Слепой

Жанна Агалакова, оказывается, несколько лет живет в Париже. Конечно, обитаясь в таком месте, невозможно про него не написать. Тем более журналистке. Жанна и написала – целую книгу. И название дала ей лаконичное: «Все что я знаю о Париже».

Я книгу скачала и потихоньку на работе читаю. Потому что Жанна мне симпатична, а Париж – тем более. Книга написана легко и непринужденно – читается так же.

Но речь, собственно, не об этом. В книге я дошла до места, где автор ведет читателя улочками Монмартра – тропами Амели, героини знаменитого одноименного фильма. Среди прочих географических особенностей автор упоминает метро Ламарк-Колэнкур (Lamarck-Caulaincourt), у которого Амели оставила пожилого слепого мужчину после короткой стихийной прогулки.

Мне захотелось пересмотреть фильм. В очередной раз. И, конечно, в очередной раз я прониклась тем самым эпизодом у метро, стремительным и исключительно эмоциональным.
 
Ровно на следующий день (удивительное совпадение) жизнь закрепила эту тему.


Выхожу сочным летним утром из дому, спускаюсь с крыльца и вижу странную картину: идет сухой высокий старец прямо по газону, в направлении явно неопределенном и шагами какими-то особенными. Со второго взгляда замечаю в его руках палку-трость и понимаю, что человек не видит ничего. Слепой, в общем. Совершенно. Никогда его раньше не видела.

Вокруг снует немного народу, и мое первое нехорошее желание – пройти мимо. Причина уважительная – я на работу опаздываю. Но слишком уж беспомощно тыкается старик в ограду клумбы. Остатки совести дают о себе знать:

– Куда вы идете? – трогаю старика за потертый рукав пиджака.
– В поликлинику.
– Вообще-то она в другой стороне…
– Я так и подумал. Сбился вот с дороги. А люди все бегут и бегут мимо. Никто не хочет остановиться, – его нижняя губа по-детски задрожала.

В короткой схватке между совестью и бессовестью победило то, что должно было победить:
– Идемте, только быстро. А то я на работу опоздаю.

И мы пошли. Быстро. Почти так же быстро, как в той знаменитой сцене французского кино. Я тоже волокла своего слепого под руку. Но в нашей истории, случайно подброшенной жизнью и сильно отличной от французской, другим был не только город. Мой старик был совсем другой, а именно – абсолютно несчастный. И наше недолгое путешествие было – не мой монолог, а его. Он рассказывал кошмарные вещи – про всеобщее человеческое равнодушие, про частные бытовые сложности (как варит в супе нечищеную картошку, не умея ее почистить, как ходит по грязному полу, не умея его подмести), про жену, которая ушла раньше, зачем-то оставив его здесь мучиться...

Слезы вольно шли из бесполезных глаз, растекались по сетке морщин. А я изо всех сил, очень глубоко дышала – глушила дрожь в голосе:

– А как же дети? Почему не помогают?
– Да зачем же вы мне душу-то травите! – старик почти кричал, и космическое отчаянье было в этом крике…

Я шла на работу привычной тропой по старым заросшим дворам. Кругом творилось лето, клубилась зелень, в ней радовались птицы. А я шла и ревела, как распоследняя дура. Не в голос, конечно, – так, поскуливала потихонечку, не умея прекратить этот соленый поток. Хорошо, людей вокруг почти не было.

Мне жалко всех стариков на свете, их беспомощности и просто того, что достигли положенного предела. Но этого, конкретного, поспешавшего и плакавшего старого человека – жаль было просто непереносимо. А еще – беспомощности своей. Захотелось пойти в поликлинику, в исполком, в социальную службу… Сделать хоть что-нибудь!

Но прошел густой рабочий день, его сменил такой же вечер. Потом навалились, зачастили обычные дни, сменяя друг друга, нанизываясь, как шашлык на шампур, вытесняя добрые помыслы, выветривая благие намерения…

Никуда я не пошла, нигде не дошла и не сделала ничего. Обычная история.

Разве что написала вот…



Июнь 2013