М. Солонин. Наука начинается там, где начинают изм

ИЗ Интернета
 
М. Солонин.   Наука начинается там, где начинают измерять ( глава из последней книги)
 
       16 июля 1941 г. товарищ Сталин лично подписал Постановление ГКО № 169, в котором было сказано следующее: "Государственный Комитет Обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником".
       Предметом исследования, задачей, целью данной книги было наполнить сочетание слов "отдельные командиры и рядовые бойцы" конкретным содержанием. Перевести обсуждение вопроса о "человеческом факторе" и его роли в катастрофическом поражении Красной Армии из области эмоций, ритуальных фраз, истерики, жонглирования "удобными" цитатами в сферу науки; для начала - такой простой науки как арифметика.
        Задача эта очень непростая. Танки, пушки самолеты можно пересчитать, толщину брони - измерить, реальную бронепробиваемость снарядов проверить на полигоне. А вот как измерить "боевой дух", оценить в количественных параметрах наличие квалификации у командиров и мотивации к исполнению воинского долга у солдат? Сложно - не значит невозможно. И хотя ответы никогда не будут столь же простыми и однозначными, как в задачах по классической механике, можно найти и соответствующие объективные (допускающие количественную оценку) критерии, и первичные документы, содержащие необходимую исходную информацию для количественной оценки.
        Первым по значимости критерием может служить структура потерь личного состава. Армия - это не танки, армия - это люди; разгромить армию - это значит физически уничтожить солдат противника или принудить их к отказу от исполнения воинского долга, уничтожение боевой техники играет тут сугубо вспомогательную, подчиненную роль. К сожалению, нет никакой возможности составить поименные списки потерь или, по меньшей мере, установить с точностью до тысячи человек количество убитых, раненых, дезертиров и пленных (две последние категории в конкретных условиях лета 41-го года в значительной мере неразличимы - сначала происходило самовольное оставление воинской части, бегство в лес, а затем, спустя несколько дней или недель, переход из леса в лагерь военнопленных). Именно потому, что катастрофа была столь глубока и стремительна, документы штабов Красной Армии (да и сами штабы) оказались в огромном множестве случаев утеряны, и это уже никогда не удастся исправить.
        Однако, к несчастью для нашей страны - и к удаче для будущих историков - диспропорция между "кровавыми потерями" (убитые и раненые) и потерями в результате дезертирства настолько ярко выражена, что для ее установления и измерения достаточно даже того скромного количества  информации, которым мы сегодня располагаем (арбуз настолько больше вишни, что разницу в их весе можно выявить даже на самых плохих, грубых и испорченных весах).
        Строго говоря, первый шаг к выявлению этой диспропорции был сделан 20 лет назад и сделан отнюдь не мною. В 1993 г. вышло в свет первое издание статистического сборника "Гриф секретности снят", в котором коллектив вполне "официальных", "статусных" историков, возглавляемых генерал-полковником Г.Ф. Кривошеевым, опубликовал данные о потерях Красной Армии по годам и операциям войны. Там, в частности, черным по белому было написано, что количество "пропавших без вести" составляло 71% от общего числа потерь Южного и Брянского фронтов, 77% потерь Юго-Западного фронта, 65% потерь Западного фронта (это данные за весь 1941 год).
        В других разделах (таблицах) сборника Кривошеева убитые и пропавшие без вести были объединены в общей графе "безвозвратные потери", однако, и в этом случае огромное преобладание числа "пропавших" было отчетливо видно: безвозвратные потери оказались в 5,8 раза больше санитарных на Северо-Западном фронте (с 22.6 по 9.7), в 4,4 раза больше санитарных потерь на Западном фронте (с 22.6 по 9.7), в 2,5 раза на Юго-Западном фронте (с 22.6 по 6.7), в 7,3 раза на том же Юго-Западном фронте в период с 7.7. по 26.9. Такие "перевернутые" пропорции, несовместимые с логикой, физиологией и военной историей (в реальности число раненых во всех боях 20-го века в 2,5-3 раза превосходит число убитых), могут иметь только одно объяснение: безвозвратные потери состояли главным образом из "пропавших без вести", убитых же было на порядок меньше.
       Данные, приведенные в сборнике Кривошеева (которые сами составители сборника изо всех сил постарались не заметить и не понять), указали общее направление дальнейшего поиска. Ограничиться только ими было невозможно хотя бы по двум причинам: нет подробной детализации, сведения слишком общие (за весь 1941 год, по целому фронту), да и сами цифры потерь, учтенных у Кривошеева, значительно занижены. Для восполнения этого пробела были написаны Части 2 и 3 данной книги. Удалось выявить конкретные цифры потерь за первые 10-15 дней войны по десяткам частей и соединений Юго-Западного и Западного фронтов. Результат исследования подтвердил - и даже значительно усилил - первоначальные оценки. Да, пропавших без вести было во много раз (часто - на порядок) больше совокупного числа учтенных в штабных документах убитых и раненых.
        Формально рассуждая, число учтенных в документах "кровавых потерь" и их реальное количество могут не совпадать. И если бы все наши сведения по истории первых недель войны ограничивались только названными выше цифрами, то вполне уместно было бы высказать гипотезу (да, именно "высказать гипотезу", а не категорически утверждать, как это делалось на протяжении многих десятилетий), что пропавшие без вести на самом деле погибли, сражаясь до последнего патрона в окружении, в одиночку, в отрыве от командования и штабов.
        Да, в некоторых случаях именно так все и было. И случаев таких известно немало. Выше было неоднократно показано, как в документах вермахта появляется описание боя "неизвестно с кем" (в соответствующих советских документах такой эпизод никак не отражается, и по этим документам даже невозможно понять - кто же там воевал). Тем не менее, в целом и главном указанная "гипотеза" категорически не верна. Пропавшие без вести летом 41-го года - это, за редкими исключениями, дезертиры и пленные.* 
 
* Доказывать и отстаивать столь заурядный вывод стали необходимо лишь сейчас, после выхода первых книг Солонина; до этого, в 1993 г. составители сборника Кривошеева на стр. 338 без тени смущения (и с удивительной точностью!) установили, что из 4.559 тыс. человек, учтенных в донесениях штабов как "пропавшие без вести", 4.059 тыс. человек находились в плену
 
        Прежде всего следует вспомнить о том, что "пропавшие" не пропали бесследно. Они отчетливо видны: и на фотографиях немецкой кинохроники, запечатлевшей огромные, за горизонт уходящие колонны пленных красноармейцев, и в документах штабов вермахта. Как было выше показано, две трети потерь Западного фронта полностью покрываются учтенным немцами количеством пленных (если же принять цифры Кривошеева - 418 тыс. человек в период с 22.6 по 9.7, то захваченные немцами 338,5 тыс. пленных составят не две трети, а четыре пятых всех потерь фронта). В целом до конца 1941 г. немцы захватили в плен 3,8 млн. человек, что составляет примерно половину от реального количества потерь или 85% от потерь указанных в сборнике Кривошеева (4,47 млн. человек). 
       Захваченные и учтенные (что совсем не одно и то же!) в документах вермахта пленные - это только одна из (хотя и самая крупная) составляющая общей совокупности "пропавших". Огромное количество бывших красноармейцев избежало плена, причем самыми разнообразными способами. Так, в 1941 г. органами НКВД было задержано 710.755 дезертиров; кроме того, до 1 апреля 1942 г. было задержаны 636.477 "военнослужащих, отставших и потерявших свои части" (данные из доклада начальника Отдела по борьбе с бандитизмом НКВД СССР А.М.Леонтьева от 30 августа 1944 г.). Несмотря на формальную точность (вплоть до одного человека) эти отчеты, разумеется, не дают полной картины произошедшего.
       Есть все основания предположить, что бОльшая часть дезертиров побежала не назад (на восток), в объятия НКВД, а постаралась остаться на оккупированной противником территории, вернуться к себе домой, осесть в "примаках" у сердобольной солдатки и.т.п. Летом 41-го немцы смотрели на это дело "сквозь пальцы"; война казалась им уже выигранной, а на полях зрел урожай, который надо было до последнего зернышка собрать, обмолотить, и отправить в нужном направлении, т.е. в Германию, традиционно испытывающую серьезные затруднения с собственных зерном; в такой ситуации не было никакого резона ловить и держать бывших красноармейцев в лагере, где их предстояло охранять да еще и как-то кормить.
        Некоторое представление о количестве дезертиров (сама природа этого явления исключает возможность точного учета) может дать цифра "призванных повторно". По данным все того же сборника Кривошеева "939,7 тыс. военнослужащих из числа ранее пропавших без вести и бывших в плену были призваны вторично на освобожденной от оккупации территории". Однозначному пониманию этой фразы мешает союз "и" ("пропавших без вести И бывших в плену"). С одной стороны, возникает возможность "двойного учета" (сначала как пленного, затем как "вторично призванного"). С другой стороны, к тому времени, когда началось широкомасштабное освобождение оккупированных территорий (43-44 г.г.) большая часть пленных была уже давным-давно перемещена в лагеря на территории Германии, и их освобождение, репатриация (а в ряде случаев и зачисление на воинскую службу) произошли уже после окончания войны; что же касается пленных 41-го года, то две трети из них не смогли пережить первую военную зиму.
        Далеко не все "пропавшие" и осевшие на оккупированной территории смогли дожить до того момента, когда их смогли повторно призвать в Красную Армию. Сотни тысяч человек погибли, сражаясь по обе стороны баррикад гражданской войны (в "полицаях" и в партизанских отрядах), попали под бомбежку и артобстрел, умерли от голода и болезней, расстреляны как заложники, как "пособники партизан", как "пособники оккупантов" и пр. Наконец, не следует забывать о том, что в 43-44 годах на освобожденных от немецкой оккупации территориях СССР в массовом порядке происходил т.н. "призыв непосредственно в воинские части". На практике это означало, что обнаруженных мужчин призывного возраста без лишних сантиментов отправляли "искупать вину" прямо в бой, часто даже не переодев их в военную форму; эти люди ни в каких документах мобилизационного Управления Генштаба учтены не были, сколько их было и сколько их погибло - не знает никто. 
        Еще одна группа фактов, убедительно (хотя и косвенно) свидетельствующая о том, что пропавшие без вести в основной своей массе отнюдь не погибли в бою, связана с цифрами потерь вермахта. На огромном количестве примеров, частных и общих, было показано, что потери вермахта были феноменально низкими: 40-50-60 человек, с учетом раненых и заболевших, на дивизию в день. Немецкие потери оказались в десятки раз (!) меньше потерь противостоявших им соединений Красной Армии. И тут нам придется или предположить, что красноармейцы стреляли в немцев бумажными шариками, или признать, что стрелявших было во много раз меньше, чем "пропавших".
        Пропорции потерь боевой техники (танков) Красной Армии вполне повторяют пропорции потерь личного состава и приводят нас к аналогичным выводам о причинах этих потерь. Выявленное и описанное еще "Бочке и обручах" явление - необычайно высокий темп и масштаб небоевых потерь танков ("танковый падёж") - нашло безоговорочное подтверждение на сотнях страниц первичных документов штабов Красной Армии. В течение 7-10 дней (иногда и гораздо быстрее) советские танковые дивизии теряют все (или почти все) свои танки, но при этом явно  отраженные в документах боевые потери составляют 15-20, от силы 25 процентов от их исходной численности; все остальные потеряны без воздействия противника (если не относить к категории "воздействие противника" сам факт начавшейся войны). Именно этот беспримерный в истории "танковый падёж" привел к тому, что Юго-Западный фронт исхитрился потерять безвозвратно в 50 раз больше танков, чем противник.
       Пожалуй, самую точную и объективную оценку действий советских танковых войск мы находим в документах противника. Там, где советские танки пропадают тысячами (Юго-Западный фронт), немцы теряют от силы одну-две сотни противотанковых пушек. Немецкие зенитные подразделения, отразившие, якобы, удар сотен советских танков "новых типов" (КВ и Т-34), теряют убитыми и ранеными всего несколько десятков человек. Там, где вроде бы должен был воевать танковый полк Красной Армии, в документах штабов вермахта отмечается появление "отдельных мелких групп танков"; там, где лавина из тысячи танков 6-го мехкорпуса должна была раздавить в лепешку пехотную дивизию вермахта, в немецких документах отмечено появление 100-200 танков. В целом же пристальное изучение документов противника свидетельствует о том, что, по самой оптимистичной оценке, немцы увидели на поле боя не более одной трети советских танков.
       Еще одним, весьма информативным критерием, позволяющим оценить боеспособность Красной Армии, является темп наступления противника. Вот этот-то показатель, в отличие от многих упомянутых выше, поддается точной математической оценке: есть текстовые документы штабов вермахта, есть оперативные карты германского Генштаба, всё отлично видно. Немецкая пехота наступает с темпом 15-20 км в день, успевая при этом уничтожать сотни бетонных ДОТов и форсировать одну за другой полноводные реки (отдельные исключения - практически все они были упомянуты в предыдущих главах нашей книги - только подтверждают эту общую закономерность). Воевать при таком темпе наступления немцам было решительно некогда; это не война, а победный марш. Совместить реальность этого марша с пропагандистскими заклинаниями про "упорные бои и яростное сопротивление Красной Армии" можно, но лишь про одном допущении: яростно сопротивлялась статистически крохотная часть огромной советской армии.
       Наконец, косвенным, но весьма красноречивым свидетельством является само состояние (т.е. практически полное отсутствие) оперативных документов штабов Красной Армии. Еще раз напомню, что командир дивизии или корпуса воюет не один, в составе штаба соединения более полутора сотен человек, из них половина - старший комсостав; одних только писарей и делопроизводителей две дюжины. Чем были заняты все эти люди, если они не смогли подготовить две оперсводки в день или не смогли засунуть эту тонкую стопку бумаг за пазуху и вынести с собой при отступлении?
       Впрочем, кому было выносить штабные документы, если в массовом порядке пропали сами штабы вместе с командирами. Масштаб исчезновения командного состава Красной Армии просто ошеломляет:
-  163 командира дивизии (бригады)
-  221 начальник штаба дивизии (бригады)
- 1114 командиров полков
       Это перечень командиров Сухопутных войск (без учета авиационных командиров, не вернувшихся с боевого вылета), пропавших без вести за все время войны. (499) Принимая во внимание, что по штату одной стрелковой дивизии требовался один командир, один начальник штаба и пять командиров полков, мы приходим к выводу, что без вести пропал офицерский корпус, по численности достаточный для укомплектования начсостава 150-200 дивизий.
       А теперь от простой арифметики перейдем к военной истории. Начнем с фундаментального исследования Н.Н. Головина "Военные усилия России в мировой войне".* Генерал-лейтенант Русской императорской армии закончил работу над этой книгой в 1939 году, и на тот момент "мировая война" была одна, без порядковых номеров. Весьма объемный раздел книги посвящен анализу структуры потерь личного состава русской армии.  (500) С использованием огромного массива документов - российских, германских, австрийских - Головин выявляет соотношение "кровавых потерь" (убитые и раненые) и количества пленных.
* В войну Головин вступил в должности командира лейб-гвардии Гродненского гусарского полка, дослужился до звания генерал-лейтенанта, был начальником штаба армии, выдвигался на должность начальника Академии Генерального штаба, но это назначение не состоялось из-за начавшейся революции. Активно участвовал в "белом движении", в качестве военного советника представлял "правительство" Колчака на Версальской конференции. В 1927 году, находясь в эмиграции в Париже, организовал и возглавил "Высшие военно-научные курсы", выполнявшие, фактически, функции русской военной Академии в изгнании.
        В целом, за всю войну и по всем родам войск русской армии получается соотношение 61 к 39. "Кровавые потери" более, чем в два раза, превышают число пленных. Значительно хуже этот показатель (Головин называет его "моральная упругость войск") становится в летнюю кампанию 1915 года - период тяжелых поражений и глубокого отступления русской армии. Значительно хуже - это 59 к 41, "кровавые потери" в полтора раза больше числа пленных. Для тех кто забыл, напомню, что речь идет о войне, которая во всех советских учебниках характеризуется как "империалистическая", "антинародная", "чуждая интересам трудящихся бойня, устроенная правительством помещиков и капиталистов". Примечательно, что и современные российские "патриоты совка" против таких оценок активно не выступают и называть Первую мировую "Отечественной войной" не спешат.
        Были, однако же, в структуре русской армии укомплектованные по сословному принципу воинские части, в которых отношение к войне (любой войне) было в принципе иным. Это казаки и императорская гвардия; мужчины, которых в длинной череде поколений воспитывали в духе безусловной верности присяге. В казачьих частях соотношение "кровавых потерь" и пленных составило (за всю войну) 94 к 6, в гвардии - 91 к 9.
       Разваливаться (как бочка, с которой сбили обручи) русская армия начала только после Февральской революции. В летней кампании 1917 года "кровавые потери" становятся даже чуть меньше потерь пленными (45 к 55); впрочем, к тому времени любые цифры потерь на фронте уже перекрывались огромным потоком дезертирства. Обстановку лета 1917 года Головин оценивает такими словами: "Не может быть никакого сомнения в том, что здесь мы имеем дело исключительно с разлагающим влиянием революции. Русская солдатская масса драться не желает, и на каждых десять героев, проливших за Родину кровь, приходится двенадцать-тринадцать бросивших свое оружие".
        К сожалению, мне неизвестно - как оценивал Н.Н. Головин (он умер в январе 1944 г.) ситуацию, когда на каждых десять героев, проливших кровь за Родину, приходится 30-40-50 бросивших свое оружие.
        Так все таки: 30, 40 или 50? Каким было реальное соотношение убитых, раненых и "пропавших" летом 1941 года? 1 к 3 или 1 к 5, есть же разница! Да, арифметическая разница между этими числами очевидна и бесспорна. Однако между арифметикой и военной историей есть множество различий; одно из них заключается в том, что для установления причин разгрома армии абсолютно неважно - убежали ли в лес две трети, три четверти или четыре пятых личного состава. В любом случае, даже при наименьшей из названных цифр армия, которую совсем не случайно называют "воинским организмом", обречена на гибель.
        Коль скоро речь идет о столь ужасном занятии как война, уместно будет такое сравнение: не важно, на сколько частей разрубили человека - на три, на четыре, или на семь. В любом из вариантов диагноз понятен, о прогнозе можно уже не говорить, причина смерти устанавливается с однозначной ясностью. И поэтому нет никакого практического смысла тратить силы и время на выяснение вопроса - болел ли несчастный при жизни хроническим гастритом или нет.
       Точно также нет никакого практического смысла в том занятии, которым занимались два поколения советских историков, а теперь с таким воодушевлением упражняются тысячи любителей на бесчисленных Интернет-форумах. Все эти гигабайты слов, потраченных на обсуждение конструкции воздушного фильтра двигателя танка Т-34, полководческого гения (или бездарности Жукова), процента обеспечения авиаполков заправочными воронками и приставными лестницами - все это пустой, беспредметный треп. После первых же выстрелов начавшейся войны большая часть личного состава Красной Армии бросила оружие и разбрелась по лесам. Это и есть окончательный диагноз причин разгрома.