Над пропастью во лжи

 
РУССКАЯ ПРАВДА   СРЕДИ ИМПЕРСКИХ  И ЛИБЕРАЛЬНЫХ МИФОВ

(По поводу статьи  П.Б. Струве "Никита Муравьев и Павел Пестель": Российская (имперская) и "русская" (национально-централистская) идеи  в политических проектах декабристов")
 
«Политически – преобразовательные идеи декабристов представляют очень большой интерес и притом не только исторический, но и современный» --   в схожих выражениях можно сегодня оценить и текст самого П.Б.Струве. При этом вместо умиленного восхищения (вот какая непреходящая актуальность!) испытываешь чувство горечи и разочарования. Что значит «актуальность» политической статьи прошлого века, посвященной конституционным проектам позапрошлого столетия. Это значит, что планы создания на месте империи и деспотии современного национального демократического и федеративного государства так и не были претворены в жизнь. Сто лет прошло, двести лет прошло, а воз и ныне там. И нет особых надежд на то, что решение этой проблемы  сдвинется в желательном (для авторов рассматриваемых текстов и их сочувственных читателей) направлении.
Само по себе сравнение «Русской правды» П.Пестеля и «конституции» Н.Муравьева давно стало для историков банальностью и вошло в школьные учебники (мы, по крайней мере, это «сдавали»). Но если рассматривать эти проекты вне контекста школьной истории или псевдонаучного «академизма», то убеждаешься, что ответственность российской власти перед населением и правовые ограничения для нее, а также конституционная децентрализация на правовой основе со взаимными обязательствами Центра и «держав» остаются чем-то недоступным. Нет также и унификации российского пространства (за идеи русификации и унитаризма постоянные упреки Пестелю), которое могло бы послужить предпосылкой для создания в России политической системы Модерна, как это было в ряде стран Европы (постмодернистский «мультикультурализм» и прочие ужасы мы здесь не рассматриваем). Казненного декабриста принято критиковать за требование того, что «все племена должны быть слиты в один народ». Эта максима действительно звучит весьма брутально. Но разве лучше, когда ресурсы центра без всякой пользы для основного населения и перспектив для государства перекачиваются на дальние окраины, которые все равно отделяются. Разве хорошо, когда за счет России создается государственность народов, ранее никогда ее не имевших. С нашей точки зрения – это плохо, и вот к чему приводит упорное стремление удержать империю, вопреки потребностям национального государства и реального федерализма.
Обсуждаемый текст (и контекст  – обстоятельства его опубликования) затрагивает чрезвычайно много нервных узлов и нитей отечественной истории и (печальная актуальность) – современной политики. Здесь и декабристы, и освободительное движение в России, и его крах, и история Русского Зарубежья, и несчастная судьба русской эмиграции, и перестройка с постперестройкой, и новые разочарования в возможности реформ. По любому из этих направлений можно сказать и написать очень много, но в кратких тезисах – только обозначить.
Сам декабризм официально и неофициально характеризуется очень неоднозначно: от традиции гвардейских переворотов и заговора масонов до начального этапа революционного движения и пробуждения национального самосознания. Именно последнее под влиянием победы над Наполеоном пробудило русскую гордость и национальное достоинство, породило ряд проектов о преодолении самодержавного деспотизма в форме конституционной монархии или демократической республики, с приложением унификации или федерализации. Этими мечтами в той или иной степени и развлекалась общественность Российской империи, ожидая, когда «оковы тяжкие падут», и вместо проклятого самодержавия установится царство свободы. Пришли большевики.
И снова (на примере эмиграции) мы видим набор привычных интеллигентских мечтаний и надежд – теперь уже в ожидании неизбежного краха коммунизма. Он наступил, а прекраснодушные надежды и планы по-прежнему остаются фантазией.
Идеократические империи (от Третьего Рима к Третьему Интернационалу) нереформируемы. Попытки могут проводиться до некоторого предела, но затем все рушится. «Держав» в духе Муравьева не получается, а держава гибнет в результате страшного исторического взрыва с огромными жертвами. Реальное народовластие и самоуправление территорий несовместимы (совершенно не нужны) в Империи, где мечтают о Царьграде (именно как о символе, а не просто о территориальном приобретении) или мировой революции. Идеократический проект и в связи с ним сакрализация (то есть принципиальная безответственность) власти несовместимы с рациональным и демократическим политическим и территориальным устройством. Попытки реформирования российской и советской империй заканчивались пресловутыми «геополитическими катастрофами». Если не решены и не решаются задачи русской национально-освободительной революции, то Россию остается лишь «подмораживать» (в леонтьевском смысле) до очередного краха.
В этой связи невозможно скрыть досады и раздражения от пустопорожних «академических» дискуссий и прочего интеллектуального онанизма. Признаться, мне ужасно надоело читать поток благоглупостей  от многих политологов и прочих «ученых-обществоведов» по поводу «выборов», «федерализма» и т.п. применительно к современной российской ситуации. Какой федерализм, какие выборы на платформе «приватизированного» государства  криминальной кликой и уголовным бизнесом?! Но подобное «схоластическое теоретизирование» имеет давние традиции. Мечтам о том, что хорошо бы «мостик построить» и Конституцию принять десятилетиями  предавались русские либералы. (К декабристам это не вполне относится: они не только конституционные проекты писали, но и предприняли реальные действия для их воплощения, правда, на удивление, бестолковые). У части интеллигенции были надежды на дореволюционных мыслителей и авторов Русского Зарубежья. Вот, дескать, прочтем и поймем, как надо реформироваться. И сейчас это не совсем прошло, о чем свидетельствует подача тех же «веховцев» в качестве авторов, пишущих не животрепещущие сегодня темы. Но дефицит, даже самый острый не всегда свидетельство большей ценности тех или иных вещей или текстов. Вот, скажем,  в «Совке» был огромный дефицит джинсов и «тамиздата». А при свободном доступе такая ли уж это ценность?
Читаешь, к примеру, эмигрантский выпуск «Русской мысли» (редактор Петр Б. Струве) и видишь очевидную преемственность с дореволюционным массивом регулярно выходящих номеров «РМ». Или (о себе в последнее время) – листаешь сканы каких-нибудь «Современных записок» или «Нового журнала»,  поражаешься литературному мастерству, блестящему стилю авторов и -  повторению тех же самых предрассудков и стереотипов, которые и привели этих людей к поражению и изгнанию. Опять рефреном «вот когда уйдут большевики» (как некогда «вот когда падет самодержавие»). Так и сегодня, все же желательно учиться не ошибкам политических неудачников, а на их ошибках. Увы, пока не получается.
В этой связи для меня важен не столько сам текст Струве (который, кстати, продвинулся в постижении русских проблем гораздо дальше своих товарищей по несчастью, большинства эмигрантской тусовки, ничего не понявшей и ничему не научившейся), а исторический контекст, в котором появились его размышления о «Русской Правде» и т.п. (Так и хочется сыронизировать: «о Русской Системе»).
Нельзя проводить конституционные, избирательные, федеративные реформы на почве нереформируемой империи (как бы она не называлась), без превращения «народа» в «нацию», а «державы» с властью, которой все позволено в национальное государство. Этого условия недостаточно, но оно необходимо. Сегодняшний вектор выглядит прямо противоположно, взять хотя бы попытку сделать всех нас какими-то «россиянами» (почти полный аналог «советского народа»). Без национального государства русских на территории России не будет ни демократических выборов, ни федерализма. Только вот не упущено ли время окончательно. По аналогии, например, если какой-то человек в молодом и зрелом возрасте так и не научился зарабатывать деньги себе на жизнь и отвечать за свои поступки, то вряд ли стоит ожидать от него этого в старости. Так и с народами, и государствами: если уж не смогли в свое время добиться национально-демократической эмансипации, то остаются лишь вымирание и зависимость под наркозом усыпляющих мифов.
По сути, дело, применительно к сегодняшней РФ, толки о настоящей демократии и реальном федерализме (с опорой на умерших философских авторитетов) такой же миф, как и камлание о возрождении имперского величия, «евразийстве» или опасного вызывания духа Иосифа Грозного. Только направлено это на другую целевую аудиторию, условно «либеральную». Печально, что многие субъективно умные и честные люди занимаются этим, порождая у читателей напрасные надежды. Но после того, как и империя Романовых, и СССР показали свою нереформируемость, такое же свойство демонстрирует и так называемая Росфедерация. Только в РФ нет уже тех мессианских геополитических и идеологических претензий, а для правящей клептократии любая (любая!) идеология имеет ценность только как способ отвлечения внимания от масштабов «чисто конкретного» разворовывания национального достояния и «сдачи» всех национальных интересов, то есть лишения страны перспектив какого-нибудь «Возрождения», о котором так любил мечтать тот же П.Б.Струве. В этих условиях размышления о его идеях, о наследии декабристов, о наследии России и Русского Зарубежья, о полезности и «актуальности» всего этого - суть просто мифологический наркотик, чтобы заглушить душевную боль от сознания неминуемой катастрофы. Только если массовый читатель, лежа на диване, успокаивается чтением трэшевых фантастических боевиков о лихих «попаданцах», корректирующих нашу историю, дабы не допустить её ужасного нынешнего состояния, то  «гнилой интеллигент» ищет спасения в раскапывании по библиотекам старых текстов с прожектами тех, «кто знает, как надо». По мне, так лучше «попаданцы», впрочем, это дело вкуса и не имеет принципиального значения. Но ученые и публицисты, в отличии от обывателя, включают свой авторитет в дискурс власти, отвлекающий внимание от реальных проблем. Поэтому всерьез размышлять о «партиях» или «федерализме» в нынешних обстоятельствах попросту неприлично, это подыгрывание интересам клептократии. Впрочем, большинство россиянских обществоведов о приличиях давно уже забыло, или вообще никогда не помнило.
Если же обратиться к трагической для нас исторической реальности, то нынешние наши разочарования выглядят даже мелочью, по сравнению с тем, что пережила наша страна после 1917 или 1991 года. «Посткатастройка» уничтожила последние русские надежды на достойную жизнь, на национальную демократию в «этой стране». В этой связи гримасы псевдофедерализма в ельцинский период, неудача «демократического транзита», угасшие искорки надежды на «модернизацию» в 2008 году или спад «болотной пены» 2011 г. – это уже детали с карикатурным, хотя и драматичным оттенком. Российскую Федерацию в ее нынешнем виде так же невозможно реформировать, как и СССР, как и романовскую Россию. Невозможно это сделать ни в духе «Русской правды» Пестеля, ни по муравьевской конституции, ни по рецептам либерального консерватора Струве и никак иначе. Сценарий вырисовывается только один – крах режима после исчерпания его ресурсов.
Логично предполагать, что нынешняя паразитическая «элита» РФ (доведшая до абсурда имперскую традицию чужеродности «верхов» интересам большинства русского населения, настоящую АНТИ-Русскую Систему) никуда не сдвинется и ничего не будет по настоящему реформировать до  тех пор, пока ресурсы России вместе с ней не будут «утилитизированы». Потом придет закономерный крах и распад – спасти то, что есть сейчас, никак  не удастся.  Предположить, когда точно,  как именно это произойдет и что за этим последует, ныне не представляется возможным. Исходя из имеющегося исторического опыта, можно лишь сказать, что сам по себе распад и уменьшение территории страны (дескать, «России слишком много», «зачем нам Азия», «если бы за Уралом был океан,   «хватит кормить Кавказ», «РСФСР нужно первой отделиться от неблагодарных «братьев» и т.п. мифологемы) при некоторой их ситуативной верности и полезности не являются антиимперской  панацеей и залогом дальнейшего успешного реформирования. Потеря значительной  территории, как доказывает опыт распада Российской империи, и СССР никак не предохраняет от установления антирусских порядков. Надо менять не (только) политические границы, но глубинные основания российской политики. Сделать это в нынешних границах РФ, скорее всего, не удастся, что очень плохо, конечно. Но если явно  не удастся «спасти все», то надо ориентироваться на какое-то подобие модели «Ковчега».
И здесь интеллектуальное наследство декабриста Муравьева  может дать некоторые подсказки. Как известно, он предлагал перенести столицу страны в Нижний Новгород, откуда, согласно популярной легенде, пришло ополчение, справившееся со Смутой 17 века. (Я бы, к примеру, для выхода из Смуты века 21-го предложил рассмотреть вариант Твери, в свое время погубленный проордынской Москвой). Опять же это может быть лишь фантазиями, и только лишь перенос столицы, как и регионализация, как и переименование, как и изменение границ, как и многое другое – сами по себе эти факторы ничего не гарантируют. Однако стоит держать курс на спасение того, что еще можно спасти. Как знать, может быть, при этом и политико-правовые проекты,  интеллектуальные наработки прошлых эпох смогут пригодиться.
Но это тема уже для другого обсуждения.


ИСХОДНЫЙ ТЕКСТ:


Струве   П.Б. «Никита Муравьев и Павел Пестель. «Российская» (имперская) и «русская» (национально-централистская) идеи в политических проектах декабристов»
 

В декабристском движении, как движении политическом, были две центральные, определяющие и построящие, идеи:
во-первых, идея политического преобразования Российского государства и, во-вторых, тесно связанная с нею идея реформы социальных отношений, в основе которой лежало так или иначе понимаемое освобождение крестьян.
Политически – преобразовательные идеи декабристов представляют очень большой интерес и притом не только исторический, но и современный. В политическом развитии России мы видим два процесса, тесно между собою связанные и в то же время в известной мере и в известном смысле расходящиеся. С точки зрения историко-социологической, нет в образовании государств различия, быть может, более основного и решающего, чем различие между единым национально-сплоченным, национально-целостным государством и Империей, образуемой из объединения под какой-то единой верхновной властью разнородных в национально-этническом смысле территорий. То, что делали и сделали московские цари, уже было в одно и то же время и образованием национального государства и созданием Империи. А при Петре национальная консолидация вчерне, так сказать, почти закончилась и начался процесс построения Империи. Имперский характер образования русского государства даже в московский период имел свое яркое словесное выражение в том, что слово «государство» прилагалось не только ко всему государственному целому, но и к отдельным его частям (например, к Новгороду Великому, к Казани) и после их окончательной инкорпорации в московское государство. Самый яркий и законченный тип образования единого национального государства представляет в истории великих европейских народов создание французского государства. К этому типу приближается процесс образования московского государства, поскольку оно, это образование, держалось в пределах территорий, освоенных великорусским племенем, и состояло в присоединении к Москве двинских областей, Новгорода, Вятки, Пскова, Твери, Рязани. Тут чисто русские государства и притом государства великорусские объединились в некое единое политическое целое, с единым национальным составом. Тут не было еще Империи. На имперский путь Москва встала, когда она стала присоединять татарские государства. Такой же характер, несмотря на племенное родство, носило и присоединение Малороссии, которое своеобразно покоилось не на покорении, а на добровольном присоединении к Москве Запорожского войска, которое считало себя, вопреки «договору» и «конституции», затронутым Речью Посполитой в своих самых священных, а именно «вероисповедных» правах. Таким образом, и Московское государство, обнимавшее, по выражению соборного определения 1598 года об избрании царем Бориса Федоровича Годунова, не только «царство и великое княжение московское», но и «все государства Российского Царствия» и явившееся, по выражению другого соборного определения 1642 г., «Всероссийским Государством», представляло Империю. Этот имперский характер «Всероссийского Государства» возрастал в течение всего XVIII и XIX вв. В XVIII веке Россия овладела балтийскими территориями, на которых почти не было русского населения, и присоединила части Польши, где высший класс населения был почти сплошь полонизован. В XIX веке произошло присоединение Грузии, Финляндии, Бессарабии, конгрессовой Польши, т.е. чисто польской части прежней Речи Посполитой.
Различие между целостно-национальным государством и многоплеменной и многокультурной империей во всяком случае имеется налицо, при наличии известных реальных бытовых условий, какие бы юридические формы ни принимало государственное устройство данного государства. Империя может быть, но отнюдь не всегда является, федерацией в точном государственно-правовом смысле. По определению Н.М. Коркунова, «федерация есть соединение нескольких государств для совместного осуществления союзною властью общих им задач государственной жизни» (Русское Государственное Право, т. I, изд. 7-ое, СПБ., 1909, стр. 151). Историческая Россия никогда не была федерацией в этом смысле, даже если считать, что в разные исторические моменты Малороссия, Финляндия, Царство Польское с коренным ядром государства вступали в отношения или находились в отношениях какой-то «унии».
Империя в том смысле, в каком я говорю сейчас о России, с момента присоединения Казанского Царства и кончая установлением русского верховенства над Хивой и Бухарой в 1873 г., есть понятие историко-социологическое, а не юридическое. Трудно и сейчас определить юридическую природу Британской Империи, но не может подлежать сомнению, что Великобритания уже давно, с историко-социологической точки зрения, представляла империю. Такой же империей уже со второй половины XVI в., являлось и Российское Государство.
Рядом с процессом сложения огромной, многоплеменной и многокультурной, Российской Империи происходил и процесс скрепления и сплочения этой империи цементом преобладающей национальности, русской, давно уже переросшей племенные рамки т.н. великорусского племени. Эти два процесса, эти две тенденции нашли себе яркое выражение в декабристской идеологии и воплотились в двух главных памятниках политической мысли декабристов: в т.н. «конституции» Никиты Муравьева и в конституционном проекте Пестеля, известном под именем «Русской Правды».
Конституция Муравьева является декабристской редакцией имперской идеи. Краткая редакция этой конституции, найденная при обыске у князя С.П. Трубецкого, была характерным образом озаглавлена: «Предположение для начертания устава положительного образования, когда Е. И. В. благоугодно будет с помощью Всевышнего учредить Славянорусскую Империю».
Никита Муравьев совершенно явственно взял себе за образец северо-американскую конституцию. Его Российская Империя есть Соединенные Штаты с монархическим устройством: конституционная монархия на федеративном начале. Эти основы Муравьевской конституции формулированы в следующих выразительных статьях:
Ст. 3. «Правление России есть уставное и союзное».
Ст. 43. «В законодательном и исполнительном отношении вся Россия делится на 13 держав, 2 области и 568 уездов или поветов».
Ст. 101. «Император есть верховный чиновник Российского Правительства».
«Держава» Муравьевской конституции означает «штат» и имеет смысл «государства» в древне-русском значении какой-то историко-политической индивидуальности, не притязающей ни в коем случае на самостоятельное «суверенное» бытие. Державы, из которых должна была состоять Российская Империи, были следующие: Ботническая со столицей Гельсингфорс, Волховская со столицей, которая названа: Град Св. Петра, Балтийская (Рига), Западная (Вильна), Днепровская (Смоленск), Кавказская (Тифлис), Украинская (Харьков), Черноморская (Киев), Заволжская (Ярославль), Камская (Казань), Низовская (Саратов), Обийская (Тобольск), Ленская (Иркутск). Вне «Держав» почему то в этом перечне поставлены две области: Московская со столицей Москва и Донская со столицей Черкасск. Столицей всей Империи конституция Никиты Муравьева назначает Нижний Новгород.
По конституции Муравьева крепостное право отменялось и ст. 10-ая формулировала начало равенства всех перед законом: все русские равны перед законом. Утверждалась свобода совести и свобода слова, устного и печатного. Законодательная власть принадлежит совместно Императору и собранию представителей, именуемому «Народным Вечем». Безусловно силою вето Императора так же, как вето президента С. А. Ш., не обладало. Вообще американский дух конституции Н. М. Муравьева сочетается с нарочитой московской и даже старорусской терминологией. Парламент называется «вечем», уездный начальник – «тысяцким», министерство – «приказом»: казначейский приказ, приказ сухопутных сил, приказ морских сил, приказ внешних сношений. Восстанавливается московское наименование «дьяк».
Народное Вече составлено из двух палат, Палаты представителей и Верховной Думы. В основу избирательного права для палаты представителей положен довольно высокий имущественный ценз, но выборы должны быть только для крестьян двухстепенными, для остальных групп населения – прямыми. Члены Верховной Думы должны были выбираться в представительных собраниях отдельных держав, каковые собрания назывались правительствующими собраниями. Им по проекту принадлежало законодательство по местным делам и они состояли тоже из двух палат.
В отличие от конституции Н. Муравьева, план государственного устройства, начертанный Пестелем в его «Русской Правде», являлся последовательно демократическим и, еще более, последовательно нейтралистским.
Преследуя цели «возможно большего благоденствия всех и каждого» (принцип Бентама!), Пестель проводил не только гражданское равенство, но и равенство политическое. Поэтому он не только отвергал сословный строй, как «пагубный, безрассудный, зловредный», не только отрицал крепостное право, требуя во имя естественных законов, «решительного уничтожения рабства» («дворянство должно навеки отречься от гнусного преимущества обладать другими людьми»), но и последовательно проводил, как основу государственного устройства, всеобщее и равное избирательное право. Выборы в народное вече должны были, однако, по проекту Пестеля, быть не прямыми, а двухстепенными. Народное собрание в волости, состоящее из всех граждан, приписанных к волости, избирает представителей в окружное «Наместное Собрание», а это последнее избирает представителей в «Народное Вече».
Государство, преобразованное на началах политических и гражданских свободы и равенства, должно было, по плану Пестеля, являться республикой. Законодательная власть находилась в руках народного веча, избиравшегося на пять лет, причем основные, по терминологии Пестеля «заветные», законы могли изменяться только путем всенародного голосования или референдума, будучи передаваемы «на суждение всей России». Высшая исполнительная власть вверялась Державной Думе из 4 членов, избранных народом так же на 5 лет. Кроме законодательного Веча и исполнительной Думы, план Пестеля предусматривал особый орган власти «блюстительной», «дабы те две не выходили из своих пределов». Это был особый Верховный Собор из 120 пожизненных членов, называвшихся «боярами». Несмотря на древнерусскую терминологию, этот проект был всецело навеян идеями французского государствоведа и экономиста Дестютт-деТраси (известного комментатора «Духа законов» Монтескье).
Надлежит отметить три примечательные особенности демократически-республиканского плана Пестеля.
Во-первых, предоставление полноты власти на переходные годы переворота Временному Правительству, которое Пестель называл «Временным Верховным Правлением» и которому он предоставлял диктаторскую власть, ограниченную, впрочем, обязательством в преобразовании государственного строя точно следовать началам, изложенным в «Русской Правде», которая долженствовала являться «наказом» для этого временного правительства.
Второй примечательной особенностью политической идеологии Пестеля, воплотившейся в «Русской Правде», являлось отрицание значения и ценности национальных отличий племен и народностей. «Все племена – требовал Пестель – должны быть слиты в один народ…, чтобы одни и те же законы, один и тот же образ управления по всем частям России существовали и тем самым в политическом и гражданском отношениях, вся Россия, на целом своем пространстве, являла бы вид единородства, единообразия и единомыслия. Опыты всех веков и всех государств доказали, что народы везде бывают таковыми, каковыми их соделывают правление и законы». Пестель был самый крайний, самый безоглядный из всех обрусителей, которых знала история русской политической мысли. Он требовал обрусения всех инородцев, до финляндцев включительно, и делал исключение только для Польши: так как последнюю нельзя обрусить, то ей должна быть дана независимость, впрочем, на условиях соответствия ее государственного устройства таковому России и тесного союза с последней. Таким образом, Пестель не только отвергал федеративное устройство России, но также в корне отрицал имперскую идею. Он был чистым якобинцем-уравнителем в национальном вопросе. Если угодно, его можно в этом отношении назвать как бы революционным Александром III. Московско-петербургский централизм, который при образовании и построении Российской Империи столь часто шел на перерез имперской идее, нашел в революционере Пестеле его самого крайнего и самого яркого выразителя.
Наконец, был еще третий примечательный пункт в государственном плане Пестеля, который частично сближал его идеологию с могущественными течениями, имевшими глубокие корни в историческом прошлом России и сыгравшими и в нашей новейшей истории большую и, на мой взгляд, роковую роль. Пестель дает в «Русской Правде» целый проект частичного огосударствления, или национализации, земли. Он не отрицает всецело частной собственности на землю, но ограничивает, так сказать, пространственную область её применения. Земли каждой волости должны быть разделены на две половины: земли общественные и частные. «Земля общественная будет всему волостному обществу совокупно принадлежать и будет подлежать обладанию всех и каждого». Другая половина земель «предназначается для образования частной собственности». Первая половина есть область того, что Пестель называет «необходимым для житья». Вторая – есть область того, что Пестель считал нужным обеспечить ради «приобретения и сохранения изобилия».
Этот проект огосударствления (частичного) земли или, вернее и точнее, частичной ее муниципализации, или коммунизации, несомненно исторически примыкает к тому аграрному строю Московского Государства и Российской Империи, в которой жили «черные» или потом государственные крестьяне. Это – идея и институт земельного надела, который государство предоставляет земледельцу для обеспечения его существования. Пестель только московско-петербургскую идею надела из сословно-служебной расширяет до всесословной и отрешенной от какой-либо служебно-государственной функции. Этим идея Пестеля сближается с народнической идеей права на землю в его двух основных вариантах: трудовой и потребительной нормы.
Таким образом, как это ни странно, революционер Пестель, который являлся в декабристском движении самым влиятельным выразителем радикальной тактики цареубийства, – как политический и социальный мыслитель, имел существенные точки соприкосновения и с московско-петербургской государственной практикой и с позднейшими революционными народнически-социалистическими замыслами и идеями.
Вот почему не только лично-психологически несправедливо, но и исторически – социологически неверно тенденциозное, в дурном смысле националистически окрашенное, суждение Кропотова о Пестеле: «Немец по происхождению, иностранец по воспитанию, протестант по религии, он не был связан с Россией никаким родственным, бесконечным по любви чувством; она не столько была для него отечеством, как страной себялюбивой эксплуатации» ).
Я не склонен вовсе идеализировать П.И. Пестеля: он не был вовсе тем волевым человеком, каким часто принято его изображать. Правильнее его характеризовать, как весьма умного и в то же время властного доктринера. Но в доктрине якобинца Пестеля всего больше поражает, что в ее якобински-книжную форму неотвратимо влилось какое-то большое стихийное и историческое, национальное содержание… Отрицательно оценивая это содержание, не следует отрицать его национального характера и отпечатка.
В доктрине Н. Муравьева, либерала-конституционалиста, напитавшегося идеями Б. Констана, было тоже значительное национальное и историческое содержание: идея империи, та идея, формулу которой впервые обрел первый русский эмигрант кн. Андрей Курбский, сочетавший ее с идеей Святой Руси и вычеканивший словосочетание «Святорусская Империя».
Эта идея в настоящее время начинает существенно определять государственное мышление весьма различных русских направлений…