популярен. Одно упоминание о нём оживляло взоры, а его присутствие словно создавало оптимистическую ауру, заставляющую людей искать его общества. К моему удивлению, с Мэри он встреч специально не искал — насколько я знаю, виделся с ней несколько раз неподолгу, рассказывал что-то смешное, общаясь легко, словно на одном касании.
И никто не видел того, что видел я: взятая на себя роль весельчака и души общества изматывает его. Всё труднее и труднее ему даются улыбки,  комплименты, весёлые рассказы. Он посерел и осунулся, почти не ел, почти не спал. А если и спал, то терзаемый мучительными кошмарами, от которых стонал и метался, не давая спать и мне. И всё чаще, когда он смеялся, в его глазах мелькала почти звериная тоска.
Однажды я видел уже подобное: в Афганистане под Шантадирагом вот так же смеялся, шутил и дурачился мой однополчанин капитан Бруэр. А потом вдруг застрелился находясь в карауле у дальнего конца лагеря. И, с содроганием слушая весёлый смех Холмса я всё явственнее ощущал приближение катастрофы.
Каждый вечер в семь часов жители «карантинного посёлка» и пациенты санатория — те, кому было не запрещено врачами и кто чувствовал себя в силах — собирались в своеобразном заведении, чем-то напоминавшем венские кафе, но с поправкой на местный колорит. Так, например, здесь на стенах порой вывешивались бюллетени о состоянии здоровья тех завсегдатаев клуба, кому стало хуже и кто перестал ходить сюда по вечерам, сообщения об изменении в режиме санатория или реклама новых лекарств.
Среди обычных посетителей особенно выделялся седой гривастый англичанин Тиверий Стар. Выглядел он очень мощно, но передвигался с трудом, страдая тяжёлой стадией лёгочного сердца. За ним ухаживала его дочь от первого брака — я уже упомянул о ней, как о своей соседке Еве Стар — и вторая жена, с которой они никак не могли поладить — женщина яркая, заметная, но, прошу простить за резкость, почти клиническая дура.
С Холмсом мистер Стар сразу же сошёлся на почве шахмат. Они оказались приблизительно равными по силе противниками, блестящий математический ум Стара уравновешивали внимательность и отличная память Холмса, и шахматные баталии, разворачивающиеся в «карантинном клубе» между ними по вечерам неизменно собирали вокруг заинтересованных зрителей. Ещё одной заядлой шахматисткой, кстати, оказалась женщина. И женщина более чем своеобразная — графиня Наталья Красовская из России. Баснословно богатая и столь же безобразная внешне, Красовская не могла передвигаться без помощи инвалидного кресла, страдая множественными натёчниками, но в своё время, видимо, блистала, не смотря на вопиющую некрасивость. Холмс, как знаток не только классической, но и современной музыки, припомнил в связи с ней премьеру сезона Мариинского театра в Петербурге и за глаза не раз называл графиню Красовскую Пиковой Дамой. Кроме неё в «карантинном клубе» постоянно бывали леди Ровэна Глэдис, опекавшая туберкулёзника-сына: крупная яркая немка английского происхождения Кэтрин Вольф — у неё были «не в порядке верхушки лёгких» - бог знает, что она под этим понимала; хмурый и молчаливый доктор Клейстон, работавший в санатории практически «за харчи» ради своего страдающего чахоткой младшего брата Ли и ещё один человек, заслуживающий отдельного описания.
Звали его Аль-Кабано, но на южанина он походил только крупными и тёмными, как спелые маслины глазами. Во всём остальном это был типичный северянин — хрупкий, белокожий, светловолосый с неестественно длинными пальцами, всё время беспокойно шевелящимися. Он не слишком много говорил, и, говоря, понижал голос, но к нему почему-то болезненно тянуло прислушиваться. И это, кстати, оправдывалось — его замечания порой оказывались вопиюще-интересными. Про него ходили слухи, будто он обладает какими-то паранормальными способностями — не то ясновидение, не то способность исцелять наложением рук.
К тому же, в «Карантинном клубе» изредка появлялись сестра милосердия Джейнис Мур — чопорная старая дева с вечно поджатыми губами и подбородком острым, как носок башмака — и лечащий врач моей Мэри, темноглазый сороколетний южанин по имени Джеймс Морхэрти. Между этими двумя явно присутствовала какая-то таинственная связь, я бы решил, что они любовники, будь на месте Мур кто-нибудь другой, но представить в этой роли её саму я не мог.
Мне запомнился один из вечеров вскоре после появления Холмса в «Тышланде», когда к вечеру началась непогода, и в «карантинном клубе» собрались не только его завсегдатаи, но и непостоянные, как Мур, Ли и Морхэрти, посетители. В какой-то момент мы затеяли общую игру в «Полицейского и вора» - салонная забава, при которой роли распределяются между игроками по тайному жребию, а оказавшийся «сыщиком» должен угадать, кто «вор», после чего последует наказание — либо для вора, если угадано правильно, либо для самого незадачливого полицейского. Наказание присуждает «судья», и все решили, что в этот раз наказанием будут фанты.
Здесь, в Тышланде, где постоянные мысли о смерти висели в воздухе, как водяная морось над воронкой водопада, такого рода инфантильные забавы очень приветствовались, позволяя отвлечься и снова почувствовать себя беззаботным — хоть на час.
Жребий — скрученные в трубочку билетики с написанными названиями ролей положили в коробку из-под лекарства, и каждый вытащил по одной.
- Я — жертва, - объявил мистер Стар. - Господин сыщик! Господин сыщик! Меня ограбили!
- Сыщик — я, - объявил Морхэрти. - Попрошу свидетелей. Кто-нибудь что-нибудь знает об этом, господа?
Началась самая забава - «свидетели» старались догадаться, кто вытянул билетик с надписью «вор» - по выражению глаз, смеху, другим маленьким приметам, которые невольно выдают человека, желающего что-то скрыть, пусть даже и в шутку. Я знал, что Холмсу в этом деле нет равных, но сейчас он вовсе не принимал участия в обсуждении, молча глядя на свои руки, в которых вертел свёрнутый билетик.
-По-моему, «вор» - Холмс, - предположил я. - Он сидит и молчит. А уж кому-кому, а ему-то следовало принять участие в сыске.
- А и верно! - обрадовался Морхэрти. - Так и порешим: «вор» - мистер Холмс.
Холмс с улыбкой покачал головой:
- Я - «свидетель», - но билетик почему-то в доказательство не предъявил.
- «Вор» - я . - сказала старуха Красовская. - А вас, Морхэрти, будут теперь судить за клевету и головотяпство. - и она засмеялачь хриплым старческим смехом.
- Два фанта, - присудила «судья» Кэтрин Вольф.
- «Палач» - я, - сказала сестра Мур, - Но лучше мы устроим в конце выездную сессию и показательную казнь. Давайте снова ваши записки, господа.
Мы сбросили билетики в коробку, но тут выяснилось, что одного не хватает.
- Не страшно, - успокоила всех леди Ровэна. - Напишем новый. Может быть, кто-то обронил и не заметил...
- На полу ничего нет, - возразил Ли.
- По-моему, столь мелкое происшествие не стоит внимания, - заметил Холмс. - Какого билетика не хватает?
- Одного из «свидетелей», - пересмотрев бумажки, сообщил Морхэрти. - Вот точно такой же клочок бумаги, напишите на нём «свидетель», мистер Холмс, и мы продолжим.
В следующем кону быть «сыщиком» выпало мне, а «вором» оказался сам Тиверий Стар. Я не угадал и получил свою порцию наказания — один фант. Очевидно, мне сделали снисхождение за то, что заподозрить «вора» в респектабельном и даже величественном Старе было и впрямь трудно.
Холмс играл необыкновенно вяло и рассеянно, словно думал о чём-то своём.
- Мистер Холмс. Да что это с вами? - не выдержала, наконец, леди Ровэна, когда получив бумажку «жертвы», он так и остался сидеть молча, и «сыщик» Ли тщетно ждал заявления.
Холмс встряхнулся, улыбнулся, извинился — и всё пошло обычным чередом.
Когда почти все были оштрафованы, решили разыграть фанты.
- Пусть «палачи» кинут жребий, кому загадывать. А кому предъялять, - распорядилась Красовская. - Ограничение пристойности будем вводить?
- Никаких ограничений, - кровожадно потёр руки Стар. - Ох, и позабавимся!
Кинули жребий. В результате кэтрин Вольф отвернулась, а ледиРовэна стала «предъявлять», поднимая каждый фант у неё за спиной и испрашивая для него задания. Задания. Как и обыкновенно при игре в фанты, были глупыми и более или менее забавными. Мне, например, предложили сыграть на расчёске военный марш, что я без труда проделал, владея навыками этой забавы и имея хотя бы зачаточный музыкальный слух. Доктору Морхэрти пришлось петь из-под стола «Правь, Британия!», сестре Мур присудили выкурить сигарету, графине Красовской — поцеловать пучеглазого мопса леди Ровэны — она сделала это и долго потом вытирала губы кружевным платком с вышитой монограммой. Когда очередь дошла до Холмса, ему предложили всего лишь прочесть стихотворение. Я был почти уверен, что это будет любимый им Петрарка, но я и помыслить не мог, что он выберет именно этот сонет и прочтёт его тихо, почти без выражения, глухим голосом, низко опустив голову:
- Завидую тебе, могильный прах, -
Ты жадно прячешь ту, о ком мечтаю,-
Ты отнял у меня блаженство рая,
Мою опору в жизненных боях.
Завидую вам, духи в небесах,
Вы приняли подругу молодую
В свой светлый круг, в который не войду я,
И отказали мне в ее лучах.
Завидую, в блаженной их судьбе,
Тем избранным, что созерцают ныне
Святой и тихий блеск ее чела.
Завидую, погибель, и тебе,-
Ты жизнь ее в предел свой унесла,
Меня оставив навсегда в пустыне.
Словно ледяным ветром дохнуло в уютном клубе, и завсегдатаи, впечатлённые его выходкой на миг лишились дара речи, а он, договорив, резко повернулся ко всем спиной и вышел в тишине. Я только почувствовал, как ледяные пальцы Мэри больно сжали мою руку.
- Зачем он так? - тихо спросила она, спустя, пожалуй, целую минуту. - Ведь это же не просто фант? Он сделал это нарочно... Зачем?
- Не знаю, - сказал я, всё ещё ошеломлённый. - Постой-ка, Мэри, я лучше догоню его. Прощай, до завтра. Тебя проводит в твои аппартаменты доктор Морхэрти.
-----------------------
прим: сонет в переводе  А. Ревича с небольшим авторским вмешательством