Коленька

                К О Л Е Н Ь К А
                / Отрывок из повести « Неудачник» /             

      -Это ж надо, такого тяжелобольного пневмонией в инфекцию привезли! Вы что там, совсем  с ума посходили- ругалась в телефонную трубку дежурный врач по инфекционному отделению, - ему мало своей заразы, так он еще и чужую подцепит.
        Наругавшись вдоволь и выслушав оправдание, она положила трубку и повернулась к Григорию.
      - Ладно, что-нибудь придумаем. Есть у нас одна чистая палата, потом уже окончательно определимся. Сегодня пятница, а там два выходных, никого из начальства не будет. Пошли потихоньку, - тронула она за локоть Григория и повела за собой.
         Его небольшая, на две кровати комнатка была соединена дверью с соседствующей ванной, с длинным шлангом для обмывания и дезинфекции оборудования, кольцами сложенной возле топчана, здесь же находился и туалет. Подошедшая сестричка помогла, разобрать постель и Григорий с удовольствием улегся на кровать с панцирной сеткой, укрывшись двумя одеялами.
         После сделанных несколько уколов в голове прояснилось, куда-то подевалась боль, уступая место легкой невесомости пришедшего сна. Через каждые четыре часа его тревожили уколами и, через два дня голова не болела, температура хоть и держалась, но не такая высокая, глаза не слезились, и он мог почти свободно читать принесенную с собой книгу.

        О том, что закончились спокойные выходные дни, стало понятно по частому стуку входной двери напротив и постоянному шуму и разговору обслуживающего медперсонала в ванной комнате. Обход начался сразу после обеда. В сопровождении медсестры в палату вошла худенькая женщина с невыразительным, бледным лицом и подсиняными, чуть навыкат темными, круглыми глазами, делающими ее похожей на инопланетянку из раздела фантастики.
        - Ну, как дела?
        - Намного лучше, спасибо! – искренне поблагодарил Григорий, свешивая ноги  с кровати.
        - Встаньте и снимите рубашку!
           Григорий встал, снял рубашку и начал поворачиваться то грудью, то спиной, подчиняясь указаниям, подставляя голое тело холодному, тыкающему металлу.
        - А как от вас позвонить на работу, да и дома уже заволновались, - спросил он, рассчитывая на взаимопонимание.
        - Никак! Из палаты выходить запрещено. Это инфекционное отделение и лежат в основном дети. Вы вообще здесь как исключение и, поэтому ведите себя пристойно, тоном, не терпящим возражений, произнесла она, закрывая за собой дверь. Через несколько минут  в палату вошла техничка- нянечка с матрасом и стопкой постельного белья и стала приводить в порядок рядом стоящую кровать.
       - Мальчишку подселяют к вам. Беда просто, какой неугомонный. С дизентерией поступил, а пока лежал, тайком окошко открывал и простудился. От дизентерии вылечили, а теперь простуду лечить надо, - с участием жалуясь, выговаривала она, расстилая постель. С ним и вам веселей и он под приглядом.
         Через несколько минут она уже входила с чернявеньким, вихрастым мальчишкой лет восьми. Худенький, с круглым личиком, выражающим настороженность, он робко входил в палату, подталкиваемой нянечкой. Карие глазенки с беспокойством и интересом рассматривали комнату, перебегая с одного предмета на другой, подолгу изучающе останавливаясь на Григории.
         - Проходи Коленька, не бойся, дядя хороший, не обидит, - успокаивала она мальчишку, прижимающего к груди плюшевую, рыжую собачонку, словно заранее
Предупреждая, что это у него самое дорогое, и он ее никому ни за что не отдаст.
          Подойдя к своей кровати, он быстро и проворно забрался на нее и сел, свесив ноги в коричневых ботиночках, усадив собачонку рядом с собой, подтягивая двумя руками сползающие шаровары.
       - Не бойся глупенькая, ничего страшного нет, - успокаивающе погладил он ее по спине, когда дверь за техничкой закрылась.
       - А я уже больше месяца болею,- проинформировал он, болтая ножками, в ожидании реакции взрослого, незнакомого дяди.
       - Что ж ты так задержался? – поддержал разговор Григорий,- я всего несколько дней, а уже домой хочу.
       - Я тоже домой хочу, давно Веерку не видел, да там папа пьяный дерется. Как дал по голове поленом, аж кость проломил. Он соскочил с кровати и подбежал к Григорию, склонив головку ему на колени. Весь затылок, от макушки до самой шеи был разделен
надвое широким, багровым шрамом, поросшим коротенькими, темными волосиками.
        -За что он тебя так? – удивился Григорий, уже по другому, с щемящей жалостью смотря на мальчишку, представляя как полено обрушивается на его детскую голову и легкий озноб пробежал по всему телу.
         - Мама с папой пьяные дрались, а я хотел их разборонить, вот папа меня и ударил тем, что под руку попалось. Меня баба Маша пять километров до станции везла и на поезде в город отправила. После больницы в интернат привезли. Хотели в детский дом, да там мест не было.
         Окончательно освоившись, он в ботиночках забрался на кровать, подпрыгнул два раза с собачкой, от чего та упала набок, качнувшись несколько раз, спрыгнул, схватил ее за лапу и, подбежав к окну, посадил на широкий, выкрашенный под слоновую кость, подоконник.
         - Сиди тихо! – сурово приказал он и вновь забрался на кровать, сбивая ботинками расстеленное одеяло.
          - А тебе уколы делают?
          - Делают, целых шесть!
          - Ого, так много! А мне всего один и то я кричу как резанный. Не люблю уколов. Хорошо таблетки можно глотать, а можно и выкинуть.
          - Вот поэтому ты и лежишь долго в больнице. Уколы и таблетки дают, чтобы плохие микробы убить и не болеть.
          - А я не хочу выздоравливать. Теперь в школе каникулы, интернат закрыт и меня домой отправят. Папа напьется, снова драться будет.
          - А он что, часто пьет?
          - Часто! Раньше, когда работа была, он не пил. Он на тракторе и на комбайне работал, всегда первым был. И мама тоже не пила, она в детском садике кашу варила. Потом работы не стало и почти все из села уехали. Дядя Коля тоже уехал в большой город, а там людей много, жить негде и они назад приехали. Нюрка у них такая воображала, в джинсах ходит и косичку вокруг головы  наматывает. А Веерка еще маленькая, ей у бабушки хорошо, она у нее там молоко пьет и оладушки кушает. 
           - Я бы тоже у бабушки жил, но папа не разрешает и бабушка говорит, что я непоседа, что у меня шило в заднице. Папа, когда не пьет, тогда он хороший, мы с ним вместе на рыбалку ходим.  Меня один раз вот такая щука чуть в озере ни утащила, - раскинул он ручонками во всю ширь,- хорошо папа рядом был. Мы ее вдвоем кое-как вытащили и мамка вечером котлет нажарила. Много вышло, всем хватило. Я даже по две штучки бабушке и Веерке отнес. Мамка когда выпьет, доброй становится, все плачет и плачет, а когда не пьет злая, все говорит, - чем я вас кормить буду? А че нас кормить, картошки много, капуста с помидорами есть – ешь ни хочу,- по взрослому рассуждал он, - да и рыбки когда никогда мы с папкой поймаем -  все разносолье.
         Плохо стали жить, когда папа тележку сделал. Из мотоцикла два колеса прикрутил к корыту и они, вдвоем с мамкой на станцию уголь воровать ездят. Привезут и продают пенсионерам. Говорят, на хлеб зарабатывают, а сами сахар покупают и из картошки самогон варят, чтобы жизнь краше была. А разве это краше, если после песен драться начинают? Все мамка своим плачем папу из себя выводит. Раньше они только зимой в санки впрягались, теперь эта тележка.
          Я им раз колеса гвоздем попротыкал, так меня папа так побил, что  я три дня пролежал и на улицу не выходил. Петька с Вовкой совсем извелись меня ожидаючи. Мы в четвером в войнуху играем. С нами еще Клавка хороводится. Она хоть и девчонка, но почти как я по заборам и разным дыркам лазит. У нас жуть, сколько домов заброшенных. Ближние потихоньку на дрова разбирают, а  в дальних, мы баталии устраиваем. Зимой только плохо, валенок нет, а в башмаках ноги враз промерзают. Мне мамка вместо телогрейки шерстяной жилет сшила из своего старого свитера, а вот с ногами беда! – он поднял обе ноги, внимательно рассматривая их.
       - А эти ботиночки мне в интернате выдали. Две рубашки дали и еще много чего, и мальчишки там не сильно дерутся. Я все вытерплю, меня лишь бы по затылку не били, голова еще не зажила,- он протянул ручонку и потрогал шрам на голове.
       - Пока баба Маша на станцию везла, два раза в лужу с велосипеда уронила, вот и заживает плохо, - он вновь соскочил с кровати и подошел к двери, ведущей в ванную.
       - А что это за дверь? Можно я посмотрю? – и, не дожидаясь разрешения, он открыл дверь, просунул головку, а потом весь исчез в проеме, оставив ее приоткрытой для спасительного отступления.
       - Ух, ты! Вот это да! – доносился из ванной детский, восторженный голосок.
Его богатое воображение находило удивительное  даже в самых обыденных, простых вещах.
       - Смотри, какая ванна глубокая, в ней и утонуть можно. А шланг, какой длинный, как змея по всему полу кольцами свернулся, так и смотрит, как бы ужалить.
          В палату вошла медсестра, неся на подносе шприцы, разложенные на марлевой подстилке.
       - Коленька! На укол! – требовательно позвала она, ложа поднос на табуретку, выдавливая из шприца воздух и пропитывая спиртом кусочек ваты. Коля выглянул в проем, не спеша выполнять указание, с состраданием наблюдая, как Григорий стягивает трико, готовясь уколоться.
       - Вам назначено новое лекарство, так что колоть будем один раз в день, вместе с Коленькой, - проинформировала она, сделав укол Григорию и беря шприц для Коленьки.
          Убедившись, что пришла его очередь, Коля обреченно подошел к койке и, стащив шаровары, оголил попу. Как только медсестра прикоснулась к телу ваткой, резкий, громкий, животный крик переполнил всю больницу. Все его тело напряженно сжалось в комочек, словно перед стартом или неотвратимым злом. Опытная медсестра ткнула в ягодицу пальцем, имитируя ожидаемый укол. Крик прекратился, обманутое тело расслабилось и в этот момент, она безболезненно ввела иглу в расслабленную мышцу успокоившегося мальчишки.
      - И зачем кричать! Подумаешь, комарик укусил, - ласково проговорила она, поправляя на нем трусики и шаровары, - будешь окошко открывать и до школы не вылечишься, и еще больше уколов врач назначит – пугала она его.
        У Коли и на самом деле было где-то шило. Он ни минуты не мог посидеть на месте, таская своего Рекса по комнатам, засыпая различными вопросами Григория, склоняя к своим мальчишеским играм. Глядя на него Григорий с горечью вспоминал своего сына, которого вынужден был оставить с бывшей женой много лет назад, и как к родному все больше привязывался к сообразительному малышу, балуя и потакая во всем возможном, читая вслух и рассказывая интересные, жизненные истории и сказки.
         На четвертый день, после того как заменили уколы, Григорий взял в руки книгу, но читать не смог. От небольшого напряжения стали слезиться глаза и буквы, наезжая друг на дружку сливались в сплошной поток, превращаясь в длинную, узкую ленту. Григорий принял это за минутную слабость и не придал значения, но к вечеру состояние здоровья ухудшилось. Тело стало становиться ватным, появилась головная боль, а дрожащие ноги отказывались подчиняться. Его вновь стало бросать то в жар, то в холод. С трудом просматривающийся потолок съезжал то в одну, то в другую сторону, а то и вовсе плыл по кругу в свете светлой, полнолунной ночи. Из дверей ванной комнаты стали выплывать полупрозрачные призраки, присаживаясь на Колину кровать задумчиво скрестив костлявые руки. Позвать дежурного врача или медсестру не было никакой возможности, поскольку ходить по коридору категорически запрещалось, а докричаться до комнаты медперсонала, находящегося где-то по середине, это означало разбудить не только Колю, но и напугать всех больных отделения.
          В ярости от собственного бессилия, и халатного отношения к больным, он беспокойно ворочался на кровати, комкая мокрую простынь, съезжавшую к его ногам, пока ни забылся тяжелым, кошмарным сном.
          Утром, дождавшись, начала рабочего дня, истекая потом от слабости, он завернулся в одеяло, вышел в коридор и пошел в кабинет доктора.
        - Вы врачи или коновалы? – с ходу начал он, с ненавистью глядя в лицо изумленной докторши, периодически раскрывающей рот, не в силах вымолвить ни слова в порыве сильнейшего возмущения от нарушения дисциплины и неслыханной наглости.
        - Если Вы меняете назначение дежурного врача, то хотя бы имейте совесть и профессиональную этику проконтролировать свои назначения, чтобы убедиться подойдут ли они больному. Как вы детей лечите, если даже взрослого залечили, чуть ли не до смерти.  Сегодня же вызывайте скорую, или я сам уйду в терапевтическое отделение городской больницы, - не дав опомниться выговорился Григорий и вернулся в палату собирать свои вещи.
          Бедный Коленька зная, что по коридору ходить нельзя, слышал разговор на повышенных тонах, с сожалением смотрел на взволнованного Григория, собирающего постельное белье и вещи, сам не меньше взволнованный, чувствуя потерю ставшего близким  и родным человека.
          Молча сев, на уголок кровати, свесив ноги, крепко прижимая к груди плюшевого собачонка, он с тоской и горечью наблюдал за происходящим. Григорий сложил вещи в сумку и присел к нему на кровать.
        - Ты не горюй Коленька, все образуется, все будет хорошо. Я к тебе в интернат в гости заходить буду – лады?
        - Лады! Коленька прижался к нему всем телом, обнимая свободной рукой за талию,- ты, пожалуйста, возьми моего Рекса и не смотри, что он грязный, его покупать и лапку зашить, он как новенький будет. Он усадил зашарканную собачонку на колени Григорию, взял ее за переднюю лапку, внимательно рассматривая надорванное место слезящими глазами.
       - Что ты раньше не показал, мы бы иголку с ниткой нашли и пришили, - со спазмами в горле, тронутый добротой и любовью, проговорил изумленный Григорий.
       - Это еще Веерка ему лапку надорвала, а потом уже я немножко.
       - Вот видишь! Это тебе подарок от сестренки, а даренное нельзя дарить, примета плохая. Так что Рекс пусть с тобой остается, а иначе кто тебя охранять будет? А от меня вот тебе на память – Григорий вынул из сумки книгу и передал Коле.
       - Книга взрослая, но у меня ничего подходящего нет. Научишься  хорошо читать – прочитаешь.
       - Я прочитаю! – повеселел Коля, принимая подарок, - ты только приезжай ко мне, ладно?
         - Обязательно приеду! – искренне пообещал Григорий, полностью уверенный в своих словах, обнимая за худенькие плечи мальчонку. 


            После вторичного осложнения Григорий пролежал в терапии больше месяца и вернувшись домой, после разговора о сыне, служившего в большом городе, завел разговор с женой на больную для него тему о Коленьке.
          - Знаешь, такой чудесный, умный мальчишка нам бы совсем не помешал. Я обещал навещать его, но с этой больницей прошло уже больше месяца, как он меня ждет. Похоже, кроме меня и Рекса  у него близких друзей нет. Да и лапку Рексу зашить нужно, а то он ее совсем оторвет.
           - Слушай Гриша! Ты когда в последний раз колбасу ел?
           - Не помню, кажется на Новый Год.
           - А за последние три года мы тебе что-нибудь купили?
           - Да! Шарфик!
           - Вот! И это притом, что у тебя одни брюки на выход и на работу, и рубашки всего две, я уже не говорю о мелочах. А ребенок это тебе не котенок или собачонка, которые кстати, тоже ухода требуют. Его своими объедками кормить не будешь, ему витамины для роста нужны и тряпки через год новые. Андреевы, которые ты не доносил, я все на ветошь использовала.
              Теперь жизнь такая, что наперед загадывать нельзя, да оно к лучшему и не светит. Лес воровать ты не сможешь, а другой денежной работы, в нашем  периферийном  городке, не предвидится. А ребенка обольстить много ума не нужно. Привяжется он к тебе, что делать будешь? Он и так немало натерпелся. Может, найдутся люди с большим достатком, а мы его только озлобим. Подумай! Любить его нужно, а не себя и свои амбиции. Ты  лучше Андреевы  игрушки в интернат снеси, да килограмма два конфет купи, но не говори что это одному Коленьке, пусть разделят на всех.
         Даст Бог у нас, что изменится к лучшему в материальном отношении, тебе, наконец, достойную заработную плату на твоей работе давать начнут, тогда и подумать можно. На оплату квартиры почти все твои деньги уходят.
         На следующий день Григорий собрал все игрушки, оставшиеся от сына еще с советских времен  и, купив два килограмма конфет, передал все в интернат обрадованной вахтерши.