Майдан предков

В А Х И Д        И Т А Е В


М А Й Д А Н    П Р Е Д К О В


Роман


          Труд – истребитель зла.
Зороастр

          Есть одно благо - знание, и есть одно зло - невежество.
Сократ

          Планета, на которой взрослые обижают детей, счастливой быть не может.
Инопланетянин

               
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


В обед Дени зашел к приятелю, чтобы попрощаться с ним. А тот, после чаепития, провожая его, на лестничной площадке вдруг хлопнул себя по лбу и воскликнул: «Ба! Подожди. Махмуд мне говорил, что у него гость, и что тот сегодня на своей машине едет домой». Приятель вернулся в комнаты, оставив дверь открытой, и Дени слышал, как тот с кем-то переговаривался по телефону. Закончив говорить, приятель прокричал из глубины комнат:
-Дени, вернись, тебе повезло, гость Махмуда еще не уехал.

Дени вернулся в комнаты, оставив сак в прихожей.

-Тебе повезло, - повторил приятель, - гость Махмуда отправляется часа через три, у него хорошая тачка - «Мерседес». С ним только жена и маленькая дочь. Даже обрадовались, что нашелся попутчик, время все-таки уже не советское.

И приятель засмеялся, очевидно, своим еще каким-то дополнительным мыслям.
Выехали, разумеется, не через три часа, как было обещано, а после заката солнца. Хозяин «Мерседеса», здороваясь, назвал себя Адамом и добавил, то ли извиняясь, то ли, чтобы озвучить остроумную мысль:

-Женские хлопоты длиннее молитв бедняка.

Это был симпатичный молодой человек лет тридцати, с чуть сыто ошалелыми, наверное, от скорого неожиданного богатства, темными глазами. Жена его тоже была почти красавица - стройная высокая шатенка с серыми глазами. Она держала на руках годовалую девочку в красной панамке, больше похожую на отца, чем на нее. На слова мужа жена среагировала репликой: «Да, во всем виноваты женщины. И это правда, ведь это мы, женщины, рождаем мужчин, которые, как они думают, лучше нас». Дени и Идрис (так звали приятеля Дени) невольно рассмеялись, оценив остроумие женщины. Адам не поддержал смех Дени и Идриса, он только кисло улыбнулся; видимо, он решил, что раз двое взрослых мужчин здоровым смехом откликнулись на слова его жены, то его острота пришлепнута остротой жены, и он проиграл этот словесный поединок. Он захлопнул багажник и объявил: «Пора, едем», - и стал прощаться с Идрисом. Мать с дочерью сели на заднее сидение, Дени рядом с водителем. Идрис сотворил прощальный жест на прощальные жесты пассажиров, и «Мерседес» плавно покатился.
На выезде из Ростова попали на полчаса в пробку из-за дорожно-транспортного происшествия. Двое отважных сыграли в рулетку с роком, и рок, как всегда, с холодным хохотом победил. А на трассе наступил покой и наслаждение ездой: «Мерседес», этот смелый пожиратель пространства, впился шинами в полотно дороги и лихо несся вперед. «Молодцы немцы, - шальной мыслью, похвалил германцев Дени, - хороших выводят скакунов», - и плотнее угнездился в кресле, готовясь насладиться таинственной ночной ездой, когда впереди, рассекая тьму, бежит свет, а по бокам не отвлекающая от сокровенных дум чернота, дремлешь телом, бодрствуешь мыслями и спокойно перелистываешь в воображении картины прошлых и настоящих лет.
К счастью, хозяин «Мерседеса» оказался человеком немногословным, а женщина с ребенком на заднем сидении скоро затихли, и он погрузился в свои думы.
Дома Дени не был вот уже пять лет. Нелепые обстоятельства, впрочем, вполне законные и естественные для России, сделали так, что он столько лет не был на родине. В эти пять лет началась и закончилась война. Он знал о страшных разрушениях Грозного и сел, но знал из рассказов, прессы и телевидения. И теперь хотел и не хотел увидеть этот ужас своими глазами.
С некоторых пор его повергало в смятение одно явление: кто-то невидимый, но слышимый, время от времени появлялся с ним рядом, делал замечания, бросал реплики, даже философствовал, порой говорил неглупые вещи, часто даже остроумные.
Услышав в первый раз этот голос и никого не найдя рядом с собой, Дени от ужаса и внутреннего трепета взмок. «Вот чего мне еще не хватало ко всем моим битым горшкам», - вскричал он в сердце. Он несколько дней надеялся, что это случайные слуховые галлюцинации и молил Бога, чтобы он избавил его от этой напасти. Но, то ли молитва не долетела до престола Творца, то ли обладатель этого голоса был сильнее его молитвы - голос по-прежнему время от времени появлялся. Он стал пристально следить за своими словами и действиями, особенно, когда был с кем-то, пугаясь и говоря себе: «Неужели у меня поехала крыша?» Но все было ровно, никто не смотрел на него с удивлением, никто не шарахался от него, говорили с ним, как говорили всегда. И он успокоился, то есть привык к этому голосу, то есть настолько привык, насколько можно привыкнуть к такому. Он уже не покрывался испариной, не вздрагивал, не сжимался панически внутренне, когда появлялся этот голос. Тут ему сильно помог и Сократ, то есть сказание о том, что у Сократа был Даймон, предупреждавший его о разных опасностях. «Ну что ж, если мировой дух хочет беседовать со мной в такой форме, то почему я должен избегать и уклоняться, да будет так», - сказал он себе и серьезно, и с иронией. А однажды, когда появился голос, спросил: «Кто ты?» - И голос спокойно ответил: «Я - Даймон города Грозного, дом мой разрушен, вот я и брожу, как бродит всякий бездомный бродяга». Ответ этот с одной стороны поразил Дени, а с другой обрадовал: «Может, он говорит правду, и такое возможно: что у каждого города есть Даймон, его общая душа. Тогда моя психика здорова и голос этот рождает не моя поврежденная психика».
Теперь он жил с этим голосом, философски успокаивая себя, что его «крыша» ни в какой овраг не съехала, и голос - творенье не его психики, а приходит он из других измерений, царства духа, одним словом, что он объективен. Страх перед этим голосом оставался, но это был уже другой страх.

В Грозный приехали рано утром. Но города, его сердца - центра, не было. Было только пространство, заваленное развалинами, кирпичами и кусками асфальта, вырванного тяжелой гусеничной техникой.
-Куда тебя подвезти? - спросил Адам, когда они, проезжая пустой центр города, подъехали к реке Сунже.
-Останови, я выйду здесь, - сказал Дени. Адам удивился, но ничего не сказал и притормозил. Дени взял из багажника свой сак, поблагодарил хозяина «Мерседеса», попрощался с его женой, улыбнулся девочке, которая уже проснулась и смотрела на него своими темными вишневыми глазенками. «Мерседес» укатил, а он остался стоять на месте.
Дени долго стоял и смотрел. Только очень сильное воображение могло вернуть на это пустое место, усеянное пылью, мусором и пустыми, кое-где торчащими коробками домов,  прежний живой, энергичный и веселый город. Он взял сак и пошел берегом реки. В одном месте Сунжи, уткнувшись носами в мутные воды и, напоминая застрявших в сиропе тараканов, торчали два сгоревших БТРа, в другом месте, сбросив с катков гусеницы и, задумчиво свесив набок ствол-хобот, стоял танк, и дальше кое-где виднелась подбитая и сгоревшая техника. Дени дошел до того места, где когда-то стоял, празднично белея на берегу Сунжи, дом, в котором на четвертом этаже была его однокомнатная квартира. Он интуитивно определил место, где возвышался его дом, но не был уверен, что определил точно, потому что не было никаких ориентиров, даже ни одного дерева. Да-да, именно, не осталось ни одного дерева, это было особенно жутко, а Грозный когда-то считался самым зеленым городом Северного Кавказа. И он был прекрасен даже не тем, что был весь в садах и уютен, а тем, что эта зелень и уют рождали много искристой, веселой человеческой энергии.
«Славно поработали ребята, - вздохнул Даймон. - Отменно умеют разрушать потомки скифов или потомки кого-то там еще. Любимый стиль - звериный. Они думают, что просто разрушили дома, парки, театры, школы и т.д. Нет. Они убили миллионы человеческих миров, которые никогда уже не воскреснут. В каждом отдельном человеке отражается весь его город и тысячи связей. Я жил в душе города Грозного. И вот душа его изорвана в клочья, и я, как и сотни тысяч других, стал бездомным бродягой», - Даймон вздохнул еще раз.
И странное дело, Дени спокойно выслушал Даймона, его голос не родил в нем, как это бывало в первые дни, да и в последующие, панический страх, он, кажется, в эту минуту совместной печали поверил в истинную действительность Даймона.
Он прошел еще немного и вдруг снова интуитивно остановился. Да, где-то тут стоял тот дом, со столетним кленом во дворе и зеленой скамейкой под ним. И воображение перенесло его в молодость, и он видел тот прежний живой город, услышал его дыхание, его ритм.
Был июнь в самом начале, когда каждый раз после работы, набрав пачку газет, садился он на эту скамью под кленом и просиживал на ней до первых сумерек. И никто в целом мире, кроме него, не знал, что не газетные новости приковывали его к этой скамье, а пытался он, хоть краем глаза, увидеть ее.
И, боже мой, как он удивился, когда они уже поженились, и она, смеясь, рассказывала: «Как только ты приходил и садился на скамейку, прибегала моя девятилетняя племянница  Лайла из соседнего подъезда, яростно звонила в дверь, и не успевала я открыть, как она кричала на всю прихожую: «Пришел, пришел! Сидит!» А я, сгорая от стыда, зажимала ей рот. А бабушка кричала из глубины комнаты: «Лайла, ты о ком, кто пришел, кто сидит?» Хотя, тоже знала о ком речь, ибо после своих слов поспешно подходила к окну и из-за занавески долго наблюдала тебя, а потом качала головой, чему-то улыбалась, наверное, картинам своей невозвратной молодости и, вздохнув, возвращалась к своему дивану и говорила: «Смотри, на такого молодца много будет охотниц». И вгоняла меня в пунцовый стыд». Про глубочайшую тайну его сердца, оказалось, громогласно ведал весь дом.
Вдруг Дени услышал крик тысячи голосов и автоматные очереди, он оглянулся на то место, откуда потрясали небо, и догадался, что толпа приветствует своего нового кумира. Он заспешил не в сторону криков, а туда, откуда прежде ходили маршрутные автобусы.
Старое здание станции было разрушено, но на площадке было много частных извозчиков. Некоторые из них смотрели на него, когда он подходил. Он еще на подходе выбрал одного из них, с виду самого молодого и, подойдя к нему, прежде поздоровавшись со всеми, спросил: «В горы поедешь?» Тот, не отвечая на вопрос, открыл багажник своих красных «Жигулей», подхватил его сак, поместил его туда, захлопнул крышку и, точно боясь, что товарищи могут отбить у него клиента, поспешно сел за руль и открыл ему дверцу заднего сидения. Все это он проделал молча.
-В горы, так в горы, - сказал хозяин красных «Жигулей», когда они уже выехали на трассу. - Меня - Саид.
Дени назвал себя.
Следы войны и за городом были видны повсюду; по обе стороны дороги то здесь, то там чернели сожженные машины, подбитые БТРы. Густые ряды теплиц некогда гремевшего своими достижениями совхоза, тоже были разрушены до основания.
-Машина у тебя, хотя с виду и инвалидка, а бежит легко, - сказал Дени. Мысль эта была с второстепенного поля сознания и сказалась сама собой, а на главных полях сознания горели совсем другие думы. В городе он не заехал к родственникам, страшась дурных вестей, ведь он ничего не знал о тех, кто был ему плоть от плоти, кость от кости, а главное, он хотел все узнать там, в родном селе, у очага предков.
-Маленькие хитрости, - отозвался на слова Дени Саид. - Нынче охотников на чужое добро орды. Поэтому у моего коня внутренности молодые, а кузов от имама Шамиля.
И Саид засмеялся, хваля свое искусство одурачивания любителей чужого.
-Маленькие хитрости, чтобы избежать больших неприятностей, - одобрил и Дени и тоже засмеялся.
Через четверть часа машина нырнула в Аргунское ущелье, и Саид все свое внимание перевел на опасную горную дорогу, а Дени невольно стал перебирать толпы мыслей на всех полях сознания и погрузился в воспоминания.
Дени было сорок лет; он осиротел, потеряв мать и отца в свои неполные девять лет, и воспитала его тетя. Это случилось еще в Казахстане, нелепый случай забрал из жизни отца и мать. Зимой, под вечер, мать и отец с мужем тети, которая потом и воспитала его, легко одетые, потому что было не очень морозно, и вечер был тихий, не обещавший ничего худого, поехали на санях в соседнее село. В пути их застиг буран, конь сбился с дороги, и они замерзли. Его тетя Дагмара осталась с двумя маленькими дочерьми, и к ним прибавился и он, Дени. И теперь, замирая сердцем, он думал о ней: жива ли? Он думал и обо всех родственниках, и о той беде, что навалилась на народ, но постоянно возвращался к образу матери, именно матери, ибо никогда не думал о ней как о тете.
Он вырос в родном селе, окончил школу, потом учился в Ростове, после окончания вуза преподавал в школах, в техникуме, по профессии был историк. А пять лет назад, перед первой чеченской бойней, поехал снова в Ростов поискать работу и закончить одну, как он считал, серьезную работу. Но…
Его душа независимо от него лихорадочно перелистывала всю его жизнь, и чем ближе он подъезжал к родному селу, волнение в нем возрастало, и все картины заслоняла одна. Дом их был на горе, и при шуме машины внизу, тетя обычно подходила к низкой каменной ограде и, приложив ладонь ко лбу, смотрела вниз. Так она встречала его всегда, много лет, почти всегда угадывая его приезд. Теперь он мечтал увидеть именно эту картину и боялся, до ледяного холода в груди, не увидеть эту картину. Сколько раз, приложив ладонь козырьком ко лбу, встречала она его, и когда он был студентом, и когда потом работал в городе. «Сотвори, Дела, чудо!» - молился он Богу.
Все села по пути были тяжело ранены войной; Дени отмечал эти факты одним крылом сознания, а думал только о матери.
-Скоро и твое село, - сказал Саид. Да, они подъезжали. Он заметил, что небольшая мельница старика Исмаила, ютившаяся у края села на берегу Аргуна, была разрушена, и дома тоже были разрушены; колхозный амбар на бугре тоже был наполовину порушен. Но все это отметило внешнее сознание. Главное его внимание было направлено туда, наверх, к своему дому с тремя высочайшими тополями, которые украшали его, как оленя ветвистые рога. Наконец, он увидел свой дом, но тополей было уже не три, а один: в сознании мимолетно мелькнул образ, что дом уже похож не на оленя, а на единорога.
-Останови здесь, - попросил Дени у пешеходного моста. Саид притормозил. Они вышли. Из вежливости, Дени пригласил Саида подняться в дом, тут же пугаясь в душе, что тот примет приглашение. Саид, к счастью, отказался и как-то странно посмотрел на него, видимо, велико было волнение Дени, и волнение его, видимо, отражалось на его лице. Дени, продолжая смотреть наверх, машинально сунул деньги Саиду и молился всей душой, чтобы там наверху появилась мать. Он стоял и, когда уехала машина, робея ступить на пешеходный мост и идти по, с детства знакомой до последнего камешка, извилистой тропе.
И Господь услышал его молитву! Да! Мать вышла к ограде, приложила ладонь козырьком к глазам и посмотрела вниз. Какая-то неподвластная ему волна поднялась и распухла в его груди, ему показалось, что у него сейчас вырвутся рыдания, но сверхчеловеческими усилиями он превратил эту тяжелую волну, распиравшую ему грудь в громкий кашель; в два прыжка пробежал мост и устремился вверх. На последних его шагах мать уперлась обеими руками об ограду, и лицо ее покрыла мертвенная бледность. Дени подбежал и, бросив сак, обхватил и прижал ее к груди. «Я жив, я с тобой! Я жив, я с тобой! Я жив, я с тобой!» - кричало его сердце, а голос молчал. Если бы он заговорил, он зарыдал бы.
-Ах, Дени, - наконец вздохнула  мать. Она не сказала, как в прежние годы: «Ах, Дени, пусть я никогда не увижу твоих бед», она просто сказала: «Ах, Дени», потому что на большее у нее не хватило сил.
Он довел мать до летней кухни, посадил ее на скамью и сам сел рядом, крепко обняв ее за плечи и прижавшись щекой к ее щеке. Он не находил слов, вернее, не мог из тысяч, столпившихся у сердца слов, выбрать нужные. Он был поражен и опечален тем, как изменилась мать: вся поблекла и превратилась в глубокую старуху, хотя пять лет назад была крепкой стройной женщиной, и никто ей не давал те самые шестьдесят лет, которые были у нее уже за плечами. «Вот так сыновья убивают своих матерей», - написалось на поле сознания.
-Дади, - это был двоюродный брат деда Дени и глава рода - Малсаг, - бодро и хорошо держится, Баба (это была жена Дади) иногда хворает, но пока держится. Хаси с семьей в городе, работает, Аций здесь, все здоровы, слава Богу, - поспешно о самых ближайших родственниках сообщила мать и делала это, как Дени понимал, чтобы скорее успокоить его. - Поешь, немного отдохни, потом пойдешь к нашим, - и мать стала хлопотать у печи, выставив на стол, на скорое утоление аппетита, лепешки и творог со сметаной. - Печалей много, война радостей не приносит, - со вздохом прибавила мать.
Дени со здоровым аппетитом налег на лепешки и творог со сметаной. Пять лет он не ел приготовленного руками матери, и теперь ему казалось, что вкуснее этих лепешек нет еды на земле. Он наблюдал мать, глаза ее заблестели, легкий румянец тронул щеки. «Виноват, виноват перед тобой, семижды виноват, - говорил он мысленно матери. - Но вот мировая судьба, она сильнее всех нас, а потому, я думаю, и всех нас виноватее».
В это время к дверям кухни прихромал пес Борзик.
-А, Борзик… - и заметив, что у Борзика нет передней левой лапы, он не договорил, вышел к нему и сел на корточки против него, Борзик сунул ему голову под мышку и тихо заскулил.
-Жалуешься. Ну, брат, мы, люди, еще не то можем, скажи спасибо, что остался о трех ногах, могло быть и хуже. Ну, ну, не жалуйся, у тебя и теперь преимущество передо мной, ведь у меня только две ноги, а у тебя три.
Дагмара с улыбкой слушала эту беседу; у Дени с детства была привычка разговаривать с животными и всегда серьезно. Она вдруг представила его мальчиком, вспомнила его отца, своего брата, мать Дени, мужа и незаметно сморгнула набежавшую слезу.
-Аций сохранил машину? - спросил Дени, продолжая трепать Борзика.
-Да, - ответила Дагмара.
-А Бунчук? - спросил Дени, это был его конь.
-Солдаты уводили его, потом он вернулся, худой как плетень. Теперь поправился, Дага за ним ухаживает.
Дага был сыном его двоюродного брата по матери - Билала, который жил по соседству.
-Билал дома?
Ответа от матери не последовало, он оглянулся на нее, мать смотрела на него печально.
-Билала нет, он погиб, - тихо ответила мать.
Холодный огонь опалил спину Дени, в одной вспышке воображения он увидел сотни картин из своего детства, юности и поздних лет, связанных с Билалой. Они были не только двоюродные братья, но еще и сверстниками, и много времени провели вместе.
-Пата дома? - это была жена Билалы.
-Должна быть, - ответила мать.
Минут десять Дени ходил по двору, созерцая прошлые картины.
-Я зайду к Пате, потом к нашим, - сказал он матери и направился к воротам, не замечая, с подскоками ковыляющего за ним Борзика.
Обогнув родник, вокруг которого, несмотря на осеннюю пору, ярко зеленела трава, он уже подходил к дому Паты, когда Дага, сын ее, пять лет назад бывший хрупким мальчиком, а теперь вымахавший в крепкого отрока, выглянул случайно в калитку, изменился в лице и бросился к нему, Дени прижал его к груди, и Дага заплакал короткими доверчивыми всхлипами и сквозь всхлипывания проговорил: «Ваши (дядя по-чеченски), я знал, что ты вернешься». Только теперь, когда этот мальчик, сын его брата и друга, зарыдал на его груди, Дени всей кожей и корнем сердца почувствовал, что война вошла и в него со всей своей слепой жестокостью. Этого ощущения не было и при виде чудовищных разрушений Грозного. Только теперь, когда слезы сироты омочили его грудь, война опалила его. Он знал, что такое быть сиротой. У него была лучшая в мире тетя-мать, лучшие в мире родственники, но ему всегда не хватало отца. Он все крепче и крепче прижимал к своей груди голову Даги и ни одного слова утешения не мог сказать, потому что рыдания стояли и в его груди.
Он вошел во двор; Пата, хлопотавшая под навесом, увидела его, и первый крик ее был крик радости, она бросилась к нему, обняла его и все повторяла:
-Какая радость, какая радость! Ты жив, ты вернулся!
И потом уже заплакала, вспомнив свое горе.
Целый час просидел Дени с Патой, слушая ее рассказы об ужасах войны, пронесшейся над ущельем.
-Ты же знаешь, какой был твой брат. Бомбят, а он на своей машине свозит раненых к нескольким медсестрам, которые остались тут в ущелье, а однажды ракета попала в его машину. Когда привезли домой, был еще живой, но в два-три часа истек кровью.
Приехал Аций. Это Дага, пока Дени сидел с Патой, сбегал вниз и оповестил родных. Аций обнял Дени, голубые глаза его были влажными. Он просидел молча, пока Дени и Пата говорили о печальном. А когда вышли за ворота и садились в машину, странно, как будто еще не веря в его явление, посмотрел на него.
-Ты, как будто, еще не веришь, что это я, - засмеялся Дени.
-Я-то, может быть, уже и верю, - Дени усмехнулся этому «может быть», - но там, дома не верят. Только Дади не удивился и сказал: «Я знал, что Дени скоро вернется домой».
Все ждали у ворот - бабушка Алпату - жена Дади, Зуми - сестра Аций, Раиса - жена Аций, ее две дочери Лайла и Айшат, Дауд - сын Зуми, сверстник Даги. Пошли объятия, восклицания, слезы. Отовсюду раздавалось: «Ах, Дени, ах, Дени!»
-В какой печали ты продержал нас. Но, слава Богу, слава Богу, - твердила бабушка Алпату.
Дени удивляли дети, которые совсем изменились за эти пять лет.
-Это Лайла, это Айшат, это Дауд, - с трудом угадывал он. И, беря с рук Зуми годовалого мальчика, спросил:
-А это кто?
-Это Дени, назвали в честь тебя. Дади так захотел. Он и похож на тебя.
-Ну что ж, нас теперь двое, мы им покажем, - улыбаясь, поднял Дени своего тезку и слегка потряс его в руках.
Мальчик широко заулыбался.
-Ну, давай, давай его сюда и иди к Дади, - сказала Зуми, беря ребенка.
Старик Малсаг, который для всех родных был Дади, то есть дедушка, стоял посреди  комнаты и поджидал Дени. Малсаг улыбался, дал себя обнять и сел на свою жесткую деревянную кровать.
Как ни просили внуки - и Аций, и Хаси, и Зуми, старик не давал добро, чтобы заменили его жесткий деревянный топчан на мягкий диван или койку, неизменно отвечая: «Мягкая мебель ослабляет тело мужчины». А когда, как последний довод, ему говорили: «Дади, что скажут люди», - отвечал: «Люди говорят разное, каждый по объему своего ума».
Не приглашая Дени сесть, Малсаг сказал:
-В позапрошлую ночь я видел во сне твоего деда. Он стоял вон на той горе, в белой черкеске и серой папахе. Он был красив, и он улыбался. Когда я проснулся, я вспомнил сон и понял, что дед твой пришел к хорошей вести. - Малсаг улыбнулся. - А теперь иди, там ждут, не дождутся тебя, придешь, когда вы наговоритесь. - Малсаг снова улыбнулся. - Иди. А я отдам Аллаху долг, дочитаю несколько молитв.
Дени вышел от Дади с радостным чувством, в свои восемьдесят шесть лет он был еще энергичен, а главное, глаза смотрели молодо, и ум еще играл в них. Малсаг, может быть, Дени любил больше своих внуков - Аций и Хаси, потому что для него, как для носителя старинных принципов, важен был род, и он любил того, кого считал ценнее для рода.
Все собрались в просторной кухне во дворе.
Поначалу перебрали все печальное. Дени узнал, что погиб и муж Зуми, Майрбек. Услышав эту весть, он взглянул на Зуми, в ее голубые глаза, а потом оглянулся на Дауда, пятнадцатилетнего сына Зуми, стоявшего у входа в кухню вместе с Дагой. «Еще один сирота», - пролетело в его голове.
Сильно резанула его по сердцу весть, что Хаси потерял руку. Это была даже не печаль уже, а что-то другое, видеть Хаси одноруким - это было как-то неестественно. Много еще грустного поведали родственники.
-Не в наших руках судьбы, не в наших, - постаралась смягчить грустное бабушка Алпату.
Но разговор шаг за шагом, как это бывает у живых, потек по руслу жизни.
-Ты не удивляешься, а ведь наши дома уцелели, только сарай повредила бомба, - сказала Раиса, хлопотавшая у плиты. - А в верхнем доме (она имела дом Дени) погибли только два тополя.
-И еще куры, и Борзику ногу оторвало, - сказала Айшат.
-Зато ничего не случилось с Децой, и дом цел. Я думаю, что все это из-за молитв Дади, - объяснила Раиса.
-А мои молитвы не в счет? - спросила бабушка Алпату.
Все засмеялись.
-И твои молитвы, Баба, и твои молитвы, - подтвердила Раиса.
Тут Зуми перевела речь на мальчика, возившегося на ее коленях.
-Его Дади назвал в честь тебя, повторила она уже сказанное ею прежде. А я Дади предупреждала, говорила ему: «Дади, если он будет таким же хулиганом, как Дени, то все село разбежится». А ты был хулиган. А ты не будешь, а ты не будешь, как твой тезка, - подбрасывала Зуми мальчика. - И вредный ты был, Дени. Ой, какой вредный! Там, в Казахстане, когда тебе было года два-три, а мне лет девять, ты мучил меня. Как ни иду на речку за водой, ты за мной. Туда шел нормально, а на обратном пути, как вкопанный, станешь и стоишь. Никакими уговорами невозможно было заставить тебя идти. И мне приходилось поверх двух ведер на коромысле сажать тебя на спину и нести. И так почти каждый день. А вот Хаси и Аций были другие. А ты не будешь таким вредным, как твой тезка, правда, не будешь? - подбросила Зуми еще несколько раз мальчика. - И в школе ты был хулиган, учиться не хотел, только с восьмого класса как-то страстно налег на учебу.
-Ну, вот видишь, не всегда же я был хулиганом, - засмеялся Дени.
Зуми своим рассказом размагнитила печальную обстановку в сердце Дени. Все начали говорить только о хорошем. И еще поспела жареная курица.
Бабушка Алпату давно ушла к себе, и шел вольный разговор о разном и о будущих планах.
-Теперь, Дени, ты знаешь, что тебе надо сделать в первую очередь, - вдруг заявила Зуми.
-Что? - посмотрел Дени.
-Как что, тебе надо жениться. Впрочем, у тебя и спрашивать не будем, приведем невесту в дом, - сказала Зуми.
-А что, уже есть на примете? - поддерживая серьезную шутку, спросил Дени.
-Найдем, - засмеялась Зуми.
-Но, чтобы была такая, такая, такая, - поводил руками Дени.
-Такую, такую, такую и найдем, - засмеялась Зуми, и остальные поддержали ее смех.
-Этот вопрос теперь первоочередной, - очень твердым тоном заявил Аций.
-Деца сразу помолодеет, - сказала Раиса.
Дени улыбался и слушал.
-Посмотрим на ваши таланты, - сказал он.
-Шутки тебя не спасут, этого потребует и Дади, - заявила Зуми.
-Ну, если и Дади потребует, - сказал Дени. - А теперь, - посмотрел он на Аций, - поедем, Деца ждет. Я оставил свободное место в желудке, ведь и Деца приготовила что-то вкусное.
-Конечно, приготовила, еще бы! - сказала Раиса.
-Я зайду к Дади и поедем.
Но когда он уже вставал, Айшат удержала его своим восклицанием.
-Ваши, что мы видели в пятницу там, на горе. Вот с папой поехали покататься и видели инопланетян.
-Кого, кого? - засмеялся Дени.
-Папа и все взрослые говорят, что это была свадьба джинов, а я говорю, что это были инопланетяне, я же видела по телевизору, какие у них корабли, ведь все время показывают, - торопилась доказать свою правоту Айшат.
-Перестань, сказали тебе, что это была свадьба джинов, они всегда дурачат людей, - строго посмотрела на дочь Раиса.
-Нет, это были инопланетяне, - убежденно поддержала сестру Лайла. - Семь было кораблей, одни сидели, другие висели в воздухе, и они были разноцветные, как детские шарики.
-Вот они теперь, Дауд и Дага вместе с ними, помешались на инопланетянах, там что-то увидели и только об этом теперь говорят, - досадливо проговорила Зуми.
-Но, Деца, ты же учительница, а не веришь, - сказала Айшат.
-А люди, люди… люди рядом с кораблями были? - спросил Дени.
-Нет, людей мы не видели, - медленно растягивая слова, ответила Лайла. - Но это были корабли инопланетян, а не базар джинов, как говорит папа, бабушка, мама и вот теперь Деца.
Настаивая на своем, в голосе Айшат задрожали слезы. Дени видел, что она страстно хочет, чтобы он поверил ей.
-Я верю тебе, конечно, это были инопланетяне, джины давно уже не показываются на люди, мы поговорим с тобой об этом после, - сказал Дени, вставая.
Дени зашел к старику Малсагу и полчаса сидел у него. Говорил дед о многом: о прошлом, о нынешнем, о домашних делах. Под конец беседы Малцаг спросил:
-Скажи, Дени, вернутся русские?
Дени ответил, что не знает этого, хотя был абсолютно убежден, что российские войска вернутся. Дади внимательно смотрел на Дени.
-И я думаю, что они вернутся, - сказал Малсаг, и Дени понял, что старик угадал его мысли, но слова старика влили в его грудь холодную волну. Хотя он и верил и даже, может быть, знал, что русские вернутся, молил судьбу, чтобы этого не случилось, чтобы какое-то чудо остановило приближающуюся вторую беду. А вот дед подтверждает его выводы, а у стариков, он знал из практики жизни, повышенная интуиция к грядущим событиям.
-У тебя, Дени, ум смотрит в правильную сторону, у большинства людей ум смотрит не туда, куда надо. Храни стержень нашего рода. Говорю тебе это, потому что не знаю, сколько еще дней жизни мне осталось. А теперь иди, время намаза подходит. Приходил, приходил твой дед, - сказал Малсаг, когда Дени уже выходил в дверь. - Приходил мой брат и твой дед, он возвестил о тебе, - повторил Малсаг и тихо засмеялся.
Аций подвез Дени домой.
Дагмара и Пата сидели во дворе. Завидев Дени и Аций, Дагмара встала.
-Идите на кухню, - сказала она, и сама первая прошла туда.
-У меня нет аппетита, - сказал Аций
-Зато у меня он есть, - объявил Дени.
-Мать приготовила традиционное чеченское блюдо: мясо и галушки из кукурузной муки. Дени сел к столу и налег на еду, как будто он только что явился из голодного царства. Аций поглядел на него и засмеялся. Дени, поняв его смех, отреагировал.
-Тебе хорошо, а я пять лет не ел вот это, - показал он на галушки.
-Ешь, а я Децу повезу к Дади и Бабе, пусть на радостях посидит немного с ними, - сказал Аций.
-Хорошо, - кивнул Дени.
-Аций вышел из кухни и объявил свою мысль Дагмаре.
-Я и сама об этом подумала сейчас, - ответила Дагмара.
-И я с вами, - сказала Пата.
Через минуту они уехали, а Дени поел и так остался сидеть за столом, задумавшись. Он сидел, подперев ладонями голову, провалившись в думы, следя за пешими и крылатыми мыслями на всех полях сознания. Он очнулся только, когда вернулись Аций с матерью и, сделав в сердце неожиданное заключение: «Войска российские вернутся», - поднялся и вышел навстречу матери.
Света в селе не было, не успели провести после революции. Новая власть еще была занята собой, а не народом. Солнце село; со дна ущелья поднимались сумерки; мать зажгла керосиновые лампы у себя и у Дени. Дом у Дени был простой, старинной планировки, как и при деде и прадеде: длинные сени, уходящие до противоположной стены, отделяли кухню и комнату матери от его двух комнат.
Днем он только заглянул из сеней в комнаты, даже не вошел, отложил до вечера. Теперь, после ужина он прежде вошел в комнату матери, все было, как и было: все тот же диван, все та же койка у стены, застеленная клетчатым одеялом и, знакомая с давнишних лет, настольная лампа под зеленым абажуром. Он прошел к себе, остановился посредине комнаты, удивился тому, что все было на месте, шкафы с книгами, кожаное кресло и все прочее. Он оглянулся на мать.
-Разве солдаты ничего не тронули? - спросил он.
-Нет. Приходили. Один был высокий, красивый, попросил разрешение у меня посмотреть альбом с фотографиями, сидел в кресле, долго листал альбом, а когда вышел, посидел на камне во дворе, курил. Уходя, сказал мне: «Мать, мои ребята не будут беспокоить тебя».
У меня сердце упало после его слов, я думала, что он знает, где ты. Он посмотрел на меня, понял, о чем я думаю и сказал:
-Мать, я не знаю, где твой сын, верь мне, - и ушел. И меня больше никто из солдат не беспокоил.
Дени выслушал со странным чувством рассказ матери.
Мать ушла к себе; он посидел в кресле, полистал альбом с фотографиями, который листал тот офицер, и все хотел понять, что он нашел или что его поразило в фотографиях, что он проявил такую благосклонность. В альбоме было много фотографий его в военной форме, на которых он был снят один, с ребятами, ведь он служил хорошо и дослужился до старшины. Его студенческие фотографии, фотографии поздних лет. «Впрочем, он, наверное, все знал обо мне, ведь я никогда не поддерживал идею выхода из России», - подумал Дени и пошел к матери. Мать сидела в углу дивана, подобрав ноги, и перебирала четки. Он свернулся калачиком и лег у ее ног, так чтобы ему видны были и четки, и ее лицо. Он то смотрел на движение бусинок, на которых слабо играл желтоватый свет керосиновой лампы, то на лицо матери, на губы, шепчущие молитву, и ждал, когда мать окончит. Наконец, Дагмара долистала четки, собрала их в горсть, поднесла к губам, поцеловала и положила на стол, долго смотрела на него, вздохнула и несколько раз провела рукой по его щеке и волосам. Чеченские матери очень строги к взрослым сыновьям, но Дагмара еще на правах тети позволяла себе ласки по отношению к нему.
-Так расскажи мне, что ты делала, когда бомбили село, где ты находилась? - спросил он.
-Я сидела дома, - ответила мать.
-Как! сидела дома? - чуть поднял он голову и посмотрел.
-Я сидела дома.
-Но ведь… - он не договорил.
-Я все сказала Богу и сидела вот на этом диване.
-Что ты сказала Богу? - спросил он.
-Все.
Она не сказала ему, что она говорила Богу: «Дела, если Дени жив, сохрани дом и меня, если его нет на этом свете, забери меня отсюда».
-Что все? - опять спросил он.
-Ну, все, все, - провела она опять рукой по его волосам и щеке. - Тебе это не понять.
-Нет, ты скажи, я все пойму, что ты сказала Богу? - настаивал он.
-Когда первый тополь сломался и упал, я страшно испугалась, и сидела вот как сейчас, когда сломался второй тополь, я испугалась еще больше, потом бомбили еще и еще, а средний тополь стоял, и я перестала бояться, я поняла, что ты жив.
Дени восхитился, как ловко мать перевела разговор, чтобы не говорить ему, о чем она просила Бога, когда бомбили село.
И образы гибнущих тополей, и то, как мать реагировала на это, поразили его.
-Значит, у Зуги и Асет (это были дочери Дагмары, они жили в Казахстане) все нормально? - перевел разговор Дени, но все еще видел картину, как бомбили село, и как мать сидела на диване и смотрела на гибнущие тополя.
-Да, - ответила мать, - я недавно говорила по телефону, Аций возил меня в город. Плакали, спрашивали о тебе; меня успокаивали; там у них очень сильная ясновидящая, клялись, что она сказала, что ты жив. Хотели приехать, я категорически запретила.
-Почему?
-Ведь, Дени, еще ничего не ясно.
-Что не ясно?
-Дади говорит, что солдаты вернутся.
После паузы мать спросила:
-А ты как считаешь?
-Ты попроси Бога, чтобы больше не было войны, он ответит на твою молитву.
-Я об этом прошу во всякую минуту.
-Завтра я позвоню Зуги и Асет.
-Звони обязательно. Только пусть сначала Аций поговорит с ними и скажет, что ты приехал. Если сразу услышат твой голос… у Зуги очень слабое сердце.
-Хорошо, так и сделаем, - сказал Дени.
-А теперь иди спать, ведь ты устал, я вижу.
-Я хочу спать в твоей комнате, вот тут на диване, а ты на своей койке.
-Нет, нет, иди к себе, а то там уже нет твоего запаха, из твоих комнат запах твой выветрился.
Он вышел во двор, пожелав матери покойной ночи. Борзик, который ждал его, подхромал к нему и заскулил.
-Об этом мы с тобой уже говорили, - сказал Дени, садясь на корточки перед Борзиком, - все жалуешься, а зря. Благодари Бога, что глупые люди не оттяпали твою умную голову, а насытились одной твоей лапой.
Над горами горели разные звезды. Они смотрели по-разному, смеялись по-разному. И предсказывали что-то небывалое и великое. Там внизу, наполняя ущелье шорохами и буйными вздохами, спешил в другие царства Аргун. Свежий воздух оживлял легкие.
Когда он лег в постель, стремительно по горизонту сознания пробежали все картины дня, а Даймон объявил: «Старик великолепен. Вот каким стариком я хотел бы быть, если бы мог. Люблю таких стариков, у которых душа крепко подпоясана. От таких не течет зло». Дени не испугался и не удивлялся словам Даймона, и тут же утонул в биополе родных гор.

Утром его разбудил Аций, он стоял над ним и покачивал его плечо:
-Дени, вставай, жалко тебя будить, но надо ехать, в машине подремлешь и допьешь остатки сна.
Полчаса ушло на бритье, умывание и стакан чая, и они поехали. Дорогой, проезжая то одно, то другое село, Аций рассказывал, сколько там-то и там-то разрушено домов, сколько погибло, сколько ранено. Он знал всех или почти всех, кто жил в этом ущелье, потому что с самого детства жил в этом ущелье. Он и в три месяца один раз не ночевал в городе, хотя Хаси жил в городе, и мать их, Зайнап, большую часть времени проводила у старшего сына в городе. В семье так сложилось, что Аций с бабушкой и дедом жил в селе, а мать жила с Хаси в городе; отец Хамид умер рано, на свинцовых рудниках повредил легкие и скончался в сорок пять лет. «Не понимаю, как вы тут живете и дышите, у меня через час голова трещит по швам от этого запаха нефти», - жаловался Аций. Аций был житель гор до мозга костей, и нравственные принципы были у него древние, хотя он любил читать и школу окончил отличником. Но после школы он никуда не поехал учиться, а остался в селе. «Кто-то должен и корень хранить. Вы побегайте по равнинам, а я посижу в горах», - говорил Аций, лукаво блестя своими голубыми глазами. Он не пропускал ни одну свадьбу и ни одну панихиду, если эти события происходили в ущелье, и очень неохотно отправлялся к подобным событиям, если они проходили вне ущелья, у родственников, живущих там, на равнине. «Бог, стоя на равнине, строил для себя горы, горы - это обитель Бога», - говорил Аций. Он учился у стариков, особенно у своего деда Малсага. Он запомнил каждое слово, мысль, притчу, предание, сказанное и поведанное его дедом. «Аций из тех, кто держит ось народа», - говаривал Хаси, но в его похвале, в его голосе звучала неясными крупицами ирония. Хаси был прямой противоположностью Аций, он любил горы, с удовольствием проводил там некоторое время, но он не жил горами, как его брат. Даже в школьные годы, при любой возможности, он отправлялся в город. А позже говаривал: «Проведя несколько дней в ущелье, я начинаю чувствовать себя, как женщина в корсете». Аций был младше Дени на один год, а Хаси старше Дени на год. Для чеченцев разница в возрасте на один год, это слишком много. Никогда младшему невозможно перейти определенную черту. А в их роду этот неписанный закон отцов соблюдался гораздо жестче, чем у многих.
Много новостей, в основном, печальных, рассказал Аций, пока они выезжали из родного ущелья. Дени слушал, все запоминал, и вместе с тем следил за многими полями сознания, на которых горели совсем другие мысли. На одном поле сознания постоянно вспыхивало и гасло: «Хаси потерял руку, Хаси потерял руку». В это он не хотел верить, он не мог представить себе безрукого Хаси. И воображение рисовало прошлые картины: Хаси на волейбольной площадке, Хаси в спортивном зале, Хаси на грозненском водохранилище.
Грозный теперь не был похож на город, он напоминал военный полигон: дороги были разбиты, от домов остались скелеты и полускелеты. Но машин было много, и в каждой машине бушевала музыка, это была особая музыка, веселая и восторженная музыка победителей. Ведь федеральные войска ушли, на лицах дышала свобода, все лица, за редким исключением, были радостны и вдохновенны. Даже тот, кто точно знал, что это ликование очень скоро прервется, хлынет новая война и беды, ужаснее прежних, даже тот не смог бы не заразиться всем этим вдохновением. Потому что это вдохновение было вызвано первобытной стихией нагого Адама, сидящего в каждом человеке, когда прежние порядки и законы рухнули, а новых еще нет, и никто еще не может отличить свободу от произвола. Заразился этим общим вдохновением и Дени, и жадно наблюдал лица людей.
Новое правительство, как поведал Аций, расположилось в уцелевших зданиях близ стадиона, и Аций, сигналя, выбросив руку наружу и рисуя какие-то знаки для непонятливых и неловких водителей, провел свои «Жигули» сквозь этот беспорядочный поток машин. У правительственных зданий кишел муравейник людей, и почти все они были вооружены, люди стояли кучками, локально митинговали.
Аций показал какой-то пропуск охране, что-то еще добавил устно и молодой человек молча пропустил их. Прошли по коридору между снующимися революционерами, и Аций ввел Дени в прихожую кабинета Хаси; секретарь встала и поздоровалась, она, очевидно, знала Аций.
-У него сейчас люди, - сказала она, показывая глазами на дверь, ведущую в кабинет.
Минут десять ждали, никто не выходил, потом раздался из кабинета звонок, зовущий секретаря. Когда секретарь входила, Дени придержал распахнутую дверь и встал у двери. Хаси смотрел прямо на него, сидя за своим столом; на лице его не дрогнул ни один мускул, он смотрел как на пустое пространство; через несколько секунд, он опустил глаза и потер себе переносицу. Дени ясно понял, что Хаси не поверил своим глазам, что он принял его за мираж. Только, когда он отнял от лица руку и снова взглянул на него, у него взлетели брови, он чуть приподнялся, но тут же сел и, обратившись к секретарю, сказал:
-Нет, ничего не надо, иди. – И обратившись к двум посетителям: - Зайдите ко мне через час, все тогда и решим.
Посетители вышли, Дени и Аций вошли и сели, заняв те стулья, на которых только что сидели посетители. Хаси закурил, опустил глаза, потер переносицу и долго молчал, а Дени смотрел на его пустой рукав, заткнутый за пояс. Хаси поднял голову, поглядел в глаза Дени долгим взглядом; много говорил этот взгляд, радость, великая радость сияла в глубине его глаз, а ближе кипел и гнев, который говорил: лупить бы тебя сырой дубиной. Он встал, стоя потушил в пепельнице сигарету, вышел из-за стола, прошелся по кабинету и проговорил:
-Да, сырой дубиной от восхода до заката.
И Дени засмеялся тому, что угадал мысли Хаси. Они были так родны, так знали друг друга, так читали в душе друг друга.
Хаси вернулся и сел на свое место.
-Ты когда приехал? - спросил он.
-Вчера, я сразу поехал домой, чтобы там узнать… все.
-Понятно. Странно, - Хаси покачал головой, - Нани вчера отмеривала локоть, гадая на твою судьбу, и объявила, что ты или приехал, или приедешь очень скоро. Странно, - повторил он снова. - Мы тут сидим допоздна. Все дела.
-Мы заедем к тебе, посидим, а потом уже домой, очень соскучился по горам, - сказал Дени.
Хаси посмотрел вопросительно.
-Хорошо. Я приеду завтра к вечеру, как раз послезавтра и выходной. Там обо всем и поговорим, - сказал он.
-Надо позвонить Зуги и Асет, как это сделать, от тебя возможно? - спросил Дени.
-Возможно, возможно, - ответил Хаси.
Хаси поискал в блокноте телефон Зуги, вызвал секретаря и попросил ее:
-Будь добра, вот по этому номеру свяжи нас с сестрой.
Прошло минут десять, секретарь заглянула в кабинет.
-Поднимите трубку, - попросила она.
Хаси поднял трубку и сразу нахмурился.
Дени понял, что первый вопрос сестры был о нем.
-Я думаю, что Дени скоро объявится, - сказал Хаси, послушав Зуги.
Это заявление Хаси не удивило Дени: Хаси готовил Зуги к радостной вести, зная, что сердце у нее слабое. Он поговорил с Зуги о здоровье, объявил, что тут все нормально, спросил, есть ли кто-то взрослый там с ней рядом и сказал:
-Ну а теперь, послушай Дени, - и протянул трубку.
На другом конце умоляющим голосом кричала Зуги.
-Хаси, повтори, что ты сказал, Хаси, где ты?
От волнения и теплого кома, застрявшего в горле, Дени не мог говорить, а Зуги кричала на другом конце:
-Хаси! Алло! Ва Дела, у меня сейчас сердце разорвется.
Поняв, почему Дени молчит, Хаси почти вырвал у него трубку и прокричал в нее:
-Да, да, слышу, слышу тебя, что-то с телефоном, прерывается. Да, да, ты не ослышалась, Дени приехал. Где он? Сидит за моим столом. Здоров ли? Да здоровее стада быков! Клянусь здоровьем Дади! Ну, вот послушай его самого.
Когда на другом конце провода Зуги услышала голос Дени, она вскрикнула:
-Ва, Дени, - и зарыдала.
Дени подождал и сказал в трубку:
-Поплачь, поплачь, а когда ты закончишь, поплачу и я.
-Ну, как мне не плакать, ну, как мне не плакать, - повторяла, всхлипывая, Зуги.
Наконец, более-менее успокоилась.
-Да, да, все у нас хорошо, все здоровы, только сейчас я одна дома. Как хорошо, что я осталась дома. У меня было предчувствие. И я видела вчера сон: смеющуюся Нани. Ва, Дени, ва, Дени, - повторяла Зуги, но уже без рыданий.
-Я завтра или послезавтра позвоню вам. Только вы там не плачьте, а то весь Казахстан затопите. Теперь надо смеяться, - говорил Дени.
Наконец он передал трубку Аций, чтобы и он поговорил с Зуги.
Выйдя от Хаси, они поехали к нему домой. Дени уже знал, что одноэтажный кирпичный дом Хаси уцелел. Поврежден был только забор, и крышу с кухни снесло, но все это в одну неделю починили. Наверное, помогло то, что дом Хаси находился достаточно далеко от центра и, конечно, его Величество случай - Рок не сказал своего лихого слова. Подъехав к воротам дома Хаси, Аций остановил машину и заговорщицким тоном сказал Дени:
-Ты сиди, не показывайся.
-Только скорее завершай свой сюрприз, - сказал Дени.
-Не выходи, - попросил Аций и, выйдя из машины, прошел в калитку. Не прошло и минуты, как вихрем из калитки вылетела жена Хаси, Хеда, и с шумом распахнув дверцу машины, обхватила Дени за шею и так крепко сдавила, что Дени закричал:
-Пусти, ешп («ведьма» по-чеченски), задушишь!
Но Хеда плача и смеясь одновременно, все держала его.
-И чего вы все плачете, когда человек вернулся, смеяться надо, - говорил Дени, вылезая из машины, когда Хеда, наконец, отпустила его.
-Я и смеюсь, - говорила Хеда.
-Но ты и плачешь.
-Да, и плачу.
-А теперь пошли в дом.
-Нет, нет, подожди, - удержала Хеда за локоть Дени, - там Жим к1ант (чеченские женщины не называют по именам ближайших родственников и родственниц мужа) испытывает Нани. Ведь она вчера откладывала локоть, гадала на тебя и объявила, что ты или уже приехал, или приедешь со дня на день. И вот теперь Жим к1ант хочет узнать, что нагадает Нани, когда ты стоишь у ворот. Мне тоже очень любопытно, посмотрим, что у Нани выйдет.
Дени засмеялся.
-Хорошо, хорошо, подождем, и мне тоже любопытно, - сказал он. - Как Малцаг и Ати, наверное, уже выросли?
-Ати уже двенадцать, а Малцагу десять, - ответила Хеда.
-Это я знаю, телами какие они?
-Оба в свою породу, - заблестев глазами, довольная ответила Хеда. - Сейчас в школе.
Для читателей, не чеченцев, я объясню суть этого гадания, откладывания локтя. Ритуал этот состоит в следующем: полотенце или большой женский платок, или кусок материи завязывают узлом с одного конца. От этого узла, шепча определенную молитву, откладывают ровно два локтя и фиксируют эту границу, то есть крепко захватывают пальцами другой руки полотенце по этой черте. Потом начинается главное действие: манипулируя локтем, то прикладывая его к полотенцу, то поднимая, читают следующую молитву, примерно такого содержания: Дела, обращаюсь к твоему могуществу, славе и имени! Если у Марьям родится сын… если Курбика выйдет замуж за Апти… если брошь мою украла соседка Сацита… если теленка сглазила косоглазая Ану… если… Впрочем, все случаи жизни не перечислишь, их бездна. Заканчивают так: если теленка сглазила косоглазая Ану, то пусть полотенце сократится и ладонь моя выступит за черту. Так ежедневно гадают десятки тысяч чеченских женщин. И ежедневно десятки тысяч людей наблюдают величайшее чудо, именно величайшее чудо! Ибо на глазах людей полотенце сокращается и ладонь колдующей женщины на десять-двенадцать сантиметров выступает за черту. Но это чудо ежедневное, привычное, всеми наблюдаемое, и поэтому за чудо не почитается, как абсолютное большинство людей не принимают за чудо Солнце, хотя Солнце величайшее чудо. Но оно привычно, всегда светит, ежедневно ходит по небу. Но представим себе на минуту: этой магией откладывания локтя владеет только одна женщина или две-три, а не тысячи, сколько народу стекалось бы, чтобы увидеть такое. Ну, а привычное, не любопытно. Чего много - люди за чудо не примут, так устроены потомки Адама. Хотя тут, в этом откладывании локтя, слово демонстрирует свою мощь, свою власть над материей, свое первородство. Ведь как сказано, вначале было Слово.
Аций прибежал.
-Идем скорей, Нани совершает обеденный намаз, по завершении будет откладывать локоть, гадать будет на тебя, я уговорил, - заторопил он. - Ты не показывайся, стой в сенях и слушай, - говорил Аций Дени.
Зайнап сидела спиной к двери на коврике, завершая намаз, когда они вошли в сени. Аций и Хеда вошли в комнату, а Дени остался в сенях. Завершив намаз, Зайнап вздохнула.
-Аций, вот она свидетельница, - кивнула на Хеду Зайнап, - я и вчера откладывала локоть на судьбу Дени и сегодня утром, Дени должен быть скоро, зачем часто откладывать локоть, часто нельзя, это не рекомендуется.
-Ну, Нани, я не видел, я хочу увидеть своими глазами, пожалуйста, - просил Аций. - Я видел хороший сон, хочется, чтобы и ты подтвердила его.
-Ах, что мне с тобой делать, подай полотенце, Хеда, - попросила она.
Хеда, с усилием сдерживая смех, подала свекрови чистое полотенце. Не вставая с коврика, Зайнап начала магическое действо. А Дени на цыпочках вошел в комнату и сел позади нее на корточки.
-Вот видишь, почти вся ладонь выступила за черту, Дени вот-вот будет дома, - несколько торжественно показала выступившую за черту ладонь Зайнап сыну.
А у Хеды уже прорвался смех, и она вся сотрясалась своим полным телом.
Что с тобой, тебя, что, шайтан щекочет? – удивленно посмотрела Зайнап на сноху. Но в это время сидевший за ее спиной Дени обнял ее и положил голову на ее плечо.
-Вай! – вскрикнула Зайнап и обхватила голову Дени. А Хеда упала на диван и дала уже волю смеху, она была чрезвычайна смешлива.
Тут пошли восклицания.
-Дагмара не больше переживала за тебя, чем я, - говорила Зайнап.
-Нани (Дени тоже называл, как Хаси и Аций, Зайнап - Нани), почему ты это говоришь, разве я не знаю? - сказал Дени.
-Хаси ночами во сне все время разговаривал с тобой, мы уже начали бояться за него, - сказала Зайнап.
-Да? - засмеялся Дени. Он почему-то обрадовался этому сообщению.
Постепенно успокоились и начали говорить о печалях и радостях последних лет, печалей было больше. Хеда рассказала смешной случай, случившийся на их улице, старик Аднан, живущий через два-три дома, когда начались бомбежки, залез на крышу и отказывался слезть, заявляя: «Я тридцать лет строил этот дом, ездил на шабашки, мотался по всему Советскому Союзу. На второй дом у меня нет ни времени, ни сил, пусть дом этот мне и будет могилой. Никакие уговоры не помогали, родственники думали, что он помешался. Но все благополучно разрешилось, когда прибежал его восьмилетний внук Лема, залез на крышу, уселся рядом с дедом и заявил: «Дади, умрем вместе, я не хочу жить без тебя». В страхе за внука дед буквально слетел с крыши, и они побежали к разрушенным уже домам, летчиков разрушенные дома, разумеется, не интересовали.
-Минут через десять в дом Аднана попала бомба, и на глазах всех он превратился в кучу кирпича и пыли, - говорила Хеда. - Вот так внук спас деда.

Ближе к вечеру Дени и Аций поехали домой.
Когда въехали в ущелье, Дени вдруг спросил Аций:
-И что вы видели там, на горе, что за свадьбу джинов?
Он сам удивился своему вопросу, как чему-то неожиданному, но тут же понял, что этот рассказ об инопланетянах Лайлы не отставал от его сознания, что он все время летал по горизонту его сознания, а теперь вдруг загорелся на центральной площади.
-Джины умеют дурачить людей, вон, сколько рассказов… да ты их сам слышал тысячи, - сказал Аций.
-Ты расскажи, как все было, интересно же.
-Ну, поехал перед закатом покатать детей, выехал на хребет, и тут Айшат и Лайла закричали: «Цирк! Цирк!»
Я посмотрел - точно цирк. Огромные шары, зеленоватые, оранжевые, яркие, одни сидели, другие висели в воздухе. Я остановил машину, все мы вышли. Но вдруг меня охватил страх: откуда быть тут цирку, никакого цирка быть не могло. Я закричал: «Садитесь в машину!» Помню, я гнал машину с огромной скоростью.
-А сколько было шаров?
-Девочки говорят, что было семь. Через полчаса я снова поехал с Даудом, девочек не взял, хотя они просились. Представь себе, женщины меньше боятся джинов, чем мужчины.
Дени засмеялся.
-И что, вы поехали, что увидели?
-Там уже ничего не было. Никаких шаров.
По приезде, Дени посидел у Дади, потом на кухне с бабушкой Алпату и Раисой, поласкал, взяв с рук Айшат, своего тезку и, между прочим, спросил ее:
-Так вы видели инопланетян?
-А кто они, если не инопланетяне? Говорят, джины, но джины на цветных шарах не летают, - краснея, ответила Айшат.
-А, может, летают, если людям нравятся шары, то почему они не должны нравится джинам, может, они у нас учатся, - говорил Дени, продолжая ласкать смеющегося тезку.
На эти слова Лайла ничего не отвечала, а только улыбалась.
-Ты в какой класс уже ходишь? - спросил Дени.
-Я в десятый, Лайла в седьмой, - ответила Айшат.
-Возьми этого богатыря, - отдал Дени мальчика. - Если инопланетяне прилетят еще раз, мы позовем их в гости.

Аций подвез Дени домой и тут же уехал. Дени рассказал матери, как он от Хаси звонил Зуги, что та говорила и как плакала; рассказал, как Аций разыгрывал Зайнап, прося ее погадать. Потом поужинал и бесцельно бродил по двору в сопровождении своего хромого адъютанта Борзика, потом прошел на задний двор. У яслей, вывалив тугое белое вымя, лежала корова. Завидев Дени, она прекратила жвачку и внимательно, спокойно посмотрела на него. Глаза ее, ставшие жгуче-черными от первых сумерек, как и глаза всех коров, говорили: «Как бы вы там не пыжились и не суетились, а кормилица всего вашего двуногого племени я, и другой кормилицы у вас нет». Сказав своим взором эту справедливую мысль, корова шумно вздохнула и продолжила жвачку.
Он вернулся во двор и сел на большой плоский камень, подложив жесткий пуфик. На этом камне сиживал и дед его, и дед деда, потому что он лежал тут с незапамятных времен, и у него была своя красивая история-легенда, которую мы здесь не будем рассказывать.
На иссиня-черном, мистическом и таинственном, никем еще не разгаданном небе, уже хороводили чистые крупные звезды.
«Да, только небо правдиво и порядочно», - сказал он в себе. «Вот верная мысль», - вздохнул и Даймон. Дени вздрогнул на голос Даймона, он не хотел, чтобы иные сокровенные мысли его читал и Даймон. Но тут же успокоился и продолжал смотреть на звезды и черные провалы за ними. Как всегда, сознание его разбилось на множество полей. Как у всех людей, на большом поле сознания у него было поле пророков и святых, на этом поле кто-то всегда говорил что-то доброе, грустное и справедливое, такое, что никогда не говорилось на других полях сознания, на тех полях кого-то ненавидели, кому-то строили козни, кого-то собирались растерзать или стереть в пыль. Но сейчас под влиянием бесконечного неба он слушал поле пророков в своей душе, и там чей-то добрый и уставший голос говорил: «Сойди, Господи, наконец, на заблудшую планету Земля. Пора, пора! Нам надоело воевать; нам надоело ненавидеть друг друга; нам надоело бояться друг друга; нам надоело голодать, холодать, панически дрожать перед болезнями. Сойди и устрой, как обещал, тысячелетний рай на Земле. Века мы ждем тебя. И может быть, мы оттого и сходим с ума и ненавидим друг друга, что ты так долго медлишь. И что тебе стоит по-божески устроить крошечную планету Земля в твоей бесконечной Вселенной». - И этому голосу вдруг ответил другой голос: «Однажды я насадил для вас рай на Земле. Но вы сами покинули его, вы решили создать свой рай - своим умом, своим трудом, своим потом. В тот день, когда вы покинули мой рай, я огорчился, я переживал. Но потом обрадовался, душа моя ликовала, я сказал себе: они не захотели быть вечными иждивенцами даже у меня, Творца миров, они оставили рай и вышли в голую каменистую пустыню, чтобы творить самим, в них зажглось творческое начало; я создал творцов по своему образу и подобию. У меня получилось! О, это был самый счастливый мой день. На планете все есть для рая, а главное, в вас горит мой образ, мое творческое начало. Сотворите свой рай на Земле, и тогда я сойду к вам».
Дени дослушал оба голоса, оба голоса говорили хорошо, но первый голос ему понравился больше, как, несомненно, он понравился бы большинству людей. Первый голос просил, чтобы все устроил Бог, у него и получилось бы лучше. И как это было бы здорово, чтобы завтра проснуться - Богом по-божески устроенной планете, ничего и никого не опасаться, садиться там, где застанет усталость, спать там, где налетит сон, смело окликать прохожего, не боясь, что он может оказаться террористом или бандитом: - «Эй, брат, зайди, посидим за чашкой чая, поговорим по душам».
«Да, как это было бы хорошо, если бы устроилось так. Но, увы! Или больна планета Земля, или больно человечество. Да, грустят и мечтают в душах людей, на святом поле пророки и мудрецы, но зато на других полях сознания рычат иные голоса, и пред ними бессильны пророки. Ни один пророк не остановил безумцев, когда они убивали Грозный и делали меня бродягой», - сказал Даймон.
Нечем было возразить Даймону, Дени засмеялся и встал. Он зашел к матери, попросил полотенце и мыло и сказал, что пойдет, искупается в Аргуне. Мать испугалась.
-Дени, что ты, ведь не лето и ты не молод, ты можешь простудиться.
-Как не молод, ведь я собираюсь жениться, - пошутил Дени и добавил, - не бойся, ничего со мной не случится.
Мать посмотрела радостно и испуганно, испуг, конечно, был рожден мыслью: как бы слова его о женитьбе не остались шуткой. Ведь сокровенная мечта матери теперь была, чтобы он поскорее женился и подарил ей внуков. Так должно было быть.
Он спускался по тропе к реке, а сзади ковылял Борзик. На берегу он поспешно разделся, минуту одну глядел на волны реки, на гребнях которых, размазываясь, качались отраженные звезды, быстро, балансируя руками, вошел в упругое полотно реки, зашел за спину с детства знакомого валуна, лег и обхватил его руками. Ледяная вода побежала по спине. Как это ни странно, внутренне он не ощущал холода, хотя вода была ледяная и жгла его кожу, может быть, оттого, что он долго мечтал об этой счастливой минуте, то есть, как он ночью спустится к Аргуну, обнимет валун и будет лежать под волнами. Он пробыл под водой, пока хватило воздуха, и за это время сотни картин из далекого детства зажглись в его воображении. Борзик, когда Дени задержался под водой, испугался, скулил, наклонялся над водой, не зная как ему быть, но когда он вышел на берег и стал растираться, смотрел, совершенно не понимая, зачем это надо купаться в прохладную осеннюю ночь, когда язык от жары не вываливается, а покойно покоится между зубов. Дени оделся и сказал Борзику:
-Ну, вот я буду спать без сновидений, глубоким сном, а ты беспокойно, потому что ты не искупался. А теперь пошли.
Дени заглянул к матери, она уже легла, но не спала и сказала:
-Попей горячего молока, на столе у тебя.
Кружка с горячим молоком была укутана в полотенце, он развернул, выпил все молоко и забрался под одеяло.
Он засмеялся от ощущения удовольствия во всем теле. Сон родного очага, которого он был лишен целых пять лет, летел к нему. О, как он был сладок.
«Прекрасна жизнь, но что-то не то в королевстве планета Земля», сказал Даймон. Дени понравились эти слова, но не было уже бодрой яви, чтобы вполне насладиться ими, он стремительно падал в темную пуховую бездну сна.
Пробудившись, он посмотрел в окно; солнце уже царствовало на небе, хребты и ущелье были залиты его пушистым светом. В форточку залетали женские голоса, это были голоса матери, Паты и Зуми, они оживленно, негромко о чем-то говорили. Не прислушиваясь к женским голосам, он попытался вспомнить те слова, которые сказал ему Даймон перед самым сном, вдогон, когда он падал в бездну. Он не помнил их, но помнил то печально-радостное впечатление, которое они оставили в душе. Он процедил всю душу то мыслями, то образами и, наконец, вспомнив, вскричал: «А-а! вот они: «Жизнь прекрасна, но что-то не то в королевстве планета Земля». Несколько раз, мысленно повторив слова Даймона, он сказал вслух:
-Да, верно, что-то не то в королевстве планета Земля.
Он стал прислушиваться к голосам женщин, доносившихся из летней кухни.
-Даже неделю не надо откладывать, ну неделю, две, это пусть, но не больше, - поправилась Зуми, - Дени надо женить.
-Только бы найти хорошую, достойную Дени, - вздохнула мать.
-Деца, ты же знаешь Тапу, родственника Раисы. Из села С… - сказала Зуми.
-Знаю, конечно.
-У него дочь, Баната, красавица, но красота, как говорится, до вечера, а доброта на всю жизнь, вот она и красавица, и добрая, и умная, лучшей невесты для Дени не сыскать.
-Я знала и отца Тапы, достойный был человек, и Тапа человек достойный. А сколько ей лет?
-Ей двадцать четыре, не ребенок и не старая дева. Она училась в университете, но началась война, не успела окончить учебу, ей остается год.
-Это хорошо, что она университет оканчивает.
-Но я бы подыскала Дени постарше и посерьезнее. Конечно, за Дени и девушка любая пойдет, но ведь он ученый и очень серьезный. Вот Дата, мой троюродный брат погиб, а Зарган, жена его осталась с маленькой дочерью на руках. Я не знаю женщины лучше, а какая она красивая, не мне говорить, вы сами ее знаете, - сказала Пата.
-Ничего не имею против Зарган, но почему вдова? Дени только сорок, если ему понравится Баната и, если он ей… - не договорила мать, в голосе ее прозвучали обидные нотки на слова Паты.
-Деца, Деца, я только высказала свое мнение, - стушевалась Пата.
«Молодец мать, никаких вдовушек, только прекрасная, как заря, девица», - засмеялся в сердце Дени.
Он еще послушал женщин, там шел все тот же разговор, но уже по новому кругу.
«Ну, что ж, кто еще на этой половине жизни, потому что есть и другая половина жизни, где, как говаривал Иисус Христос, не женятся и не выходят замуж, а живут, как братья и сестры, да, кто на этой половине жизни, обязан жениться. Да и мать постарела», - подумал Дени.
«Обязан, обязан, чтобы каждая следующая Ева соблазнила следующего Адама яблоком и отправилась вместе с ним в изгнание, - сказал Даймон. - Иисус Христос, спора нет, был велик, но и пророк Мухаммед был велик, он обещал на той половине жизни каждому правоверному мусульманину по семьдесят две волшебных гурий, которые после ночных баталий и поражений к следующей ночи восстанавливают свои прежние девственные позиции»
«Ах, шалопай! Почему ты прицепился ко мне, не я же порушил твой дом - город Грозный?» - подумал о Даймоне Дени, оделся и вышел, перешагивая через Борзика, который лежал у самой двери и, будучи инвалидом, не успел встать ему навстречу.
-Я все слышал о прекрасной Банате, - объявил Дени женщинам, смеясь и входя в кухню. Зуми звонко рассмеялась.
-Баната - твоя судьба, я сердцем это чую, - объявила Зуми сквозь смех.
-Ну, скажи, только честно, если мы с тобой возведем прекрасную Банату на вершину хребта утром, до восхода солнца, осмелится солнце взойти на небо? - спросил Дени, глядя смеющимися глазами в смеющиеся глаза Зуми.
-Нет, пристыженное красотой Банаты, оно побежит назад и спрячется, - весело объявила Зуми.
-Ну, тогда я не умываюсь, не завтракаю, едем! Деца, ничего на стол не подавай.
-Ты хочешь отделаться шутками, ничего у тебя не выйдет, ты женишься или на Банате, лучше на Банате, или на другой женщине.
-Почему на женщине, я хочу жениться на девице.
-Ну, на девице, - сказала Зуми.
Тот же шутливый разговор на тему прекрасной Банаты продолжался и после, когда Дени умывался, наклоняясь за низкую каменную ограду, чтобы не замочить ноги, а Зуми поливала ему из кувшина.
-Ну, допустим, - оглядывался Дени, упираясь руками в ограду, - допустим, темная ночь, ущелье наше накрыто плотными тучами, и вдруг прекрасная Баната выходит во двор, станет в нашем ущелье светло, как днем?
-Станет, станет, - смеялась Зуми и больно дергала за волосы, захватив у самого хохолка.
-Ну, допустим, - Дени распрямился и протянул руки, прося полотенце.
-Ничего больше не допустим, ты хорошо шутил, значит, скоро женишься. Дади приказывает тебе жениться,- заявила Зуми.
-Не может быть.
-А ты спроси у него?
-Как я спрошу?!
-Я спрошу, а ты послушай у двери.
Дени замялся.
-Ты позавтракай, я пойду вниз, Аций дома, и мы поедем на смотрины.
-Постой, постой, не спеши.
-А чего ждать?
-Ну, во-первых, Хаси должен приехать, во-вторых, надо сердце подготовить. Сердце труднее подготовить, чем тело.
-С Банатой вместе и подготовишь свое сердце,- засмеялась Зуми.
-В-третьих, надо посоветоваться со звездами, с вершинами, с Аргуном,- попытался снова перейти на шутливую тропу Дени.
-Оставь звезды, вершины и Аргун, они честно и добросовестно выполняют свои обязанности. Выполни и ты свои. Вон Деца еле ходит уже. Ей нужны внуки, нам племянники и племянницы, - со строгим уже лицом, объявила Зуми.
«Нет, с учительницами, когда они становятся серьезными, спорить невозможно», - подумал Дени. Он обхватил шею Зуми, прижал ее к себе, вздохнул и сказал:
-Ах, Зуми, как бы я хотел быть еще тем мальчиком, которого ты носила на своей спине, взрослая жизнь - самая гадкая часть жизни человека.
-Женись, женись. На днях женись, - сказала Зуми.
Он засмеялся. Отдал Зуми полотенце и пошел на кухню, где все слыша и не вмешиваясь в их разговор, грустно глядя на него, обвязав поясницу теплой шалью, сидела за столом мать. Он долго смотрел в ее грустные глаза и говорил в эти глаза: «Женюсь, женюсь, хоть на драконихе, если что получше и не найду, ради тебя женюсь». И мать все поняла, глаза ее в глубине засветились. Она поднялась и пошла в дом
И чуть позже, когда она через минуту вышла во двор, шали на пояснице уже не было, она о чем-то энергично поговорила у ворот с Зуми, а потом взяла ведро и отправилась к роднику. Когда она возвращалась с полным ведром, то шла легко, упругими шагами. Он понял, что если и не излечил мать, то сильно взбодрил ее своим ответом, своим решением и невольно подумал: «О матери, матери, только Бог знает и ценит вас, а сыновья нет, если бы вас, как и Бог, знали и ценили сыновья, все на земле было бы по-другому».
Приехал Аций и в большом целлофановом пакете привез целую охапку газет.
-Я их собираю, ну, самые интересные, ты почитай, тебе будет интересно, ведь ты давно не читал наши газеты, - сказал он. - А мне срочно надо съездить в одно место, я скоро вернусь.
 И Аций уехал. Дени, разумеется, не знал, что Аций, Зуми и Раиса решили в первый раз, одни без него, поехать к Банате, захватив десяток его фотографий, а кабы он это знал, то легко представил бы, как его будут расписывать, возносить до седьмого неба, а потом бережно, золотым слитком, опускать к ногам Банаты. Всего этого он не знал, и потому прошел с газетами к себе, лег на диван и принялся за чтение.
В газетах в разных вариантах и пышных красках расписывалась одна тема - война! Звенели треск и бахвальство: миллионная российская армия разгромлена, наполовину уничтожена и остатки вышвырнуты вон! Чечня, наконец, после трехсотлетней российской колонизации свободна. И мы теперь построим государство на зависть всем народам. У нас мало земли, но много духа, мы будем строить вверх, к Богу. И Бог поможет нам, потому что мы и на один час не покорились России, потому что мы всех заражали свободой, то есть божьим духом. И.т.д. и т.д.
«Да, вдохновенно шумят, и не ведают как это опасно», - пролетело в голове Дени.
А в одной статье лихо разгуливался один борзописец, доказывая, что конах (то есть воин по нынешним понятиям) стоит трехсот интеллигентов, и, в конце концов, при последней пене восхищения перед конахом, восторженно объявил читателям, что интеллигент не стоит и пыли на сапогах конаха. Хотя Дени ясно видел, что это ерепенится и пузырится интеллектуальная мелюзга, ищущая себе место под солнцем и пытающаяся в новых условиях, для безопасности, прилепиться к большинству, но эта мелюзга раздражила его. Он в гневе вскочил с дивана и стал вышагивать взад и вперед по комнате. «Этой моське не ведомо, что интеллигент это понятие нравственное, а не интеллектуальное, не знает моська, что иному, такому, как он, запихай в голову все библиотеки мира, и он не станет интеллигентом, а другой и без книг интеллигент», - неслось в его голове. Ходьба по комнате не успокоила его, он вышел во двор и уже ходил там. Он чувствовал, что гнев его запылал не столько на этого борзописца, как на это явление, которое уже восстает или уже восстало в чеченском обществе.
Дагмара в окно видела нахмуренное лицо шагающего по двору Дени, по первому движению сердца хотела окликнуть его, спросить о его заботе, но удержала себя, интуитивно почувствовав, что это ему не понравится.
 Дени, может быть, ходил бы еще долго, думая о беде, навалившейся на народ, если бы у ворот не появился Дага, ведя в поводу заседланного Бунчука. Сердце в груди радостно забилось. Он пошел навстречу и вышел за ворота; Бунчук издал полухрап и попятился от него, когда он протянул к нему руку, ласково зовя его по имени. Он остановился, поняв, что Бунчук забыл его уже. Дага пытался подвести к нему коня.
-Не надо, - сказал Дени, - не тревожь его, посмотрим, вспомнит он меня или нет.
-Он был худой, худой, как плетень, когда вернулся домой, - сказал Дага. - Дауд и я ухаживали за ним, кормили жареной кукурузой, Дади так посоветовал, - объяснял Дага, как они выхаживали исхудавшего Бунчука. Теперь, глядя на Бунчука, трудно было поверить, что некоторое время назад он напоминал плетень, он был прежним статным скакуном с тонкими ногами, с черным огнем в глазах.
Конь долго отчужденно и недоверчиво смотрел на Дени, потом вдруг вытянул шею и потянулся к нему мордой, шумно втягивая воздух. Дага засмеялся.
-Ваши, он вспомнил тебя, он узнал тебя, - сказал он. - Я заседлал его, может, ты куда-нибудь поедешь на нем.
-Завтра или послезавтра, а сегодня я жду Хаси, он должен скоро приехать, - ответил Дени.
Дага вздохнул, ему так хотелось, чтобы дядя прокатился на Бунчуке и похвалил его за заботу о нем. Дени читал мысли племянника и ласково сказал:
-Ты из него сделал джина, и я много поезжу на нем, но сегодня не успею, жду гостей.
Видя общую радость, Борзик тоже решил принять участие, он сунулся между Дени и Бунчуком, тихо заскулил, пытаясь обратить на себя внимание. Но Бунчук решил по-другому: он прижал уши и мордой отбросил Борзика шага на два. Борзик обиженно уставился на Бунчука, гавкнул раза два, а потом вдруг чихнул. Дени и Дага засмеялись.
-Отпусти его, пусть погуляет, - сказал племяннику Дени и, похлопав коня по шее, вернулся во двор. Дага увел коня, а он ходил, пытаясь вернуться к прерванным мыслям.
И опять заговорил Даймон.
Да, Даймон говорил хорошо, он был не глуп и, несомненно, у него был поэтический дар.
«Как пахнет конь. Конь - великая тайна, - говорил Даймон, - крылатый слон, крылатый верблюд, крылатый бегемот звучало бы смешно и нелепо. А вот крылатый конь - Пегас, звучит загадочно и волшебно. Потому что в коне сошлась гармония миров. Это понял Бог, и он из коня и сотворил многокрылую Вселенную. Ты заметил, конь всегда пахнет звездами?»
Не успели скрыться Дага и Бунчук, как приехали Аций и Зуми. Зуми вышла из машины сияющая. Она подошла к Дени вплотную, порылась в своей сумочке.
-Вот, посмотри, это Баната, - несколько торжественно протянула она Дени фотографию. - Мы ездили к ней, от нее и едем.
С фотографии на Дени смотрела, чуть склонив голову набок, симпатичная девушка в белом цветном платье. Она не улыбалась, но улыбка светилась в ее глазах; в полусогнутой руке она держала зеленую ветвь. Что-то было в этой девушке, таинственное, неуловимое, то, что редко падает на человека с неба. Дени невольно загляделся на нее, а Зуми, наблюдая его лицо и женским чутьем угадав, что девица ему понравилась, затаив дыхание, молчала, как бы боясь спугнуть ту искру симпатии, которая вспыхнула в нем.
-Обаятельная девушка, - сказал Дени, возвращая фотокарточку. - Симпатичная.
-А вот, посмотри и эти, - Зуми подала еще несколько фотокарточек, он полюбовался и этими.
-Но… - поводил руками Дени.
-Все понятно, знаю, к чему это твое «но», - засмеялась Зуми. - И голос у нее прекрасный, и движения мягкие, женственные, и ум…
-И душа поет серенады, и сердце облеплено лепестками роз, - продолжил Дени.
Зуми засмеялась и вздохнула.
-И твои фотокарточки я повезла ей.
-И какое мое фото понравилось прекрасной Банате?
-То, на которой ты запечатлен верхом на ослике, тебе года четыре или пять, ты сидишь на ослике, смеешься и щуришься на солнце.
-Не помню эту фотокарточку, покажи.
-Баната оставила ее у себя.
-А, понятно, ей понравился ослик, а не я, - сказал Дени.
Зуми рассмеялась.
Аций, стоявший у машины, слушая Дени и Зуми, показал вниз в ущелье и сказал:
-Хаси едет. Они едут на двух машинах.
-Ой, я думала, что он приедет ближе к вечеру. Но ничего, печеное мы еще вчера приготовили, а мясо быстро сварится, - всполошилась Зуми. - Давай сюда, это потом, гостями надо заниматься, - и она спрятала фотографии в сумочку
-Мы поехали, ты оставайся, Хаси отметится у Дади и сразу приедет сюда, мы привезем и обед, - сказал Аций.
Дени проследил за машиной Аций, пока она скрылась за бугром, и начал свое хождение по двору.
-Почему они так быстро уехали? - спросила Дагмара, выходя во двор.
-Хаси приехал. С ним, наверное, гости, хлопотать поехали. Они сейчас приедут, ты не беспокойся, обед гостям Зуми привезет, - сказал Дени.
-В комнате твоей надо прибрать,
Мать снова ушла в дом, а Дени продолжал ходить. Он наперед знал, что с Хаси, который останется ночевать, будет долгий и трудный разговор. Он не хотел никаких речей, но они были неизбежны. Ведь создалась небывалая ситуация: Россия, пришедшая в Чечню после долгой изнурительной войны двести лет назад, теперь ушла… как будто ушла. Да, небывалая ситуация, и эйфория народа велика, как будто в каждом, ликуя, кричат его предки, погибшие в той далекой войне и во времена репрессий, и в депортации. Да, велика эйфория людей. Он видел эту эйфорию на лицах людей в городе, да и здесь. Но, быть может, народ никогда не стоял перед большей трагедией, чем та, которая надвигалась или могла надвинуться на него. «Просто человек, индивидуум, может быть несчастен, очень несчастен, но трагична только личность, которая все или почти все понимает и видит, но ничем не может помочь», - сказал Даймон. Дени вздрогнул и покачал головой, Даймон вытащил эту мысль из дальних углов его подсознания, он прежде часто думал эту мысль.
Он прошел в дом, распахнул окно, чтобы комната проветрилась до приезда гостей, и снова вышел во двор. Мать еще хлопотала в комнате.
Вскоре снизу загудели машины и через минуту подкатили к воротам. Из переднего джипа вышли трое: Хаси, Солца и Бади. Солца был дальний родственник, старше Дени года на два и по образованию - инженер, Бади тоже был инженер по образованию, но не родственник, родом он был из соседнего села, но постоянно жил в городе.
Солца был невысокого роста, но строен и ладен, очень веселый и страстный любитель волейбола, который называл волейбол, то инженерной игрой, то игрой для инженеров. Бади тоже был среднего роста, с очень живыми карими глазами человек. В одно время задался создать вечный двигатель и, когда постепенно (так как вечный двигатель не спешил рождаться), над ним стали подтрунивать, горячился, хлопал по своему крутому лбу и говорил: «Вот тут вечный двигатель. Я вижу его - до последнего шурупа, этот предмет, то есть вечный двигатель, очевиден мне. Пока не материализую, не объективирую его, потому что не время. Как сказал Фарадей: для каждого открытия предназначено свое время. Еще чуть-чуть и наступит время вечного двигателя. И я открою людям эту тайну».
Над его идеей смеялись, но любили слушать его, потому что он был страстен, горяч и предан своему убеждению. Да и как человек, был симпатичный малый. Солца был страстный сторонник выхода Чечни из России. Бади говорил: чего торопиться, создадим вечный двигатель, тогда и выйдем, а теперь зачем, еще не время. И невозможно было понять, шутит он или говорит правду. Скорее всего, он весь был в своей идее, а Россия и Чечня никак не гнули его ушей.
Солца шел на Дени, раскинув руки и улыбаясь, он крепко обнял Дени, отпустил, отступил на один шаг и, всё так же улыбаясь, сказал:
-Ну, поздравляю тебя и нас всех со свободой. А после обеда расскажешь, где ты так долго пропадал.
-Ты хорошо сделал, что приехал, - сказал Бади, одной рукой, как крылом, обнимая Дени, и ничего больше не добавил.
Из второй машины вышло несколько вооруженных молодых людей, поздоровались и остались на своих местах.
Дагмара поджидала гостей во дворе; Хаси обнял ее и говорил:
-Деца, вижу твои болезни убежали, пусть они и не возвращаются. Да и не вернутся, потому что Дени больше никуда не уедет.
-Разреши-ка и мне обнять свою тетю,- сказал Солца. - Деца меня любит больше всех вас.
-Правда, правда, Солца, - улыбалась Дагмара, - только ты приезжай почаще, тебя давно не было в горах.
-Теперь буду приезжать часто, - сказал Солца, он не сказал, что будет приезжать часто, потому что Дени теперь дома, но это подразумевалось.
Обнял и Бади, смущенно улыбаясь, Дагмару.
-Меня вы, наверное, не помните, - сказал он.
-Как не помню, очень помню, ты Бади, ты немного изменился, стал старше, но я помню тебя, - сказала Дагмара. - Теперь Дени дома, приезжай почаще.
-Ему, Деца, некогда ездить по гостям, Бади создает такую машину, которая будет давать сколько угодно электричества. Скоро никто на земле не будет платить за электричество, электричество будет бесплатным, - сказал Солца.
-Но разве можно создать такую машину? - удивилась Дагмара, глядя на Бади.
-Он шутит, - сказал Бади и покраснел.
 В дом сразу войти отказались.
-Побудем во дворе, тут так хорошо, - сказал Солца, - смотришь на спокойные хребты и вершины и веришь, что и в мире все спокойно.
Разговор пока не касался ничего серьезного, текла летучая беседа, говорили о давно прошедшем, в основном, вспоминали молодые годы, разные смешные и забавные случаи из жизни. Борзик долго смотрел на приезжих, а потом подковылял к Хаси, которого знал.
-В нашем роду теперь два воина, я и Борзик, - засмеялся Хаси, тыльной стороной ладони гладя лоб псу. Федералы ему оттяпали левую лапу и мне тоже.
-Борзику надо определить пенсию, - сказал Солца.
-Почему пенсию, заработную плату, пока он на работе, дом сторожит, - не согласился Хаси.
Приехали Аций, Зуми, пришла Пата, из багажника машины понесли в летнюю кухню посуду с обедом; по двору распространился вкусный запах.
-Зуми, так вкусно пахнет, что у тебя там? - спросил Солца.
-Секрет, пока секрет, - ответила та.
-Как только въеду в Аргунское ущелье, у меня такой аппетит, что мне подавай целое стадо жареных баранов, - сказал Солца.
-Будут и жареные бараны, - только немного потерпи, - засмеялась Зуми.
 Старшим гостям накрыли стол в доме, охране в летней кухне.

-И шашлык был великолепен, и блины, спасибо, Зуми, - благодарил Солца, когда уже убирали со стола.
-А ты приезжай почаще, - сказала Зуми.
-Обязательно, а то я за время революции и войны серьезно отощал, - засмеялся Солца.
Когда женщины, собрав со стола, ушли, Солца вопросительно, глядя на Дени, спросил:
-Итак, что собираешься делать дальше?
-Строить с Бади вечный двигатель, - без иронии ответил Дени.
-А не много ли будет двух Фарадеев на один малочисленный народ? - засмеялся Солца. - Я серьезно спрашиваю.
-Я буду делать то, что всегда делал, - сказал Дени.
-Преподавать?
-Да, преподавать, если, конечно, ваша власть не закроет учебные заведения.
-А в чиновники к нам не хочешь? Мы теперь свободны, Россия ушла, у нас великий исторический шанс показать миру, кто мы и кто поистине были наши предки, теперь у нас есть возможность переплавить свой дух, а дух у нас был и есть, в интеллект.
-Это я и буду делать, но на своем месте, - сказал Дени. - Я буду читать лекции, а вот Бади будет строить вечный двигатель.
-Ха-ха–ха, и ты веришь, что он его построит?
-Верю. Хочу верить. Если он его не создаст, Россия вернется.
-Ха-ха-ха! Этой кляксы, признаться, я от тебя не ожидал, Дени. Россия вернется! Ха-ха-ха! Россия всё, тю-тю! И навсегда. Привет, Ваня! Нет, скажи, ты это серьезно?
-Абсолютно. Повторяю, только в одном случае Россия не вернется, если вот Бади создаст вечный двигатель. Такому, то есть вечному двигателю, сотворенному Чеченским умом, весь мир волей-неволей удивится и завопит: руки прочь от Чечни! А так, - Дени развел руками.
-Ты слышишь, что он говорит? - обратился Солца за помощью к Хаси. Хаси молча курил и не ответил.
-Я создам вечный двигатель, он у меня вот тут, - Бади постучал пальцами по своему лбу - я вижу его, как тебя. Образ вечного двигателя до последнего шурупа дан мне свыше. Я создам вечный двигатель, и он будет стоять и работать на площади в Грозном, и туристы со всего мира будут ахать, - горячо и страстно объявил Бади.
Он замолк и как-то странно посмотрел на Дени.
-Они смеются над моей мечтой, - кивнул он на Хаси и Солцу, а ты веришь, что я вижу вечный двигатель и построю его?
-Верю. Если человек до бездны души своей убежден, что нащупал верный путь и страстно жаждет нового творенья, то Бог, если для данного творенья в сей момент и нет закона в природе, то из уважения к этому горячему творцу вложит в природу необходимый закон, и этот новый закон заработает в творенье этого творца, - сказал Дени. - Да и кто сказал, что вечный двигатель невозможен. Разве планета Земля, которая у нас под ногами, не вечный двигатель. А солнце, а мириады звезд, ведь это все вечные двигатели.
Бади крепко сжал Дени плечо и сказал:
-Ты подал мне огонь, я это запомню, - голос его дрогнул, глаза увлажнились.
- Ты погляди, как они спелись против нас, - засмеялся Солца, глядя на Хаси.
Хаси опять ничего не ответил. И Дени знал, точно знал, почему Хаси молчит: его неприятно резанули слова Дени, что Россия вернется. И, конечно, когда они останутся наедине, будет разговор. «Ох, не надо было торопиться, но этот Солца столкнет в овраг и самого спокойного коня», - пролетело в голове Дени.
Но Солца, как нарочно, снова вернулся к этой мысли.
-Не вернется Россия больше в Чечню, да и мировое сообщество не допустит этого, - сказал он.
-О, мировое сообщество! Да, оно пожалеет нас, чеченцев! - засмеялся Дени. - Как историку, известна мне одна штука: политика и нравственность - две вещи несовместные, особенно, политика мировых акул. Когда бесы готовят человека в политики, они прежде стерилизуют его душу, выбирают из нее все нравственные крупицы. А после эту душу несут к своему отцу Дьяволу. А тот, если его хлопцами работа сделана на бис, одобряет и говорит: «Добро, отличная работа, ничего человеческого, тут все мое, сажайте в кресло!»
Хаси, все время молчавший, рассмеялся, откинув голову на спинку дивана, но ничего не сказал.
-Говорю тебе, не вернется Россия в Чечню, - упрямо повторил Солца.
-Это уже зависит от Бади, от его вечного двигателя, торопи его и не жалей для него средств, - сказал Дени, в нем тоже закипел упрямства дух и он добавил, - И зачем выходить из России, ведь раньше было гораздо лучше, был большой масштаб. Положил голову на Черные горы, а ноги мог спустить аж в Тихий океан, двенадцать тысяч километров, и это была твоя Родина. А теперь, положив голову на Черные горы, ноги спустишь только в Терек, сто километров. Вот я - кит, так я мыслю о себе, где теперь плавать киту, его лишили океана. - Дени открыто уже дразнил Солцу.
-Плавай в Аргуне, - сказал Солца.
-Но я не могу уменьшиться до форели.
-Оставим это, давайте лучше выйдем. На дворе прекрасная погода, - поднялся Хаси.
День, точно, был, как будто только что из рая: на небе молодое Солнце, а на земле ущелье с чистым ароматным воздухом, а вокруг него стройные вершины гор.
-Хорошо, - сказал Солца, оглянув панораму гор. - Ты же остаешься? - посмотрел он на Хаси.
-Я остаюсь, - ответил Хаси.
-Тогда так, мы с Бади поедем, еще надо заехать к его родственникам, и вечером я должен быть в городе, дома. А ты, Дени, надумаешь стать чиновником, прямо ко мне, будешь моим замом или моим начальником, заранее уступаю тебе свое кресло, - озвучил свою программу Солца.
-Сиди спокойно в своем кресле, чиновником быть не надумаю, - сказал Дени.
-Жаль, но пусть будет так, как есть, - сказал Солца.
Солца и Бади, попрощавшись, уехали, Аций поехал за ними на своей машине, потому что Солца собирался заехать еще к Дади.
Хаси и Дени остались стоять во дворе, и Хаси долго, задумчиво смотрел на дальние вершины, потом вдруг вздохнул и сказал:
-Жаль, что Бог дал мало детства человеку, детства у человека должно было бы быть не меньше ста лет. Ведь кроме детства, в сущности, у человека ничего человеческого и нет. После детства ложь, грязь, жестокость и подлость. Да, подлость, - надавил Хаси на это слово. - Не умеет человек благодарить Творца и жить на земле по-человечески. Редко, редко, кто умеет так жить. Вот Аций, - лицо Хаси посветлело, - прямая противоположность и мне, и тебе. Война, революция, пурга, всемирный потоп - он будет спокоен, без волнения и суеты будет делать свои дела и заниматься делами своих родственников.
-Мы ненастоящие, а он настоящий, такие, как Аций - хребет жизни, мы - абстракция жизни, только рефлектируем, мы не более тощих облаков, - сказал Дени.
Хаси посмотрел на Дени и засмеялся.
-Ну, что ж, пойдем в дом, к Деце, - сказал Хаси.
Тут выглянула в дверь Зуми.
-Хаси, тебя Деца зовет, а ты, Дени, пока оставайся во дворе, - сказала она.
«Понятно, о чем будете вы беседовать, конечно, о прекрасной Банате», - подумал Дени.
-Хорошо, хорошо, я остаюсь здесь, - сказал он, улыбаясь.
Но через минуты две Дени охватило любопытство: что они там говорят, какие пропоет Зуми дифирамбы Банате. Скользя мимо стены, чтобы в окно его не заметили, он на цыпочках прошел в сенцы и остановился у двери с негаснущей улыбкой на губах.
-Ничего девушка, можно сказать - красавица, - услышал он голос Хаси и понял, что тот рассматривает фото Банаты.
-Ей двадцать четыре, а на вид дашь только двадцать, - сказала Зуми.
-Ей двадцать четыре, Дени сорок, нормально. У нас порода жесткая и крепкая, - сказал Хаси, - Баната не одолеет Дени, - и он засмеялся.
-Что ты скажешь? - спросила Зуми.
-Что скажу? Скажу вот это: погулял трубочист, пора треножить, - ответил Хаси.
-Погулял трубочист, пора треножить, - повторила Зуми и рассмеялась. - Но ты же его знаешь, он будет отшучиваться и тянуть сто лет.
-Тогда мы его запеленаем и отнесем к Банате или Банату запеленаем и принесем к нему, - сказал Хаси.
Смешливая Зуми опять засмеялась на его слова.
-Моих сил уже нет, мне рвет поясницу, сердце болит, корову доит Пата. Хаси только ты можешь поторопить его, - слабым голосом проговорила Дагмара.
-Потерпи немного, Деца, скоро в доме появится помощница, или Баната или какая-нибудь другая Ната, это я тебе обещаю, - заверил Хаси Дагмару.
-Хаси, заставь Дени не тянуть, за него любая пойдет, - сказала Дагмара.
-Еще бы не пошла, да за нас… - Хаси не договорил и засмеялся, говоря «за нас», он имел в виду род.
Дени покинул свой пост и вышел во двор.
«Погулял трубочист, пора треножить. Ха, ха, ха! Пронзительные слова. Однако Хаси молодец, к делу движется не окольными путями, а атакует в лоб», - сказал Даймон и умолк.
Скоро вышел и Хаси, он сел на камень, закурил и молчал. Глядя куда-то в даль поверх хребта, он что-то думал свое. Прекрасная осенняя ночь царствовала в горах.
Зуми прокричала в окно:
-Хаси, Дени, постели готовы. Ты, Дени, спишь на своем диване, Хаси в другой комнате.
-Хорошо, - ответил Дени.
-Давай спать, мне рано ехать, - сказал Хаси и поднялся.
-Разве не выходной завтра? - спросил Дени.
-По закону выходной, но работы много, - сказал Хаси.

Лежа в постели, Дени благодарно думал о Хаси, о том, что тот не спросил, где он пропадал пять лет, всю войну и после, не подавая о себе никакой весточки. И вообще, не стал ни о чем говорить, когда они остались одни. Вошла Зуми, сложила стопкой на столе несколько книг и поставила лицом к Дени фото Банаты.
-Это, чтобы сон у тебя был хороший и счастливый, - зашептала она.
-Эй, погромче, мне тоже любопытно, - прокричал с другой комнаты Хаси.
-Это наши секреты, ты спи, - ответила Зуми. - Смотри подольше на свою судьбу, - зашептала она снова Дени, показывая на фото Банаты, и вышла.
Дени слышал, как Хаси ворочился, курил, потом пил воду, и все боялся, что Хаси начнет разговор, которого он не хотел. Но Хаси как будто затих. Дени пролистал в воображении прошедший день, взял фотографию Банаты, долго смотрел на нее, вспомнив слова Зуми, вернул фотографию на место. Вкрутив фитиль лампы, он оставил тонкую полоску пламени, повернулся лицом к стенке и уже почувствовал, что летит к нему целебный сон, но тут услышал голос Хаси:
-Так ты думаешь, что русские вернутся?
Дени внутренне поморщился, душа, бегущая в другие миры, притормозила и вернулась к верхнему сознанию; он повернулся на другой бок и ответил.
-Я боюсь этого. Если это случится, а я уверен, что так и случится, то это будет уже не война, а месть, то есть резня. Русские вернутся в Чечню, даже если они этого страшно будут не хотеть.
-Странно, но что их заставит, если, как ты говоришь, они этого не будут хотеть?
-Есть такая сила, могучая и непобедимая, это инерция исторического мышления. Великая армия, пусть не сейчас, но по традициям великая, вдруг потерпела такое позорное поражение в маленькой Чечне, от повстанцев, у которых, кроме стрелкового оружия, ничего прочего и не было. Как с этим смириться, как после такого позорного поражения смотреть в глаза остальному миру? Гордо не посмотришь, не примет мир твою гордость, а тем более не поверит уже после такого поражения твоей силе. Россия так долго находилась среди команд высшей политической лиги мира и вдруг слетела в низину. С низиной Россия не смирится, она захочет по-прежнему быть сильным игроком. Но, чтобы стать сильным игроком и начать восхождение в высшую политическую лигу планеты, надо смыть с себя позор Чечни. Так думают российские генералы, офицеры, а их десятки тысяч.
-Хорошая мысль, говори дальше, - отозвался Хаси.
-Есть еще одна сила, по новым временам - главная, это те, кто организовал нам эту бойню с одной единственной целью: от Тихого океана до Балтийских вод, галопом, по три губернии в сутки, приватизировать, точнее, положить в карман все и вся - нефть, газ, лес, алмазы, словом, всю Россию. Они на семьдесят процентов сделали свое дело. Но еще остались куски, да и народ волнуется. А народ российский иногда очень непредсказуем. Вот эта группа следит, пристально следит за всем. Второй поход на Чечню, вернее, вторая бойня в Чечне им теперь позарез нужна. Во время второй нашей бойни они возьмут в карманы оставшиеся лакомые куски России. Вот эта группа на все сто использует и инерцию мышления генералов, и инерцию мышления патриотов. - Запад, говоришь? - Хаси не говорил еще ничего. - А Запад промолчит, у него другие цели.  Конечно, кое-кто на Западе будет возмущаться: в Чечне нарушены все права человека и прочее, прочее. Но в чье ухо влетит этот крик? В ухо ветра.
-Хорошая мысль, говори дальше, - опять отозвался Хаси.
-Вот Солца, да и все вы надеетесь, что нас защитит мировое сообщество, то есть Запад. Нет, не защитит. Не потому, что им не жалко нас и все такое прочее. Не могут они этого сделать: им долго еще будет сниться Советский Союз, по их воображению, страшный монстр, лернейская гидра. Чтобы этот монстр или эта лернейская гидра не восстала из пепла истории, и против второй бойни и даже третьей бойни Кремля в Чечне, Запад ничего не скажет. Чем дольше Кремль будет возиться с Чечней, тем дальше они уведут от России Украину, балтийские и азиатские республики. Конечно, им будет жалко наших детей, женщин, стариков, ведь и они люди, как и мы, но рассудят так: что делать, нет другого выхода, как малым злом гасить большое, то есть бойней в Чечне додушить Россию - этого монстра. Именно так будет думать Запад, и по-другому думать не может. Возиться с Чечней - овчинкой, когда к ним плывут такие огромные полотна - бывшие союзные республики - они не будут. Как политиков, их и не стоило бы уважать, если бы они упустили такой шанс. Такой исторический шанс! Человеческого у политиков нет, или они хранят его далеко от своего сердца.
А есть еще братья мусульмане, арабы и прочие. Но я не знаю случая, чтобы хоть одна мусульманская страна на государственном уровне заявила протест Кремлю против этой чудовищной бойни. По тайным тропам деньги разным группам посылают, но ведь это делают не государственные мужи, а если и государственные, то для своих целей, а не для наших. Арабы, как политики, тоже не глупцы. Поссорившись с Россией, с кем они останутся? Они окажутся один на один с американским авианосцем. Арабам нужен российский крейсер, очень нужен. Они, быть может, жалеют нас, но себя жалеют больше. И нефть нужно продавать арабам без лишних конкурентов.
-Тоже хорошая мысль, говори дальше.
-Вы все говорите, что я был против выхода из России. Да, был. Тем более против такой переправы. Пословица не зря гласит: лучше кружным путем, чем бродом по болоту. В данном случае бродом по крови.
-Хорошая пословица, продолжай, - отозвался Хаси.
-Россия, страна смут, это известно, но сволочная смута длится в ней лет десять-двадцать. Вот я и хотел, чтобы наш народ, который только тридцать лет назад вернулся на родину после депортации, тихо посидел и переждал сволочную смуту России, распевая дифирамбы новой власти, а не лез под исторический оползень с понтом сытого буйволенка. Когда рушится империя, когда прежние узлы порваны, а новые еще не завязаны, когда общество в смятении, все ищут виноватого. А виноватым оказывается тот, кто больше всех вякает. Тогда на него и показывают: «Вот он!» А разбираться некогда, в половодье берега не сразу отыщешь. Сволочную смуту России надо было переждать.
-Не выходя их России? - спросил Хаси.
-Да, не выходя. Чего выходить из океана в пруд. Да и с другой стороны, Россия уже никогда не сможет стать тоталитарным государством, если конечно цивилизация не рухнет. Нет человеческого материала, а значит, не явится и диктатор. Диктатор появляется там, где миллионы сами мечтают о диктаторском кресле, эта масса и ведет диктатора наверх. А такой массы в России уже нет и не будет. Да и планета вся превратилась в коммунальную квартиру. Все сидят друг у друга в гостях. Телевизор, радио, мобильная связь поставили крест на многое, многое. Африканец сидит у телевизора и видит меня, китайца, японца, немца, и я вижу, не выходя из дома, весь мир. Весь мир сидит у меня в гостях. Бог дал нашему народу великую энергию. Прежде она уходила на меч, по-другому наши предки не могли, такова была теснина их истории, приходилось вечно защищаться. А теперь выпал шанс эту энергию переплавлять в интеллект. И мы могли сотворить чудеса. Смотри, начав с нуля, за тридцать лет после депортации, что мы сделали, и это притом, что власть по-прежнему не жаловала нас. И шанс мы упустили, столько людских и материальных потерь. Умом, интеллектом пора удивлять, а не мечом. Не войну надо было звать, не надо было кричать: семьдесят процентов умрем, а тридцать будут жить счастливо и свободно. Те, которые оглушительнее других бьют себя в грудь и орут: «И как один умрем в борьбе за это» - тайно надеются, что умрет сосед, а он войдет в счастливое царство и продолжит род людской.
Хаси засмеялся.
-И вообще, у человечества два пути: либо спешно объединиться и начать физический диалог с небом, чтобы очередная болванка, прилетевшая оттуда, не уничтожила цивилизацию или передраться и самим все разрушить без помощи болванки с неба. Если быть честным, то Россия не делала ничего такого, чего не делали другие народы, когда рукоять исторического кинжала была в их руках. Со всем этим безобразием на земле надо покончить другими методами.
Пророки - триллионы уже бродят по земле, - сказал Дени.
-Кто такие? - удивленно спросил Хаси.
-Да вот корабли, самолеты, мобильники, лимузины и тьма, кружащихся по всей планете товаров - вот эти «пророки» все и разрешат. Не смогли объединить человечество Зороастры, Будды, Иисусы, Мухаммеды, а новые пророки объединят.
-Хорошая мысль, - сказал Хаси, - продолжай.
-Да куда дальше продолжать, я уже, кажется, объективировал все опорные столбы своих дум,- сказал Дени.
-Хорошие думы и мысли хорошие, - сказал Хаси. - Но ты помахал кулаками после драки, факт уже свершился: мы уже не в России и не будем уже. Все. Но допустим,что факта еще нет, не было войны, не было жертв, разрушений, мы еще в прошлом, мы в России. И вот тебе, как ты хорошо выразился, опорные столбы моих дум. Ты говоришь - Россия океан. Да, океан, пятнадцать с половиной миллионов квадратных километров. В тысячу раз больше Чечни. В тысячу! Это, брат, не шутка. И ты остроумно сказал: зачем выходить из океана в пруд? Но в этом океане ты всегда был чужой. Всегда! И впредь, если бы остался в этом океане, по-прежнему был бы чужой. Почему? Потому что в тебе много свободы. Гораздо больше, чем нужно России. Россия не любит тех, в ком много свободы. Ей нужны послушные и не бунтующие. Россия - это страна двух качелей - тоталитаризма и унитаризма, она всегда качалась на этих двух качелях и дальше будет качаться. Демократические качели смотрелись бы в России, как на корове седло. Демократия - невозможная общественная сетка для России в ближайшие сто пятьдесят лет, если не больше. Раньше демократии в России в подмосковных лесах появятся рогатые зайцы. Если бы под натиском какого-то чуда, в России появились ростки настоящей демократии, обязательно совершили бы революцию… о нет, нет, виноват, в России никогда не поднимались на революцию, а поднимались на бунт. Что в Европе революция, то в России бунт. Я никогда не был против России до… но про это «до» я скажу после. Я помню хорошие слова Иисуса Христа: «врач нужен не здоровым, а больным». Россия страна больная, и я хотел быть в ней хоть небольшим, но врачом. Но однажды я сказал себе, вынужден был сказать: есть неизлечимые больные, так сказать, созревшие к смерти, и Россия именно такая больная. Факты заставили мою душу выкрикнуть эту мысль. Суть нашего конфликта с Россией была одна: русские не хотели быть свободными, мы не хотели быть рабами. Все прочее накручивали, пристегивали политики.
Вот мы долго, полвека, воевали в девятнадцатом веке с Россией, проиграли эту войну, ресурсов не было, не может небольшой народ столетиями полномасштабно воевать с империей. Эти войны ни Российская империя, ни потом Советская нам не простили; не простили, что мы сразу не подняли лапы перед армией, которая опрокинула самого Наполеона. А доблесть нельзя судить, даже доблесть врага. Раз ты свою доблесть не судишь, не суди доблесть и другого. Доблести надо петь песни. Да, да, великие люди России воспели нашу доблесть. Но ведь великих людей, к тому же поэтов - единицы. Да и не принадлежат великие люди  одному народу, они достояние всего человечества. Да, великие люди России отдали нам должное. И вообще, не было ни одного великого человека, который ругал бы нас - чеченцев, но не было и нет ни одной посредственности, которая постоянно не тявкает на нас. А этой посредственности, этой нравственной и интеллектуальной мелюзги много, много в России. Вот тебе самая свежая ложь: на днях смотрю московский канал, сидит один сморчок, повествует о нас: они, чеченцы, очень похожи друг на друга, их всегда можно узнать, потому что они практикуют близкородственные браки и прочее, прочее. Может, этот сморчок и не знает истину, но тот, кто посадил его на эту ветку и дал текст, тот знает, что мы никогда не женились на родственницах, что, если бы кто из нас женился на двоюродной сестре, тот был бы тут же убит, дело даже до мужчин не дошло бы, женщины убили бы. А слушатель, а слушателей миллионы, верят, что, раз мы мусульмане, то у нас, как у арабов и как у других мусульманских народов, что мы, как и они, женимся на родственницах. Из всех дыр заведомая ложь и этим кто-то управляет.Не получается у нас с Россией, никак не получается настоящего контакта, во всяком случае двести лет не получилось.
Я не отрицаю, и нормальный человек не будет отрицать, в русском народе есть пять-десять процентов людей просто великолепных, знающих добро и зло, всегда готовых на чашу человечества принести много своего, но девяносто процентов полны какой-то странной злобы и зависти к другим народам. А вот эта масса и правит российским балом, потому что из этой массы, в основном, выходят чиновники.
Вот, русские сбросили царя. Генерал Деникин двинул войска с юга на Москву и Петроград, чтобы покончить с революцией. Представители новой власти прибежали к нам: «Горцы, русский народ сбросил царя и князей, чтобы жить, как вы, свободными и братьями. Деникин идет на Москву, чтобы восстановить старую власть, которая притесняла и вас, тысячами ссылая в Сибирь, остановите Деникина, помогите нашей общей свободе. Ну, мы, как ты знаешь, и самому черту поможем, если он завопит, что хочет быть свободным. Мы и сели от мала до велика, чеченцы и ингуши, на лошадей и бросились на Деникина, и задержали его войско на несколько месяцев. А приди Деникин даже месяцем раньше в Россию, никакой советской власти и не было бы. Знаменитый писатель, который прежде говорил хорошие слова о нашем народе, при нынешней бойне выразился так: это им за Деникина, за их исторический грех. Но какой грех у нас, мы поверили слову, нам сказали, что все будут свободными, что все будут жить, как братья, мы и бросились на Деникина.
А как отплатила нам Советская власть? Уж как она - никакая власть нас не перепахала. Везде она гуляла страшно, но то, что она творила у нас, она близко не творила в других углах России. Наверное, за великую услугу, оказанную нами ей.
Ты сказал: Россия ничего не делала такого, чего не делали другие народы, когда рукоять исторического кинжала была в их руках. Ты не прав.
В день начала войны, 22 июня 1941 года, в Бресте, было до трехсот чеченцев и ингушей. И Брестская крепость держалась долго. Шестьдесят лет ни слова об этом, даже один писатель все время выступал с отрицанием этого факта: «Не было ни одного чеченца и ни одного ингуша в Брестской крепости в день начала войны», - категорически заявлял он. Только теперь, когда прошло шестьдесят лет, признали этот факт, да и то шепотом. В первые полтора года войны сотни чеченцев и ингушей были представлены к званию Героя Советского Союза. Дали только единицам. Но самый чудовищный факт - это депортация народа. Война еще идет, каждый девятый чеченец на войне. Зима. 23 февраля, день Советской Армии. Великий праздник. И в этот день стариков, женщин, детей загоняют в товарные вагоны и вывозят в почти голые степи Азии. Хорошо, хорошо, оставим нас, чеченцев и ингушей, возьмем карачаевцев. Каждый пятый на войне, да, именно каждый пятый карачаевец на войне. Кавалерийский корпус Доватора, защишавший в сорок первом году Москву, на одну треть был составлен из карачаевцев. Отважные воины почти все полегли под Москвой. И карачаевцев депортировали. Возьмем калмыков. Сколько раз калмыцкая конница выступила с российской армией против ее врагов. И действовала блистательно. И калмыков депортировали. Крымские татары. Тысячи и тысячи на войне, нашли двух-трех предателей у них и, показывая на них пальцем, тоже депортировали. Депортировали балкарцев, которые тоже воевали не хуже других.
А теперь иди и спроси у француза, немца, англичанина, шведа, поляка, испанца, итальянца, американца, японца, китайца - да у кого хочешь: депортировали бы они семьи воинов, которые плечом к плечу с ними бились против общего врага? Тебя никто не поймет, ты только оскорбишь их своим вопросом. Да никаким умом нельзя понять такое, кроме как российским.
-Это проделали наши братья кавказцы, - вставил Дени.
-А, вот как. Но, во-первых, перешельцы не принадлежат тому народу, из которого они ушли, они принадлежат тому народу, куда перешли, во-вторых, перешельцы всегда делают только то, что явно или неявно желает тот народ, к которому они перебежали. Они только исполняют это желание более жестоко, чтобы поскорее выслужиться у новых хозяев.
Где нет свободы, там нет и Бога. В России никогда не было свободы, значит, в России никогда не было и Бога. Поэтому-то ее на целый век захватил сухой и жуткий атеизм.
Россия - многонациональная страна, и каждый ее народ пытается занять околотронное пространство. И тот народ, который занял, как серый кардинал, околотронное пространство, и есть хозяин России. Мы никогда не займем околотронное пространство. Для этого надо быть не тем, кто мы есть. И какой бы народ, кроме горцев Кавказа, не занял околотронное пространство в России, он не будет нам другом. Говорится: свита делает короля. В других странах случалось, что король делает свиту, например, Александр Македонский, Цезарь, Наполеон и т. д. В России всегда короля делает свита. Даже Петр Первый был сделан свитой, просто не знают деталей его биографии, а потому думают, что он делал свою свиту.
Запах нашей свободы не нужен Москве. Так что у тебя, если ты хочешь быть тем, кто ты есть по дару Творца, один путь - вон из России! Я знал много несправедливостей со стороны правителей России по отношению к нашему народу, но все равно был за Россию, все думал как-то все образуется, но когда года три назад узнал два чудовищных факта, содрогнулся внутренне и сказал: «Все, Русский исторический базар пора закрывать!»
-Что это за факты? - спросил Дени.
-Достаточно на сегодня. В другой раз. Давай спать. Да и России уже нет у нас. Что я говорил сейчас тебе, я говорил и для Бога, чтобы и он тоже разобрался во всем этом, - сказал Хаси.
-Да Бог не захотел разбираться даже с одним Адамом, просто выгнал его из рая, - сказал Дени.
Хаси засмеялся.
-Ну что ж, я уже потерял руку, а в случае чего потеряю и остальные запчасти, - сказал он. - А что касается России, я думаю, Запад ее методически добьет.
-Это может и не случится, сказал Дени. - В Кремле часто сидели негодяи, но не часто сидели дураки. Переиграют Запад.
-Чем? Энергетической иглой, что ли, ты это имеешь в виду?
-Энергетическая игла это ненадолго, не иглой переиграют.
-Тогда чем?
-Не знаю, чем-нибудь да переиграют.
Хаси засмеялся.
-Да пусть они там играют, переигрывают, - сказал он после паузы, - нам то что теперь до этого. Нам в России никогда ничего не дадут по нашему таланту, по нашему огню, по нашему благородству. Это Россия уже доказала. И вообще, российский поезд из Чечни ушел. Ну, и привет, Ваня, как говорит Солца. Спать, спать. Все.  Велика Россия, только чеченцу тесно в ней, - вздохнул Хаси.
И вдруг Дени спросил:
-Ты веришь, что Бади может создать вечный двигатель?
-Ты не смеешься?
-А что?
-Да если бы он внутренним оком, как он утверждает, четко и ясно видел вечный двигатель… Да что там говорить. Власть таких озарений над человеком велика и непобедима. Он зарылся бы куда-то и только над этим и работал. Ему что-то мерещится и все. Но чистая душа, а потому не любить его невозможно и слушать интересно. Спать, спать.

Утром Хаси уезжал рано. Дени и он стояли во дворе, а Аций ждал Хаси за  воротами, сидя в машине.
-Аций привезет тебе пистолет «Стечкин», - сказал Хаси.
-Зачем мне пистолет? - спросил Дени.
-Пригодится. Пригодится, - повторил Хаси. - Еще придется иметь дело с нашими однополушарниками, многие захотят власти и нефтяных скважин.
-Да я не собираюсь с ними делить скважины, - сказал Дени.
-В общей бузе бузануть придется каждому, - засмеялся Хаси. Но вдруг он оглянулся, посмотрел на Дени лукаво и сказал:
-Помнишь притчу о трех братьях-холостяках? Зима. Вечер. В доме холодно. Печь не топлена, сидят как сироты, и вдруг старший говорит: «Нет большего блага, чем хорошая жена». Средний возражает ему: «И нет беды горшей, чем плохая жена». А самый младший заключил: «Что ни говори, а без какой-нибудь, плохой или хорошей, не обойтись». И по слову младшего все поженились.
Хаси смотрел и смеялся одними глазами.
-Приезжай послезавтра с ночевкой, - сказал он и, подняв свою единственную руку, вышел за ворота и сел в машину.
«Хорошо вчера говорил Хаси, - сказал Даймон. - Я сидел на валуне и заслушался. И нынешняя притча о трех братьях холостяках тоже хороша. Представляю: Зима. Вечер. В доме холодно. Печь не топлена. Не дышит ароматами на раскаленной плите ужин. Сидят сиротами. Да, картина невеселая. А Хаси молодец. И хорошо, что он потерял руку, лучше смотрится, боевитее. И слова, иногда, говорит этакие, крученые: «Погулял трубочист, пора треножить». Ха, ха! Я уже сбегал, посмотрел на прекрасную Банату. О, ничего девица. Иногда бурная, как Аргун, а потом, вдруг задумается и превращается в тихий майский вечер. Я бы на твоем месте рискнул. Если в холодный зимний вечер на раскаленной плите не дышит горячий ужин, считай, впереди - труба ночь. Зверь на ловца бежит и красавица тоже. Ха, ха, ха!»
Дени ходил по двору и слушал Даймона, слегка покачивая головой, с блуждающей улыбкой на губах.
В ворота вошла Зуми, она слегка запыхалась, в правой руке, немного отставив ее, она несла большой пакет. «В пакете что-то аппетитное», - подумал Дени.
-Ох, - отдышалась Зуми, я спешила. - Ну, идем на кухню, несу блины, поешь, пока горячие.
Из пакета она вытащила пластмассовый контейнер, полный горячих блинов. Выложила на тарелку один столбик и села против Дени, подперев кулачком щеку.
-Ох, как тебе хочется скорей меня женить,- засмеялся Дени.
-Конечно. Конечно. Конечно, - трижды проговорила Зуми.
-Я тебя носила на своей спине и, пока не состарилась до горба, хочу поносить и твоего сына. Он будет такой же хулиган, как и ты, но ничего, пусть будет, Аций скоро вернется, и мы с тобой поедем.
-Куда?
-Как куда? К Банате.
-Разве Хаси тебе ничего не сказал?
-Что именно?
-Он говорит, что там за Тереком, в станице С…. раскрасавица живет, полугорянка, полуказачка. Ты знаешь, эти метиски часто бывают волшебно прекрасны, как две зари на небе. И Хаси говорит: не девица, а фантастика. Договорились съездить на следующей неделе, на этой Хаси очень занят.
Зуми слегка побледнела, голубые глаза ее недоверчиво насторожились, она некоторое время смотрела на Дени молча. Потом быстро подтащила к себе тарелку с блинами и, сотворив вокруг них ограду округленными руками,  объявила:
-Пока не скажешь правду, говорил тебе такое Хаси или нет, к блинам не притронешься.
-Говорил, вот истинная, правда, - показал на хребет Дени.
-Поверю, если поклянешься здоровьем Дади и Децы, поклянись.
-По каждой мелочи произносить такие клятвы.
-Это не мелочь, клянись. Хорошо, я пойду к Деце, Хаси обязательно, если говорил такое тебе, то обязательно сказал и Деце.
Зуми поднялась, чтобы идти к Дагмаре.
-Не говорил, не говорил, давай сюда блины,- засмеялся Дени.
-Я по глазам твоим видела, что не было такого разговора. Вот и поедем.
Дени быстро соображал, он не был готов к этому, хотелось немного пожить спокойно дома, пропитаться родными запахами, родными ритмами. Но нельзя было обидеть и Зуми, заботливую и любимую сестру.
-Поедем, примерно дней через десять, а может, и чуть раньше, - сказал Дени.
-Почему?- встрепенулась Зуми.
-Я пишу одну статью, большую, мне обязательно надо ее закончить, я обещал. Ведь с прекрасной Банатой не скоро закончишь статью, - засмеялся Дени, - закончу статью, тотчас и поедем. Договорились?
-Ты пишешь статью? - воскликнула Зуми. - Ой, как хорошо. А то теперь все пишут и пишут. А из наших никто. Даже Хаси года два ничего не писал. Я понимаю, он занят. А этот Мустафа, сын Бадруди, через день пачкает то одну газету, то другую. Пишет одно и тоже, но пишет же. Дени, напиши такую статью, чтобы все ахнули. Пусть знают наш род. Только десять дней, это очень много.
-Раньше не могу.
-Хорошо, хорошо. Я тогда сама еще раз съезжу вместе с Аций к Банате. А теперь я пойду к Деце.

Целый день Дени занимался библиотекой. Несколько раз в течение дня приходила Пата, долго засиживалась у матери, под вечер подоила корову и ушла. Еще днем приходил Дага, спрашивал, поедет ли он кататься и привести ли ему Бунчука. В сумерки он зашел к матери, та сидела в углу дивана и что-то вязала.
Он лег набок на диван, головой к ногам матери, подложив ладони под щеку. Это была его любимая поза, с самого детства он ложился так к ногам Дагмары. Чеченских мужчин (до самых последних времен) больше воспитывали старшие братья, если они были, дядья, родные и двоюродные, тети, дедушки и бабушки. Чеченская мать уже с подросткового возраста была скупа на ласки сыну, но, разумеется, внешне, не сердцем. Но тут был особый случай. Дагмара была и мать, и тетя одновременно, в ее сердце смешались две любви, и между ней и Дени установились особые отношения. На правах тети Дагмара дарила ласки Дени. И теперь, когда он лег к ее ногам, она остановила вязанье и провела рукой несколько раз по его волосам и щеке, так она делала всегда. А он, вспомнив мудрый совет Эпикура, который говорил: «живи незаметно», думал: «Никуда не поеду, останусь в селе, буду историю преподавать в школе. И женюсь. Правильно говорит Хаси: погулял трубочист, пора треножить. Слава Богу, и квартиру в городе стерли в порошок. Да, живи незаметно, незаметно для людей, но заметно для Бога. Что Богу - участвовал ты или не участвовал в земной суете? Готовь свою душу свободным разумом для иных миров, вот на это и посмотрит Бог, когда ты встретишься с ним».
-Что ты вяжешь? – спросил Дени, продолжая по инерции думать далекие небесные мысли.
-Тебе чулки, дома надо носить шерстяные чулки, они успокаивают и лечат кровь, - ответила Дагмара.
-А сколько пар чулок ты свяжешь мне? – спросил Дени.
-Сорок, - пошла на опережение Дагмара, зная его гиперболы и будучи уверена, что он попросит связать по крайней мере пар десять.
-Свяжи мне двести пар, - попросил он.
-Хорошо, свяжу и двести, - ответила Дагмара.
-А ты могла бы связать мне миллион пар?
Он говорил эти детские глупости с одного поля сознания, а соседнее поле думало: «Вот так лежать у ног матери, слушать звук ее спиц - больше десяти тронов в десяти царствах. Но не знает человек этого. Эпикур знал. Он был прав: живи незаметно, незаметно для людей и заметно для Бога. Живи сердцем, в сердце - Бог, в голове - бесы, да еще джины».
-Если жизни хватит, свяжу для тебя и миллион пар, - засмеялась Дагмара.
-Аций видел на горе свадьбу джинов, - сказал Дени. И только заговорил про это, понял, что одно большое поле души, с тех пор, как он получил эту информацию, думает об этом.
-Да, он говорил, дети тоже были с ним и видели, - спокойно сказала мать.
«Странно, никакого удивления, говорит об этом как про самое обычное явление, как про ветер, как про лунный свет», - подумал Дени.
-Расскажи мне про старину, про старые времена,- попросил он.
-Старина очень длинная, про какие времена тебе рассказать?- отозвалась мать, ловя спицой ускользнувшую петлю.
-Про те времена, которые ты помнишь. Джины были, когда ты была маленькая?
-С тех пор как живут люди, живут и джины, они любят смеяться над нами. Ведь ты слышал много раз, как они подшутили над твоим дедом.
-Над моим дедом и над твоим отцом,- сказал Дени.
-Да, над моим отцом и над твоим дедом,- улыбнулась Дагмара.
-Расскажи, как?
-Ты же знаешь, как.
-Я уже забыл детали, расскажи.
Дагмара покачала головой, вздохнула, тихо засмеялась и провела ладонью по голове Дени.
-Ничего ты не забыл,- сказала она.
-А я хочу услышать еще раз …от тебя.
Дагмара еще раз вздохнула вздохом радости, ведь она тысячи ночей ждала его, тысячи ночей молила небо, чтобы он вернулся и вот так лег к ее ногам на диване.
-Твой дед … начала Дагмара.
-Мой дед и твой отец,- шутливо уточнил Дени.
-Да, мой отец и твой дед, он под вечер возвращался из соседнего села. И вдруг, видение: он видит, что въехал в родное село, слышит барабан, музыку, едет дальше. И вот, на майдане свадьба. Все знакомые, все родные. К нему бросились: «Алларх, Алларх приехал!» Молодые схватили коня под уздцы, он спешился. Твой дед…
-Мой дед и твой отец,- опять в шутку и с какой то радостью в сердце уточнил Дени.
-Да, твой дед и мой отец сходит с коня и в шутку спрашивает: «Кто нынче женщиной выбит из седла?»
-Янорс, Янорс женился,- кричат ему, а Янорс был двоюродный брат твоему деду.
-Моему деду и твоему отцу.
Дагмара засмеялась.
-Да, моему отцу и твоему деду.
-Дальше, дальше,- в нетерпении повторил Дени.
-Все кричат: «Алларха, Алларха в круг», то есть на танец. А твой дед…
-Мой дед и твой отец,- смеясь, опять прервал Дени.
-Да, да, мой отец и твой дед так танцевал, он вообще земли не касался. Плохим танцорам советуют захватить запасную обувь, когда они отправляются на свадьбу.
-Да-да, это потому, что они, прыгая, как кони, отбивают каблуки, - засмеялся Дени.
-А твоему деду…
-Моему деду и твоему отцу.
Дагмара рассмеялась и погладила Дени по щеке.
-Моему отцу и твоему деду этого не сказал бы никто. Чтобы посмотреть на его танец, съежались из окрестных сел. В танце он был легче бабочки. И вот, твой дед… и мой отец, - быстро поправилась Дагмара, чтобы Дени не прервал ее, - вышел в круг. Он исполнил свой знаменитый танец и привел всех в восторг и в восхищение.
-Дальше, дальше, - засмеялся Дени.
-Сразу после твоего деда…
-Моего деда и твоего отца, - успел вставить Дени.
Дагмара засмеялась.
-Ты же не даешь мне рассказывать. Сразу после твоего деда и моего отца в круг вышел лучший друг моего отца и твоего деда, - Дагмара хитро переставила слова, чтобы Дени не вклинивался, - Бейбулат. Он тоже был знаменитым танцором. А когда танцует лучший друг, ты же знаешь, что делают, вы мужчины тогда палите в воздух. И вот твой дед…
-Мой дед и твой отец.
-Да, да, мой дед и твой отец, - в конец запуталась Дагмара и звонко, совсем не по-старушечьи, рассмеялась. - Мой отец и твой дед,- раздельно повторила она,- выхватил маузер. Все бросились к нему: «Алларх, Алларх, не стреляй, не стреляй!» Но как не стрелять? Если танцует лучший друг, вы мужчины не можете без этого. А дальше ты знаешь.
-Нет, нет, я забыл, говори, говори, - вскричал Дени.
-Не забыл, не забыл, не забыл.
-Забыл, забыл, забыл, рассказывай дальше, я тебя прошу.
-Твой дед, мой отец, - делала ударение Дагмара,- начал палить в небо. И вдруг огни погасли. Барабан перестал бить, умолкла гармонь и кругом воцарилась тьма. И никакого села, только вдалеке слышен был лай собак. А когда глаза привыкли к темноте, твой дед… да, да, и мой отец увидел, что конь его стоит в нескольких шагах от него, заступив повод, а сам он … - тут смех захватил Дагмару, она долго смеялась, почти до слез, вместе с Дени.
-Договаривай, договаривай, - задыхался в смехе Дени
-Ты знаешь,- продолжала смеяться Дагмара.
-Договаривай, я тебя умоляю, - просил Дени.
-Твой дед, и мой отец почувствовал и увидел, что сам он сидит на жидком коровьем навозе. Довольно, довольно, довольно, - смеясь, похлопала себя ладонями по коленям, отложив вязанье, Дагмара.
А Дени задыхался от душившего его смеха, целую минуту не мог сказать слово.
-На… на… на…на коровьем навозе…сидел на коровьем навозе, - наконец смог он произнести слово.
Дагмара теперь тихо смеялась и снова взялась за вязанье.
-Только что приводил танцем джинов в восхищение, а они его посадили на коровий навоз. Ха, ха, ха!- И еще минут пять все возвращался Дени к этой теме. - Джины, значит, веселый народ, любят шутку.
-Да, они любят смеяться над людьми.
-А почему сейчас не смеются?
-Наверное, они смеются и сейчас, но по-другому.
-По-другому, как?
-Вот, я смотрю телевизор, а там джины.
-Как, все джины?
-Нет, не все, большинство.
-А как ты отличаешь джинов от людей, по глазам, по лицам?
-По голосам.
-Как, по голосам?
-Вот, я закрываю глаза, читаю молитву и слушаю. Если говорят джины, не смотрю, а если люди, то смотрю.
-Ну, как, как ты узнаешь?
-Я же сказала, по голосу, люди говорят из сердца.
-А откуда говорят джины?
-Но я не знаю, откуда, но только не из сердца.
-Но как ты узнаешь, что говорит сердце?
-Ах, Дени, это же так просто, когда говорит сердце человека, в твоем сердце зажигается радость, и оно само начинает говорить в ответ.
-А когда говорят черные сердца, ведь есть же и черные сердца, что им в ответ говорит твое сердце?
-Вот, я опять потеряла петлю.
Это была хитрость, она не потеряла петлю. Но разговор зашел в темную область, и она испугалась. Он не видел ее рук, ее вязанья, потому что лежал на боку, глядя в противоположную стенку, но интуитивно уловил ее растерянность и хитрость.
-Оставим телевизор, джинов, давай поговорим, снова о старине, - пришел матери на помощь Дени.
-Но мы уже говорили о старине.
-Я хочу еще говорить о старине. Подожди, вот. Все говорят, наш народ говорит, что у наших женщин …- он поискал слово, потому что с матерью неудобно было говорить на эту тему, но мать поняла, что он хотел спросить, и пришла ему на помощь, как только что, когда она смутилась, пришел ей на помощь он.
-Да, у наших женщин ангелы забирали детей на небо. Ребенок под сердцем матери живет, ему уже пять-шесть месяцев. А однажды, мать встает утром, а ребенка под сердцем нет уже.
-И что потом?
-Ничего, радость, радовались: ведь это по воле Делы ангелы забирают еще не родившихся детей на небо.
-Мать радовалась?
-Конечно. Ведь все знают, что только у благословенных женщин ангелы берут детей, ведь это же прямо в рай их забирают. И потом они встретят своих матерей и родственников. Шейхи говорят, что такой ребенок в судный день проведет в рай триста человек со стороны матери и триста со стороны отца.
-А ты знаешь такие случаи?
-Конечно. Вот у бабушки Баянт, я помню, взяли ребенка, у бабушки Падам тоже, у тети Паллады, у тети Жанати. Ну, много.
-И это правда?
-Что ты, Дени, конечно, правда. Разве сам ты не слышал все это?
-Слышал много раз, но я верил и не верил. - Он сделал паузу, следя за другими своими мыслями.
-А может их забирали джины? - высказал, он, наконец, мысль-сомнение.
-Что ты, что ты, - испуганно проговорила Дагмара и приложила ладонь ко лбу его. - Что ты? Никогда Дела не позволит такое джинам, и в голове не держи такую мысль. Те женщины были святые. Поэтому их детей и забирали на небо ангелы.
-Хорошо, хорошо, я верю, это мне джин подсунул коварную мысль, - засмеялся Дени.
-Они всегда рядом, - вздохнула Дагмара.
Когда он поднялся, чтобы идти к себе, мать окликнув, остановила его.
-Дени, пора тебе творить намаз, - сказала Дагмара.
-А я творю намазы, - улыбнулся он, - я творю те пятьдесят намазов, которые первоначально предписал Аллах, я постоянно беседую с ним. Большинство только стоят на молитвенном коврике, Аллаха даже не вспоминают, губами шепчут, а думают о деньгах, машинах, домах, а я всегда беседую с нашим Творцом.
Дагмара засмеялась.
-Иди, Аллах простит тебе твои грехи, - сказала Дагмара.
-Почему? - удивился и улыбнулся Дени, вернулся и сел на диван. - Почему ты думаешь, что он мне простит?
-Потому что я знаю. Да и прощать тебе нечего, у тебя нет грехов.
-Как нет грехов? Не бывает человека без греха.
-Тот человек без греха, Дени, кто думает о других, кто мечтает творить добро миру.
-Но разве я таков?
-Ах, Дени, как это объяснишь. Но мать знает все о своих детях, знает и их думы. У тебя, если и есть грехи, то очень маленькие, их Бог не заметит. А твои пять намазов ежедневно я за тебя совершаю давно. И Аллах принимает их, я знаю, что он принимает их.
-Это поразило Дени, он смотрел на мать, потеряв мысли, но переполнившимся чувствами сердцем.
-Как давно? - тихо спросил он.
-С тех пор как погибли Тамара и Зизи… и я испугалась за тебя, - сказала Дагмара.
Он лег, как прежде, подложив обе ладони под щеку, и полежал так минуть десять.
-Почему ты не спрашиваешь, где я был все эти пять лет?
Мать долго молчала.
-Когда ты добежал до ограды и обнял меня, я услышала твое сердце и почувствовала, что ты никому не сделал ничего плохого. Этого мне достаточно. А молчать у тебя была очень важная причина, ведь так? Зачем спрашивать?
-И Дади, и Хаси, и Баба, и Зуми, и Аций тоже не спросили, - сказал Дени.
-И они чувствуют то же, что и я. Важно, что ты дома и больше никуда не уедешь, - вздохнула Дагмара.

Выйдя во двор, он глянул в небо. Звезды были прекрасны, как всегда. «Теперь я точно знаю, для кого ты зажег эти звезды, ты зажег их для матерей», - сказал он Богу. - «Воистину это так. И я готов поклясться, что это так», - сказал Даймон.
Лежа в постели, он еще раз, не пропуская ни одного штриха и нюанса, перебрал весь нынешний разговор с матерью. Да, он ощущал, что вернулся чувствами в тот утренний мир детства и юности, когда тепло родного очага кутало его, когда мать была центром его жизни в родном селе. И еще раз сказал себе, что останется дома, и будет жить незаметно, по совету мудрого Эпикура. «Но не дадут, не дадут жить незаметно. Все биополе планеты приведено в движение, а над Чечней оно раскалено как нигде. Нет, не дадут жить незаметно», - сказал он в сердце и повернулся набок. Но заведенный хоровод мыслей продолжал движение, и опять он думал о том, правда или не правда, что уносили не родившихся младенцев из чрева матерей и, если уносили, то кто, кто? А ведь похоже, что правда, слышал же он об этом с самого детства, и это рассказывалось как что-то само собой разумеющееся, как часть истории этого ущелья. И женщины, которые удостаивались такой чести, были в почете и уважении. «Но кто, кто уносил младенцев?» - снова задавал он вопрос, и тут же сознание перескочило на другие предания. О, сколько их было в этом ущелье. Всегда всем нездешним показывали ту гору, на которой жили три необыкновенные красавицы. Никто не знал, откуда они и кто они. К ним невозможно было подняться, никакая тропа не вела на эту вершину, только птицы могли взлететь к тем девушкам. Три девицы жили на той горе много лет. Они были необыкновенно прекрасны. Они никогда не разговаривали с людьми, хотя народ останавливался внизу, окликал их. Часто они садились рядышком, молча смотрели на людей идущих или стоящих далеко внизу. И вдруг, девушки исчезли и больше не появились. И тогда все сказали: то были ангелы. Да, странное предание. Много, много странного. Вдруг он вспомнил и то, что слышал сам собственными ушами. Когда народ был депортирован в среднюю Азию, то старики говорили: пробудем в депортации тринадцать лет, потом вернемся на родину, а через тридцать лет после возвращения, великая небывалая вражда разгорится в народе. Дажал (дьявол) станет посреди народа, и он поссорит брата с братом, сестру с сестрой, мать с дочерью, отца с сыном и соседа с соседом. И вражда будет длиться долго. Как никогда опозорится перед Богом наш народ. И о советской власти пророчествовали чеченские старики, старики, которые никогда не читали никаких газет, никаких книг, но они говорили: советская власть просуществует семьдесят три года и сменится за столом. Ведь так и случилось, так откуда же они берут эту информацию, кто закачивает или сбрасывает в их головы эту информацию. Неужели высший разум или те, что летают и летают вокруг? Как много странного и как много преданий очень похожих на явь.
И где же тогда свобода человека, если земная жизнь свыше «поквартально» расписана? Ведь тогда это какая-то комедия или вечная жизнь в борозде, которую провел не человек. Он бросил этот ряд мыслей, но тут же, по неизъяснимой игре воображения, вспомнил джинов, их озорство над дедом и засмеялся, представив, как после пальбы из маузера, в наступившей темноте дед ощутил, что сидит на жидкой коровьей лепешке. Оборвалась и эта воображаемая картина, он вспомнил судьбу деда, отважного воина непобедимой Дикой дивизии. Арестованный в тридцать восьмом году, он провел в подвалах НКВД полгода, а потом его судили как врага народа. Когда его ввели в зал суда, никто из родственников не узнал его, это уже был не отважный воин Алларх, это был скелет, оставшийся от Алларха. И только, когда он слабо улыбнулся и, обратившись к сестре, сидящей в зале, сказал: «Ези, видно, хорошо поработали враги над твоим братом, раз и ты меня не узнаешь». Сестра упала в обморок, у остальных женщин вырвались крики и рыдания.
Он так разволновался, что понял, сна уже не будет и вышел во двор. С неба спокойно и честно смотрели все те же звезды, а из-за их спин глядело устрашающая и манящая бездна. И там, в той бездне, этот великий замок Творца, чья сила держит это бесконечное звездное поле. Он стал ходить по двору, слушая немолчный шум Аргуна, доносившийся снизу, и пытался успокоиться. Откуда-то появился Борзик и тоже стал ходить рядом с ним, то есть стал выхрамывать на своих трех. Это рассмешило его. Он сел на корточки перед Борзиком, посидел некоторое время, не говоря ему ни слова, хотя обычно любил поболтать с ним. Потом поднялся, прошел в кухню, выпил воды и, уже успокоившись, вернулся в дом.

Проснулся поздно. Заглянул к матери, ее не было. Вышел во двор, позвал мать, думая, что она на заднем дворе, никто не отозвался. Решил, что ушла к соседям. Оглянул день, солнце, хребты, подумал: «Все пока нормально: солнце светит, Аргун бежит, хребты стоят».
«Для полного счастья не достает только одной. Ты меня понял. Двоим лучше, чем одному сказал и Екклесиаст, не глупый был парень, понимал жизнь», - сказал Даймон. Дени улыбнулся на его слова, покачал головой и мысленно сказал ему: «И ты в сваты записался».
Он умылся; в кухне на столе под белым полотенцем нашел завтрак. Он еще сидел, завтракал, когда к воротам подбежал жигуленок Аций. Аций вошел на кухню, сияя улыбкой.
-Вот «Стечкин», - торжественно положил он на стол пистолет в кабуре.
-У тебя есть оружие? - спросил Дени.
-«Макар», но что «Макар» в сравнении со «Стечкиным», - вздохнул Аций.
-Возьми «Стечкин» себе. А мне отдай «Макар», - сказал Дени.
-Не могу.
-Почему?
-Хаси строго-настрого запретил меняться с тобой.
-А ты скажи ему, что я так решил, или я сам скажу ему, - сказал Дени.
-Нет. Не могу, - вздохнул Аций, не отрывая взгляда от «Стечкина».
-Ты сейчас свободен? - спросил Дени.
-Да.
-Тогда поедем на Оленью гору. А вдруг увидим свадьбу джинов.
Аций несколько удивленно посмотрел на Дени, но ответил с охотой:
-Хорошо.
-Он налил себе чаю и присел к столу.
-И ешь, почему только чай? - сказал Дени.
-Нет, я уже завтракал, - ответил Аций.
Позавтракав, поехали. Аций чрезвычайно спокойный, как камень, человек, ездил быстро, порой даже лихачил на горной дороге. И сейчас он не пожалел своего жигуленка, несся по серпантину дороги точно на пожар и буквально вылетел на гору и, резко затормозив, остановил машину. Вышли. Перед взором открылась великолепная панорама: слева толпа вершин и справа толпа вершин, а там, вдали между ними, пустое пространство, точно ворота. Туда обычно и садилось солнце. Закаты тут были роскошны, сюда обычно и ездили, чтобы наблюдать закат. И кто хоть однажды наблюдал закат солнца с Оленьей горы, вряд ли мог забыть эту картину.
-И где тут проводили свадьбу джины? - спросил Дени.
-Вон там, пониже, у старой башни, - показал рукой Аций. - Одни шары сидели на земле, другие висели в воздухе, с них сыпались мелкие искры.
-Почему ты решил, что это были джины? Может, это были инопланетяне, люди с других планет? - сказал Дени.
-Разве люди будут прятаться от людей? - сказал Аций.
На это Дени не нашелся, что ответить, а впрочем, и не искал ответа, он думал свои мысли и наслаждался видом гор. Четверть часа молча простояли они на горе, а потом вернулись в село и заехали к Аций. Дагмара была там, она сидела с бабушкой Алпату на диване под навесом, а напротив них на низких стульях сидели Раиса, Зуми, Айшат и Лайла.
-К бабе, к бабе своей иди, - позвала бабушка Алпату Дени. Он сел к ней. - Дени, ты лучше всех, я всегда это говорю, - сказала бабушка Алпату. И точно, она всегда твердила это, но Дени с самого детства слова ее относил не к своим достоинствам, а к тому, что бабушка Алпату, никогда не забывая, что он остался сиротой, жалеет его и ласкает. И когда он уже был взрослый и давно не сирота, ему по-прежнему нравились эти слова, ибо говорила их бабушка Алпату с такой неподдельной теплотой.
Посидев немного с женщинами, Дени зашел к Дади. Постепенно цепляя мысль за мысль, он навел деда на тему джинов и, кстати, на картину, которую недавно на Оленьей горе видели Аций и дети. У Малцага не было никакого сомнения, что джины существуют и порой смеются над людьми, а порой и вредят им. Он рассказал много истории из старины, связанные с джинами - кстати, и ту, в которую они завлекли его деда Алларха. Все эти истории Дени знал, ибо не раз слышал их.
-Даже на моей памяти, - говорил Малцаг, - там, на Оленьей горе, джины ночами разводили гигантские костры, все ущелье освещали. Люди издали наблюдали, как они пляшут вокруг своих костров.
Последнее сообщение, что джины на Оленьей горе разводили костры, сильно заинтересовало Дени.
Выйдя от деда, Дени с матерью поехал домой.
-Помни уговор, - шепнула ему Зуми, когда он садился в машину. - Помни Банату.
Он засмеялся в ответ. Мать все слышала, но сделала вид, что не слышала слов Зуми.
Аций подвез их и тут же уехал.
Мать приступила к своим хлопотам, а он стал «путешествовать» от двери до ворот. И мысли, маленькие и большие, злые и добрые, как мыши в амбар, лезли из дальних углов души на светлое поле сознания и не было от них отбоя. Если мыслить всегда, в любой ситуации - проклятие, то это проклятие всегда с человеком. Вот пробилась на арену светлого сознания мысль одного древнего грека: «Как невозможно, чтобы хозяин вспахал огромное поле, чтобы взрастить один единственный колос пшеницы, так невозможно, чтобы Творец создал бесконечную Вселенную, чтобы жизнь была только на одной планете Земля». Эта мысль древнего грека прилетела венчать те мысли, которые он упорно думал в последние дни. Он соглашался с древним греком и стоял, глядя в небо. Потом прошел в дом, в свою комнату, лег на диван, закинув руки за голову. «Что-то не то, что-то не то в королевстве планета Земля», - сказал и Даймон. Дени взял со стола «Дон Кихота», и картины великой книги, повествующей о судьбе самого бескорыстного рыцаря человечества, потекли в его сердце. Скоро он начал смеяться, Дагмара несколько раз подходила к двери, слушала его смех. Она не знала причины его смеха, но слышала, что смех его добрый, и качала головой. Потом вздыхала и отходила.
Под вечер пришла Зуми и объявила, что ездила вместе с Аций к Банате, и снова начала расхваливать ее.
-Скорее дописывай свою статью. Когда ты ее увидишь живую, близко, ты пожалеешь, что медлил, - говорила она.
-Скорей всего, от досады я расцарапаю себе лицо, - засмеялся Дени.
-И это может случиться, это девушка воистину сокровище, ты сам увидишь. А впрочем, где ее фотография, куда ты ее дел? - всполошилась Зуми.
Дени полистал «Дон Кихота», нашел фото Банаты и показал.
-Вот. Книгу ночью я кладу под подушку и соответственно фотографию Банаты тоже, - сказал он улыбаясь.
-И правильно делаешь.
-Вчера, я ее видел во сне, шла вон там по хребту в ярко-красном платье и с бантом на голове, и Аргун тек вспять, чтобы все время лицезреть  Банату, - улыбался Дени.
-Вот, вот, все правильно. Дописывай статью, - засмеялась Зуми. - Ну, я пошла к Деце.
«Женщин хлебом не корми и рай им не подавай, только позволь им кого-нибудь женить. Ох, представляю: пойдет плясать ущелье, и Аргун, точно, побежит вспять, как ты говоришь, когда войдет в эти ворота прекрасная Баната», - сказал Даймон. Даймон часто перебарщивал, но слушать его было интересно. Дени подождал, не скажет ли Даймон еще что-нибудь, а потом взялся за книгу. Нет, чтение не пошло. Зуми и Даймон развлекли его. Он встал и вышел во двор.
Багровый шар солнца спускался к хребту: он прошел к валуну и сел, чтобы, сидя, спокойно глядеть на  неразгаданный шар солнца. «Солнце в диаметре полтора миллионов километров; эти планеты и прочие, что вертятся вокруг него, не составляют от него и один процент. Странный перевернутый мир: Солнце - громада, служит крошкам и мелочам, а Сократы невеждам. Ничего не пойму. Чтобы понять этот перевернутый мир, наверное, надо перейти в другой и оттуда поглядеть на него», - сказал Даймон.

 Засыпая в эту ночь и вспоминая все эти предания, мифы и факты, он думал: «Что-то не то, что-то не то в королевстве Земля. Но, очевидно, есть и другие королевства во Вселенной».
Утром, услышав во дворе голос Паты, он выглянул в окно. Подоив корову, Пата шла к себе домой, он попросил:
-Пата, скажи Даге, чтобы он привел Бунчука.

Минут через сорок Дага привел заседланного Бунчука.
-Ваши, я задержался, потому что Бунчук пасся не на старом месте, - с виноватым видом сказал Дага.
-Я еще чай не пил, не оделся, ты не опоздал, - успокоил племянника Дени.
Лицо Даги просветлело.
-Ты скоро вернешься? - спросила мать, когда он уже одетый вышел во двор.
-Часа через три, а может, и раньше, если Бунчук устанет, - ответил Дени.
-Бунчук не устанет, он и десять часов может скакать, - гордо защитил своего друга Дага.
Дени улыбнулся на слова племянника и прошел за ворота к коню. Бунчук встретил его легким ржанием и шумным вздохом.
Он не сел в седло, не поехал по дороге, а повел коня в поводу по узкой тропе, круто спускающейся к Аргуну. Сел верхом, лишь дойдя до реки, и оглянулся назад на Борзика, доковылявшего до низу, и сказал ему: «Ты остаешься дома, не смеши честной народ, погляди, Бунчук о четырех ногах, а ты о трех, куда тебе. Толкнув коня в воду, он ослабил поводья, давая коню самому разобраться с волнами и валунами Аргуна. Бунчук осторожно прошел упругое полотно воды и на последних шагах двумя резкими скачками выскочил на берег.
Бунчук был ретивый иноходец. Он, пружиня зад и пофыркивая, начал свой путь. Путь Дени держал на Майдан предков; это решение было принято необъятными полями подсознания, и этому решению он подчинялся. Почему и за какой тайной он едет на Майдан предков, он не знал. Какой-то зов бездны, который был сильнее его, влек его туда. Майдан предков было священным местом, там предки чеченцев до принятия Ислама собирались на праздники в весенне-зимние солнцестояния. Чеченцы не были солнцепоклонниками, Солнце они считали домом Бога, домом Дела, правда, впоследствии муллы, которые вне Ислама не видят ничего мудрого, приписывали своим предкам такое.
Он проехал версты две и свернул направо, на тропу, которая бежала между двух хребтов. Бунчук еще резвее застрочил по тропе. Слева по оврагу шла большая латка кустов облепихи, там мелькали платки и слышались женские голоса. За латкой облепихи потянулись кусты шиповника, и там мелькали пестрые женские платки.
Через час он был почти у цели, нужно было только спуститься в глубокий овраг, где был родник, а потом подняться на плато. Спуск был крутой, он спешился и пошел впереди Бунчука. Родник был аккуратно выложен массивными каменными плитами, наверное, это было сделано давно, быть может, тысячи и более лет назад, когда к этому священному месту по праздникам притекал народ. На плите стояла алюминиевая кружка с цепочкой, петля которой была наброшена на железный шкворень, вбитый в землю. Он прополоскал несколько раз кружку, зачерпнул и, наслаждаясь вкусом, выпил всю воду. Вода в этом роднике считалась целебной. Тут часто больные желудком разбивали палатки, проводили неделю, другую и возвращались домой, уверяя, что могут теперь глотать камни. Бунчуку Дени позволил сделать лишь несколько глотков, заявив ему: «Тебе много нельзя, ты весь потный, на возвратном пути, сколько хочешь, хоть весь родник».
Ведя в поводу Бунчука, поднялся на плато и тут снова сел в седло. Это было довольно просторное и ровное плато. Дени проехался по периметру, потом подъехал к тому месту, где на месте древней трибуны еще лежали массивные плиты, тут он сошел с коня, долго стоял, оглядывая плато и окружающие его вершины. Захотелось полежать на этих плитах и уйти воображением в прошлое. Хотя он был одет тепло, не решился лечь на камни. Но пришла спасительная мысль, он ослабил подпруги, вытащил из-под седла попону, подстелил и лег, закинув руки за голову. На всей лазури неба не было ни одного облачка. На небе царствовало Солнце, да еще в вышине описывал круги орел: «А, хозяин, ты уже наблюдаешь за мной», - подумал об орле Дени и закрыл глаза.

Сознание убежало в глубины истории, туда, когда народ собирался тут, на Майдане предков. Тогда, так гласит предание, на праздники предков сюда на Майдан на железных птицах прилетали гости из верхних и нижних миров. Они не стали летать, когда народ перестал бояться грехов, так говорит народ. «Каких грехов?» - спросил он мысленно кого-то. И тут же подумал, снова пробежав медленно все предания: «Кто-то ходит рядом, наблюдает, вдруг вторгается в жизнь, все меняет и затаивается на некоторое время. Но кто тот «кто-то», неужели Бог? Или это другая какая-то сила?» Он открыл глаза. Великое небо молчало. Но в этом уединении, когда только Бог, небо и горы могли его слышать, он ясно понял, что не избежать народу второй трагедии, что федералы вернутся, и будет вторая бойня гораздо бесчеловечней первой. Еще до первой войны, он вспомнил, Хаси говорил: «Велика Россия, но чеченцу тесно в ней. Поэтому надо выходить. Народ наш не хочет выходить из России и там, в центре, не хотят нашего выхода, но московские кукловоды подали нам эту идею и мутят для своих целей. Мы понимаем их игру, но делаем вид, что ничего не понимаем. Мы решили переиграть их в игре и оставить с носом». - «Хаси и остальным кажется, что переиграли московских кукловодов. Нет, Хаси, не переиграли. Куда деться народу, в орлов, что ли, превратиться? - вздохнул он, следя за виражами орла, и тут же подумал, - но и орлам тесно в нынешнем мире, прожорливый и голодный человек добрался и до неба».
Он еще полежал часа полтора, все думая и думая, потом встал, заседлал Бунчука и поехал домой. В пути он вдруг увидел справа от себя, низко летящего над оврагом, орла. Орел и человек смотрели в глаза друг другу. Дени улыбался орлу, но орел смотрел серьезно. Вдруг орел отвернул и полетел назад.
«Хороший знак, к тебе спустился орел», - сказал Даймон.
Приехав, он привязал коня к стойке у ворот Паты, чтобы Дага побеспокоился о нем и пришел домой. Дома были мать и Зуми. Зуми вошла вместе с ним в его комнату и заговоршицким тоном объявила:
-Я ездила и сегодня к Банате и узнала, что на днях ее будут сватать очень достойные люди.
-А я из вернейших источников знаю, что она откажет, - ее же заговоршицким тоном сказал Дени Зуми.
-Как, откуда? - удивилась Зуми.
Дени показал пальцем на потолок, подразумевая небесную канцелярию. Зуми засмеялась.
-Ах, зачем нам эта статья, брось ее, - с досадой сказала она.
-Как допишу, сразу брошу, - сказал Дени.
-О, что с тобой делать, - сказала Зуми.
-Накормить, страшно голоден, - сказал Дени.

Под вечер он сидел на валуне. Все тот же шар солнца, багровый и тяжелый, спускался к хребту. Даймон сказал свои старые мысли: «О, Солнце, о, Громада, служащая крошкам!» На всех полях сознания душа искала истину и не находила ее.
Подковылял Борзик, поглядел на него секунд десять, потом поскулил и ткнулся лбом в его колено.
-Я уже говорил тебе, что глупо жаловаться на двуногих. Под таким широким лбом, как твой, должны кипеть нормальные мысли. На дураков обижаться, Бога гневить. У двуногих, брат, не только нет мозгов, но, очевидно, нет и того места, откуда они должны расти.
Борзик, кажется, был доволен, как Дени безжалостно высек своих собратьев. Он улегся у его ног и перестал скулить.
Ночью, отчаявшись призывать сон явиться и окутать его в «пуховую» шаль забвения, глядя в окно на звездное небо, он отдался этому вечному проклятию образованного человека: думать, думать и думать, искать эту мифическую истину, подозревать ее за каждым зигзагом мысли. «Да, душа человека способна объять необъятное, мыслить бесконечное, но почему и для чего Творцом она заперта в небольшой сгусток материи весом в пять-шесть пудов? Для чего это крохотная скорлупа-тюрьма, пусть и временная, для необъятной души? Не для того же Творец запер необъятную душу в крохотную скорлупу, чтобы потом, освобожденная, объяв мириады галактик, радость ее была велика. Зачем ему это? Или другая тайна скрыта в плене души? Нет и нет ответа. Но одно ясно, как бы далеко и высоко не улетала душа, пока жив человек, одной ниточкой она будет связана с Землей». Вот и теперь душа его была далеко-далеко, высоко-высоко, упоительно и восторженно созерцала бесконечные заросли звезд, и при этом продолжала думать о планете Земля, беспокоиться за ее судьбу, за судьбу народа.
«Завтра снова поеду на Майдан предков. Смелее надо разобраться с небом», - вдруг заключил он, и тут же почувствовал, что сон приближается.
«Да, что-то не то в королевстве планета Земля» - сказал ему вдогон Даймон, когда сон увлек его в сияющую бездну.
На следующий день ближе к обеду он опять поехал на Майдан предков. Сегодня он захватил бурку, во-первых, потягивало холодным ветерком, во-вторых, полежать, завернувшись в бурку, куда удобнее и теплее. Он приторочил бурку к задней луке седла и поехал.
-Ваши, Бунчук хорошо ходит? - спросил Дага, державший коня под уздцы, пока он приторачивал бурку.
-Как стальная пружина, твои заботы превратили его в джина, - ответил Дени.
Дага засиял, похвала дяди, которого он любил, была для его сердца целебна.
-Я и Дауд крали у всех сахар и кормили его.
-Добровольно, значит, не давали, - засмеялся Дени.
-Много нет. Только Деца отдавала все. Мы кормили, я знал, Ваши, что ты вернешься, - сказал Дага те же слова, которые сказал в первый день их встречи, и голос его сорвался, он спрятал свое лицо за голову коня.
-Ну, вот и все, - закончил он приторачивать бурку. -Я вернусь до темноты, - сказал он и сел.
Борзик и сегодня, как и вчера,  проводил его до пешеходного моста.
И нынче мелькали в кустах облепихи платки женщин и девочек, и разносились их голоса в чистом воздухе. Сегодня он не торопил Бунчука, ехал прогулочной иноходью.
У родника он сошел с коня, попил воду, дал попить и Бунчуку, спокойная езда не разгорячила его и пить было не опасно для его здоровья. Ведя в поводу коня, он поднялся на плато, снял бурку, разнуздал Бунчука, накинул ему повод на шею, связал его с одним пучком гривы и задумался: «А вдруг уйдет?» Но тут же решил, что Бунчук не способен на мелкое предательство, да и девственная, нетоптаная травка Майдана вкуснее той, что он щиплет там, вместе с другими животными.
Он походил по плитам Майдана.
Потом накинул Бурку и лег на спину. «Тепло и удобно в бурке», - подумал он и сквозь прищур глаз посмотрел на солнце. «Все-все ты могло бы рассказать мне об этом Майдане, кто праздновал, как праздновали, и точно ли летали с верхних и нижних миров на эти праздники на железных птицах другие люди, как об этом твердит народ в своих преданиях. Да, ты могло бы рассказать мне все, но для молчания, видно, у тебя есть свои причины. Да к тому же ты такая громада, если ты заговоришь, горы рассыпятся», - думал он.
Он отвел от солнца глаза и стал смотреть в небо. Орел, которого не было в небе, когда он поднялся на плато, уже плавно кружил в вышине, он долго, завидуя его свободе, следил за ним.
Он как будто задремал, но задремала у него оболочка биополя, ядро же мыслило, как будто еще плотнее и энергичнее. Он вспомнил про шары. «Несомненно, то были инопланетяне, - твердо сказал он, или, как ему показалось, сказал кто-то другой в нем. - И летают, и летают, давно летают вокруг нас. А на Земле то здесь, то там - моры, засухи, голод и войны. Все видят, но палец о палец не бьют, чтобы избавить человечество от этих напастей. А только летают. Почему не бьют палец о палец? Ведь при их мощи скоро можно было бы обустроить и облагородить планету. А всякой ерепенящейся сволочи завязать узлом хвост. Неужели они не братья нам? Но ведь и не враги. Будь они нам врагами, что им стоило б тихо усыпить человечество и владеть планетой без лишних едоков? Да, летают и летают вокруг и все знают о народах, и о чеченцах знают все, и чеченцы, старейшины их, что-то или многое знали о них. Именно поэтому старейшины и делали эти странные пророчества, которые сбываются. Ведь они говорили, что советская власть просуществует семьдесят три года и сменится за столом. А один шейх вначале войны послал письмо Сталину с коротким известием: «Смело продолжай войну, ты ее выиграешь». Сталин вызвал шейха в Кремль, побеседовал с ним, дал ему машину, личного шофера. Правда, когда депортировали народ, выслали и шейха, хоть и везли его в Азию в пассажирском вагоне, а не в товарняке, как остальных, но все-таки выслали.
Но был еще один странный шейх, Кайк Ибрагим. Когда немецкая армия подходила к Тереку, он объявил народу, что немцы Терек не перейдут. Его арестовали, и следователь задал ему один единственный вопрос: «Перейдут немцы Терек?» Кайк Ибрагим ответил: «Нет, Терек немцы не перейдут». Его посадили в одиночную камеру и держали до того дня, пока немцы не начали отступление от Терека. Кайк Ибрагима в этот день повели на допрос, и следователь сурово объявил ему: «Немцы перешли Терек; молись своему Богу, ты закончил свои земные дни». На что Кайк Ибрагим ответил: «Немцы Терек не перешли, а отступают». Следователь был удивлен и сказал: «Ты прав, немцы отступают, и ты свободен. Только не делай больше никаких пророчеств, а занимайся насущным хлебом».
-Разреши мне сделать последнее пророчество, - попросил Кайк Ибрагим.
-Делай свое последнее пророчество, - разрешил следователь.
-Люди заката сейчас проиграют войну, но через шесть-семь десятилетий они начнут новую войну и выиграют ее, - сказал Кайк Ибрагим.
Следователь расхохотался.
-Вот это твое пророчество, шейх, не сбудется никогда, слышишь, никогда! - сказал он, - к тому времени на Земле будет полный коммунизм, и никто ни с кем воевать не будет. Иди и не пророчествуй больше.
Много странных преданий летает над Аргунским ущельем, но одно предание поражает воображение - это вознесение на небо еще не родившихся младенцев. Кто-то веками, а может, и тысячелетиями уносил из чрева Аргунских женщин младенцев. Женщина на шестом-седьмом месяце беременности, радостно слушая свое дитя, шевелящееся под сердцем, ложится спать, а утром встает с пустым чревом. А главное, никакого горя, никакой паники ни у матери, ни у родственников, напротив, мать поздравляют: ты благословенна среди жен, ангелы вознесли твоего ребенка в рай, теперь у нас на небе есть свой защитник. В сущности, грандиозный и фантастический факт, но как спокойно народ повествует об этом: это случилось в тот год, когда у бабушки Баянт, Курбики ангелы взяли из чрева младенца, или: это случилось в тот год, когда у Асмарт, тети Бикату, был взят из чрева младенец - и т.д. и т.д.
И мать так спокойно говорила об этом факте.
«О, какой грандиозный факт! - подумал он. - Но точно ли младенцев уносили ангелы, а если…» - он не договорил мысль, воображение его остановилось на инопланетянах. - «Но, может, они и есть ангелы, - по-другому договорил он свою мысль. - Может, младенцев забирали инопланетяне?» Он испугался этой мысли, но эта же мысль родила на самом горизонте его души смутную, слабую надежду, надежду чего? Этого он пока не знал умом, тут работала только интуиция.
Он открыл глаза; солнце было у последней четверти неба, чтобы увидеть его, ему пришлось запрокинуть голову. «А, спешишь на ночлег, Чудотворец, - сказал он солнцу. - Хорошо, и я поеду к своему ночлегу». Он встал, свернул бурку и направился к Бунчуку, щипавшему в стороне травку. Бунчук поднял голову и тихо заржал ему навстречу. Он подал коню на раскрытой ладони три кусочка сахару, и пока тот грыз их, приторочил бурку. Он еще раз посмотрел на солнце, поискал на небе орла, не нашел его.
«Странная мечта, - сказал Даймон, когда он, спустившись с плато, ведя Бунчука в поводу, одолевал противоположный подъем. - Странная мечта, - повторил Даймон. - А впрочем, кто поймет человека. Ведь неспроста же говорят философы, что не человеческая душа фрагмент бесконечного неба, а напротив, бесконечное небо фрагмент человеческой души. Может, от этой жуткой бесконечности души и нет покоя человеку. Да, странная мечта».
Только теперь, после слов Даймона, Дени понял, что за смутная мечта зажглась на горизонте его сознания, когда, рассуждая о младенцах, забираемых ангелами из чрева матерей, факт этот он связал с инопланетянами. Теперь эта мысль увлекла его. Но через некоторое время, когда он уже сел на коня и ехал, его развлек орел, он, как и вчера, летел низко и смотрел на него. Дени четко видел его мужественные глаза. Он подумал, что орел где-то отдыхал и проморгал его отъезд и вот прилетел провожать его. Ему стало тепло на сердце от этой мысли. Он с детским озорством, вызывая орла на соревнование, толкнул Бунчука, и тот застрочил по тропе во всю свою иноходь. Но орлу, видимо, стал смешон их вызов, он круто отвернул вправо и полетел назад, а Дени только заулыбался ему вслед.

Он заехал к Аций, поручил коня Дауду; посидел некоторое время с Дади, пока тот не стал готовиться к вечернему намазу; поужинал, поучаствовал в обычных семейных и житейских разговорах; повозился со своим тезкой, и Аций привез его домой.
Чтобы сделать приятное матери, он перекусил, хотя был сыт, потом прошел к себе, прилег на диван и тут же уснул. Он проспал часа два. Когда проснулся, керосиновая лампа тускло освещало комнату: фитиль нагорел и пламя маленьким рожком светилось только на одной стороне. На дворе было темно; он посмотрел на часы, они показывали около десяти.
Он вышел в сени и приоткрыл дверь в комнату матери.
-Дени, это ты? - окликнула мать.
-Я, - отозвался он. - Я сейчас, только ополосну лицо.
-Я постелила тебе в спальне, не захотела тебя будить, ты так сладко спал.
Слова матери теплой волной прошли по его сердцу, она разговаривала с ним тем же тоном, каким разговаривала в далеком детстве. Он никогда не был против этого тона, ибо у матерей (даже у строгих чеченских матерей) другого тона в любом возрасте их детей не бывает.
-Я сейчас зайду, - повторил он и вышел во двор.
Долго умывался холодной водой, лаская в сердце тон и слова матери.
Он вошел к матери и засиделся у нее, пока мать не сказала:
-Иди, иди, уже поздно.
У себя читал, не допуская на главное поле сознания те мысли, которые требовали какого-то скорого решения.

Проснулся поздно. Много разных снов пробежало этой ночью по горам и долинам его души; он снова закрыл глаза и попытался вспомнить их и связать в одно полотно. Но из этого ничего не получилось, и он встал. У матери была Пата, ее голос он услышал, только вступил в сени, он хотел выйти во двор, но донесшийся голос матери остановил его.
-Две ночи я вижу какие-то страшные сны, и они пугают меня, - говорила мать. - И слабость в теле сегодня, после утреннего намаза у меня закружилась голова, и я чуть не упала.
-Деца, ты устала, скоро в доме закружится молодая, ты успокоишься, и все будет хорошо, - подбодрила Пата.
У него сильно сжалось сердце, это не было представление для него, чтобы он торопился с женитьбой, мать не могла знать, что он стоит в сенях, да и интонации голоса были неподражаемо естественны. Он вышел во двор, умылся и ждал Пату. Наконец она вышла.
-Деца немного приболела и давление высокое, но я думаю ничего страшного, попроси ее, чтобы не вставала дня два, ей надо полежать, - сказала Пата. - Я пошлю Дагу вниз за Зуми.
-Хорошо, пошли, - сказал Дени и пошел к матери.
Войдя к ней, он подошел к кровати и положил ладонь на ее лоб, мать слабо улыбнулась, закрыла глаза и долго молчала.
-Какая у тебя, Дени, целебная рука, мне уже стало легче, - сказала мать.
Вдруг она тихо засмеялась. Он не спросил, чему она смеется, понимал, что мать находится в воспоминаниях, что-то хорошее вспомнила из прошедшего.
-Помнишь, как ты в детстве, только я пожалуюсь на ломоту в спине или боль в ногах, горячо начинал меня лечить? - заговорила мать, она не стала продолжать, но улыбка не гасла на ее губах, она в воображении досматривала те далекие картины. Он все помнил, помнил, как она, чтобы успокоить его, обхватывала его, крепко прижимала к себе и, смеясь, твердила:
«Все, все, хватит, я выздоровела»  и чтобы убедить его, вскакивала и начинала танцевать.
Приехали Аций и Зуми. Зуми сразу начала хлопотать у постели больной.
-Да со мной ничего серьезного, легкое недомогание, к вечеру пройдет, - говорила Дагмара.
-Конечно, ничего серьезного, нам и шуточное в этом плане не нужно. Ты полежишь день-два, - успокаивала Зуми. - Аций поедет за врачом.
-Нет, нет, не надо, - сказала Дагмара.
И опять, когда выходил, он услышал как мать, как прежде Пате, говорила Зуми:
-Сон один вижу, он мучает меня.
-Ах, Деца, я каждую ночь вижу целую охапку странных снов, их же рисуют шайтаны и джины, чтобы пугать нас, - отвечала Зуми. - Не обращай на сны внимание.

К общей радости, Дагмара через день поднялась. А на следующий день Дени снова поехал на Майдан предков, выехал рано, еще до восхода солнца, и торопил Бунчука.
«Какая странная мечта, - заговорил Даймон, когда он, спешившись у родника и ведя в поводу Бунчука, поднимался на плато. - Какая странная мечта, вызвать на контакт инопланетян. О, люди, на какие только чудеса и безумие не способны вы. Кабы не ваше буйное безумие, жил бы я спокойно и припеваючи в прекрасном городе Грозном. Но вы и сами не живете и нам, Даймонам, вечно портите жизнь».
Дени слушал Даймона, его интересно было слушать, но не это было нынче главное для его сердца. Он отпустил попастись Бунчука, завернулся в бурку и лег на каменную плиту помоста, приладив, как изголовье, невысокий камень. Солнце поднялось выше хребта саженей на десять и с любовью смотрело на горы. И приветствуя Солнце, и облетая дозором свои владения, кружился уже в небе орел. На всех полях сознания в разных одеяниях с разной энергией теснились толпы мыслей. И каждая толпа мыслей стремилась пробиться в центр, на манеж сознания. А он из-под козырька картуза, сощурившись, смотрел на солнце и думал все те же старые мысли.
«Мои предки, которые когда-то собирались на этом Майдане, Богом считали не тебя, - говорил он Солнцу, - а они мыслили и почитали тебя, как самое чистое творенье Бога, они считали тебя одним из замков Бога. И, глядя в твои чистые очи, они молились Творцу, как христиане молятся на иконы. Ты для моих предков было небесной иконой. Это потом, глашатаи новых религий, чтобы дискредитировать, заузить и укоротить дух моих предков, назвали их солнцепоклонниками, хотя они, молясь на тебя, в душе имели ввиду того, кто сотворил тебя. Но и ты не только огонь, нет, не только огонь, ты духовно. Ты горишь, не сгорая, именно потому, что духовно. Да, ты огромно, полтора миллиона километров в диаметре, и если бы ты не было духовно, как могло бы ты, такая громада, трудиться на мелочи, ведь все, что тебя окружает - эти планеты, кометы и я, не составляют и один процент твоего веса. Нет, ты духовно, мыслишь что-то большое, поэтому ты и горишь, не сгорая. Нет, не верю я, что ты большая гора горящей материи. И еще, но это только между нами, Великое светило, все чудится мне, что ты поло внутри, что внутри тебя много царств или одно великое царство, и там текут реки, дышат могучие океаны, хотя наружно ты и горишь сумасшедшим огнем. О, как много я дал бы, чтобы проскакать на Бунчуке по твоему внутреннему царству. Ты не смеешься надо мной, Великое светило? Верю, что не смеешься. Ведь и человек не мелочь во Вселенной, совсем не мелочь. Ты, наверное, и горишь для человека, потому что знаешь, что он не мелочь во Вселенной, потому что мислит тебя и всю Вселенную и Творца бытия. Но, видно, тебе надоели эти азбучные истины».
Камень, выбранный для изголовья, был неудобен, он встал, поискал, нашел более плоский. С головой укутался в бурку и лег набок, подложив под голову новый камень. Странно сказать, в душе его стояла детская обида на Творца, который при такой жадной страсти с его стороны, не открывает ему тайну, не присылает никого, ни ангела, ни инопланетянина.
Он спал и не спал. Он слушал горы и небо. Только в горах, в окружении вершин, думающих не о земном, а о вечном, когда все человечество со своей злобой и суетой где-то там, человек слышит и видит Бога. О вечности, а значит, и о самом сокровенном, что есть в человеке, говорят только горы, звезды и солнце. Только в таком одиночестве человек понимает великую работу Ее Величества Вечности.
Да, да он прибыл сюда с этой мечтой, эта мечта горит у самого корня его сердца. Человек всегда мечтает знать тайну своего появления среди звезд. Человек вопрошает своего Творца, когда он пишет мудрую книгу, когда он идет сеять и когда он идет убивать себе подобных. Всегда человек жаждет познать тайну своего появления среди звезд. Не хочет человек быть слепой ничтожной пылинкой во Вселенной, которая однажды вспыхивает для боли, страдания и суеты, и скоро - о, скоро! гаснет, оставив короткий, зыбкий след. Никогда не мирился человек с нищенской духовной похлебкой. «Смирись, гордый человек!» - восклицал великий  писатель. Но как по-детски наивны эти слова. Как может смириться тот, кто ищет истину, как может покоиться тот, кто идет. Человек хочет всего! Он хочет быть сыном у своего Отца, а не глиной в руках слепой судьбы. «Дела, Господи, вызываю тебя, пусть не ты придешь, но есть же у тебя более могущественные сыны, чем мы. Нам нужна помощь. О, как нам нужна помощь… подмога». Он долго прислушивался, остановив мысли и картины воображения, он ждал голоса. Но Вселенная молчала. Молчал и оракул, который сидит на перекрестке духовных и материальных миров каждого человека. Он повторил все мысли и свою мысль-молитву. Но не приходил голос. Молчало высокое небо. Как и тысячи лет назад, оно было готово принять молитвы и вопросы миллионов человеческих сердец и безмолвно, не давая ответов, глядеть в вопрошающие глаза. Но вдруг ему почудилось, что кто-то зовет его, окликает. Как бы электрический ток пронзил его. Он прислушался всем телом, потом, не выдержав, откинул бурку и сел. Светило солнце, в стороне спокойно пасся Бунчук; и орел по-прежнему кружил в вышине.
Он снова лег, укутавшись с головой. И все та же детская обида стояла в сердце: так страстно молился, а небо не отзывалось, никто не прилетал ни с верхних миров, ни с нижних. Он уснул крепко. И во сне он слышит голос, и голос как будто шел от камня, который лежал в его изголовье:
«К чему суетиться, будь покоен, как я. Суетой и беготней не добудешь мудрость. А ведь только она - мудрость, и есть благо. Пусть суетится то, что создано для суеты. Я, например, спокойно наблюдаю, как кружится и вертится Вселенная. И в этом, скажу тебе без ложного стыда, истинное величие моего духа. Только прими этот космический марафон, только заразись им, завертишься, закрутишься и ничего не поймешь. Ты вот думаешь обо мне: вот он тут лежит в бездне времени и у него бездна знаний, он, дескать, старейшина земли, много видел, дал бы мне из своей сокровищницы. Но что я могу дать, кроме правильного совета. Ни один мудрец не может вытащить, как монету, истину и подать другому. Он может только указать правильный путь: вот иди, друг, этой дорогой и придешь к тому, что ищешь. Ты говоришь, что я слышал твоих предков, может, и слышал, ты говоришь, что сюда летали из верхних миров, может, и летали. Я не держу в памяти все это. Для меня все ничто, кроме покоя. Вот тебе мой совет: стань, как я, сыном покоя».
И голос камня растаял. Не было спора, голос камня был мудр, но он не успокоил горящее сердце. Сон его продолжался, он видит гармонию звезд и обращает к ней страстную молитву и верит: вот-вот разверзнется бездна, и явятся ангелы и люди. Но не рвется гармония, не разверзается бездна, и не приходит никто.
Но сон продолжается. Он видит себя, видит, что он стоит на плато и держит руку на гриве Бунчука, собираясь сесть в седло, но вдруг видит, что кто-то идет к нему. Этот человек идет к нему очень легкой походкой, как будто и не касается земли. Человек подошел и остановился на расстоянии трех шагов.
Это высокий стройный мужчина, с очень правильными чертами лица, на губах его легкая улыбка, глаза горят умом. Одет по-европейски: темный костюм, светлая сорочка, галстук.
-Ты жаждешь посмотреть небо и встретить там своих братьев? Хорошо. Будь здесь… А теперь прощай, я спешу. - И мужчина поворачивается и уходит туда, откуда появился. Дени все хочет спросить: когда ему быть на Майдане? Он не расслышал, хочет уточнить, но слова нейдут из него, не рождаются. Он идет следом за незнакомцем и вдруг, видит впереди шар, большой, матового цвета. Мужчина оглядывается и говорит: «А вот и мой конь, конечно, ему не сравнится с твоим Бунчуком. Но от звезды до звезды он бегает и в пути не подводит». Мужчина поднимается в шар, оборачивается, поднимает руку, как будто бы отдает честь, шар вспыхивает, превращается в горящий стог, поднимается и тут же уходит в небо, оставляя за собой широкий серебряный шлейф.
Дени, стоит, смотрит вслед. Шар давно утонул в бездне неба, растаял и молочный след за ним, а он все стоит и глядит.
Вдруг он пробудился, как будто пронзенный иглой, уже был вечер, солнце ушло, он спал долго. Он вскочил и жадно вперил взор в небо, куда только что канул блестящий шар с незнакомцем. Небо было полно звезд и прежней тайны, но там не было никакого шара, ни следа от него. Дени оглядел плато, в стороне спокойно пасся Бунчук и кругом все прежнее. Как за минуту до этого он стремительно вскочил, с той же быстротой он снова лег и закутался в бурку. «Нет, нет, это был не сон, - убеждал он себя, - если это и был сон, то это был такой сон, который превосходит явь, это была явь потусторонняя. Такая ясность образов в обыкновенном сне, сотворенным блуждающим подсознанием, не бывает и невозможна. Ведь я ощутил и запах его духов, а сон обыкновенный запах духов не передает». Вдруг ему пришла мысль: если что реально было, то Бунчук должен был почувствовать и испугаться. Он встал, пошел к коню, Бунчук тихо заржал ему на встречу. Он, гладя, пощупал шею коню, отпустил подпруги, пощупал спину под седлом: «Если бы что-то было, конь испугался бы и обязательно вспотел». Сделав это грустное заключение, он вернулся и лег в прежнюю позу. «Наше подсознание - хитрая кузница. О, там сидят искусные кузнецы. Те мысли, которые человек думает, когда он бодрствует, и часто не додумывает до конца, кузнецы подсознания достраивают, доковывают, доводят до кондиции, а потом во время сна, когда контроль сознания ослабевает над душой, выпускают корабликами, и душа созерцает их и запутывается. Я страстно хотел прекрасного сна, и мое подсознание услужливо соткало его для меня. А я чуть было не поверил, что меня посетили дети другой планеты. Пора, брат, знать азбучные истины о законах человеческого духа», - говорил кто-то в душе.

Грустя и смеясь над своим ребячеством, ехал он домой. Подъезжая к броду, подумал: «Ну что ж, заутра двинем рать на прекрасную Банату и заживем обывателем на родной Земле. Небесные пусть живут на небесах, земные на грешной Земле».
-А, старый воин, ну пошли домой, - сказал он Борзику, который встречал его у берега.
Дага поджидал его. Дени сошел у ворот с коня и отдал ему повод.
-Ты задержался, ничего не случилось? - с тревогой в голосе спросила мать, когда он вошел к ней. Она сидела на диване за вязаньем.
-Просто уснул. В одном месте была хорошая латка травы. Пустил на эту латку Бунчука, завернулся в бурку, лег и уснул. А когда проснулся, был уже вечер, - сказал Дени, - ты как себя чувствуешь?
-Слава Богу, недуг оставил меня, видишь, я уже вяжу твои чулки.

После ужина он прилег на диван у ног матери, подогнув колени и подложив обе ладони под щеку. Он не думал ни о чем серьезном и скоро уснул, а когда проснулся глубокой ночью, под головой была подушка, а тело укрыто шерстяным пледом. Он знал, что там в его комнате для него приготовлена и постель, но остался здесь на диване и вскоре снова уснул.
На следующий день вместе с Аций заехал к Дени их однокашник Кюра.
-А, путешественник! - вскричал Кюра, обнимая Дени.
Сидели. Говорили. Вспоминали юность.
-Так ты все чабануешь? - спросил Дени.
-Все чабаную, я родился чабаном, - улыбаясь, ответил Кюра.
-Где стоишь?
-У башни абреков, приезжай с ночевкой, таким шашлыком угощу тебя, долго будешь помнить, - звал Кюра.
-Приеду, может, даже сегодня, - обещал Дени.
-Ну, тогда я поехал, надо заехать в магазин, купить соли, муки и прочего, что необходимо чабану. Я жду тебя, - сказал Кюра.
-Ты и при федералах чабановал?
-И при федералах, и при боевиках, я всегда чабан. Ты не поверишь, но представь себе - и федералы, и боевики любят шашлык, - засмеялся Кюра. - А от гнева летчиков я спасался просто: сшил из нескольких простыней одно полотно, нарисовал на нем овцу и растянул это полотно на земле. Не бомбили и не обстреливали меня.
Все засмеялись.
-Остроумно, - сказал Дени.
Кюра и Аций уехали.
У Дени уже мелькнула мысль: сказать матери, что едет с ночевкой к Кюре, а поехать с ночевкой на Майдан предков. Тот сон, тот мужчина, который явился ему во сне, не отставали от сердца. А вдруг…. Да, а вдруг был не чисто сон, не труд и ткань подсознания. Опять он зацепился за слабую надежду и, присев на валун, думал, перебирал, обижался на Бога, обижался на предков: ведь и они не могли бесследно исчезнуть из бытия, полностью перейти в ничто.
Так думало одно поле сознания, а соседнее с ним откровенно смеялось над его надеждой, над его ребячеством. И ко всему этому прибавил свою соль и Даймон.
«А по мне, лучше заутра двинуть рать на прекрасную Банату», - сказал он.
И все-таки надежда, которая, как известно, умирает последней, победила. Под самый вечер, объявив, матери, что едет к Кюре, одевшись потеплей, он поехал на Майдан предков. Когда поднимался на плато, думал: «Да, ребячество, но кто не ребенок, разве Бог не ребенок, не будь в нем больше детства, чем мудрости, разве он соткал бы звездное небо. И Бог ребенок, и я ребенок - да и все, кто-то больше, кто-то меньше».
Долго созерцал он звездное небо, а потом, отпустив Бунчука, завернулся в бурку и лег. И с ним случилось то, чего он не ожидал: скоро напал на него глубокий сон, и без сновидений проспал он до самого утра. Он не слышал, как несколько раз подходил к нему Бунчук, как однажды побил и копытом о плиту, чтобы разбудить его.
Его разбудило солнце. Когда он открыл глаза, солнце сидело на горе и улыбалось. Он тоже сел. И тут же с грустью подумал: «Опять никто не прилетел ко мне ни из верхних миров, ни из нижних», - и засмеялся. Он смеялся над собой, над своей душой, в которой так часто разверзалась светлая бездна надежды. Он посмотрел на солнце, вскочил, с хрустом потянулся. И что-то поэтическое, высокое и радостное со звоном ударило по его сердцу. Он вскинул руки навстречу солнцу и вскричал:
-Эй, приветствую тебя, великое Светило! Я ждал встречи с инопланетянином. А ведь инопланетянин это ты! Ты единственный инопланетянин, кто не занимается ни глупостями, ни мистикой, ни мифами и прочей ерундой. Ты ходишь по небу и улыбкой своей светишь миру. Эй, Светило, как прекрасна твоя работа! Ты не жалуешься на судьбу, ты никогда не повесишься, ты никогда не застрелишься, ты не лжешь ни себе, ни миру. Ты единственный инопланетянин, ты настоящий рыцарь! Эй, как когда-то мои предки, я исполню в твою честь жаркий танец. Эй, смотри! - И выкрикнув слова, которыми горцы вдохновляют себя в танце: «Хорс тох!» - пустился он в пляс. Сказать, что Дени охватило вдохновение, или что он впал в экстаз - ничего не сказать, это было неземное вдохновение. Он вообще с детства славился талантом танца. Родственницы всегда просили его подарить им танец. Сегодня в нем горела смесь ада и рая, всемирное тяготение отключилось от него, он не ощущал своего тела, одна душа его носилась. Если бы кто увидел, с какой быстротой, останавливаясь после каждого круга перед Солнцем, он точил ноги о плиту, вскрикнул бы: «Это дьявол безумствует!» Он носился по кругу и выкрикивал: «Хорс тох!» И чудилось ему, что все его предки сидят по горам и тоже выкрикивают: «Хорс тох!» Этой страсти Дени не выдержал и Бунчук, он заспешил к Дени, вскочил передними ногами на плиту, и стоя в этой позе, как цирковая лошадь, стал качать головой. Дени принял поведение Бунчука как должное, какой друг не будет хлопать, когда танцует его друг. Дени дал фантастический туш и Бунчуку, вонзившись перед ним, потом бросился снова к Солнцу и снова к Бунчуку, выкрикивая: «Хорс тох!» Его крик отдавался эхом в горах. На одном вираже Дени подхватил бурку, накинул ее, взлетел в седло! Бунчук вскочил на трибуну и завертелся; потом конь и всадник спрыгнули с трибуны. Дени сорвал с головы картуз, проскакал вокруг Майдана, на втором круге удержал против Солнца, пляшущего под ним, Бунчука и крикнул Светилу: «Эй, инопланетянин! Свети подлунному миру. Я не понимаю твоей щедрости, но раз ты это делаешь, значит, так и нужно!»
Он был и серьезен, и смеялся над своей мечтой, над своим мальчишеством, и пляшущий под ним Бунчук, как будто говорил: продолжай озорничать, мой друг, я, мое сердце и мои копыта к твоим услугам. Он еще раз отсалютовал Солнцу и поскакал к спуску. На середине спуска он сошел с коня и повел его в поводу, и так, не садясь, он поднялся на подъем и продолжал идти пешком. Теперь у него был вид человека потерпевшего полное фиаско в серьезном деле, но переживающий свое фиаско с легкой иронией над собой. «Кто радуется небу, тот познает судьбу», - еще не сдаваясь, словами Конфуция хотел он оправдать свое мальчишество. - «Да, да, ты, Конфуций, великая голова, мечтал соединить путь предков и потомков и, связав два пути - небо и землю, сделать род людской счастливей. И я того же хотел. У тебя, возможно, получилось… или получится, а у меня нет. Ни верхние меня не услышали, ни нижние. Ну что ж, обломаем романтическому сердцу его романтические крылья и заживем требуховцем».
«Наивернейшее решение», - похвалил Даймон.
Вновь появился орел, он парил рядом и смотрел на Дени строго и насмешливо.
-Хорошо, хорошо, я понял тебя, - сказал Дени орлу, сел на коня и поскакал. Орел круто развернулся и полетел к себе, в свою вотчину.

Дома его встретила Зуми.
-Помни, день приближается, - подняла она палец и засмеялась.
-Помню, - ответил Дени.
-Помни, завтра последний день, - подняла она палец, внимательно заглядывая Дени в глаза. - Что-то тебя мучает, Дени, Деца тоже беспокоится, - сказала Зуми.
-Прекрасная Баната и больше ничего, - отшутился он.
Зуми засмеялась.
-Ох, Дени, статью можно закончить и раньше.
-Никак не получается.
Зуми посмотрела внимательно.
-Но чем-то ты опечален, Дени, не только Деца, но и я вижу, - сказала она.
-Я же сказал, чем, - засмеялся Дени.
-Дай Бог, дай Бог, я схожу к Пате и вернусь.
-Ночуй сегодня здесь, я поеду к Кюре, я обещал ему, - сказал Дени.
-Хорошо, - ответила Зуми. И снова внимательно посмотрела на Дени.
Под вечер он ходил по двору, поджидая Дагу с Бунчуком. Солнце садилось. Он остановился против него и спросил мысленно: «Неужели ты горишь для человека? Но человек - поросенок, он не хочет жить по своему статусу. Другая жизнь цвела бы на Земле, если бы человек мыслил и жил по своему статусу. Но если ты горишь, Великое Светило, чтобы в лесу ревел олень, орлы летали над горами, и в роще соловей свистал, то гори, гори, гори».
«Ха, ха, ха! Поросенок. Отлично», - засмеялся Даймон.
Дага привел Бунчука. Он надел теплую куртку с капюшоном. Мать вышла провожать.
-Я вернусь завтра до обеда, с тобой будет ночевать Зуми.
-Дени, темнеет быстро, дорога… - мать не договорила.
-Да ведь недалеко, я доеду скоро, - успокоил он мать.
Он, точно доехал скоро. Когда он спустился к роднику и, спешившись, стал подниматься на плато, ведя Бунчука в поводу, тело его стало наливаться горячей энергией.
Он дошел до плит, надел бурку, готовился, как и вчера, лечь, но вдруг передумал. Он взял Бунчука коротко под уздцы и глянул в небо: необычайная гармония звезд раскинулась в небе, а за ними чернели бездонные провалы. Вся душа его рванулась туда. Она, безумствуя во вдохновении, обхватила Вселенную и стала вопрошать бездну. Он звал к себе и всех пророков и всех предков. Он жаждал всех страниц прошлого и всех путей своих предков. Он звал и того, кто сказал ему: «Будь здесь…».
-Я здесь! Ты слышишь меня? Ты, который приглашал меня на Майдан предков? Ведь ты сказал мне: «Будь на Майдане предков». Вот я! Я здесь, я жду тебя! Я хочу подняться к тебе, под свет другой звезды. Не медли! Я не требую ничего сверхъестественного. Подняться к вам мечтали фараоны, пророки и поэты - все на Земле жаждали тайну еще одной звезды и тайну миллионов звезд. Нельзя понять жизнь и Бога, сидя на одной планете, под одной звездой. Да, нам, землянам, сказано через пророков: у вас бессмертные души, умрете, сбросите земную плоть, тогда и откроются вам истина, вечность и пути Творца. А я хочу теперь, еще укутанный в земную плоть, подняться выше, к другой звезде, к другим мирам.
Эй, ты, который говорил мне: «Будь на Майдане предков», ты слышишь меня? Знаю, что слышишь, знаю, что видишь. Тогда спеши, я жду тебя.
В моей молитве, в моем голосе, голоса и молитвы всех моих предков, и не только моих предков, но и всех, всех землян. Человек Земли всегда глядел в небо. В сердцах землян больше неба, чем Земли. И вы это знаете. Предание гласит, что в последние времена вы поспешите на помощь землянам, подадите руку, покажете пути, и у людей откроется внутреннее око, вспыхнут новые мысли и образы и раскуется тяжелый дух Земли. Но это случится потом. Пусть, пусть это будет тогда. А я говорю сегодня: Эй, ты, который говорил мне: «Будь на Майдане предков», я здесь, я жду тебя! Сдержи свое слово!
И стоял человек, и человек ждал. Но странное дело, ждал и конь. Что творилось в душе человека, то же творилось и в душе коня. Бунчук стоял, высоко подняв голову. И он ждал чего-то необыкновенного. Много прошло времени.
И вдруг, что-то изменилось в мире, что-то изменилось на небе и на земле, какой-то импульс пронзил мир. Быстрые черные тучи закружились в вышине, затягивая купол неба,  заслоняя звезды; через минуту набежали со всех сторон ветры, слились в один суровый поток и забили крыльями, и скоро стало темно, как в погребе.
-Давай, давай! Я жду тебя! - кричал Дени в небо, лихорадка борьбы и восторга охватила его. И длинно, голосисто заржал Бунчук, поддерживая своего друга.
И вдруг, гигантская молния-осьминог бросилась на вершины, а вслед за ней великий Архангел яростно, ударом молота, расколол небо. Гром потряс горы, заворчал, осколочно осыпался в низины и впадины между вершинами.
Новая молния-осьминог метнулась в вышине, и опять великий Архангел ударил молотом в колокол неба. И еще, и еще повторилось. И разверзлись небесные хляби, и хлынул потоп.
-Давай, давай, я жду тебя! - кричал Дени, и опять Бунчук голосистым ржанием поддержал своего друга. Бил мокрыми крыльями буйный ветер. С Дени и Бунчука текли холодные ручьи, но и тот, и другой, охваченные высшим вдохновением, игнорировали бунт природы. Человек и конь по-прежнему стояли, ожидая чуда. Небо, наконец, слило на землю весь океан воды, это был тот потоп, который сорок дней и ночей носил ковчег Ноя. Тучи начали бледнеть, распарываться, в полыньях засверкали звезды. Постепенно небо расчистилось, и звездный рай зажил веселой прежней жизнью. А человек и конь все также продолжали стоять, выйдя из потока земного времени и войдя в поток времени небесного.
И вдруг, среди звезд вспыхнула новая звезда. Она постояла несколько мгновений, описала гигантскую параболу, оставляя за собой пушистый белый хвост, и остановилась над вершиной, которая возвышалась над Майданом; потом скользнула по его боку вниз, опустилась в низину, поднялась и поплыла в сторону Дени и Бунчука. Все, что было в Дени от Земли - все остановилось и замерло, только вечная душа созерцала явление звезды. Звезда, рассыпая вокруг себя мириады искр, подплыла к краю Майдана, остановилась и через мгновение погасла,  мерцая лишь слабым серебристым облаком.
Минуту спустя, от звезды отделились две человеческие тени, и они шли в их сторону. Когда тени подошли близко и ступили на плиту, Дени узнал своего знакомого незнакомца, явившегося ему в полусне, в полуяви. Второй тенью была женщина в строгом вечернем платье, с густой прической; в слабом матовом свете, идущем от погасшего корабля, Дени видел блеск ее глаз, и этот блеск был ласковый.
-Написано: стучите и откроют вам. Ты, Дени, стучался настойчиво, пришлось открыть, - сказал мужчина.
Услышав этот голос, он не вздрогнул, не испугался, ему только показалось, что его кто-то сильно снизу ударил по пяткам, он растерялся. Растерявшееся его сердце поправила женщина, она протянула к Бунчуку руку, погладила горбинку его носа и сказала:
-У-у, какой красавец.
Грудной, мягкий голос женщины, в котором был слышен далекий, далекий колокольчик, омыл его сердце и вернул к действительности.
-Бунчук, я думаю, не жаждет, как ты, путешествовать по небу. Пусть Бунчук идет домой, - сказал мужчина.
Дени торопливо подвязал повод к гриве коня, прижал морду Бунчука к груди, слегка оттолкнул его и вопросительно посмотрел на мужчину. Все это он проделал машинально, очень слабо сознательно контролируя свои действия. Мужчина сделал жест, в сторону корабля, приглашая следовать за ним. Он пошел один впереди, женщина и Дени последовали за ним; от женщины шел слабый, но волнующий запах духов. Странно, что он отметил этот факт в такую минуту, когда судьба его входила в величайшее событие. Может быть, цепляясь за внешние мелочи, он хотел погасить в себе пожар паники пред неведомым и страшным путешествием. Очень может быть.
 
                ЧАСТЬ ВТОРАЯ


С корабля был спущен трап в четыре ступеньки; мужчина остановился, пропустил вперед женщину, а потом жестом показал Дени, чтобы он следовал за ней.
В коридоре, кроме женщины, поднявшейся прежде, оказались еще двое в зеленоватых халатах и масках.
-Надо пройти небольшую процедуру, - сказал мужчина. Люди в масках пошли по коридору, Дени понял, что надо следовать за ними. Его ввели в ярко освещенную комнату с двумя креслами, койкой, кабиной. Ловко раздели донага, провели в кабину, на лицо надели маску из прозрачного материала, стыд тоже прикрыли маской. Дверца кабины закрылась, и тут ударили со всех сторон тысячи тонких струй. В кабине под этими колющими струями его продержали несколько минут. Затем вывели, насухо вытерли и нагим посадили в кресло, Дени понял, что это кресло-унитаз. Стыд пожаром пробежал по его спине. «Как! И это?», - вскричало сердце, и теперь он хотел узнать только одно, кто эти люди в халатах, мужчины или женщины. Конечно, это позор и при мужчинах, но при женщинах! Ему подали большую, примерно, двухлитровую кружку с темным напитком; он смотрел на руку, подающую ему напиток: «Слава Богу, это мужская рука», - подумал он, но он хотел уверить себя в этом, точно знать не мог. Санитары вышли. Только он коснулся губами напитка, в нем разгорелась необычайная жажда. Крупными глотками осушил он кружку и пожалел, что так скоро иссяк этот божественный напиток. Но тут вошел санитар и подал вторую кружку с другим уже напитком, но тоже удивительно вкусным. «Должно быть, это роботы, биороботы», - подумал он, все еще пытаясь уменьшить стыд своего позора.
Не успел он толком ни о чем подумать, как у него началось (прошу прощения у читателя) самое позорное извержение кишечника. Он невольно со стыдом подумал: «Неужели вся эта гадость была во мне? Правду говорят ученые,                что основание всех форм жизни - червь. Бог создал червя, а потом на него нанизал все остальные формы жизни. Какая гадость нутро этого червя», - омерзился он на себя. Санитары вернулись, ему дали еще дважды этот вкуснейший и коварнейший напиток. После этого напитка дали другой напиток, который сразу успокоил желудок. Снова он оказался в кабине под этими упругими струями. После его мяли, терли на койке ароматнейшими составами, а затем, посадили в кресло, укутали в огромное мягкое одеяло, начали проверять зубы и что-то делали с ними. «Задние два зуба у меня начали портиться, пусть подремонтируют», - подумал он и разным игривым мыслям, вдруг сбежавшимся на одно поле сознания, глубоко в сердце засмеялся, «Хорошо, что я ногти позавчера остриг, а то бы покрылся пусть не великим, но неприятным позором», - подумал он во второй раз
Его одели в плотное трико, поверх надели сероватые брюки, темный свитер, на ноги мягкие тапочки и повели по коридору. Привели в комнату, освещенную неярким светом, санитар показал на длинный диван, в изголовье которого стояла небольшая пирамида. Он лег на спину, пологая, что надо лечь. Санитар одобрительно кивнул, потом снял маску, быстро наклонился и коснулся губами его лба. «Не робот, не робот, - в восторге вскричало его сердце, - у робота таких мягких теплых губ быть не может и такого порыва тоже не выскажет робот».
Он остался один; некоторое время никто не входил. Потом вошла та женщина, вышедшая к нему на Майдан предков вместе с мужчиной. Он быстро поднялся ей навстречу. В руке женщина, как заметил Дени, держала какие-то небольшие предметы.
-У тебя, Дени, хороший вид, нагни-ка голову, - сказала женщина, улыбаясь, этот грудной голос очаровал его, а ласковый свет, льющийся из глаз женщины, успокаивал.
Дени покорно нагнул голову. Женщина надела ему на шею большой медальон, а на запястье обеих рук  браслеты.
-Вот так, к небу надо привыкать постепенно, - снова улыбнулась женщина.
Вошел и знакомый Дени мужчина.
-Надо хорошо отдохнуть, - сказал он, коснувшись плеча Дени.
-Спокойного неба, - сказала женщина и засмеялась. Они вышли.
«Эта женщина ангел, кто остальные, не знаю», - пролетело в его голове.
Дени лег, рассмотрел сначала браслеты на руках. Рассмотрел и медальон. Медальон был красиво инкрустирован, окошечко у медальона было овальное, под ним двигалась, переливаясь, темная жидкость. Скоро свет в комнате стал меркнуть, осталась одна серебряная мгла. Слуха его коснулась музыка. О, какие дивные, волшебные звуки. Это как дыхание звезд. Никогда на Земле не слышал он подобные звуки. Очевидно, это были те самые звуки, по которым интуитивно тоскуют все великие композиторы. И, может быть, с такой страстью и упоением и пишут музыку, чтобы поймать вот эти звуки. Да, все тоскуют на Земле по таким звукам, и я тоже тосковал. Как хорошо. Сколько гармонии и бездны в этой музыке. Как будто исполняют ангелы и звезды вместе. И музыка унесла его и растворила во Вселенной.
Когда он проснулся, справа он заметил иллюминатор, которого прежде не было, он поглядел в него - на жгучей, как сажа, черноте неба горели и мерцали мириады звезд. На одно мгновение мысль его зашла за мысль, и ему почудилось, что он дома и смотрит из окна на небо. Но секунда пролетела, он все вспомнил, весь свой путь от Майдана предков в корабль и далее. «О, какое черное небо, воистину сажа. Но неужели я далеко от Земли, ведь я уже не в солнечной системе, такого неба в солнечной системе не может быть. - Он порывисто сел. - Но почему меня завезли так далеко? Ведь я никуда не хотел лететь, я только хотел узнать: есть ли братья во Вселенной? А лететь я не хотел. Или хотел? Нет, не хотел. Да, хотел. Но хорошо это или плохо? Если меня быстро вернут, то хорошо, а если нет, то плохо. Это убьет мать, ведь Бунчук вернется один домой. Как я не подумал об этом. Но точно ли я с братьями инопланетянами, не дурят ли и меня джины, как некогда моего деда? - Он невольно засмеялся, представив себя сидящим на коровьей лепешке, а Бунчука, запутавшимся в поводьях. - Нет, нет, это не то, это не шутки джинов, у джина не может быть такого бархатного волшебного голоса, как у этой женщины, и из глаз джина никогда не польется такой ласковый свет, который лился из ее глаз. И джин не скажет: «Спокойного неба», - думал он. - Нет, тут джинами и не пахнет. Джины такое небо не нарисуют; сельскую свадьбу могут нарисовать, но такое небо - рай. - Он встал и подошел к иллюминатору, приложил к холодному стеклу обе ладони. И его зачаровала, загипнотизировала жгуче-черная бездна, вкрапленными в нее алмазными звездами. - Так вот, оно какое, настоящее небо. Как беспомощны слова перед ним. Тут возможно лишь безмолвное поклонение. Да, тут по этому небу ходит Творец, когда он хочет развеять свою печаль», - думал он.
-И я люблю созерцать звездное небо, - раздался голос за спиной Дени, он обернулся. Это был тот, кто пригласил его в корабль, спутник этой прелестной женщины. Он был одет все в тот же темный костюм. - Но сколько не смотри, невозможно насытить душу этой мистической гармонией, - добавил мужчина.
-Да, это правда, - ответил Дени, удивляясь и радуясь простоте разговора, потому что одним полем сознания помнил и знал, где он и с кем говорит.
-Один ваш философ сказал, что звездное небо - инобытие Бога, - сказал мужчина.
-Если так прекрасно его инобытие, то как прекрасен должен быть сам Творец, - сказал Дени.
Мужчина засмеялся.
-А я сейчас, созерцая, думал: вот тут, наверное, и прогуливается Творец после своих трудов и печалей, - сказал Дени.
-О, вполне возможно, ведь ничто человеческое не чуждо и Богу, - засмеялся мужчина. - А теперь, Дени,  идем знакомиться поближе. А небо никто не задернет шторой, наглядишься на него и после, - добавил он.
В полуовальной комнате, куда они пришли, была домашняя обстановка. Низкий круглый стол был накрыт скатертью цвета золотистой луковой шелухи. Того же цвета были и четыре полукресла, стоящие вокруг стола. В углу стояло карликовое дерево с уродливым, то есть по высшей эстетике изогнутым стволом, в густой приплюснутой кроне которого непоседливо с ветки на ветку перепрыгивали крохотные, с большой палец, зелено-серые, с красными грудками, птички, роняя звучные цепочки звуков. На стене фотография девочки десяти-двенадцати лет, бегущей по зеленой лужайке, широко расставив руки, и преследующего ее зверька, чем-то напоминающего енота. Встретила Дени, как хозяйка, эта прекрасная женщина. Каким-то шестым и сотым чувством он чувствовал внутреннюю гармонию этой женщины, она успокаивала и утишала его смятенные чувства. Женщина помедлила, дала Дени эти несколько секунд, в которые он оглядел новую обстановку. Только потом она улыбнулась, подошла к нему, поочередно подняла его руки, поглядела на браслеты, чуть кивнула и проговорила:
-Хорошо. Все хорошо. Садись вот в это кресло, Дени, - пригласила она жестом.
И опять ее голос и лучистые глаза подействовали на него целебно.
Сама она села против него. Теперь она была не в том глухом вечернем платье, в котором первый раз там, на Майдане, увидел ее Дени, на ней было с небольшим вырезом на груди, с короткими, плотно прилегающими рукавами, зеленоватое платье. Никаких украшений ни на руках, ни на шее, только две блестящие точки в мочках ушей.
Вошла другая женщина с подносом, невысокого роста, очень ладная, поставила на стол кувшин с двумя носиками, перед каждым по высокому стакану, небольшие круглые блюдца и вилочки-двузубцы; женщина коротким вниманием оглядела Дени большими сероватыми глазами и вышла.
«Если это у них весь ужин, то я на голодном пайке», - подумал Дени, вдруг ощутив сильнейший аппетит.
-Это моя дочь Зизи, - оглянулась женщина на фотографию девочки на стене, заметив, что Дени несколько раз поглядел туда. - А с ней Брунтаки.
Дени понял, что Брунтаки имя зверька, преследующего девочку.
-Ну, инопланетянин, - сказал мужчина, - а теперь приступим к трапезе.
Шутливые нотки и это: «инопланетянин» тоже подействовали на Дени успокаивающе.
-Но прежде, пусть Дени даст нам имена, - сказала женщина.
Это было неожиданно, и Дени в первую минуту даже не понял, чего от него требуют. Только когда женщина повторила просьбу, он понял и удивился.
-Нет, я без шуток, дай нам имена, я хочу, чтобы ты дал нам свои имена, - повторила женщина, наливая в стакан Дени из графина-двуносика. Дени следил за двумя разноцветными струйками, текущими в его стакан и думал: «Она серьезно или шутит? Но какие можно дать имена инопланетянам - чеченские, русские, немецкие, китайские, японские, испанские или французские? - летело в его голове. - И что за прихоть, почему? Назвали бы свои имена».
А женщина вдруг облокотила на ладони подбородок и смотрела на него своими блестящими, необыкновенно ласковыми глазами. В его голове начался лихорадочный бег мыслей на всех полях сознания в поисках имени для нее. Все имена народов земли, известные ему, он отбросил, из них никакое не подходило этой женщине. И вот загорелось на одном поле и вспыхнуло, внутренним оком он прочитал: «Пунитаки». Прочитал еще и еще раз. И это имя само вдруг сказалось.
-Пунитаки. Ваше имя Пунитаки, - сказал Дени. Брови женщины удивленно взлетели вверх. Но через несколько мгновений в глазах ее вспыхнула радость.
-Пунитаки… Пунитаки, - повторила женщина. - Красивое имя, мне нравится. Только почему ты на «Вы» обратился ко мне, ведь я твоя сестра, говори мне всегда - ты. А теперь другу своему дай имя, - сказала Пунитаки.
-Я ему дал уже имя, - сказал Дени.
-Какое?
-Его имя Царра, - ответил Дени и засмеялся. «Раз вы, господа инопланетяне, хотите игры, пусть она будет», - пролетело в его голове.
-Царра? О, мне понравилось, - воскликнул и мужчина.
-Все прекрасно, - сказала Пунитаки. - Тебе, Дени, понравится у нас в гостях. Скоро прилетим, и я обниму свою девочку, - обернулась Пунитаки на портрет дочери.
Дени тоже долго поглядел на  портрет и странные теплые чувства вспыхнули в его сердце.
Дени ошибся, думая, что перед ним весь ужин инопланетян. Когда они доели мягкие кубики из маленьких блюдечек и допили содержимое графина-двуносика, в глубоких тарелках им принесли густую массу чего-то и большой графин, тоже двуносик. Ничего вкуснее этой массы Дени не едал за всю свою жизнь и ароматнее этого напитка тоже не пил.
-Знаешь, Дени, что мне больше всего нравится? - вдруг засмеялся Царра. - Это, когда нас, инопланетян, земляне рисуют чудищами. Ха, ха, ха! Какие у нас рожи! Если верить вам, землянам, то мы уроды из уродов.
Странно, эта же мысль только что пробежала по одному полю сознания Дени. - «Неужели они читают мысли?» - подумал Дени.
Вошла ладная женщина и унесла посуду.
-Мужчины начали философствовать, я, значит, пойду, - поднялась Пунитаки.
-Иди, иди, а мы с Дени поиграем в шахматы, ты же играешь в шахматы? - спросил Царра
-Так, не очень, - сделал неопределенный жест Дени. День назад никаким воображением он не смог бы себе  представить инопланетянина, играющегос ним в шахматы.
-Да и я так себе, - повторил жест Дени Царра и, просунув под стол руку, вытащил шахматную доску.
И когда расставляли фигуры, Дени еще не верил, что это серьезно, но он любил шутку, а шутку надо поддержать, даже если она идет от инопланетян.
-Тебе белые? - спросил Царра.
-Нет разницы, - ответил Дени.
Царра сделал ход, Дени ответил. Игра началась.
-Ты не куришь? - спросил Царра
-Нет, - ответил Дени.
-Если тебе не помешает, я бы закурил, - сказал Царра.
-Кури, - машинально ответил Дени, уже не помня свою парадоксальную ситуацию, потому что думал над тем, как отразить коня Царры, опасно скачушего на его правый фланг. Сладкий дым сигары защекотал ему ноздри, а он все продолжал думать над ходом. И только, когда сделал ответный ход, посмотрел на Царру, на сигару, зажатую в углу его рта.
-Настоящие кубинские, - сказал Царра.
-Может, подделка? - по неизъяснимой игре сознания, - пошутил Дени. - У нас там все могут.
Царра засмеялся, он принял шутку.
-Я, брат Дени, старый воробей, меня на мякине… на подделке не проведешь.
«Старый воробей. Чувствую, чувствую», - подумал Дени.
Где-то на десятом ходу Дени понял, что дальше продолжать игру - только смешить Царру.
-Сдаюсь, - объявил он.
-У тебя, Дени, нет любви к шахматам, это я сразу почувствовал, а я, брат, питаю к ним страсть великую. Участвовал во многих турнирах, пытался завоевать и шахматную корону. Но - увы! Не получилось.
-Послал бы вместо себя биоробота, ведь они у вас есть, - сказал Дени.
-А какое бы удовольствие я получил от такой подтасовки? Допустим, ты лежишь на диване, а за тебя другой во дворе делает гимнастику. Это, конечно, интересно, но для тебя никакой пользы, - сказал Царра.
-А есть у вас биороботы?
-У нас других роботов и нет, кроме биороботов. Вот и сейчас кораблем управляют биороботы. Я после покажу тебе кабину корабля и познакомлю с ними.
-Чего не хватает роботу, чтобы стать человеком? - вдруг спросил Дени.
-Чтобы стать человеком, роботу не хватает одной небольшой штучки, ему не хватает человеческой души, которую мы не умеем и не можем делать, душу сотворяет только господь Бог. А теперь тебе пора отдохнуть.
Царра провел Дени в его салон. Другое небо смотрело в иллюминатор: звезды были крупнее, небо не так жгуче темно.
-С какой скоростью мы летим, если не секрет? - спросил Дени.
-С приличной, - ответил Царра.
-Исчерпывающий ответ, - засмеялся Дени. - А все-таки, любопытно, твой корабль может лететь со скоростью света?
-Не приведи нас Бог, Дени, летать только со скоростью света, тогда к цели мы прилетели бы глубокими стариками или трупами. А теперь прилетим молодыми, постареем только на одну, две недели по земным законам жизни. Сейчас мы летим медленнее света, но позже полетим гораздо быстрее его.
-Как! - почти вскричал Дени, но ученые говорят… - он не договорил и смотрел вопросительно.
-Что говорят ученые? - Царра тоже смотрел вопросительно.
-Что быстрее света ничто во Вселенной лететь не может, - ответил Дени.
-А, ученые, - улыбнулся Царра. - Впрочем, и ученые бывают разные. Одни, например, говорят, что скорость света в разных углах Вселенной неодинакова. Что тоже вполне возможно. Другие говорят, если бы во Вселенной не было силы, действующей быстрее света и даже мгновенно, то Вселенная давно рассыпалась бы, да и не организовалась бы в такую гармонию, в которой пребывает сейчас. Но теперь, слава Богу, потому что есть в ней сила, действующая мгновенно, живет как живой организм: каждая звезда чувствует все звезды, и все звезды чувствуют каждую звезду. Любое событие, происшедшее в одной точке, мгновенно передается во все углы Вселенной. Так что, Дени, ученые говорят разное, я говорю про ученых планеты Земля.
-А ваши ученые что говорят? - улыбаясь, спросил Дени.
-Наши ученые ничего не говорят, они слушают мысли ваших и этого вполне достаточно, - засмеялся Царра, - впрочем, оставим это. Ты отдыхай. Скоро мы полетим быстрее тьмы. Скорость тьмы быстрее скорости света, ведь тьма, как говорят ученые, это сгущенный свет. А позже мы полетим и быстрее скорости тьмы. Войдем в один канал гравитации и… Ты понял. Только ты не думай, что я ученый, о нет, я, как это тебе сказать, любитель-путешественник, ну, журналист или то и другое вместе. Давай, отдыхай, а то Пунитаки придет и будет ругать нас обоих, она не любит философию. Нет, стой еще две мысли. Вот горят звезды, одни ученые говорят, не наши, а ваши, что внутри них протекают термоядерные реакции, горит водород, гелий, то есть, что звезды пользуются собственным источником энергии, а другие говорят  совершенно противоположное: что нет у звезды собственного источника энергии, что звезда, как печь дровами, подтапливается извне, что она берет энергию со стороны. Видишь, как разно говорят ученые. И пусть говорят, а нам с тобой какое дело до того, какую энергию используют звезды, собственную или взятую извне, только бы горели, не гасли и дарили нам свою красоту и очарование. А теперь отдыхай, я немножко увлекся.
И Царра быстро вышел.
Дени сразу лег и вытянулся. Странное дело: то не отстающее от сознания сомнение: «Не джины ли смеются надо мной?» - теперь, после этого разговора с Царрой, отлетело, он теперь поверил, что он на корабле инопланетян. У него сильно, радостно, гулко забилось сердце, оно ликовало, оно кричало от его имени: «Я хотел… хотел встретиться со своими братьями с других планет. Потому что был убежден, как и этот древний грек (он вдруг вспомнил его имя - Метродор Хиосский), что не ради одной планеты Земля зажжены все эти звезды. И мне удалось… удалось вызвать их на себя. Правда, для этого пришлось зажечь великую страсть в сердце и великое пламя в душе и жечь духовным лазером небо. Но дело стоило этих усилий. Ведь это скрытая мечта всего человечества с седых времен - встретиться со своими братьями с других планет. Ура! Мне удалось. Хвалю себя. Почему бы мне и не похвалить себя за честный бескорыстный труд. Мистики говорят: душа человека находится на границе двух миров и одновременно созерцает и этот мир, и вечность. Ну что ж, приветствую тебя, душа, оставаясь на месте, в моем теле, ты созерцала всю Вселенную».
Вдруг зажглись и другие поля сознания.
«Какие простые люди, - стал он думать. - А Пунитаки, какая милая очаровательная женщина». - «Я твоя сестра», - вспомнил он ее слова. - И Царра отличный парень. Ха, ха! Играет в шахматы, курит кубинские сигары. Чтобы там, на Кубе, сотворилось бы, узнай они, что их сигары курит инопланетянин. Остров свой изорвали бы в клочья танцами. Ха, ха! Я в космосе! Лечу на другую планету со скоростью тьмы, и с большей полечу. Царра обещал. Корабль скоро нырнет в какой-то гравитационный тоннель. Это понимают физики, астрономы, для меня это темный лес, - летело в голове. - У меня нет страха, только радость, почему? Может, я храбрый человек? Но как бояться, если на борту женщина, и она не боится».
Кто-то вошел, укрыл его легким одеялом и тут же вышел. Он только разглядел в сумеречном свете, что эта была женщина.
Вдруг, звезды на небе стали размазываться, превращаться в длинные искрящиеся полосы; потом все исчезло, и снаружи установилась тьма. «Наверное, корабль нырнул в этот тоннель, про который говорил Царра», - подумал Дени. Но скоро иллюминатор стал сереть, потом золотисто светлеть и, наконец, за бортом вспыхнул ровный золотистый свет. «Это другой свет. Но что это? Хоть бы Царра зашел, - думал Дени. - Может, это и есть тот гравитационный тоннель. Но я хочу спать. И это хорошо».
Он и вправду уснул, и во сне уже увидел Царру, который повторял свою мысль: «Если бы никакая сила или энергия не перемещалась в пространстве быстрее света, то о единстве Вселенной не могло быть и речи. Да вряд ли она и организовалась бы в звездную гармонию, не будь такой силы. Вселенная едина и жива лишь потому, что есть сила, мгновенно реагирующая на любое событие в любой ее точке. Каждая звезда мгновенно получает полную информацию обо всех звездах. Это и держит вместе звездную карусель».
-Так мы летим со скоростью тьмы? - спросил Дени.
-О, гораздо, гораздо быстрее, - ответил Царра, - все нормально, спи спокойно.
Он спал. Но, когда он проснулся за бортом был уже другой свет - зелено-оранжевый, временами рождавший серебряные всполохи. В теле он чувствовал никогда не испытанную легкость, было такое ощущение, что он весь без остатка растворился в космосе, что он объял необъятное, что вместо робкого и поминутно сомневающегося земного «Я» восстало в нем «Я» вечности.
«Надо спать, надо спать», стал он повторять и снова уснул. Он видел сон: как будто он стал огромным-огромным, в четверть неба, и ходит по небу, а звезды у его ног не больше куриных яиц, и он бьет по ним посохом, проверяя, которая из них с ядрышком, а которая без. А главное, он ищет Мать всех звезд, и он верит, что если он найдет Мать всех звезд, случится что-то прекрасное в мире.
Наверное, раз десять нырял во тьму корабль, а после тьмы входил в этот серебристо-золотой тоннель. А в промежутках между нырками корабля, Дени и Царра играли в шахматы, а иногда, как говорится, короткими набегами на мировой разум, философствовали, то есть говорили о Творце, о Вселенной и о Жизни. И всегда Царра что-то недоговаривал, останавливался у бездны. Дени чувствовал, что Царра не скажет больше того, что говорит, но все равно самыми хитрыми изгибами мысли пытался проникнуть в царство мышления инопланетянина. Но его попытки ничего не дали, Царра по-прежнему не договаривал.

И вот однажды он проснулся. Проснулся он от искры тревоги, пронзившей его. Что-то случилось за границей его тела и за границей тела корабля, что-то грандиозное и невероятное почудилось ему, каждый атом в его теле превратился в огромное ухо - и он, и все атомы слушали, он боялся открыть глаза. И невозможно было открыть их, так велик был страх, страх не увидеть то, что почудилось, и страх увидеть то, что почудилось. Он лежал так долго. «И почему никто не входит, ни Царра, ни Пунитаки или кто-нибудь другой?» - пролетело в голове. Но любопытство, но ожидание чуда оказалось сильнее, он медленно открыл глаза, кося их вправо, и мгновенно, в великом страхе, снова закрыл их. То, что он увидел, было невероятно: он увидел, что корабль сидит на земле, и там был чистый дневной свет. - «Не показалось ли мне это? Почему никто не входит?» - летело в голове. Он хотел крикнуть, но ему стало стыдно от такой слабости. Он полежал еще, уже даже не следя за бурей в голове, но потом, не открывая глаз, сел. И, по-прежнему, не открывая глаз, как слепой, щупая пространство вытянутой вперед рукой, шагнул в сторону иллюминатора, дошел, пощупал, положил обе ладони на стекло и прижался лбом к его холоду и стоял, дрожа от страха, радости и любопытства. Все чувства в нем смешались в огонь и  холод, он на минуту превратился во что-то пылающее, а потом все победило страшное любопытство. Он открыл глаза. Он увидел зеленое бесконечное поле и на нем, то там, то здесь, как белые птицы на гнездах, сидели шарообразные огромные корабли, и в воздухе летали небольшие шары. А вдали возвышались купола невообразимой на Земле высоты. Да, он был на другой планете. И это поняли не только его душа и сердце, но и каждый атом в нем. Не отдавая себе отчета в своих действиях, он вернулся на диван, лег ничком и накрыл голову подушкой. Странное ощущение охватило его, в сердце не было ни ликования, ни любопытства, и душа вся поникла. Он готов был зарыдать и, может быть, зарыдал, если бы не боялся, что войдут. Он лежал, пряча, как страус, голову под подушкой, весь превратившись в слух. Как это страшно, о, как это оказалось страшно, если корабль сидит на другой планете. Боже, как это страшно. Но это был не тот страх, каким человек пугается дикого зверя или неожиданно бросившегося на него разбойника. Это был страх радости, той высшей радости, которая для сердца человеческого не менее опасна, чем панический страх. И опять Дени поступил странно, вне всякой логики. Он встал, не открывая глаз, опять вытянул вперед руку и пошел к окну. Рука снова ощутила холодное стекло, Дени прижался лбом к нему и стоял в великом, радостном страхе, не открывая глаз. Всей кожей, всеми атомами он чувствовал, что корабль сидит на другой планете. Но как открыть глаза, когда так учащенно бьется сердце, когда оно расширилось и подкатилось к самому горлу, а вдруг оно не выдержит последней капли радости. «И почему никто не входит ко мне, куда они все подевались?»
Он уже увидел и зеленое поле, и сидящие корабли, и эти купола до небес вдали. А вдруг это был оптический обман. Как страшно открыть глаза. Нет, это невозможно. Он вернулся, не открывая глаз, на ощупь, лег снова ничком на диван и накрыл голову подушкой. «Буду лежать, пока кто-нибудь не придет. Но где же они, крикнуть, что ли?» - думал он. Прошла мучительная вечность, конечно, это была одна или две минуты, но для него они были вечностью.
-Вот те раз, - услышал он голос Царры над собой, - то тряс небо, рвался на другую планету, а когда прилетели, лежит себе спокойно.
-Поклянись, что ты говоришь правду, - из-под подушки проговорил Дени.
-Поклясться? Но чем поклясться мне? - спросил Царра.
-Чем-нибудь серьезным, - ответил Дени.
-Клянусь Аргунским ущельем, ты на другой планете, - сказал Царра.
Дени как-то неестественно засмеялся под подушкой. Клятва Царры Аргунсуким ущельем у него вызвала смех, но пронзившая сердце вера, что он действительно на другой планете, родила рыдания, смех и рыдания смешались в его груди, и что-то неестественное проклокотало под подушкой.
-Вполне понимаю тебя, - сказал Царра, - когда я в первый раз, еще юношей, попал на планету Изида, я рыдал, потому что исполнилась моя высшая мечта.
-Эти слова успокоили Дени, утишили его волнение. Он резко сел, крепко прижал подушку к животу и посмотрел на Царру. По глазам, по улыбке, по выражению лица Царры он понял, что тот говорит правду. Он посмотрел в иллюминатор, встал, подошел к стеклу. И вновь предстала перед ним картина: широкое поле с нежно-зеленой, пересыпанной мелкими цветочками травой и сидящими на редких гнездах, точно птицы, белыми, оранжевыми кораблями-шарами, а вдали эти серебристые купола, уходящие, точно горные вершины, в небо. Не было никакого сомнения: это была другая планета. Дени не мог оторваться от этой картины и неподвижно стоял.
-Что вы тут медлите? - раздался за его спиной голос Пунитаки. Он обернулся к ней.
-Дени, переодевайся, - Пунитаки показала на стопку одежды, сложенной на столике. - Планета как планета, наглядишься.
Дени понял, что Пунитаки успокаивает его.
Пунитаки и Царра вышли: Дени, торопясь, переоделся в плотную сорочку без воротника, на кнопочках, в темные брюки, в туфли, надел тонкую куртку, снова надел на шею, снятую на время переодевания медальон и остановился у иллюминатора, уже наблюдая небольшие разноцветные шары, летающие, точно шмели, между гигантскими межзвездными кораблями.
-Дени, ты готов? - услышал он снова голос Пунитаки.
Он только теперь заметил, что она была в строгом темном костюме и в малиновом берете, который делал ее похожей на девочку.
-А, ты готов, - сказала она, подошла, сняла с его шеи медальон, с запястьев браслеты, поглядела на них. - Нормально. Они не нужны тебе больше. Идем.
Они вышли в коридор и подошли к трапу, Пунитаки оглянулась и стала спускаться. Царра уже стоял внизу и с улыбкой смотрел на Дени. Сердце его лихорадочно забилось, ведь сейчас он должен был ступить на другую планету, ведь это было величайшее событие в его жизни. От этого события его отделяли несколько ступеней трапа. На последнюю ступеньку он ступил правой ногой, и если бы продолжил путь в этом движении, то на планету должен был ступить левой ногой. Он суеверно переменил ноги и ступил на планету правой ногой, читая одним полем сознания беспорядочно и клочками молитвы. И только ступил на планету, инстинктивно оглянулся на свет, на звезду.
Почти у горизонта висел массивный золотистый шар. Звезда то ли садилась, то ли вставала, был восход или закат он не знал и не о том думал. Дени долго смотрел в глаза незнакомой звезде.
-Как имя этой красавицы? - спросил он, не отрываясь от очей звезды.
-Эстиаз, - ответила Пунитаки.
-Эстиаз… Эстиаз, - повторил он. - Красивое имя. Впрочем, у такой красавицы имя и должно быть красивым. - Наконец Дени оторвался от очей Эстиаз и посмотрел на Пунитаки. - Да, красивое имя, - повторил он и вдруг сел на корточки и несколько раз провел ладонью по травке. - А имя этой красавицы? - похлопал Дени по планете, глядя снизу вверх на Пунитаки.
-Эльтусси, - ответила Пунитаки. - Ты сейчас сидишь на планете Эльтусси, - улыбнулась она.
-Эльтусси, Эльтусси, - повторил Дени, Ну, здравствуй, госпожа Эльтусси, здравствуй, - говорил он, то гладя травку, то похлопывая планету и улыбаясь. Он встал. - Эльтусси тоже красивое имя. Госпожа Эстиаз и госпожа Эльтусси, неплохой дуэт, - сказал он, оглядываясь на звезду.
-Да, неплохой, - сказала Пунитаки, и слегка погладила плечо Дени.
Он долго смотрел в прекрасные очи Эстиаз, обернулся и спросил:
-Это закат или восход?
-Это закат, а восход будет потом, когда настанет и пройдет ночь, - ответил Царра.
Вдруг Дени засмеялся, подняв к глазам руку. На руке своей он увидел обыкновенного рыжего муравья. Муравей метался по руке, потеряв знакомые пути в траве.
-Ведь это же муравей, - почти вскричал Дени, глядя поочередно то на Царру, то на Пунитаки.
-Да, муравей, не стрекоза, - улыбаясь, ответил Царра.
Дени как будто не слышал ответа Царры и все продолжал наблюдать отчаянный хаотический бег муравья.
-Но ведь это муравей, самый обыкновенный рыжий муравей, - снова удивился Дени.
-Муравей, муравей, - ответил Царра. - И какая планета может быть без муравья. Муравей и червь - главные работники всякой живой планеты. И вообще, чему удивляться. Все планеты Творец засеял одними и теми же семенами, он так захотел, это его тайна. И человек на всех планетах один и тот же. А теперь отпусти этого бедного муравья, у него много работы. И нам пора.

Небольшой оранжевый шар сидел рядом. Дени и не заметил, как он подлетел. Вошли в шар, расселись, шар бесшумно поднялся. Жадно оглядывал Дени уже с высоты космодром и корабли.
-Как много кораблей, - посмотрел он на Царру.
-Любителей путешествовать много, не только я один, - ответил тот.
-Мне бы один такой корабль, - неожиданно озвучил вспыхнувшую мечту Дени.
-Ты, я думаю, и от десяти не отказался бы, - засмеялся Царра.
-И от ста, и от тысячи, и от… - азартно разогнался Дени.
-Остановись, это уже сверх меры, пилотов не наберешь, - засмеялся Царра.
Тут шар их влетел в один из поразивших Дени куполов, опустился и сел. Когда они выходили, выглянул пилот такси. Это была молоденькая девочка, у нее были синие глаза; она посмотрела на Дени с любопытством. «Неужели знает, что я с другой планеты?» - пролетело в голове Дени.
Под этим необъятным куполом было много народу, разнообразие одежд и мод поразило Дени. Были женщины, одетые как древние гречанки и римлянки, другие по средневековой моде, то есть похожей на нашу средневековую моду, но, разумеется, с отличием в сторону идеала. Многие в просторных, длинных до пят, платьях. Мелькали и такие женщины, которые были одеты в платья, напоминающие бальные платья землянок. И у всех женщин великолепные волосы и прически, и ясные беспечальные лица. Мужчины тоже не отставали от женщин: на многих были роскошные кафтаны и камзолы, то есть то, во что они были одеты, отдаленно напоминали кафтаны и камзолы. Некоторые мужчины были в длинных ярких плащах и высоких сапогах. Их группа по одежде была самая скромная, а Пунитаки самая скромная женщина из всех, что видел здесь Дени. На ней не было никаких украшений, кроме этих блестящих точек на мочках ушей и одного перстня с темно-синим камнем на среднем пальце правой руки. Тогда как другие женщины буквально озаряли себя украшениями.
Такси, на котором они влетели под этот лучезарный купол, давно улетело. Царра сказал, что они пересядут на другое такси.
Довольно большие белоснежные шары буквально всплывали из-под земли; то одна, то другая группа людей, шумно переговариваясь, садилась в эти шары, и шары взлетали к куполу и исчезали в небе. «Это, видно, у них что-то вроде вокзала», - подумал Дени. Он мог и спросить: что это, но не спрашивал, потому что очень был занят наблюдениями за людьми. Наконец, Пунитаки тронула его за локоть. «Идем, и наш подплыл», - сказала она, шагнув к шару, остановившемуся в десяти шагах от них. Они быстро прошли в шар и сели. Кресло  заволновалось под Дени, как будто притиралось к телу. Потом Дени почувствовал, что кресло обхватило его, приспособилось к нему. «Ох, инопланетяне, во всем вы преуспели», - то ли шутливо, то ли иронически  подумал он.
Не успел он произнести эти слова про себя, как этот мини корабль был уже в небесах, и он увидел звезду Эстиаз гораздо выше над горизонтом, чем видел, когда он был внизу. Корабль полетел на восток и, оглядываясь на Эстиаз, он видел, как она быстро садилась, а точнее, корабль уходил в надвигающуюся ночь.
Внизу все предметы слились в сплошное темное полотно.
-С какой скоростью мы летим? - спросил Дени.
-С приличной, - ответил Царра и засмеялся.
-Тебе бы все шутить, - сказала Пунитаки.
-Скорость примерно шестьдесят тысяч километров в час, - сказал Царра, - Ну, одним словом, приличная, - добавил он улыбаясь.
-Да, приличная, - улыбнулся и Дени.
-А такой корабль ты хотел бы иметь? - лукаво посмотрел Царра.
-Сто, тысячу…
-Остановись, миллион это много, пилотов не наберешь, повторяю тебе это второй раз, - засмеялся Царра.
Вдруг корабль замедлил ход, остановился и, как по нитке, скользнул вниз и сел.
Стояли светлые сумерки. Пилот выглянула и, улыбаясь, поговорила с Пунитаки. «Пилот и этого корабля женщина», - подумал Дени, рассмотрев рыже-лимонного цвета волосы и греческую прическу. Пилот засмеялась щедрее, кивнула, окно закрылось. Корабль бесшумно поднялся метров на тридцать, застыл на секунду, а потом мгновенно ушел в небо. «Да, умеют летать, бабушка их дери», - думал Дени, глядя туда в небо, где пропал корабль.
Справа вдаль простиралось поле с невысокой растительностью: оттуда доносились голоса ночных птиц и пиликанье насекомых. «Творец все планеты засеял одними и теми же семенами», - пронеслись в голове Дени слова Царры. Слева вдали взор приковывало что-то большое и темное, то ли роща, то ли гора. Узкая дорога от площадки, на которой они стояли, прямым лучом тянулась к другой более широкой дороге, перпендикулярно темневшей в шагах сорока впереди. На той дороге виден был предмет, похожий на лимузин и ближе от него три человеческих силуэта. Один силуэт повыше, два пониже.
Царра сделал несколько шагов, остановился и прокричал странные, удивившие Дени, слова:
-Прибыл корабль с поднятым флагом, все кричите - Банзай!
В ответ ему оттуда раздались два звонких голоса - Банзай!
И два силуэта стремительно побежали к ним. Когда они уже подбегали, Дени разглядел, что это были девочки, и в одной из них он признал ту девочку, фотография которой висела в корабле. Девочки налетели вихрем и повисли на шее Пунитаки, защебетали что-то свое, потом, оставив Пунитаки, повисли на шее Царры, который, дожидаясь своей очереди, нагнулся и стоял с улыбкой на лице. И ему девочки говорили что-то детское и радостное, и он отвечал им нежно и, как показалось Дени, с растроганными нотками в голосе. Наконец, обе девочки взглянули на Дени, стоящего чуть позади Царры, и застыли, вопросительно глядя на него. Пунитаки что-то сказала им, жестом показав на Дени, они не бросились к нему на шею, но шагнули к нему, крепко захватили его руки на уровне локтей, Зизи правую, а вторая девочка левую: они глядели снизу вверх, изучая его.
-Зизи, дядя Дени приехал к нам в гости, он с далекой планеты, - сказала Пунитаки.
-Да? - сказала Зизи, и еще пристальнее посмотрела на Дени.
-Ну, пошли, пошли, - сказал Царра и добавил фразу на другом, непонятном уже Дени, языке.
Девочки, по-прежнему, держались за руки Дени. Они подошли к длинному шестидверному лимузину. Странно было Дени видеть у властителей звездных дорог лимузин, хотя это был царь-лимузин. Водитель, очень стройный мужчина с короткой прической что-то наговорил Царре и Пунитаки на этом звучном и красивом языке, который был уже знаком слуху Дени, и сел на свое место. Дени и Царра сели во второй салон, а Пунитаки с девочками в последний. Лимузин бесшумно покатил.
Как ни спокоен был внешне Дени, но все поля его сознания были в восторге и панике. Это событие, этот необъятный факт - он на другой планете - мог разгромить его сердце. И он хотел отвлечься - говорить и говорить любую чепуху, этого же хотела и непостижимая глубина его сердца. Он и сказал эту чепуху.
-На каком топливе работает мотор этого лимузина? - спросил он.
-На солярке, - совершенно серьезно ответил Царра.
Дени засмеялся, он был рад, что и Царра говорит чепуху.
-А иногда и на угле, - добавил Царра.
И эту шутку-чепуху принял Дени и засмеялся.
-Что ты говоришь, что за ответы? - с упреком посмотрела Пунитаки на Царру.
Женщины серьезнее мужчин - даже в тысячу раз! И часто шутку принимают за непозволительное вранье.
-Я отвечаю на вопросы Дени, - ответил Пунитаки Царра.

В это время лимузин поднялся на следующий подъем, обогнул рощу и помчался по широкой аллее, освещенной фонарями, напоминающими плакучие ивы. Впереди засиял замок, лимузин добежал до площади, вильнул вправо и остановился. Все вышли.
Дени созерцал замок, его смелые прямые шпили по углам, зубчатую корону, и двух орлов по сторонам короны, которые присев, чуть развели крылья, как бы готовясь для полета. «Орлы и на планете Эльтусси, это хорошо», - пролетело в голове Дени. Но почему это хорошо, вряд ли он объяснил бы, если бы спросили у него, так пролетела строка, как пролетают миллионы шальных строк в сознании человека. Но странное дело, какое-то новое чувство облило его сердце, какой-то свет, смешанный с покоем, какой, очевидно, чувствует человек, который долго странствовал по миру в поисках лучшей доли и, наконец, разочаровавшийся возвращается в свой дом, в его покой, в его тишину, в его страхование от всей мирской суеты.
-А вот и твоя хижина, - прервал Царра созерцание и очарование замком Дени.
-Хижина хорошая, мне понравилась, - вздохнул, а потом улыбнулся Дени.
-Ну, тогда прошу, - жестом пригласил Царра.
Впереди шли Пунитаки с девочками, Дени и Царра следовали за ними.
В вестибюле с высоченным куполообразным потолком, откуда свисала гигантская люстра, и расписанным таинственными знаками полом, их встретила женщина в белоснежном кимоно, очень красивая и изящная. Это кимоно и восточные черты лица женщины родили мысль-удивление у Дени, но задуматься над этим сейчас не было времени. Пунитаки и женщина в кимоно обнялись, прижались щека к щеке, сказали какие-то фразы, сопровождая их тихим смехом и легкими восклицаниями.
-Дени, вот и хозяйка этой хижины, госпожа О-Тоси, знакомься, - сказал Царра, кланяясь женщине в кимоно.
Женщина в свою очередь поклонилась им и кортко взглянула на Дени. Царра сказал ей что-то, О-Тоси ответила.

-Пока женщины будут говорить свое, идем, я покажу тебе твои покои, - сказал Царра, показывая на широкую лестницу, ведущую наверх. Они поднялись по лестнице, и Царра, в первую очередь, показал большой бассейн, сложенный из драгоценных камней, массажную кабину и другие приспособления и штучки, подробно объясняя и показывая, как с ними надо обращаться. Впрочем, это было так просто, надо было подойти, например, к раковинообразной ванне и сесть в нее, а дальше все делалось само собой, мгновенно появлялась бурлящая ароматизированная вода, которую за несколько секунд можно было слить и набрать свежую. Одним словом, все было как у инопланетян, властителей звездных дорог. Когда выходили из бассейна-ванной, Царра со стойки у зеркала взял шкатулку, открыл ее и показал небольшие пластинки.
-Вот одну такую пластинку клади за щеку, когда захочешь полежать на золотом песке на дне бассейна, они дают кислород минут на пятнадцать-двадцать.
-Да? - Дени взял пластинку и понес к губам.
-Эй, что ты, подожди, - остановил его руку Царра, - ты же не собираешься сейчас лезть в бассейн. Мы поужинаем и все такое прочее. Да и вообще, сегодня этого не следует делать.
-Хорошо, а мне так захотелось сходу броситься в этот, невиданный мной в Аргунском ущелье, бассейн.
-Успеешь полежать в бассейне, идем, - сказал Царра.
Царра показал Дени гардеробную.
-Тут все твоего размера - и обувь, и прочее, - сказал он.
-Как! - удивился Дени.
Царра засмеялся. Дени понял, что инопланетянам лучше не задавать детские вопросы. Потом они прошли в спальню, в кабинет, и Царра объявил:
-Достаточно на сегодня, с другими углами и предметами этой хижины познакомишься завтра, послезавтра и … потом.
Столовая, небольшая овальная комната, была уютна, без люстры, с канделябрами по стенам. Хозяйка, О-Тоси, сидела во главе стола, Пунитаки между девочками.
-Дени, это Зизи, а это О-Токи, - показала попеременно глазами на девочек Пунитаки, когда Дени сел напротив нее, - я и забыла их тебе представить.
Дени улыбнулся обеим девочкам. Он внимательно посмотрел на О-Токи, потом на О-Тоси, и только теперь заметил восточные черты и у девочки. В несколько секунд, пока О-Тоси наливала из супницы в тарелку, Дени оглядел тончайшую посуду и, не подавая вида, восхитился художественным вкусом мастеров, создавших ее. Но эти мысли тут же отлетели, он заметил на себе пристальный взгляд Зизи. Девочка, как бы забывшись, смотрела на него своими большими темными глазами. Странная теплая волна пробежала по сердцу Дени, когда он смотрел в глаза этой девочки. Еще в корабле он несколько раз подходил к портрету Зизи и подолгу задерживался перед ним под влиянием неосознанных, но светлых чувств. Зизи отвлекла О-Токи, и она уже не смотрела на него.
Уже было подано несколько блюд. Царра разлил в высокие стаканы напиток, точнее два напитка в один стакан из графина-двуносика.
-А порознь, какой вкус у этих напитков? - спросил Дени.
-А вот мы сейчас проверим, - сказал Царра, он налил в свободный стакан напиток из одного носика и подал Дени. Дени отпил. Вкус напитка был, если не гадкий, то отвратительный. Дени поморщился, прижал салфетку к губам и вопросительно посмотрел на Пунитаки, а Царра смеялся.
-Дени, не все делай, что предлагает Царра, - сказала Пунитаки.
Дени отпил из первого стакана смешанный напиток и сказал, улыбаясь.
-Да я сам виноват, любопытствовал.

Когда встали из-за стола, Дени поклонился О-Тоси.
-Спасибо, госпожа, за вкусный ужин. - сказал он.
О-Тоси поклонилась в ответ.
-Мы поедем к себе, а ты ночуешь здесь, наш дом по соседству, за горой, - сказала Дени Пунитаки.
-Легкий холодок пробежал по спине Дени, хотелось, чтобы Царра и Пунитаки были рядом, а не где-то там за горой. В фойе Зизи и Пунитаки попрощались с Дени. Он заговорил с О-Токи, но Зизи сказала:
-Дядя Дени, О-Токи не знает твоего языка, а вот я знаю, меня папа и мама научили.
Царра поднялся вместе с Дени к нему в кабинет, прошел куда-то в угол, открыл ящичек и принес  плетеный, тончайшей работы, поясок, чуть толще шнура, подал и сказал:
-Наденешь на голое тело и никогда не снимай.
-И когда буду прыгать в бассейн? - спросил Дени.
-И когда будешь прыгать в бассейн, и когда будешь прыгать в небеса, - засмеялся Царра. - Ну, до завтра.
Царра ушел. Дени остался один. И только Царра вышел, под набегом каких-то неясных, но тревожных чувств и мыслей, он поспешно вытянул из брюк рубашку и надел на голое тело поясок. «Может, это оберег от худых полей и черной силы», - суеверно подумал он о поясе.
Он стоял в огромном кабинете и опять верил и не верил случившемуся. Какое невероятное событие, какой необъятный факт: он на другой планете. Он прошел к дивану, лег навзничь и стал листать воображение. «Как это случилось? - думал он, - Да, я ездил на Майдан предков, страстно жег небо мечтой и мыслью, вызывал их на себя. Нет, прежде пытался, вызвать на себя Бога, молил его сойти на Землю. Но потом их, братьев-инопланетян, потому что ущелье было полно преданий о них. И они прилетели. Я взошел на их корабль, они попросили меня дать им имена. Я дал. И я летел, то есть мы летели, и я видел невообразимо прекрасное небо, которого никогда не видел с Земли. И я тут, на Эльтусси, в этом замке, тут хозяйка О-Тоси, женщина в кимоно. Почему в кимоно? Странно. И девочка О-Токи. Что-то японское. Да и хозяйка, и девочка похожи на японок, на очень красивых аристократичных японок. Наверное, на этой планете разные расы. Но почему кимоно? - снова вернулся он к этой детали. - А второй девочки имя - Зизи. Странно. Зизи. Ведь Деца называла так и мою девочку, нелепо погибшую вместе со своей матерью. И вообще, это чеченское имя. Чеченские женщины, когда хотят обратить внимание ребенка на что-то красивое, повторяют: Зизи, Зизи. Да, еще у Пушкина где-то есть строка: «Зизи, кристалл моей души»… Как странно! Какое невероятное событие: я сегодня ночую на другой планете, в замке с короной и двумя орлами по бокам».
Он прошел в гардеробную, разделся; на столике лежала стопка ночной одежды, он переоделся в нежный белый халат с широкими рукавами и прошел в спальню. Он уже видел этот зеленоватый балдахин и широкую кровать с множеством подушек. Там, лежа в постели, нужно было обдумать этот небывалый, необъятный факт, это событие, приключившееся с ним.
И он лег под этот балдахин, вкатился под легкое одеяло и сразу обнял две подушки и застыл. Он еще и еще раз пробежал в воображении дорогу от Земли до Эльтусси, не упустил ни одной детали. «Но неужели все это не сон»? - опять в сомнении подумал он и повернулся на другой бок. Сквозь кисею полога на столике у изголовья увидел небольшую пирамидку, как будто из перламутра. Он засмеялся, эта пирамидка рассеяла его какие-то сомнения. Протянул руку, коснулся белой точки на пирамидке. Свет стал меркнуть и тихо догорел. В спальне установился светлый сумрак. Но тут же, как живая, предстала перед ним мать, он сел, как прошитый электрической искрой. «Бунчук вернулся один, это убьет ее», - пролетело в голове. И он долго сидел, глядя в одну точку. Тяжелая сырая тоска обложила его сердце.
Но вдруг, он услышал голос Даймона. Он вздрогнул, но не от страха, а больше от радости: ведь это был голос оттуда, от родной Земли, он избавлял его от полного одиночества, которое, как он ни храбрился, пугало его.
«Там, в корабле я всю дорогу сидел у двери, - сказал Даймон, - все боялся, что они обнаружат меня, и тогда… кто знает, как они поступили бы со мной, у них вон какие аппараты, стерли бы в порошок, так я думал. Но ничего, обошлось, их аппараты не почувствовали меня, хотя во мне есть материя, правда, тонкая, девятого уровня. Я понял, что такую глубину их аппараты не берут. А может… впрочем, зачем гадать. Я в последний момент решился полететь с тобой, до этого колебался. Да и приняв решение, думал, они покрутят тебя вокруг Земли или в солнечной системе и высадят снова на Майдан. Ан нет, ишь, куда завезли нас. Но планета Эльтусси мне понравилась. А Пунитаки и Царра вообще отличные люди, и хозяйка замка О-Тоси - чудная женщина. Рядом с такой женщиной, как говорится, цветет тишина. Нет, люди тут великолепны. Одним словом, мне нравится, впрочем, поживем, увидим. Я обошел замок. О, какой у них парк, вверху озеро с золотым песком на дне и пагода на берегу. А в озере стоит пирамида, а на самом верху статуя. Какой-то их мудрец в тоге и с шаром на полусогнутой руке. Как я понял, шар это планета Эльтусси. А может, и не так, не знаю. Место великолепное для отдыха. Но надо держаться воином, пусть знают наших. Я не подсказываю, это я так, к слову. Ты и так держишься молодцом. Но ты хочешь спать, я умолкаю».
Да, он был рад голосу Даймона, очень был рад, пусть хоть одна, пусть и невидимая, но родная ниточка.
Он лег и скоро утонул во сне с приятным головокружением. Но успел напоследок еще раз сказать себе: «О, какой невероятный, небывалый и необъятный факт: я на другой планете, на планете Эльтусси. Три галактики я отдал бы, чтобы земляне ведали сейчас про это, а главное, чтобы они убедились - есть братья во Вселенной!»

Под утро он проснулся и, не открывая глаз, лежал, слушал птичьи голоса, залетавшие в спальню. Особенно ему нравились длинные, мелким колокольчиком, звуки. Но странное дело, сознание у него было совершенно земное, и ощущение было такое, как будто он лежит дома в Аргунском ущелье. «Откуда эти птицы, осенний перелет, что ли?» - подумал он, но в следующее мгновение его пронзила мысль, цепь сознания восстановилась. - «Да я же…» - вспомнил он, открыл глаза, и увидел над собой зеленый потолок балдахина и прозрачные пологи по бокам.
Он засмеялся и сел, смех его рожден был мыслью: «Правда, правда, я на другой планете». Отдернув полог, он соскочил на пол и, не надевая тапочки, босой прошел по мягкому зеленому ковру к высокому зеркалу. «Ну, богдыхан, не плохи твои дела на новой планете, - подмигнул он своему двойнику в зеркале. - Пока не плохи, а там увидим». Он потянулся с наслаждением, до хруста. «Однако, какая легкость в теле, взмахнешь руками, полетишь». Он спустил с плеч халат и сорочку, напряг грудь, поводил плечами, наблюдая себя в зеркале, и остался доволен своим видом.
Дверь на балкон была приоткрыта, оттуда тянуло прохладой, он подошел, отдернул тяжелую штору, пошире открыл дверь и, не выходя наружу, остановился. Увидел короткий проспект-аллею, а дальше густую крону высоких деревьев. «Вчера по этому проспекту ехали», - мелькнуло у него в голове. Птичьи голоса прилетали из парка. «Ну что ж, Эльтусси, так Эльтусси, ты тоже Богом слеплена, поглядим и на тебя», - сказал он в сердце и скорым шагом направился в ванную-бассейную.
Разделся, вспомнил о пластинках, дающих кислород, открыл шкатулку, заложил одну за щеку, подошел к краю бассейна, постоял, созерцая золотистый песок на дне и улыбаясь каким-то своим мыслям, бегущим краем горизонта сознания, потом зажал нос и ногами вперед, как это делают дети, бултыхнулся в воду, раскрыл тело, донырнул до дна, обнял этот нежный золотистый песок и застыл. Загорелся слабый свет, и разноцветные камни стен бассейна стали переливаться радугами. «О, инопланетяне, почему вы бросили нас, своих братьев землян, ведь вы, как я думаю, давно превращаете пыль и камни в золото. Почему вы бросили нас? Я постараюсь это выяснить. Я буду долбить Царру до тех пор, пока он не ответит на это - почему?» - думал он, блаженствуя на дне. Много передумал он в эти четверть часа, пока лежал на песке под толщей воды. Наконец, он всплыл, вылез, зашел в кабину, тысячи игольчатых струй ударили в него со всех сторон. Он нажал на другую точку, струи воды иссякли, и упругий теплый воздух окутал его с ног до головы. Покинув кабину, вытерев себя коротким толстым, мохнатым полотенцем, прошел он в гардеробную; долго перебирал одежду в шкафах, запутавшись в разнообразии пиджаков, сорочек и костюмов. Наконец, выбрал привычное и старомодное: серую тройку, серую шляпу, галстук-бабочку и темноватые, чрезвычайно удобные, как перчатки, туфли. Оделся во все это и остановился перед зеркалом. «Конец девятнадцатого века, не хватает только часов с цепочкой и трости, - засмеялся он. - Ну что ж, надо отстать от жизни, а то она ненароком может швырнуть в овраг», - добавил он совсем ненужную, шальным путем пролезшую в сознание мысль. Вышел на лестницу, чтобы пройтись по усадьбе инопланетянина. Внизу его встретила О-Тоси, она поклонилась ему. Он понял, что она зовет его на завтрак, и Дени зашагал ей вслед. О-Тоси привела его не в ту столовую, где вчера они ужинали, а в другую, гораздо меньшую. Тут стояли только два стола, один большой, второй для двух персон. Этот меньший и был накрыт. Дени оглянулся, ища куда повесить шляпу, не нашел вешалку, положил ее на соседний столик и сел к стене. О-Тоси села напротив, налила ему из графина-двуносика красный и черный напитки в белую чашку. Он отпил, поставил чашку, но тут же взял, допил до дна и протянул, О-Тоси  наполнила, он выпил до дна и снова протянул чашку; О-Тоси наполнила. Он сделал глоток и  поставил чашку. О-Тоси налила ему суп, протянула тарелку, он взял, поставил и не дотронулся. Не было никакого аппетита. Но потом подумал: «Не будем обижать хозяйку», - и стал есть. Он съел несколько блюд, благо они были не такие объемные, как в рабочей столовой, а всего лишь по несколько ложек; допил напиток из чашки и сидел, созерцая эту женщину и следя за толпами мыслей в голове. О-Тоси ни разу не взглянула на него, она, опустив ресницы, смотрела на угол стола, чуть склонив свою оригинальную голову. Продолговатые каре-золотистые глаза были полны неизъяснимой светлой печали; чистота кожи лица и шеи сливались с белоснежной рубашкой под пунцовым кимоно; темные волосы, с еле заметным ореховым блеском, были высоко подняты красным гребнем. «Лотос, восточный лотос, - пролетело в голове Дени. - Женщина, может, и ты с планеты Земля и мне землячка?» - подумал он, но тут же на эту мысль набросил целую толпу других мыслей, затоптал и затер ее, а почему и сам не понял. Дени встал. Встала и О-Тоси.
-Спасибо, госпожа О-Тоси, это был самый вкусный завтрак в моей жизни, - сказал он.
О-Тоси поклонилась. Он взял шляпу и вышел.
Только что он рвался на улицу, а теперь, не отдавая себе отчета, поднялся наверх к себе и стал ходить сначала по кабинету, а потом по мягкому ковру спальни.
«О, какая женщина О-Тоси, ты прав, чистейший лотос, - сказал Даймон. Дени поморщился, тут свидетелей он не желал. - Виноват, виноват, извиняюсь», - поспешно сказал Даймон. Дени вышел на балкон и увидел идущего к замку Царру. Тот остановился, упер руки в бока, вскинул голову и прокричал:
-Эй, инопланетянин, как спалось на планете Эльтусси, какие видел сны вчера?
-Никаких снов я вчера не видел, ночью провалился в бездну, а утром всплыл, вот и все сны, - ответил Дени.
-Отлично, самый целебный сон - это сон без снов, - вскинул руку Царра. - Спускайся, познакомишься с фазендой.
Дени вышел к Царре, тот оглядел его и воздвиг на руке большой палец.
-Появись ты таким денди в прошлом веке в Париже, ты свел бы с ума всех парижанок, - сказал он.
Дени засмеялся, и они пошли в сторону парка по аллее мимо фонарей-плакучих ив, вчера белым дымом освещавших проспект.
В парке Дени поразило необъятное дерево, крона его занимала, как пояснил Царра, полпарка. От его гигантского ствола расходились сотни стволов.
-Угадай, сколько лет этому дереву? - сказал Царра.
-Лет-то ему много, я хочу измерить его окружность в шагах, - ответил Дени, - и зашагал вокруг дерева. Он насчитал тридцать четыре шага.
-Вот это царь-дерево, - восхитился Дени и, закинув голову, посмотрел вверх, но листва была так густа, что до неба взгляд его не пробился.
-Угадай сколько лет дереву, а дерево это называется - баньян, - повторил просьбу Царра.
-Наверное, три-четыре тысячи лет, судя по росту и мощи ствола, - ответил Дени.
-Нет, брат, не угадал, если угадаешь, проси, что хочешь, - сказал Царра.
-Что хочу могу просить? - посмотрел Дени пристально в глаза Царры.
-Да, можешь, - ответил Царра.
-И корабль тоже могу просить, ну такой, на котором мы летели? - спросил Дени.
-Корабль нет, - отрицательно закачал головой Царра.
-А прочее мне без надобностей, - сказал Дени.
-Как, ты не хочешь ничего другого?
-В данном случае нет.
-А зачем тебе корабль?
-Это, брат, мое дело.
-Ну, ты же не сможешь управлять им.
-Ты дашь мне в придачу десяток биороботов, которые умеют управлять кораблем.
Царра засмеялся.
-Этому баньяну четырнадцать тысяч лет, и он родом из Индии, - сказал Царра, хлопая ладонью по стволу.
-Как из Индии, да тогда и Индии не было, - сказал Дени.
-Индии, может быть, и не было, но земля-то, где теперь Индия, была, - сказал Царра.
-Его, значит, привезли еще до потопа, вот это патриарх, - уже с великим уважением посмотрел Дени вверх на крону, а потом и на ствол.
-Какого потопа? - спросил Царра.
-Как какого? На Земле же был великий потоп, десять-одиннадцать тысяч лет назад. Так утверждают наши ученые.
-А, потоп, - равнодушно сказал Царра, - может, там у вас и был потоп, не знаю. По истечении одной тысячи лет в ствол этому баньяну забивают золотой гвоздь. Вот идем, посмотри, - и Царра повел Дени на другую сторону баньяна. И Дени на стволе насчитал четырнадцать золотых шляпок.
-Да что и говорить, великий патриарх, - повторил Дени и уважительно погладил гладкий ствол баньяна. Вдруг, к их ногам, как горох, из кроны осыпались маленькие птички, точно такие, которые Дени видел на корабле в листве карликового дерева.
-Туски, мои любимые, - сказал Царра, - люблю их щебетанье и их возню.
-Милые существа, - согласился Дени.
-Да, - ответил Царра. - Удивительные капли жизни, - сказал Царра, протягивая руку, на которую тотчас взлетели с десяток туски. Царра тихо смеялся, наблюдая возню птичек на своей руке, и простоял так несколько секунд. «Так вот какие они инопланетяне», - пролетело в голове Дени, когда он наблюдал за Царрой.

Прошли парк, вышли на поляну к фонтану, он весь, кроме фундамента, был хрустальный и сиял под лучами Эстиаз. Царра сделал в сторону фонтана неопределенный жест и ничего не сказал. Шли по тропе дальше по целому морю цветов, над которыми вились изумрудные насекомые. У Дени покатилось на язык удивление, но вспомнив слова Царры: «Творец все планеты засеял одними и теми же семенами», удержал восклицание и только жадно смотрел на цветы, на шмелей, бабочек и пчел. Неожиданно вышли на берег бухты.
-О, море, - вырвалось у Дени.
-Это океан, - сказал Царра.
-Океан? Еще лучше, - сказал Дени.
Бухта была небольшая, и выход из нее в океан загораживал остров, на котором красовался замок. К острову был перекинут мост, прекрасного рисунка, издали казалось, что мост висит в воздухе.
-Это вотчина Пунитаки, там она пишет свои картины, лепит, ну и прочее, ведь она и художник, и скульптор, - сказал Царра.
Эта информация приятно удивила Дени. Инопланетяне, ушедшие далеко в своей цивилизации, пишут картины и лепят. Он еще нежнее подумал о Пунитаки.
Справа над бухтой возвышался второй замок, и недалеко от него с горы летел вниз роскошный водопад.
-Там наша общая вотчина, - показал Царра в сторону второго замка.
-Да, прекрасный водопад, - вздохнул Дени.
Обратно шли другой тропой и вышли к рощам: березовой и сосновой.
-Вот рощи, они с планеты Земля, березы из Финляндии, а сосны из Канады. Это я привез их, - сказал Царра.
Дени посмотрел на рощи, потом на Царру. Толпа мыслей и чувств смешались в его душе, он не успел разобраться в них, потому что они услышали детский смех, а Царра сказал:
-Я знал, что эти шалуньи с журавлями.
Подойдя поближе, они увидели смешную и забавную картину. Сцепив руки, стоя лицом к друг дружке, откинув головы, кружились Зизи и О-Токи, а вокруг них, вскидывая широченные крылья над кургузыми телами, подскакивая и изредка курлыча, хороводили журавли.
-Стой тихо, журавли хороводят только с ними, а как только увидят взрослых, останавливаются. Однажды я и Пунитаки, вот так сцепив руки, кружились перед ними, а журавли ноль внимания на нас, смотрели равнодушно и холодно. Пунитаки вдруг отпустила мои руки и заплакала. Ты догадываешься, почему? - спросил Царра.
-Догадываюсь, - ответил Дени.
-О невозвратном детстве были ее слезы. В сущности, кроме детства ничего и нет, - вздохнул Царра.
Дени поразили его слова, потому что он вспомнил, что и Хаси недавно говорил почти эти же слова.
«И вам, и вам, властителям звездных дорог, грустно терять самую светлую часть жизни - детство. Как это хорошо, значит, мы воистину братья», - подумал он.
-Согласен с тобой, - сказал Дени вслух, - после детства все не то.
-А вот с ними, - Царра кивнул в сторону  детей, - журавли хороводят часами.
-С детьми ангелы и Бог, наверное, поэтому, - сказал Дени.
-Да-да, с детьми Творец и ангелы, а с нами этот парень… - и Царра засмеялся.
Дени понял, кого Царра подразумевал под «парнем» и подумал: «Неужели они верят в дьявола или он шутит?»
-Давай другой тропинкой, не будем им мешать, - сказал Царра.
Когда шли мимо замка, неожиданно вышла Пунитаки, сделала жест рукой и заговорила на непонятном для Дени языке, но вдруг, как будто спохватившись, заговорила по- русски.
-Вы куда? - спросила она, направляясь к ним.
-Фазенду Дени показываю, - ответил Царра.
-А, хорошо. А я слетаю к сестре, в Атлантиду, Буси сейчас прилетит за мной. Она уже летит, - сказала она, оглянувшись и глядя на небо.
Посмотрев по направлению ее взгляда, Дени тоже увидел летящий в их сторону блестящий шар. Шар сел у парка.
-Ну, я полетела, показывай Дени фазенду, - сказала Пунитаки и скорым шагом направилась к шару, гибкая, стройная и прекрасная. Сегодня она была в цветастом платье, так идущем ей.
Царра и Дени дошли до озера с волнистым берегом, как будто из яхонта, а может, и из искусственного материала под яхонт; лучи Эстиаз, пронизывая толщу воды, играли на золотом песке, которым было засыпано его дно; тут на берегу стояла довольно большая пагода; а вдали, на другом берегу озера, возвышалась пирамида, со статуей человека на самом верху, тот человек-статуя был одет в тогу, смотрел в небо и на вытянутой полусогнутой руке держал блестящий шар.
Царра помолчал полминуты, давая Дени время на обозрение пространства и объектов, а потом сказал:
-Я люблю вечерами отдыхать в пагоде. Никакое жилище, построенное руками человека, не дает такого покоя и успокоения, как пагода. Когда сидишь в сумерках в пагоде, вся душа собирается и наступает в ней покой.
-Может быть. Я никогда не сидел в пагоде, - сказал Дени.
-Значит, ты не был ни в Японии, ни в Корее, ни в Китае, - заключил Царра.
-Я не был в этих странах, - сказал Дени.
-Сегодня вечером посиди в пагоде, проверишь, прав ли я, - сказал Царра.
-Хорошо, я посижу, - ответил Дени.
-А теперь я покажу тебе одну скульптурную композицию, на земной сюжет, угадай на какой. Кстати, это единственный земной сюжет на нашей планете.
-Что получу, если угадаю?
-Что хочешь.
-Корабль?
-Нет. Все, что хочешь, кроме корабля. Могу дать куб золота - сто на сто и на сто метров. Посажу эту глыбу прямо в Аргунское ущелье, заживешь, как не живал на земле ни один богдыхан.
-Нет, не надо. Ха, ха! Шесть миллиардов террористов бросились бы на меня с ракетами, бомбами с ядами. Ха, ха! Сто на сто и еще раз на сто. Это же двадцать миллионов тонн золота. Не надо, не надо, там за цистерну нефти снимают голову как подсолнух, а за такой кусок золота, ой-ой-ой! Что осталось бы от Аргунского ущелья и вообще от планеты Земля. Только корабль, корабль и только корабль, недоступный этим жадным земным крысам террористам, - ответил Дени. - Разве тебе трудно подарить мне один корабль, вон сколько их сидело на космодроме, больше чем перелетных гусей. А я за тебя помолюсь Творцу миров.
-Твоя молитва, Дени, говорю без иронии, много значит на престоле Божьем, но подарить корабль не могу. Все, что хочешь, но только не корабль, - сказал Царра.
-Прочее не надо, - с обидой в голосе, - сказал Дени. Никогда прежде ему не пришло бы в голову, что с инопланетянином может быть веден такой торг, но он все больше и больше, шутя или серьезно, увязил себя в этом торге.
-Если бы ты был у меня в гостях и попросил что-нибудь из моего…
-Корабль подарить не могу, проси другое, - не дал договорить Царра.
-Я уже сказал: ничего другого мне не надо, - ответил Дени.
-И выходит, ты не хочешь угадывать, к какой скульптурной композиции на земной сюжет я веду тебя, - сказал Царра
-Ради спортивного интереса, пожалуйста, но не об заклад, раз в заклад корабль не идет, - сказал Дени.
Они уже далеко отошли от пагоды и шли по дорожке среди высоких цветочных кустов. Дени остановился и стал думать: какой земной сюжет отражен в той композиции, куда его ведет Царра. Он перебирал войны всех веков и народов, полководцев, добрался аж до потопа. И все отвергал и отвергал эти образы. «Что им потоп, они и своему потопу не удивятся. Cядут на корабли, полетят к другой планете, побудут там, пока тут бурлит вода, а потом прилетят обратно», - думал он.
-Вот видишь, обещай я тебе и корабль, ты не угадал бы, - сказал Царра.
-А ты обещай, - быстро взглянул Дени на Царру.
-Нет, надо вести честную игру, я знаю, что не угадаешь, а если вдруг, по неисповедимой воле провидения, ты и угадал бы, то и тогда, увы, дать корабль не могу, - сказал Царра.
-Ну, тогда нечего терять время, идем к твоей композиции, - зашагал Дени.
Прошли второй поворот и тут на лысой поляне пред взором Дени предстал тот самый земной сюжет, который пленил сердца и воображение эльтуссианцев. Он остановился и стоял минуты две, созерцая композицию, а потом долго, жадно смеялся до слез.
Худой и яростный Дон-Кихот на худом и яростном Росинанте, с копьем наперевес, несся в атаку на что-то большое и бесформенное, напоминающее десятки осьминогов и спрутов, и это чудище, угрожая, изрыгало грязный свет. В хвосте Росинанта, разинув пасть и приложив уши, несся на это чудовище и осел Санчо Панса, тогда как сам Санчо Панса в отчаянном рывке, обхватив длинными руками огромный живот, и лезущими из орбит и глядящими назад на чудовище глазами, уронив шляпу на пятку, рвался в обратную сторону.
Дени еще долго созерцал и смеялся.
-Но ты ничем не рисковал, если бы поставил и корабль, - сказал он. - Я, точно, не угадал бы.
-Не рисковал, но игру надо вести честно, - ответил Царра.
-Постой, ты сказал, что это единственный сюжет из нашей истории? - вопросительно посмотрел Дени на Царру.
-Да, единственный, и «Дон Кихот» единственная книга ваша, которую читают и знают на Эльтусси и еще на Изиде, - ответил Царра.
-Изида, Изида, ты упоминал эту планету там, на корабле, - сказал Дени.
-Да, мы слетаем на Изиду, если ты не против, - сказал Царра.
-Когда? - с волнением в сердце, спросил Дени.
-Попозже, точные сроки трудно определить.
-Но постой, опять спрашиваю, почему только «Дон Кихот», ведь у нас есть и еще много великих книг: «Илиада», например, «Гамлет» и т.д., и т.д.
-«Илиада»? О, спора нет великая книга. Особенно мне нравится то место, помнишь, где Ахиллес поносит Гектора последними словами, а Гектор вдруг отвечает - о, какой поразительный ответ: «Что ругаешь меня, Ахиллес благородный, сын Пелидов, ведь и на моем копье остра оконечность?» Какие слова! Гектор врага своего, который поносит его последними словами, называет благородным и еще напоминает ему, что и рожден он от благородных родителей.
-Но при этом не забывает напомнить Ахиллесу, что и на его копье остра оконечность, - сказал Дени.
-Да, да, напоминает, - сказал Царра. - Спора нет, великое произведение. Но что «Илиада» по сути, по сюжету? Один ловелас увез жену другого ловеласа, друзья оскорбленного ловеласа почувствовали себя оскорбленными, собрались гурьбой и поплыли отбивать красавицу Елену. Или вот, Гамлет. Быть или не быть! Все сомнения и прочее. А Дон Кихот, посмотри на него, ведь это великий рыцарь. Он понял, что мир полон зла. И решил один уничтожить зло. Он никого не зовет, он выступает один. Посмотри, в его сердце ни капли сомнения, он уверен, что победит мировое зло. Да, он любит женщину и хочет, чтобы тот мир, в котором живет его возлюбленная, был чист. Каждая планета мечтает о таком рыцаре. Это высшее, что сотворила планета Земля.
«Неужели он так думает или играет так хорошо?» - подумал Дени.
-Не знаю, так ли велик Дон Кихот, как ты говоришь, но говоришь ты хорошо, - сказал Дени.- Тебе бы читать лекции по литературе.
-Я и читал, в Варшаве, Пунитаки очень любит Польшу, мы долго жили там, - сказал Царра.
На это Дени ничего не мог ответить
-А Санчо Панса великолепно выносит себя из опасной зоны, - сказал Дени, смеясь.
-Он делает то, что и должен делать требуховец, требуховец никогда не бросится против мирового зла, ибо мировое зло и вырастает из брюха требуховцев. Смотри, даже осел его идет в атаку, а он бежит с поля брани, - засмеялся Царра.
Последнее замечание Царры просто сразило Дени.
«Да он не инопланетянин, разве у инопланетян могут быть такие земные понятия и слова», - пролетело в его голове. Но сказал он другое.
-О, что творилось бы в Испании и в испаноязычных странах, кабы ведали там про этот факт, - кивнул Дени на композицию.
-Король Испании Хуан Карлос знает, ему ведомо, что «Дон Кихот» - любимая книга на Эльтусси и Изиде, и что все жители наших планет знают испанский язык, - сказал Царра.
-Нет, ты шутишь, - недоверчиво посмотрел Дени. - Да ведь король нигде про этот факт не говорил.
-Ну, как он может говорить про это, он же умный человек, то есть умный король. Во-первых, кто поверит? Начнут смеяться, рассказывать разные анекдоты. А король Хуан Карлос не может позволить легкомысленным людям такие шутки в свой адрес, он не может стать посмешищем кургузых умов.
Дени верил и не верил.
-Пройдем к пирамиде, а потом посидим в пагоде, - пригласил Царра.
По пути к пирамиде вышли еще на одну поляну, но уже зеленую-зеленую, окруженную кустами и цветами, посередине ее был фонтан, совершенно неожиданный для Дени. Над перламутровой раковиной бассейна на зеленом столбике возвышалась огромная люстра с бесконечным количеством мочек, и с этих мочек падали в бассейн капли воды. В бассейне плавали рыбки - оранжевые, красные, серебристые.
-Женщины любят такие диковинные фонтаны, - сказал Царра. - Я за природу, то есть, чтобы было ближе к природе.
-Но фонтан прекрасен, - сказал Дени.
-Может быть, - ответил Царра.
Дошли, наконец, до пирамиды, она была высотой где-то около восьмидесяти метров, розоватого цвета, с серебристой подошвой. Мужчина в тоге на самом верху пирамиды смотрел в небо и держал  на полусогнутой вытянутой руке блестящий шар.
-На Платона похож, - сказал Дени.
-Да, что-то есть, - ответил Царра.
-Кто он - мифология, философия, история, Бог, пророк или простой смертный? - спросил Дени.
-Он просто человек, разве Бог смотрит с мольбой в небо? - засмеялся Царра.
-А, понятно, это значит ваш патриарх, который молит Творца хранить планету Эльтусси, - сказал Дени.
-Возможно, ты и угадал, - сказал Царра.
В пагоде, куда они пришли, обогнув озеро, как и говорил Царра, было покойно. Несколько плетеных кресел прямо у входа под козырьком, в глубине большой диван, стол с массивным подсвечником на нем и еще несколько маленьких низких столиков.
-Можно подняться и наверх, но я люблю сидеть здесь, - вопросительно, как бы спрашивая его желание, посмотрел Царра на Дени.
-Посидим здесь, - сказал Дени.
Царра придвинул маленький столик и вытащил коробку сигар.
-Ты счастливец, ты не куришь, а я без сигары чувствую себя неуютно, - улыбнулся он.  Он прикурил от какого-то тонкого прутика, извлеченного из коробки сигар и выпустил клубок дыма
-Ты, конечно, и с Фиделем знаком, раз куришь кубинские сигары? - спросил Дени.
-Да, знаком с великим команданте, - ответил Царра.
-И он знает, кто ты и откуда?
-Нет, этого он не знает.
-Как! Но ведь именно он должен был знать, что на Эльтусси и на Изиде все знают испанский и что ты инопланетянин и плюс любитель гаванских сигар, он этим фактом разгромил бы в пух и прах Америку.
-Он, я думаю, как и ты, попросил бы корабль, чтобы привезти в кандалах в Гавану президента США, - засмеялся Царра.
-Значит, королю испанскому Хуану Карлосу ты открылся, а Фиделю нет, почему? - спросил Дени.
-Королю открылся, а Фиделю нет, - сказал Царра, не отвечая на вопрос.
-Странно. А король Хуан Карлос не попросил у тебя корабль?
- Нет.
-Почему, как ты думаешь?
-Не знаю, наверное, не имеет врагов, которые не дают ему спать. Король подарил мне великолепное издание «Дон Кихота» из своей личной библиотеки со следующей надписью: «Брату моему Царре, живущему на планете Эльтусси. Пусть все пути Вселенной будут для тебя бархатными».
-Что значит «бархатными»?
-Ну, без аварий и катастроф, это, наверное, имел в виду король.
-А у тебя могут быть аварии?
-Он так написал, - сказал Царра, опять не отвечая на прямой вопрос.
-Пусть пути будут бархатными. Восточный узор, хотя сам король и не восточный человек, - сказал Дени.
-У настоящего короля сердце из четырех сторон света, - сказал Царра.
-Может быть, может быть, - засмеялся Дени. - А скажи, знаком ты с президентом США?
-Нет, не знаком.
-Странно, почему, ведь великая держава?
Царра пожал плечами.
-Пунитаки знакома с его женой.
-И та знает, откуда Пунитаки?
-О нет, не знает.
-А попросил бы президент Америки у тебя корабль, будь ты знаком с ним?
-Думаю, что да.
-Почему?
-Сильный всегда хочет стать еще сильнее. Будь я знаком с ним, корабль или наши технологии были бы предметом особых переговоров. Ну, а что невозможно, то невозможно, - сказал Царра. - Мы, Дени, не вмешиваемся в работу не своей звезды. Звезда-Солнце работает по своим законам, и по ее законам под ней бьется, живет и зреет особая жизнь.
-Ну, а если какой-нибудь маньяк захочет уничтожить жизнь Солнца, вы и тогда не ударите палец о палец?
-Это, брат, особый случай, а на особые случаи есть особые приемы. Но мы с тобой ушли...
-Да, кажется, не в ту степь - не дал договорить, спохватившись, Дени.
-В ту степь, но в данном случае не в ту сторону, - сказал Царра.
-Вот и Эстиаз заглядывает к нам, - обернулся Дени, кивая на звезду, появившуюся слева.
-Пора обедать, - поднялся Царра, кладя сигару в ложбинку массивной пепельницы.
-У каждого своя слабость, - говорил Царра на ходу, у меня кубинские сигары, у другого что-то еще. Была слабость и у Творца миров, он захотел узнать на что он способен, и сотворил мир. А ведь жажда творить - это тоже слабость. Абсолютная сила ничего не творит, она самодостаточна и довольна собой.
-Отличная мысль, такие мысли надо сажать на толстую цепь, чтобы они не сбежали, - засмеялся Дени.
-Это я и делаю, - сказал Царра.

Пообедав, они поднялись в небольшую обсерваторию на самом верху замка.
-Это уголок Зизи и О-Токи, - объяснял Царра, - ну и я, когда остаюсь дома, сижу тут, вспоминаю детство.
По одной стене студии стояли три больших шара в человеческий рост. В центре два телескопа. Но Царра шел туда в глубину. Он подвел Дени к прозрачному предмету формы эллипса длиной метра два и высотой примерно метр. Царра коснулся пальцем эллипса, и в нем замигали бесконечное количество точек-искр.
-Коснись и ты, - предложил Царра Дени. Дени коснулся, эллипс был упруг и мягок, точно желе,  после его прикосновения в нем погасли прежние искры и загорелись новые.
-Это глобус нашей Галактики, - сказал Царра. - Один такой, но побольше размером, я подарил Папе Римскому Иоанну Павлу Второму.
-Ты шутишь? - вскрикнул Дени.
Царра пожал плечами и улыбнулся.
-Вот ты часто: ты шутишь! ты шутишь! Шутку люблю, не отказываюсь от этой слабости, но сейчас говорю серьезно. Лет через тридцать-сорок другой уже Папа вынесет мой подарок - глобус нашей Галактики - на площадь святого Петра  в Риме и многие, многие земляне будут созерцать его.
-Шутишь! - снова вырвалось у Дени. - Виноват, виноват, - поспешно замял он свою оплошность.
-Не угадаешь, что сказал мне Папа после подарка.
-Угадаю, если дашь корабль, - засмеялся Дени.
-Корабль не дам, - твердо объявил Царра. - А сказал мне Папа следующее: «Я тебя, Царра, брат мой, буду поминать в своих ежедневных молитвах, ибо путешествующий всегда в опасности». А когда я сообщил ему, что мы хороним только сердце человека, огорчился, сказал, что это грех, что в Воскресении человек должен восстать всем своим составом.
-А вы хороните только сердце? - невольно удивился Дени.
-В сердце весь человек, - ответил Царра. - А когда я сообщил Папе, что на планете Изида, где условия и развитие почти такие, что и на Земле, человек пищу, кров и одежду получает бесплатно, Папа прослезился и сказал: «Благословенна планета, где сирота одет, обогрет и не ложится без ужина». - Я, Дени, заработал молитвы великого сердца, а это много значит для такого простого смертного, как я.
Что Царра говорит искренно, в том не было сомнений у Дени, но он растерялся, ничего не понимал и молчал: инопланетянин гордится молитвами сына Земли. Без сомнения, великого сына Земли, но… Нет, эта тайна была ему непонятна.
Они подошли к телескопам.
-Если хочешь поглядеть на Эстиаз, вот гляди в черный телескоп, - сказал Царра.
И, точно, один телескоп был черноглазый. Купол раскрылся, Дени направил свой черноглазый телескоп на Эстиаз и  долго смотрел.
-Кипит, - сказал он, улыбаясь и не отрываясь от телескопа. - Кипит Эстиаз.
-Кто духом кипит, тот и светит, - сказал Царра.
-А сколько километров до Эстиаз?
-Сто семьдесят миллионов, - ответил Царра.
-Далеко.
-Да нет, нырнул один раз во тьму и вынырнул рядом с ней, - сказал Царра.
-Да, для вас недалеко, у вас транспорт, но где нам взять такой транспорт? - сказал Дени, все еще разглядывая в телескоп Эстиаз.
-Будет и у вас такой транспорт, - заверил Царра.
-Когда?
-Через тысячу или три тысячи лет.
-Ну, тогда меня уже не будет.
-Зато будут потомки.
-Что потомки, разве они будут помнить меня?
-Надо сделать что-то такое, чтобы помнили.
-Сделать что-то такое, спилить Кавказ мне, что ли?
-Спилить Кавказ, вычерпать Черное море или создать вечный двигатель. Много есть подвигов, чтобы остаться в памяти потомков, - сказал Царра.
-А еще проще, угнать ваш корабль и явиться, как в старину Прометей, который украл у богов огонь, - засмеялся Дени.
-И это можно, только надо хорошо подготовиться, - сказал Царра.
-Я подготовлюсь, - засмеялся Дени.

Они спустились в кабинет. Царра показал Дени как зажигать большой экран и переключать бесконечное количество каналов, как работать с музыкальной шкатулкой, как связаться с ним, с Пунитаки, с Зизи и прочие секреты, попрощался и ушел.
Дени лег в кабинете на диван и накрыл лицо шляпой.
«Ничего не понимаю еще, но все прекрасно: я на другой планете», - вырвалось у него в сердце.
«И я, брат, ничего не понимаю, но мне положительно нравится этот парень, - заговорил Даймон. - Прост, чуток. Впрочем, все великие люди просты, пузырится только мелюзга. Любит «Дон Кихота» и журавлей. А как говорил о Папе. Подарил ему глобус Галактики. Ха, ха! Фантастика! А какие слова сказал Папа. Вот теперь я понял Иоанна Павла Второго. Зная, кто перед ним и откуда Царра, он, узнав, что на Эльтусси хоронят не всего человека, а только его сердце, открыто говорит, что это грех. Не стал подлаживаться под инопланетян, не запутался в сомнениях, а ясно высказал свою точку зрения, то есть точку зрения христианства. Вот мужество истины, впрочем, Папа и должен быть живой истиной. А Иоанн Павел Второй, очевидно, именно таков. И король испанский великолепен: он узнает от Царры великий факт, что испанский язык знают еще на двух планетах нашей Галактики и что «Дон Кихот» на тех планетах любимая книга, нигде ни слова про это. Но меня уже щекочет планета Изида. Торопи Царру. Я умолкаю, тебе самому хочется обдумать это».
После того, как умолк Даймон, уже по привычке, Дени перелистал в воображении день и сделал неожиданное заключение: «Теперь можно и умереть спокойно, теперь я знаю, что если погибнет Земля, есть братья на других планетах. А как я переживал, еще юношей, прочитав в журнале, что Солнце будет гореть около пяти миллиардов лет, а потом потухнет. И уже никто не будет на Земле ни смеяться, ни плакать. Так переживал, что похудел, и все спрашивали: «Что с тобой Дени, не заболел ли ты?» Я переживал за Человечество. Что сам умру, я знал, человек смертен. Но Человечество? Я не мог, не хотел представить себе Вселенную без Человечества. А теперь я знаю, что Человечество будет всегда, если его не будет и на Земле», - и он задремал.
Он проснулся, почудилось, что в дверь звонили, он послушал, нет, не было никаких звонков. Он снял шляпу с лица; за окном стояли сумерки.
«Странно, меня никто не разбудил», - подумал он. Он вышел с мыслью пройтись к озеру и посидеть в пагоде, но только спустился по лестнице, его встретила О-Тоси и поклонилась. Она конечно звала на ужин, он последовал за ней. На ужин О-Тоси подала ему несколько обильных блюд, по вкусу они не напоминали ни одно земное блюдо, известное ему. Он ел с великим аппетитом. О-Тоси тихо сидела против него. «Какая грустная женщина, -думал он. - Какая-то высшая грусть в ней. Из-за этой высшей грусти она и дышит тишиной и покоем. Кимоно, кимоно. Вот сейчас она в темно-синем кимоно. Есть ли у нее какая-то связь с планетой Земля и с Японией? Может быть, и есть. Ведь Царра в день прилета крикнул Зизи и О-Токи: «Прибыл корабль с поднятым флагом, все кричите - Банзай!» А те, прокричав в ответ «Банзай!»  побежали к нам. Или это просто земной ритуал, привитый Царрой, как его журавли, композиция «Дон-Кихота»?» Дени сидел, окончив ужин и забывшись, в тишине этой женщины. Но, наконец, спохватился, встал и поблагодарил: «Спасибо, госпожа-О-Тоси за ужин».
 
В парке, куда он бессознательно отправился, уже пели ночные птицы. Он несколько раз обошел баньян и отправился к озеру.
Только теперь, сидя под козырьком пагоды, созерцая крупные звезды на небе и те же звезды на дне озера, и время от времени поглядывая на слабо освещенную пирамиду на другом конце озера, Дени оценил вкус Царры. Что-то загадочное было во всем этом сочетании.
А на небе над Эльтусси ни Млечного Пути, ни Большой медведицы, ни трапеции Ореона: звезды были рассыпаны ровно, густо и щедро.
«Я, конечно, в нашей Галактике, но нахожусь в такой точке, откуда все видится по-другому, - думал Дени, - может, в этом стаде звезд, которое я наблюдаю, есть и Солнце, только как узнать его. Потом погляжу на него в телескоп, если Царра покажет».
Он еще посидел в пагоде и, вернувшись в замок, поднялся в обсерваторию.
Когда он подошел к телескопу, купол раскрылся. Куда бы он ни поворачивал телескоп, в ту же сторону поворачивался и купол, и окно в небе оставалось перед его взором. В телескоп звезды только увеличились и подплыли ближе, их стало больше, но ничего иного Дени не увидел. «Телескопы у них детские игрушки, - подумал он. - Если им серьезно что-то надо разглядеть, они полетят туда и посмотрят». Он оставил телескоп и подошел к глобусу Галактики. И постоял перед ним, трогая его прозрачное мягкое, как желе, тело и наблюдая мириады вспыхивающих искр. «Так, мне нужно прожить тридцать-сорок лет, чтобы увидеть подобный глобус Галактики на площади святого Петра в Риме, если, конечно, Царра не шутил», - думал Дени.
На следующий день Царра объявил Дени, что улетает дней на десять.
-Не переживай, скучать тебе не дадут, женщины дома, - сказал он.
За Царрой прилетел шар, и все, кроме О-Тоси, поехали на лимузине провожать его. Царра расцеловал девочек, секунд пять смотрел в глаза Пунитаки, пожал крепко руку Дени и улетел.
Дени, точно, не дали скучать, пока отсутствовал Царра. Все время рядом с ним или поблизости были Зизи и О-Токи а с ними этот зверек Брунтаки. Он неутомимо гонялся за Зизи и О-Токи, путался в ногах, вдруг падал, растягивался и некоторое время лежал, отдыхая, снова вскакивал и принимался за свои шалости, и почти всегда был слышен смех девочек, вызванный игрой Брунтаки.
-Правда, он смешной, правда, он красивый? - часто спрашивала Зизи.
-Правда, правда, - отвечал Дени. Одно было неудобство: О-Токи, как и О-Тоси, не знала его языка. И когда Дени говорил ей что-то, то она стояла и смотрела на него, а Зизи переводила его слова. Девочки каждый день водили его в обсерваторию, заставляли смотреть в телескопы, а в кабинете зажигали для него большой экран, но кроме флоры и фауны Эльтусси ничего другого не показывали ему. Он видел на экране много птиц, самых разнообразных, почти райские ландшафты, океаны и моря, животных и среди них необыкновенно красивых легких и изящных лошадей. Им он радовался особенно. Он часто вспоминал слова Царры: «Творец все планеты засеял одними и теми же семенами». И эта была правда. Только на Эльтусси формы жизни были роскошнее. Зизи не показывала ему ни людей, ни города, он и не просил. Каждый день на несколько часов приходила Пунитаки. От нее он узнал, что О-Токи дочь О-Тоси.

Однажды ночью он проснулся, почувствовав какое-то беспокойство. Он долго прислушивался, не открывая глаз, потом нащупал на ковре тапочки и вышел на балкон. И тут увидел ее… Он увидел луну, она сидела на кроне баньяна и смотрела на него. От неожиданности или от других чувств он засмеялся. Это была довольно большая луна, со здоровым румянцем и темной родинкой на правой щеке. Он смотрел в очи луны долго, мысленно разговаривал с ней, рассказал ей, откуда прибыл, передал ей привет от ее сестры луны планеты Земля. И тут увидел, вышедшую из замка женщину в длинном, до пят, белом платье, кинутыми на спину, распущенными волосами. Женщина шла в сторону парка и в руке несла какой-то предмет.
Он теперь следил за женщиной. Вот она прошла первый горящий куст, фонарь-иву, вот второй. Он терялся в догадках: кто эта женщина? «Это не О-Тоси, О-Тоси всегда ходит в кимоно и у нее другая прическа. Неужели в замке есть еще кто-то, есть другие женщины? Да, это возможно, ведь замок большой». Женщина давно скрылась под кронами деревьев, а он все стоял, то смотря на луну, то на тьму под деревьями, куда скрылась женщина. Вдруг, оттуда, из парка, донеслись звуки музыки, грустные звуки, но в этой грусти было еще что-то, какая-то вдохновляющая сила.
«Неужели эти звуки рождает та женщина, что прошла сейчас в парк?» - подумал он. Он быстро оделся, вышел из замка и прошел в парк. Под баньяном он остановился и замер, прислушиваясь. Звуки рождались далее, и он медленно пошел на их зов и вышел к той лужайке, где был фонтан, и тут увидел женщину в белом и зашел за куст, чтобы остаться незамеченным. Женщина стояла чуть впереди фонтана, глядела на луну и играла на флейте. Дени слушал, уже забыв гадать: кто эта женщина? Он был околдован луной, ночью, явлением этой таинственной женщины в белом, играющей на флейте луне. Каждый звук падал в его сердце, как капли чистого родника, и вымывал из него накипь жизни. Вдруг, женщина перестала играть, опустила флейту и голову, и тут Дени узнал - это была О-Тоси. Сердце его сильно забилось. Чему-то оно обрадовалось, ум не мог понять чему. Может, тому, что в замке не было никакой таинственной женщины, что О-Тоси не только может грациозно кланяться, угощать райской пищей, сидеть безмолвно, чистая, как лотос, против него, но еще способна на такую поэзию - играть на флейте луне.
О-Тоси играла еще четверть часа, потом глубоко поклонилась луне, повернулась и пошла в его сторону. Дени побежал на цыпочках с такой скоростью, с какой без труда установил бы олимпийский рекорд. Вбежав к себе, он подошел к балконной двери, закрылся шторой и ждал появления О-Тоси. Она шла медленно, опустив голову и флейту и, наконец, скрылась под балконом.
И странное дело, Дени быстро разделся, ни разу больше не взглянул на луну и даже забыл про нее, он нырнул под одеяло и долго созерцал только что увиденную картину, а потом полетел в сон, в котором женщина в белом играла на флейте луне.
Утром за завтраком Дени смотрел на О-Тоси совсем другими глазами. О-Тоси была в пунцовом кимоно, сидела, как всегда, безмолвно, ее долгие каре-золотистые глаза смотрели не на него, а куда-то в сторону. Он сидел и видел  О-Тоси и рядом с ней женщину в белом, играющую на флейте луне. «Так вот какая ты, госпожа О-Тоси, - думал он. - Ты великий поэт. Только великому поэту придет на сердце играть на флейте луне». И он вдруг вспомнил  Японию, несколько имен японских писателей: Басе, Токубоку, Кавабата, режиссера Курасаву и, конечно, императора Акихито. «Не густо, мало знаю я о великой стране, - упрекнул он себя. - Почему мало, - стал он оправдываться, - я знаю самурайский дух, а это главная информация об этой таинственной стране. Как это у самураев: «Если есть выбор, то выбери путь, ведущий к смерти!» Великолепно!»
Он вздохнул и поднялся.
-Спасибо, госпожа О-Тоси, - сказал он, и чуть не добавил: «женщина в белом», - и вышел.
Он поднялся наверх, по привычке лег на диван и задремал. Во сне он увидел Царру и спросил того:
-Скажи мне, как думают ваши мудрецы: душа человека смертна или бессмертна?
И Царра серьезно ответил: «Смертная душа никогда не отважилась бы на акт познания бесконечных миров, тем более Творца этих миров. У смертной души просто не хватило бы ни отваги, ни энергии, главное, отваги на такое предприятие. Да и вопрос этот, познать тайну бесконечных миров, в смертной душе никогда не стал бы в повестку дня, то есть в повестку познания». Ответ Царры удивил и вместе с тем удовлетворил Дени. Он повторил его. И тут же проснулся. Но проснулся он от внешнего шума, в дверь кто-то царапался, это, конечно, был Брунтаки, он пошел, открыл ему, зверек бросился к нему, ухватил его за руку, потому что Дени защищал от его зубов свою штанину, и потянул наружу. Он понял, что Брунтаки послан Зизи и О-Токи и спустился к ним.
Теперь Дени с нетерпением каждый вечер ждал, когда взойдет луна и женщина в белом отправится в парк играть на флейте луне. И только О-Тоси скрывалась во тьме баньяна, он бежал в парк, прятался за куст и вместе с луной слушал волшебные звуки флейты.
 
Царра появился оригинально. Однажды утром он проснулся, вышел на балкон и увидел в начале проспекта Царру, две лошади и еще одного мужчину, державшего в поводу лошадей. Царра зашагал к замку, но, увидев Дени, остановился и поднял приветственно руку.
-Приветствую тебя, инопланетянин, - крикнул он. - Если хочешь совершить верховую прогулку, кони взнузданы и ждут тебя.
Несколько мгновений Дени прикованно и восхищенно смотрел на лошадей, а потом крикнул Царре:
-Стой там, я сейчас.
Он бросился в гардеробную, он уже видел там одежду пригодную для верховой езды: полусапожки, узкие брюки, кепку с большим козырьком и куртку с множеством карманов. В минуту он облачился во все это и полетел с лестницы вниз. В фойе стояла О-Тоси, она поклонилась, понятно, она звала на завтрак. Но какой тут завтрак, смешно думать, там ждут его, он это хорошо заметил, почти небесные кони. Но и влекомый такой буйной страстью, он на секунду задержался перед О-Тоси, поклонился и сказал:
-Прости, госпожа О-Тоси, завтрак потом, а сейчас спешу, - и вылетел, удивив хозяйку замка.
Он поздоровался с Царрой и поклонился мужчине, как тени, не замечая его облика, и с детской непосредственностью воскликнул:
-Вот это кони, им не хватает только крыльев! Которого из них ты даешь мне, вороного или белого?
-Бери любого, - сказал Царра с улыбкой.
-Выбираю вороного, - сказал Дени и шагнул к вороному. Конь всхрапнул и отодвинулся.
-Не спеши, ведь ты еще пахнешь другой планетой, - сказал Царра.
-Как его имя? - спросил Дени.
-Дай ему имя сам, - сказал Царра.
-Он будет Бунчуком, - сказал Дени, и уже ласково позвал коня: - Бунчук, Бунчук, я гость, а с гостями надо обращаться культурно, таков закон Вселенной. Когда ты прибудешь на планету Земля, я буду кормить тебя отборным зерном и поить ключевой водой, - ласково говорил Дени  коню, не делая никаких движений к нему. И странное дело, конь, наконец, шумно вздохнул, ослабил прижатые уши и потянулся мордой к нему.
-Ишь ты, да ведь ты колдун, - засмеялся Царра.
Никаких сюрпризов не выкинул Бунчук и когда Дени садился. «Какое седло, какая уздечка, какие стремена!» - полетело в голове Дени. Теперь он заметил мужчину, который вел под уздцы Бунчука. Это был сухопарый среднего роста мужчина, с очень узкой талией и голубыми глазами.
Поехали на восток в сторону Синих гор, которые Дени с великим наслаждением и трепетом в сердце наблюдал в эти дни.
И Бунчук, и конь Царры оба были иноходцы, но такая иноходь вряд ли была видана когда-нибудь на Земле, да и таких скакунов вряд ли видела Земля. Да, это были кони, но какие! И парк, и рощи, и пасущиеся журавли только мелькнули. Воздух гукал в ушах Дени, а кони все убыстряли ход.
-Ну, что, инопланетянин, осмелишься выпустить Бунчука во все его копыта? - азартно и, как показалось Дени, с враждебным соперничеством спросил Царра.
Это слово: «осмелишься» хлестануло по сердцу Дени. Он гикнул, выпустил Бунчука и отбросил Царру вместе с его конем назад. Дени ни разу не оглянулся, и когда доскакал до гор и когда скакал по серпантину дороги на подъем, только следил, не появится ли конь Царры рядом.
Наконец, он выскакал наверх и перед ним распахнулось пространство и взору Дени предстал сказочный город. Город лежал там внизу, на берегу океана. Ему захватило дух. Он совсем забыл про Царру. И когда Царра подскакал, не оборачиваясь к нему продолжал смотреть на город, успокаивая Бунчука, похлопывая по шее. Он не мог оторваться от города.
-Имя… имя? - показывал рукой на город Дени.
-Атлантида, - ответил Царра.
Дени на мгновение обернулся к нему и продолжал зачарованно смотреть на город. Царра сошел с коня,  предложил и Дени сойти.
-Можешь отпустить своего коня, не уйдет, - сказал Царра. Дени накинул повод, отпустил Бунчука и остановился, созерцая город. Царра подал ему очки.
-Надень, - сказал он.
Дени надел очки. Очки приблизили город как бинокль.
Там внизу лежал этот дивный город. Он был построен в форме мандалы, то есть кругами. Восемь гигантских каналов, по берегам которых и были воздвигнуты дома, дворцы и площади. Ровно посередине, как по нитке, рассекая этот дивный город, вытекала из-за горизонта широкая река, которая потом впадала в океан. По двум крылам города возвышались по семь белых пирамид и по одной темной. Со стороны океана, далеко от берега, город защищали три ребристые дамбы. В каналах плавали блестящие яхты, над городом летали шары, много шаров-такси. И над океаном кружились птицы.
-Неплохо живут, - сказал глупейшую фразу Дени.
-Нормально, - ответил Царра, совсем не удивившись его глупой фразе.
-А где там твой замок? - спросил Дени.
-У меня нет в городе дома, - ответил Царра.
-Как! - удивился Дени.
-В городской суете душа становится куцой, а куцая душа рождает много злых мыслей, - сказал Царра.
-Да это не город, а рай, - сказал Дени.
-Путешественники, а точнее, кочевники не любят и райские города, я кочевник, - сказал Царра.
Дени пожал плечами, совершенно не поняв Царру, и снова стал созерцать этот дивный город, его бесчисленные мосты, фонтаны, площади, гигантскую статую. Это была статуя того самого мудреца с шаром на полусогнутой руке, который стоял наверху пирамиды в усадьбе Царры.
Приехала Пунитаки вместе с девочками на лимузине; лимузин Дени не услышал, он только обернулся на голос Пунитаки.
-И как, Дени, город Атлантида? – спросила Пунитаки, улыбаясь и выходя из лимузина.
Дени только развел руками.
-Сейчас прилетит Буси, это моя племянница, мы на ее такси облетим Атлантиду, сверху посмотришь на город, - говорила Пунитаки, подходя. И вдруг, приставив ладонь козырьком к глазам, тоже стала созерцать город. Этот ее жест, ладонь козырьком, точно сельская женщина, пытающаяся разглядеть вдали свою буренку, умилил Дени. Он целую минуту, оставив Атлантиду, смотрел на нее самыми нежными братскими чувствами.
-А вот и шар Буси, - показала второй рукой Пунитаки, первую все так же держа козырьком. И Дени увидел голубоватый шар, который, выпутавшись из сотен себе подобных шаров, кружащихся над городом, летел к ним. Шар быстро приблизился и сел в двадцати шагах от лимузина. Дени удивило, что кони очень спокойно среагировали на явление шара, они только подняли головы и посмотрели в ту сторону, не всхрапнули, не стали перебирать ногами. Из шара вышла высокая стройная девушка в голубом халате, в берете того же цвета. У нее были фиалкового цвета глаза и на лице светилась добрая улыбка. Зизи и О-Токи бросились к ней, схватили ее с двух сторон за руки и что-то щебетали. Девушка наклонялась, смеялась и отвечала им. Подойдя на расстояние трех шагов, девушка остановилась, чуть склонила голову и поздоровалась с Дени.
-Добрый день, - сказала она по-русски приятным голосом и тут же добавила, - моя мама хочет познакомиться с Вами.
-Ну, это потом, а теперь пора грузиться, - сказал Царра, и все направились к шару, Буси и девочки впереди, а остальные за ними.
Салон шара был чрезвычайно уютным. Когда разместились, девочки и Пунитаки на задних сидениях, Дени и Царра на передних, Буси оглянулась, шар поднялся и полетел в сторону океана; долетел до гигантских ребристых дамб, облетел их и очень быстро, за какие-то секунды, долетел до пирамид, сбавил скорость и облетел пространство, где возвышались пирамиды.
Дени буквально прилип к иллюминатору и «проглатывал» все, что видел внизу с птичьего полета.
-Семь белых пирамид и одна черная, - сказал Дени, не оборачиваясь. В голосе его был скрытый вопрос, и Царра ответил на этот вопрос.
-Черная пирамида - общий саркофаг для усопших сердец, белые для целей жизни, - пояснил он.
Дени обернулся к Царре, посмотрел ему в глаза, отвернулся и, глядя вниз, тихо повторил: «Общий саркофаг для усопших сердец».
Шар Буси отвернул влево, оказался над Атландидой и сделал над ней, по числу каналов, восемь кругов. И Дени уже с высоты рассмотрел город планеты Эльтусси, его каналы, по которым скользили белоснежные яхты, его дворцы, площади, мосты, фонтаны. Наконец, шар Буси выпутался из других шаров, летающих над городом, и вернулся на хребет.
-Понравился тебе город? - спросила Пунитаки, когда они вышли из шара.
-Я думаю, он и самому Творцу нравится, - сказал Дени и вздохнул, вздох, очевидно, был рожден грустной мыслью: «Долго не будет таких городов на планете Земля». Наверное, так и поняла Пунитаки его вздох, потому что сказала:
-И на Земле будут такие города.
-Лет эдак через пять тысяч, - засмеялся Царра и добавил, - а до той поры будут пушки, пушки и пушки. - И Царра снова засмеялся.
Смех его был холодным, и это удивило Дени.
-Не верь ему, гораздо раньше будут на Земле такие города, - сказала Пунитаки, ласково глядя на Дени своими удивительными глазами. И Дени поверил ей, а не Царре.
Прощаясь, Буси еще раз повторила Дени:
-Моя мама хочет познакомиться с вами.
Дени, улыбаясь, сделал такой жест, который говорил: «Я хоть сейчас».
Буси потискала, что-то мурлыча им на ухо, Зизи и О-Токи, села в шар и улетела. На лимузине уехали Пунитаки и девочки. А Царра и Дени возвращались верхами. Всю дорогу молчали. Царра думал свои Галактики, Дени свои. Кони шли блистательной иноходью. У проспекта их поджидал тот мужчина с тонкой талией. Очевидно, конюший Царры. Дени сошел с Бунчука и отдал ему повод.
-Вечером посидим в пагоде, если ты не против, - сказал Царра.
-Не против, - ответил Дени.
-Мужчина с тонкой талией сел на Бунчука, и они уехали. Дени пришел в замок, поднялся к себе, умылся, переоделся, спустился в столовую к О-Тоси. У него не было аппетита, но он хотел избавить О-Тоси от этой заботы. У него не было и никакого настроения, оно как-то испортилось. Пообедав, он поднялся в кабинет и лег на диван. Ему важно было выяснить - почему у него так резко испортилось настроение.
Город Атлантида так и стоял на центральной площади его сознания, не гас и не уплывал за горизонт, он созерцал его.
«Я вижу, смутила тебя Атлантида,- заговорил Даймон.- Спору нет, дивный город. Словами не опишешь. Он заслуживает безмолвного почтения и созерцания. Но разве Грозный был плохим городом, когда он был жив? Конечно, величие - это величие, Атлантида величественный город. Но сколько очарования было в городе Грозном, в его тихих тенистых улицах. С первой каймой зари встанешь, улицы пустынны, только редкие прохожие, и транспорт только просыпается, и воздух, еще девственный, дремлет в кронах деревьев. Признаюсь тебе чистосердечно, и на прекрасной планете, какова Эльтусси, грущу по тем погибшим тихим, тенистым улицам Грозного. Грущу и знаю, что и ты грустишь. Повторюсь: великая цивилизация, по небу скачут со скоростью тьмы, лимузины работают на магнитных полях самой планеты, а не на солярке, все самое тяжелое делают биороботы и так далее. Но и на наших скифских просторах есть что-то великое и мистическое. Нет, вижу, ты и вполуха не слышишь меня. Поразил, поразил тебя город Атлантида. Ладно, я умолкаю, пойду, посижу в пагоде», - заключил Даймон.
Он слушал Даймона, слова его волновали Дени, но Атлантида стояла на центральной площади его сознания, не гасла, не уплывала. Не красота, не величие этого города и вообще, не так сам город волновали его. Он и сам не мог понять, что так печально взволновало глубины его души. Он все пытался оформить это чувство в мысль, но это чувство отказывалось отлиться в форму мысли. Он уснул. Проспав часа два и проснувшись, в свежей цепи сознания он понял волновавшее его чувство – это была обида, обида на эту высшую цивилизацию, на сынов ее, которые, зная все муки и беды планеты Земля, целые тысячелетия, палец о палец не ударили, чтобы облегчить ее муки. «Холодные, равнодушные наблюдатели», - сказал он. И даже, когда он вспомнил слова Царры, что они не вмешиваются в работу других звезд, сказанные с намеком на то, что они  и права не имеют вмешиваться в дела других звезд, обида не прошла в его сердце.
Поужинав, Дени отправился к озеру, зашел в пагоду и сидел в кресле, опустив голову на грудь в глубокой задумчивости. Он хотел понять эльтуссианцев. «Такая мощь у них, а палец о палец не ударяют, чтобы помочь земному человечеству избавиться от вечных смут и нужд, - думал он. - Он говорит, что они не имеют права вмешиваться в дела другой звезды. Все, что под Солнцем, зреет по своим законам и, что они не имеют права менять эти законы. А, однако, инкогнито летают в гости, курят кубинские сигары, Папе дарят глобус Галактики, в Варшаве читают лекции. А разве это не вмешательство. Зачем не открыто и не всей мощью?» Великая была обида в сердце и, странное дело, она вспыхнула, когда он увидел Атлантиду, но почему не тогда, когда летел сквозь звезды со скоростью тьмы и быстрее тьмы? Не тогда, когда увидел космодром с тысячами межзвездных кораблей? А кто его знает, почему? Неисповедимы пути человеческого сердца. Он вспомнил тысячу войн, тысячи эпидемий, тысячи смут, протекших по Земле.
«И все это ты видел и палец о палец не ударил, чтобы всего этого не было», - подумал он, в воображении представляя Царру.
Тут он услышал голос Царры.
-Инопланетянин, - окликал тот.
Дени поднял голову и увидел Царру, входящего по ступенькам в пагоду. Он поднялся ему навстречу.
-Сиди, сиди, - сказал Царра, садясь в соседнее кресло. Он сразу же достал свои сигары и закурил. Пахучий сладкий дым поплыл по пагоде. Нигде так сладко не курится, как здесь, в этой пагоде. Наверное, китайцы пагоду и создали, чтобы сидеть в ней, смотреть на звезды и курить кубинские сигары, - засмеялся Царра.
-Ночью я видел вашу луну, - неожиданно вспомнил Дени.
-Ну и как, понравилась? - спросил Царра
-Хорошая луна, молодая, стройная, с родинкой на румяной щечке, - сказал Дени. В уме у него мелькнул образ О-Тоси, поющей на флейте луне, но об этом он не сказал бы Царре и за тридцать три Галактики. А почему не сказал бы? Но кто его знает, почему?
Царра засмеялся на слова Дени.
-С родинкой, говоришь, а родинка - это целый город пирамид.
-Как! на вашей луне есть атмосфера и там живут люди? - спросил Дени.
-Нет, на нашей луне нет атмосферы, в пирамидах есть атмосфера и там живут люди, правда, в основном, старики, - ответил Царра.
-Почему только старики?
-Говорят, что старым костям на луне легче.
-Но разве все болезни не подвластны вам?
-Кроме одной.
-И что эта за болезнь, которая сокрушает вас?
-Старческая усталость души, зов небытия. Вот эту болезнь не можем победить и мы. За границей, где начинается власть небытия и Бога, мы беспомощны.
-И вы не можете добыть себе бессмертия?
-Для тела нет бессмертия.
-Но вы же можете клонировать человека.
-Чтобы получить суррогат бессмертия, так, что ли?
-Но…
-Человека клонировать, друг мой Дени, невозможно,- сказал Царра.- Нашу биологическую душу, то есть тело - футляр, пожалуйста, клонируй до бесконечности. Можешь сидеть и клонировать, пока горят звезды. Но, чтобы мой клон стал мной, ты должен повернуть всю Вселенную вспять. Мой клон, чтобы стать мной, должен родиться в тот день, час и минуту, когда родился я, и его должна родить моя мать, которая уже ушла из этого мира.
То есть, если бы ты задался такой целью, тебе пришлось бы воскресить мою мать и моего отца, который тоже уже в небытии, не в этом мире.
Ну, допустим, тебе удалось воскресить мою мать и моего отца. И я родился, то есть мой клон. Но мой клон с первых секунд жизни, чтобы быть мной, должен был бы оказаться в том самом окружении, в котором оказался я. В день моего рождения постоянно рядом с моей матерью, мне говорили, была ее сестра, она жива, но только очень старая, а тогда была молода и большая певунья.
Так что тебе пришлось бы вернуть ей молодость и голос. И еще: в день моего рождения полдня шел дождь и полдня был светлый день. Но это не сложно, это можно сделать. Итак, мой клон, чтобы стать мной, должен был бы расти с теми же детьми, с которыми я рос; засмеяться столько раз, сколько раз смеялся я, и не просто смеяться, как дурачок, в пространство, а на те же впечатления, которые смешили меня; это же можно сказать и о моих слезах. Но, допустим, тебе удалось на планете Эльтусси все, она повторила по твоей воле для моего клона все, что когда-то дала мне. Дальше тебе пришлось бы вернуть на прежние места все звезды, потом галактику, а может быть, и целые галактики. Да разве все перечислишь, - вздохнул Царра. - Ну вот, по моей логике получилось следующее: тебя и меня клонировать невозможно, но мою коробку и твою коробку можно клонировать. Про это же самое у вас, на Земле, когда-то сказал Платон, вот его слова: «Бог взял одно, потом взял второе, соединил и получил третье». Видишь, как мудро. А, клонируя, ты берешь всегда одно, а значит, человека не получишь. Ты, слушая меня, все время улыбался, почему? - спросил Царра.
-От радости… от великой радости, что все-таки не может человек клонировать человека, а только его футляр,- ответил Дени.
-Но мой клон может стать очень выносливым биороботом, если ты ему заменишь естественный позвоночный столб на позвоночный столб из сверхгибкого и сверхпрочного материала, - сказал Царра.
-Вот как? - тревожно посмотрел Дени.
-Не смотри так. Мы не занимаемся этим, клянусь. Но чем тебе поклясться?
-Аргунским ущельем, - засмеялся Дени.
-Клянусь, - смеясь, поднял руку Царра. - Что нам нужно, мы создаем из любого материала.
-Из камня тоже.
-Да, и из камня. Правда, биороботов мы создаем из растений, основной материал - кактус.
-Научите и нас создавать биороботы, - сказал Дени.
-Какое прекрасное небо, - сказал Царра, как будто он и не слышал слов Дени. – Сколько ни летаю, сколько ни гляжу, не могу насытиться звездным небом. Одним словом, кочевник.

                Бог - душа моей души
                И душа души Вселенной.

Сказал один поэт. Вот поэтому и невозможно насытиться звездным небом.
Дени слушал, немного обидевшись, что Царра игнорировал его просьбу, а тот продолжал свою поэзию:
-А вот есть такая теория, ты, конечно, слышал, ученые говорят, что вот этого роскошного звездного неба когда-то и не было, а была сверхплотная точка, какой-то супер ноль, который однажды взорвался, это у ученых называется - Большой взрыв. Ну, а потом после этого Большого взрыва за миллиарды, миллиарды лет и образовалось вот это небо. Но я лично никогда не мог себе представить, как мог Бог, Творец, когда-либо жить без этого звездного неба, без этого своего инобытия, как мудро выразился Гегель.
-Что ты скажешь про эту теорию? - спросил Царра.
-Про какую теорию? - сам в свою очередь спросил Дени, который, по правде, лишь в полуха слушал разъезды Царры по небу.
-Про теорию Большого взрыва.
-Ничего не думаю, какая мне разница, как соткал Творец этот звездный ковер, Большим взрывом или мелкими хлопками. Что мне начала и концы? Я - человек и создан для середины. Но на середине не каждому хорошо, пока. Живущим на Эльтусси хорошо, а живущим на планете Земля - нет, - сказал Дени и засмеялся таким смехом, который, наверное, не понял и великий путешественник Царра или сделал вид, что не понял.
-Понятно, Большой взрыв тебя не интересует, - сказал Царра.
-Большой взрыв, это, скорее, поэтическое излишество ученых. Не представляю Творца взрывником, - с легким раздражением в голосе, которое он и сам не понял, сказал Дени.
Царра долго смеялся, время от времени пуская клубы дыма.
-Поэтическое излишество… взрывник… - повторил он несколько раз. - А вот на Изиде, куда мы с тобой полетим на днях, если ты не против, другая теория сотворения мира.
-На днях? - встрепенулся Дени.
-Тебе, я вижу, интересна Изида, но вовсе не то, что думают ученые Изиды о сотворении мира, - засмеялся Царра.
-Ох, эти теории, - вздохнул Дени. - Ты же говоришь, что на Изиде другая теория сотворения Вселенной, чем у землян, а на третьей планете будут доказыватьь прямо противоположное. Так устороен человек. Кстати, если не секрет, а много в нашей Галактике планет, на которых человек ищет пути Господни?
-Что песку морского.
-Шутишь?
-Не шучу. Хочешь, поклянусь.
-Не надо, не надо, - засмеялся Дени.
-Однако, ты не хочешь выслушать, что говорит о творении великий фараон Ах-Тутмоз, мудрый правитель и ученый, - сказал Царра, закуривая вторую сигару.
-Фараон Ах-Тутмоз? - засмеялся Дени, абсолютно уверенный, что Царра шутит. Но он, соблюдая такт, все-таки спросил: - И что говорит этот фараон Ах-Тутмоз, если он существует во Вселенной?
-Ах-Тутмоз не говорит о какой-то сверхплотной точке, которая потом взорвалась и за миллиарды лет родила вот эту Вселенную. Он говорит, что в начале было только пространство, чистая бездна. Но в этой бездне Творец создал напряжение, и пространство прорвалось чистым светом. Чистое пространство родило чистый свет, одним словом, начался великий светопад, и возможно, во многих точках пространства. По мысли Ах-Тутмоза, в триаде - материя - время - пространство - главнее пространство, а не материя, как утверждают ученые планеты Земля, ведь по их мысли главнее материя, а пространство и время лишь формы ее существования. Итак, Ах-Тутмоз говорит, что пространство родило свет, потому что само оно материя в себе, материя наизнанку, праматерия. Вселенная, по мысли Ах-Тутмоза, родилась не в результате Большого взрыва, а в результате большого прорыва света из пространства. Дальше, после прорыва света, то есть когда начался великий светопад в наше измерение, все потекло по законам физики. За миллиарды лет свет старел, мутнел, превращался в газ, пыль, потом в газо-пылевые облака, дальше под действием гравитации сжимался, и некоторые из этих объектов вспыхивали и превращались в звезды. А теперь послушай внимательней. Ах-Тутмоз говорит, что вспыхивают и превращаются в звезды только те массы, которые входят в контакт с пространством. Это значит, что в точках звезд прорывается пространство и оттуда бьет свет, как это случилось при начале творения, при великом светопаде. И что именно поэтому звезды горят так долго - миллиарды лет, потому что, вопреки утверждению ученых Земли, используют не свой материал, которого хватило бы ненадолго на десять-двадцать миллионов лет, а берут его из пространства, из великой бездны. Одним словом, звезды подтапливаются из бездны, а потому могут гореть и десять, и двадцать, и сто миллиардов лет. Звезда всего лишь раскаленная печь, топливо в которую закладывает бездна.
-Стой! - радостно прервал Дени. - Значит, по теории Ах-Тутмоза, Солнце может гореть и сто миллиардов лет, а не пять, как утверждают наши ученые?
-Может, ведь Солнце сжигает не свои «дрова», у него не так много «дров», а «дрова» для топки Солнце берет из бездны, из бездонного склада. Сквозь Солнце течет свет из бездны. Свет действует как феникс. Тот первый свет, прорвавшийся из бездны, постарел, помутнел, превратился в пыль, газ, собрался в массы, снова вошел в контакт с бездной, с пространством, и вспыхнул. Феникс восстал из пепла. Какова теория Ах-Тутмоза? - засмеялся Царра.
-Не знаю, какова научная цена этой теории, но как приятно слышать, что Солнце может гореть и сто миллиардов лет. Точно может?
-Может. Так говорит Ах-Тутмоз.
-Но стой, это говорят другие, фараон Ах-Тутмоз и прочие, а что говорите вы, вот ты скажи свою правду, ты же больше знаешь, чем этот фараон, - сказал Дени.
-Дени, в Ведах сказано, что истина сжигает даже брахманов.
-Но ведь тебя она же не сожгла, - сказал Дени.
-Да я не брахман, - засмеялся Царра.
-А дальше что?
-Дальше я иду спать, - засмеялся Царра и встал.
-А мне, повторяю еще раз, не нужны начала и концы, это тайны и мистерии Творца. Мне бы на средине пути устроиться. Я, как Будда, выбрал срединный путь, над далекими вопросами не думаю и на них не отвечаю, - засмеялся Дени и тоже встал. - Но если правда, что Солнце может гореть и сто миллиардов лет… О, как это радостно. А то меня в юности пугали наши ученые, утверждая, что Солнце будет гореть только пять миллиардов лет. Я страдал не за себя, я столько не мог прожить, мне жалко было человечество. Но так ли это?
-Ах-Тутмоз таким скептикам, как ты, отвечает так: «Взвесим генератор на точнейших весах. Поставим его на работу на десять лет. Пусть он десять лет дает электроэнергию. По истечении десяти лет взвесим генератор снова. Мы обнаружим, что вес генератора не изменился. А ведь свет имеет массу, и он тек из генератора десять лет. Вес генератора не изменился, так откуда тек свет? Ответ прост: свет тек из пространства, генератор посредством магнитного поля входил в контакт с пространством и брал из него энергию. Именно по этому принципу работают и звезды, вот поэтому они и горят миллиарды лет». Впрочем, фараон Ах-Тутмоз сам тебе и расскажет свою теорию. Он тебя приглашает в гости, - закончил Царра, когда они уже подходили к замку.
-Как! - остановился удивленный Дени. - Ах-Тутмоз знает про меня, ты был на Изиде, когда отсутствовал?
-Нет, я был не на Изиде.
-Ты можешь переговариваться с ним, находясь тут?
-Вот как с тобой.
-Как?
-Истина сжигает даже брахманов, - поднял палец Царра.
-Я не брахман, - засмеялся Дени, - говори.
-Ты лучше готовься к встрече с моей свояченицей, фантастическая женщина. От нее ты вернешься с большой дырой в сердце. Итак, спокойной ночи, я пошел к себе. Пунитаки, наверное, заждалась уже.
И Царра скорым шагом зашагал по дороге, а Дени постоял, глядя ему вслед, пока тот не поднялся на холм и не скрылся за ним.
Дени поднялся к себе и ходил по кабинету. А Даймон говорил: «Ну, брат, какую теорию закатил нынче Царра. Может это и не так, но разве в этом дело. Миф правдоподобней истины, если он подан мастерски, и сердцам уже вовек не выпутаться из его сетей. А Царра мастерски рассказал миф о сотворении Вселенной. Хотя я знаю, что тебя миф не очень заинтересовал, тебя, как ты сказал, мало волнуют начала и концы. Но, брат, масштаб всегда завораживает. Правда, меня теперь этот фараон Ах-Тутмоз сильно смущает, хочется поскорее увидеть его и его планету Изиду. Все, все, отправляюсь в пагоду или похожу по парку». И Даймон умолк. А Дени поспешно прошел в гардеробную, ему вдруг захотелось полежать на дне бассейна. Переодевшись, он отправился в бассейн; постоял перед зеркалом, откуда на него сегодня смотрел совсем невеселый человек. Сунув за щеку кислородную пластинку, он в буквальном смысле слова, шлепнулся в воду и, не двигая ни одним членом, болванкой погрузился на дно и обнял песок и не открывал глаз, хотя и знал, что сейчас вокруг него все цвета радуги. Все тот же вопрос: почему эта цивилизация, ее сыны так равнодушны к бедам земного человечества, огромным столбом стоял на центральной площади его сознания. Ответ Царры на этот вопрос: дескать, они не имеют права вмешиваться в царства других звезд, не удовлетворял его. Да он и не совсем верил Царре. А почему не верил? Вдруг он стал задыхаться, пытаясь захватить воздух, глотнул воды и вылетел наверх, кашляя. Пластинка, выплюнутая им, всплыла рядом, он, все еще кашляя и вместе с тем смеясь, ударил по пластинке и вылез. Постоял в кабине, где в него пиявками впились тысячи струй, а через пять минут упругими крыльями ударил тепловатый воздух. В спальне, откинув полог балдахина и стараясь уже ни о чем не думать, он нырнул под одеяло. Но пролежал недолго, луч сознания подал на крыло воображения женщину в белом, играющую луне на флейте дивную музыку. Он какие-то секунды созерцал образ, потом выскочил из-под балдахина, оделся и, вышагивая от двери до балкона, стал дожидаться восхода луны. Луна не могла не взойти, ведь ее дожидалась О-Тоси, чтобы поиграть ей на флейте. Луна взошла. И женщина в белом направилась в парк. Только она скрылась во тьме баньяна, Дени выбежал, пробежал стрелой площадь,  проспект и занял свое место за кустом.
О-Тоси играла волшебно. Луна слушала завороженно. И Дени слушал. Да еще, несомненно, слушал и Творец миров. Какие грустные и светлые звуки. О-Тоси окончила игру и поклонилась луне.
Дени добежал до спальни, разделся и лег.
«Но кто ты, но кто ты, женщина в белом? - думал он. - И почему кимоно и почему О-Тоси? Откуда ты? Еще где-то есть фараон Ах-Тутмоз, планета Изида. И что все это значит». Но сон понес его в бездну, и все прервалось.

Утром за завтраком он просидел дольше обычного, все перебирал старые мысли и смотрел на О-Тоси. Та нынче была в белом кимоно и как всегда ни разу не взглянула на него. Он, наконец, встал, встала и О-Тоси, он поблагодарил и вышел, направился в парк и увидел идущего с горы Царру. Тот насвистывал веселенький мотив и шагал, как ребенок, с подскоками.
«Иногда я готов отдать голову на отсечение, что Царра не инопланетянин, а землянин, залетевший сюда на крыльях нам неведомого парадокса. Ну что в нем от инопланетянина? Да ничего, и песенку насвистывает», - говорил Даймон.
Дени слушал Даймона и поджидал Царру с улыбкой на губах. Лишь на расстоянии пяти шагов от Дени Царра прервал свист, поднял руку и сказал:
-Я к тебе, Пунитаки приглашает в свою картинную галерею, она там, ведь ты свободен.
-Нет, занят, - засмеялся Дени.
-Ну, тогда идем.
Они завернули в парк и пошли мимо баньяна.
-Только об одном прошу, хвали и хвали ее работы, - сказал Царра. - Пусть тебе что-то и не понравится, а ты хвали, возноси до небес и за небеса.
-Но почему? - удивился Дени.
-Вот чудак, да потому, что женскую работу надо хвалить, всегда хвалить, - отвечал Царра.
-Допустим, мне женщина режет голову, что ж мне хвалить ее работу?
-Хвали, тогда она отрежет нежнее, - засмеялся Царра.
-Хороший совет, - засмеялся и Дени.
-Святая ложь разрешена Творцом только для комплиментов женщинам. Я напомню тебе, когда ваша прародительница Ева в первый раз увидела Адама, он вызвал у нее отвращение и даже брезгливость, потому что тот был красный, волосатый, кривоногий и с большой шишкой на носу. И когда Адам, который считал себя красавцем, стал объясняться ей в любви, ничего не говоря про ее достоинства, (что было великой его ошибкой, потому что женщине нельзя говорить о себе, а всегда надо говорить о ней, если ты хочешь нежно сокрушить ее сердце), Ева в ужасе убежала за высокую гору. Тогда Бог посоветовал Адаму, делать Еве комплименты, возносить до седьмого неба ее красоту и гармонию. И Адам внял совету Бога. Однажды он договорился и до такой гиперболы: к чему на небе все эти звезды, они совсем ни к чему, раз есть во Вселенной ты, божественная Ева. И прочее и прочее. И представь себе, холодное сердце гордой красавицы Евы, твоей прародительницы, превратилось в мягкий воск. И когда однажды, воскресным утром, с первыми лучами солнца, Адам появился на горе, Еве он показался Аполлоном, хотя он был все тот же: красный, волосатый, кривоногий и с большой шишкой на носу.
Во время речи Царры, Дени улыбался и думал: «Вот разбойник, как расписывает».
-То было то, если оно было, а это совсем другое, я же не в любви Пунитаки должен объясняться, - сказал Дени.
-Одно и то же, одно и то же, не скупись на комплименты, - засмеялся Царра.
Дошли до моста. Мост был с виду хрупок, изящен, он висел над бухтой как длинный узор. Казалось, только тронь его, и он рухнет вниз. Будь он на Земле, Дени никогда не осмелился бы вступить на него. Но он знал, с какими «дьяволами» имеет дело. И шагая по нему, спросил Царру:
-Во сколько раз этот мост прочнее стали?
Тот, как будто ждал его вопроса, ответил сразу:
-Наверное, в семьсот раз, я не шучу, серьезно.
-Понятно, значит, не провалимся.
-Можешь бегать по нему триста лет, - сказал Царра.
Они спустились к замку и вошли в него. Царра привел его в огромный зал, по стенам которого висели картины. В зале никого не было.
-А где Пунитаки? - спросил Дени.
-Скоро явится за твоими комплиментами, не беспокойся, - ответил Царра.
Дени стал ходить от картины к картине. В основном это были пейзажи: лесные поляны, виды гор, морских берегов, городских парков. Перед одним пейзажем или, точнее, картиной Дени задержался долго. Вершины высоких сосен, переливаясь, пронизывали густые лучи звезды, а внизу на поляне стояла молодая женщина в светлом платье и, запрокинув голову, с детским восторгом на лице, смотрела на игру света. Были и портреты, и среди них портреты Зизи, О-Токи, Буси, был портрет мужчины, сидящего на скамейке, на зеленой лужайке, который облокотив локти на колени, держал двумя пальцами в спущенной руке головной убор, напоминающий картуз. У мужчины была классическая крупная голова с густыми, почти до плеч, волосами, коротко стриженая борода, короткие усы, крепкий большой рот, крупный правильный нос, высокий лоб и внимательные умные глаза.
-Фараон Ах-Тутмоз - сказал Царра.
Дени вопросительно оглянулся на него.
-Фараон Ах-Тутмоз, - повторил Царра.
Долго стоял Дени перед портретом Ах-Тутмоза. Была магия и сила в этом человеке. За этой спокойной внешней простотой человека чувствовались грозные волны духа.
-Скоро ты познакомишься с Ах-Тутмозом поближе, - сказал Царра.
Дени слегка кивнул, не отрываясь от портрета.
И на следующей картине тоже был фараон Ах-Тутмоз, но уже с величественной, под стать ему, женщиной в короне, в темном платье до пят. На этой картине и Ах-Тутмоз был одет в роскошный кафтан или камзол, в высокие, типа ботфорт, сапоги.
-Царица Па-Ани-Са, - сказал Царра.
Дени молча кивнул. Фараон и царица стояли то ли на балконе, то ли на террасе, а за их спинами, вдали, в дымке миража видны были неясные очертания гор.
-Дивная женщина, царица Па-Ани-Са, с ней ты тоже скоро познакомишься поближе, - сказал Царра.
Дени ничего не ответил, потому что на центральной площади его сознания бежала странная строка: «И есть ли вообще эта планета Изида, и не сказки ли мне рассказывает этот межзвездный кочевник Царра?» Он следил за этой строкой и не успел ответить Царре. Тут подошла Пунитаки и с ней женщина с высокой, буквально бегущей с головы, прической. Дени и Царра поклонились женщинам.
-Дени, говори правду, что твоему сердцу понравилось из моих работ? - чуть хмурясь, улыбаясь и заглядывая глубоко в глаза, спросила Пунитаки.
-Что я уже успел посмотреть, великолепно, а что не успел, должно быть еще лучше, - сказал Дени.
Пунитаки поморщилась.
-Фу, какая академия, не ожидала от тебя, - сказала она.
Дени засмеялся.
-Сестра моя, Пунитаки, пиши мой портрет, начни сейчас, - воскликнул Дени.
Пунитаки рассмеялась, морщинка убежала с ее лба.
-Вот теперь ясно, значит, есть у меня талант, - сказала она.
-Ровно на девять Галактик, - засмеялся Дени.
-Все правильно, - сказал Царра, но только один Дени понял его слова. Царра хвалил Дени за соблюдение его инструкции, поражать женское сердце необъятными комплиментами.
Смотрели еще полотен двадцать. Пунитаки объясняла, где она писала эти виды:
-Это в Японии, это в Швейцарии, это в Крыму, это в Китае, это на Цейлоне, это в Германии, это в Италии, это на Кавказе… А там все виды Изиды, - показала она в другой угол.
«Конечно, она не шутит и все правда, что она говорит, - думал Дени. - Но неужели они так вольно живут среди нас, пишут картины, читают лекции, отдыхают? Тогда что же это такое, как все это объяснить?» - и в нем снова вспыхнула обида на них, но только на минуту, потому что Пунитаки была мила, очаровательна, от нее веяло чистыми мыслями и чистой жизнью.
В конце Дени еще раз подошел к портрету Ах-Тутмоза и Па-Ани-Са. «Каков же ты в жизни, фараон?» - подумал он, но сказал другое, взглянув на Пунитаки:
-Величественная женщина царица Па-Ани-Са.
-Простая, милая женщина, - сказала Пунитаки, - сам увидишь.
-Когда?
-Не знаю, это Царра знает, - ответила Пунитаки и оглянулась на Царру, который стоял в нескольких шагах от них и разговаривал с этой женщиной с высокой прической. - Потом спросим, он, как видишь, занят. Хорошо?
Дени кивнул головой в знак согласия.

Пунитаки осталась, Дени и Царра возвращались вдвоем.
-Подожди, - невольно остановился на мосту Дени, - отсюда великолепный вид на замок и водопад.
Внизу в бухте играли дельфины. На том берегу красовался белый замок со шпилями и шаром между ними. А в метрах двухстах от него из скалы бил мощный водопад. И молочно-белый поток широким крылом, искрясь под лучами Эстиаз, летел в бухту.
-Прямо из скалы бьет этот мощный поток? - сказал Дени.
-Там пробит тоннель и в тоннель подведена река, - объяснил Царра.
-А, а, понятно, - отозвался Дени, и вдруг спросил: - А когда мы летим на Изиду?
-На днях, после распутицы, - ответил Царра.
-После какой распутицы?
-Небесной.
-А что, и на небе бывает распутица?
-То черная вдова заляжет путь, то пространство изогнется не туда, то еще что-то, помех хватает.
-Черная вдова, это что за ведьма? - поглядел на Царру Дени.
-Черная дыра, ведь ты слышал о них?
-Слышал, слышал.
-Вот с ней лучше не иметь никаких контактов, особенно с блуждающей.
-Как! бывают и блуждающие черные дыры? - удивился Дени.
-Сколько хочешь, вернее, сколь не хочешь - ответил Царра.
-Мне этот фараон Ах-Тутмоз понравился, - сказал Дени.
-Отличный парень, а какая голова, идеи так и кипят в его голове. Создал вечный двигатель на принципах механики.
-Как! ведь это же невозможно, так говорят ученые, - воскликнул Дени.
-Своим глазам, я думаю, ты поверишь, вот прилетим на Изиду, сам увидишь.
«Нет, он не шутит, глаза глядят правдиво», - подумал Дени.
-Фараон, фараон, любопытно, - покачал головой Дени.
-На Изиде два царства - Древнее царство и Новое царство. Древним царством правит фараон Тутмоз, Новым царством фараон Ах-Тутмоз, - сказал Царра.
-А еще какие царства на ней? - спросил Дени.
-Никаких царств больше на Изиде нет - Древнее и Новое - и все, - ответил Царра.
-Изида что, крохотная планета?
-Совсем нет, диаметр Изиды на триста километров больше диаметра Земли.
-Как! и только два царства?
-Только два.
-Значит, нет населения.
-И населения достаточно, на Изиде три миллиарда людей.
-Как! при таком количестве населения только два царства, да это… - Дени развел руками.
-Фантастика, но факт, - сказал Царра. - В Древнем царстве около трехсот миллионов людей, остальные в Новом царстве. А теперь ты удивишься еще больше. В Древнем царстве бронзовый век, а в Новом царстве цивилизация чуть выше, чем на Земле. Особенно после того, как лет двадцать назад фараон Ах-Тутмоз изобрел вечный двигатель и там могут получать электроэнергию, сколько душа пожелает, пошли у них дела в гору. А недавно и летательные аппараты новые появились у Ах-Тутмоза.
-Как ваши? - спросил Дени.
-Как ваши, - засмеялся Царра. - но оригинально усовершенствованные, их аппараты теперь не будут падать или очень редко.
-Но и наши редко падают, в неделю один или два, не семь же, - сказал Дени.
И оба засмеялись.
-Говорить дальше про Изиду?
-Говори, интересно, - сказал Дени.
-Давно, давно на Изиде было много царств и, само собой, много царей. Но один царь, Тутмоз, прямой предок нынешних фараонов, он был великий воин и мудрый правитель, объединил все царства и стал единовластным фараоном. Но у Тутмоза было два сына, он одинаково любил обоих. Под старость Тутмоз понял, что после его смерти сыновья начнут борьбу за трон. Тогда он призвал сыновей, разделил царство по жребию между ними. И взял клятву с них, что они снова объединят царство по следующему методу: каждый год оба царства будут выставлять на турнир, на смертный бой, по одному рыцарю, и чтобы тому царству, бойцы которого подряд семь раз победят на турнире, второе царство безоговорочно подчинилось. И если этого не случится при их жизни, пусть подобные клятвы приносят их потомки, и до того дня, пока, наконец, бойцы одного царства не победят подряд семь раз. Вот такие вот метаморфозы, - заключил Царра.
-И что, на чем все это там стоит? - спросил Дени.
-Прошло много веков, и ни разу бойцы одного царства подряд семь раз не побеждали. И оба царства существуют. Правда, Новое царство разрослось, перекинулось на другие континенты, сотворило цивилизацию, а Древнее царство остановилось, застыло в бронзовом веке. Фараон Тутмоз, властитель Древнего царства ездит на колеснице, его воины щетинятся копьями, рабы гнут спины. Фараон Ах-Тутмоз, правитель Нового царства, летает на безопасных самолетах, работает как все, никто перед ним не гнет спину, словом, живут как сестры и братья, - досказал Царра.
Дени смотрел на Царру и думал: «Шутит, не шутит, шутит, не шутит?» - а потом засмеялся. Царра посмотрел вопросительно.
-Не понимаю, чего фараон Ах-Тутмоз церемонится с фараоном Тутмозом, любителем колесниц и рабов. Взял бы его царство, ведь ему раз плюнуть сокрушить этих копьеносцев. Повесил бы Тутмоза, как тот вешает своих рабов. И делу конец. Фараон же вешает своих рабов.
-Да, бывает, казнит рабов фараон Тутмоз, - сказал Царра.
-Ну, вот видишь, а чего церемониться с ним. Взял царство, повесил фараона Тутмоза, ввел цивилизацию и закончил этот базар, - махнул рукой куда-то вниз Дени.
-А клятва? - спросил Царра
-Что клятва?
-Ну, клятва, данная предкам.
-Клятва, клятва, - повторил Дени. - И давно они соблюдают ее?
-Да больше двух тысячи лет.
-Прилично. Можно и нарушить. Ведь сотни тысячи людей уже замучил этот тиран своей бронзой.
-Как бы там ни было, у них хватило мужества и чести не нарушить клятву, данную предкам, разве это не благородно? - спросил Царра.
-Да ведь всему есть предел.
-Впрочем, в этом году все закончится, - сказал Царра.
-Значит, дошло, наконец, до фараона Ах-Тутмоза.
-Да нет, не так, как ты подумал. Просто бойцы Нового царства, то есть один великий боец - Ламатрис, уже шесть раз победил бойцов Древнего царства. Остался один последний поединок, седьмой. И на этом поединке за Новое царство будет биться центурион Ламатрис, грозный воин. У Древнего царства нет воина, я так думаю, способного победить Ламатриса, - сказал Царра.
-Ну, слава Богу, еще один диктатор исчезнет во Вселенной, - сказал Дени.
-Как раз на этот поединок мы и прилетим, - сказал Царра.
-Я болею за Ламатриса, уже начал болеть за него, - засмеялся Дени.
-Ну, тогда пошли, нет, стой, Пунитаки идет.
Точно, Пунитаки приближалась к ним скорым шагом.
-Вы еще здесь? Да, тут красиво. Тебе, Дени, нравится эта панорама? - жестом описала дугу Пунитаки.
-Очень, - ответил Дени. - Все стоял и думал, как бы перенести этот водопад, замок, бухту и, особенно, вот этот мост в Аргунское ущелье.
-Это мы потом, - засмеялась Пунитаки. - А теперь пора обедать. Не пойдем к О-Тоси, а пообедаем вон в том замке, который ты мечтаешь перенести в Аргунское ущелье.

Обедали на лужайке под деревом с густой, густой кроной. Тут Дени впервые увидел широкий, как стол, поднос, уставленный обеденной посудой, который двигала по воздуху, придерживая пальцами, молодая женщина в сарафане. Зизи и О-Токи помогли женщине выставить на стол обед, женщина улыбнулась что-то сказала Пунитаки и, двигая двумя пальцами поднос по воздуху, ушла.
-Ничего сложного, просто на поднос не действует гравитация, поднос и всемирное тяготение не контактируют, - сказал Царра, проследив взгляд Дени.
Дени вздохнул. Он представил, сколько сил сберегли бы женщины Земли, будь у них такие «ковры самолеты».
-Дени, я напишу твой портрет, когда вернемся с Изиды, - сказала Пунитаки. - Я уже представляю, как ты будешь сидеть, смотреть.
Дени в шутку грозно нахмурился, подбоченился, откинувшись на спинку стула. Зизи звонко рассмеялась.
-Годится и эта поза, - засмеялась Пунитаки.
После обеда Дени шел к себе и его провожали Зизи, О-Токи и этот зверек Брунтаки, который то убегал вперед, то бежал к ним назад, то растягивался в траве, притворяясь мертвым.

Ужинал он, как всегда, с О-Тоси и думал, созерцая ее: «Знает или не знает она, что я ночами прокрадываюсь вслед за ней в парк и вместе с луной слушаю ее флейту? Нет, не знает, если бы знала, то вела бы себя по-другому, - вдруг решил он. - Какая, однако, фантастическая голова, играет луне. Кто бы подумал о ней такое, видя ее строгой, молчаливой, замкнутой в кимоно».
Он сегодня сказал О-Тоси не свою дежурную фразу: «Спасибо, госпожа О-Тоси за ужин», а другую: «Спасибо, прекрасная хозяйка прекрасного замка за вкусный ужин». Брови О-Тоси встрепенулись, она на секунду посмотрела ему в глаза. Видимо, она хорошо запомнила его дежурную фразу, а новой удивилась и хотела понять ее смысл. Дени поклонился О-Тоси глубже, чем в прежние дни, и вышел.
Наверху, у себя в кабинете, он, как научил его Царра, трогал кружочки на музыкальном шаре в поисках музыки по настроению сердца. Нашел, наконец, эти густые звуки, рождающие широкие крылья и лег на диван. А Даймон сказал: «Этот фараон Ах-Тутмоз дико понравился мне, разумеется, на портрете. Скорее бы Царра собрался в путь. А О-Тоси… Какое поэтическое и прекрасное сердце должно быть у женщины, играющей на флейте луне. Чудеса, чудеса кругом. О, многокрылая Вселенная, как много тайн хранишь ты. Виноват, виноват. Послушаем музыку, только музыка объединяет верхние и нижние миры, человека и Бога. Даже Сатана бессилен против музыки. Кто победит звук? Звук победит только звук».
И в эту ночь О-Тоси отправилась в парк, и он стоял за кустом, а луна, глядя с неба, слушала  волшебную флейту О-Тоси.
Утром Дени прошел в бассейн, заложив за щеку пластинку, вяло шлепнулся в воду, ушел на дно, обнял песок и, следя за разными мыслями, задремал. А когда в пластинке дотаял кислород, как и вчера, стал захлебываться, и ничего в первую минуту не понимая, диким рывком, выпучив глаза, вырвался из толщи воды. Но, осознав произошедшее, кашляя, засмеялся над собой.
После завтрака он прошел к озеру, долго смотрел на мудреца, стоящего на вершине пирамиды, держа на полусогнутой руке шар, моля Творца миров беречь и хранить ее, Эльтусси, среди звезд. После зашел к «Дон Кихоту», улыбался, созерцая его яростную атаку, поймал шальную фразу, перебегающую центральное поле сознания: «Так устроен мир», высказал ее великому рыцарю и повернул назад.
Он шел к замку с мыслью попросить привести Бунчука и проехаться на нем до хребта и посмотреть еще раз на Атлантиду. Навстречу ему бежала Зизи, за ней катился этот зверек Брунтаки. Вся сияя, улыбаясь, подбежала к нему Зизи, обхватила его руку у локтя и, глядя снизу вверх на него, восторженно, заговорщическим тоном объявила ему:
-Дядя Дени, моя тетя, самая, самая красивая, приглашает тебя в гости. Буси уже прилетела за тобой на своем шаре.
-Да? Вот и хорошо, и полетим к твоей тете. К твоей тете, которая самая красивая, - улыбаясь, прибавил Дени.
-Она и вправду самая красивая, вот увидишь, - сказала Зизи.
-А я верю, верю тебе, - отвечал Дени, не очень занимая свое воображение «самой красивой тетей», а умиляясь какому-то странному теплому чувству, которое всегда вызывала в нем Зизи.
-Только тебе, дядя Дени, надо одеться, - сказала Зизи, отстранившись, оглядывая его.
-Я же одет.
-Нет, дядя Дени, надо что-то другое.
Дени удивился настойчивости Зизи, но послушался ее и пошел к замку, а Зизи и Брунтаки побежали к шару Буси, сидящему на проспекте.
Дени долго выбирал, наконец, выбрал темный костюм, подобрал галстук, оделся и позвонил Пунитаки. Он никогда никому не звонил, хотя ему и показал Царра, к каким кружочкам на шаре в кабинете и пирамиде в спальне прикасаться, если он захочет позвонить кому-то из них. Ему ответил Царра.
-А, Дени, приветствую, а я еще валяюсь в постели.
-Как! Эстиаз давно даже не на крыше, а повыше крыши, - воскликнул Дени.
-Видел прекрасный сон, будто я лечу в другую Галактику и вот уже долетел, в сердце барабанный бой от радости, проснулся, и вот ничего, никакой другой Галактики, лежу в своей родной. Расстроился.
-Тебе что, не хватает нашей, в которой сто миллиардов звезд?
-Вот ты чудак, - вздохнул Царра, - как же мне жить, если я не мечтаю. А вдруг в соседней Галактике что-то такое, чего нет у нас. Не хватает… Ха, ха! Вот ты долетел до Эльтусси, а хочешь, признайся, и на Изиду.
Дени засмеялся.
-А где Пунитаки?
-Не знаю, наверное, где-то мажет свои пейзажи. Ох уж мне эти пейзажи, терпеть их не могу. Стоп, стоп, стоп, только ты не выдавай меня, тогда уж точно я долечу до следующей Галактики, только с жалким видом.
И Царра долго, наслаждаясь еще какими-то дополнительными мыслями, смеялся.
-А зачем тебе Пунитаки, - спросил Царра, наконец.
-Свояченица твоя приглашает в гости. Буси прилетела за мной.
-Ну, брат, ты пропал, лучше превратись в дельфина и заройся в глубинах океана. Свояченица моя грозна, как полки со знаменами, так, кажется, выражался автор «Песнь Песней».
-Грозна, как полки со знаменами, - повторил Дени. - Да и я не заяц, с поля брани не побегу.
-С поля брани, может, и не побежишь, но кости разметаешь по полю. Одним словом, вернешься от моей свояченицы с огромной дырой в сердце.
-Так что же, не лететь, что ли?
-Но ты же говоришь, что ты не заяц, коль не заяц, лети.
Дени ткнул пальцем на кружочек, отключился от Царры и подумал: «Ох, уж мне эти инопланетяне». Мысль эта не получила продолжение в его голове, потому что он скорым шагом уже спускался по лестнице.
Буси и Зизи стояли у шара, поджидая Дени, Брунтаки крутился у их ног.
-Здравствуй, Буси, - поздоровался Дени.
-Здравствуйте, меня мама прислала за вами,- ответила Буси.
-Ну что ж, летим к твоей маме, - сказал Дени и поднялся в шар, пропустив вперед Буси и Зизи и взяв на руки Брунтаки.
Через минуту шар опустился у набережной одного канала Атлантиды рядом с серебристым фонтаном. Буси и Зизи повели Дени мимо кустов, обсыпанных мелкими розовыми цветочками, и привели на небольшую поляну, к небольшому фонтану: несколько птиц, сидя на кольце, наклонив шеи и чуть разведя крылья, лили из клювов воду на виноградную кисть, с которой вода, тихо журча, стекала в бассейн, где плавали маленькие золотистые рыбки.
-Мама сейчас придет, - сказала Буси.
Он стоял и вместе с девочками смотрел в бассейн, наблюдая игру проворных рыб. Вдруг что-то изменилось в мире. Он поднял голову. Из-за кустов выплыл сияющий женский образ. Этот образ двигался к нему и остановился в трех шагах от него. Он смотрел, он молчал, он, очевидно, молчал бы три вечности.
-Так вот вы какой, гость с далекой планеты, - сказал этот образ мягким грудным голосом. Он вздрогнул, как гром поразили его эти слова, он никак не ожидал от этого сияющего женского образа таких простых человеческих слов. Он молчал, он был пуст, все слова, которые он знал, превратились в пепел, и их унес ветер изумления и восхищения.
-Вы дали моей сестре очень красивое имя - Пунитаки. Придумайте имя и для меня, но такое, чтобы оно мне понравилось. Когда придумаете, я приглашу вас к себе, - сказал образ. И женщина чуть поклонилась, повернулась и ушла.
Дени хотел поклониться, но он не сделал этого, да и не смог бы сделать, потому что стоял  пораженный как столб. Он хотел что-то сказать, но что скажешь, когда нет ни одного слова в голове, из пустоты ничего не скажешь. Он смотрел в ту точку пространства, куда ушел, где пропал этот сияющий женский образ.
Он не запомнил, говорили ему что-то Буси и Зизи, летел ли он назад на шаре, возможно, все это было, он сознанием нашел себя лежащим в кабинете на диване и снова, и снова пытающимся представить этот сияющий женский образ в деталях. Какие у нее были глаза? Не разглядел. Какие у нее были губы? Не разглядел. Какие у нее были руки? Не разглядел. Какая у нее была шея? Не разглядел. Но зато он увидел - женщину!
«Вот это, брат, женщина, - восклицал и Даймон. - Какой ужас красоты! Прав Царра. Сто миллиардов звезд миллиард лет трудились, чтобы создать такое чудо, эту гармонию плоти. Целая Галактика трудилась миллиард лет, чтобы когда-нибудь такая женщина появилась среди звезд. Вот царица красоты! Что истина перед красотой? Щепотка пыли. Красота смеется над истиной, и последняя не смеет ей перечить. Имей я человеческую плоть, я или добился бы любви этой богини, или повесился бы против ее окна. Она весь свет и все лепестки цветов со всех планет».
Дени слушал фантастические гиперболы Даймона в адрес этой женщины, и они ему казались ничтожными, он и не такие дал бы ей, будь в нем слова. Но слов не было, слова погибли.

Когда вечером на долгие звонки он вышел в прихожую и увидел О-Тоси, он не сразу понял, чего она от него требует.
И когда понял, то хотел отказаться от ужина, потому что не ощущал никакого аппетита, и даже мысль о еде вызвала у него легкую тошноту. Но он переборол себя, спустился за О-Тоси в столовую. Не понимая вкуса, он проглотил два или три блюда, выпил большой стакан напитка, и коротко поблагодарив, вышел. Вместо тех слов, которые он всегда говорил: «Спасибо за ужин, госпожа моя О-Тоси», - он сказал одно слово: «Спасибо». Когда он поднимался по лестнице, в уме его мелькнул образ О-Тоси и ее печальный взгляд, которым она посмотрела на него, но образ тут же отлетел за горизонт сознания, и всю центральную площадь сознания заняла сестра Пунитаки.
В эту ночь он не бегал на цыпочках в парк, послушать, схоронившись за кустом, как женщина в белом играет на флейте луне. И странно, он не позвонил ни Царре, ни Пунитаки, ни Зизи, он даже не вспомнил об этом. И когда, наконец, под утро заснул, то во сне видел не женщину в белом, а ходил за светлым миражом, на котором восседала эта чудная женщина из Атлантиды.
Ночь он провел на диване, а утром вскочил от горячей электрической мысли: ведь она велела ему придумать ей имя.
Он долго стоял, как вкопанный, а потом быстро заходил по кабинету. «Имя, имя, имя!» - звал он имя. Он обхватил воображением всю Вселенную и требовал имя от звезд, от планет, от океанов, гор и, наконец, в отчаянии воскликнул: «Бездна, где ты? Имя, имя для этой женщины!»
«Надо успокоиться, в такой горячке имя не подыщешь, - заговорил Даймон. - Выйди, пройдись до озера, загляни к Дон Кихоту».
И только Даймон сказал: «Загляни к Дон Кихоту» он, пораженный, пробудился от лихорадки и застыл на месте. Радостная и вместе бессмысленная улыбка расцвела на его лице: он нашел имя для этой женщины, и имя росло в нем, и имя заслонило всю Вселенную. «Дульсинея, - прошептал он. - Дульсинея! - вскричал он на весь замок. - Ее имя Дульсинея!». Он интуитивно понял, что нашел имя, что имя понравится этой богине. Ведь «Дон Кихот» любимая книга и на Эльтусси.
Странное дело, буря души прошла, он успокоился, осознал, что, не раздеваясь, провел ночь на диване, не удивился этому.
-Дульсинея, - повторил он вслух, засмеялся, потянулся до хруста в спине, подошел к столу и позвонил Пунитаки.
-А, здравствуй, Дени, - ответила Пунитаки.
-Сестра твоя велела мне придумать для нее имя… - начал Дени.
-Знаю, знаю, - прервала Пунитаки.
-Я придумал, и оно понравится ей.
-Ты уверен?
-На сто пудов, - сказал глупые слова Дени, но он почему-то не боялся теперь глупых слов.
Пунитаки засмеялась.
-На сто пудов мало, на тысячу хотя бы надо быть уверенным, сестра моя капризнее океана.
-И на тысячу пудов уверен, - сказал Дени, нажимая на слово «тысячу».
-Хорошо, я сейчас позвоню Буси, она прилетит за тобой.
Он бросился в бассейн, побарахтался в воде, спеша, как на пожар, обсушился, переоделся в другой костюм и выбежал из замка.
Шар Буси сидел на проспекте, он почти бежал к нему, не поздоровался с Буси, а только сказал ей:
-Буси, вези меня скорей к своей матери.
Буси улыбнулась, шар поднялся.
Через минуту шар сел, он и Буси прошли к тому самому фонтану, где в тот раз явилась к нему эта женщина. Буси ушла. Он одной веточкой сознания отметил такт Буси, стоял и ждал. И снова это видение, этот женский образ выплыл из-за куста. Теперь он был в меньшей растерянности, ведь он был вооружен именем. Теперь он видел, что это не только женский образ, но и женщина во плоти.
-И какое вы придумали для меня имя? - спросила она.
-Дуль … синея. Ваше имя Дульсинея, - уже твердо повторил он.
-Дульсинея, Дульсинея, Дульсинея, - повторяла она, лучезарно улыбаясь и как бы примеривая имя к себе. - Дульсинея. Мне нравится. Спасибо. - И она протянула тыльной стороной руку к нему. Он шагнул к ней, опустился на колено, взял руку и прижался лбом к ней. И откуда-то всплыли гомеровские слова:
               
                Я пришел издалека, о женщина, милая сердцу,
                Чтобы пылко обнять твои, о царица, колени.

Он встал. Теперь он видел золото ее волос, лазурь ее очей, голубое платье и лотосовый цвет тела.
И она пригласила его к себе. Он не заметил ни серебряных фонтанов, мимо которых они шли, ни море цветов, окружавших их, ни волшебный фасад дома, к которому они подошли, ни лифт, на котором поднимались, ни прихожую, куда вошли, ни просторную овальную комнату, насыщенную диванчиками, креслами, канделябрами, цветами, столиками, ни даже океан, вид на который открывался в широкое окно. Он видел только ее. Он машинально сел туда, куда она указала. Она тоже села чуть спереди и сбоку.
-Дульсинея! Так звали возлюбленную Дон Кихота. Красивое имя. Я прикажу всем жителям Атлантиды, чтобы меня отныне они звали Дульсинеей.
 Она так и сказала: прикажу, он принял это как само собой разумеющееся, кто осмелился бы ослушаться эту богиню.
-Моя сестра любит путешествовать, она давно летает на вашу планету, на Изиду и другие планеты, это ее страсть. А я нигде не была, я не люблю путешествовать.
-А вам и не надо, - сказал Дени, или кто-то сказал эти слова за него.
-Я не путешественница, - продолжала Дульсинея, - я убеждена, что лучше Атлантиды нет нигде города и нет планеты лучше Эльтусси. Фараон Ах-Тутмоз был у меня в гостях, я приняла его по просьбе сестры. Приглашал меня на Изиду.
Дальше Дени не слышал, что говорила Дульсинея: на всех полях его души поднялось восстание против фараона Ах-Тутмоза. «И причем тут Ах-Тутмоз. Почему она говорит про него. Да и какое имеет право какой-то фараон Ах-Тутмоз приглашать ее», - летело вихрем в его голове. Но он расслышал конец.
-Я поблагодарила фараона Ах-Тутмоза, но Изиду посетить отказалась, - сказала Дульсинея.
«Она не приняла приглашение фараона Ах-Тутмоза. О, Дульсинея!» Черный ревнивый огонь, вспыхнувший в душе против фараона Ах-Тутмоза, погас в сердце Дени.
-Зачем вам куда-то летать, - сказал он, а сердце договаривало мысль: «Вы богиня, вы центр, центр должен оставаться на месте».
-Я никуда и не летаю, я живу на берегу своего океана, в своем городе, - улыбнулась Дульсинея. - Подойдите сюда, - позвала она Дени к окну. Он подошел.
-Разве может быть на другой планете такой океан? - мягким жестом показала она вдаль на простор океана.
-Не может, - поспешно сказал он.
-Разве есть на другой планете город, подобный Атлантиде?
-Такого города нет и такого города нигде быть не может, он создан для вас, как и вы для него, - спеша, заверил Дени Дульсинею.
-Вот поэтому я и не путешествую, - сказала Дульсинея и облила Дени светом из своих божественных очей. - Вечером за вами прилетит Буси, я приглашаю вас на свою яхту.
У, у, в какое море счастья окунули сердце Дени ее слова. Дульсинея протянула
белоснежную руку, он прижался лбом к ней и кто-то опять продекламировал в сердце:
               
                Я пришел издалека, о женщина, милая сердцу.
                Чтобы пылко обнять твои, о царица, колени.

Обратный путь к замку Дени снова не заметил. Он сознанием нашел себя лежащим на диване, когда услышал звонки в дверь и голос Царры.
-Так ты уже дома, ты сумел уйти живым от моей грозной свояченицы?! - засмеялся он. Дени тоже засмеялся, но ничего не ответил Царре.
-Странно, странно, почти невероятная новость.
-Я приглашен на вечер на яхту, - сказал Дени.
-Даже так! тогда понятно, свояченица моя жаждет казнить твое сердце медленной смертью, как говорится, истолочь его в ступе очарованья, а потом… Царра не договорил. - Если живым доползешь до Аргунского ущелья, подарю тебе…
-Корабль, - докончил фразу Дени.
-О нет, что не могу, то не могу, что не положено, то не положено. Подарю я тебе пуд бриллиантов.
-Не надо, оставь их себе. Кроме корабля, ничего не надо, - сказал Дени.
Царра вздохнул.
-Хорошо, воюй с моей свояченицей, завтра позвоню тебе.
И Царра ушел.

Пришел и вечер, время приводит и вечера. Эстиаз только что села, ее лучи исчезли и со шпилей замка. Дени ходил у парка, поджидая шар Буси. И сердцем и думой он уже был у Дульсинеи. И тут увидел, что к нему идет О-Тоси. И только, когда она подошла близко и поклонилась ему, он вспомнил, что не ужинал, что О-Тоси зовет его на ужин. Но, глянув в небо, он увидел шар Буси. Снова посмотрел на О-Тоси и торопливо сказал:
-Я потом, потом поужинаю, когда вернусь.
В сердце его смешалось много чувств: и досада, и неловкость, и еще что-то, что в спешке событий трудно было определить. Шар Буси уже сел. О-Тоси глубоко поклонилась ему, странно и долго, как не позволяла себе прежде, посмотрела на него, повернулась и скоро, скоро, сколько позволял узкий подол кимоно, зашагала прочь. Дени быстро сел в шар, как будто спасаясь от чего-то, и уже с высоты оглянулся. По площади к замку шла маленькая (маленькая с высоты) женщина в белом кимоно. Он отвернулся, и замок и женщина в кимоно отлетели от сознания, и его заполнила Дульсинея.
Шар сел на набережной. Он вышел, вышла и Буси. Дени сразу увидел на палубе яхты Дульсинею, на палубе никого не было, кроме нее. К берегу от яхты раскладывающейся гармонью вытянулся трап. И яхта, и трап, и все кругом было сказочно, но он ничего этого не замечал, может, его кожа все это видела и проглатывала, но глаза его видели только Дульсинею. Она была в темном длинном платье, отливающемся легким серебристым блеском. Он пробежал трап и оказался перед Дульсинеей. Она не протянула к нему руку, а только светло улыбнулась и сказала:
-Я вот стою и наблюдаю игру дельфинов в воде. А вы хотели бы стать дельфином?
-Только если и Вы, - ответил он.
-Я бы стала, но как это сделать, - и Дульсинея вздохнула, и снова подошла к перилам, поманив его за собой.
За бортом, в черной воде вместе со звездами, тонувшими на дне, плавали дельфины. При виде Дульсинеи четверо из них сбежались в кучу и, высунув свои оригинальные мордочки из воды, защелкали и зацокали.
-Они тоже просят, чтобы я стала одним из них, - засмеялась Дульсинея. - Идемте.
Они спустились с палубы в каюту, точнее, в прекрасный зал-салон. Но и тут не много заметил Дени, кроме высоких зеркал в волнистых рамах, в которых отразилась Дульсинея, да зелено-серебристого стола, на котором, величиной в копну, ярко горел букет цветов, все прочее осталось в стороне от внимания. Дульсинея села на диван, указав ему на другой угол.
-Я люблю по ночам плавать на яхте рядом с дельфинами, мимо звезд на дне канала, - сказала Дульсинея, обливая его светом своей лучезарной улыбки.
Он был далеко за седьмым небом от ее улыбки и от ее слов.
«Но среди этих звезд нет ни одной, которая сравнилась бы с тобой, госпожа моя Дульсиненя», - яркой строкой пролетело в его голове.
Заиграла мягкая бархатная музыка, рисующая в воображении шелковые водопады, тихие горные озера, поля, простроченные красными маками. Из противоположной стены зала выплыли полторы дюжины девушек в ярких цветастых платьях, с диадемами на головах. Они разошлись веером, потом сошлись, сплелись в один букет. Повторили несколько раз эти движения. Девушки были стройны, изящны, гибки, у них были прекрасные лица, освещенные горящими лучистыми глазами. Вдруг, откуда ни возьмись, появилась девушка в жгуче-черном платье, с черной диадемой на лбу, с телом, гибче лозы, и вместе с ней в зал влетела быстрая музыка, точно забились тысячи крыльев невидимых птиц. Все девушки построились крылом, подняли над головой руки, сложили ладони и закачались тростником на ветру. А девушка в черном танцевала. Изумительно танцевала. В ней и в ее танце было три тысячи пожаров. Но мало смотрел в ту сторону Дени. Дульсинея сковала его. Он видел только Дульсинею.
И вот однажды опала музыка; наступила тишина; девушка в черном отошла к остальным девушкам.
-И я станцую для тебя, Дени, - сказала Дульсинея, вставая.
Он вздрогнул, она в первый раз произнесла его имя.
Ворвалась музыка, точно бушующий океан, точно тысячи действующих вулканов. И Дульсинея плясала.
Это был танец для Богов, для их восторгов и печалей.
Дени стоял с восторженно погибшими словами в сердце, немой и очарованный. Вдруг Дульсинея схватила его руку и потянула в круг. Он сорвал с себя пиджак, жилет, галстук. А почему он это делал. Да откуда он знал, почему он это делает, он ничего не знал, он знал, то есть чувствовал только одно, что вот сейчас надо воскреснуть или погибнуть в танце с этой богиней. Он плясал лезгинку. Играла не лезгинка. Но эта музыка была на любой танец, к тому же лезгинка была в его сердце. Нет, он не подвел ни Кавказ, ни планету Земля. Дульсинея остановилась, хлопала ему и смотрела восхищенно. Он плясал тридцать три вечности или одно мгновение. Когда музыка смолкла и наступила тишина, он опустился на колено перед Дульсинеей, взял протянутые к нему руки и прижался к ним лбом, и сердце повторило строки Гомера:
               
                Я пришел издалека, о женщина, милая сердцу.
                Чтобы пылко обнять твои, о царица, колени.

Дульсинея одна провожала его на палубе яхты. Уже светало. Роскошная багровая мантия Эстиаз горела на восточном горизонте.
-Скоро праздник, ночь Творца, - сказала Дульсинея.
-Я знаю, - сказал Дени.
-Не нравится мне этот праздник, - вздохнула Дульсинея.
Дени посмотрел удивленно и вопросительно.
-Все будут в одинаковых белых балахонах. А я не хочу быть, как все, - с раздражением в голосе проговорила Дульсинея.
-Даже на одну ночь? - спросил Дени.
-И на одну ночь и на один час, - сказала Дульсинея.
-В Атлантиде ни одна женщина не одевается как я. Пусть только посмеет, - и глаза ее сверкнули.
С восхищением слушал Дени капризы простых женщин от этой богини. Ну что они могли убавить в ней? Ничего.
-Буси ждет вас, - сказала Дульсинея.
Он оглянулся. Буси стояла, улыбаясь, на берегу. Гармонь трапа раскаталась. Он пробежал по нему, обернулся, поклонился Дульсинее и зашагал рядом с Буси.
Сидя в шаре, он вспомнил последние слова-капризы Дульсинеи и засмеялся. «Ничто человеческое не чуждо и Богу», - вспомнил он слова Царры. «И богиням тоже», - добавил он от себя.
Как ни рано было, но О-Тоси встретила его в фойе. Она звала на завтрак. Он вдруг ощутил аппетит целой волчьей стаи и прошел за О-Тоси в столовую. О-Тоси была в пунцовом кимоно, но он нынче никак не отметил это в своем сознании. Заметил как О-Тоси несколько раз грустно взглянула на него. Он ел и пил, гораздо больше прежнего, ведь уже прошли его сомнения, как Дульсинея относится к нему. Он встал, сказал просто:
-Спасибо, О-Тоси, - и вышел, не досматривая ее поклона.
Поднявшись к себе, он быстро разделся, лег в постель и потянулся. Улыбка не гасла на его лице. В воображении, там далеко на горизонте, на второстепенных полях сознания, мелькнул образ О-Тоси. Да, да, О-Тоси ему нравится, как нравится бабочка - белая, красная, зеленая, в зависимости от кимоно, которое оденет О-Тоси. Но ведь в ней только рай и тишина, а в Дульсинее и рай, и ад, и ада больше. И ему нужна эта смесь. А почему? Этого он не знал. Это могла знать планета Земля, которая, наверное, тоже смесь из рая и ада.
Но тут заговорил Даймон: «Ха, ха, ха! Меня восхитило, как Дульсинея сказала, что ей не нравится праздник Творца. Вот женщина. Ха, ха, ха! Но Творец ей все простил, любую крамолу, еще когда задумал ее. А плясал ты лучше, чем на Майдане предков. Даю тебе пятнадцать баллов. А впрочем, кто не плясал бы перед такой богиней».
«Вот именно», - сказал Дени, когда Даймон умолк, и упал в бездну сна вослед за образом Дульсинеи.

Когда он проснулся, был день. Он встал, подошел к балконной двери, выглянул. Эстиаз прошла только две третьих пути, одна треть оставалась. Он вздохнул. На закате за ним должна прилететь Буси, а ждать миллион лет. Как жаль, что нельзя поторопить Эстиаз или силой сдернуть ее до горизонта. Он еще раз вздохнул, спешить было некуда. Он лениво прошел в бассейн, лениво упал в воду, полежал на дне; лениво всплыл, лениво сушился, лениво оделся и снова выглянул. Эстиаз горела на прежнем месте, даже, как ему показалось, назло ему, сделала несколько шагов назад. Он спустился вниз, заглянул в столовую и увидел Пунитаки, расставляющую на столе посуду.
-А, Дени, пообедай, - сказала она.
-А где О-Тоси? - спросил он.
-О-Тоси заболела, - ответила Пунитаки.
-Как?... - он не докончил, но Пунитаки поняла его мысль.
-Да, и мы болеем, грустим, печалимся и плачем, - сказала она. - Садись к столу.
-Он сел, Пунитаки поставила перед ним тарелку, сама села напротив, облокотив подбородок на кулачок, и смотрела на него.
«Боже, точный взгляд Деци, бедной матери моей. Она так  часто смотрела на меня, - пролетело в его голове. Он закрыл глаза и представил мать. - Да, глаза разные, но взгляд один и тот же, - подумал он. - Как и мать, Пунитаки не осуждает меня, но печалится за меня. Но почему? Что я делаю, по ее мысли, во вред себе?»
-Ах, Дени, если бы ты знал, как глупы мужчины, - вздохнула Пунитаки.
Он встрепенулся и посмотрел на нее с деланным удивлением.
-Я этого не знаю, - сказал Дени.
-Не знаешь, потому что мужчина, - опять вздохнула Пунитаки.
-Ты можешь разгневать Творца, ведь он создал нас глупыми, значит, на то у него была своя задумка, - засмеялся Дени.
-Да, наверное, была, - снова вздохнула Пунитаки.
-Где отец Буси? - вдруг спросил он.
-Моя сестра не мужняя жена и никогда таковой не была. Буси ее приемная дочь, - разъяснила Пунитаки.
Он весь засиял после этой информации, он теперь почувствовал себя царем в обширном царстве.
-А этот праздник Творца когда? - спросил он.
-На днях, - ответила Пунитаки.
-Что, все одеваются в одинаковые балахоны?
-Да. В  ночь Творца на планете Эльтусси не горит свет, сотворенный человеком, только в небе горят звезды. Народ проводит эту ночь в хороводах, пляшут и поют. Это ночь единения. Все вместе соединяются со своим Творцом.
-А на Изиду когда полетим?
-Думаю, сразу после праздника Творца.
Эта информация не обрадовала Дени. Пунитаки встала.
-Подожди, сиди, как сидела, и смотри, как смотрела, - попросил Дени. Пунитаки села, подперла опять кулачком подбородок. Но она улыбалась, не смотрела как прежде, и теперь взгляд ее не был похож на взгляд матери.
-Все нарушилось, - сказал он.
Пунитаки не поняла, что имел он в виду, говоря: «Все нарушилось», - и посмотрела вопросительно. А имел он в виду, что, улыбнувшись, она изменила взгляд своих глаз, и теперь они смотрели не так, как смотрели глаза его матери.
Пунитаки встала, потянулась через стол и, больно захватив волосы, подергала хохол Дени.
-И на двух планетах, и на тысячах, всегда мужчины будут делать свои глупости, - сказала она. После этого подергивания хохолка, Пунитаки стала для Дени роднейшей сестрой. Он, расстроенный, молча вышел, дошел до озера, прошел к Дон Кихоту и тут все забыл: и Пунитаки, и О-Тоси, на всех полях сознания горели образы Дульсинеи.
-Топчи, коли их, Дон Кихот, брат мой! Проткни требуху Вселенной! Коли всех требуховцев! - захохотал он, в высшей степени благодарный «Дон Кихоту» за то, что тот подсказал ему имя, понравившееся его богине.

На закате прилетела Буси. Когда он шел к шару, Даймон сказал: «Прекрасны девушки Дульсинеи, но рядом с ней они, что крапива рядом с розой». И уже в воздухе он невольно повторил слова Даймона: «Крапива рядом с розой». Шар сел. В начале аллеи фонтанов и цветов стояла Дульсинея со своими девушками. Тут было так красиво, и в другое время, без Дульсинеи, он, очевидно, долго простоял бы очарованный видом. Но теперь он не заметил ни фонтанов, ни цветов. Он подошел к Дульсинее и молча опустил голову на грудь.
-Я приглашаю Вас в театр, - ленивым жестом показала в аллею Дульсинея.
Он шел рядом с ней и подумал: «Зачем какие-то театры?» Но это тут же отлетело, ведь и в театре он был рядом с ней. Театр, точнее, амфитеатр в древнегреческом стиле был расположен в другом конце аллеи. Никого еще не было, огромная чаша театра была пуста.
-Я в театр прихожу первая и ухожу первая, - сказала Дульсинея.
Она села на последнюю скамью. Одни ее девушки  прошли вперед, вторые остались стоять, пропуская Дульсинею и Дени в середину. За спиной Дульсинеи и ее девушек были только цветы, а впереди вся чаша театра. «Она не хочет, чтобы кто-то глядел ей в спину, - пробежала мысль по центральной площади сознания Дени, - Молодец!»
Театр быстро заполнялся. Разнообразие одежд было велико. Дени на минуту удивило, что многие мужчины и женщины были в туниках и тогах, как древние греки и римляне. Но он не был в состоянии анализировать свое удивление, сидя рядом со своей богиней, и удивление улетело, испарилось.
Наконец, там внизу на сцене появилась женщина в широком платье с распущенными волосами; она скорыми шагами прошла до середины сцены, остановилась, продолжила скорый шаг, дошла до края, стремительно вернулась на середину, сцепила, заломила руки и запела. Голос женщины был так жив и прекрасен, что он на время остановил сердце Дени, а потом оно сильно заколотило. Ему показалось, что поет Дульсинея. Появился мужчина в мантии. Он подбежал к женщине, что-то проговорил скороговоркой, прижал ладони к груди и запел. В голосе мужчины не было ни вечности, ни гибели, его ария не была интересна. Сердце Дени вернулось на свое обычное ложе и спокойно отмахивалось от голоса певца. Мужчина пел долго, делал энергичные движения руками.
-О чем он? - вдруг спросил Дени.
Дульсинея, не глядя на Дени, ответила:
-Обещает ей букет из звезд, дворец из драгоценных камней и еще клянется, что увезет ее в соседнюю Галактику.
-Это все лишнее, - улыбнулся Дени. - Достаточно сказать: любимая, ты океан, и я хочу умереть на твоем берегу.
Дульсинея повернула к Дени свою невообразимо прекрасную голову, долго смотрела на него,  Дени не оглядывался, он смотрел на Дульсинею очами сердца.
-Да, этого достаточно, - проговорила Дульсинея и встала. - Да, этого достаточно, - повторила она уже стоя.
И странно: мужчина прекратил арию; наступила тишина; весь театр тоже встал; они провожали свою богиню.
Дульсинея шла молча, она остановилась на другом конце аллеи, там, где и встретила Дени. Продолжительно посмотрела на Дени и повторила его слова:
-Да, этого достаточно. Сказать женщине: любимая, ты океан, и я хочу умереть на твоем берегу. Буси отвезет Вас, - и Дульсинея с грустными нотками в голосе протянула  Дени руку. Он встал на колено и прижался лбом к ее руке, а сердце продекламировало:

                Я пришел издалека, о женщина, милая сердцу,
                Чтобы пылко обнять твои, о царица, колени!

Ночью он лежал в постели и, закрыв глаза, смотрел на небо, которое было опрокинуто в его душу, и на этом небе ярче звезд и Эстиаз горел образ Дульсинеи. Перед этим говорил Даймон, но он не расслышал и не разобрал, о чем он. До его слуха долетали из парка звуки флейты О-Тоси, и он равнодушно думал: «Что за страсть, что за прихоть - играть на флейте луне? Разве луна что-нибудь понимает в музыке. И что такое луна? Ком материи, не имеющий даже собственного света. Да пусть играет. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало».
Душа его отцепила все миры и, уже свободная и легкая, полетела к образу Дульсинеи.

Еще днем Пунитаки предупредила Дени, что наступающая ночь - ночь Творца. Она через Зизи прислала ему одежду, в которую он должен был облачиться к закату дня. Что он и сделал ближе к закату. Он надел белые сандалии, носков не было, видимо, они и не полагались; надел белые панталоны и длинный, ниже колен, белый балахон с капюшоном и ходил по спальне, выглядывая в окно. Наконец, туда к проспекту подкатил лимузин, и из него вышли Царра, Пунитаки, Зизи и О-Токи и еще несколько женщин, из замка туда к ним направилась О-Тоси. Дени тоже вышел и прошел к ним. Все были в белых балахонах, капюшоны были откинуты на спину. Дени заметил, что прическа у О-Тоси была другая, простая: волосы были зачесаны назад и схвачены двумя узлами. Она не поклонилась ему, как это всегда делала, и даже не посмотрела на него. Впрочем, все были торжественно настроены, как никак праздник Творца. Даже Пунитаки ничего не сказала, только провела рукой по плечу Дени. Буси прилетела на большом оранжевом шаре, народ весь погрузился в него, и шар, бесшумно поднявшись в небо, через минуту сел на какую-то площадку. Отсюда все пешком пошли на площадь, на которой возвышалась статуя мужчины, похожего на Платона, с шаром на полусогнутой руке. Дени уже знал, как только последний луч Эстиаз соскользнет с шара на руке «Платона», и начнется праздник Творца.
Толпа людей на площади из-за однообразия одежд напоминала стадо пингвинов. Пройдя вместе со всеми шагов двадцать по краю площади, Дени оказался лицом к лицу с Дульсинеей. Она стояла, величественно откинув свою золотую голову, глядя поверх голов людей куда-то вдаль небес; за ней стояла ее свита, девушки-красавицы. По ее лицу видно было, что она никого не видела и не хотела видеть. «Откровенный бунт и откровенное презрение к толпе, - пролетело в голове Дени, и сердце его засмеялось. - Она не боится Бога, но она знает, что он есть», - пролетела вторая строка в его голове. Пунитаки подошла близко к Дульсинее и что-то сказала ей, та быстро оглянулась, улыбка вспыхнула на ее губах.
«Первым движением сердца она выдала себя, она любит свою сестру, - пролетела третья строка в голове Дени. - Ну что ж, посмотрим, что за праздник Творца, которого любят все, но не любит Дульсинея», - пролетела четвертая строка в голове Дени.
Дульсинея ничего не сказала остальным, молча прижала к себе Зизи и, обратившись к Дени, насмешливо произнесла:
-Вот и я, как видите, как все, в этом глупом белом балахоне. Впрочем, и вы тоже, как все. Знаете, о чем я сейчас думала. Нет, это я вам скажу потом, - не стала она продолжать.
Под действием какого-то инстинкта Дени оглянулся на О-Тоси, может быть, хотел сравнить Дульсинею и ее. О-Тоси стояла, чуть опустив голову, глядя прямо себе под ноги, и кроткое выражение ее лица говорило: «Господи, помоги нам, и мне, и всем людям. Я не знаю мудрых слов, я прошу сердцем, а сердце мое ты видишь, оно перед тобой. За всех, за всех прошу». - «Да, прав этот Даймон, вот женщина-мать, хранительница очага», - подумал Дени об О-Тоси и оглянулся на Дульсинею. Та стояла, по-прежнему, гордо откинув голову, смотрела поверх толпы вдаль небес, и выражение ее лица говорило Богу другое: «Зачем ты наштамповал эти глиняные горшки, разве тебе недостаточно меня одной, сотри их в порошок и смотри только на меня. Они раздражают меня своим лицемерным кротким видом. Сотри их или вышвырни куда-нибудь. Ты и я, и больше никого, так будет правильно».
Необыкновенная тишина пала на Атлантиду. Статуя еще горела в лучах Эстиаз, но тень по ней уже бежала снизу вверх. В небесах родился звук, как будто там порвалась сильно натянутая струна. Все застыли и смотрели на статую.
Тень достигла плеча «Платона», скользнула по руке, по шару и … Тут опять пронесся по небу тот звук, напоминающий разрыв натянутой струны. Все накинули капюшоны, примеру их последовал и Дени. И тут запел женский хор, как будто пело само небо, тихо, объемно наполняя бесконечность. Не было никаких внятных слов, только голоса, голоса то возвышались, как волны, набравшую силу, то падали и угасали, как волны, потерявшую силу. Воистину как будто пело само небо или кто-то там за небом. Все вытеснили из души Дени эти голоса, только оставили в ней вечность и свет.
Кто мог бы сказать, сколько времени пел хор, ведь пел он вне времени, время не властвовало над ним. Но однажды появились и слова красивого звучного языка. Но, к сожалению, Дени не понимал их.
И когда хор иссяк, на время наступила тишина; в Атлантиде не было ни одного огонька, только звезды горели на небе. И вдруг тишина расцвела другой музыкой, легкой, грациозной, светлой. Весь народ пришел в движение, все схватились за руки и пустились в хороводы. Народ хороводил, народ плясал. То хватались за руки, то размыкали их, по-новому смешивались и плясали. Дени помнил, что в начале движения за левую руку его схватила Пунитаки, за правую Зизи. А когда разомкнув руки, закружились в новом движении, его руки держали незнакомые люди, мужчина и женщина.
Сколько мостов, площадей, улиц Атлантиды пробежал Дени, захватываемый все новыми и новыми руками. И каждый раз, когда его руки схватывали новые руки, он заглядывал под капюшоны, мечтая и моля, чтобы одна из этих рук оказалась рукой Дульсинеи. Это было смешно и наивно, чтобы из миллионов людей, пляшущих в одинаковых белых балахонах вдруг с ним рядом оказалась Дульсинея. Но что делать с ослепшим и погибшим сердцем. И он мечтал. Но, увы! Только вечером следующего дня, когда Буси привезла его к Дульсинее, он узнал, что она не сделала и шагу, а всю ночь простояла на одном месте, плотно окруженная своими девушками.
Музыка иссякла. Народ застыл. Уже алел восток. На небе порвалась струна, и звук пронесся над Атлантидой. Все ждали луча Эстиаз, который должен был коснуться серебристого шара в руке «Платона». И луч, наконец, коснулся шара. Восторженный крик миллиона голосов ушел в небо. Люди сбросили капюшоны. Праздник был окончен. Ночь Творца прошла. Дени нашел себя, стоящим на песке у белой пирамиды. Так далеко он забежал, кругом все лица были незнакомые. Многие садились и ложились на песок. Дени тоже сначала сел, а потом лег и вытянулся. На сердце и во всем теле была пустота, нет, не пустота, а ничто, то ничто, из которого появилось все бытие. Можно было спокойно разговаривать с Богом, он был рядом и мог ответить. Но он не успел заговорить с Богом, потому что кто-то лег рядом, и этот кто-то был Царра и он сказал:
-Насилу отыскал тебя. Ну, как праздник?
-Подожди, я сосчитаю все песчинки этого песка, а потом скажу столько же слов, хваля ночь Творца. - ответил Дени.
-Мне придется ждать триллион лет, но ничего, подожду, начинай считать, - засмеялся Царра.
-А что в этой пирамиде? - спросил Дени.
-В этой пирамиде еще одна пирамида, - ответил Царра.
-Как! - удивился Дени.
-Очень просто, как матрешка в матрешке.
-А можно посмотреть?
-Пожалуйста, пошли.
Они вошли в пирамиду и, действительно, в пирамиде была еще одна пирамида, ступенчатая. На всех степенях ее густо стояли женщины в длинных белых платьях и тихо пели. Это были те же голоса, которые всю ночь гипнотизировали Атлантиду. Долго Дени снова слушал этот хор, а Царра стоял рядом.
Он очнулся только тогда, когда хор иссяк.
Выйдя из пирамиды, по мягкому песку они прошли до площадки, где их, отвезя всех остальных уже домой, ждала Буси.

Дня через два, в обед, когда Дени, досадуя на медлящую Эстиаз (Буси должна была прилететь за ним на закате), сидел в пагоде, пришел Царра. Он закурил свою неизменную кубинскую сигару, минут пять пускал клубы дыма и спокойно объявил:
-Через четыре часа мы улетаем на Изиду.
Информация, как острая шпага, проткнула сердце Дени.
-Как! - чуть не вскрикнул он.
-Просто, садимся в корабль и летим, - спокойно ответил Царра.
Только после этих слов Дени вскочил с кресла.
-А разве нельзя отложить?
-На Изиде, я тебе уже говорил, совершается великое… величайшее событие, гибнет царство, великое царство, Древнее царство фараона Тутмоза. Они турнир не отложат и не могут отложить. Но ты можешь остаться, хотя фараон Ах-Тутмоз приглашает и тебя. Решай, я иду к себе, дел еще много, а времени только четыре часа.
Царра ушел, Дени еще стоял, оглушенный этой информацией. Он очнулся, быстро вернулся в замок и позвонил Пунитаки. Она сразу, не давая ему что-либо сказать, объявила:
-Дени, Буси сейчас прилетит за тобой, попрощайся с сестрой.
«Да они все уже решили без меня», - с горечью и обидой в сердце подумал Дени.
-Хорошо, - ответил он Пунитаки и вышел. Он еще не дошел до проспекта, как голубой шар Буси сел перед ним. Он вошел в него, а через две минуты поднимался уже на лифте к Дульсинее. Она, стоя в центре зала, ждала его.
-Я слышала, вы улетаете на Изиду, - сказала Дульсинея, опережая его поклон.
Он кивнул, слова не нашлись.
-Но я думаю, что на Изиде ничего нет интересного, - насмешливо нахмурилась Дульсинея.
-И я так думаю, - сказал Дени.
Брови Дульсинеи взлетели.
-Тогда почему вы летите? - спросила она.
Он растерялся, не знал что ответить.
-Вам любопытно, длинная дорога, новая звезда, новая планета, - пришла на помощь Дульсинея.
Эта была частичная правда, а теперь и вовсе неважная. Но разве он мог сказать, что на этот раз дальше летит не по своей воле.
-Я вернусь скоро, - печалясь, но и ликуя оттого, что она не хочет, чтобы он улетал, сказал Дени.
-Я буду ждать вас, - и Дульсинея протянула ему руку. Он опустился на колено, прижался лбом к ее руке и тут впервые вслух, не вставая, прочитал строки Гомера:
               
                Я пришел издалека, о женщина, милая сердцу,
                Чтобы пылко обнять твои, о царица, колени.
 
Когда он поднялся, она долго поглядела ему в глаза, вздохнула и повторила:
-Я буду ждать вас.
Он сразу оказался за седьмым небом. Теперь он готов был лететь к любой звезде Вселенной, теперь он знал, что на планете Эльтусси, в райском городе Атлантида, его будет ждать божественная женщина.

Лимузин стоял перед дворцом, знакомый водитель с жилистой шеей стоял рядом с ним, ожидая пассажиров. Корабль-шар с космодрома уже прилетел и сидел там за холмом. Вышли из дворца. О-Тоси, О-Токи и Зизи провожали Царру, Пунитаки и Дени на Изиду. О-Тоси поклонилась Дени. Ничего не смог прочесть на ее лице Дени. Он улыбнулся О-Токи, и та не ответила на его улыбку, посмотрела строго и еще ближе придвинулась к матери. Зизи крепко держала его руку обеими руками и, улыбаясь, пыталась заглянуть ему в глаза. Пунитаки и Царра отдали последние наставления детям на своем языке, которого не понимал Дени. Когда сели в лимузин, Дени оглянулся на О-Токи, строгость к нему девочки удивила его и родила разные мысли. Но лимузин покатил и скоро убежал на холм, где их ждал шар с космодрома. Дальше Дени мало что заметил: он всем своим воображением был в Атлантиде в гостинице у Дульсинеи. Очнулся он лишь в салоне межзвездного корабля, когда увидел карликовое дерево и  птички туски, фотографию Зизи на стене, знакомые кресла и знакомую женщину, вошедшую с подносом с напитками в стаканах.
Дени выпил напиток, поставил стакан на поднос, благодарно кивнул женщине и подошел к иллюминатору, чтобы взглянуть на космодром. Но корабль уже был в небесах, прожигал бездну.
«О, счастливцы! - вскричал он в сердце. - Царра! Царра! Подари мне свой корабль! А я тебе подарю кинжал и бурку», - добавил он, улыбаясь, подсунутые лукавым духом слова.
-Дени переоденься, одежда там, на столике у тебя, - сказала за его спиной Пунитаки.
Он прошел к себе, переоделся и взглянул в иллюминатор. Опять это жгуче-черное небо, этот черный бархат, расшитый звездами, очаровал его. «Где же Эстиаз?» - подумал он, метая взгляд по небу. Но видно Эстиаз была уже далеко. Вошел Царра и тоже остановился у окна.
-Где Эстиаз? - спросил Дени.
-Эстиаз далеко, - откинул в сторону жест Царра.
-Когда долетим до этих фараонов?
-Скоро, - ответил Царра. - Вот-вот нырнем в большой гравитационный канал и полетим со скоростью, многократно превосходящую скорость тьмы.
-Не наткнемся на черных вдов?
-Нет. На этом пути нет черных вдов, они далеко в стороне, на другом поле.
-Слава Богу, лучше иметь дело со светлыми девами - звездами, чем с черными вдовами, не понимающими никакого языка.
-Гораздо лучше, - засмеялся Царра.
-Творец - великий мастер, смотри, как просто и вместе с тем роскошно устроил небо, - вздохнул Дени.
-Я всегда удивлялся, как он мог додуматься до такой простоты, - сказал серьезным тоном Царра.
-Молодец! - рассмеялся Дени. - Действительно, как Творец мог додуматься до такой простоты, откуда он мог взять столько ума. Ха, ха, ха! Если он тебя слышит, он тебе уже все простил, все твои грехи. Талант шутку понимает.
-А тебе, комментатору, как думаешь, простил? - засмеялся Царра.
-Но я… - развел руками Дени.
-Да-да, ты ни при чем, ты сторона. Комментаторам, заострявшим внимание на грешных мыслях, я думаю, влетит больше, чем самим грешникам, если, конечно, будет суд, - улыбался Царра.
-А будет суд? - уцепился за его слова Дени.
-Вот этого не знаю, брат, еще не был на суде этого великого Мастера, - вздохнул Царра.
-Но вы же знаете тайну всего этого творенья, - почти вскричал Дени, своей страстью и тоном выдавая, что хочет, давно хочет от него, от Царры, который называет его «брат мой», услышать тайну.
-Не больше, чем тот микроб, который копошится в моем желудке, обо мне, - ответил Царра. - Что может знать микроб, бегающий в моем желудке, обо мне? Чтобы узнать меня, тот микроб должен вылезти наружу и посмотреть на меня со стороны. Так и человек узнает тайну Вселенной, когда выберется из нее и посмотрит на нее со стороны. Пока это может делать только Творец и, возможно, улетевшие к нему человеческие души.
-Выходит, человеку никогда не дано узнать эту тайну
-Почему же. Когда бессмертная душа выпутается из тела и станет, как частичка Творца абсолютно свободной, она все поймет.
-Да ведь хочется сейчас.
-Кому не хочется, - вздохнул Царра. - Слетать в соседнюю Галактику, пронзить всю Вселенную, я мечтаю каждый день.
-Слетал бы, тут же загорелись бы новые мечты, - засмеялся Дени.
-Может быть, а теперь ложись. Летя по гравитационному каналу, лучше быть спокойным.
И Царра, оставив Дени, вышел.

«Какие мечты гнездятся в человеке, в этом крохотном существе», - подумал Дени, вытягиваясь на койке, как будто он сам не принадлежал к этому племени.
Он лежал, смотрел в иллюминатор, ожидая, когда звезды начнут размазываться, превращаться из прекрасных фей в мутные кляксы и корабль начнет входить в гравитационный тоннель. Но звезды пока горели спокойным бриллиантовым светом. В голову полезли мысли, которые говорил Царра: «Звезда использует не свой материал, своего материала ей хватило бы ненадолго. В топке звезды горит, выворачиваясь наизнанку, пространство, которое, по мысли ученых Изиды, вовсе не форма существования материи, а сама материя, праматерия, из которой, как из океана жизнь, вышла вот эта самая материя. Вторичная материя в форме и образе света прорвалась из праматерии, из пространства и начался великий светопад. Свет за миллиарды лет старел, мутнел, превращался в пыль, в газ, в пыле-газовые облака, которые под действием гравитации собирались, сжимались, и на определенной границе сжатия эта масса снова входила в контакт с пространством, и из пространства в этой точке снова прорывался свет, и потухший свет, как феникс из пепла, снова восстает в образе звезды и уже горит, не сгорая, потому что подтапливается из пространства, использует не свой материал». -  «Неужели, так рождались и так живут эти звезды? - думал Дени. - Так говорят, по словам Царры, ученые Изиды. И еще этот фараон Ах-Тутмоз, который пытался заманить Дульсинею на свою планету. Жалкий фараон, что он мог предложить моей Дульсинее? - вскипело в нем сердце. - Царство? Планету? Но это мелочь. А какое сердце он мог предложить моей Дульсинее?» - он сел, подброшенный ревностью. Но тут звезды за бортом стали смазываться, превращаться в длинные мутные полосы. Он быстро лег и, чтобы отбиться от образа фараона Ах-Тутмоза, стал думать совсем другое.
Корабль ушел во тьму, потом в серебристый тоннель, потом в золотистый. А когда он проснулся, над ним стояла Пунитаки и звала его есть.
Ел с большим аппетитом, впрочем, Царра и Пунитаки тоже. После обеда, ужина или завтрака (как этот процесс по времени определить, когда летишь между звезд) Дени проиграл несколько партий шахмат Царре, долго стоял перед фотографией Зизи. Как магнитом притягивала его эта девочка, рождая в сердце волны теплых чувств. Когда вернулся к себе, сразу лег, не выглянул в иллюминатор, не пускал большие мысли на главную площадь сознания, думал: «К чему искать истину, которая, как говорит Царра, сжигает даже брахманов. Пришел из вечности под эти звезды, живи спокойно, а когда вернешься в вечность, там уже будешь думать о ней, об истине, глядя ей прямо в очи, как любимой женщине. Вернусь, буду жить в Атлантиде… с Дульсинеей. - Он засмеялся на образ Дульсинеи. - Привезу мать, уговорю Царру. Если он привез меня, почему не может привезти и мать, добрейшую из всех женщин, на которую похожа только одна Пунитаки. А теперь лечу на Изиду. Бог наградил меня ходить по трем планетам своей Вселенной и близко увидеть три звезды. Он знает, за что мне такая награда. И я знаю, но об этом не стоит говорить».
Он повинился пред образом Ах-Тутмоза за то, что, не зная его близко, враждебно восстал на него. «Но кто был причиной!» - воскликнул он в сердце, улыбаясь и вызвав на центральную площадь сознания образ Дульсинеи. И образ прекрасной женщины унес его в просторы сна.

Несколько раз нырял корабль в гравитационный тоннель. А однажды, когда он проснулся, за окном горел нормальный свет. Дени почувствовал: звезда горит где-то рядом. Но он лежал прислушиваясь. Вошел Царра.
-Приветствуй Озириса стоя, - воскликнул тот, поднимая руку.
Дени вскочил и приник к окну. На небе горела звезда, очень похожая на Солнце.
-Это Озирис?! - обернулся Дени.
-Он сам. Его Величество Озирис, - торжественно объявил Царра.
-Приветствую тебя, Озирис! Я привез тебе поклон от брата твоего Солнца! - крикнул в иллюминатор Дени, подняв руку.
Царра засмеялся.
-Клянусь Аргунским ущельем, ты прилично ведешь себя, брат мой, - сказал он.
-Он и обязан вести себя прилично, - сказала вошедшая Пунитаки. - Дени, переодевайся и готовься ступить на Изиду, сестру планеты Земля. Мы сразу же полетим во дворец. Нас будут встречать фараон Ах-Тутмоз и царица Па-Ани-Са.
Дени зазевался на Озириса и прозевал Изиду. Он вдруг увидел, что корабль садится. Еще, возможно, его запутала водная гладь, которая, синея, сливалась с небом. Впрочем, все произошло быстро, корабль уже сидел. Они быстро вышли, впереди Царра, Пунитаки и последним Дени. Да, корабль сидел на небольшом острове, а кругом, слегка морщась под слабым ветром, расстилалась живая равнина моря; рядом с островом, на котором сидел корабль, возвышался второй остров, тоже небольшой, к нему был перекинут, соединяя оба острова, довольно широкий пешеходный мост, и на том острове видны были несколько аппаратов и  рядом с ними люди.
Совсем иначе ступил Дени на Изиду, чем тогда на Эльтусси, ступил без волнения, без внутренней молитвы, то ли прозаичность окружающих предметов ввела его в заблуждение, то ли что-то другое. Но когда он увидел идущего к ним по мосту в красной мантии, в шлеме с ярким гребнем, с мечом на бедре и в полусандалиях типичного древнеримского воина, он спохватился, то есть ясно понял, что он на другой планете. Сердце его забилось, он присел на корточки и положил ладонь на Изиду. Правда, тут он не увидел ни муравья, ни другой формы жизни, на острове была только чахлая короткая трава и огромная плита-площадка. Но он все равно прошептал: «Изида, я привез тебе привет от сестры твоей планеты Земля».
-Нас встречает командир гвардии фараона Ах-Тутмоза центурион Ламатрис, - торжественно проговорил Царра.
«Фараоны, центурионы, Тутмозы, пирамиды, странная путаница миров, без помощи этих межзвездных шпионов не распутаешь все это», - пролетело в голове Дени.
Могучий центурион уже был в пяти шагах. Он остановился, поднял к плечу руку с раскрытой ладонью и, приветствуя, если слух не обманул Дени, произнес:
-Эмс ту сакс!
И Царра ответил центуриону одним словом:
-Орли. - Опять же, если слух не обманул Дени.
Затем центурион снял свой роскошный шлем, обнажив белокурую, крупную голову, и поклонился Пунитаки. И Пунитаки с улыбкой произнесла: «Орли». Центурион надел шлем, энергичным жестом показал на мост и пошел вперед.
-Ну как? Хоть в сей момент отправляй с Юлием Цезарем на галльскую войну, - сказал Царра, показывая на центуриона.
-Видный воин, - согласился Дени.
-Вот он, Ламатрис, в седьмой раз  будет биться на турнире с воином Древнего царства, - сказал Царра.
-Крепкий парень, должен выиграть, - сказал Дени.
-В этом ни у кого нет сомнения, - подтвердил Царра.
У первого аппарата, а аппаратов было три, стояла шеренга из семи воино; на них не было мантий и гребни на шлемах у них были пониже, чем у Ламатриса. Когда гости приблизились, воины вырвали мечи из ножон и опустили их к ногам.
Ламатрис пригласил в аппарат. Это был самолет с вертикальным взлетом, подъемные винты у него были расположены на крыльях.
-Такие строят и у нас, - сказал Дени, когда вошли и расположились в мягких креслах. В голосе его была гордость за инженерный талант землян. «Пусть мы не строим пока межзвездные корабли, но такие строим», - как будто слышалось в его тоне.
-Только инженеры Изиды к этим аппаратам добавили следующую мелочь, - сказал Царра и объяснил эту самую «мелочь», которая была добавлена.
-Ах, вот как! - воскликнул Дени. - Вот почему при такой слабой работе моторов аппарат  так легко и плавно поднялся. Это гениально. Гениальную «мелочь» добавили инженеры Изиды.
-Так что сиди спокойно, аппарат не рухнет, если не подстрелят, - засмеялся Царра.
-А что у них тоже есть террористы? - посмотрел удивленно Дени.
-Террористы, насколько мне известно, на другой планете, - засмеялся Царра. - Нет, у фараона Ах-Тутмоза нет террористов, это к слову и к образу вылетело у меня.
Летели над морем, но темная полоска берега уже была видна и чайки, и другие птицы вились в воздухе.
-На Изиде почти все  царство природы такое же, как и на Земле. На Эльтусси, например, нет слонов, жирафов, бегемотов и еще много чего, что есть на Земле, а на Изиде все это есть, - сказал Царра.
-А киты есть на Изиде? - спросил Дени, глянув вниз на воду.
-И киты есть, и акулы, и дельфины, даже есть сельдь, - засмеялся Царра.
Пунитаки сидела молча и, как будто не слышала разговор Царры и Дени, смотрела вдаль и думала свои мысли. Центурион поместился сзади, в глубине салона, и лицо его выражало только одно: готовность выполнить любую волю гостей.
-Только и разница, что у Изиды две луны, а не одна, как у Земли, - добавил Царра.
-Две луны? - посмотрел Дени на Пунитаки, как будто он не поверил Царре.
-Две, две, - подтвердила Пунитаки.
-Ну что ж, две так две, - уже без удивления сказал Дени.
Водная гладь оборвалась, внизу побежали редкие деревья.
-Это юг, саванна. Ах-Тутмоз больше времени проводит на юге, он любит сухой климат, - пояснил Царра.
Перелетели низкий хребет, за которым текла широкая река, некоторое время летели вдоль этой реки, потом резко отвернули вправо, и тут Дени внизу увидел стадо слонов, несколько жирафов, антилоп. Внизу была копия Африки. В первое мгновение сердце у него забилось от родной картины, и он чуть не вскрикнул, но тут же, вспомнив, неоднократно повторенные Царрой слова: «Творец все планеты засеял одними и теми же семенами», - только вздохнул и стал пристальнее вглядываться в саванну Изиды. Снова раскинулось внизу море, показался зеленый полуостров, река, бегущая к нему и розовый дворец среди обширного парка.
Вертолет сел на площадку. Когда вышли, Дени глубоко вздохнул и оглянулся. Как тут было прекрасно. Но оглядываться и думать времени не осталось, там дальше стояли фараон Ах-Тутмоз и царица Па-Ани-Са, а с ними и другие встречающие. Дени сразу узнал фараона и царицу по портретам.
Ах-Тутмоз был без головного убора, в светлом кафтане и в светлых  брюках. Царственная голова его так и просилась на кисть. Вблизи Дени понял, почему Пунитаки должна была соблазниться и писать его портрет. Ах-Тутмоз улыбался на подходящих гостей, большие глаза его блестели лаской. Царица Па- Ани-СА была в длинном голубом платье, и тоже радостно и ласково улыбалась, но взгляд ее был направлен на Пунитаки. И если она с возгласом не бросалась вперед к своей подруге, то, наверное, только потому, что этого не позволял этикет. Лишь на последних шагах гостей фараон и царица сделали навстречу им один шаг, Ах-Тутмоз пожал руку Царре, а царица расцеловала Пунитаки. Дени, отставший на один шаг, остановился и ждал своей очереди для внимания властителей Изиды. Царра после приветствий, отступил в сторону и, показывая жестом на Дени, произнес какую-то фразу. Дени шагнул вперед и низко поклонился царице, а потом он и Ах-Тутмоз обменялись крепким рукопожатием. «А, автор вечного двигателя, посмотрим, что у тебя за двигатель», - неожиданно нарисовалась в голове Дени фраза, и образ Дульсинеи тоже мелькнул, но никакой враждебности в его сердце к Ах-Тутмозу он не родил.
-Я приветствую вас и мое царство к вашим услугам, - с акцентом сказал Ах-Тутмоз. - Я очень хотел, чтобы вы прилетели к нам.
-Благодарю вас, фараон, за приглашение, - слегка склонил голову Дени.
Что-то сказала, улыбаясь Дени, царица Па-Ани-Са. Пунитаки перевела:
-Царица просит, чтобы ты считал ее своей сестрой.
-Переведи царице, - попросил Дени. - Что если я и был несчастлив до этого часа, то теперь уже никогда не буду, ибо у меня такая прекрасная сестра.
Пунитаки перевела. Царица улыбнулась и провела рукой от плеча по рукаву Дени. Еще были встречавшие, человек десять, мужчины и женщины. Царра и Дени обменялись с ними поклонами.
Фараон что-то сказал Царре, тот что-то ответил.
-Мы едем в отведенные нам покои, а вечером будем ужинать у фараона, - сказал Царра, приглашая за собой к лимузину. Впереди их шел мужчина в синей куртке, серых брюках, в пилотке, видимо служитель, он то и открыл дверцы лимузина, и когда расселись на заднем сидении гости, сам сел рядом с водителем. Проехав по парку совсем немного, который весь звенел от птичьих голосов, лимузин остановился у парадной двери следующего дворца. На втором этаже гостей встретили четыре женщины, все в бархатных платьях, очень ласковые. Пунитаки переговорила с ними.
-Дени, тебе вот в эту дверь, - показала рукой Пунитаки и сама вошла в его покои вместе с женщинами, прошлась по залу, спальне, указала Дени на столик, на котором были фрукты, напитки, сказала:
-Отдыхай до вечера.
В покоях для царских гостей все было по-царски, даже круглая ванна была золотая. И в ней долго полежал Дени. После ванны он отпил немного зеленого напитка с отменным вкусом, попробовал один фрукт, по форме напоминающий грушу. У этого фрукта тоже был отменный вкус. Подошел к окну, выглянул, Озирис стоял в зените. «А времени до вечера много», - подумал он и, пройдя в спальню, лег на широченную кровать и уставился в расписанный потолок. И вдруг полетело в голове, запылал огненный восторг.
Великое ликование охватило сердце. «Я на планете Изида! Я на планете Изида! Я на планете Изида! Я ходил уже по трем планетам Галактики. Вот великий, величайший дар Творца миров мне. И ничего уже от него требовать я не имею права. Но, конечно, мечтаю, хотел бы увидеть и миллионы еще планет. Но за мечту Творец не разгневается, простит мне. Да, я на планете Изида, какой поразительный факт. И какой у них тут фараон, великолепный парень. А я питал к нему враждебные чувства. Но за кого! За Дульсинею. Теперь не питаю. А царица? И она назвала меня своим братом. О Господи, неисповедимы пути твои. Прости меня за лишние мечты, за лишние страсти и за то, что я иногда забывал тебя».
Он повернулся набок, чтобы плотнее обнять сон, который уже быстрым пушистым облаком летел к нему, но тут заговорил  Даймон:
«Прекрасная планета Изида, - сказал он, - пахнет, это точно, как наша Земля. И деревья в парке, и камни, и вода в фонтанах дышат теми же ароматами, какими дышат наши камни и наши фонтаны». Дени страшно обрадовался Даймону, даже подскочил и подумал: «А, не отстал, бродяга», - повернулся и уснул.
Наверное, он спал часа три, проснулся и лежал, прислушиваясь к птичьим голосам, долетавшим из парка. Сердце снова принялось ликовать. Шутка ли, еще одна планета. Он встал и оделся. И в это время из-за двери его окликнул Царра.
-Я встал, я встал, входи, - ответил Дени.
-Идем, перекусим, а потом совершим прогулку по парку, времени до царского ужина много, - позвал Царра.
В комнате у Царры две женщины в бархатных платьях и белых передниках выставляли блюда на небольшой столик.
-А где Пунитаки? - спросил Дени.
-Где Пунитаки, известно где, у своей подруги царицы, давно убежала. Наверное, уже успели перемыть весь прибрежный песок, - ответил Царра. - Садись, кухня у Ах-Тутмоза великолепная. Рыбу готовят просто чудо. У вас только одни японцы такие мастера.
Дени поддел кусочек рыбы и взял его в рот.
-Да она же сырая, - поглядел удивленно Дени, переместив кусочек рыбы, не проглатывая, за щеку.
-Она будет вареной, когда ты ее проглотишь, - засмеялся Царра. - Да и вообще, рыба, выловленная в море, уже наполовину готова к употреблению, ведь она плавала в соленой воде. Другое дело, пойманная в пресной. Запивай вот этим и все будет о`кей, - показал на напиток Царра.
И, действительно, все стало о`кей, с напитком сырая рыба отправлялась в желудок без помех.
После обеда вышли. У подъезда короткой шеренгой стояли семь воинов в шлемах, те самые, что стояли там на острове.
-Почему они нас охраняют? - спросил Дени.
-Да они не охраняют нас. Это так, ритуал, все-таки мы не из соседней деревни заехали сюда, - сказал Царра.
-Это верно, - засмеялся Дени.
В парке было много попугаев; по земле ходили жар-птицы и еще, к радости Дени, вороны, очевидно, главные птицы всех планет. Впереди пробежали несколько маленьких зверьков.
-Это мангусты, - сказал Царра. На юге много змей. Ну, а где мангуст, там змее ловить нечего, кроме зубов мангуста. Давай зайдем к поэту Бастани, - показал в боковую аллею Царра.
-К поэту, почему к поэту?
-В этой аллее на стелах выбито много стихов Бастани, - пояснил Царра.
-А что я пойму?
-Я переведу. Мне нравится одно его стихотворение.
Царра остановился у одной стелы.
-Вот на этой стеле это стихотворение. Я читаю тебе свой перевод. Ты не забыл, что на Изиде две луны? Я это к тому, что в стихотворении говорится о них. Слушай:

                Ночь покоится в очах двух лун.
                В поле я, мой бык, мой плуг
                Безмолвно, как далекая звезда,
                Шепчу глазами твое имя
                И бросаю в землю злак.
                Вернусь домой я в ползари.
                Бодрствуя, дождись меня.
                С балкона глядя в сад,
                Вместе мы дослушаем
                Последние песни ранних птиц.

-Ну как?
-Шепчу глазами твое имя, - повторил Дени. - Нормально. Отважный был поэт.
-Это не то слово. Я поведаю тебе, как закончил свой жизненный путь поэт Бастани.
-Он послал фараону Ах-Тутмозу, тогдашнему, стихотворное послание. Пройдем еще.
Они подошли к следующей стеле.
-Вот оно, я переведу, слушай:
 
                Я пришел в этот мир говорить правду
                И других дел у меня тут нет.
                О, Ах-Тутмоз, слушай меня!
                Ты остановил народ на переправе.
                Ты душу укротил ему копьем.
                Или веди народ к вершинам духа,
                Или уйди… уйди, в подземное царство.

-Вот так вот, - сказал Царра.
-И что Ах-Тутмоз?
-Ах-Тутмоз призвал Бастани и объявил ему: «Свою правду ты сказал, а теперь выслушай мою». Ах-Тутмоз приказал содрать на его глазах кожу с Бастани. Палачи исполнили это в одну минуту и бросили содранную кожу на плечо Бастани. Предание говорит, что Бастани не издал ни одного стона, когда с него сдирали кожу, и стоял на ногах, глядя в глаза фараону.
Бастани вышел из замка со своей кожей на плече, ушел в поле, собрал хворост, разложил костер, растянул на земле свою кожу, кровью написал на ее чистой стороне: «Озирис! Я иду к тебе, приготовь небо для моей песни». Потом взошел на костер, лег, укрылся своей кожей. И…
Царра дал протечь паузе.
-Не правда ли великолепно закончил свой жизненный путь поэт Бастани? - сказал Царра.
-Да, великолепно умер, - ответил Дени. - И что Ах-Тутмоз, тогдашний фараон?
-Узнав, как умер Бастани, фараон приказал, чтобы все стихи его выбили на стелах.
-Однако, был молодец этот фараон, на Земле таких не бывало, - вздохнул Дени.
-Да, был молодец, - подтвердил Царра, - но к нам идет его потомок вместе с царицей.
Дени оглянулся, точно, фараон Ах-Тутмоз, царица Па-Ани-Са, Пунитаки и еще одна женщина шли к ним, сзади их, на почтительном расстоянии, шагал Ламатрис. Фараон, когда встречал их, был одет просто, а теперь на голове его была шляпа с перьями, камзол, рубашка с кружевами, сапоги. «Фараон почти что мушкетер», - мелькнуло в голове Дени. И незнакомка, и царица, и Пунитаки тоже были в роскошных вечерних платьях.
Ах-Тутмоз представил незнакомку:
-Моя племянница Дажни.
Дени поклонился племяннице. Фараон пригласил в боковую аллею, где было много фонтанов и огромные оранжевые цветы, каких Дени не видел даже на Эльтусси, Пунитаки во время движения сделала так, что племянница фараона и Дени оказались рядом.
-Дени, Дажни не знает твоих языков, но ведь они и не нужны, - загадочно шепнула Пунитаки.
 В конце аллеи фараон с гордостью показал рукой на скульптурную композицию. К великому удивлению своему, Дени увидел точно такую скульптурную композицию Дон Кихота, какая стояла у Царры на Эльтусси.
-Мы знаем вашу самую великую книгу, - сказал фараон Дени, а потом произнес какую-то фразу на испанском языке.
Дени покраснел. Ведь он не знал испанский, который знали и на Эльтусси и на Изиде. Но Царра что-то поспешно сообщил Ах-Тутмозу, и тот больше не заговаривал на испанском языке. Но стыд еще горел в Дени: на двух, далеких от Земли, планетах знали испанский, а он, сын Земли, на которой и была написана эта великая книга, не знал испанского языка.
Пили воду из колодца, который считался священным и назывался колодцем Изиды. Ах-Тутмоз сам взял с подноса, который держал Ламатрис, стакан и подал Дени.
-Пить надо до последней капли, - сказал Царра.
Дени выпил до последней капли и поставил стакан на поднос.
-Изида усыновила вас, - сказал Ах-Тутмоз Дени, улыбаясь.
Дени наклонил голову.
Дени в своем воображении ожидал от Ах-Тутмоза грандиозный ужин со множеством гостей и громом музыки. Но, повторим слово, он грандиозно ошибся. В небольшом зеленом зале за столом было человек десять, кроме Царры, Пунитаки и Дени. Никто не сидел во главе стола, фараон и царица сидели вместе с остальными и даже в середине гостей. Дени оказался между Ах-Тутмозом и его племянницей Дажни.
После нескольких блюд, когда перешли к напиткам, фараон говорил Дени со своим интересным акцентом, примерно следующее: «Я получил информацию об уровне вашей цивилизации. Хороший уровень. Одно плохо, что вы начали пользоваться атомом. Этот узел природы развязывать нельзя, это очень опасно. Творец миров не может одобрить этот шаг. Есть узлы, которые он завязал для себя и которые человек не должен трогать. А электричество от атома получать, вообще, нет никакой надобности. Электричество можно получить проще и сколько угодно. Я завтра покажу вам, как это делаем мы».
Фараон не стал продолжать в этом русле, он остановился и с улыбкой смотрел на Дени.
Ах-Тутмоз нравился Дени, он чувствовал свою вину перед ним за враждебное чувство, вызванное ревностью. Сидя рядом, он видел, что фараон отличный парень, он весь дышал энергией и, несомненно, что рассказывал о нем Царра, была правда.
«Ну, что ж, посмотрим твою планету, фараон», - подумал он. Царица говорила Дени, что ее сестра и подруга Пунитаки давно приглашает ее на Эльтусси, но что она боится и ни за что не полетит, хотя любит Пунитаки больше себя.
-Царица никуда не хочет летать, как и Дульсинея, они обе ужасные трусихи, - прибавила Пунитаки.
-Лететь это очень просто, - сказал Дени, - надо только спать, спать и спать.
Когда Пунитаки перевела слова Дени, царица засмеялась и что-то сказала, Пунитаки перевела.
-Царица говорит, что когда ей страшно, она ни за что не заснет.
-А вот моя племянница, - фараон посмотрел на Дажни, - ничего не боится, она летала со мной на Эльтусси и всегда готова лететь.
Дени пристально посмотрел на племянницу Ах-Тутмоза. Той уже Царра перевел слова дяди, она улыбалась и слегка покраснела.
Ужин затянулся на несколько часов, и все это время откуда-то лилась тихая музыка. Наконец, фараон пригласил гостей на балкон, точнее, на  просторную открытую террасу. И тут Дени увидел на небе две луны. Это было необычно и приковывало взор. Одна луна была размером с земную, вторая поменьше. Большая бежала впереди, маленькая догоняла ее.
-Две луны это красиво, - сказал Дени. - Очень красиво, - добавил он после паузы. Он все смотрел на луны и шел до края террасы, и рядом с ним шла племянница фараона. Дени несколько раз посмотрел на Дажни. Она была красавица, с этим не стал бы спорить и Аполлон. Но сердце Дени ни на какую ветку, даже на ближайшую, не прыгнуло, а спокойно работало на своем месте. Более того, он, глядя на две луны, где-то там, рядом с ними видел Дульсинею.
К себе, простившись с фараоном и царицей, возвращались пешком по парку. Редко вскрикивали ночные птицы; ветерок нежно листал листья деревьев. В шагах десяти впереди шел Ламатрис, гребень на его шлеме блестел под светом лун.
-Если я не ошибаюсь, тебе все это понравилось, - описав рукой в воздухе кривую фигуру, сказал Царра.
-Если я не ошибаюсь, мне точно, тут все нравится, - ответил Дени.
Пунитаки засмеялась.
-И племянница Ах-Тутмоза очаровательная девушка, - сказал Царра.
-Да, очаровательна, как эти две луны, - сказал Дени.
-Она не спускала с тебя глаз, - сказал Царра.
-Ну еще бы, каждая лань чувствует тигра, - сказал Дени.
Пунитаки коснулась плеча Дени.
Пришли. Шеренга воинов стояла у подъезда; Ламатрис снял шлем и поклонился Пунитаки, та сказала воину короткую фразу.
Дени остался один. Вышел на балкон. Приковался взором к двум лунам. Конечно, он знал, что он на другой планете, не на Земле, не на Эльтусси. Но не хотел верить. Почему? Нет, он хотел верить, но не хотел поверить сразу до самой глубины сердца. Может, боялся чрезмерной радости или еще чего-то. Но как необычно смотрелись две луны. Он вспомнил стихи поэта Бастани и прошептал их до конца.

                Ночь покоится в очах двух лун.
                В поле я, мой бык, мой плуг.
                Безмолвно, как далекая звезда,
                Шепчу глазами твое имя
                И бросаю в землю злак.
                Вернусь домой я в ползари,
                Бодрствуя, дождись меня.
                С балкона глядя в сад,
                Вместе мы дослушаем
                Последние песни ранних птиц.

Он вернулся в спальню, разделся и лег. Откуда-то заплывала в спальню музыка; душа летела над озерами, зелеными островами, взлетела к двум лунам, выше и, уже бродя среди зарослей звезд, говорила: «Посмотрим, посмотрим, великий фараон Ах-Тутмоз, что ты тут натворил на своей планете».
Мелькнули лица царицы Па-Ани-Са, племянницы Ах-Тутмоза Дажни, долго горел образ Дульсинеи. Он уснул.

Проснулся поздно. Спеша, умывался и оделся. Вошедший Царра сказал:
-И спишь же ты, Озирис давно шагает по небу.
-Имел право, ведь это моя первая ночь на Изиде, - ответил Дени.
-И то верно, - согласился Царра. - Идем завтракать, фараон нетерпеливо ждет, как всякому великому инженеру, ему не терпится показать свое детище гостю с другой планеты.
У подъезда стоял лимузин, шеренга воинов и Ламатрис в своем ярко-красном плаще центуриона.
-Видишь, как торопится фараон, и на триста метров пути прислал лимузин, - сказал Царра, садясь в машину.
-Ты мог меня и разбудить, - сказал Дени.
-Я будил, но ты был в таком гравитационном канале сна, что я не добудился. А кричать на весь парк, было неудобно, как никак мы гости. Пунитаки сказала, чтобы я дальше не будил тебя, и ушла к царице, - сказал Царра. Дени хотел что-то сказать, но лимузин остановился и Ламатрис распахнул дверцу.
Завтракали в том самом уютном зеленом зале, где вчера ужинали, но уже без гостей, кроме фараона и царицы, была только Дажни, рядом с которой Пунитаки и посадила Дени. На вопрос царицы, как он отдыхал, Дени ответил, что вчера его посетил глубокий и целебный сон, что он и в детстве не спал так спокойно. Царица осталась довольна ответом.
-Изида гостеприимно встречает гостей, - так перевела слова царицы Пунитаки.
После завтрака на самолете-вертолете летели на побережье. Фараон вчера обещался прежде показать Дени музей техники, но сегодня изменил программу и вез гостей на побережье, чтобы показать в действии новую электростанцию. То есть не совсем новую, первая такая электростанция, по словам Ах-Тутмоза, была построена лет двадцать назад.
Вертолет летел берегом моря. Племянница фараона сидела напротив Дени и все время смотрела в окно, впрочем, как и Дени, он иногда наблюдал ее в профиль, ее нос с небольшой горбинкой, тонкую шею, крутой небольшой лоб, под которым, очевидно, бурлила неуемная девичья фантазия. Ах-Тутмоз, Царра, царица и Пунитаки о чем-то оживленно толковали, сидя на задних креслах. Когда пролетали залив, глубоко вторгшийся в степь, Дажни посмотрела на Дени, улыбнулась и показала пальцем вниз. Дени глянул  и увидел пенный след на водной глади и темное большое тело. Конечно, это был кит. Дени кивнул Дажни и развел руками, давая понять ей, что он заметил большое существо. Дажни закивала ему головой.
Показались большие здания, вертолет быстро стал снижаться и сел на площадку впереди красивого большого здания. Их встречали несколько человек в голубых халатах, лица их понравились Дени, особенно лицо худощавого высокого мужчины, выступившего вперед и прежде поздоровавшегося с царицей и Пунитаки, потом с Царрой и Дени, и после всех с Ах-Тутмозом. Видимо, таков был на Изиде этикет - с фараоном здороваться после гостей, а, скорее всего, этому не придавали особого значения, и каждый решал эту процедуру сам.
Вошли в здание: фараон что-то сказал этому высокому худощавому мужчине; загорелся большой экран, на нем высветилось здание, то самое, в котором они стояли, и Ах-Тутмоз увлеченно стал рассказывать тайну, суть и изюминку своей электростанции. С двух слов Дени понял гениальную находку инженеров Изиды. Да это понял бы и ребенок. Но он молчал и давал выговориться фанатической страсти фараона. И еще он молчал от какой-то странной обиды, вдруг обложившей его сердце. Обиды на кого, пока он не сознавал. Закончив объяснять, Ах-Тутмоз сказал Дени:
-На вашей планете надо строить подобные станции, тогда не будет нужды развязывать атом, этот узел нельзя трогать.
Потом фараон провел гостей в заднюю часть здания и тут снова повторил свои объяснения, хотя в том не было никакой нужды. С первого слова все было понятно. Но уж таков характер великих изобретателей, хлебом не корми, но дай говорить о своем детище.
Через час, простившись с персоналом станции, полетели дальше, но уже к столице Ра. Летели над саванной, иногда Дажни показывала вниз на стадо слонов, антилоп, Дени в ответ кивал и улыбался. Теперь он расшифровал обиду, задымившуюся  вокруг сердца, когда он с первого взгляда понял, как работает электростанция и какое колоссальное количество электроэнергии она может дать. Он обиделся на инженеров планеты Земля.
«Ведь их миллионы… десятки миллионов инженеров на Земле и среди них были, да и есть, гениальные, а до такой простоты, буквально спасающей человечество, никто из них не додумался. Что это, неужели Дьявол мутит? Да, власть Дьявола велика на Земле, очень велика. Царра не дает свой корабль, но почему не подсказал хоть одному инженеру вот эту идею? Говорит же, что читал лекции в Варшаве», - летело в голове Дени. Под давлением этих мыслей он посмотрел на Царру, и тот, прервав разговор, хитро посмотрел на Дени. «Он понял мои мысли и мою грусть. О, галактический шпион, кто ты, какова твоя миссия?» - подумал Дени и стал, отведя глаза от глаз Царры, глядеть вниз на саванну.
Перелетели реку, очень широкую, усеянную то здесь, то там лодками и яхтами, и полетели вдоль нее.
-Это Нил, - сказал Царра. Дени посмотрел на Пунитаки, чтобы та подтвердила, Царра мог и пошутить.
-Нил, Нил, - подтвердила Пунитаки, - скоро прилетим в столицу Ра.
«Опять Древний Египет - подумал Дени, - Озирис, Изида, Тутмоз, Ах-Тутмоз, Нил, город Ра. Неужели у древнего Египта была какая-то связь с небом и с этой планетой? Могла и быть, ведь фараоны строили пирамиды, чтобы подняться в небо».
Вдали показались пирамиды. Дажни улыбнулась и показала туда пальцем, Дени в ответ ей улыбнулся и кивнул головой. Вертолет долетел быстро, описал круг над всем комплексом пирамид и сел на площадку. Тут гостей поджидали, стояли несколько лимузинов и кучка народа, мужчины и женщины. Смуглый, сухоликий, горбоносый мужчина, одетый во все белое, стремительно направился к гостям, поклонился женщинам, а с мужчинами поздоровался за руку. Только этот начал с фараона, а с Дени поздоровался последним.
«Очевидно, чиновник и, скорее всего, мэр столицы Ра», - пролетела в голове Дени праздная мысль. Остальные встречавшие мужчины перездоровались с приезжими, женщины с женщинами, как это они делают на всех планетах, целовались с восклицаниями. Расселись в лимузины, покружились между пирамидами и поехали в старый город по широкой мощеной дороге, с частыми небольшими пирамидами по сторонам.
-На планете Земля ведь тоже есть пирамиды, я знаю, - сказал фараон Дени.
-Да, есть, - ответил Дени. - У нас есть одна такая страна, Египет называется.
-Я знаю, - ответил Ах-Тутмоз.
-Там есть и река Нил, и пирамиды и еще сфинкс. У вас тут я не увидел сфинкса.
Ах-Тутмоз посмотрел на Царру.
-Сфинкс - это что? - спросил он.
«Неужели он не знает про сфинкса, это странно. Дон Кихота знает, пирамиды египетские знает, а сфинкса не знает. Это странно», - подумал Дени.
Царра между тем объяснил Ах-Тутмозу на его языке символ сфинкса.
-А-а, - засмеялся тот и коснулся своего лба. - Я просто забыл слово.
-Но у вас нет сфинкса, - сказал Дени.
-У нас нет сфинкса, - сказал Ах-Тутмоз, улыбаясь.
Дорога привела на просторную площадь, на берегу Нила. Лимузины остановились. На площади было много народа. Они смотрели в сторону гостей, фараона и царицы, но спокойно продолжали свои прогулки. И даже, когда фараон и царица вместе с гостями шли через площадь, народ не изменил своего поведения. Люди только приветливо и ласково смотрели в их сторону. «Вот таким и должен быть фараон у народа и народ у фараона», - с восхищением подумал Дени.
Обедали на набережной, на открытой террасе. Все блюда были рыбные. Дажни ухаживала за Дени и часто улыбалась ему. Видимо, инопланетянин, каким тут был Дени, для нее был загадкой, и что-то она хотела постичь в нем.

Очень широкая полноводная река, как загадочное существо, тихо катила свои воды мимо террасы. Проплывали яхты и рыбацкие лодки. «И у них великий Нил, и пирамиды, и прочее, - думал Дени, созерцая реку, яхты и лодки. - Но где же тайна: или мы, земляне, отсюда, или они оттуда, от нас? И единственный человек, кто знает эту тайну, Царра. Да разве он скажет, отшутится или начнет клясться Аргунским ущельем, что не ведает эту тайну».
Вдруг Дени заметил, что Ах-Тутмоз с остановившимся взглядом, грустно смотрит на реку. Он удивился: о чем мог грустить великий фараон, который стоял над двумя с половиною миллиардов людей и которого, несомненно, любили. «Он что-то созерцает высшее и о высшем грустит» - подумал Дени. Но Ах-Тутмоз встрепенулся, как будто почувствовав взгляд Дени, что-то сказал Царре, кивнул Дени и поднялся.
Покинув древнюю часть столицы Ра, поехали в новую. Дорога, бегущая туда, уже была другая, по сторонам не было пирамид,  тянулись аллеи пальм, и сама дорога не была мощеной, ее покрытие было не каменным, а из другого материала.
Музей техники был расположен на краю нового города. Это было высокое, очень длинное здание, и музей скорее был похож на выставочный зал. Тут тоже гостей встретили люди в голубых халатах. Но всем уже командовал сухоликий мэр. В здании к гостям подкатили несколько шестиместных электромобилей, и по музею, который, соединенными залами, тянулся на целый километр, ездили от стенда к стенду на этих электромобилях. Фараон, как гид, толковал все Дени. И когда он говорил, племянница его Дажни с восхищением глядела то на своего дядю, то на Дени.
Конечно, и Изиде было далеко до Эльтусси, но много великого было тут уже сделано. Но три достижения Изиды: летательные аппараты, почти такие же, как и на Земле, но к которым инженеры Изиды добавили, как говорится, последний гениальный мазок, электростанция, могущая одна дать любое количество электроэнергии, дорога, почти такая же, как и земные дороги, но с добавлением последнего гениального мазка, за несколько лет могли изменить облик Земли. Даже вечный двигатель (он был в нескольких вариантах), который был создан лично Ах-Тутмозом, и им со сдержанным восторгом был показан Дени, в сущности, не был нужен Земле. Он, конечно, был интересен, как достижение мысли, но проблема электроэнергии решала новая электростанция, которую нельзя было назвать, в полном смысле этого слова, вечным двигателем, но она решала все, то есть проблему электричества.
-Как вам нравится? - спросил Дени Ах-Тутмоз.
-Все, чего еще нет у нас, мне понравилось. У нас еще нет вашей электростанции, нет подобных вашим летательных аппаратов, дороги, модель которой я уже видел, и вечного двигателя, созданного по законам механики, - ответил Дени.
-Но ведь все это так просто, вы вернетесь и покажете своим братьям, как это все построить, - сказал фараон.
-Да покажу, - сказал Дени и вздохнул, вспомнив Бади, который много лет уже мечтает осчастливить человечество, создав вечный двигатель.
-А теперь мы поедем в мою резиденцию и город посмотрим по пути, - сказал Ах-Тутмоз, сияя лицом. Он был доволен и гостем, и тем, что показал ему таланты своей планеты.
Новый город - Ра по чистоте, по уюту, по зелени, несмотря на то, что в нем было два миллиона жителей, был похож на небольшой европейский город. Он как будто был составлен из небольших городов. Но главное богатство Ра, конечно, были люди. Их лица, которые пристально наблюдал Дени, были ясны, чисты, радостны: нет, на них не светилась безмозглая радость глупца, это были лица людей, чья душа не была отвлечена на бесконечные и никогда до конца не разрешимые житейские проблемы. Дени наблюдал светлые лица жителей Изиды и во дворце, и там, на площади, и теперь, сидя в лимузине рядом с Дажни, вглядывался в лица людей, идущих мимо по тротуарам, благо лимузины ехали не очень быстро. А лица детей были вообще ангельскими. «Сияют лица жителей Изиды. Неужели решили все проблемы? Я это узнаю», - пролетело в голове Дени.

Приехали в резиденцию фараона. Это был двухэтажный, красивый комплекс в парке с просторной лужайкой и несколькими фонтанами впереди.
Гостей встретили служащие. Если бы Дени не знал, то по поведению служащих, он не догадался бы, что тут присутствуют фараон и царица. Фараон переговаривался со служащими, как со своими друзьями. Некоторые из служащих за руки поздоровались с Царрой и Дени, а один из них, удивляясь, что-то сказал Дени. Дени его не понял, Царра перевел:
-Он говорит, что ты очень похож на его двоюродного брата.
-А, а, - кивнул служашему Дени, и уже, как «родственник своего родственника», похлопал его по плечу.
У мужчины радостно вспыхнули большие темные глаза, и он в свою очередь тоже похлопал Дени по плечу.
В фойе фараон, царица и Дажни попрощались с ними до вечера, а гостей, уже женская прислуга, проводила в отведенные им покои.
-Дени, ну как, понравился тебе фараон Ах-Тутмоз? - спросила Пунитаки, когда прислуга вышла.
-Ты, Дени, наверное, понимаешь, Пунитаки хотела спросить, понравилась ли тебе племянница фараона Дажни, но прилетели другие слова, - засмеялся Царра.
-И племянница понравилась, она пахнет рощей и звездами, и фараон понравился, - сказала Дени.
-А чем пахнет фараон? - спросил Царра.
-Талантом, а еще точнее, человеком, фараон пахнет человеком, - ответил Дени.
-Не слушай его, Дени, - сказала Пунитаки, - я спрашивала тебя о фараоне, а про Дажни и спрашивать не надо, эта милая девушка и не может не нравиться мужчинам. А теперь иди к себе, отдыхай. После ужина фараон приглашает в театр.

Пройдя к себе, Дени ходил по просторным покоям, рассматривая столики, диваны, картины на стенах. Слышалась музыка. И Даймон вдруг заговорил: «Ох, нравится мне планета Изида, и люди ее нравятся. Я, конечно, повторяюсь. Но как не повторишься, если предмет один и тот же». Он лег на диван, слушал Даймона и в воображении пробегал ту дорогу, которую проделал нынче вместе с остальными. Видел на Центральной площади сознания побережье и гидростанцию; саванну под вертолетом; комплекс пирамид; музей техники. «Ах да, ведь кроме макетов этой оригинальной дороги, вертолетов, станций, достижения высоких технологий, был же там и трехколесный велосипед, созданный с гениальной простотой, на нем один мог везти хоть десять человек в любую гору. Ведь мне показали же его в деле. Как же я забыл про него. И как странно, эту простоту тоже еще не усмотрели наши инженеры», - думал Дени.
Он спал и не спал, был окутан той дремотой, которая и не сон, и не явь, но которая выше и сна, и яви. Много раз засияла на небе души золотая голова и фиалковые глаза Дульсинеи и каждый раз он шептал:
               
                Я пришел издалека, о женщина, милая сердцу,
                Чтобы пылко обнять твои, о царица, колени.

Театр был великолепен, роскошна была и ложа, в которой сидел Дени вместе с остальными. Прекрасна была и Дажни в своем роскошном густо-багровом вечернем платье, рядом с которой сидел Дени. Отважно исполняли свои арии певцы. Видимо, они были в галактическом ударе. Их голоса будили бездну. Нет, две бездны, ту, которая в душе человека, и ту, что под престолом Творца.
Дажни иногда взглядывала на Дени и, почувствовав ее взгляд, он поворачивался и смотрел ей в глаза. Ее чистые, правдивые, как у ребенка, глаза спрашивали: «Как хорошо, вам нравится?» И он отвечал ей, тоже взглядом: «Очень нравится».
После оперы, когда вернулись в резиденцию, и  пожелав друг другу спокойной ночи, простились с фараоном и царицей и шли к себе по длинному, ярко освещенному, коридору, Царра спросил Дени:
-Ну как, ты хоть понял о чем опера?
-Это неважно, - ответил Дени. - Голоса этих отважных певцов помогли мне еще раз прослушать музыку нашей Галактики.
Пунитаки засмеялась и, по своему обыкновению, провела рукой по плечу Дени.
-Не сдавайся ему, Дени, он любит ставить петли, - сказала она.
-Я не то имел в виду, что вы оба подумали, я имел в виду следующее: что постороннее можно слышать и понять, когда сидишь рядом с прекраснейшей Дажни.
Дени засмеялся, а Пунитаки сказала:
-Вот видишь, Дени, какой он хитрец, нашел лазейку в свою пользу.
Женщины, шедшие впереди, остановились и открыли двери в их покои.
-Ну, вот и пришли, пора отдыхать, Дени, плохие сны не подпускай к сердцу, - сказала на прощание  Пунитаки.
-Это не его забота, я знаю, кто на пушечный выстрел не подпустит к его душе дурных снов. Да, да, ты догадалась, именно она, прекрасная Дажни, - засмеялся Царра.
Но тут ни Дени, ни Пунитаки ничего другого не оставалось, как тоже засмеяться и признать свое поражение.

На следующий день, по желанию Дени, летали смотреть с птичьего полета ту дорогу, макет которой в музее техники понравился Дени. Целый час летали над этой дорогой. Любопытно и радостно было видеть, как серебристые лайнеры с огромной скоростью мчались  по этой гениально простой и вместе парадоксальной дороге.
-Аварии невозможны, - говорил Ах-Тутмоз Дени. Дени и сам видел, что они невозможны, если их кто-то обдуманно не устроит.
На нашей планете большинство грузов перемещают по таким дорогам, - продолжал свои объяснения фараон. Дальше Дени узнал, что и на этих лайнерах, да и на всех двигателях применен тот метод усиления, который ему объяснили, показывая работу трехколесного велосипеда.
-Значит, стосильный мотор с этим усовершенствованием сразу становится тысячесильным? - спросил Дени.
-Да, - ответил фараон.
-У нас такого нет еще, - сказала Дени.
-Я знаю, - сказал фараон.
«Конечно, знаешь, шпион галактический ведь твой друг, все о нас давно доложил тебе», - подумал Дени, имея в виду Царру.
В этот день еще летали в аэропорт. Тут, сидя на открытой террасе за столом, уставленном яствами и напитками, Дени созерцал летательные аппараты Изиды. Иные из них были очень большие, тысячеместные, как объяснял Ах-Тутмоз.
-За тридцать лет только один летательный аппарат потерпел у нас катастрофу. Пилот был молод, попытался пролететь между вершинами гор, не рассчитал, - вздохнул фараон. - Это была великая трагедия.
-У нас другая статистика, у вас за тридцать лет упал один аппарат, у нас за тридцать дней штук пять падает, - грустно улыбнулся Дени.
-Усовершенствуйте, теперь вы знаете, как это сделать. Человек - великая ценность, - сказал фараон.
-Когда я вернусь, все что я видел у вас, я расскажу, - сказал Дени. «Сто лет будут внедрять и это очевиднейшее, нефти и прочие магнаты не позволят», - пробежала мысль.
-Для человека, - сказал Ах-Тутмоз, - самые лучшие и самые безопасные те законы, которые Творец отпечатал на поверхности природы. Надо пользоваться ими и не трогать  опасные глубины материи, например, атомные. Надо бояться гнева Творца.
-Творец говорит: Я - Бог, но ничто человеческое не чуждо и мне, - засмеялся Дени. Фараон посмотрел вопросительно. Дени повторил и сказал:
-Так говорят иные мистики.
Фараон засмеялся и ничего не ответил на эти слова.
Дени смотрел на летное поле, наблюдал, как эти гигантские, пузатые птицы, почти не разбегаясь, поднимались в небо, и думал: «Но как же, великий фараон, я долетел бы до твоей планеты, если бы, например, жители Эльтусси не пользовались глубинной, мощной энергией». Он думал это про себя, но не осуждал Ах-Тутмоза за отказ от развязывания глубинных узлов материи. Знать, у фараона были на то свои причины. Дени решил в другой раз подробно поговорить с Ах-Тутмозом об этом.
Царра не вмешивался в разговор, он молча слушал, как и ничего не понимавшая Дажни, для которой дядя, очевидно, был великий авторитет. Когда она слушала своего дядю, даже не понимая, о чем он говорит, у нее восторженно сияло лицо.
Вечером, когда Дени и Царра вдвоем гуляли по парку, Дени спросил:
-Почему ты ни слова не говорил Ах-Тутмозу, когда он, как я понял, отвергал цивилизацию Эльтусси?
-Он не отвергал, - ответил Царра.
-Как не отвергал, ты же сам все слышал.
-Он для Изиды отвергал нашу цивилизацию. Пусть, а мы не навязываемся.
-Я не понимаю, он отвергает вашу цивилизацию, но ты готов передать ему тайну своей мощи, я не пойму, почему?
-Да ясно же.
-Мне, например, не ясно, нам ты отказываешься открыть свою тайну, мне и один корабль не даешь, а Ах-Тутмозу хоть тысячи готов подарить. Почему?
-Да ясно же, - опять повторил Царра.
-Как ясно? - от удивления остановился Дени. - Говорю, мне не ясно.
Царра глубоко вздохнул.
-Да ясно же, ночью подумай, поймешь.
-Да я не хочу думать, скажи ты.
-Ты мне сам говорил, что ты сделал бы, заимей наш корабль.
-Говорил, в том нет секрета, много гадов сжег бы лазером.
Царра засмеялся.
-Вот видишь, - сказал он, - у тебя много врагов. Да и вообще, основной принцип планеты Земля: человек человеку - волк. А у Ах-Тутмоза нет врагов.
-Как нет врагов, а фараон Тутмоз, правитель Древнего царства? - спросил Дени.
-Ну, какой он ему враг, - сказал Царра, он ему благородный противник, они тысячи лет выставляют на турнир бойцов с мечами и так стараются решить судьбу царств, это по-рыцарски. Воспринимай фараон Ах-Тутмоз фараона Тутмоза как врага, он без нашего корабля, одним своим вертолетом решил бы судьбу Древнего царства. Что те смогли бы сделать своими копьями и мечами. Фараон Ах-Тутмоз нравственно готов к любой технологии, для него человек больше «субботы», говоря словами Иисуса Христа.
-А мы, значит, нравственно не готовы? - как-то неестественно засмеялся Дени.
Царра мягко хлопнул Дени по плечу.
-Ну, на этот вопрос ответь сам, - сказала он.
-Ладно, пусть там другие клацают волчьими зубами, дай мне корабль, я обещаю, я не буду никого жечь, жарить или отправлять в Тартар, я буду просто летать над планетой Земля, - сказал Дени.
-И когда ты будешь летать, никто другой там летать не будет, - засмеялся Царра. - Я дам тебе корабль, летай над Эльтусси, пока душа не насытится, ведь то же небо.
-А если я убегу? - посмотрел Дени.
-Ха, ха, куда убежишь? Просто убежишь в небесную степь, где-нибудь наткнешься на черную вдову и тебе - ай! вай! - и труба. А правильными путями убежать не сможешь, не найдешь путей к планете Земля.
-Жаль, - с грустью проговорил Дени. - Но стоп, - вдруг хлопнул себя по лбу Дени. - Допустим, рыцари Древнего царства победили подряд семь раз и что, фараон Ах-Тутмоз уступил бы свой трон или кресло фараону Тутмозу?
-Уступил бы, думаю, уступил бы, - ответил Царра.
-И Новое царство вернулось бы в бронзовый век?
-Это другой вопрос. Трудно сказать, как повел бы себя фараон Тутмоз, став властелином всей планеты. Поверь мне, это не глупый парень, - сказал Царра.
-Жаль, жаль, - посадил бы я корабль в Аргунском ущелье, на Майдане предков и… - Дени не договорил.
Царра засмеялся и опять несильно хлопнул Дени по плечу.

На следующий день, в полдень, когда посмотрели достопримечательности Ра, отправились на любимое степное озеро фараона. Летели долго, много рек пересекли, много хребтов. Озирис был от горизонта в нескольких шагах, когда прибыли на место; Ламатрис был уже здесь. Их встретила группа мужчин и женщин. Озеро было искусственное, на пути чистой небольшой реки, бегущей к морю, была возведена невысокая, но очень широкая подковообразная плотина, и на этой плотине были выстроены аккуратные домики. На первый взгляд не было ничего особенного ни в озере, ни в местности: степь, простирающаяся в даль, не отличалась богатством растительности, там гуляли стада страусов и ленивый ветерок. Но когда пришла ночь, две луны поднялись на небо, и младшая пустилась догонять старшую, а звезды с неба упали на дно озера, и в дали таинственно стала поблескивать темная гладь моря, а из степи стали доноситься голоса ночных птиц и сусликов, одним словом, когда небо, озеро, степь, море, ветерок, голоса птиц и всплески рыб в озере слились в единую ткань, тогда стал понятен вкус фараона Ах-Тутмоза. И еще большее очарование и наслаждение пришло, когда не на плотине, а на пустом берегу прислуга разложила костер, расставили вокруг него низкие стулья, и все сидели молча, наблюдая как, постепенно осыпаясь искрами, гаснет пламя, и рождаются из него угли, подернутые тонкой пленкой пепла. А потом на жаровню поставили круглый мангал, точнее железный круг, в многочисленные ушки которого были вставлены длинные шампуры с нанизанными на них тушками рыб. «Неплохо живут фараоны», - мелькнула озорная мысль на одном поле сознания Дени.
Спать отправились лишь под утро. Но грешно было спать в таком раю, Дени встал и вышел на плотину. Три ветра: с моря, со степи и с озера, слившись в единый незримый поток, обнимали тело. Все было прекрасно. Не хватало в собеседники только Бога. Но за него говорило звездное небо и говорило могучим чистым языком.
Он не заметил, как рядом с ним появилась Дажни. Она доверчиво смотрела на него, а потом, молча, рукой поочередно показала на море, озеро, небо и на младшую луну, которая теперь одна была на небе, старшая ушла за горизонт. И Дени, глядя в блестящие в утренних сумерках глаза Дажни, понял, что и его, и эту девушку волнуют одни и те же чувства, вызванные гармонией природы.
Когда встал Озирис, Дажни, улыбаясь, несколько раз кивнула Дени и ушла к себе. Дени тоже прошел в свой домик, лег и, слушая шорох и журчание воды плотины уснул. Во сне он видел Аргунское ущелье, мать, Зуми, Хаси, О-Тоси, Дульсинею, а в конце этой цепи племянницу фараона и две луны на небе Изиды. Его разбудил Царра.
-Эй, инопланетянин, вставай, заглядывал он в его домик, дымя сигарой. Озирис на крыше уже, и фараон ждет.
Дени сел и чихнул, дым сигары щекотал ему нос.
-Дым сигары раздражает. Эх вы! То ли дело с правителем Древнего царства - Тутмозом, он куряка, я куряка, сидим, дымим, как два паровоза. А что с вами, с тобой и Ах-Тутмозом, он не курит, ты не куришь, тоска, брат, с вами, - засмеялся Царра.
Дени слушал Царру и думал: «Откуда у этого инопланетянина эти, такие естественные земные интонации и эти слова - «куряка» и прочие?»
-Но скоро тебе придется дымить одному, ведь Древнему царству на днях капут, - сказал Дени.
-Как капут, кто сказал?
-Ты сам говорил, шесть поединков уже выиграл Ламатрис и седьмой выиграет.
-Ну, это еще бабушка надвое сказала, может, у Тутмоза еще найдется воин, который победит Ламатриса, и тогда Древнее царство продолжится, и мы с Тутмозом подымим еще.
-Как! но ведь ты утверждал, что непобедим Ламатрис.
-Мало ли что может сказать человек в пылу страстей и фантазий. Фортуна, как известно, дама своенравная и изменчивая, - сказал Царра.
-Фортуна, фортуна, - повторил Дени. - Да мне что, пусть живет Древнее царство.
Когда он вышел, он невольно сощурился от блеска водной глади и посмотрел на небо. Да, спал он, точно, долго, Озирис почти добрался до зенита. Но какой был день, какой ветерок, какой воздух, со степи несся аромат трав и цветов.
-Пошли, - сказал Царра, - мы все уже позавтракали, один фараон еще не завтракал, он ждет тебя.
Эта информация обрадовала Дени, но ему стало и неловко оттого, что заставил ждать фараона. Ах-Тутмоз стоял у крайнего домика и поджидал Дени. А там, на берегу, Дени увидел несколько оседланных лошадей, их держали в поводьях какие-то мужчины в куртках, узких брюках и сапогах, поодаль от лошадей стояли царица, Пунитаки и Дажни.
Фараон вошел в домик, приглашая за собой Дени. Они позавтракали.
-Мне сказали, что вы очень любите лошадей, - сказал фараон.
-Я убежден, что Творец прежде создал коня, а потом Вселенную, - сказал Дени.
-И я так думаю, - засмеялся Ах-Тутмоз. - Мы совершим верховую прогулку и отправимся дальше.
Когда фараон и Дени вышли на плотину и подошли к группе, Дени увидел Дажни в сапожках, в белых узких брюках, в синей куртке и в высоком картузе с пером. Он не сразу узнал ее, пока она не улыбнулась ему. Когда узнал, засмеялся, она была похожа на очень красивого юношу.
-Дажни поскачет с нами, - сказал фараон, она любит верховые прогулки.
Дени подвели статного гнедого коня, но спокойного, конь не проявил никаких капризов, и когда Дени гладил ему шею, и когда он садился на него. Дажни поскакала впереди легким аллюром, она часто оглядывалась. Фараон и Дени скакали сзади; Царра не поехал.
Степь жила своей жизнью; тут бродило стадо страусов и буйволов, бегало много зверьков, взлетали птицы при приближении всадников. После часовой прогулки вернулись к озеру и полетели дальше на вертолете.
-Фараон хочет показать тебе много городов и красивых мест своего царства, - сказал тихо Царра, когда они садились в вертолет.
-Я не против, пусть показывает, - ответил Дени.
Путешествовали целый месяц, посещали города, экзотические места. Царство Ах-Тутмоза было хорошо устроено, тут все было для человека. Коммунисты на Земле именно так мечтали устроить человечество. Но они поссорились с Богом, а человеку сказали: ты винтик, не вякай. Поэтому у них не получилось. А Ах-Тутмоз (он подробно рассказывал Дени свое царство) сказал людям: мы все братья, давайте складывать наши таланты и устроим планету, подаренную нам Творцом, и пусть он радуется на нас. У Ах-Тутмоза и его братьев получилось: его города были, как шкатулки, его дороги крепки, красивы и безопасны, его летательные аппараты надежны, как спальные мешки. А воспитание детей парадоксально. Его великое царство и начиналось с воспитания детей.
Из рассказов фараона Ах-Тутмоза Дени узнал: все дети Изиды рождаются на нескольких островах. Есть на планете острова-ясли, на нем и рождаются все дети. Как только новая жизнь начинает биться под сердцем матери, отец и мать вместе удаляются на остров и находятся там, пока ребенку не исполнится восемь лет. На острове нет ничего от цивилизации: ни машин, ни самолетов, ни телевизоров - ничего. Все первобытно и даже одежда самая простая и грубая. Живут с природой. Дети бегают босиком, купаются в холодных ручьях, их ничему не учат: ни читать, ни писать, правда, им рассказывают сказки, очень много сказок. Ведь хорошая сказка больше дает ребенку, чем год учебы, потому что развивает воображение, а воображение это главное. И всю цивилизацию Изиды, с которой позже должен столкнуться ребенок, мать и отец, и остальные старшие, живущие на острове-ясли, рассказывают ребенку в буйных красках сказок. Педагоги Изиды считают, что ребенок восемь лет, не считая те девять месяцев, когда он находится под сердцем матери, должен в естественных, почти первобытных условиях пропитываться биополем планеты, расти в нем; биополе Изиды должно закрепиться в его крови и генах. Мать и отец в течение восьми лет не имеют права удаляться от ребенка далее, чем на сто шагов. Над этими островами никогда не пролетает ни самолет, ни вертолет, к нему не приближается ни один лайнер, кроме весельных лодок. На острове много животных, особенно, лошадей и коров. Кое-какую еду завозят, но тайно от детей. За детьми, которым исполняется восемь лет, приезжает сам дедушка Ан-Ити, про волшебную силу которого дети слышали много раз. Дедушка Ан-Ити, вроде нашего Деда Мороза. Но он куда могущественнее, он создает и кареты, и ковры-самолеты, и железных быков, которые сильнее обычных во много-много раз. Детей провожают с большими торжествами. А после их постепенно знакомят со всей цивилизацией.
-Я родился на одном таком острове, - сказал фараон.
Дени захотел побывать на острове, где родился фараон Ах-Тутмоз.
Однажды утром прилетели в небольшой городок. Тут недалеко от площадки, куда сел вертолет, их ожидали лимузины, пересели и поехали дальше. Приехали в небольшой поселок у опушки густого леса. Тут их встретил высокий мужчина с синими глазами, в простом длинном халате-рубахе, в грубой соломенной шляпе. Подходя к гостям, он снял шляпу, обнажая свою длинноволосую голову, поклонился женщинам, поздоровался, начиная с фараона, за руку с мужчинами. И все время на лице его светилась широкая улыбка.
-Это наш начальник острова-ясли - Огармис, - сказал Ах-Тутмоз Дени, а потом на своем языке что-то сказал и Огармису.
-А-а-а, - протянул Огармис и взял уже двумя руками руку Дени и долго тряс ее, а когда отпустил руку, еще крепко обнял за плечи. Он весь пах деревьями, полем, словом, Изидой. Встречали их и женщины, но они были одеты даже празднично. Они, как потом догадался Дени, были жителями этого поселка и к острову-ясли имели лишь косвенное отношение. Эти женщины были приветливы и сразу, как со своими подругами, заговорили с приезжими женщинами, а одна, постарше, даже нежно провела по щеке Дажни.
В домике переоделись в простую одежду, почти такую, которая была на Огармисе, мужчины в халаты-рубахи с широкими поясами, женщины в длинные платья, и все надели соломенные шляпы. Царица, Пунитаки и Дажни в коридоре остановились перед зеркалом и долго смеялись, оглядывая себя. Мужчины только строго оглядели себя. Дальше поехали на длинной повозке, напоминающей дрожки. Огармис рассадил гостей, сам сел, взял вожжи, и две лошади покатили повозку. Весь этот маскарад нужен был, чтобы дети не увидели ничего такого, чего не было на острове. Как сказали Дени, за лесом начинался залив, за заливом остров-ясли.
Ехали по лесной дороге. Дени слушал птичьи голоса, искал их в ветвях, долго наблюдал, как одна синяя птица гонялась за черной. А однажды, оглядев своих товарищей, подумал: «Группа крестьян, едущая копать картошку». Наконец лес закончился, и открылось ровное зеркало залива. На деревянной пристани стоял мужчина, одетый как и Огармис, такой же высокий, но темноглазый. Он поклонился всем, улыбался, но здороваться за руку не стал; просторная шестивесельная лодка стояла у причала, за веслами сидели гребцы. Огармис и его товарищ помогли гостям войти в лодку и, когда они расселись, гребцы дружно подняли весла, и лодка заскользила по воде.
Фараон и Огармис о чем-то беседовали. Потом фараон засмеялся и повторил слова, которые говорил там, когда собирались на остров.
-Я родился на этом острове, - сказал он.
Дени невольно посмотрел на царицу, в его глазах был немой вопрос: где же родилась царица?
-Царица тоже родилась на этом острове, но десятью годами позже меня, - сказал фараон.
На том берегу их встречали две открытые повозки. Гости расселись, и упитанные кони зашагали. По обе стороны дороги стеной стояли кусты, посыпанные красными ягодами. Огармис перевел лошадей на легкую рысь и скоро въехали в аккуратное село с двухэтажными домами. Тут встречали взрослые и дети. Взрослые, чувствовалось, знали значение гостей, но дети, конечно, этого не знали. Дети в возрасте пяти-шести-семи лет (их было много) некоторое время с любопытством смотрели на гостей, а потом разбежались по своим играм, ибо приезжие ничем не отличались от их матерей и отцов, которые всегда были с ними. Дени увидел, что многие дети были босиком, и когда бежали, у них мелькали бледные пятки. Он невольно вспомнил свое детство, босоногое и волшебное, когда он и планета Земля были одним биополем.
Вошли в ближайший дом, это был дом Огармиса, и он был несколько больше остальных домов. В доме была самая простая обстановка: скамейки, простые стулья, длинный некрашеный стол, топчаны с жесткими матрацами. Дени все это потрогал. Жена Огармиса, милая женщина, тоже голубоглазая, как и муж, пригласила к столу, ели очень вкусную кашу из деревянных мисок и деревянными ложками.
-Это была моя любимая каша в детстве, - засмеялся фараон.
-Да я готов и в старости есть эту кашу, - сказал Дени.
И когда его слова перевели, Огармис засмеялся и что-то проговорил.
-Огармис говорит, что на восемь лет задержит тебя на острове и будет кормить этой кашей, - перевела Пунитаки.
-Я согласен, - закивал головой Огармису Дени.

После, несколько часов Огармис и Дени ходили по селу. Дени подробно знакомился с бытом и воспитанием детей. В сущности, все воспитание заключалось в играх и посильным участием детей в крестьянских работах, и еще в полукруглых больших помещениях детям рассказывали сказки, в которых сказочно отражалась и цивилизация Изиды. Это была хорошо организованная детская вольница, главная цель которой была вырастить детей здоровыми и закаленными, пропитанными всеми соками Изиды.
Но ночью был еще один сюрприз для Дени. Походив целый день по детскому городку, вникая в жизнь детей, Дени и Огармис вернулись в дом. Дени отказался от ужина, прошел в свою комнату и прилег. Он тут же уснул. Когда проснулся, на столе горела свеча, за окнами стояла светлая лунная ночь. Он прислушался к звукам дома. Все было тихо, только далеко в роще пела ночная птица. Но только он встал, дверь открылась и заглянул Огармис. Он широко заулыбался Дени и знаками поманил его. Дени вышел к нему и прошел за ним в следующую комнату. Огармис подал Дени глиняную кружку с каким-то напитком, показывая, что надо выпить. Дени попробовал, вкус ему понравился, и он осушил кружку до дна. Огармис похвалил, подняв большой палец, и жестом приглашая Дени за собой, вышел из дому. Шли долго по улице, потом свернули в поле и еще шли минут десять. Вдруг Дени увидел пламя, как будто бьющееся из-под земли, и услышал бой барабана.
Спустились по ступенькам вниз и вступили в вырытый в земле круглый зал, в центре которого горел большой костер, а вокруг костра под бой барабана в хороводе носились мужчины и женщины. Дени глазам своим не поверил: в хороводе по пояс голые, вскрикивая вместе с остальными, скакали фараон Ах-Тутмоз и Царра, и вместе с ними в этом диком хороводе, прыгая как козочки, с медными от пламени лицами носились царица Па-Ани-Са, Дажни и Пунитаки, правда, последние были в платьях. Огармис не дал Дени долго удивляться, он взревел трубой, сорвал и кинул куда-то свою шляпу, схватил Дени за руку и влетел в хоровод.
И долго спустя, вспоминая эту ночь, Дени не мог понять, что за силы восстали в нем: он тоже вскрикнул, бросил свою шляпу не куда-то, а в костер и понесся в хороводе. Эта дикая пляска, эта погоня за первобытными инстинктами длилась долго, а впрочем, Дени не смог бы сказать, сколько длилось это буйство. Скакали и вскрикивали, пока не догорел костер. Когда, наконец, замолк барабан, остановились, поклонились пеплу и еще тлевшим головешкам и поднялись наверх, старшая луна была прямо над головой в зените, а младшая догоняла ее. Все смотрели в небо. От давления веселых внутренних чувств и чего-то еще, что трудно было понять разумом, Дени громко рассмеялся и, заразившись от него, засмеялись и все остальные. И этот смех невольно выразил радость возвращения в детство. Да, это было возвращение в детство. Не стали дожидаться  рассвета, их перевезли через залив, и Огармис отвез их в поселок, а лимузины довезли до вертолетов.
Озирис еще не вставал. Их встретил Ламатрис. Как истинный рыцарь, он снял шлем, держа его на полусогнутой руке, склонил свою крупную белокурую голову перед женщинами, потом отступил на шаг, пропуская приезжих на трап. Поднялись в салон и расселись по своим местам. Вертолет поднялся и полетел на восток, навстречу Озирису. Фараон возвращался в свою резиденцию близ древней столицы Ра. Обратный путь занял двое суток. Один раз отдыхали на берегу горного озера, о котором, как сказал Ах-Тутмоз, легенда говорила, что оно появилось за одну ночь:  Озирису понравилось это место, и он из подола своего халата пролил в эту чашу воду. Миф, как все мифы, был прост и красив. Второй раз отдыхали в каком-то городе, который назывался - Уттимарс. И, наконец, прибыли в резиденцию Ах-Тутмоза на самом закате Озириса. Когда, наконец, оказались в знакомых и привычных покоях, Дени, вспомнив, какой дикаркой на острове-ясли бегала вокруг костра Пунитаки, громко засмеялся и сказал:
-Теперь я точно знаю, что ты огнепоклонница и, в сущности, дикарка.
-А ты? - засмеялась Пунитаки - Я, по крайней мере, шляпу свою не швырнула в костер.
-Да этот Огармис дракона может ввести в экстаз, с каким боевым кличем он бросился в ваш хоровод! Я вмиг одичал и последовал его примеру.
-И хорошо сделал, это прекрасно, хоть на несколько часов превратиться в ребенка, - сказала Пунитаки.
-Да, правда, - согласился Дени. - А фараон как прыгал, а царица, а Дажни. Ха, ха, ха!
-А я, почему ты забыл меня? - смеясь, вскричал Царра.
-И ты. Ха, ха, ха! Нет, прекрасная была поездка. А теперь пора и домой, всю Изиду не обследуешь.
Образ Дульсинеи мелькнул в уме Дени.
-Э, это рано, не спеши, - сказал Царра. - Еще я должен отправиться в Древнее царство, к другу моему фараону Тутмозу. Я ему привез три тысячи кубинских сигар. Надо посидеть с ним, подыметь. Как никак на царство его надвигается величайшее событие, оно стоит перед дилеммой и роком: Быть или не быть! После поприсутствуем на турнире, станем свидетелями великого события, а потом уже домой. Если хочешь, отправимся к Тутмозу в Древнее царство вместе.
-Что за вопрос, с великой охотой, - сказал Дени. - И фараон Тутмоз мне страшно любопытен.
-Ну, вот и прекрасно. А теперь немного отдохнем.

Дени прошел к себе и долго лежал в золотой ванне с чувством благодарности к тому фараону, который когда-то, когда-то заказал себе эту ванну.
Ночью Дени видел сон: он и Ах-Тутмоз стоят на берегу Нила. Вечер. Озирис в двух шагах от горизонта. «Там, - показывает за реку Ах-Тутмоз, - Древнее царство, там еще бронзовый век. Там много миллионов людей в рабстве. Но через месяц Древнего царства не будет. Мой рыцарь шесть раз победил рыцарей Древнего царства, скоро состоится седьмой турнир. Будет биться Ламатрис. Он непобедим. Нет у фараона Тутмоза рыцаря против Ламатриса. Древнее царство вольется в мое царство и перестанет быть. Там будет электричество, летательные аппараты, словом все, что есть у нас. Я умру спокойно, и Озирис наградит меня на небе. Впрочем, он наградит и всех правителей двух царств, ибо мы многие века не нарушили завещание нашего предка - Тутмоза Первого. Мы, как он завещал, не вели войн между собой, а ежегодно выставляли по одному рыцарю на турнир, на смертный бой. И вот, наконец, рыцарь Нового царства идет на последний седьмой бой, и он победит. Я умру спокойно и на небе скажу Озирису: «Я служил тебе и людям, как ты повелел нашим предкам». Ты, мой друг, приехал к великому событию».
Но потом эта картина исчезла, как будто кто перевернул лист, и Дени видит, что он сидит в театре, в ложе, рядом с Дажни, в ложе и фараон, и царица, Царра и Пунитаки. А там, на сцене идет событие: Ламатрис бьется с полуголым мужчиной, похожим на древнего египтянина. Наконец, Ламатрис пронзает противника, тот падает. И в этот момент с двух сторон на сцену выбегает народ. Одетый народ, якобы, это люди Нового царства, а полуголые - люди Древнего царства. На сцене появляются и два фараона - Тутмоз и Ах-Тутмоз. Тутмоз, фараон Древнего царства, чей рыцарь проиграл битву, опускается на колено перед фараоном Нового царства Ах-Тутмозом, снимает со своей головы корону. Древнее царство перестало быть. Певцы Древнего царства долго исполняют печальные арии. А после них певцы Нового царства веселые. Но под конец оба народа смешиваются и кружатся в танцах.
Дени проснулся, перебрал весь сон. Сказал вслух:
-Хороший режиссер поставил этот сон. Ну что за удивительная кузница - подсознание человека?
Он засмеялся, повернулся на другой бок и уснул, теперь его обнял другой сон, другого режиссера, тоже очень талантливого.
Утром завтракали Дени и Царра вдвоем, Пунитаки не было, она убежала к царице.
-И тебе не жаль Древнее царство? - спросил Дени Царру.
-Жаль, - ответил тот.
-И ты не хотел бы его гибели?
-Наверное, нет, - после паузы ответил Царра.
-Еще бы, с кем ты тогда, как два паровоза, как ты выражаешься, будешь раскуривать кубинские сигары?
-Дело не только в кубинских сигарах, что-то и еще жаль.
-Что именно?
-Трудно определить, не знаю.
-Но ведь столько миллионов людей живут во тьме.
-Кто знает, где тьма, где свет в этой жизни?
-Как! Ты издеваешься, что ли?
-Ни на атом и даже ни на электрон, могу поклясться.
-Только не Аргунским ущельем.
-Ха - ха - ха! Хорошо, ничем не клянусь, но грустно будет видеть Тутмоза не фараоном.
-А фараон Тутмоз, потеряв царство, способен дальше жить?
-Думаю, что нет. А, впрочем, - сделал паузу Царра, - кто его знает, ведь душа человека неопознанный объект.
-А ты подай меч своему другу, пусть пронзит себя, зачем ему, если проиграно царство, жить дальше и быть посмешищем для женщин и детей?
-Не имею права, - сказал Царра.
-Ну, тогда я подам.
-И ты не имеешь права, - сказал Царра. - На Земле в подобной ситуации ты имел бы право, а тут нет. Каждая звезда со своей вселенной живет по своим законам и должна жить.
-Тогда пусть все решает Озирис, - засмеялся Дени.
-Да, пусть он и решает, - сказал Царра.
-Все-таки странно и непонятно, нет, умом понимаю, а вот сердцем нет. У Ах-Тутмоза такая техника, а он возится с этим бронзовым царством, захватил бы Тутмоза, как цуцика, и закрыл бы его колхоз.
Царра засмеялся.
-Об этом мы с тобой уже говорили, в твоем сердце земные вихри, а в сердце Ах-Тутмоза вихри Изиды. О, как они различны. Если б ты знал, сколько приятных часов я провел с фараоном Тутмозом, - вздохнул Царра.
-Представляю, сколько контейнеров кубинских сигар вы выкурили вместе, - сказал Дени.
Царра засмеялся.
-Но и фараон Ах-Тутмоз мне друг, - сказал он.
-Вот я и говорю, оставь это дело Озирису, - засмеялся Дени.
-Принимаю совет, - поднял руку Царра.
-А когда мы отправляемся в Древнее царство?
-Может, завтра, может, послезавтра, как решит Ах-Тутмоз, - ответил Царра.
-Как! Ах-Тутмоз нас может и не пустить? - вскричал Дени.
-Да нет, ты не понял, - сказал Царра, - у него еще какая-то программа для тебя, что-то он хочет показать тебе, сделать тебе приятное. А нас с тобой, без нашей на то воли, и тысячи Ах-Тутмозов не задержат.
-А-а, а то я подумал, - засмеялся Дени.
Днем летали в одну деревню, раскинувшуюся на зеленых низких холмах. Ах-Тутмоз захотел показать жизнь крестьян Дени. В деревне жил здоровый чистый народ.  Люди радостно встретили своего фараона и гостей. Царица и Пунитаки не полетели, мужчин сопровождала только Дажни, большая любительница путешествовать. В этой деревне, как и в любой деревне, разводили скот, пахали и сеяли. Но, видимо, главная цель фараона была не показ тучных коров, густых садов и полей, а показ в деле свое детище - мини-трактор, которому не требовалось никакое горючее, а только ноги крестьянина, нажимающие на педали. На этом тракторе крестьянин мог и пахать, и сеять, и возить. Приспособление, сделанное к машине, десятикратно увеличивало силу человека. На замечание Дени, если на Изиде, благодаря созданию новой электростанции, сколько угодно электроэнергии, зачем эта механика, Ах-Тутмоз засмеялся и сказал:
-На этот вопрос Вы ответили бы сами, если бы присутствовали на весенней пахоте, когда крестьяне ночью при свете двух лун вот на этих тракторах пашут и, окликая друг друга, читают стихи поэта Бастани. В поле только людские голоса и никакого другого шума. Что машина, машина не то. Можно создать большую машину с электромотором и все мигом перевернуть. До недавнего времени мы так и делали. Но раненная почва плохо родит, да и человек в стороне, когда работает большая машина. А когда человек пашет со своими товарищами на этой машине, то его душа и душа Изиды работают вместе. Так выращенный хлеб не вселяет болезни в тела людей.
«Да он поэт, нет, он еще и врач, и еще кто-то. И где нам взять такого фараона?» - весело подумал Дени.
Дени сам попробовал этот мини-трактор.
«Ах, бездельники, ах, бездельники, - думал он об инженерах своей планеты, - и эту мелочь не могут добавить к механизму. Какое простое и гениальное решение. Да дай крестьянину эту машину, он решит собственными силами всю проблему хлеба и мяса. Да нет, знают, наверное, и наши инженеры про эту «мелочь», увеличивающую силу механизма в десять раз. Но кто-то, кто в этом не заинтересован, не дает это сделать. Когда на планете триста фараонов, видимо, трудно заботиться обо всей планете». Дени вонзил плуг, спокойно без усилий закрутил педали, плуг отваливал жирный бесконечный ломоть почвы.

Жители деревни дали и концерт в честь гостей. Играли шесть флейтисток, был барабан и женщины в цветастых юбках, в белых кофтах, босые, плясали в бешеном ритме, удивляя гостей и старшую луну, которая только что взошла на небо. Но жарче и безумнее всех, к великому удивлению Дени, плясала Дажни. Она распустила свои обильные волосы, крутила этот сноп над головой, тряслась и билась в воздухе, как птица, запутавшаяся в сетях. Фараон был в восторге, он хлопал своей племяннице и часто взглядывал на Дени. Когда умолкли флейты и барабан, женщины обнимали и целовали Дажни. Фараон тоже крепко в щеку поцеловал свою племянницу, посмотрел на Дени и развел руками, что, очевидно, означало: вот какое чудо моя племянница.
Через день утром Царра, когда Дени вошел в их покои, объявил ему:
-Ну, инопланетянин, отправляемся к фараону Тутмозу. Только тебе придется одеться горцем.
-Каким горцем? - не понял Дени.
-Надо надеть черкеску, папаху, нацепить кинжал и шашку, - пояснил Царра.
-Хорошо, только добавь гранатомет, маузер… а лучше сядем на БТР, ворвемся и захватим Тутмоза, - засмеялся Дени в абсолютной уверенности, что Царра шутит.
-Да я не шучу, - сказал Царра, - гонец, с которым я отправил сигары Тутмозу, принес ему и весть, что сегодня вместе со мной прибудет в его царство и сын фараона Ташкбатура, правящего на далекой планете Земля. Поэтому тебе надо и одеться соответственно.
-Хорошо, хорошо, - сказал Дени, но прежде надо позавтракать.
-Я не шучу, вот и одежда твоя, - показал Царра на столик, на котором аккуратной стопкой лежала одежда горца: черкеска, папаха, штаны, кинжал и шашка. Дени вопросительно посмотрел на Пунитаки.
-Это же прекрасная форма, и Тутмозу, я думаю, понравится, - серьезно сказала Пунитаки.
Дени подошел, пощупал одежду, покачал головой и сказал:
-Ну, хорошо, годится и такой спектакль, чем он хуже прочих спектаклей Вселенной.
-Ну, давай завтракать и переодевайся, - сказал Царра, - мы отправляемся сразу.

После завтрака, захватив папаху, черкеску и все остальное, Дени прошел к себе, оделся горцем и остановился перед зеркалом. «В общем-то, нормальный парень, гожусь в царевичи», - засмеялся он.
Когда Дени вошел в покои Царры, Пунитаки несколько секунд смотрела на него, а потом воскликнула:
-Да ты, Дени, просто картинка, Тутмозу понравишься.
-Так чей я сын, забыл имя отца? - засмеялся Дени.
-Фараона Ташкбатура, - ответил Царра.
-А, а, фараона Ташкбатура, интересно, где он проживает? В Аргунском ущелье такого нет, - смеялся Дени.
-Не мог же я послать весть Тутмозу, что со мной к нему прибудет преподаватель, то есть в переводе на его язык - жрец. У него этих жрецов у самого, как собак нерезаных, во главе с главным жрецом Имхотепом, - сказал Царра.
-Так чей я сын, какого фараона? - уже до слез смеялся Дени.
-Имя отца не забывай, а то опозоришься, ты сын фараона Ташкбатура, а дальше сочиняй сам, Тутмоз вряд ли посетит планету Земля, - сказал Царра.
-Посетит, не посетит планету Земля фараон Тутмоз, а теперь ты, - обратился к Пунитаки Дени, - сестра царевича.
-Это неплохо, - засмеялась Пунитаки.

У подъезда стояла шеренга воинов, дальше лимузин и рядом с ним Ламатрис.
Ламатрис внимательно оглядел Дени на подходе, и по лицу его неясно было, понравилась ему форма или не очень. Посадив Царру и Дени на задние сидения лимузина, Ламатрис сел на переднее, рядом с водителем. Лимузин проехал парк и остановился у вертолетной площадки. Все трое  вошли в вертолет; и минут через сорок вертолет сел недалеко от длинного широкого моста через Нил.
-Вот за этим мостом царство фараона Тутмоза, - показал рукой Царра, когда они вышли.
Ламатрис остался, а Дени и Царра пошли пешком на мост, а потом и по нему. Под мостом Нил нес свои мутные воды. На той стороне, вправо от моста возвышались две пирамиды, одна большая, вторая пониже. Дени, молча, показал на них рукой.
-Да, пирамиды, большая - пирамида Озириса, меньшая, ступенчатая, пирамида фараонов, - объяснил Царра.
-Что ж мы идем пешком, не могли мы, что ли, на вертолете подлететь к Тутмозу, ведь он тебе друг? - с легкой иронией спросил Дани.
-Таков порядок, в царство Тутмоза никакая техника Нового царства ни закатиться, ни залететь не имеет права, - ответил Царра.
-О, рыцарское терпение фараона Ах-Тутмоза, - засмеялся Дени.
-А нас вон ждут колесницы, - показал вперед Царра, - они куда интереснее вертолетов.
И точно, Дени увидел на середине моста две колесницы. В одну была запяжена четверка белых лошадей, во вторую четверка вороных. У колесниц встретил их по пояс голый, с мечом на бедре, в сандалях, в парике, с повязкой на лбу, воин. На шее у него висела крупная медаль на золотой цепи. Воин глубоко поклонился и, когда он восстал, Царра что-то сказал ему. Тот улыбнулся и театральным жестом указал на колесницу с белыми конями.
-Комендант дворца Тутмоза - Урнас, - сказал Царра тихо, - отличный парень.  Царра и Дени поднялись на колесницу и взялись за золотые стойки. Полуголый возничий в огромном парике стоял за перегородкой, подняв, как птица крылья, локти и сдерживая лошадей. Он даже не оглянулся или не имел право.
Возничий тронул, и все чаще и чаще застучали по мосту копыта коней, а через минуту они понеслись во весь опор. Дени оглянулся; сзади скакала колесница Урнаса. Проскочили мост и, оставляя в стороне пирамиды, колесницы понеслись мимо пальм, а чуть позже и густых садов. Когда Дени еще раз оглянулся, он увидел, за колесницами скакали на гнедых неоседланных лошадях полуголые воины с копьями. Это был эскорт откуда-то вылетевший. Доскакали до пригорода столицы - Ра, все дома тут были двухэтажные, и вид у них был довольно приличный. Народ, завидев колесницы, падал в прах, восклицая: «Озирис! Озирис!» Потом началась аллея колонн. Колесницы неслись все в том же бешеном галопе. Началась аллея статуй, сурово смотрели на скачущих лица фараонов в высоких головных уборах.
Показались очень высокие колонны, колесницы влетели на площадь, на которой впереди была трибуна-площадка с людьми, а слева, заполняя полплощади, стояли плотным строем полуголые воины с копьями и в париках. Колесницы подлетели к трибуне; Царра и Дени сошли и поднялись наверх. Впереди всех стоял фараон Тутмоз, в блестящем высоком головном уборе, в расшитом халате, в золотых сандалях, с тремя цепями и огромной медалью на шее, и со скипетром в руке. Он даже не посмотрел ни на Царру, ни на Дени. «Встань по левую сторону фараона» - шепнул Царра. Дени исполнил, сам Царра встал по правую сторону Тутмоза. Дени краем глаза глянул на плечо фараона, плечо Тутмоза было чуть выше его плеча.
Фараон поднял скипетр, и воины на площади ударили копьями о камни и громоподобно прокричали: «Озирис! Озирис!» Фараон поднял скипетр вторично, воины ударили копьями и криком «Озирис! Озирис!» вторично оглушили площадь. И так восемь раз. На этом внешняя церемония закончилась; воины стройно повернулись и зашагали прочь, а фараон Тутмоз, улыбаясь, повернулся к Царре, сказал ему несколько слов, потом повернулся к Дени, улыбнулся и ему, сказал что-то.
Царра перевел.
-Фараон приветствует тебя и уверен, что царство его тебе понравится.
-Переведи фараону, что его царство мне уже понравилось, - сказал Дени. Царра перевел, и фараон ласково посмотрел на него.
Среди встречавших не было ни одной женщины, но среди них был один человек с огромным бритым черепом, в длинной белой рубахе до пят, большими серо-голубыми глазами, и этот человек упорно смотрел на Дени. От его взгляда между лопаток Дени пробежал легкий мороз. Но тут мало задержались, фараон пригласил во дворец, который возвышался за колоннами. Среди встречавших женщин не было, но во дворце женщин было много. Разумеется, больше было рабынь. При виде мужчин они пугливыми сернами отступали за колонны. Фараон вел Дени в покои царицы, чтобы представить ей. С ними вместе шел и этот бритый череп, смущавший Дени.
Царица, женщина среднего роста, симпатичная, с ласковой улыбкой смотрела на Дени.
Дени низко поклонился ей. Царица что-то сказала, Царра перевел.
-Царица Ра-Анси говорит: Озирис прислал хорошего гостя.
Дени поклонился еще раз. Рядом с царицей стояла девушка. Она была похожа на стрекозу. Ее огромные черно-зеркальные глаза, осиную талию, тонкую стройную крепкую шею, припухшие большие губы, запомнил бы и полуслепой. Рукава ее синего платья тоже были похожи на крылья стрекозы.
-Принцесса Анси-Ра, - сказал Царра.
Дени поклонился принцессе. Принцесса не произнесла ни слова, а только смотрела на Дени своими огромными черно-зеркальными глазами.
Фараон предложил отдохнуть гостям. Урнас отвел их в покои. В покоях все было, как должно быть в бронзовом царстве. Кровати из черного дерева, бронзовые столики, на стенах и потолках никаких росписей, все строго, просто и первобытно. Два раба внесли столик, уставленный золотым кувшином, бокалами и сушеными фруктами в тарелках. И тут же, пятясь, выплыли за дверь.
-У Тутмоза великолепные напитки, - сказал Царра, наливая в кубки.
Дени отпил и воскликнул:
-О, и вправду, у фараона фараонский напиток. Не хуже ваших напитков.
-Лучше, лучше наших, - сказал Царра.
-Рецепт надо взять.
-Нет смысла.
-То есть, как это! - удивился Дени.
-Нужна вода из священного колодца Озириса, ни на какой другой воде не получается этот напиток, - сказал Царра.
-Как! и у вас, на Эльтусси, не получается? - удивился Дени.
-Я же сказал ни на какой другой воде, кроме как на воде из священного колодца Озириса, который тут в парке рядом со статуей Озириса, куда непременно после обеда тебя пригласит фараон Тутмоз, - сказал Царра.

Через час явился Урнас, и, глубоко поклонившись, позвал к фараону. Дени и Царра последовали за ним. Шли по длинной галерее с каменными колоннами.
-Этот бритый череп, кто он? - спросил Дени, вдруг вспомнив смущавшего его человека.
-Это Верховный жрец Древнего царства - Имхотеп, - ответил Царра.
-Имхотеп, Имхотеп… но, кажется, и у нас, в Древнем Египте, был жрец с таким именем, если, конечно, мне не изменяет память, - сказал Дени.
-Может быть, я в истории не силен, - ответил Царра.
«Да, да, он не силен, он не знает, почему и там, и здесь эти пирамиды, Тутмозы, Озирисы и Имхотепы», - пронеслось в голове Дени. Дальше он не стал спрашивать, потому что уже пришли.
В небольшой зал Тутмоз вошел одновременно с Царрой и Дени, но с противоположной стороны. За ним вошли царица Ра-Анси, принцесса Анси-Ра и верховный жрец Имхотеп.
Тутмоз был в другом головном уборе, тоже высоком с восьмиконечной звездой посредине тульи, но гораздо пониже того, в каком он был на площади, когда встречал их, и в халате гранатового цвета.
Царица тоже была в платье гранатового цвета; золотой обруч, с возвышающейся надо лбом восьмиконечной звездой, обхватывал ее блестящие темные волосы. Принцесса не изменила свой наряд, она была в том же темно-синем платье, в ожерелье из золотых пластинок формы треугольников и в жгуче-черных волосах ее надо лбом горела небольшая гроздь из бриллиантов.
Тутмоз пригласил к столу из черного дерева, без скатерти, который уже был заставлен яствами в золотых блюдах. Фараон и царица сели на стулья с высокими золотыми спинками. На стулья с более низкими спинками, но тоже золотыми, сели Царра, Дени, принцесса и Имхотеп. Урнас стоял далеко от стола и пристально смотрел на фараона. Принцесса и Царра сели друг против друга, сразу от фараона и царицы, а напротив Дени сел Имхотеп. Имхотеп смотрел на Дени пронзительным взглядом. «Что за взгляд, взгляд кобры», - пролетело в голове Дени, и он странно удивился, заметив на медали, висящей на шее Имхотепа, голову кобры. «А, понятно, у кого он научился так смотреть», - подумал Дени.
Тут вбежали рабы и стали по двое за спиной каждого сидящего за столом.
Тутмоз произнес тост, глядя на Дени.
-Фараон пьет за здоровье своего брата фараона Ташкбатура, отца твоего, - перевел Царра.
Дени наклонил голову. Волна смеха бежала к сердцу, но он стремительной волной воли остановил ее. Какой мог быть смех при таком серьезном фараоне. Дени вместе со всеми (женщины только пригубили) опорожнил кубок.
Был вопрос от Тутмоза Дени и Царра перевел.
-Фараон спрашивает, сколько рабов у его брата фараона Ташкбатура?
-Переведи фараону, что у отца моего и его брата Ташкбатура шесть миллиардов рабов, - ответил Дени.
-Сколько? - Невольно удивился бесшабашности ответа Дени Царра.
-Но ты же знаешь, сколько их там, переводи, - ответил Дени.
Царра перевел. Брови Тутмоза взлетели вверх, какое-то необъяснимое довольство разлилось по его лицу.
Был следующий вопрос к Дени от Тутмоза. Царра перевел.
-Фараон спрашивает: много ли рабов казнит брат его Ташкбатур?
-Переводи фараону, что много (Дени вспомнил первую мировую войну, вторую и другие войны), один раз мой отец фараон Ташкбатур казнил 20 миллионов рабов, второй раз 50 миллионов, сто тысяч, двести тысяч казнит часто.
Царра смотрел уже как-то странно на Дени, но перевел. Фараон кивнул головой, он был доволен братом своим фараоном Ташкбатуром.
Фараон что-то сказал, Царра перевел.
-Фараон говорит: рабов, забывающих волю Озириса, надо казнить.
Дени в знак согласия наклонил голову.
Был еще вопрос к Дени от Тутмоза. Царра перевел.
-Фараон спрашивает: известно ли тебе, сыну его брата, что Древнее царство Озириса, в котором он царствует, нынче висит на волоске, что его воины шесть раз подряд проиграли, и скоро состоится седьмой поединок, который решит - быть или не быть его царству?
-Переведи фараону, что мне это известно, но что я убежден, что Озирис не допустит, чтобы царство его пало, - сказал Дени.
Царра перевел. Фараон откинулся к спинке стула и пристально посмотрел на Дени, но еще пристальнее на него смотрели Имхотеп и принцесса.
Тутмоз что-то сказал. Царра перевел.
-Фараон говорит, что ты сказал хорошие слова.
Дени наклонил голову.
Был еще вопрос к Дени от Тутмоза. Царра перевел.
-Фараон спрашивает, как ему известно, ты знакомился с Новым царством, что ты думаешь о нем, о Новом царстве фараона Ах-Тутмоза?
-Переведи фараону, что, по моему убеждению, фараон Ах-Тутмоз отступил от путей Озириса и ступил на путь рабов.
Царра откровенно удивился безшабашным разъездам Дени, но перевел. А у Дени горело желание наказать Царру за придуманный им спектакль и за отведенную ему роль в нем. И еще он незаметно вошел в свою роль и стал играть ее с наслаждением. Тутмоз, выслушав перевод Царры, улыбнулся и кивнул головой. Он был доволен своим племянником.
Но тут неоживленно в разговор вмешалась принцесса Анси-Ра. Царра перевел.
-Принцесса спрашивает: царевич, то есть ты, женат или нет?
-Переведи принцессе, - сказал очень серьезно Дени, - что я не женат, но что у меня тысяча пятьсот наложниц.
Царра посмотрел длительно на Дени, но перевел. Принцесса чуть кивнула головой и по припухшим ее губам пробежала улыбка. Она была довольна, что Дени не женат, а на наложниц она просто наплевала. Царевича наложницы запачкать не могут.
Тутмоз поднял кубок и произнес тост. Царра перевел. Фараон пил за Дени, за сына своего брата Ташкбатура.
Только после этих тостов и речей приступили к трапезе. Раб, стоявщий за спиной, положил на колени Дени полотенце, поднес к его рукам золотой тазик и полил из кувшина воду. На столе была дичь с приправами и фрукты. После напитков Дени чувствовал почти зверский аппетит, но налечь на дичь, как она требовала своим вкусным видом, было невозможно, ибо часто вскидывались на него огромные черно-зеркальные глаза принцессы Анси-Ра, а Имхотеп, этот лысый череп, почти неотрывно вглядывался в него.
После трапезы, когда поднялись из-за стола, жрец Имхотеп подошел к Дени, почтительно поклонился, а потом поднял руку и коснулся тремя пальцами его лба. Дени почувствовал, что по его телу пробежали две искры, одна холодная, а вторая горячая.
Имхотеп, пронзая сердце Дени до самого дня, заглянул ему в глаза, поклонился уже всем и вышел в дверь мимо все так же неподвижно стоящего Урнаса. Ушла и королева Ра-Анси, улыбнувшись Дени, но принцесса осталась и вместе с остальными прошла в соседнюю комнату. Эта комната, как по ее виду понял Дени, было местом отдыха фараона после трапезы. Тут стояли вокруг золотого столика несколько аккуратных диванов, у стены большая кровать с прозрачным пологом, два больших окна выходили в сад, откуда доносились разные голоса птиц, очень приятные для слуха. Тутмоз с принцессой сели на один диван, Царра и Дени на другой, напротив них. На столике стояли золотая шкатулка и золотая пепельница, на четырех углах которой возвышались, скрутив спиралью свои долгие тела, прижав угрожающе головы и высунув языки, четыре кобры. Тутмоз открыл шкатулку, и Дени увидел толстые большие кубинские сигары. «Да Царра, оказывается, не шутил», - подумал Дени. Тутмоз предложил сигару Дени.
Дени чуть склонил голову и сказал:
-Я не курю, великий фараон, - и попросил Царру перевести.
Царра перевел. Тутмоз спросил, курит ли его брат фараон Ташкбатур. Дени ответил, что курит и что дневная его норма пятьдесят сигар. Тутмоз, выслушав перевод, удивленно поднял брови.
-Значит у моего брата очень хорошее здоровье, - перевел слова Тутмоза Царра.
-Очень хорошее, - ответил Дени, - в свои сто три года мой отец сам правит колесницей и на охоте запросто убивает льва.
Царра переводил, удивляя Тутмоза, но взгляд его, который он бросил на Дени, говорил: ну, брат, я и не знал, что ты такой великий мастер врать. А взгляд Дени говорил Царре: я отобью у тебя охоту втягивать меня в такие глупые спектакли.
-У моего брата фараона Ташкбатура хорошее здоровье, его любит Озирис, - повторил Тутмоз, и в голосе его Дени почудилась грусть.
Дени врал без руля и без ветрил, Хлестаков не тянул против него не то что на таракана, даже на блоху.
Выкурив с Царрой по две сигары, Тутмоз пригласил гостей в парк, к статуе Озириса. В парке к ним присоединились Имхотеп и Урнас. Везде стояли воины с копьями.
Статуя Озириса была велика, над постаментом она возвышался метров на двадцать. Сам Озирис был в высоком головном уборе, с бородой, как у египетских фараонов, у него были грозные очи и крупный нос с горбинкой. Нет. Озирис не был ласковым Богом, глядел сурово своими черными очами.
Тутмоз глубоко поклонился Озирису, остальные последовали его примеру. На постаменте была надпись, писанная кудрявыми буквами. Царра перевел.
«Я тот, кто встречает каждого, кто приходит в этот мир, и я тот, кто встречает каждого, кто выходит из этого мира. И это я - Озирис!»
За статуей Озириса был тот самый колодец, вода которого давала необыкновенный вкус тому напитку, который понравился Дени. Над колодцем стоял журавль с медным шестом-клювом, с золотым ведром на крючке, застрахованным от падения цепочкой.
Раб, перебирая быстрыми обезьяньими руками, опустил клюв журавля в колодец и поднял его с наполненным ведром. Он зачерпнул воду золотой кружкой, поставил ее на золотой поднос, стоявший на столике. Тутмоз показал на Дени, и раб, изгибаясь, подбежал к нему и протянул на вытянутых руках поднос. Дени взял кружку, отпил до половины, оторвался, невольно покачал головой, вода была вкуснейшая,  допил оставшуюся в кружке воду и сказал Царре:
-Переведи фараону, что такой вкусной воды нет на моей планете, что Озирис любит его царство, если дал его царству такую воду.
Царра перевел. Тутмоз улыбнулся. Глаза принцессы тоже блеснули.
После этой церемонии Царру и Дени Урнас отвел в их покои.

-Ну, брат, я и не знал, что ты такой бесшабашный сочинитель небылиц, - засмеялся Царра, когда они остались одни.
-По режиссеру актер, - засмеялся Дени.
-А знаешь, что я не перевел из твоих речей?
-Что?
-Пятьдесят сигар не перевел, которые выкуривает твой отец фараон Ташкбатур за один день.
-Как?! - вскричал Дени.
-Нет, я перевел, но сигары уменьшил до тридцати пяти. Пятьдесят сигар, это, признайся, практически невозможно.
-А что мой отец фараон Ташкбатур на охоте запросто убивает льва, перевел?
-Это перевел, все перевел, кроме пятидесяти сигар, - засмеялся Царра, - Нет, клянусь…
-Только не Аргунским ущельем, - прервал Дени.
-Ну, Дарьяльским, - засмеялся Царра, - ты воистину великий сочинитель небылиц. А теперь иди, отдыхай, вечером в твою честь фараон дает великое представление на площади.
Дени прошел к себе. Рабы вбежали, в одну минуту проворно раздели его и облачили в длинный шелковый халат. Он лег на койку за прозрачный полог и с наслаждением вытянулся, закрыв глаза. Все последние картины бежали перед внутренни оком, улыбка долго не гасла на его лице. Но тут заговорил Даймон.
«В том месте, где ты отвечал на вопросы фараона, я чуть не разразился громовым хохотом. С чрезвычайными усилиями преградил путь внутренней буре, - сказал он. - Но все правильно, почему не пошутить, жить без шутки невозможно. Но принцесса, какая девушка или женщина, не знаю. Глаза. О! Чудовище из рая. Это сравнение вырвалось у меня случайно. Но, кажется, это точная характеристика ее. Воистину, чудовище из рая. А Имхотеп. Как он изучал тебя. А вот Тутмоз и царица Ра-Анси, люди безхитростные, прямые. И мне их жаль.
Неужели Озирис допустит, чтобы они потеряли царство? Пусть бы жило это царство. Мне оно нравится. Но посмотрим, посмотрим, что скажет Озирис. Ну, отдыхай».
Вечером на площади горели тысячи и тысячи факелов, играли флейты, гремели трубы, плясали тысячи женщин, плясали огненно, это был кусочек бразильского карнавала. В группе девушек, тонких и гибких, у самой трибуны жуткой дьяволихой плясала для Дени и принцесса Анси-Ра. Одета она была в жгуче-черное, как ее глаза, платье, с невероятно широкими рукавами, из которых каждое мгновение, как две змеи, вылетали ее руки; черный сноп распущенных волос творил чудеса фантазии над ее головой. Вокруг площади густым частоколом недвижно стояли полуголые воины с копьями. Да, ночь была прекрасна и принцесса тоже была прекрасна, так была прекрасна, что вслед за Даймоном можно было сказать: она чудовище из рая. Но Дени всей плотью, всей кровью и корнем сердца знал, что никогда не сказал бы ей: «Любимая, ты океан, и я хочу умереть на твоем берегу!» Или:
                Я пришел издалека, о женщина, милая сердцу,
                Чтобы пылко обнять твои, о царица, колени!

Представление окончилось, Царра и Дени, поблагодарив фараона, царицу и принцессу, в сопровождении Урнаса через парк возвращались к себе.
-Ведь тебе понравилось? - спросил Царра.
-Конечно, очень, - ответил Дени.
-А принцесса? - спросил Царра.
-В этой девушке три тысячи змей и три тысячи звезд, - ответил Дени.
Царра рассмеялся.
-Вот как, значит, она затмила племянницу фараона Ах-Тутмоза Дажни, я так и знал, - сказал Царра.
Дени рассмеялся и ничего не ответил, он думал о другой женщине.

Когда рабы раздели его, надели на него халат и он лег за полог на широкую кровать и уже почти летел в пуховую бездну сна, заговорил Даймон и остановил его падение: « Я остался бы в Древнем царстве. Как все просто тут. Есть господа, есть рабы. И больше никакой софистики. Одни живут в свое удовольствие, другие гнут спины, добывая хлеб своим господам. А что лучше, знает один Озирис. А принцесса! Ты прав, ты прав, в ней три тысячи змей и три тысячи звезд. Воистину, чудовище из рая. И даю, если не голову, то мизинец на отсечение, что она по уши влюбилась в тебя. Шутка ли, холостой царевич с другой планеты, у отца которого шесть миллиардов рабов, а у него тысяча пятьсот наложниц».
Дени с улыбкой в глубине сердца слушал Даймона. А на веере воображения светились пляшущая на площади принцесса Анси-Ра, пляшущая среди крестьянок племянница Ах-Тутмоза, Дажни, пляшущая на своей яхте Дульсинея, скромно сидящая за столом напротив него, потупив свои долгие золотисто-карие глаза, О-Тоси. Женщины уплыли за горизонт.
Силой воображения Дени вернул Дульсинею и, созерцая ее, заснул.
Утром следующего дня, когда Дени, уже одетый, ходил по залу, вошел к нему Царра и объявил:
-Верховный жрец Древнего царства Имхотеп хочет показать тебе мощь жреческого духа.
-А, бритый череп хочет меня чем-то удивить, но пусть удивляет, - равнодушно отозвался Дени.
Только они окончили завтрак, и рабы вынесли столик, вошел Урнас, он поклонился и что-то сказал, Царра перевел.
-Колесницы поданы, Имхотеп ждет нас.
Они прошли по парку за Урнасом полсотни шагов, их ожидали три колесницы, первая с четверкой белых лошадей и с вензелем фараона Тутмоза была пуста, то есть кузов ее был пуст, возничий же стоял впереди кузова на своем месте, сдерживая кипящих к бегу лошадей. В знак высшего уважения, Тутмоз дал гостям свою колесницу. Никто в Древнем царстве, кроме фараона и членов его семьи, не имел право впрягать в колесницу белых лошадей. На второй колеснице, с серой четверкой, стоял жрец Имхотеп; третья колесница с вороными была Урнаса. Имхотеп сошел с колесницы, поклонился Царре и Дени и показал рукой на колесницу фараона. Царра и Дени поднялись на колесницу. Но не успел Дени взяться за стойку, как колесничий с места бросил лошадей вскачь, от неожиданности Дени откинулся назад и чуть не вылетел из кузова. Он справился с опасным положением, ухватился за стойку и гневно прошептал: «Куда спешишь, безмозглый раб!» Но тут же засмеялся в сердце над собой: «Эге, так я уже привыкаю к почетному чину царевича».
Царра засмеялся, то ли над его словами, то ли над его просаком.
Белая колесница фараона летела по улицам столицы - Ра, пожирая пространство и дорогу. Народ на улицах падал в прах с возгласами: «Озирис! Озирис!»
Колесница проскочила город и летела степной дорогой, пугая стада, пасущихся по сторонам, страусов и антилоп. Наконец, колесница подскакала к обрыву, резко повернула влево и остановилась. Внизу взору Дени открылась просторная каменоломня, несметное количество полуголых людей, как муравьи, копошились там. Раздался звук трубы, народ внизу разогнулся, застыл, увидел колесницу фараона, вскинул вверх руки и пал в прах. Крик: «Озирис! Озирис!», вырвавшийся из сотен тысяч грудей, слился в незримое единое облако и, взлетев из глубины карьера в небо, оглушил степь. Возничие еле удержали обезумивших от этого громового крика лошадей.
Сошли с колесниц и стали спускаться в карьер. Впереди шел Имхотеп, его огромный бритый череп блестел под лучами Озириса. Он шел прямо и торжественно по крутому спуску, подол его белого халата почти не раскачивался. На половине пути остановились. Слева было большое гнездо; тут стояла толпа бритоголовых жрецов, в таких же длинных белых рубахах, как и у Имхотена, но без медалей на шее. «Прерогативой на медаль с головой кобры, очевидно, обладает только Верховный жрец Древнего царства Имхотеп, гигантский бритый череп», - пролетела строка по центральной площади сознания Дени. Перед толпой жрецов лежала, вырезанная из скалы колонна. Имхотеп что-то сказал; жрецы построились с двух сторон колонны, сам Имхотеп стал в хвост колонны.
Все жрецы опустили глаза, и началось тихое, тихое пение. Это не было пение со словами. Это был один бесконечный звук, который трудно было определить каким-то гласным. А Имхотеп как бы ставил точки на бесконечной ленте этого звука, повторяя с равными интервалами: «Ом, ом, ом, ом, ом…»
-Гляди внимательно на колонну, - шепнул Царра. Дени кивнул головой, который и без предупреждения догадался, что именно с ней, с колонной, что-то хотят сотворить жрецы.
И, о Творец! И, о Озирис! Каменная колонна плавно поднялась и повисла в воздухе. Жрецы медленно, не прекращая пение, зашагали, и колонна поплыла между ними. Мысли Дени куда-то убежали, все поля сознания были пусты, он не думал, он только созерцал, шагая вместе с Царрой за Имхотепом и приноравливая свой шаг к его «ом, ом, ом»…
Жрецы шли, колонна плыла, наконец, поднялись наверх. Жрецы остановились, продолжая петь, застыла в воздухе и колонна. Жрецы стали ослаблять пение, а Имхотеп почти зашептал: «ом, ом, ом…» Колонна медленно, сантиметр за сантиметром, опустилась и легла между двух шеренг жрецов впереди Имхотепа. Дени невольно подумал, что колонна похожа на гигантскую кубинскую сигару, которую так полюбил фараон Тутмоз.
Имхотеп обернулся к Дени и поклонился. Ответив на его поклон, Дени подошел к лежащей колонне, нагнулся и погладил ее, нагретое лучами Озириса, теплое тело. Он некоторое время воспринимал ее как живое существо.
-Вот этого у нас не могут, - тихо сказал Царра. Но Дени не обратил особого внимания на слова Царры и все смотрел на колонну, следя за набежавшими на поля сознания мыслями. Когда он очнулся, Имхотеп показал на колесницу, Царра и Дени поднялись в кузов. Дени заглянул сверху в карьер, рабы, по-прежнему, лежали в прахе. «Они не смеют даже взглянуть на колесницу фараона, - подумал Дени. - Небо воздаст мне за эту поездку, столько рабов, пусть хоть стоя и раком, отдохнули от тяжкого труда в карьере, пока жрецы гипнотизировали каменную колонну», - и он в сердце засмеялся своим словам.
Белая колесница фараона полетела назад в столицу - Ра. Вдали стоял жираф, приглашая желающих по своей бесконечной шее забраться на небо к самому Озирису. Больше Дени ничего не видел, он и не оглядывался, он думал свои думы.
-Вот то, что ты видел, что могут жрецы Древнего царства, не могут ни у нас, ни у вас, ни в царстве фараона Ах-Тутмоза. Мы можем магнитными полями вывернуть наизнанку гравитацию, поднять целую гору. Многое можем. А вот словом, молитвой, духом сотворить то, что сотворили жрецы Древнего царства - этого мы не можем, для нас это тайна за семью печатями, - говорил Царра, когда они, вернувшись с карьера, сидели у себя и пили напиток.
-Я понял, тебе жалко Древнее царство, которое висит на волоске, как выразился Тутмоз, - сказал Дени.
-Да, жалко, - сказал Царра.
-И Древнее царство жалко и друга жалко, погибнет царство, погибнет и Тутмоз, возможно, он покончит с собой, с кем тогда ты будешь раскуривать кубинские сигары. А вот Ах-Тутмоза тебе не жалко, ведь он не курит, - засмеялся Дени.
-И ты не куришь, - сказал Царра.
-И я не курю, - подтвердил Дени. - Поэтому ты мне и не даешь корабль.
-А ты заметил, царство Тутмоза висит на волоске, а рабы его работают в карьере, выпиливают блоки, колонны, и он строит свою пирамиду, свой горизонт, - сказал Царра, улыбаясь и не отвечая на слова Дени.
-Да эта мысль пробежала у меня по горизонту, - сказал Дени. - Молодец все-таки Тутмоз, оптимист, верит, что Озирис спасет его царство.
-Очень верит, - сказал Царра.
-К тебе за помощью не обращался?
-О нет, что ты, я для него вроде путешественника из одного мира в другой, не воин. Я привожу только кубинские сигары и рассказываю разные сказки. Я рассказываю ему, конечно, быль других миров, но для него это фантазии и сказки путешественника, - сказал Царра.
-Ты что сознательно путаешь его? - спросил Дени. - И меня представил сыном какого-то фараона Ташкбатура.
Царра засмеялся.
-Разве нельзя пошутить. Да ведь умрешь от скуки без шутки, звезды прекрасны, только они не умеют шутить. Все хорошо получилось, разве не правда?
И тут Царра повалился на кровать и захохотал.
-А ты, а ты… - задыхался он. - Ты явился таким вруном-кавалеристом, я не ожидал.
-Да ведь в режиссера и актер. Ты наврал Тутмозу, ну и я врал. Почему не врать актеру, если врет режиссер. В следующий раз навру такое, что за эпоху не расхлебаешь.
Царра лежал и все смеялся.
-Все хорошо, а теперь пообедаем у Тутмоза, покурим и вернемся в Новое царство к фараону Ах-Тутмозу, - сказал он.
Так и сделали: пообедали у Тутмоза, Царра и фараон покурили; принцесса Анси-Ра все смотрела своими необъятными черно-зеркальными глазами на Дени, и с прежней цепкостью смотрел на Дени и Имхотеп, одна царица Ра-Анси сидела скромно. После обеда и отдыха в комнате фараона прошли к статуе Озириса, который повелительно и грозно объявлял миру: «Я тот, кто встречает каждого, кто приходит в этот мир, и я тот, кто встречает каждого, кто выходит из этого мира. И это я - Озирис!»
А чуть позже белая колесница фараона Тутмоза несла Царру и Дени к мосту через Нил, а сзади скакала колесница Урнаса. На середине моста возничие остановили колесницы, они сошли; Урнас поклонился им; Царра и Дени пешком перешли оставшуюся половину моста. За мостом их ждал вертолет, рядом с ним стоял Ламатрис. Они сели и вернулись в резиденцию фараона Ах-Тутмоза.
В покоях их встретили Пунитаки и Дажни.
-Ты почему не поехала, ведь царство фараона Тутмоза великолепное царство? - допрашивал Дени Пунитаки.
-Я никогда не была в Древнем царстве, - отвечала Пунитаки.
-Да?
-Никогда, - повторила Пунитаки таким тоном, который говорил: и не собираюсь там бывать.
Дени уловил тон Пунитаки, удивился, но не стал дальше спрашивать.
Царра, уже на своем языке, чтобы понимала и Дажни, пересказал беседу Дени, сына фараона Ташкбатура, с фараоном Тутмозом. Обе женщины смеялись до слез.
-Так, царевич Дени, у тебя, значит, полторы тысячи наложниц? Молодец! - хохотала Пунитаки.

Прошло еще несколько дней. В эти дни Дени катался вместе с фараоном Ах-Тутмозом и Царрой на лайнере по этой оригинальной, безопасной, простой и великой дороге; побывал еще раз на электростанции, могущей дать сколько угодно электроэнергию, и не атомом или прочими глубинными чудами материи, а самой простой механикой, и все не мог понять, как эта простота могла ускользнуть от инженеров Земли. Побывал в эти дни и на скачках, сидел между Дажни и Ах-Тутмозом и с детским восторгом наблюдал бег коней. Болел за вороного скакуна Дажни, вместе с ней и фараоном вскакивал, воздевал руки и кричал бессмысленно, каждый раз, когда вороной Дажни скакал мимо трибуны. Летал Дени в эти и в студенческий город, где были такие удобства, о которых на Земле только мечтают.
Наблюдая Ах-Тутмоза среди студентов, преподователей и  вообще среди людей, Дени невольно думал: «Правильно отдает Озирис Древнее царство под власть Ах-Тутмоза. Но странно, почему он это не сделал раньше. Впрочем это его тайна».

Наконец наступил тот день, когда элиты двух царств должны были съехаться в пирамиду Озириса и назначить день турнира. Накануне вечером Царра и Дени ужинали не у фараона, они ужинали у себя  одни, и Пунитаки отсутствовала, она была у царицы.
-Я думаю, что и Ах-Тутмозу нынче грустно, - сказал Дени.
-Конечно, он тоже человек, ведь гибнет нечто великое, пусть и темное, но великое, которого уже, может быть, никогда не будет. Гибнут его предки, история его предков, - согласился Царра.
-Но увы, все кончается в это мире, - вздохнул Дени.
-Ты прав, часто и хорошее гибнет в этом мире. Вот то, что делают жрецы Древнего царства, чудо. И этого чуда уже не будет, вместе с гибелью Древнего царства погибнет и дух жрецов.
-Но ведь они могут служить и Ах-Тутмозу, - сказал Дени.
-О нет, это невозможно.
-Почему?
-В новой цивилизации, то есть не в своей цивилизации они потеряют контакт с глубинной силой. Чтобы не потерять этот контакт, надо чтобы и окружающие верили в их могущество. А кто в Новом царстве поверит в такую силу человека, в Новом царстве верят в силу механики, - сказал Царра.
-А в вашем царстве, на Эльтусси, ведь у вас должны верить в такую силу человека.
-У нас поверят, но к чему  нам это чудо, для экзотики, что ли? - вздохнул Царра.
-Жалко, жалко тебе Древнее царство, - засмеялся Дени.
-Жалко, - сказал Царра.
-А имел бы на то право, спас бы?
-Да.
-Мы после турнира сразу летим? - спросил Дени.
-Если Дажни не задержит тебя, - лукаво поглядел Царра.
-Дажни не задержит, - улыбаясь, ответил Дени.
-Ну, тогда день или два побудем на торжествах и полетим, - сказал Царра.

Когда Царра разбудил Дени, было очень рано, на востоке еще не было никаких следов Озириса. Они быстро оделись и вышли; у подъезда стояла шеренга воинов и Ламатрис. Они сели в лимузин и через минуту были на вертолетной площадке. К удивлению Дени, фараон Ах-Тутмоз вместе со своей свитой был уже там. Одет фараон был в длинный золотистый плащ и в высокий головной убор, тоже золотистый. На благородном лице его была грусть. «Молодец, ему грустно, что-то великое гибнет и в его сердце, и он это переживает», - подумал Дени. В длинном золотистом платье была и царица Па-Ани-Са, на голове ее была невысокая корона. Дажни и Пунитаки были в темных платьях; на шее Дажни было ожерелье, в ушах серьги, а на лбу искусственная родинка, как себя украшают индианки. И на Пунитаки Дени в первый раз увидел ожерелье на шее, родинку на лбу и серьги в ушах. «А, это Дажни постаралась», - подумал Дени. В свите было и много незнакомых Дени лиц.
Фараон пригласил садиться и поднялся по трапу. За ним поднялись царица Па-Ани-Са, Пунитаки, Дажни, Царра, Дени и Ламатрис. Вертолет поднялся и полетел. За вертолетом фараона летели вертолеты его свиты.
Все хранили торжественное молчание. Может, оттого, что торжественно и грустно было лицо фараона Ах-Тутмоза, даже Дажни, сидевшая напротив Дени, ни разу прямо не взглянула на него, она сидела, собрав тоненькую морщинку на свой крутой и чистый лоб, и смотрела в иллюминатор, в темноту. Вертолет совершил посадку. Ламатрис вышел первым, за ним фараон, а потом все остальные. И другие вертолеты, на которых летела элита Нового царства, сели. Из них вышел народ и присоединился к группе фараона. Откуда-то появились колесницы и выстроились в ряд. В первой колеснице в темноте слабо белела четверка белых лошадей. «Белая колесница для фараона Ах-Тутмоза», - догадался Дени. Вдали виднелся в сумрачном небе над Нилом силуэт моста, который несколько дней назад переходили Царра и
Дени. Тишина стояла необыкновенная. Молчание хранили не только люди, не только кони, даже рыба в Ниле ни разу не плеснулась. И ветер ни разу не вздохнул для слуха, ни легкомысленная птица не издала звук. Сама природа учавствовала в великой трагедии. Ведь решалась судьба тысячелетнего царства, на весах истории стояло: быть или не быть Древнему царству. И судьба Древнего царства решалась одним мечом, мечом Ламатриса, который уже шесть лет подряд на поединках победил рыцарей Древнего царства, и вот теперь седьмой раз будет биться на турнире. Его победа, а в его победе никто не сомневается, закрывает тысячелетнее царство.
Восток побледнел. В полусвете зари, еще похожем на жидкие сумерки, там, за рекой, уже видны были пирамиды - большая пирамида Озириса и рядом с ней ступенчатая пирамида фараонов. От пирамид веяло покоем и ясностью.
Фараон Ах-Тутмоз подал рукой знак, и белая колесница выехала из ряда, проехала немного вперед и остановилась. Фараон и царица в сопровождении Ламатриса прошли к ней и поднялись в кузов. Проехала вперед вторая колесница, к ней прошли Царра и Пунитаки; проехала вперед третья колесница, к ней прошли Дени и Дажни. За остальными колесницами Дени уже не следил, он смотрел туда за Нил, на макушку пирамиды Озириса. Он знал, как только первый луч Озириса коснется ее макушки, колесницы поскачут на мост. В глубокой тишине ждали луча Озириса. Все было странно. Тут у моста через Нил стояли вместе и тайна, и парадокс: фараон Ах-Тутмоз, глава великой цивилизации, отправлялся на колеснице на встречу с фараоном Тутмозом, с главой бронзового царства, чтобы решить великий вопрос - быть или не быть Древнему царству, и вопрос этот решался по древнему обычаю: битвой рыцарей. Сознанию планеты Земля это трудно было понять.
Наконец луч Озириса пал на вершину пирамиды. И там, на ее макушке, переплетаясь и расплетаясь, заиграли сотни лучей, как будто там, ловя первые лучи Озириса, засверкала гроздь бриллиантовых камней. А может, так оно и было. Почти сразу же, рождаясь у самых пирамид, в девственном воздухе утра, заговорили густые звуки трубы. Полминуты будили они тишину и смолкли. Колесница Ах-Тутмоза тронулась шагом, кони перешли на легкий аллюр и, въехав на мост, понеслись во весь опор. За колесницей Ах-Тутмоза поскакали и остальные колесницы.
Утро. Колесницы. Мост. Нил. Силуэты пирамид на той стороне. Азарт и ярость скачущих коней. Свист ветра в ушах. Все это перенесло Дени в полуволшебный мир, в давно забытую сказку. Проскакав мост, колесница Ах-Тутмоза резко повернула направо и поскакала в сторону пирамид. В это самое время со стороны Древнего царства, из-за аллеи пальм, вылетела белая колесница фараона Тутмоза и полетела рядом с колесницей фараона Ах-Тутмоза. Вслед за колесницей фараона Тутмоза из-за пальм вылетела колесница Имхотепа и поскакала рядом с колесницей Царры. К колеснице Дени и Дажни вылетела из-за аллеи пальм колесница Урнаса, с ним рядом в кузове колесницы стоял незнакомый Дени воин.
Колесницы остановились, все сошли с них, две свиты двух фараонов остановились друг против друга. Урнас, оказавшийся напротив Дени, слабо улыбнулся ему, а очень крупный воин, стоявший рядом с Урнасом, с любопытством оглядел его одежду и шашку.
И вот возгласила труба. Смолкла. Фараоны наклонили скипетры, потом шагнули друг к другу и коснулись носами. Дени заметил, что фараон Тутмоз был чуть повыше фараона Ах-Тутмоза.
Снова возгласила труба. Фараоны отступили на прежние позиции, повернулись и зашагали, а за ними и их свиты. Впереди темнел вход в пирамиду Озириса, туда и вошли фараоны. Довольно долго шли по низкому коридору, слабо освещенному факелами. Наконец, вошли в просторный зал, уже ярко освещенный множеством факелов. Там, впереди, в нище, стояла золотая статуя Озириса, не по величине, а по виду точно такая, какая стояла в парке у Тутмоза, у священного колодца. Слева стоял очень длинный черный стол, уставленный золотой посудой; во главе стола возвышались четыре золотых трона, а по бокам его стулья с не очень высокими спинками. Фараоны подошли к статуе Озириса.
Негромко возгласила труба. Фараоны опустились на правые колена и склонили головы перед статуей Озириса. Одну минуту простояли они так.
Опять негромко возгласила труба, фараоны встали, прошли вместе с царицами к столу и заняли четыре трона. Фараон Тутмоз, как старший (старшим всегда считался фараон Древнего царства, хотя бы он был  годами и моложе), с царицей Ра-Анси сели по правую сторону, слева от них сели фараон Ах-Тутмоз с царицей Па-Ани-Са. Принцесса Анси-Ра и Дажни сели друг против друга; ниже их друг против друга оказались Имхотеп и Дени; Царра сел рядом с Дени, за ним Пунитаки. Обе свиты расселись за этот длинный стол.
«Меня повысили чином, я сел выше Царры, видимо, как царевич, сын фараона Ташкбатура», - пролетела веселая мысль в голове Дени.
Негромко возгласила труба.
Вбежали рабы с кувшинами и наполнили кубки. Фараон Тутмоз провозгласил тост. «Пьем за Озириса», - прошептал Царра. Выпили.
Негромко возгласила труба..
Рабы снова наполнили кубки. Второй тост провозгласил фараон Ах-Тутмоз. «Пьем за фараона Тутмоза», - прошептал Царра. Выпили.
Негромко возгласила труба.
Рабы наполнили кубки. Фараон Тутмоз произнес тост. «Пьем за фараона Ах-Тутмоза», - прошептал Царра. Выпили.
Негромко возгласила труба.
Рабы наполнили кубки. Фараон Тутмоз произнес тост. «Фараон Тутмоз пьет за сына своего брата фараона Ташкбатура, царевича Дени, то есть за тебя», - уже громко перевел Царра. Дени наклонил голову. Ему было приятно, сердце его гордо раздулось и выпустило рога, как кошка когти. Вино уже горячило его голову, а после тоста фараона Тутмоза, в голове закружились бесы, джины и романтические облака. Да к тому же принцесса Анси-Ра неотрывно смотрела на него своими необъятными черно-зеркальными глазами, а Дажни после тоста Тутмоза, поднятого за него,  поглядела ласково и нежно. Выпили за «царевича» Дени.
И вот был вопрос от фараона Тутмоза к Дени. Царра перевел.
-Фараон спрашивает, может ли он обратиться с просьбой к сыну своего брата фараона Ташкбатура, царевичу Дени?
-Переведи фараону, что он может обратиться ко мне с любой просьбой. И я выполню его просьбу даже ценою жизни, - сказал Дени, который в легком веселии духа не очень вдумался в слова Тутмоза. За последние свои слова впоследствии он готов был отрезать… нет, не отрезать один раз, а кусочками целый месяц отрезать себе язык. Это был легкомысленный ответ, который можно было дать болтуну-собеседнику где-нибудь в придорожном кафе на планете Земля, где Слово давно превратилось в слова, то есть в пустые звуки, летящие мимо сердца. Но в Древнем царстве для фараона Тутмоза Слово еще было Слово, Слово еще было голосом Озириса. Ответ Дени понравился фараону Тутмозу, он гордо оглядел присутствующих, ведь  ответ этот был дан сыном его брата, фараона Ташкбатура, который правил бронзовым царством на  планете Земля и у которого было шесть миллиардов рабов.
В это время принцесса Анси-Ра, которая тоже, видимо, была довольна ответом Дени, взяла золотую ложку с длинным витым стеблом, поддела ею одну ягоду из чаши, поднялась, перегнулась через стол и поднесла ложку к губам Дени.
-Глотай, глотай, ягода от принцессы высшая награда для мужчины, - зашептал Царра.
Дени открыл рот и проглотил ягоду. Необъятные черно-зеркальные глаза принцессы Анси-Ра восхищенно заглянули прямо в сердце Дени. После ягоды принцессы сердце Дени раздулось пуще прежнего, выпустило дополнительные рога и готово было бодаться хоть с самим дьяволом.
Фараон Тутмоз что-то сказал. Царра перевел.
-Фараон просит сына своего брата фараона Ташкбатура, царевича Дени, на предстоящем турнире двух царств выступить рыцарем от Древнего царства.
Дени хоть слышал перевод слов Тутмоза, но смысл их до конца уловил не сразу. Туман, навеянный всей этой обстановкой, ощущение, что он находится на какой-то съемочной площадке, романтические облака в голове, рога на сердце куда-то затолкали или зашвырнули его ум.
-Хорошо, хорошо, - ответил он Царре, как бы отмахиваясь от докучливого соседа. - Переведи фараону, что для меня его воля, как воля Озириса.
Дени не услышал, как после его слов, слабо - «Ах!» - вскрикнула Пунитаки и закрыла руками лицо, ум его был где-то за облаками.
Увидев, что Дени не совсем понял его, Царра под столом крепко сжал его колено, и когда Дени вопросительно и уже внимательно посмотрел на него, повторил слова Тутмоза. Только теперь дошел до Дени истинный смысл слов Тутмоза и тут же он вспомнил, что он уже на предложение Тутмоза что-то ответил. Память услужливо восстановила его ответ. И мороз и жар пробежали по его спине. В груди закружилась смесь чувств. Дени посмотрел на фараона Тутмоза, тот смотрел, как будто строго, и ожидал ответа, глаза Имхотепа требовали, буквально, положительного ответа, необъятные глаза принцессы Анси-Ра смотрели восхищенно. Дени посмотрел на фараона Ах-Тутмоза и быстро отвел глаза, точно испугавшись чего-то, и как это ни сранно сказать, не осмелился взглянуть ни на Дажни, ни на Пувнитаки, их глаз он испугался больше глаз фараона Ах-Тутмоза.
Сердце куда-то покатилось, и он сам покатился с высокой горы, как будто душа сказала: «А, будь что будет, один раз родился, один раз умру». И Дени твердо сказал Царре, мельком взглянув на него, а потом твердо глядя в глаза фараону Тутмозу:
-Переведи фараону, что сам Озирис хочет, чтобы я бился за Древнее царство и что я уже ощутил волю Озириса.
-Ах, - слабо вскрикнула Пунитаки и опять, как  в первый раз, закрыла руками лицо.
Царра перевел ответ Дени.
Громко возгласила труба.
Фараон Тутмоз что-то сказал, Царра перевел:
-Фараон объявляет, что на предстоящем турнире от Древнего царства будет биться сын его брата фараона Ташкбатура, царевич Дени.
Громко возгласила труба.
Теперь что-то сказал фараон Ах-Тутмоз. Царра перевел.
-Фараон Ах-Тутмоз объявляет, что на предстоящем турнире от Нового царства будет биться рыцарь Ламатрис.
Громко возгласила труба.
Рабы наполнили кубки. Выпили молча, потому что каждый пил за победу своего бойца.
Фараоны и царицы поднялись и весь народ тоже.
Пунитаки схватила Дени за локоть.
-Что вы делаете? Я ничего не пойму. Какой поединок? Почему ты собрался устраивать царства на других планетах? Что вы делаете? - спрашивала она Дени и Царру. Дени никогда не видел у Пунитаки таких глаз, где их мягкость, материнская ласка, глаза ее были возмущены, они кипели гневом и досадой. - У Тутмоза, у этого варвара, миллионы мужчин, пусть они бьются за его царство. И кто ты, если ты собрался биться за варварское царство? - возмущалась Пунитаки. - Дени, Царра, слышите, никакого поединка. Скажите, что это была шутка, что нет никакого фараона Ташкбатура на планете Земля. Немедленно прекратите этот спектакль.
-Я не против, но это должен сказать сам Дени, - сказал Царра, - и точно, игра зашла слишком далеко, я сам не ожидал. Давай, Дени, остановим, как сказала Пунитаки, спектакль.
Но фараоны уже вышли, в стороне стояли Имхотеп, принцесса Анси-Ра и Урнас. Они смотрели на Дени, они ждали его.
-Нет, сестра моя Пунитаки, уже поздно, я доиграю свою роль в этом спектакле, - сказал Дени, быстро наклонился, поцеловал в щеку Пунитаки и зашагал к дожидавшимся его Имхотепу, принцессе и Урнасу.

Дальше было все как во сне. Там впереди скакала белая колесница фараона Тутмоза и царицы, за ней колесница принцессы Анси-Ра, следом колесница Урнаса и Дени. Оглянувшись, Дени увидел на скачущей за ними колеснице огромный бритый череп Имхотепа. Орда враждебных к Имхотепу мыслей пробежали по центральной площади сознания Дени, но ни одну из них ясно не рассмотрел луч его ума. Он был весь во власти сердца и скачущих колесниц. Колесницы уже скакали по улицам Ра, огромные толпы народа с криком: «Озирис! Озирис!» - падали в прах, а воины с копьями опускались на колени. Вдруг колесница Урнаса свернула в боковую улицу и поскакала одна. Минут через пять возничий лихо осадил лошадей перед высокой башней, и не успел Дени сойти с колесницы, как подбежавшие полуголые рабы подхватили его, посадили в открытый паланкин, бегом внесли в башню и бегом по крутым лестницам понесли вверх и внесли в комнату, где по правой стене стояли четыре чана, а на середине большая деревянная кровать, ничем не застеленная. Рабы, их было человек шесть, поставили Дени на пол и стали раздевать его. Вряд ли самые ловкие няни на Земле так скоро и мягко раздевали ребенка. Невольно наблюдая эти бегающие по нему ловкие гибкие руки рабов, Дени ясно понял, чего теперь ему не надо было делать, ему не надо было иметь никакой собственной воли, а лучше было отдаться во власть этих рук, так проворно раздевающих его. Что Дени и сделал.
Его раздели в считанные секунды, и в костюме Адама подняли и поднесли к первому от входа чану и стали медленно опускать не просто в горячую воду, а на ощущение, в кипяток. Первое желание было выскочить из чана и расшвырять рабов, чтобы заживо не свариться. Но он собрал всю волю и решил лучше свариться, чем подать звук слабости. «Сын фараона Ташкбатура обязан быть великим воином, не боящимся ни кипятка, ни огня», - с иронией поддержал он себя.
Казалось, что кожа сползает с костей. Но, слава Богу, недолго продержали его в этом чане. Его подняли и понесли к следующему чану и опустили в него. В этом чане вода была не так горяча, он облегченно вздохнул. Через некоторое время его подняли, понесли и опустили в третий чан. В этом чане в сравнении с первым чаном и даже со вторым, была благодать, вода в нем была теплая, ласковая. В третьем чане он посидел долго, слуги даже удалились на некоторое время. Когда вернулись, его перенесли в четвертый чан и опустили во что-то густое, ароматное, тепловатое. Это было высшее наслаждение.
«О, за эту ванну я готов биться не только с Ламатрисом, но и с самим дьяволом», - смеясь над собой, над своей ситуацией, подумал Дени. Наконец его изъяли из этого лона рая, растянули на столе, долго терли, ополаскивали сначала теплой водой, потом прохладной; насухо вытерли, через голову надели хитон из грубой ткани, посадили на паланкин и бегом понесли по лестнице вверх. Внесли в комнату, поставили на пол, и  рабы, изгибаясь, удалились. Он оказался в просторной и почти пустой комнате, в которой стояла одна единственная деревянная кровать, застеленная грубым одеялом, вместо подушки был кожаный валик. В углу на скамеечке стоял медный бочонок с ковшом, плавающим в нем; в дальнем углу темный столб, на котором уже висела его шашка, и больше ничего из его амуниции, ни черкесски, ни папахи, ни сапог.
«Вот истинная обстановка воина», - засмеялся Дени в сердце. Почувствовав жажду, зачерпнул из бочонка полный ковш воды и жадно осушил его. Ему показалось, что никогда он не пил вкуснее воды. «А, это вода из священного колодца Озириса», - подумал он. Он выпил еще один ковш и лег на кровать. После ванн в теле была такая благодать, такое блаженство. Но его вдруг посетили сомнения: «Где я и что я? Может, я все еще лежу там, на Майдане предков, закутавшись в бурку и подложив под голову камень, и реально не было ни Царры, ни Пунитаки, ни их межпланетного корабля, ни звезды Эстиаз, ни планеты Эльтусси, ни О-Тоси, ни Дульсинеи, ни Буси, ни Зизи, ни О-Токи, ни фараонов, ни Древнего царства, ни Нового царства, ни принцессы Анси-Ра с необъятными глазами. Неужели сон все это? Но, боже мой, какой порядок в этом сне. Поразительный порядок». Он перестал рассуждать и в созерцании перелистал всю дорогу от Майдана предков до царства фараона Тутмоза. Тут заговорил Даймон, он вздрогнул  и как никогда, превратившись весь в слух, стал слушать его. «О, эта принцесса Анси-Ра! Я думал, что более гибельной женщины для мужчины, чем Дульсинея, во Вселенной быть не может. О, как я ошибался. О, эта Анси-Ра, фантастическая смесь греха и целомудрия. Нет, точно она, чудовище из рая. Воистину, чудовище из рая. В ней ад и рай - пятьдесят на пятьдесят. Биться за такую женщину - биться за ад и рай, за цельное бытие».
«За цельное бытие, что несет этот бездельник?» - подумал он. Но он был рад этому «бездельнику». Даймон подтверждал, что он не во власти сна, что случившееся с ним - явь.
«Но какой спектакль, если это не сон, - стал он смеяться над собой. - Вряд ли кто-то из смертных планеты Земля играл такую роль. Ведали бы там, в какую переделку я тут попал. Ха, ха, ха! Я гладиатор и буду биться за Древнее царство. Выиграю, женюсь на принцессе Анси-Ра. Но как выиграешь у Ламатриса, он в полтора раза шире меня, природный воин, уже шестерым воинам Древнего царства сделал секир башка, как выражаются тюрки». Вдруг у него мелькнула насторожившая его мысль. «Тутмоз не хочет гибели своему царству. Этого не хочет и Имхотеп, в Новом царстве ему делать нечего, и Царра как будто не хочет гибели Древнего царства, но тогда почему они избрали меня, я не воин, не готовился быть воином и победить Ламатриса не смогу». О, какая дьявольски неприятная мысль раздулась на центральной площади сознания. «Тутмоз и Имхотеп, по слову Царра, верят, что я царевич и воин, но ведь Царра знает истину. Так неужели Царра хочет гибели Древнего царства, а меня просто подставляет, чтобы этот факт прилично совершился. Ламатрис сделает мне секир башка, Древнее царство рухнет. Все будет прилично и законно в глазах Тутмоза и Имхотепа: гибель Древнего царства была воля Озириса, потому что даже воин с далекой планеты не смог спасти его». Он много раз передумал эти мысли, то виня Царру, то оправдывая его, то все сваливая на стечение роковых обстоятельств, то на самого себя, на свое легкомыслие.
Он разволновался, соскочил с кровати и стал ходить. Но вдруг пришла мысль, которая очаровала и загипнотизировала его. «Да, да, - думал он, - в Древнем царстве миллионы рабов, которые не знали истинного Бога, ибо где нет свободы, там нет и Бога. И эти миллионы станут свободными, если я проиграю. Да, я проиграю сознательно Ламатрису, и пусть это будет мой костер, как костер поэта Бастани, который вошел в пламя костра, укрылся своей кожей и сказал эти поэтические и мужественные слова: «Озирис! Иду к тебе. Приготовь небо для моей песни». - И я, сознательно проиграв Ламатрису, смогу сказать Богу: «Господи! Иду к тебе, приготовь небо для моей свободы! Пусть будет так». Но Дени знал, что это решение он принимает из-за подозрения и обиды на Царру, чтобы не быть слепым орудием в ничьих руках. О, как он не хотел подозревать его, но мысль не гасла. Но, наконец, процедив все, он решил, что Царра не виноват, что над ним смеется рок.
Наступили сумерки.
Он услышал шорохи босых ног за дверью, посмотрел. Рабы торопливо внесли столик, на нем в большой чаше дымились куски мяса и возвышалась огромная бронзовая кружка с напитком. Аромат мяса защекотал ноздри Дени, он поднялся, подсел к столу. Рабы поспешно удалились, он остался один. Мясо само лезло в желудок, он брал голыми руками куски, ни вилки, ни ложки не было. Набив желудок, запил напитком, который оказался вкуснее этого вкусного мяса. Тщательно утерся концом жесткого полотенца, поднялся и улегся на кровать. «Спи, гладиатор», - сказал он насмешливо самому себе, чувствуя великолепное настроение тела. Да, да у тела было великолепное настроение, но дух не успокаивался, шумел на своих полях сознания, он встал и прошелся; босые ноги чувствовали прохладу деревянного пола; тень его под светом факелов металась по стенам. Он решил посмотреть на небо и вышел на лоджию. Башня, в которой он теперь жил, оказалась против крыла большого здания, наверное, это был один из дворцов. Там во дворце, прямо против его лоджии тоже была большая лоджия, и там горели несколько факелов, как заревом, освещая ее. Но лоджия во дворце была пуста, он стал смотреть на небо; луны еще не всходили; зато звезды, эти родники света, горели великим множеством на всех глубинах неба. «И ты, мое Солнце, горишь где-то среди своих сестер. Гори, гори. Если Бог даст возвратный путь, я еще попью из твоего родника», - сказал он туда - родному Солнцу. Но вот там, на лоджии во дворце, появился кто-то, он посмотрел и удивился: это была принцесса Анси-Ра. Ее белое платье в свете факелов смотрелось розово-золотистым. За ее спиной стояли две служанки в темных платьях. Принцесса смотрела прямо на него. Он подумал, что Анси-Ра вышла подышать вечерним воздухом, и что он для нее нежелательный свидетель, и вернулся в комнату. Но, полежав некоторое время на койке, из любопытства: там ли еще принцесса? - он прошел снова на лоджию. На лоджии дворца никого уже не было. «Слава Богу», - подумал он. И снова погрузил свое внимание в небо. Не прошло и полминуты, как на противоположной лоджии появилась принцесса в сопровождении служанок. Он вернулся снова в комнату, чтобы не мешать, как он думал, мечтам Анси-Ра. Но любопытство и мелькнувшая мысль опять погнали его на лоджию. Только теперь он не сразу вышел на лоджию, а осторожно, одним глазом выглянул.
Дворцовая лоджия была пуста, принцесса отсутствовала. Но скоро принцесса снова появилась. «А, вот оно что, принцесса вдохновляет меня на битву, - догадался Дени. - Ах ты, глупая стрекоза, она думает, что меня надо вдохновлять. Ты не знаешь, глупая стрекоза, что если сердце мое бросит жребий, то я и на дьявола пойду с голыми руками. Но бросит ли сердце жребий - вот вопрос. Да, это вопрос еще, госпожа принцесса. Не вдохновляй, не вдохновляй, а впрочем, вдохновляй, ведь ты, вижу, высокого мнения о своих прелестях. И должна быть такого мнения, ведь ты ко всему прочему еще и дочь фараона Тутмоза - а это не шутка».
Принцесса Анси-Ра недвижно стояла между факелами и смотрела на Дени. «Посмотрим, кто кого пересмотрит или перестоит, - вдруг сказал себе Дени, - я буду стоять, пока ты не уйдешь, может, ты этого хочешь». И он действительно решил перебороть терпение принцессы. И началось безмолвное соревнование между Дени и Анси-Ра.
Время бежало. Уже давно взошли обе луны. И младшая все догоняла старшую; он передумал тысячи мыслей, быть может, семижды перелистал всю свою жизнь. А принцесса Анси-Ра все стояла на лоджии, как изваяние, освещенная факелами. «Ах ты, террористка, ты смотри, что она делает, неужели она собирается так стоять до утра? Если я буду продолжать это безумное стояние, то одеревенею. Пусть. А я все равно буду стоять».
И он снова стал листать земные дороги, дорогу на Эльтусси, дорогу на Изиду. И вдруг, остановился на образе Ах-Тутмоза. «Любопытно, что он думает обо мне? Наверное, думает, что я глуп и варвар. Ведь он хорошо знает цивилизацию Земли и, скорее всего, невысокого мнения о ней. Но почему я здесь, разве я любил тиранов? Ни я не любил, ни чеченский народ, никогда. Тогда почему я здесь, когда я должен был быть с Ах-Тутмозом, с его великой цивилизацией. Но ведь это была случайность, странное затмение, этот бритый череп Имхотеп что-то вогнал в меня, какую-то мглу. А принцесса все стоит, вдохновляет, нет, я больше не стою», - сказал он, повернулся и ушел в комнату. И опять эта мысль: быть или не быть Древнему царству - смутила его. «Проиграть Ламатрису сознательно - да, это великая жертва, великий костер. Но Бог на такое не смотрит одобрительно, ведь это похоже на самоубийство. Впрочем, не будем спешить. Преждевременное рефлексирование только путает сердце». Сказав так себе, он утонул в первом сне, и в этом первом сне видел Анси-Ра на лоджии среди горящих факелов. Но он скоро утонул во втором сне, принцесса исчезла, и расцвели другие миры.
Утром он почувствовал, что его поднимают, он открыл глаза: точно, его аккуратно подняли и понесли вниз. Над ним стали проделывать вчерашнюю процедуру. Когда он увидел первую горячую ванну, нутро его запротестовало, опять появилось прежнее желание: разбросать рабов. Но тут же следом подлетели и эти насмешливые мысли: «Сыну фараона Ташкбатура не подобает слабость. Варите, гады». И его действительно «поварили» в первом чане, остужали в двух остальных, напоили блаженством в четвертом и, вытерев, отнесли наверх.
Через некоторое время к нему внесли столик с едой. Он сначала понюхал лепешку, потом надкусил, вкус был ячменный. Содержимое чаши было - дай Бог всем и всегда, вкуснейшая штука. «Что мне Ламатрис, если так меня будут кормить, да еще варить в горячих ваннах, да через неделю подавай мне хоть носорога. Я и из него сделаю шашлык», - пошутил он мысленно. После завтрака он прошел на лоджию, на ходу мысленно шутя: «Так, где ты, необъятноглазая принцесса, выходи на балкон, вдохновляй великого воина». Утро было прекрасное, свежий воздух, лазурь неба, звонкий птичий ералаш в парке. Только Анси-Ра не появлялась на балконе. «А, аристократическая плоть не позволяет тебе рано покидать ложе, ну спи, спи, фараонская дочь, а я послушаю твою планету», - сказал он мысленно принцессе.
Внизу под окнами башни стояла шеренга полуголых воинов с копьями и в париках. Он сосчитал их инстинктивно. Их было десять, перед этой шеренгой воинов, тоже полуголый, с копьем, в пышном парике восседал на коне еще один воин. «Командир, наверное», - подумал о нем Дени. Но во рту этого командира торчала огромная сигара. «Ты смотри, эта дубина еще курит, и какой важный», - сказал мысленно Дени о нем и, оторвав взгляд от почетного караула и командира, погрузил его в небо. Но тут же отвлекся, услышав снизу голос Царры: «Как дела, инопланетянин?» Он поискал Царру по сторонам. Его нигде не было. Стояла все та же шеренга воинов и все тот же важный командир с сигарой во рту, а Царры не было. Он подумал, что тот уже вошел в башню и поднимается к нему. Но командир внизу поднял копье, вынул изо рта сигару и повторил:
-Как дела, инопланетянин? - это был Царра.
Дени расхохотался.
-Так ты уже на службе у Тутмоза?
-Как видишь, - отвечал Царра.
-Не великую должность дал твой друг тебе, ты всего лишь командир отделения.
-Прилежный и усердный быстро поднимается по служебной лестнице, - ответил Царра.
-Это верно. Но ты мог бы и без прилежания и усердия у Тутмоза получить должность повыше, привез бы ему лишний ящик кубинских сигар.
-Э, это не так, я не покупаю должности, я честный служака. Я примерной службой добиваюсь высоких должностей, - сказал Царра.
-У Ах-Тутмоза ты мог бы получить нормальную должность, достойную великого путешественника, - сказал Дени.
-Не могу служить у него, за Ах-Тутмозом великий грех.
-То есть как, какой грех?! - удивился Дени.
-Ах-Тутмоз велик, признаю. Он создал вечный двигатель на законах механики, который не удается создать на многих, многих планетах. Он создал электростанцию по почти божественной простоте, ноль затрат, а электроэнергию получай сколько душе угодно. Дорогу построил гениальную, летательные аппараты безопаснейшие. Много чего великого сделал Ах-Тутмоз. Признаю, Ах-Тутмоз великий воин мирового разума. Кругом море женщин, море богатства, но ни женщины, ни богатство не сожгли Ах-Тутмоза, как охапку хвороста, на костре чувств. Он горел для высших целей, для блага людей. В его царстве человек человеку не волк и не прохожий, а товарищ по труду. Признаю: велик Ах-Тутмоз. Но за ним числится великий грех, - закончил Царра.
-То есть, не понял, какой грех? - в сильном любопытстве наклонился вниз Дени.
-Он отказывается делать следующий шаг к высшей цивилизации. Я пригласил его посетить Эльтусси, долго раздумывал, но, наконец согласился. Прилетел. Посмотрел все наши достижения и говорит: «Много излишеств, все это не нужно человеку. Вы уже беспокоите душу Озириса, развязываете глубинные узлы материи, которые нельзя развязывать. Кончите вы плохо. Человек должен брать у природы то, что наглядно показано Озирисом». Видишь, как разъехался. От всех наших достижений отказался, кроме одного. - Тут Царра засмеялся.
-От какого вашего достижения не отказался Ах-Тутмоз? - спросил Дени с сильным любопытством.
-От Дульсинеи. Влюбился в нее по уши, приглашал на Изиду. Но Дульсинея отказала ему. «Подумаешь, какой-то фараон с какой-то Изиды», - сказала она. Правда, эти слова она сказала не Ах-Тутмозу, а мне.
-Так и сказала? - развеселился Дени.
-Так и сказала.
-Молодец, Дульсинея, - засмеялся Дени. - А у Ах-Тутмоза губа не дура, смотри, на кого нацелился.
-Ну, фараоны знают толк в женщинах, - сказал Царра.
-Какай-то фараон с какой-то Изиды, Ха, ха, ха! Молодец, Дульсинея! - снова засмеялся Дени. - Но неужели Ах-Тутмоз отказался и от межзвездного корабля? - удивился Дени.
-Представь себе - да.
-Странно, странно. А впрочем, понятно: любой гений за пределами своей идеи - упрямый осел, не сдвинешь. Ах-Тутмоз хочет устроить цивилизацию Изиды по своему плану и только по своему плану. Пока душа его созерцает его собственные идеи, он чужие не примет. Я его понимаю.
-Да, вот таков Ах-Тутмоз. Он гений, это правда. Но иной гений - великая проблема и для Бога.
-Клин клином вышибают, гений тоже должен быть выбит другим гением.
-То есть Ах-Тутмоза надо выбить другим Ах-Тутмозом? - спросил Царра.
-Этого я не говорил, - поднял руки и засмеялся Дени. Но послушай, предложи нам, землянам, свою цивилизацию, мы не откажемся. У нас нет еще, как у Ах-Тутмоза, цельных идей, замыслов обустраивать планету по единому плану, за свое цепляться не будем, не потому что своего нет, а потому, что у нас двести фараонов и каждый хочет строить по-своему, обойти всех, а силенок нет.
-Двести царств, двести фараонов, кому из них дать? - улыбался Царра.
Дени молча, облокотившись на край лоджии, глядел вниз на Царру и тоже улыбался.
-Да понял, понял, кому дать межзвездный корабль, фотонно гравитационный двигатель, пушку, стреляющую антивеществом, - все улыбался Царра, дымя сигарой.
-Ну не даешь Кавказу, дай немцам или японцам, - сказал Дени.
-Может, китайцам, у них как раз сейчас начался великий исторический аврал? - сказал Царра.
-Дай китайцам, потомки Конфуция не подведут, они трудяги, они любят землю, а земля любит тех, кто любит ее.
-Слушай, может, казахам дать? Мне один казах говорил, что Казахстан небом приговорен к высшей цивилизации, и знак тому: в космос первый человек поднялся с казахской земли. Небо указало человечеству, где будет центр высшей земной цивилизации, - улыбался Царра.
-Тот казах, который заявил тебе такое, молодец, он лелеет грозную мечту, и Бог может пойти навстречу его грозной мечте. А ты, ты что скажешь, прав твой друг казах, сбудется его мечта?
-Этого не знаю, караваны звезд веду не я, - поднял копье Царра.
-А узбеков ты знаешь?
-О, сколько раз я бывал в Ташкенте, Бухаре, Самарканде.
-И как там дух Тамерлана?
-Пока отдыхает, - улыбнулся Царра. – И пусть отдыхает подольше железный хромец. Не то, не то…
Дени засмеялся. «О, лукавый инопланетянин!» - пролетело в его голове.
-Понял, понял, никому из землян не хочешь дать корабль, а вот Ах-Тутмозу ты готов дать корабль и все прочее, - с обидой в голосе вырвалось у Дени. - Дай мне, все там будут на цыпочках ходить.
-То есть напугаешь?
-Нет, сами напугаются, я только сделаю две три восьмерки над планетой, - засмеялся Дени.
-Вот, вот, - засмеялся и Царра. - Ладно, про это потом, ты лучше скажи, как ты тут устроился?
-Отлично. Варят.
-То есть, как это варят?
-Самым натуральным образом. Варят, как варят большой кусок мяса. Меня сажают в такую горячую ванну… это надо самому почувствовать, брат. Правда, потом погружают и в такие ванны, в которых блаженствуешь.
-Ну, вот видишь, не до конца же варят.
-Ну, еще бы варили до конца.
-Ты не передумал?
-Насчет чего?
-Насчет поединка. Мы можем остановить и оправдать тебя.
-Нет, я дерусь. Мне, сыну фараона Ташкбатура, позорно бежать с поля боя, ведь я дал уже слово.
-Ты это окончательно решил?
-Бесповоротно.
-Я тут для тебя спектакль организовал, нарядился в воина, хотел удивить, а ты не удивился,- сказал Царра.
-Чего удивляться, это лучше, чем мотаться по небу, страшась черных вдов, ты теперь при деле, есть постоянный хлеб. У меня тоже теперь постоянный хлеб, ведь я тоже при деле, вон как кормят, целый пуд ароматнейшего мяса дали вчера на ужин. Ты воин,  я гладиатор. Ха, ха, ха! А Пунитаки почему не пришла поглядеть на меня?
-Она не хочет видеть тебя.
-Это почему?
-Говорит, что разочаровалась в тебе, потому что ты влез в не свое дело, ради одной бравады.
-Ха, ха! Какая тут бравада. Передай ей, что мужская честь, добро и зло под всеми звездами и во всех царствах Вселенной живут по одним и тем же законом.
-Передам, но твои слова мимо ее сердца улетят в степь.
-Это почему?
-Толковать женщине о чести, то же самое, что рассказывать страусам о белых медведях, которых они никогда не видели.
-Ха, ха! Тогда скажи ей, что я прошу у нее прощения за все свои глупости.
-Ну, это другое дело, это я передам, это она поймет, и от себя добавлю, что ты, говоря слова прощения, стоял на коленях.
-Хорошо, добавляй. А почему не зайдешь ко мне, чего внизу стоять.
-Нельзя, брат, посторонним вход в гладиаторскую башню воспрещен.
-И я тоже не могу к тебе выйти?
-Нет.
-А сколько мне кукарекать в этой башне?
-Дней двадцать.
Дени длинно свистнул.
-Ничего себе намотали мне срок.
-Ну, бывай, поеду. Тутмоз ждет.
-Ну, как он там, Тутмоз? - спросил Дени.
-Доволен, говорит, что в минуту великой опасности, нависшей над Древним царством, Озирис прислал своего воина, то есть тебя, и что ты спасешь царство.
-Ха, ха! Спасу. Спасу. Поезжай. Передай Тутмозу двенадцать приветов.
-Слушай, по секрету, я думаю, ты сильно покрошил сердце принцессы Анси-Ра.
Дени засмеялся.
-Тебе тоже по секрету, не перебежало мое сердце к сердцу принцессы Анси-Ра.
-Ничего, перебежит. Все, еду к Тутмозу. Ах да, последнее, Имхотеп говорит, что в тебе сидит дух великого воина.
Царра взмахнул копьем и поехал прочь. Шеренга его воинов повернулась и зашагала ему вслед.
«Великий актер. Спора нет. И как это ему удается? Впрочем, таланту подвластно все. Вот Бог, он творит и болото, и звезду, и грязь, и свет, - сказал Даймон. - Талант Бога обхватывает все - от и до, все парадоксальные начала и концы. И Царра одинаково великолепно смотрится и как командир отделения этих варваров, как друг фараонов и как победитель межзвездных пространств».
Дени слушал Даймона и провожал взглядом Царру и его копьеносцев, пока они не скрылись за крылом дворца. Потом он вздохнул, вернулся в комнату и лег на свою спартанскую койку, закинул руки за голову и закрыл глаза. Орды мыслей бежали по всем полям сознания, он не останавливал их, а только следил за их бегом. Но потом некоторые мысли стали останавливаться и требовать беседы: поговори, поговори с нами. Одна дерзко пробилась сквозь толпу вперед и спросила:
«Скажи, есть Бог или нет его?» - «Если бы его не было, никто бы и не задавал этих вопросов», - ответила за него другая мысль. Вдруг он вспомнил слова Царры: «Имхотеп говорит, что в тебе сидит дух великого воина». Сердце гордо выпустило рога. А Даймон, тут же поймав Дени на этом чувстве, засмеялся и сказал: «О человек! как слабо и зыбко устроен ты на всех небесах, лесть сокрушает сердце и сильнейшего, и сильнейшее сердце слабеет под нектаром лести». - «Шпион, шпион», - засмеялся Дени и убежал от этого чувства. И вдруг все дороги жизни сбежали на главную площадь сознания, и вся Вселенная, которую он любил созерцать и мыслить, сбежала туда же.
Кто-то требовал от него, какого-то серьезного решения. Но что он должен был решить, что? Ведь он уже принял решение. Нет, нет, не принял, не принял еще. Душа еще раздвоена, не едина, не целекупна, она еще ищет. «Так неужели я еще не принял решение? - вскричал он в глубине сердца. - И почему я попал в такую глупую ситуацию? Как все было прекрасно. Я страстно хотел узнать, есть ли у земного человечества братья в иных мирах, на других планетах, и я узнал, я пробился к ним, и радость моя была велика. Я хотел помощи от них для нас, для земного человечества, тысячелетиями не могущего выйти из вражды. Но никогда мне не приходило в голову, чтобы я мог оказать в чем-то им услугу. И вот случилось странное, невероятное, фантастическое: не они мне, нам, я им должен оказать помощь, я должен биться за Древнее царство. Что за нелепость, джины, что ли, меня крутят в Аргунском ущелье, показывая свои шутки? - Он представил себе Пунитаки, ее голос. - Разве может у бесовки быть такой голос, как у нее? О, нет. - Он представил себе О-Тоси, ее позу, ее тишину, ее целомудрие, взгляд ее каре-золотистых глаз, всегда направленный не на него, а куда-то, ее игру на флейте луне. - О нет, джинам не под силу такое. - Он представил себе Дульсинею, всю ее роскошь, насмешливость и инфернальность. Он улыбнулся. - Да, с ней могли бы джины водить хороводы. Но тоже вряд ли, она их не допустит к себе. - Он представил себе Анси-Ра. - О нет, какие там джины, посмеют разве они подойти к ней, - сказал он себе и засмеялся. - Ничего, ничего не пойму».
И опять сознание начало перебирать: «Главная мечта Ах-Тутмоза - ввести, наконец,  в цивилизацию Древнее царство. Он убежден, что этого требует от него Озирис, и он близок к цели, его рыцарь шесть лет подряд победил рыцарей Древнего царства. Две тысячи лет такого не случалось. Поединки проходили с переменным успехом. И вот теперь остался один поединок - седьмой, и он решает судьбу Древнего царства - быть или не быть! И на этом острие оказался я. Как странно, какой парадокс. Я не на стороне цивилизации, а на стороне бронзового века, бронзового царства. Какая печаль и какая насмешка мировой судьбы. Царра не хочет гибели Древнего царства. Он сам это дает понять, и Пунитаки так говорит. Почему ему, представителю высшей цивилизации, дорого Древнее царство - это его секрет. Конечно, царство Тутмоза ему дорого не потому, что тот ему друг и что он с ним раскуривает кубинские сигары. Так думать было бы несерьезно. Там что-то другое. Но если Царра не хочет гибели Древнего царства, то он ни при чем, не по его вине я оказался на этом острие. Он же знает, что я не выиграю у Ламатриса. Положим, я не трус, рожденный женщиной, не напугает меня. Но я воин мужеством, но не подготовкой, не практикой, а Ламатрис - машина, живет этим, снял уже шестерым рыцарям Древнего царства головы. А если Царра хитрит, затеял тонкую игру, решив наверняка отправить в небытие Древнее царство,  подставив заведомо слабого противника? Но ведь он только что говорил, что все можно остановить, что я могу отказаться. Но он знает, что я не возьму назад слово. Но неужели он хочет гибели Древнему царству и жертвует мною? Нет, нет, это было бы неблагородно, у него  не тот масштаб. Да еще, Царра много раз говорил, что он, то есть они - представители высшей цивилизации, не вмешиваются в ход событий на других планетах, что жизнь на других планетах созревает и живет по законам той звезды, вокруг которой они кружатся. Нет, он прав, не может Царра подставлять меня, у него не тот масштаб. Все, что случилось со мной, это или стечение обстоятельств или что-то другое. Неужели Имхотеп, - вдруг подумал он, - когда он коснулся моего лба, странная сила пронзила меня. Но если Имхотеп действует, то он убежден, что я могу победить Ламатриса, уж он точно не хочет гибели Древнему царству, это его царство. В Новом царстве, как жрецу, ему капут, там он нужен, как телеге пятое колесо. Он же и передал через Царру, что во мне дух великого воина. А, пусть, что будет, то будет», - решил он.
После обеда рабы снесли его вниз, в массажную. Он проклинал этих «гадов» за первый чан с кипятком и благодарил за другие благодатные чаны. Окончив процедуры, его подняли наверх, а через некоторое время принесли обед: ячменную лепешку, душистое мясо и вкуснейший напиток. Он поел, лег и уснул. Когда проснулся, увидел, что Озирис покинул небеса, и горят факелы. Он поднялся. Тело было, как перышко. Он вышел на лоджию. На лоджии принцессы тоже горели факелы, но самой принцессы не было.
«Слава Богу, без помех буду созерцать родники света звезды», - сказал в себе Дени и стал смотреть на звезду, которую уже давно избрал для своих размышлений и наблюдений на небе Изиды. Только недолго оставался он один: принцесса Анси-Ра вышла на балкон. На ней было пышное белое платье, на голове корона или диадема, на которой играла медное пламя факелов. Две служанки, стоящие за ее плечами, как и в прошлый раз, были одеты в черные платья и ликами они тоже были темны. «Умеет принцесса выгодно оттенять себя», - пролетело у него в голове. А Даймон добавил: «Чудная и прекрасная женщина. Талия осы, а остальные поля тела всхолмлены с великим вкусом. Воистину чудовище из рая. Не придумаю другого комплимента, извиняй».
Принцесса стояла, вперив свои необъятные глаза в башню Дени. Пламя факелов, колеблемое легким ветром, медными тенями играло вокруг нее. «Перестою я ее сегодня», - твердо, почти клятвенно сказал себе Дени. А почему так решил, не понял, не стал даже анализировать вспыхнувшее упрямство, что-то взбунтовалось в нем там, у корня сердца.
Прошло много времени, и час и два, принцесса все стояла, стоял и Дени. Прошло еще много времени. Слуги вбежали на лоджию принцессы, выдернули угасающие факелы и заменили их новыми, ярко горящими. Это же проделали и слуги на лоджии Дени, унесли догорающие факелы и воткнули новые.
«О чем она думает?- думал Дени.- Но как знать ее мысли, чтобы угадать ее мысли, надо родиться в Древнем царстве, да при том принцессой и быть воспитанной надменной и гордой, созерцая ежедневно бесконечную власть отца над простыми смертными. Да, теперь она не хочет быть женой великолепного Ламатриса, а там, на приеме, хотела, часто взглядывала на него, хотела, потому что уже, как и ее отец фараон Тутмоз, попрощалась со своим царством, верила, что непобедим Ламатрис. Верила в Ламатриса и видела его уже своим супругом, пока Тутмоз не сделал мне это парадоксальное и нелепое предложение: биться на турнире за Древнее царство. Да, она верит, что я сын великого фараона Ташкбатура с далекой планеты, что мне покровительствует Озирис, и у нее теперь есть надежда остаться принцессой. Кто она была бы, потеряв царство и став женой Ламатриса? Одной из дам Нового царства, бывшей принцессой. А между принцессой и бывшей принцессой большая разница. Бывшая принцесса не может повелевать тысячами рабынями и рабами. А принцесса может, о, еще как может. Может и закапывать живьем, если вдруг станет не с той ноги или как-то ни с того, ни с сего опалится гневом. О власть, о власть, как ты соблазнительна и какое затмение от тебя человеческому разуму. Да, ты хочешь остаться принцессой в Древнем царстве, вот поэтому и вдохновляешь меня на битву этим стоянием. А меня, принцесса, вдохновлять не надо, я давно на короткой ноге с мировым духом, только где мне взять турнирный опыт и мощь мышц. Даже будь все это, не решил я еще в душе, что лучше: остаться с тобой и с твоими рабами или, проиграв Ламатрису, освободить миллионы рабов и уйти по великому мосту к Богу. Где нет свободы, там нет и Бога. А в твоем царстве, госпожа принцесса, нет свободы, значит, в твоем царстве нет и Бога. Бог с рабами не живет. Бог - свобода, и ему нужны свободные. И могу ли я, прибыв за тридевять звезд, служить царству, где нет Бога? Вот вопрос, который четко и ясно, как радуга, встал нынче в моем сердце, госпожа принцесса».
Он хотел уйти от этих мыслей, они надоели ему. Но мысли эти, не желая гаснуть, продолжали ярко гореть на главной площади сознания.
«А принцесса все стоит, блистая своей оригинальной красотой в факельном пламени, и не собирается первой покинуть своего поста, - вклинился в его думы Даймон. - Конечно, она вдохновляет тебя на мужество, хотя, может быть, в тебе мужества на три бездны или… Впрочем, любовь другое дело, она цветет по своим законам, не постигнутым еще никем».
«И этот бродяга ни к селу, ни к городу философствует», - без раздражения подумал он о Даймоне.
Принцесса все стояла, стоял и он. Уже обе луны вышли на небо, свет факелов немного побледнел от света лун, а принцесса, по-прежнему, как белая стрекоза, стояла на балконе, а за ней, как черные стрекозы, стояли две служанки. Время шло. Две луны нырнули за горизонт Изиды. Снова стало темно. Принцесса все стояла. Стоял и он, он твердо решил одеревенеть, но выстоять, победить в этом состязании. Воздух стал светлеть, тени оробели и стали жаться к предметам. Победоносный грозный шаг Озириса звенел уже на востоке. И вот, наконец, Озирис шагнул в небо, сверкая грозными очами. Принцесса глубоко поклонилась Дени, повернулась и ушла в свои покои.
«Не уходи сразу, клянусь Озирисом, принцесса наблюдает тебя из глубины своих покоев, стой и делай вид, что ты огорчен ее уходом», - зашептал Даймон. - «А, иди ты со своей принцессой - террористкой», - сказал Дени Даймону и хотел двинуться, но почувствовал, что ноги, в прямом смысле этого слова, налиты свинцом. «Ах ты, террористка», - сказал он в адрес Анси-Ра, оторвал свинцовые ноги от пола, дошел до кровати и буквально рухнул на нее, и тут же полетел, не просыпаясь уже ни во втором, ни в третьем сне, в черную бархатную бездну.

А принцесса Анси-Ра с ликующей радостью бросилась к матери - царице Ра-Анси и объявила ей, что Дени всю длинную ночь, не шевелясь, простоял на лоджии и неотрывно смотрел на нее. «Озирис дарит мне жениха!» - воскликнула принцесса. Царица Ра-Анси с этой вестью бросилась к жрецу Имхотепу. Имхотеп выслушал царицу и сказал: «Этот воин находится под властью Озириса, он спасет наше царство».
Проснулся Дени к обеду, встал, зачерпнул полный ковш воды, выпил и вышел на лоджию. Внизу он заметил полуголую копьеносную дружину Царры и самого его, тоже полуголого и с сигарой в зубах, верхом.
-А, инопланетянин, наконец-то, - поднял копье Царра. - как спалось?
-Отлично. Спал, как камень на дне озера, - ответил Дени.
-Особенно, после вчерашнего, - сказал Царра.
-Какого вчерашнего? - насторожился Дени.
-Ха, ха, ха! - засмеялся Царра, - можно подумать, что дело происходило в пустыне, или что город Ра - город слепых и глухонемых. Ведь было великое стояние. И ты вел себя великолепно, как и должен был вести себя сын великого фараона Ташкбатура.
-А, - не стал поддерживать этот разговор Дени. - Ну, а ты как, все обходишь дозором владения Тутмоза?
-Служба есть служба, - сказал Царра. - Утром ездил в карьер, наблюдать чудодействие жрецов. Семь колонн жрецы молитвами оторвали от гравитации и подняли наверх. Сколько ни наблюдаю, восхищаюсь. Мы гасим магнитными полями гравитацию, а они мыслью и молитвой. Какое чудо!
-Послушай, если так велика сила жрецов, они что не могут этого Ламатриса, как комара швырнуть оземь или куда-то еще подальше? - спросил Дени.
-О нет, - сказал Царра, - не могут. Чтобы это смочь, жрецам надо стать вокруг Ламатриса в определенном порядке, и непременно их  должно быть сорок, только при таком числе жрецов замыкается общее биополе. А как могут стать вокруг скачущего Ламатриса сорок жрецов, да еще в определенном порядке.
-А, понятно, - вздохнул Дени. - Командой жрецов, конечно, командовал Имхотеп. Этот лысый дьявол.
-Т-с-с, - вынув изо рта сигару, приложил к губам палец Царра, - о жрецах только шепотом. Услышат. Вся Вселенная ухо жрецов.
Дени засмеялся.
-Будь я на твоем месте, разнес бы в пух и прах это Древнее царство. Сидят тут в бронзовом веке, глотают тьму. И это рядом с прекрасным царством Ах-Тутмоза.
-Не могу, не имею права, - сказал Царра.
-Почему?
-Потому что не я зажег мириады звезд. Да и Древнее царство создавал не я.
-Если я погибну, где ты меня похоронишь? - вдруг спросил Дени.
-Я похороню твое сердце на Эльтусси, в Атлантиде, в великой пирамиде, - спокойно ответил Царра.
-А если я выйду победителем?
-Тогда ты женишься на принцессе Анси-Ра и подаришь Древнему царству наследника престола.
-Как! Чтобы мой сын был рабом? - вскричал Дени.
-Принц не раб, а господин.
-И это говоришь ты, сын свободной могучей цивилизации. Все  рабы в Древнем царстве, и Тутмоз тоже раб. Правитель, у которого есть только подданные, но нет граждан, раб, главный раб.
Царра развел руками.
-Я забыл сказать тебе, - поглядел он вверх, - принцесса объявила, что ты заслуживаешь высокого горизонта.
-Это что за притча? - наклонился вниз Дени.
-Это значит, что ты заслуживаешь именную пирамиду. Пирамида и есть высокий горизонт.
-И что, принцесса собирается сложить ее в мою честь?
-Не знаю, или она, или ты сам.
-Но ведь я не фараон.
-Будешь после смерти твоего отца фараона Ташкбатура, - засмеялся Царра.
-А, хорошая шутка, - засмеялся и Дени.
Царра поднял копье и удалился со своей командой. Дени вернулся в комнату; рабы внесли еду. Он поел и снова лег, тянуло на сон. Засыпая, подумал: «Сегодня они меня не варили. Ах да, ведь вчера у меня было великое стояние с принцессой, пощадили».
И видит Дени ясный сон: он и Царра на поляне, день пасмурный; он  ходит взад-вперед.
-Ты все-таки подставил меня, - говорит он Царре.
Нет, ты сам подставил себя, объявив ему, что ты готов, даже ценою жизни, исполнить его желание, - отверг обвинение Царра.
-Да то была простая учтивость, - говорит он.
-Фараон не председатель колхоза, которому можно говорить приятные, но пустые слова, - парировал Царра.
-Это все твоя шутка, представил меня сыном фараона, а я такой же царевич, как страус - бегемот.
-Но кто знал, кто знал, что Тутмоз дело повернет так. Я действовал по слову Пушкина, который говорил: «Обман, который возвышает наших друзей, нам дороже тьмы истин».
Дени засмеялся на эту ловкую невинную переделку мысли Пушкина и проснулся.

Прошло еще несколько дней. Слуги продолжали, по-прежнему, ремонтировать Дени в четырех чанах. Однажды вечером, поужинав, он долго ходил, потом спал, уже глубокой ночью проснулся и вышел на балкон. Ночь была теплая, мягкая, две луны бежали по краю неба; из парка доносились крики ночных птиц. Дени вдруг вспомнил слова принцессы Анси-Ра: «Он заслуживает высокого горизонта». – «Она хотела бы, чтобы я жил с ней здесь, в Древнем царстве, - думал он, - чтобы сложить для меня пирамиду, а потом и меня сложить в эту пирамиду и вдовушкой в черном одеянье ходить ко мне. «Он заслуживает высокого горизонта». Ха, ха, ха! А ты, госпожа принцесса, - подумал он со злым давлением в груди, - заслуживаешь хорошей плетки. Погнать бы тебя в поле к страусам, и топча конем, полосовать плеткой». И странное дело, он смотрел в даль и видел эту картину, как злой и неумолимый кочевник, гонит в поле принцессу Анси-Ра, топчет ее конем и сечет плеткой. Он качнул головой, стряхнул с сознания это наваждение, вернулся в комнату и снова начал ходить. Тут на глаза ему попалась висевшая в углу шашка, он подошел, не снимая ножны с крюка, вынул шашку, долго глядел на нее, а потом стал ходить, держа ее в опущенной руке. А орды мыслей кипели на всех полях сознания. Вдруг что-то случилось, буйные упругие волны вошли в сердце и в тело. Он слегка опустил шашку на угол кровати, потом еще и еще раз. И вдруг, яростно начал рубить кровать, выкрикивая: «Нет! Нет! Нет!» Это «Нет!» был ответ той судьбе, которая стала играть им. От массивной кровати летели целые куски, она рушилась, точно была из картона. Вбежали рабы, неся толстую, как бревно,  жердь, они подставляли ее под удары его шашки. Шашка рубила жердь легко, точно колбасу. Где-то за горизонтом сознания он удивлялся мощи своих ударов и крепости шашки. Но яснее думать об этом не было никакой возможности, на центральной площади сознания бушевали первобытная ярость и гнев: он все рубил и рубил, а рабы все просовывали в дверь толстые жерди. Наконец, рабы бросили на еще не порушенный угол кровати бронзовую болванку. Какой-то сверхдикой яростью опустил он шашку на болванку и рассек ее надвое, как головку сыра. Рабы упали на четвереньки, выкрикивая: Озирис! Чуть было в буре азарта, в великом затмении, не ведая, что творит, он не зарубил и рабов. Он уже занес шашку над одним из них. Но провидение спасло его, какая-то сила остановила его руку. Он целую минуту простоял с высоко поднятой шашкой, потом отбросил ее и вышел на лоджию.
Он долго смотрел на небо, великая бездна успокоила его.
«А шашка - настоящая гурда. Если она так засвистит над головой Ламатриса, как свистела над чурбаками, голова Ламатриса слетит как подсолнух», - засмеялся Даймон. Дени уже было стыдно и перед собой, и перед этим небом, таким величественным, бездонным и загадочным, за свое шалопайство, за размахивание шашкой, как будто ему было пятнадцать лет, как будто он, кроме своей родной планеты Земля, не видел еще две планеты Галактики. Он вздохнул и вернулся в комнату. Изрубленную койку уже вынесли, вместо нее стояла новая, застеленная одеялом и двумя большими подушками с кожаными наволочками. Ему принесли большую кружку с напитком, он, не глядя на раба (ему было стыдно и перед ним за свой поступок), выпил все содержимое. Раб ушел, он стал снова ходить. Шашка висела на старом месте, он подошел, вынул ее из ножон и провел пальцем по лезвию. На лезвии не было ни одной зазубринки. Он сначала удивился, а потом покачал головой. «А, видно шашка сделана методом высокой технологии. Не Царра ли старался?» - подумал он.
По истечении пятнадцати дней, после этой жуткой варки в кипятке первого чана и блаженства в трех остальных, утром на шестнадцатый  день, когда Дени после завтрака ходил в своей башне, вошли рабы, сгибаясь в три погибели, на вытянутых руках они несли его одежду. Он сел на кровать, а рабы стали его одевать. Он следил за гибкими и ловкими движениями рабов и невольно думал: «Хорошо рабам, своя воля не мучает, только чужая понукает. А ведь своя воля - тяжелая ноша, все решения сам должен принимать». Хотелось взглянуть в зеркало на себя, но зеркала не было. В это время с улицы раздался голос: «Эй, инопланетянин!» Дени прошел на лоджию, внизу верхом на рыжем коне без седла, подняв высоко копье, и с сигарой во рту стоял Царра. За ним его команда копьеносцев. А один раб держал в поводу оседланного великолепного коня. «Великий актер. Видно парню уже скучно жить на свете. Облетел, обошел всю Галактику. Все видел, все знает. И вот теперь играет на маленьких площадках Вселенной», - сказал Даймон. Дени согласился с Даймоном.
-Выходи, покажем фараону, какой ты рубака, - крикнул Царра.
Дени спустился и сел на коня.
-Я твой Санчо Панса, - засмеялся Царра. Дени покачал головой, Царра смотрелся великолепно, как вождь племени индейцев. От своих полуголых воинов Царра отличался только медалью, висевшей у него на шее, более пышным париком, да еще сигарой, торчащей во рту. «Актер, актер, прав Даймон, - пролетело в голове Дени, - но вряд ли Даймон прав в другом, что ему скучно жить на свете, жизнь везде веселит его».
Поскакали легким аллюром, сзади бежали воины, высоко, как кузнечики, поднимая колени. Выскакали за город.
- Едем в сторону карьера, там приготовлено место, - сказал Царра.
-Ну, Санчо Пансо догоняй, - крикнул Дени Царре и поскакал шибче, Царра тоже поскакал.
-Стой! что ты делаешь? - очень скоро закричал Царра, видно, без седла скакать было не наслаждение.
 А Дени все прибавлял и прибавлял галоп коня и оглядывался, злорадно оскалившись.
-Стой! - кричал Царра, конь его, введенный в азарт скачущим впереди товарищем, уже не слушался его.
-Держись Санчо Панса, атакуем ветряные мельницы, - крикнул в ответ Дени и выпустил вороного во все ноги.
-Кавказский разбойник, остановись!- кричал Царра.
Дени не стал дальше длить шутку, постепенно укротил бег коня и развернулся.

Вдали у дороги стояли три клесницы - фараона, Имхотепа и Урнаса. Подскакав, Дени и Царра приветствовали Тутмоза. Фараон что-то сказал. Царра перевел.
-Фараон говорит, что он хочет увидеть десять ударов сына своего брата фараона Ташкбатура, царевича Дени.
-Куда я должен нанести их? - спросил Дени.
Царра показал в сторону, там были вкопаны десять столбов с выструганными шеями.
-Сними головы с этих столбов, - сказал Царра, - и ты обрадуешь фараона.
Дени поскакал на этот ряд столбов злой на себя, на Царру, на фараона Тутмоза и   на насмешницу судьбу, и с безумной яростью обрушивая удары на отмеченные шейки, снес девять голов, а десятая, недорубленная, удержалась. Дени развернул коня и снес ее вторым ударом.
Тутмоз был доволен, довольны были Имхотеп и Урнас, все они смотрели на Дени уважительно и восхищенно.
Фараон что-то сказал. Царра перевел.
-Фараон говорит, что только тот, кто под покровительством Озириса, может так рубить. Дени наклонил голову, он не мог отвергать помощь Озириса.
Тутмоз, Имхотеп и Урнас ускакали на своих колесницах, Царра и Дени, не спеша, вернулись в Ра.
Сойдя с коня и прощаясь, Дени, смеясь, спросил Царру:
-Как думаешь, кто кому снесет башку, я Ламатрису или он мне?
Царра посмотрел на небо и ответил:
-Это знает только Озирис, но и он раньше поединка не скажет.
Дени засмеялся.
-Хороший ответ, - сказал он. - Только помни, если я погибну, ты хоронишь мое сердце в Атлантиде, в великой пирамиде.
-В этом можешь не сомневаться, - сказал Царра. - Я поехал. Принцессе расскажу, какой ты отчаянный рубака.
-Расскажи, расскажи, - засмеялся Дени.
 И потекли эти однообразные дни, в которые он ежедневно ездил в сопровождении Царры и его полуголых воинов на полигон набивать руку, рубя столбы. Он смеялся над собой, над всей комедией Галактики, спрашивал ночами Творца, что все это значит, но уже ничего поделать не мог, судьба несла его к финишу.

И вот наступил и этот последний финишний день, и последняя ночь перед турниром. После ужина Дени вышел на лоджию, чтобы почитать свою любимую книгу: звездное небо, и еще сказать Богу: «Прости меня за то, что я смешон». Но только он вышел на лоджию, вышла на свою лоджию и принцесса Анси-Ра. Он не видел ее с той ночи, с того великого стояния. «Неужели она на всю ночь, как и тогда?» - почти ужаснулся он. Но он принял и этот крест судьбы, к тому же он был не самый тяжелый. На лоджию принцессы рабы внесли дополнительно еще четыре факела, теперь она была ярко освещена. «Вдохновляй, вдохновляй на битву, стрекоза», - сказал в сердце Дени и только сказал эти слова, понял, какое решение на завтрашний день приняла его душа. Цепь замкнулась, он облегченно вздохнул. Теперь он смотрел на принцессу другими глазами и приготовился стоять до утра, да и рад был такому случаю. Но к несказанному его удивлению, не прошло и четверти часа, как принцесса Анси-Ра глубоко поклонилась ему и ушла в свои покои. «Вот как, но все равно завтрашний день не твой день, не твоя виктория, госпожа принцесса», - сказал он в себе, еще яснее представив свое решение на завтрашний день. Он еще постоял, читая великую книгу Творца - звездное небо, и вернулся в комнату. Ложась, подумал: еще встану и погляжу на две луны Изиды, может быть, в последний раз.
«Я не стал бы загадывать, будущее ведомо только Творцу», - сказал Даймон ему вслед, когда он полетел в черную с искрами бездну.
Взглянуть на луны не пришлось, он проспал. Разбудил его Царра. Когда он открыл глаза, тот стоял над ним и легонько тряс за плечо, и тут же стояли рабы.
-Пора, Дени, - сказал Царра.
-Что, луны уже ушли? - спросил он.
-Нет, они остановились и ждут, пока ты проснешься, - пошутил Царра, улыбаясь.
-Значит, ушли, - сказал Дени и встал.
Рабы бегом снесли Дени вниз, посадили в ледяную воду, у него аж дух захватило. Прежде никогда его не окунали в холодную воду. Но продержали они его в холодной ванне недолго, скоро подняли, стремительными движениями нескольких рук до огня в коже растерли жесткими полотенцами, накинули покрывало и снова бегом, снесли наверх и одели.
-Браво смотришься, - одобрил Царра, оглядывая Дени
Раб подал Дени большую кружку с напитком, напиток, как и ванна, куда только что его окунули, был ледяной. Таким ледяным напитком поили его тоже в первый раз. Видно такой был сегодня день
-Пора, - сказал Царра и стал спускаться, Дени последовал за ним. Внизу стояла колесница, Царра и Дени взошли на нее. Восток еще был темен. Тьму теснило только пламя факелов в руках рабов. Возничий издал звук: «О, у,», - и тронул осторожно, а потом, наращивая бег коней, устремил колесницу в пространство. Факельщики стояли по обе стороны дороги и сказочно было лететь между огнями на транспорте, о котором только читал или видел в кино. Колесница неслась к пирамиде Озириса. Дени уже знал, что там за пирамидой Озириса, перед ступенчатой пирамидой и должен он сейчас сойтись в смертельной схватке с Ламатрисом. Но он сейчас не думал об этом, душой его владело какое-то детское чувство, точно он летел в какую-то детскую сказку. И этот топот шестнадцати лошадиных копыт, шум колес, аллея факелов усиливали это детское сказочное чувство. Ах, как шумели колеса колесницы, ах, как скакали, почти небесные, кони, ах, как хотелось вот так скакать и скакать и, поднявшись в небо, мимо звезд, мимо черных дыр, мимо галактик, подскакать к крыльцу Творца и крикнуть: «Ах, как мне надоели все эти тамошние фараоны, гуроны, вся эта интеллектуальная мелюзга и прочие пузыри. Поведай мне другую тайну и брось меня в другую бездну». Но, увы! Мечты, мечты, как скоро сгорают ваши крылья в холодном огне обывательского мира.
Колесница уже подлетела к пирамиде Озириса; глянув в даль, Дени увидел бесчисленное количество огней и бесчисленное количество людей. Народ стекся, чтобы воочию увидеть свою судьбу. Проскочили пирамиду Озириса, проскочили ступенчатую пирамиду. Колесница развернулась по большой амплитуде и остановилась. Раб под уздцы рысью подвел к колеснице вороного коня Дени, которого он уже называл Бунчуком.
-Оставайся пока на колеснице, - сказал Царра, и коротко объяснив, как он должен дальше действовать, сошел с колесницы и направился к пирамиде. В двух углах пирамиды, на ступеньках, точно пчелы на сотах, стояли придворные фараонов обоих царств. В свете факелов заметно выделялась группа жрецов из Древнего царства, бритая команда в белых одеждах во главе с Имхотепом. Впереди придворных стояли царицы и принцессы. На самом верху пирамиды были воздвигнуты два трона, за тронами горели факелы. Стояла мертвая тишина, только огни бесчисленных факелов, горящих в руках народа, стоящего в степи перед пирамидами, шептались друг с другом. Да, это была великая минута, величайшая! Вот сейчас решалось: Быть или не быть! Древнему царству, живущему со своими страстями, печалями и муками три тысячи лет.
О, как много теряли служители Древнего царства. И больше всех терял фараон Тутмоз, любитель кубинских сигар, он терял царство и корону, а это больше самой жизни. И верховный жрец Имхотеп тоже терял много: в Новом царстве у фараона Ах-Тутмоза он будет, разве что простым гадальщиком на улице. Много теряет и принцесса Анси-Ра, но ей достается Ламатрис и положение уважаемой дамы в Новом царстве. Но все-таки это меньше, гораздо меньше, чем быть принцессой в Древнем царстве. «А вдруг, я выиграю, - подумал Дени. - О нет! За бездну миль от планеты Земля, тоже замученный тиранами-однополушарниками, быть причиной сохранения тирании - о нет! о нет! Я хотел узнать, есть ли нам братья во Вселенной, и вот я узнал, они есть. И этого достаточно. Мне достаточно. Я исчерпал свои мечты. Руби Ламатрис, моя шашка не преградит путь твоему мечу, если бы я и мог это сделать. Пусть иссякнет Древнее царство - страна рабов. Где нет свободы, там нет и Бога. Руби! Дай Древнему царству истинного Бога, Ламатрис. И пусть этот лысый дьявол Имхотеп сегодня в отчаянии царапает свой огромный череп», - зло добавил он. Но хоть он был логичен и даже искренен, он не был до конца убежден, что поступит правильно, если без сопротивления, жертвуя собой, во имя великой идеи, отдаст победу Ламатрису, не сделав все, что обязан сделать воин против воина. У этих мыслей не было еще прочных корней в сердце. Но сомнение было посеяно, а сомневающийся плохой воин.
И вот возгласила труба!
И там, вдали, в факельной аллее, появилась скачущая колесница. Она приближалась скоро. Она проскочила пирамиду Озириса, доскакала до ступенчатой пирамиды и остановилась. И с нее сошел (Дени сразу узнал его) фараон Ах-Тутмоз, не спеша, поднялся к придворным и встал впереди их. И опять было непонятно Дени, почему он, Ах-Тутмоз, великий фараон могучего царства, возится с этим бронзовым царством, участвует в этом детском спектакле. Когда мог бы, как булавкой бабочку, одним лучом лазера проткнуть и фараона Тутмоза, и Имхотепа, и прочих, прочих. Он вздохнул. «И еще в этом спектакле играет, очевидно, не последнюю роль и Царра, - а это уже тайна за семью печатями», - добавил Даймон.
И вот возгласила труба!
И вдали, в аллее факелов, показалась колесница. Белая четверка в огне факелов напоминала белых лебедей, разбежавшихся для полета. Как буря приближалась эта колесница, доскакала до ступенчатой пирамиды, кони вздыбились, заржали, и колесница остановилась. Над полем, над пирамидами и как показалось Дени, над всем миром пролетел громовой возглас народа: «Озирис!!! Озирис!!! Озирис!!!» И народ пал в прах. Это был фараон Тутмоз собственной грозной персоной. Он медленно сошел с колесницы и медленно направился к ступенькам пирамиды.
Все замерло, народ лежал в прахе. Фараон Тутмоз, в золотом плаще и в высоком головном уборе, медленно восходил по ступенькам наверх, туда, на вершину пирамиды, где стояли троны.
И тут заговорил Даймон.
«Какой актер! Какая походка! Какое величие! - восхитился Даймон Тутмозом. - Неужели он верит, что восходит к Озирису? Вряд ли. Нет, все-таки верит. Кабы не верил, откуда он зачерпнул бы столько величия. Верит. Ибо надо сначала загипнотизировать себя, чтобы потом загипнотизировать вот этот народ, который там внизу валяется в прахе. Один Имхотеп, лысый дьявол, ни во что не верит - ни в Озириса, ни в Тутмоза, ни тем более в этот народ, повергшийся в прах. Стоит с улыбкой Моны Лизы и думает свои думы. А Тутмоз восходит и восходит на вершину. Какая походка! Какое величие! Какой талант! А ведь все дело в таланте, в масштабе таланта. А у Тутмоза есть талант. Есть. Молодец! Матери его черт, как говорят хохлы. А впрочем, что-то есть во всем этом, - продолжал Даймон. - Пожить бы такой жизнью хоть год один, а там можно было б, не жалея ни о чем, укатить в трубу вечности».
Даймон уже слегка подразнивал Дени. «Вот разбойник, из какой корзины он берет все эти слова», - улыбаясь в сердце, подумал он о Даймоне. Дени наблюдал восхождение Тутмоза, слушал Даймона и следил за центральным полем своего сознания, на котором горел огромный костер его собственных мыслей. Его великое решение было готово, прежде разорванно, хаотично летавшие мысли соединились в одну ясную цепь. Когда он наблюдал восхождение Тутмоза и оглянулся на валяющийся в прахе народ. Он думал: «Не хорошо человеку требовать много даров от Бога. Разве бог не наградил меня великим даром, он дал мне походить по трем планетам своей Вселенной. Мне достаточно. Я исчерпал свои мечты. Благодарю тебя, Господи. Вернуться на Землю? Но что бы я делал там после такого путешествия, после всего увиденного? Да и как теперь я мог бы вернуться, ведь для этого надо победить Ламатриса. А я не хочу его побеждать, если бы и мог. А если бы я захотел и чудом победил  его, чего достиг бы я? Я вернулся бы в протекшие века, в бронзовое царство. Возможно, принцесса Анси-Ра подарила бы мне сына, а царству правителя. Но ведь он был бы рабом: кто правит рабами, сам раб, хотя называется и господином. А Бог создал человека свободным. И кто закабаляет человека, закабаляет Бога в человеке. Разве не твердили целые века чеченцы: раб убивает в своем сердце Бога. Быть рабом, значит быть безбожником. И разве не поэтому были чеченцы самым ненавистным племенем для всех диктаторов планеты Земля. Победив Ламатриса, я оставляю в цепях и  кандалах триста миллионов людей, отдав ему победу, делаю их свободными. Господи, я не знаю, чего ты хочешь от меня, пути твои неисповедимы. Но я знаю одно, что тот, кто служит свободе, служит тебе. Прости мне мое великое решение. И спасибо тебе за дар, ты показал мне еще два дома моих братьев во Вселенной. Во имя твое я принял это великое решение, и пусть во имя твое триста миллионов людей Древнего царства сегодня станут свободными, и пусть далее о них заботится великий фараон Нового царства, творец свободы, Ах-Тутмоз. Во имя твое и для свободы людей я сегодня отдаю победу мечу Ламатриса».
Все эти мысли огромным костром горели на поле его сознания, пока он стоял на колеснице и наблюдал восходящего на пирамиду фараона Тутмоза.
Но, наконец, фараон Тутмоз ступил на последнюю ступень, он поднялся, повернулся и остался стоять.
И вот возгласила труба!
От толпы придворных отделился фараон Ах-Тутмоз и стал подниматься наверх, туда, где стоял уже фараон Тутмоз. Он шел быстро, ему незачем было рисовать свое величие перед народом, он и так был велик своим талантом, своим демократизмом, своей любовью и состраданием к ближнему, да и ко всему живому. Простой и неутомимый сотрудник Бога во Вселенной не нуждался в понте и показухе. Как Дени теперь жалел, что так мало пришлось ему говорить и беседовать с Ах-Тутмозом, находиться в его обществе. Но он успел и за это короткое время полюбить его, он не любил только диктаторов, ведь он принадлежал племени чеченскому, этим фанатикам свободы. «Прощай, великий фараон. Сегодня я сделаю для тебя все, что могу сделать. Сегодня вечный двигатель - время, как и твой вечный двигатель, заработает в пользу тебя», - мысленно сказал Дени фараону Ах-Тутмозу.
Фараон Ах-Тутмоз поднялся наверх, повернулся и встал рядом с фараоном Тутмозом. Потом оба фараона сели на троны. Царра вернулся и поднялся на колесницу, он не сказал ни слова, даже не посмотрел на Дени. У другого угла пирамиды стояла колесница с Ламатрисом в кузове, а рядом с ней белый конь, подведенный для него.
И вот возгласила труба!
Дени сошел с колесницы, сел на коня и шагом поехал навстречу Ламатрису. Рыцари должны были приветствовать друг друга, таков был ритуал. Они съехались на середине. Ламатрис извлек меч, приставил его к лицу, лезвием к Дени. Дени, который был под властью твердо принятого решения, дружелюбно смотрел на Ламатриса и забыл извлечь шашку и приставить ее к лицу. Насмешливая улыбка пробежала по лицу Ламатриса. Но еще Дени не понял значение улыбки, как Ламатрис рассмеялся, презрительно скривив губы. Дени вздрогнул, он понял свою оплошность, вырвал шашку и приставил к лицу. Но и тут допустил ошибку: он приставил шашку к лицу не лезвием к Ламатрису, а плашмя. Тут Ламатрис откровенно расхохотался. В его смехе Дени почудились слова: против кого ты вышел, пузырь? О, Ламатрис имел право на такие слова, он был воин не только по духу, но и по подготовке, да еще был в полтора раз крупнее Дени, и плюс как говорил Царра, он без памяти был влюблен в принцессу Анси-Ра. Так что все карты были ему в руки.
Молния прожгла Дени, когда он увидел смеющегося над ним Ламатриса, и весь огонь этой молнии, собравшийся в плотный шар, вмиг сжег в его сердце те высокие мысли, которыми он жил в эти дни, которые возвышали его жертвенность ради еще одной свободы во Вселенной. Черный огонь гнева сжег и тот голос глубин мирового духа, который часто приходил к нему в эти дни: кто делает людей свободными, тот и есть сын Божий, а прочие - сыны дьявола и пустоты. Все было сожжено черным огнем гнева.
«Как!!! - взрывалось его сердце, когда он развернул коня и скакал на исходные позиции, а потом ждал последнего звука трубы, - меня презреньем награждать! Меня! Я хотел, Ламатрис, подарить тебе победу, теперь тебе придется добыть ее своим мечом!»
Луч восходящего Озириса пал на вершину пирамиды.
И вот возгласила труба!
Дени и Ламатрис бросились навстречу друг  другу. Они несли друг другу самый высокий дар, которым может наградить мужчина мужчину во Вселенной - Смерть!
Ламатрис несся на Дени, великий и могучий, в багровом плаще, как крыло зари. Но и Дени несся… нет, это уже был не Дени, а восставший в его сердце дед его Алларх, отважный воин непобедимой Дикой дивизии.
С дистанции десяти-пятнадцати скоков коня, Дени перебросил шашку (он был и левша и правша) в левую руку и направил коня вправо. Он заметил, что Ламатрис растерялся, но тут же попытался исправить рисунок поединка, нарушенный Дени. Почувствовав, что конь его не успевает, он перебросил меч в левую руку, но только поднять его не успел, время сработало против Ламатриса. И Дени… о нет, о нет, не Дени, а дед его Алларх, отважный воин непобедимой Дикой дивизии, опустил шашку на широкую грудь Ламатриса.
Дени осадил коня через десяток скоков и развернул его. Он увидел следующую картину: конь Ламатриса несся дальше, а сам он, выронив меч, весь откинувшись назад, нелепо взмахивая руками, сбивался с седла и еще через несколько скоков лошади навзничь, тяжело упал на Изиду. Дени не слышал тот громовой крик народа: «Озирис! Озирис! Озирис!» венчающий победу Древнего царства, не слышал следом за криком народа взорвавшиеся звуки сотен труб. Он подскакал, соскочил к Ламатрису. Тот лежал, широко раскинув свои могучие члены, грудь его была рассечена и из глубокой раны текла алая кровь на багровый плащ. Дени отбросил шашку, опустился на колено и поднял голову Ламатриса. Голубые глаза совсем не грозно, а по-детски кротко и доверчиво смотрели в небо, и бледная тень смерти медленно затягивала мужественные и прекрасные черты воина. Куда-то упало сердце Дени и потом всплыло, разум его прояснился. Он осознал, что этот человек, прекрасный и мужественный, пал от его руки, погиб от руки человека с далекой, неведомой ему, планеты. Но почему, почему так подвела мировая судьба? Почему? За что я наказан Творцом? Этот неясный, ощущаемый только интуицией, вопрос встал в его душе.
Дальше Дени мало сознавал внешний мир, он все видел сквозь как будто тусклое стекло и совсем не слышал, как это ни странно, внешних звуков. Он видел, что отброшенную им шашку, влагают ему в ножны, что к нему подъехала колесница, а на колеснице за спиной возничего стоит принцесса Анси-Ра, что его возводят на эту колесницу и ставят рядом с принцессой, и что он инстинктивно ухватывается за стойку, и колесница скачет. Куда и зачем она скачет, ему нет никакого дела, как нет дела и до принцессы, стоящей рядом, и вопрос, почему она рядом с ним, не возникает в его уме. Внешний мир в своих красках застыл для него, а в звуках своих умер.
Город Ра уже знал о победе рыцаря Древнего царства, народ встречал колесницу возгласами - «Озирис! Озирис! Озирис!»  Но Дени не слышал эти крики. И тогда, когда колесница подкатила к дворцу принцессы,  и когда его посадили в паланкин, внесли во дворец, а потом в золотую комнату принцессы и посадили в широкое кресло, он никак не среагировал на внешние действия.
Ум его был в бездействии, думала только душа и думала какие-то первобытные мысли, те мысли, которые она зачерпнула из души бога, когда она еще была его частичкой. Он долго сидел в этой позе, с опущенной на грудь головой, очень долго. Озирис дошагал до самой вершины неба, потом прошел и вторую половину неба, а он все сидел и наблюдал свою душу, перебиравшую корни бытия. Давно рабы принесли золотой столик, уставленный напитками, и бесшумно удалились, он не заметил и этого, давно вокруг дворца шумела и кричала: «Озирис! Озирис! Озирис!» толпа, он не слышал и этот шум. Но он все-таки был жив и, наконец, очнулся, ум начал свою работу, а воображение свою. И он увидел красивого человека с рассеченной грудью, лежавшего, раскинув могучие члены, и себя, стоявшего на коленях, наблюдая, как тень смерти затягивает мужественные черты. В мгновенном озарении увидел он всю дорогу от Аргунского ущелья по день сегодняшний. И вопрос: почему я оказался на этой дороге, почему пал от моей руки человек на другой планете, никогда не знавший ни меня, ни планету Земля, встал сам собой, и с этим вопросом он обращался к своему Творцу. Разве я мало наделал ошибок под родными небесами, и вот теперь, под чужими. Или нет чужих небес и все небеса родные человеку? Не было ответа, Бог не отвечает на вопросы человека, это человек должен отвечать на вопросы Бога.
Он заметил столик с напитками, взял золотую кружку и осушил ее. Но жажда была велика, он дважды налил из графина, и дважды жадно осушил кружку.
Пришли первые сумерки. Теперь он ясно обратил внимание на шум толпы за окнами, на возгласы: «Озирис!»  на несмолкаемый барабан, на какой-то шорох, точно множество волокуш тянули по траве, на огни факелов, чьи тени, влетая в окна и извиваясь, как змеи, рисовали на стенах разные фигуры. «А,- сообразил он, - ведь они празднуют победу, их рыцарь победил на турнире. Да, их рыцарь, то есть я, - он грустно усмехнулся. - Древнее царство будет жить, может быть, еще три тысячи лет».
И вновь перед внутренним оком пронеслись все дороги от Аргунского ущелья через Эльтусси, Изиду, Новое царство и вот Древнее царство. И все лица пронеслись. Да что там дороги и лица, все образы и мысли, которые он думал на этих дорогах, и те пронеслись. И вопрос: Почему? Почему? Почему? По-прежнему был обращен к Богу и по-прежнему от него не было ответа. И опять впал он в прежнее состояние: видя, не видя, и слыша, не слыша. Вдруг он увидел перед собой женщину в длинном, до пят, белом платье, с распущенными волосами. Он, не узнавая, смотрел на нее, как на видение.
Женщина все стояла, не уходила, все смотрела на него. Он узнал ее, это была принцесса Анси-Ра. Но куда подевались ее гордость и надменность, от них не было и следа, принцесса стояла перед ним простая, покорная и вместе с тем величественная. Вряд ли Даймон сказал бы о ней: чудовище из рая. Только необъятные черно-зеркальные глаза могли еще смутить и насторожить. Анси-Ра стояла, а он сидел, смотрел на нее и молчал. «Ах да, - вдруг вспомнил он, - ведь я теперь, как будто, муж этой женщине, таковы были объявленные правила кровавой игры. Но нет, - вспыхнул в нем гнев, - каковы бы ни были ваши правила, есть правила и у меня, я подарил вам царство, но не собираюсь дарить вам себя, довольствуйтесь царством, господа варвары. Ты принцесса, спора нет, прекрасная женщина, но ведь твой отец, фараон Тутмоз, повелитель рабов. А я тиранов не люблю». Он все сидел, принцесса все стояла. Кажется, она поняла, нет, не ход его мыслей, а что мысли его не о ней, что он думает что-то другое. Черно-зеркальные необъятные глаза вспыхнули черным огнем, надменная гордость вернулась на ее царственное лицо. Но это продолжалось лишь несколько мгновений. Она снова приняла покорное выражение и продолжала стоять. Потом пристально посмотрела на него, подвинулась к нему и сняла папаху с его головы и почему-то снова надела. Он не сделал ни одного движения. Принцесса нагнулась, продела руки ему под мышки, подняла и поставила его на ноги. Сила ее рук удивила Дени. И опять он не сделал никакого движения. А принцесса пристально глядела ему в глаза своими очами-омутами. Потом она цепко взялась за газыри и, отступая назад, повела его за собой. Куда она ведет и зачем, откуда он знал, ему не было даже любопытно. А за стенами дворца, особенно со стороны парка бушевал народ, изредка оглушительно бросая в небо: «Озирис!» И бронзовые тени факельных огней, влетая в окна, метались по стенам. Принцесса все отступала, и по-прежнему цепко держа за газыри, вела Дени за собой. Они прошли одну залу, вторую, вошли в мраморный зал с большим бассейном посередине, он увидел его через ее плечо. Принцесса все отступала и вела Дени. Они дошли до самого края бассейна и остановились, принцесса оглянулась назад, он не сделал никакого движения.
Черно-зеркальные глаза вновь вспыхнули черным огнем, она еще цепче ухватилась за газыри и резко откинулась назад, увлекая за собой Дени. Они упали в бассейн и пошли на дно. Принцесса по-прежнему цепко, как кошка, держалась за газыри. Они достигли дна. Черно-зеркальные глаза, как два черных солнца, жгли его лицо сквозь толщу воды. Он не делал никаких движений. Вдруг принцесса резко оттолкнула его, всплыла наверх и вышла из воды. И Дени вылез вслед за ней. Они стояли друг против друга, вода ручьями стекала с их одежд. Сквозь мокрое прилипшее к телу платье инфернально змеились роскошные формы принцессы. Анси-Ра резким толчком обеих рук снова сбросила Дени в бассейн. Он поднялся по лестнице и остановился против принцессы. С папахи, с черкески и даже с шашки, которая все еще была на его поясе, ручьями текла вода. Анси-Ра минуту вглядывалась в его лицо, как будто хотела постичь его, прочесть письмена его души. Вдруг, губы ее презрительно скривились, она небрежно, но сильно, уже не двумя руками, а одной, как бы отбрасывая от себя никчемную вещь, столкнула его снова в бассейн и медленно пошла из залы.
Дени прочитал на лице принцессы презренье к себе, и снова в его сердце вспыхнула та же молния гнева, которая сожгла все дружеские мосты между ним и Ламатрисом, когда тот утром на ристалище тоже наградил его презреньем. Утром на растилище, оскорбленный презреньем Ламатриса, из сердца его восстал дед Алларх, отважный воин непобедимой Дикой дивизии, а теперь, когда презреньем наградила его принцесса, из дальней пещеры его сердца выбежал лохматый его предок с берцовой костью в руке, за ужином им съеденного врага.
Прыжком дельфина выскочил Дени из бассейна, принцесса оглянулась, заметила его дикость и бросилась бежать. В два прыжка настиг ее Дени… настиг, накрыл и придушил, как коршун куропатку.
Через два часа Анси-Ра стояла у распахнутого высокого окна своей спальни, а Дени с широкой золотой кровати принцессы изумленно наблюдал за ее действиями: «Что делает это чудовище из рая? Ах ты, террористка!» - кричал он в сердце. За окном, по-прежнему, буйствовала многотысячная толпа с факелами, вскрикивая: «Озирис! Озирис! Озирис!» А Анси-Ра штучно выбрасывала в окно, в эту кипящую толпу, его одежду. Сначала она выбросила его сапоги, потом штаны, потом рубашку, черкеску и следом за ними папаху. «Ах ты… что она делает? Ах, да, ведь она этими действиями объясняет толпе, что я сокрушен ею от пят до головы. Ах ты, террористка!», - летело в его голове. Затем Анси-Ра сняла через голову свое платье и туда же, в кипящую толпу,  выбросила и его. И осталась стоять в костюме Евы, вся озаряемая огнем факелов. Толпа при прежних подарках восклицавшая оглушительно: «Озирис! Озирис! Озирис!» При последнем подарке - платье принцессы - взревела необъятным зверем: «Тутмоз!!! Тутмоз!!! Тутмоз!!!»
Как показалось Дени, под давлением этого крика с неба, как листья с дерева, осыпались звезды.
«Толпа приветствует будущего наследника престола. Я полонен от пят до головы. Ах ты, разбойница. Я покажу тебе полон», - продолжал он возмущаться, созерцая  принцессу и ее действия.
Принцесса еще долго стояла у окна, выставив толпе на созерцание великолепие своего нагого тела. А толпа ревела: «Тутмоз! Тутмоз! Анси! Анси!»         

Он проснулся лишь к обеду, с хрустом потянулся и снова расслабился, и тут Даймон сказал: «Тело ее было буйно, как тысячи стрел, летящих во врагов, и тело ее было целебно, как тысяча теплых морских волн, обнимающих мягкий прибрежный песок».
Дени с улыбкой послушал Даймона. «Ах, разбойник!» - сказал он и ему.
Рабы искупали его, принесли одежду, не ту, которая эта террористка выбросила в окно толпе, но точно такую же. «Проворные портные у принцессы, скоро пошили», - подумал он. Он оделся; рабы гнулись, кланялись и приглашали его куда-то. Он последовал за ними. Пройдя несколько коридоров, рабы остановились и распахнули высокую дверь. Дени вошел, это была столовая: во главе длинного стола сидел фараон Тутмоз и царица Ра-Анси, справа от них ниже сидела принцесса Анси-Ра, Имхотеп сел рядом с Дени. Тутмоз сказал что-то, и к величайшему удивлению Дени, Имхотеп нормальным чеченским языком перевел:
-Фараон говорит, что ты спас от гибели Древнее царство и что он тебя усыновляет, и что отныне ты второй в его царстве.
-Переведи фараону, - сказал Дени, - что я по воле Озириса победил рыцаря Нового царства, что царство его теперь будет жить, и спроси: могу ли я, если этого потребует мой отец фараон Ташкбатур, покинуть его царство и вернуться на свою планету?
Имхотеп перевел слова Дени фараону, а затем перевел слова фараона Дени:
-Фараон говорит, что воля его брата, отца твоего фараона Ташкбатура, для него священна.
Дени благодарно нагнул голову и мысленно в адрес Имхотепа сказал: «Ах, чтоб у тебя на голове вырос кактус, лысый дьявол. Ты, наверное, доподлинно знаешь, что никакой я не сын фараона, что никогда у меня не было отца по имени Ташкбатур. Это ты со своим дружком Царрой, который куда-то сбежал или уже укатил, все так подвел и сделал меня посмешищем. Но ничего, я постараюсь посмеяться последним. И чеченскому языку тоже он тебя научил».
Трапеза у фараона была отличная, над столом носились «гуси-лебеди», то есть все время подавали птицу и великолепное густое коричневое пиво в золотых кружках. Окончив трапезу, в другом зале фараон надел на шею Дени большую золотую медаль на толстой цепи, знак власти. После этой церемонии он и принцесса на колеснице долго скакали по улицам Ра. Народ всюду при виде белой колесницы, валился в прах с возгласами: «Озирис! Тутмоз! Анси!»
И восемь ночей вокруг дворца принцессы шумела, буйствовала и плясала толпа при свете тысячи факелов.

И зажил Дени полуфараонской жизнью, внешне полуфараонской, а внутри на душе лежала печаль. Поговорить было не с кем. Никто ни бельмеса  не знал из его языка, как и он из их языка. Один Имхотеп знал чеченский и, наверное, русский, но он его не видел с того приемного дня у фараона. Конечно, он мог бы как-то объясниться и пригласить Имхотепа, но он не любил его, именно его, и все более убеждался, что именно его, Имхотепа, кознями оказался он в бронзовом веке. А больше говорить было не с кем, и ни одной книги.
Принцесса умела только гладить его по щеке и повторять: «Утти сати аммати». А что это означало, он не знал. Иногда с легким раздражением на ее ласки он не сдерживался и говорил: «Хорошо, хорошо, утти, утти, только уйди, уйди, уйди подальше, к нильским крокодилам. И хорошо было бы, если бы они тебя съели». Однажды на ее это вечное «Утти сати аммати», он, вдруг вспомнив фразу, которую говорил Ламатрис, вскинул руку и проговорил: «Эмс ту сакс». Принцесса посмотрела на него удивленно своими необъятными темно-зеркальными глазами и звонко рассмеялась. А потом, как и он, вскинула руку и повторила: «Эмс ту сакс», и стала быстро, быстро говорить. Дени понял, что она думает, что он знает язык, и только притворялся, что не знает. Он жестами и на своем языке убеждал ее, что больше ничего не знает. Она долго не верила, смеялась и требовала поговорить с ней. А потом обиделась и ушла. А он, оставшись один, стал ходить и думать, думать, думать, сознание его развернуло необъятный веер воображения. Все дороги его жизни отпечатались на этом веере. Он стремительно перебрал их все. И симпатичнее всех дорог была та дорога, которую он провел в Новом царстве. Он остановился на образе Ах-Тутмоза и долго созерцал его. «Подвел, подвел я тебя, великий фараон, - говорил он. - Ты соткал цивилизацию без излишеств, выбрал срединный путь, отказался от темного пути Древнего царства и от рискованного пути Эльтусси, построившей высочайшую цивилизацию, отважно развязывая глубинные узлы материи. Ты взял у природы то, что зримо лежит на ее поверхности, что наглядно указал Бог. Придал дарам природы должный порядок и подарил гражданам своего царства чистую цивилизацию и безопасную жизнь. Это же ты хотел подарить и Древнему царству. Но ты, великий фараон, допустил одну ошибку, ты не раскуривал кубинские сигары, как фараон Тутмоз, с этим межзвездным праздным гулякой Царрой. Вот поэтому сорвалась твоя последняя мечта, великий фараон. А я тут пешка или затычка в руках этого авантюриста». Это он впервые так обругал Царру. В нем начал бушевать гнев. Но тут на четвереньках вполз раб и подал Дени два свитка. Он взял, развернул один и прочитал: «Так решил Озирис. Я твой друг. Фараон Ах-Тутмоз». Дени улыбался и десятки раз перечитал короткое послание великого фараона. Он развернул второй свиток и прочитал: «Истина сжигает даже брахманов. Друг твой Царра».
-Дубина, - проговорил Дени. - Чего он тут городит? Он думает, что если может прошвырнуться от звезды до звезды, то истина у него за пазухой. Видали мы таких танцоров.
В это время вернулась принцесса, она посмотрела на свитки в его руках и повелительно протянула к нему руку, требуя свитки. Дени удивленно посмотрел на нее, его удивил этот повелительный жест. «Ах, вот оно что, она повелевает, значит, я не второй человек в царстве, как объявил мне фараон, а это у них была только игра». Он смотрел на принцессу, она, по-прежнему, повелевала. Его охватило бешенство, сто тысяч мыслей сбежались в одну точку, взорвались и затмили его разум.
-Ах ты!.. - он вырвал шашку. Принцесса взвизгнула и быстрее страуса выбежала из комнаты. Он бросился за ней и, несомненно, зарубил бы ее, если бы догнал. Но у принцессы был звериный инстинкт: выбежав из комнаты, она не побежала в дальние покои, а юркнула за портьеру и затаилась. Он пробежал все комнаты и, не найдя ее, вернулся, бросился навзничь на кровать и лежал, все еще сжимая шашку в руке и тяжело дыша. Постепенно успокоился и начал смеяться над собой. Потом с грустью повторил мольеровское: «Ты этого хотел, Жорж Данден, когда так страстно рвался в небеса в поисках собратьев во Вселенной? Вот ты и получил свои мечты, миллионы рабов и страстную кобылицу принцессу».
Тут вмешался Даймон: «Тело ее было буйно, как тысячи стрел, летящих во врагов, и тело ее было целебно, как тысячи теплых морских волн, бегущих на мягкий прибрежный песок», - сказал он. Дени (и это в первый раз) не стал жаловать и Даймона. «И ты такая же дубина и свинья, как этот шпион и авантюрист Царра», - сказал он ему. Даймон вздохнул и ответил: «Понимаю, нет у тебя настроения. Но мне нравится Древнее царство, все тут просто и ясно, никаких хитросплетений и выкрутасов! Я господин, ты раб, ты господин, я раб. Простая понятная формула. А там у нас эти  вечные споры о свободе воли и прочей чепухе. А какая экология тут, брат, ни нефти, ни выхлопных газов. Дыши и живи».

Он поднял брошенные им свитки, послание Царры отбросил, послание Ах-Тутмоза перечел несколько раз. «Да, великий фараон, так решил Озирис, и так решила моя глупость», - подумал он. И тут вспомнил чеченское поверье: джины при ушибах восклицают: «Айс сайн, айс сайн» (сам себе, сам себе). «Вот именно, сам себе», - повторил он. И тут же под натиском одной вдруг вспыхнувшей мысли, скорым шагом вышел на парадный подъезд. К нему бросились воины и опустились на колени. Он потребовал коня, нарисовав его в воздухе и показав руками, как он топает. Несколько человек побежали и ему привели его вороного. Он вскочил в седло и поскакал. Он скакал в сторону пирамиды Озириса, к мосту, соединяющему два царства. За ним скакала на колеснице принцесса, но он не знал этого, ибо не оглядывался, вся душа его была уже в Новом царстве у Ах-Тутмоза. Добрый конь подбирал под себя дорогу, и он приближался к цели быстрее птицы. Вот и мост. Он подскакал. И захохотал: мост был далеко вглубь разобран со стороны Древнего царства. «Бронзовые, однако, не дураки, наверное, этот лысый дьявол Имхотеп, который знает, несомненно, все про меня, посоветовал. Но ведь я умею плавать. Нет, не то. Проскакать мост верхом на коне, явиться в Новое царство рыцарем, куда ни шло, а явиться мокрой курицей, с прилипшей к телу одеждой - это не для меня», - летело в его голове. Когда он, сдерживая коня, жадно смотрел на тот берег, сзади послышался грохот колесницы, он оглянулся. Колесница принцессы объехала его, как бы отсекая от берега, и остановилась. Принцесса сошла и смотрела на него своими необъятными темно-зеркальными глазами. Он двинул коня на нее с одной мыслью - затоптать ее. Но топтать женщину конем, это было не для него. «Я задушу ее руками», - мелькнула мысль. Он сошел с коня и двинулся к ней. Она видела его дикость и ловко отступала и уклонялась от него, уходила от всех его движений. Но, видно, поняла, что он не отступит. Вдруг принцесса  бросилась к нему, крепко обняла за колени и зарыдала. Но как душить рыдающую женщину? Как? Он сдался. «Ну, так ешь меня, ешь с потрохами своего пленника, чудовище из рая», - прошептал он и покорно взошел на колесницу.

Чтобы не тосковать в Древнем царстве, в бронзовом, как называл его Дени, надо было не знать того, что он знал, не иметь эту энергию мысли, которая всегда билась в нем, словом, нужно было загасить все поле сознания и упасть глубоко, глубоко вниз. Но как мог он понизить себя, это было невозможно сделать, оставаясь самим собой.
 Он тосковал. Порой его грудь залегала почти неподъемная тоска и часами лежала на сердце сырой осенней тучей. В такие минуты, очевидно, пугаясь его тяжелого взгляда, принцесса призывала танцовщиц, и они плясали перед ним, повязывая в узлы и снова распутывая свои долгие гибкие бронзовые тела. Для него почти каждый день устраивали охоту на антилоп и других зверей. Иногда он увлекался этой забавой. Днем еще можно было забыться разными забавами, но приходила ночь, бесконечным веером развертывалось воображение и бежали, и бежали прошлые дороги. И это невозможно было убить в себе. Однажды под вечер, гуляя в парке, он подошел к статуе Озириса и стал перед ним, вспомнил перевод надписи: «Я тот, кто встречает каждого, кто приходит в этот мир, и я тот, кто встречает каждого, кто выходит из этого мира. И это я - Озирис!»
-Да, да, это верно, - сказал Дени. - Но ты и тот, кто нормальных людей превращает в скоморохов. Меня, например, играючи превратил в скомороха.
Высказав Озирису обиду, он возвращался к себе и тут, выбежав из боковой аллеи, пали перед ним в прах восемь воинов с копьями. Восемь означало, что его зовет фараон. Он отправился вслед за ними, и когда вошел к фараону, остановился и потерял дар речи, и не мог ступить ногой: рядом с фараоном сидел Царра с сигарой во рту, закинув ногу на ногу, и с улыбкой смотрел на него. Ноги не шли дальше, более того, он забыл приветствовать фараона. Увидев его состояние, Царра встал и подошел к нему.
-У тебя бравый вид, - сказал он, вынимая сигару изо рта.
-Когда мы отсюда едем? - сказал Дени, не отвечая ему.
-Куда спешить, я хочу хоть недельку пожить здесь, - сказал Царра.
-Ты живи здесь хоть семьсот недель, а меня отправь. Скажи фараону, что такова воля Озириса и желание (тут Дени криво усмехнулся) моего отца фараона Ташкбатура. Он не станет возражать.
-А как быть с принцессой?
-У нее теперь свое бытие. Пузо принцессы небольшой скифский курган. Молю Бога, чтобы родилась девочка, - грубо ответил Дени.
-Озирис не внял твоим молитвам, Имхотеп говорит, что принцесса родит мальчика, - сказал Царра. - Так что под скифским курганом принцессы буйствует будущий правитель Древнего царства.
-Тем более, двум чеченцам нечего делать в бронзовом царстве, это будет слишком. Так, когда мы едем отсюда?
-Дай мне хоть недельку, я люблю с Тутмозом…
         -Дымить кубинскими сигарами, - прервал Дени.
-И сигарами дымить, и о том, и о сем калякать, - сказал Царра. - Чего мы тут, приветствуй фараона и присоединяйся к беседе.

У фараона пробыли около часа, а когда вышли от него и шли к дворцу принцессы, Дени спросил:
-Ты был там, на Земле?
-Был.
-И как, что там?
-На Земле, как на Земле, - улыбаясь, ответил Царра.
-Воюют?
-Кто воюет, а кто готовится к войне, - засмеялся Царра.
-Понятно, значит, там, по-прежнему, прекрасно.
-Да, прекрасно, - сказал Царра.
-Ах-Тутмоз не доволен мной, знаю, ведь я оставил в рабстве миллионы людей.
-Он прислал тебе депешу, и там все ясно сказано.
-Другого я и не ожидал от него. И ты тоже прислал депешу: «Истина сжигает даже брахманов».
-Это сказано в Ведах.
-Так значит, не искать истину?
-Почему, есть много людей, которые хотят сгореть в ее пламени.
-Пусть истина остается за горами. Пунитаки не приехала с тобой?
-Нет.
-Как Зизи там, О-Токи?
- Как всегда, радуются жизни.
-А как живет О-Тоси?
-О-Тоси грустит и никто не знает, почему. А знаешь, что сказала в твой адрес Дульсинея?
-Что?
-Варвару варварское.
-Она знает про Анси-Ра?
-Если знает ее сестра, то, как может не знать она.
Анси-Ра встретила Царру, как родного. Они поговорили. Когда остались одни, Дени снова спросил:
-Так, когда мы едем отсюда?
-Дней через восемь-десять, - ответил Царра.
-Тогда объяви принцессе волю Озириса, и она примет покорно.
-Объявлю, объявлю, не беспокойся, - сказал Царра.
И Царра как сказал, так и сделал, он объявил принцессе дня за три до отъезда. Целый день Дени слышал плач из ее спальни, но вечером она вышла к нему спокойная и величественная и глубоко поклонилась.
Наступил день отъезда. Провожал весь двор, все сановники и все жрецы. Фараон торжественно вручил Дени золотой скипетр со словами: «Я посылаю этот скипетр моему брату и твоему отцу фараону Ташкбатуру».
Имхотеп объявил Дени, что он всегда будет под покровительством Озириса. «Ах, чтоб тебе, лысый дьявол»… - полетело по полям сознания.
Весь двор, провожая их, вышел на ступени дворца. Народ на площади пал в прах, восклицая: «Озирис! Озирис! Озирис!»
И вот возгласила труба!
Подкатили колесницы. Принцесса Анси-Ра глубоко поклонилась Дени. Но чувство тревоги не покидало Дени, он как будто боялся, что вот- вот отложат отъезд. Будь его воля, он тут же вскочил бы в колесницу и поскакал. Но у фараонов долгие церемонии.
И вот возгласила труба!
Царра и Дени взошли на колесницу фараона Тутмоза, в которую были заложены его белые кони-лебеди. И все еще не было уверенности у Дени, что поскачут, наконец, кони-лебеди.
И вот возгласила труба!
И полетела колесница фараона, увозя Дени и Царру. А за ней полетели еще с десяток колесниц. У, у, как спешило сердце, оно было далеко впереди колесницы. Но вот и пирамида Озириса, а вот и мост, а у моста единственная колесница из Нового царства. Они пересели в нее, и она поскакала по мосту. И Дени страшно боялся, что мост вот-вот обрушится - и прощай мечта! Но мост не рухнул, видно Озирис так решил. На той стороне Дени спрыгнул на ходу, не дожидаясь, пока колесница остановится. Он  глубоко вздохнул, повернулся лицом к Древнему царству и долго смотрел на ту сторону. Царра стоял рядом, не мешая его думам.
-Послушай, что значат слова: «Утти, сати, аммати»? - вдруг спросил Дени.
-О, это великие слова, - засмеялся Царра. - «Утти, сати, аммати» - значат: я тебя очень люблю.
-А, - произнес Дени и заразительно рассмеялся.
Сели в вертолет - летели целую вечность, как показалось Дени, хотя перелет взял не более часа. Прилетели в столицу Нового царства - Ра. О, как отличались две эти столицы друг от друга, хотя и стояли под одними именами. В Ра, столице Нового царства, никто перед другим не падал ниц, не валялся в прахе у ног господина, человек в человеке видел не волка и не прохожего, а товарища и брата.
Когда он принял ванну, переоделся в европейское платье и остановился перед зеркалом, сердце его кричало: «Свободен, свободен, свободен от бронзового царства, от бронзовых мозгов и от бронзовой принцессы». Из глубины, из царства зеркал на него смотрел нормальный джентльмен, с нормальным лицом.
-Слушай, - спросил Дени у этого джентльмена, - то, что случилось со мной, это был сон или это была явь?
Джентльмен, то есть его двойник, глядящий на него из глубины зеркала, подтвердил, что это была явь.
«Свободен!» - продолжало кричать сердце. И вдруг, под давлением веселой и свободной волны в сердце, он зажарил перед своим двойником в зеркале лезгинку. Он так вошел в огонь танца, что не заметил, как вошел Царра и с улыбкой на лице наблюдал его. И когда Дени вонзился перед зеркалом в последний раз и остановился, Царра вскричал:
-И кому этот гимн?
Дени оглянулся, засмеялся и ответил:
-Гимн этот был посвящен свободе.
-Неплохо, но сюрприз для тебя, к тебе твоя сестра Пунитаки.
Тут вошла Пунитаки, а Царра вышел. Ни слова не говоря, Дени упал перед Пунитаки на колени, стукнулся лбом об пол и застыл в этой позе.
-А, хитрец, ты хорошо знаешь: повинную голову меч не сечет. Вставай, вставай, не будет никакого наказания. Ты не знаешь, что я пережила из-за тебя, и никогда не узнаешь, - говорила Пунитаки. А Дени все лежал.
-Пусть твой меч не подчиняется этой наивной старине, секи мне голову, сестра моя Пунитаки, - говорил Дени.
Пунитаки села на корточки и гладила его по затылку. Ему послышалось, как будто она всхлипнула. «Но неужели. Неужели!». Он медленно поднял голову и посмотрел. О, чудо! Слеза ползла по щеке Пунитаки. Он уронил голову. О, ужас! О, чудо! Прекрасная женщина, дочь другой планеты, бегающей далеко, далеко от Земли, где-то в центре Галактики, плакала над его судьбой. О, зачем, зачем дальше жить, вот оно мгновение, когда надо перейти по великому мосту в вечность и навеки унести эти слезы.
-Вставай, вставай, глупый рыцарь, - проговорила Пунитаки и встала. Он тоже поднялся, но не мог сказать ни слова, теплый ком, застрявший в горле, преградил путь и словам, и слезам.
Вернулся Царра.
-Фараон приглашает тебя, Дени, - сказал он.
Фараон Ах-Тутмоз встретил Дени приветливо, ни разу не упомянул о его услуге Древнему царству, а все рассказывал о своих новых идеях. Особенно обстоятельно говорил о плане строительства нового города для молодежи. Пообедали. Приветлива была и царица Па-Ани-Са. Но Дажни смотрела на Дени не с тем восхищением, как прежде. В ней была какая-то настороженность против него, какой-то вопрос стоял в ее глазах. Ах-Тутмоз на завтра пригласил на утреннюю верховую прогулку. И между прочим, Ах-Тутмоз, провожая через парк Царру и Дени, сказал:
-Мы готовы принять на Изиду миллион человек с планеты Земля.
-Если Царра выделит транспорт, то охотники найдутся, - сказал Дени, - у нас много народа, шесть миллиардов. - Но столько не надо, один миллион, пожалуйста, - сказал Ах-Тутмоз - Но чтобы в числе этого миллиона был и ты. Да, был и ты, - повторил Ах-Тутмоз.
-Пусть Царра выделит транспорт, - улыбался Дени.
Ах-Тутмоз был любезен с Дени, его предложение говорило: он простил ему гибель лучшего его рыцаря, простил и сорванные планы, и что он считает его своим другом. Ах-Тутмоз с улыбкой смотрел на Царру, тот  пожал плечами и засмеялся. Дени не понял, как отнесся Царра к предложению Ах-Тутмоза  и, даже оставшись наедине с ним, не спросил его мнение. Ведь такое было невозможно.
В эту ночь Дени спал как убитый, ему не снилось ничего, даже принцесса Анси-ра. А утром, встав поздно, позавтракав, он прошелся по аллее поэта Бастани, читал для себя его стихи, которые запомнил и, дойдя до композиции Дон Кихота и Санчо Панса, постоял, посмеялся и вернулся к себе.
Пришел Царра.
-Ты так крепко спал после бегства от принцессы Анси-Ра, что я не стал тебя будить, и мы с фараоном вдвоем совершили верховую прогулку, - сказал он.
-И спасибо вам, - сказал Дени.

         Улетали с Изиды через неделю: фараон Ах-Тутмоз и Дажни прилетели на остров провожать. Прощаясь, Ах-Тутмоз еще раз повторил, положив руку на плечо Дени:
-Тебя и еще миллион человек с планеты Земля я готов принять на Изиду.
- Благодарю тебя, великий фараон. Если я объявлю твое предложение, очередь будет бесконечная, - засмеялся Дени.
-Но я приму только тех, кого выберешь ты, а не тех, кто выстроится в очередь - сказал Ах-тутмоз.
«Молодец, хорошие шутки у Ах-тутмоза», - полетело в голове Дени.
Сев в корабль, Дени поспешно выглянул в иллюминатор. Фараон Ах-тутмоз стоял с орлиной грустью на лице рядом с Дажни, а позади его в багровой мантии, в шлеме с красным гребнем возвышался новый центурион, заменивший Ламатриса. Он вспомнил день прилета на Изиду и Ламатриса, встречавшего их, и его чеканное приветствие: «Эмс ту сакс!» Но корабль ушел и от фараона Ах-Тутмоза и от Изиды, он уже тонул в глубинах неба. Дени прошел в свою комнату, не переодеваясь, лег на диван и закрыл глаза. На центральной площади сознания все еще стояли  фараон Ах-Тутмоз и Дажни.
«Прощай, великий фараон, тебе повезло, ты родился близко к оси истины, и тебя после рождения сразу усыновил Бог, с другими, в том числе и со мной, случилось иное. А может, мне нужно было остаться у Ах-Тутмоза, - думал Дени, - ведь он был не против, и слова его, что он готов принять миллион землян во главе со мной, говорили об этом. О нет, о нет, лететь, лететь, лететь. Сначала на Эльтусси, потом… Там посмотрим».
Заговорил и Даймон: «Да, да, сначала на Эльтусси, к тишине и покою О-Тоси. Скоро ты, крадучись, пройдешь за ней в парк слушать ее игру на флейте луне».
         Даймон дразнил, он знал, что Дени думает о другой женщине. «Есть в О-Тоси эта капля потусторонности, делающая женщину женственной и загадочной», - добавил Даймон.
Дени засмеялся на слова Даймона.
Через какое-то время он представил принцессу Анси-Ра, как она стояла у окна и выбрасывала в окно в ревущую толпу его одежду. «Да, воистину чудовище из рая, как выражается этот бездельник Даймон. Гнать, гнать по степи и сечь, сечь, как страстную и норовистую кобылицу», - и он снова засмеялся, котрый раз уже представив в стаде страусов принцессу Анси-Ра в костюме Евы. За образом принцессы явился образ Дульсинеи, ее небесная роскошь и небесная недоступность. «Нет, нет, никакой больше лихорадки, посиди в тишине и покое О-Тоси», - дразнил Даймон.
Он уснул под шатром откуда-то всплывшей музыки.
 
Когда очнулся, за бортом летела пурга искр, скоро пургу искр сменила плотная непроницаемая тьма, а после тьмы вспыхнуло то упоительное сияние, которое было знакомо ему.  «Тьма рождает свет, и свет рождает тьму», - сказал он в себе, и долго после этого, бодрствуя, дремал и, дремля, бодрствовал, перелистывая старые мысли. И снова уснул и спал без всяких образов. А когда пробудился, то у окна стоял Царра и смотрел куда-то.
-Далеко еще до Эльтусси? - спросил Дени.
-А, ты уже проснулся. А до Эльтусси далеко, - сказал Царра.
-Значит, летим не со скоростью тьмы, а со скоростью света, - сказал Дени.
-Скорость света тоже бывает разная, - сказал Царра, - скорость света в разных частях Вселенной неодинакова. На одном поле и Бунчука твоего не догонит, а на другом поле бежит миллионы километров в секунду. Такова была идея Бога, у него много парадоксов, впрочем, я это уже говорил тебе,- сказал Царра.
Но Дени не хотел никакой философии. Как там Бог творил, лепил, запускал Вселенную, сколько впихивал в нее парадоксов, не было ему в сей момент интересно. А вот долго или коротко лететь до Эльтусси - о, это было очень интересно.
-Когда прилетим на Эльтусси? - невольно повторил он вопрос.
-Если черная вдова не заляжет дорогу, то скоро, а если заляжет, придется бежать окольным путем, - ответил Царра. - Пунитаки зовет кушать.
-Никакого аппетита пока, - сказал Дени. - Эх, какое я душистое мясо ел, когда сидел в башне в Древнем царстве. Умеют готовить мясо варвары.
-Да то было мясо молодых крокодилов, - засмеялся Царра.
-Как! - вскочил, как ужаленный, Дени, - ты шутишь?
Царра молча развел руками.
-Да этого не может быть, ведь у них крокодил священное животное, - сказал Дени.
-Вот-вот, именно. По такому случаю, а случай, как знаешь, был неординарный, а великий: быть или не быть Древнему царству! по такому случаю тебя и надо было кормить мясом священного животного.
Дени вдруг начал смеяться.
-Ну, Тутмоз, ну лысый дьявол Имхотеп, жаль, что этот факт не стал известен мне, когда я был рядом с вами и шашка висела на боку, я таким крокодилом накормил бы вас, - восклицал он, продолжая смеяться. - Вот разбойники, чем кормили правоверного мусульманина!
-Ничего, ничего, крокодил ест антилоп, ты съел крокодила, значит, ты съел мясо антилопы. Посмотри лучше, какое небо, - показал на иллюминатор Царра.
Дени посмотрел, вдали, за яркими звездами лучезарно и молочно горела Галактика и напоминала по форме очень красивый ветвистый коралловый риф.
-Эх, побывать бы в одной соседней Галактике и там можно было бы и умереть, - вздохнул Царра. - А ты говоришь, крокодилы. Да я съел бы тысячу крокодилов за путь в следующую Галактику, вон в ту, что горит там. Так ты не хочешь есть?
-Нет, сыт крокодилами.
-Хорошо.
Царра вышел. Дени постоял у окна, сказал бездумно себе: «Велика Вселенная», - и снова лег. Потянулся и  думал о мечте Царры: «Странно, к услугам вся Галактика, сотни миллиардов звезд, а он мечтает побывать в следующей Галактике. Значит, неутолима жажда человеческого сердца».
В какое- то время он проснулся. Пунитаки покормила его. Он ходил по кораблю, побывал в пилотской. Кораблем, как всегда, управляли два биоробота и один человек. Человек, сидевший в центральном кресле, поднялся навстречу Дени и кивнул ему, приветливо улыбаясь. Дени знаками спросил, можно ли ему сесть в его кресло, тот улыбкой разрешил: два биоробота, без всякого выражения на лицах, косо взглянули на него. Это было совсем не то, что глядеть в иллюминатор, другое ощущение вспыхивало в пилотском кресле и при созерцании Вселенной сквозь просторное лобовое стекло. Все звезды были в движении, так казалось из-за скорости корабля, они точно лилии  по широкой реке, плыли по небу. Он забылся, очарованный всем, что видел. И, очевидно, злоупотребил услугой пилота. Но тот никак не дал это понять, пилот стоял с улыбкой на лице и терпеливо ждал, пока Дени вернет ему его место. Дени, наконец, спохватился, встал, приложив руку к сердцу, поблагодарил и вышел из пилотской. «Один бы такой корабль, чтобы кузькиным детям показать кузькину мать», - уже который раз подумал он.
Он спал, пробуждался, созерцал звезды, играл с Царрой в шахматы. А однажды его разбудила Пунитаки.
-Дени, вставай, мы в царстве Эстиаз.
Он вскочил, посмотрел в иллюминатор. Да, это горела Эстиаз, он узнал бы ее из миллионов, желтоватая, с легким голубым туманом-вуалью на лице. Да, прекрасная Эстиаз царствовала в своем царстве.
-А где Эльтусси? - спросил Дени.
-Перейди на нашу сторону, она там,- ответила Пунитаки.
Он прошел в зал, выглянул в иллюминатор и увидел Эльтусси. В тот первый момент, когда он нашел ее в просторах неба, она была не больше футбольного мяча, но быстро увеличивалась в размерах, корабль стремительно несся к ней. Скоро Эльтусси увеличилась настолько, что стала главным объектом в небе. Наконец, она заслонила собой и небо. Через несколько секунд корабль сел, и через минуту они вышли на трап корабля. Царра нес золотой скипетр - дар фараона Тутмоза, владыки Древнего царства, фараону Ташкбатуру.
И опять эти купола до небес, и на необъятном поле белыми и оранжевыми гигантскими птицами сидели межзвездные корабли. Теперь Дени казалось все это близким и родным. Эстиаз висела на закате. К ним подлетел оранжевый аппарат, они сели, аппарат доставил их в один из этих куполов, там они пересели в другой аппарат, он взвился сквозь купол неба, и через несколько минут они оказались в вотчине Царры. Аппарат сел на площадку, они вышли. Вдали стоял лимузин, рядом с ним три фигуры, одна большая, две маленькие, большая фигура - это водитель, маленькие Зизи и О-Токи. У края площадки они остановились, Царра крикнул:
-Прибыл корабль с поднятым флагом, все кричите - Банзай!
Два звонких голоса прокричали в ответ: - Банзай! И Зизи и О-Токи стремительно побежали к ним. Они обе повисли на шее Пунитаки, целуя ее, потом повисли на шее Царры и повисли на шее Дени, глубоко расстроив его. Потом Зизи, что-то говоря, не умолкая, взяла у Царры скипетр, но скипетр был тяжелым, она уронила один конец, но упавший конец подхватила О-Токи, и они понесли уже скипетр вместе.
Лимузин домчал за полминуты до замка; на улице их встречала О-Тоси, она склонилась в поклоне перед мужчинами, а потом обняла Пунитаки. О-Тоси была в белоснежном кимоно. О чем-то женщины поговорили, но Дени было неважно, о чем они говорят, теперь для него было важно, что он скажет Дульсинее и Дульсинея ему. «Нынче в тишине замка и в тишине О-Тоси ты сладко выспишься», - шепнул Даймон. Но он не слушал  этого шпиона.
Царра и Пунитаки уехали к себе. Он вошел в замок вслед за О-Тоси. Чуть ли не бегом поднялся наверх, в кабинет. Волнуясь и замирая, он притронулся к кружочку Дульсинеи на шаре. Никто не отвечал. Он нажал на кружочек еще несколько раз. Кто-то появился на другом конце, и после паузы Дульсинея отозвалась:
-Да!
Дени потерял все слова, слова были изгнаны гулко стучащим сердцем. Но, наконец, он проговорил:
-Это я.
-А, гость с далекой планеты, - голос Дульсинеи был почти равнодушным. - Слушаю.
Дени молчал, он не знал, что говорить. Ох, это сердце, оно так билось, так шумело.
-Слушаю, - повторила Дульсинея.
-Я… - голос его прервался, - я хотел бы придти к вам.
-На Изиде одной женщине, искренней, чем мне, вы  сказали: «Любимая, ты океан, и я хочу умереть на твоем берегу». И конечно, читали ей эти прекрасные стихи:
 
               
 
                Я пришел издалека, о женщина, милая сердцу,
                Чтобы пылко обнять, твои, о царица, колени.

Будьте верны своей возлюбленной.
И на другом конце уже никого не было.
В душе его рухнули все царства, и сердце теперь сидело на обломках. Он долго стоял, а потом лег на диван. На ужин к О-Тоси он не пошел, его никто и не позвал. А если и звал, то он не слышал. Он пролежал на диване всю ночь. Рано утром, движимый не мыслью, а инстинктом, вышел из замка, прошел в парк и долго ходил вокруг баньяна; отправился к озеру, ходил вокруг него, сидел в пагоде, после зашел к Дон Кихоту, ничего не сказал ему, как и тот ничего не сказал ему. Вернулся в замок. Сто раз звонил Дульсинее и сто раз Дульсинея не ответила. Прошел в бассейн, положил за щеку пластинку, плюхнулся в воду, лежал, забывшись на дне; наглотался воды, когда закончилась пластинка. Кашляя, вынырнул, вылез, высушился, вернулся в кабинет и снова сто раз позвонил Дульсинее и сто раз Дульсинея не ответила.
«О, женщины! А дальше пусть говорит Шекспир», - вздохнул и Даймон.
Даймон сочувствовал Дени, но что ему было его сочувствие. Он отправился к Пунитаки. Когда он шел с холма, от замка ему навстречу бежали Зизи, О-Токи, а за ними Брунтаки. Он остановился, с улыбкой наблюдая детей, забыл на время Дульсинею. Подбежав, Зизи и О-Токи с разных сторон ухватились за его руки, а Брунтаки бегал вокруг, урча и скуля. Теперь девочки вели его. Зизи все время говорила. От нее он узнал, что Царры нет дома, а мама дома и что-то рисует. Он хотел спросить у нее про Дульсинею, но что-то мешало, он спросил про Буси.
-Я прошу прилететь, а Буси все не летит к нам, - ответила Зизи, но по ее глазам он понял, что она все знает и что ей жалко его. А вот глаза О-Токи были другие, в них была радость. Дени эту радость не понял, а все было просто: О-Токи знала, что матери ее, О-Тоси, Дени нравится и была рада, что он получил отставку от Дульсинеи.
-А, Дени, хорошо, что ты пришел, как отдохнул? - приветливо встретила его Пунитаки под кроной дерева, отвернув мольберт от него.
-Хорошо, - коротко ответил Дени.
-Дома все-таки лучше, чем в гостях, - сказала Пунитаки.
-Лучше, - опять коротко ответил Дени. - «Да скажи что-нибудь о своей сестре, не дожидаясь, пока я спрошу», - говорил мысленно Дени, глядя в глаза Пунитаки. Та, конечно, все поняла и глубоко вздохнула.
-Позавтракай, сейчас принесут, - сказала Пунитаки, направляясь к столу. Дени почувствовал голод, прошел за ней к столу, сел, налил себе из графина напиток. Зизи и О-Токи побежали к замку. Скоро они на подносе ковер-самолет доставили и еду.
После завтрака он сидел и смотрел на Пунитаки.
-Ах, Дени, - сказала Пунитаки и не продолжила.
Дени подождал и сказал:
-Продолжи свою мысль.
-Ах, Дени, какой ты глупый, - слабо засмеялась Пунитаки. - Мужчины на всех планетах делают одни и те же глупости. Впрочем, это поэтическая глупость. Но хоть и поэтическая, но все-таки глупость, - добавила она.
Дени удивленно и любопытно смотрел на Пунитаки.
-И Царра тоже так был глуп… тогда, тогда? - засмеялся Дени.
-Да нет, он пришел однажды ко мне и сказал: «Я хочу остаться у тебя», я ответила: «Оставайся». Вот и все.
-А прежде… до того, никаких не было костров и пожаров? - засмеялся Дени.
-Ну, костры были и пожары тоже, - засмеялась Пунитаки.
-Вот видишь, - сказал Дени и поднялся. - Пойду, я не спал.
-Поспи, поспи, - сказала Пунитаки.

Вечером, когда он лег в постель, Даймон вздохнул и заговорил: «О-Тоси, О-Тоси, прекрасная хозяйка прекрасного замка. Ах, что за женщина эта О-Тоси, сколько в ней материнской тишины. Нигде в мире нет ей подобной. Нигде в мире нет женщины, которая на флейте играет луне. А как она играла вчера. Ты не слышал, а если слышал Бог, то он плакал. Я так думаю, потому что я сам плакал».
Хорошо говорил Даймон.
Ночью в окно он слушал парк и услышал звуки флейты О-Тоси, но не побежал туда, а остался в постели. Сердце его лежало в печали, на великих обломках мечты. Но о чем была его печаль? О том ли, что нет утоляюещей истины, что как за горизонтом горизонт, за каждой истиной тайна следующей, еще неведомой истины? Или это уже была, еще не сознаваемая тоска  по своей родной звезде - Солнцу?
Утром он встал рано. Почему-то сразу пошел к Дон Кихоту и, смеясь, объявил ему:
-Вот и я теперь, как ты, тоже хотел на одной планете исправить зло. Но, увы! Не получилось. И, видно, у нас с тобой и не получится. Мечты племени романтиков не сбываются ни под одной звездой, мечты вот его племени - Дени показал на Санчо Панса - почти всегда сбываются. И наши Дульсинеи тоже достаются им.
Дон Кихот согласился с Дени, но атаку свою не прервал, как не прервал свой обратный бег с поля боя и Санчо Панса.
Он посидел в пагоде, созерцая на дне озера не погашенные еще светом Эстиаз звезды. А когда встала Эстиаз, по густой траве, переплетеной желтыми, красными и голубыми цветочками, отправился к Царре.

Дети еще не вставали. Царра, Пунитаки и Дени позавтракали одни.
-Завтра я начинаю писать твой портрет, - объявила Пунитаки.
-Как, зачем? Меня можно просто сфотографировать, - сказал Дени, испугавшись уже от одной мысли, что надо сидеть и позировать.
-Сфотографировать может и журавль, но и сто журавлей не напишут портрет. Это урок для первокурсника, - засмеялась Пунитаки.
-Сестра моя, Пунитаки, нельзя ли обойтись без этого? - взмолился Дени.
-Нельзя, в моей картинной галерее должен быть твой портрет, - твердо ответила Пунитаки.
Поняв, что этой казни ему уже не избежать, Дени вздохнул и замолчал.
Прошли вместе с Царрой к водопаду. Какой великолепный был вид отсюда на океан и туда вдаль на синие горы, где за высоким хребтом жил великий город Атлантида, а в ней… да, она  - Дульсинея, которая не хочет видеть его.
-Скажи, чтобы мне привели Бунчука, - попросил Дени Царру.
-Может, поскачем вместе? - лукаво поглядел Царра.
-Нет, я один.
Они вернулись к замку. И на поляне стоял уже заседланный Бунчук. В поводу его держал совсем незнакомый Дени молодой паренек, стройный, белокурый, он смотрел на Дени с нескрываемым любопытством. Бунчук тихо заржал, когда он подошел к нему, у него радостно забилось сердце. Он минуту гладил Бунчуку шею, потом поцеловал выше ноздри, сел и поехал. До макушки холма ехал иноходью, а потом пустил мимо парка, к синим горам во весь опор. Бунчук, точно знал мечту Дени, несся гепардом. Они выскакали на хребет. Атлантида роскошно покоилась на берегу роскошного океана. Но Дени почти не видел ее или видел очень тускло. Он хотел видеть ту - Дульсинею!  которой теперь громко на всю Галактику сказал бы, расстелив перед ней, как океан, свою душу:
-Любимая, ты океан, и я хочу умереть на твоем берегу.
И тихо прочел бы стихи Гомера:

                Я пришел издалека, о женщина, милая сердцу,
                Чтобы пылко обнять твои, о царица, колени.

Он несколько часов простоял верхом на хребте.
Он смотрел на Атлантиду, и Атлантида смотрела на него, но не смотрела на него Дульсинея.
Он и на следующий день поскакал. Несколько часов простоял верхом на хребте.
Он смотрел на Атлантиду, и Атлантида смотрела на него, но не смотрела на него Дульсинея.
Он поскакал и на третий день. Простоял несколько часов верхом на хребте.
Он смотрел на Атлантиду, и Атлантида смотрела на него, но не смотрела на него Дульсинея.
Но только он хотел повернуть коня и ехать прочь, как увидел шар, летящий в его сторону. Да, это был шар Буси. Сердце его в первом движении чуть не выскочило из груди, а потом он вообще потерял его, забыл про него. Он наблюдал летящий к нему шар. Но Боже! Шар пролетел над головой и полетел в сторону замка. Но это был шар Буси! Он погнал Бунчука, он молил Бунчука догнать и перегнать шар. Но, видно, ни один Бунчук не догонит шар инопланетян. Он был еще на полпути, как шар полетел обратно. Он остановил коня, развернул его, первая мысль была - скакать за шаром, вторая мысль сказала: это уже глупо. Шар скрылся за хребтом, он приехал к замку Царры и отдал коня.
А когда он пешком возвращался к себе, Даймон вздохнул и сказал:
-О, женщины! А дальше пусть говорит Шекспир.
Нет, ночью он не думал ни о чем. Какая-то гора свалилась с сердца. Он спал в самой глубокой бездне Вселенной без снов и видений. А утром, позавтракав и поблагодарив О-Тоси, отправился на прогулку. Он не пошел к баньяну, как это всегда делал, а, не входя в парк, мимо него отправился к рощам: березовой и сосновой, к своим землякам. Журавлей не было, улетели, счастливые, по своим делам. Его сразу очаровала игра лучей Эстиаз в березовой роще. Наверное, ни в какой роще свет звезды не играет так волшебно, как в березовой. Особенно, если в этой роще каждая береза принцесса. А в этой роще все березы были принцессы. Он наслаждался очарованием, забылся и стоял. Вдруг свет померк, он оглянулся и увидел, что темная туча заслонила Эстиаз. Он удивился и обрадовался, ведь он никогда еще не видел туч на небе Эльтусси. Тучи взволновали его, все, что напоминало Землю, его волновало невольно. Первые быстрые тучи скоро добежали до рощи. Сначала робко, потом все смелее и смелее зашурстел в листве дождь. Он инстинктивно бросился в глубь рощи, чтобы укрыться от дождя, а потом остановился и вернулся на поляну: нельзя было бежать от первого дождя на Эльтусси, его нужно было принять в раскрытия объятия. Тучи прибывали на небе, и вот за первыми интеллигентными тучами, так аккуратно разбрызгивающими капли дождя, пришли тучи-варвары в обнимку с бурей, мордастые, одетые по последней моде пещер, они готовы были начхать на все и вся. Вдруг, тучи-варвары издали короткий вздох, и тут же пал на рощу ветер-варвар. Он пригнул верхушки берез, бесстыже заголяя на них серебрено-зеленые платья и, воя, закружился, приглашая еще кого-то на свое буйное веселье, и кто-то тут же отозвался на небе.
Брюхо тяжелой мутной тучи, нависщей над рощей, мгновенным чирком надрезала острая молния, туча ахнула, грянул гром - отверзлись небесные хляби и обрушился на рощу потоп.
Радость охватила Дени, великая радость. «Все как на Земле, все тот же дождь, все та же буря», - кричал в нем каждый атом. - «Воистину, воистину», - поддакивала им и душа. Он стоял, закрыв глаза, запрокинув в небо голову, потоки воды окатывали его. Недолго длилось буйство природы. Потоп иссяк. Ветер стих. Сменив гнев на равнодушие, поварчивая, уходил на восток гром. В рощу вернулась тишина. Только птицы не смели еще подать голоса, боясь возвращения варваров. А Дени все еще стоял, запрокинув голову, наблюдая разбредающиеся тучи и уже частую улыбку Эстиаз в прорехах туч. И он верил, что высшая радость, которая родилась в нем в эти минуты, никогда не умрет, что она будет записана в звездной книге и в книге жизни, которая лежит на престоле Господа Бога, ибо в эти минуты он ощущал чистое дыхание Творца, которым он питает и поддерживает свое творенье.
Он оторвался от неба и заметил, что стоит в воде повыше щиколок и засмеялся, а потом стал ходить, шумно бурля и шлепая по воде ногами и все смеялся тем радостным мыслям, что на всех планетах одно и то же: и дождь и буря, и муки, и слезы.
Вдруг он заметил у края сосновой рощи О-Тоси. Она стояла под темным зонтом, в темном кимоно, подол которого утопал в воде. «Как она похожа на гриб под этим зонтом», - подумал он. Улыбаясь, скользя ногами по воде, чтобы не брызгаться, он подошел к ней. О-Тоси робко взглянула на него и тут же опустила свои долгие ресницы. Жалость кольнула сердце Дени. Но это было одно мгновение. Слишком велика еще была радость в его груди, зажженная грозой и поэтически-романтическими мыслями и чувством, что природа Эльтусси усыновила его. Ему так хотелось поделиться этими мыслями с О-Тоси, но ведь она не знает его речей. К прекрасному одухотворенному лицу О-Тоси прошедшая гроза добавила небесную нежность. Но что-то было еще в этом лице и во всей фигуре О-Тоси, что вызывало щемящую жалость, ее робость, покорность, отсутствие спора с судьбой. «Но пред чем может робеть дочь могущественной цивилизации, или это мне кажется?»
-Какая гроза, какое очищение, О-Тоси, - сказал он, грустно вздыхая от мысли, что она не понимает его, но все же продолжил: - На планете Земля тоже гремят вот такие вот грозы.
О-Тоси взглянула на него, и глаза ее заблестели.
«Неужели она что-то поняла? - подумал он. - Нет, она поняла только мое состояние, слова остались лишь звуками».
-А теперь, О-Тоси, пора домой, ты можешь простудиться, - сказал он и, скользя ногами, чтобы не брызгаться, зашагал вперед.
Через несколько десятков шагов он оглянулся, О-Тоси не поспевала за ним, она далеко отстала, подол кимоно облеплял ей ноги спереди и волочился сзади. «Муха, выбирающая из сиропа», - с улыбкой подумал он. Немного подождал, вернулся к ней. О-Тоси испуганно, но вместе с тем доверчиво взглянула на него. Он взял ее на руки и уже шумно, как придется, шлепая по воде ногами, зашагал к замку. О-Тоси опустила свои густые долгие ресницы на свои долгие каре-золотистые глаза, а левой рукой подняла зонт над головой Дени. Он засмеялся на этот жест зонтом, ведь с неба не падала и капля. Он донес О-Тоси до замка, не смущая ее своими взглядами, все посматривая вдаль, и аккуратно поставил на ноги.

Через час, искупавшись и переодевшись, он сидел в столовой,  напротив, в другом кимоно, пунцовом, сидела О-Тоси. И он говорил со смесью тоски и нежности в сердце.
-Когда я вернусь домой на планету Земля, есть такая далеко, далеко. На этой планете живет народ - японцы, их женщины очень похожи на тебя, госпожа О-тоси, и одеваются они, как ты. Я поеду в ту страну и расскажу им, что далеко, далеко на планете Эльтусси, у океана, в прекрасном замке живет прекрасная женщина, очень похожая на ваших красавиц, и зовут ее О-тоси, и еще у нее есть дочь по имени О-Токи.
 При последних словах О-Тоси долго и внимательно (и это в первый раз) посмотрела в глаза Дени, странная мысль мелькнула в уме Дени под этим взглядом, он умолк, и задумался.
-Гроза была прекрасна, госпожа О-Тоси, и обед был вкусный, - сказал он, вставая, и волнуемый новой мыслью, вдруг неожиданно выбежавшей на главную площадь сознания, поднялся к себе. И в кабинете лег на диван. Новая мысль горела, бегала, и как ни гнал ее Дени, не хотела уйти за горизонт. «Нет, это вряд ли», - думал он.
Он задремал, и к нему пришел сон, он видит: он и Царра в пагоде, он ходит, а Царра сидит в кресле, курит и говорит: «Если ты, Дени, хочешь выслушать и понять, почему мы, люди, мыслим, а камень, например, нет, то это очень просто: наш мозг это точка, где пространство перетекает в материю и материя в пространство, и в нашем мозгу рождается время, в природе нет времени, а есть только движение материи; звезды, например, это точки, где пространство, выворачиваясь наизнанку, перетекает в материю-свет, но не наоборот, в звездах материя не перетекает в пространство, в противном случае и звезды, как и люди, мыслили бы. Только человеческий мозг так уникален, что в этой точке пространство переходит в материю и материя в пространство».
Вдруг Царра перескочил на другую тему. «Знаешь, почему на Земле нет мира между людьми и долго не будет? Хотите мира и согласия, научитесь правильно рождаться в мир. Не всякому человеку позволяйте приглашать из вечности другого человека. Исполните это, и наступит мир, станете сынами Божьими». Царра снова перескочил на другую тему. «Ты все обижаешься на меня, что не дарю тебе корабль. Но, может быть, придет время, когда я смогу подарить тебе корабль».
Тут Дени проснулся. Только что виденный сон еще не растаял, он еще плыл по небу воображения.
Заговорил Даймон: «Нет, все-таки Эльтусси, я думал Изида, нет, Эльтусси лучше. Жить в этом замке, где хозяйкой О-Тоси, о, это дар небес.  Какая женщина. О, какая женщина. Да, великая женщина принцесса Анси-Ра, величайшая женщина Дульсинея, но какая женщина О-Тоси. Как поэтична и прекрасна должна быть душа женщины, которая играет на флейте луне».
Но Дени уже тосковал по своей звезде - Солнцу. И странное дело, тоска появилась после грозы с молниями.
На следующее утро он отправился к Царре и первый его вопрос был:
-Когда летим к Солнцу?
-Когда я закончу твой портрет, - ответила за Царру Пунитаки.
-Начинай, куда сесть? - засмеялся Дени.
-Позавтракаем и начнем, - сказала Пунитаки.
И точно, только позавтракали, Пунитаки пересадила Дени ближе к кроне дерева, принесла свой мольберт и начала писать его портрет.
-Ну, я пошел, раз пошла морока мазни, - сказал Царра.
-Подожди, не уходи, - попросил Дени, - Знаешь, что я понял вчера?
-Что?
-Что фараон Ах-Тутмоз, который отказывается от цивилизации Эльтусси, прав. Вот что я понял вчера, разбирая ночные думы, - сказал Дени.
-Говори, говори дальше, почему прав Ах-Тутмоз, а мы нет? - попросил Царра, сел и закурил сигару.
-Ну, что это за цивилизация, которая пыль превращает в золото и золото в пыль за какие-то считанные часы, цивилизация, которая может горошинкой антивещества разнести в пух и прах горный хребет, да и саму планету. Это не цивилизация, а Змей-Горыныч, который может съесть в любую минуту. Какой-нибудь дурак в миг может захлопнуть вашу цивилизацию.
-Но у нас нет дураков.
-Они могут появиться, разве ты исключаешь такую возможность?
-Нет, такое может случиться, но пока Бог миловал.
-Пока это еще не навечно.
Царра смеялся.
-Говори, говори, - просил он.
-Да я все уже сказал.
-Да, Ах-Тутмоз отказался, но ты бы не отказался, - засмеялся Царра.
-Я? Я, может быть, и не отказался бы, - звонко засмеялся Дени.
-Ну, вот и выяснили, какая цивилизация лучше, - сказал, улыбаясь, Царра.
-Но странно, почему ни у Тутмоза в Древнем царстве, где Имхотеп со своей командой силой мысли поднимает колонны, ни у Ах-Тутмоза в Новом царстве нет этой страсти полетать по дорогам звезд, как ты думаешь? - спросил Дени.
          -Вспыхнет и у Ах-Тутмоза эта страсть. Звезды позовут. Позовут звезды,- ответил Царра.

Три дня позировал Дени Пунитаки.
-Дени, не думай обо мне, не думай о том, что с тебя пишут портрет, держи думы в сокровенной гавани. Пусть для тебя не будет ничего внешнего, ни звезд, ни меня, ни этого дуба. Ты и твои сокровенные думы. А я эти думы вместе с твоей душой и перенесу на полотно,- говорила Пунитаки.
-Но ведь тогда я могу выйти рогатым, - засмеялся Дени.
-Если ты внутри рогатый, пусть и выйдешь рогатым, - засмеялась Пунитаки. - Вот на этом кресле сидел фараон Ах-Тутмоз, и когда я ему сказала те же слова, которые сейчас говорю тебе, он все понял. И какой портрет вышел, ты же видел.
-Видел, видел, орел, орел, - сказал Дени.
На третий день Пунитаки долго стояла там за мольбертом, то, взглядывая на Дени, то на то, что она там написала.
-Ну вот, последний мазок по твоим губам и готово, - засмеялась Пунитаки. Иди и смотри.
-Неужели это я? - сказал Дени, с трех шагов глядя на свой портрет. - Однако, нормальный парень.
-Нормальный, нормальный, только много грусти на дне сердца, - сказала Пунитаки.
-Как, как? Много грусти на дне сердца. Только женщина так может видеть.
-Женщины все видят, потому что они не философствуют, а живут, как живет сама жизнь, - сказала Пунитаки.
-Женщины не философствуют?
-Нет. Нам нельзя философствовать, а то жизнь пройдет мимо, и цветы обидятся.
Дени засмеялся.
-Цветы обидятся. Не плохо говорит женщина. А Царра много философствует?
-Конечно, как и всякий мужчина. Порой все ходит, ходит, все думает и думает. Хочет надумать больше, чем надумал Бог. А больше Бога не надумаешь. В жизни надо жить.
-А как жить? - спросил Дени, с восторгом глядя на Пунитаки.
-Как жизнь живет, так и ты живи.
-Но жизнь порой живет очень зло.
-Жизнь всегда творит и, погибая,  творит, и ты будь, как и жизнь, всегда творцом.
-И погибая?
-Да, и погибая.
-А-а, вот ты и сама философствуешь, сестра моя, - засмеялся Дени.
Пунитаки  рассмеялась.
-С кем поведешься, от того и наберешься, - сказала она.
-Твои советы, сестра моя, как золотые гвозди, я забил в самый центр сердца, - вздохнул Дени.
-Тогда забей и последний совет.
-И последний забью, говори, - сказал Дени.
-Не обижайся на Дульсинею. Она…
-Не надо, я все понял, - прервал Дени.
Пунитаки провела рукой по затылку Дени.
-Много ласки уставшему сердцу опасны, - сказал Дени. Голос его дрогнул.
-Вот и твой портрет будет в моей галерее, - быстро перевела разговор Пунитаки.
Глаза ее засветились ласковым светом. И вдруг она собрала морщинку у переносицы, засмеялась, подняла руки как бы для танца, а потом и в самом деле стремительно описала полукруг, вернулась по этому полукругу и остановилась против Дени, поставив одну руку на бедро, а вторую превратив в змею, ползущую по пространству.
Загадочно устроен человек. Душа Дени, только что пребывавшая в печали, зажглась другим вдохновением, она зачерпнула огонь из бездны, и он, забыв прежнее, копьем вонзился перед Пунитаки и тут же написал перед ней огненную строчку.
Пунитаки остановилась и засмеялась.
-Вот видишь, не все так плохо с твоей душой, ты танцуешь. Не грусти, - сказала она.
Дени засмеялся.
-Все, не грущу, - сказал он.
И когда возвращался к себе, хоть и обещал Пунитаки не грустить, грустил, но грустил уже по матери и винился, винился перед ней. Винился за все, за то, что временами забывал ее, что, увлекаясь жизнью, наносил ее сердцу раны, что и теперь так далеко сбежал от нее и не знает, какие враждебные вихри обрушились на нее. Да, винился, винился перед матерью, всю ночь думал о ней, представлял ее и все просил прощения. И по сердцу на самое дно души ручьями текли слезы.

На следующий день рано утром позвонил Царра.
-Сегодня улетаем, - сказал он.
-Хорошо, - ответил Дени, образ матери ярко вспыхнул на горизонте его сознания. Не теряя ни одной минуты, прошел в бассейн, полежал на дне его с открытыми глазами те двадцать минут, которые давала пластинка. Для мысли двадцать минут целая вечность, он передумал многое и перелистал в воображении главные полотна своей жизни.
Когда оделся, он поднялся в студию и долго стоял перед глобусом Галактики, время от времени дотрагиваясь до его желеподобного тела и зажигая все новые и новые искры в нем.
Вошел в студию Царра.
-Где Солнце? - спросил Дени.
-Там, - ткнул пальцем Царра в глобус.
-Если там, значит, на месте, - засмеялся Дени.
-На месте, на месте, танцует на прежнем месте, - сказал Царра.
Завтракали в большой столовой. О-Тоси была в белом кимоно и очень грустна. За завтраком она ни разу не взглянула на Дени. Когда прощались на улице, Дени поклонился О-Тоси и сказал:
-Прощай, прекрасная хозяйка прекрасного замка, и прости за все.
Пунитаки перевела. О-Тоси глубоко поклонилась Дени и долго поглядела ему в глаза. Зизи и О-Токи поехали с ними до площадки, где уже сидел шар, прилетевший за ними. Дени поцеловал Зизи и О-Токи в лоб. Когда целовал Зизи, искры теплых чувств пробежали по его сердцу.
Когда шар подлетал к кораблю Царры, он жадно смотрел на космодром, на корабли, сидящие на своих гнездах. И войдя в корабль, сразу подошел к иллюминатору и все так же жадно смотрел на космодром.
Через десять минут звездный корабль Царры, пронзая пространство, летел к Солнцу, к планете Земля, а Дени лежал в своей комнате, слушая музыку бездны. Как много рассказывала эта музыка, но в основном о Боге и звездах. О двух этих источниках, откуда все и течет. Он перешел в золотой сон этой музыки и, наверное, пребывал там долго. Когда очнулся, встал и подошел к иллюминатору, как всегда, звезды захватили его душу и унесли ее в свои заросли. Он зачарованно, растеряв все мысли, созерцал это инобытие Бога, эту звездную карусель. И не услышал, как вошел Царра, как тот остановился за его спиной.
-Четыре раза приходил, а ты все спал, - сказал Царра.
-Я не спал, я просматривал сны, - ответил Дени, - Когда спят, снов не видят.
-Оригинальный ответ, - засмеялся Царра.
-Но где же тайна всего этого? - вздохнул и показал в иллюминатор Дени.
-Тайна бытия, Дени, в том, что она отзывается на любое определение, выдвини миллион идей, бытие отзовется на каждую из них. Бытие, как и Бог, неисчерпаемо, то есть приемлет и отзывается на все определения.
-Но человек хочет знать последнюю тайну.
-Последняя тайна откроется человеку на последней остановке, - засмеялся Царра.
-Оригинальный ответ, - словами Царры ответил Дени.
-А пока смотри на звезды, на эти колодцы света, выдвигай смелые оригинальные идеи.
-Хорошо, - вздохнул Дени, - я принял твой совет. Только корабль пусть летит быстрее тьмы или со скоростью тьмы.
-И со скоростью света, только когда его скорость не триста тысяч километров в час, а миллионы километров, - сказал Царра.
-Или ты шутишь, когда говоришь, что скорость света в разных частях Вселенной неодинакова?- поглядел вопросительно Дени.
-Нет, не шучу, я констатирую факт, - серьезно ответил Царра.
-Ну, не важно, лети, лети, лети.
-А я лечу, то есть мы летим.
-Эх, один бы такой корабль, как твой, - вздохнул Дени.
Царра засмеялся.
-Зачем тебе мой корабль, лучше Кавказа нет корабля, - сказал он.
Дени, улыбаясь, развел руками и подумал: «Ловко, ловко, инопланетянин, уходишь от ответов».
Царра ушел, он лег, веер воображения развернулся. Он пробежал, уже который раз, свою небесную дорогу с той минуты, когда в Аргунском ущелье сел в корабль Царры и Пунитаки. Сейчас он не испытывал сомнений: явь это или сон, свою дорогу он принимал за реальнейший факт, как редкий дар Творца. Он задремал, а когда очнулся, в иллюминатор увидел вихрь искр. «Корабль летит быстрее тьмы, хорошо», - подумал он, не стал наблюдать искры и снова закрыл глаза. «Лечу домой, под родную звезду, посмотрим, как встретит меня Солнце», - пролетела мысль. Он, бодрствуя, дремал и, дремля, бодрствовал.
«Быстрее света и быстрее тьмы летит корабль. Вот счастливцы, всегда могут от какого-то дурака соседа отлететь на край света, - подумал он, завидуя жителям Эльтусси. - Ах-Тутмоз готов принять миллион землян во главе со мной. Вот выстроилась бы очередь, - и он засмеялся глубоко в сердце, представив эту бесконечную очередь желающих переехать в царство великого фараона. - Надо спросить у Царры, сколько землян он готов принять со мной во главе. Вот когда была бы очередь, каждый лодырь пытался бы сесть первым в корабль. А почти все лодыри».
Еще несколько раз нырял корабль во тьму и всплывал.

Однажды он проснулся, почувствовав, что кто-то держит его за кончик носа, он открыл глаза, Пунитаки стояла над ним.
-Вставай, великий путешественник, мы в царстве Солнца, - сказала она.
-Как, уже? - вскочил он.
-Смотри, - показала Пунитаки в иллюминатор.
Вдали, в просторах неба с небольшой детский мячик горела звезда.
-Солнце? - обернулся он к Пунитаки.
-Солнце, - улыбнулась Пунитаки.
О, как забилось сердце. Он не мог оторваться от Солнца. Если бы он не чувствовал, что за спиной стоит Пунитаки, он бы зарыдал. Но теперь не было никакой возможности.
-Малх, - сказал Дени, с усилием продавив вниз теплый ком, застрявший в горле. - Чеченское имя Солнцу - Малх, - повторил он, оглядываясь на Пунитаки.
-Хорошее имя - Малх, - сказала Пунитаки. - Тебе  надо переодеться, я все приготовила.
Пунитаки вышла, вошел Царра.
-Узнаешь свою звезду, инопланетянин? - спросил Царра, улыбаясь.
-Узнаю, по запаху узнаю, - засмеялся Дени. - А где Земля, где остальные планеты?
-Я думаю, на месте. А впрочем, кто его знает, могли и взорвать, террористов хватает везде и в космосе тоже, - засмеялся Царра. - Переоденься, - и он вышел.
Дени переоделся. Поглядел в зеркало. Как великолпно все сидело на нем - и жилет, и пиджак, и туфли, и плащ-пальто, и шляпа, и галстук. Он пощупал ткань пиджака и плаща. «Да, умеют ребята ткать и шить» - по инерции пронеслось в его голове.
Он вышел в зал. Царра поднял большой палец и сказал:
-Класс!
А Пунитаки, попросив снять шляпу, надела на шею меленький медальон на тоненькой цепочке, утопила его за воротник сорочки и сказала:
-Мой медальон будет хранить тебя от всех бед.
-Нельзя ли пролететь над Марсом, а то у нас там бесконечно гадают о нем? - спросил Дени.
-А мы уже летим над ним, - сказал Царра.
-Как! - обрадовался Дени, бросился к иллюминатору и застыл на минуту: он видел  пирамиды. Он насчитал четырнадцать пирамид. Между ними покоился сфинкс, то есть лежала женщина и смотрела в небо, ровно вытянув свое гигантское прекрасное тело.
-Это же пирамиды! - с детским восторгом обернулся Дени к Царре.
-Если не шалаши кочевников, то пирамиды, - сказал Царра.
-И женщина-сфинкс, ведь это женщина?
-Да, это женщина-сфинкс, - сказал Царра.
-А жизнь, жизнь есть на Марсе? - спросил Дени.
-Во всей Вселенной нет атома, которого не сопровождала бы жизнь, - ответил Царра.
-То другая жизнь, невидимая, я имею в виду нашу, человеческую жизнь.
-Крокодилов, как в Древнем царстве, тебе тут не зажарят, пока не зажарят, - засмеялся Царра. А, впрочем, спроси у этой женщины-сфинкса, так спокойно созерцающей небо, она тебе ответит.
-Я спрошу в другой раз, когда женщина-сфинкс проснется, - сказал Дени.
-Хорошо, - засмеялся Царра.

Корабль стремительно ушел от Марса. Дени оглянулся на Царру, он был недоволен, что так быстро отлетели от Марса. Но ничего не сказал.
-Дени, иди, выпей напиток, да побольше, - сказала Пунитаки.
Он прошел следом за Царрой и Пунитаки в зал, сел к столу, жадно выпил два стакана напитка, а к еде не притронулся. Все стояла перед глазами женщина-сфинкс, и миллион вопросов толпился на главной площади сознания.
Кавказ под тобой, - объявил Царра.
Дени вздрогнул и не мог встать, ноги у него стали ватными.
-О, Родина, могуч твой голос, - засмеялся Царра. - Мы сидим на Майдане твоих предков, - сказал Царра и встал. Теперь встал и Дени.
Двери корабля раскрылись. Корабль, точно, сидел на Майдане предков в Аргунском ущелье. Сладкий запах родного воздуха ударил в нос Дени. Пунитаки, Царра и он стояли у двери. Три ступени трапа отделяли его от Родины, Дени прошагал их  с неописуемым волнением в сердце. За ним сошли Царра и Пунитаки.
-Вот, Дени, ты и дома. Бери скипетр, подарок фараона Тутмоза отцу твоему фараону Ташкбатуру, - засмеялся Царра, - а вот подарок от меня - страусиное яйцо, - и он подал Дени бархатный мешочек с чем-то тяжелым.
-Яйцо? - удивился Дени.
-Бери, это страусиное яйцо. Приготовишь из него яичницу и вспомнишь своего друга, - Царра обнял Дени.
-Помни, твоя сестра Пунитаки будет всегда молиться за тебя, - сказала Пунитаки, целуя Дени в щеки.
-Молись за меня, сестра моя Пунитаки,  вместе со всеми звездами, - сказал Дени и голос его дрогнул.
-Хорошо, я буду молиться за тебя вместе  со всеми звездами, - сказала Пунитаки и еще раз поцеловала Дени.
Царра и Пунитаки поднялись в корабль, обернулись и остановились в дверях. И тут Царра заставил вздрогнуть от неожиданности и засмеяться Дени: он проговорил по-чеченски:
-Дени, время рыцарей на Земле давно прошло, берегись злобных пустышек.
Дверь корабля закрылась, прекрасные лица его друзей исчезли. Корабль осветился ярче, превратился в молочную пену, поднялся вверх метров на пятьдесят, повисел секунд десять недвижно. Царра и Пунитаки прощались с ним. Дени поднял над головой скипетр. Корабль мгновенно ушел в небо, в вечно загадочную для сынов человеческих бездну Творца, оставив за собой недолгую физическую память, быстро тающий молочно-белый след. А Дени, забывшись, стоял, запрокинув голову, и смотрел в ту бездну, куда канул корабль вместе с его друзьями.


               
 
                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


«Ах, этот воздух Родины, как сладок, как целебен он», - вздохнул Даймон. Дени вздрогнул, очнулся от забытья и оторвался от неба. Да, точно, под ногами была планета Земля, его мать. Он засмеялся и начал делать частые вдохи и выдохи, он делал это безотчетно, наверное, потому, что Даймон упомянул воздух Родины. Да, воистину, воздух Родины был вкусен, его хотелось пить пригоршнями, как воду, или лизать, как сахар, языком. Он все стоял и делал вдохи и выдохи. Еще была ночь, но чувствовалось, что утро близко. Наконец он перестал делать частые вдохи и выдохи, поглядел на небо и засмеялся, как человек, который долго искал клад и, вдруг, нашел его. Он прислушался к внешнему миру. Родина стала стремительно обрушиваться в его сердце. В нем энергично стали бороться два мира, тот, откуда он только что прибыл, и тот, куда он прибыл, то есть Родина. Опьянение небесное стало слабеть, а земное возрастать. Да, теперь он стал ясно слышать и чувствовать внешний мир. «Но ведь я стою на Майдане предков, - пролетело в его голове, и он громко засмеялся и  посмотрел в небо. - Да, да, я только что оттуда». С невообразимой быстротой в воображении пролетели дороги на Эльтусси, на Изиду и назад. И он снова засмеялся. «А теперь домой, домой». Он зашагал туда, к плите, на которой когда-то лежал, закутавшись в бурку, требуя ответа от неба на один вопрос: есть во Вселенной братья? Он поднялся на плиту, сделал на ней несколько кругов, все качая головой, эти жесты головой относились к мысли: и невозможное возможно, если к делу приступить с должной энергией. «Домой, домой», - снова повторил он и четко представил мать и всех родных. Он шагнул с плиты, но его остановила мысль: как явиться домой с золотым скипетром. Нет, это вызовет много толков, да как-то и неприлично, точно комик какой-то. Скипетр надо оставить здесь. Потом проеду на Бунчуке  и заберу. И он стал думать, куда и как спрятать скипетр. Но он скоро нашел у края плиты щель и стал проталкивать туда скипетр. Скипетр легко ушел в пустоту под плиту. Это место он тщательно засыпал камешками, наскреб туда еще землю и песок, остался доволен и зашагал  к роднику. Внизу у родника он снял с запястья руки мешочек со страусиным яйцом, положил его на траву, погрузил ладони в воду, ощутил жгучий, покалывающий иглами холод и снова засмеялся тому, что дома все по-старому: и тот же родник, и тот же ледяной его холод, и те же хребты. Он испил несколько пригорощней воды, смочил лоб, вынул платок, утерся, надел мешочек на руку и устремился по тропе домой. Он шел, а вернее бежал, как ребенок, подпрыгивая на носках. Душа была дома, нужно было скорее доставить туда и тело. «Да, Родина, Родина, какой сладкий звук, какой сладкий вкус, - сказал Даймон. - У нас с тобой, брат, получилось, мы взяли штурмом небо. Ну, не все небо, но часть то взяли».
 Дени прибавил шаг, хотя куда было прибавлять еще. В одном месте, с козырька скалы, нависшей на тропу, он машинально вырвал пучок травы, понюхал и продолжал путь. Но вдруг обожгла его одна мысль, он остановился пораженный. Мысль эта была следующая: да ведь это ранняя осень, это та же самая пора, в которую я отбыл. Как могло столько событий вместиться в столь короткий срок. Я отбыл осенью при этих же запахах травы, воздуха и земли. Но, возможно, протек год. Да, возможно. Эта вторая мысль расковала его, и он с прежней поспешностью зашагал по тропе, снова представляя себе, как неожиданно он явится, какой поднимется переполох, какая будет радость, как снова расцветет мать. Он уже некоторое время слышал гул за хребтами, но бессознательно относил его к грозе и бодро продолжал  шагать. Вот и хребет, лежащий против села. Еще взволнованнее забилось сердце, он замедлил шаг. Гул за хребтами зачастил, теперь он невольно прислушался к нему: нет, гул не был похож на удары грома, да и в небе не было никаких туч. «Странно, что это там?» - подумал он, и еще внимательнее прислушиваясь, остановился. Он услышал характерный вой и свист снарядов, летящих откуда-то снизу и потом их веселые разрывы за хребтами. Странно это сказать, но когда он осознал, что за хребтами, грохочет не гром, а рвутся снаряды, первая его мысль была радость: «Я отбыл осенью, именно в эту пору, так скоро федералы не могли вернуться, это было невозможно. Значит, с тех пор как я улетел, прошло много времени, во всяком случае, не меньше года. И выходит, не дурачили меня чуждые силы, не морочили мне голову джины, а все было по правде, я был на других планетах, и недавно я простился с Пунитаки и с Царрой», - пронеслось в его уме. И для пущей достоверности он поднял руку и поглядел на мешочек со страусиным яйцом и вспомнил спрятанное под плитой на Майдане предков золотой скипетр. А снаряды все рвались.
«Эге, - заговорил Даймон, - пока мы с тобой путешествовали по небу, второе явление  Чечне русского Христа, кажется, состоялось».
И только Даймон произнес эти слова, все стало на свои места. За несколько минут до этого неопалимой купиной горевшее в его сердце пламя радостного вдохновения, которое легко и бодро несло его в родное село, погасло. Земная реальность предстала в образах снарядов, дальнобойных орудий и ракет. Он понял, что федеральные войска в Чечне. Все мысли перешли в земную реальность, и он лихорадочно думал и соображал: «Снаряды проносятся над селом и разрываются далеко выше. Или в селе федералы, или щадят жилища, второе мало вероятно. Но как быть? Назад, но куда назад? Вперед? Тогда к кому? Если село еще не занято войсками, то все нормально, а если там уже солдаты? Но в любом случае надо взглянуть на село, что там». И этот порыв, увидеть родное село, был так силен, что ноги сами понесли его вперед. В это время прекратился вой летящих и грохот рвущихся снарядов. Вот он обошел широкий лоб хребта, который заслонял от него село и остановился. Свет зари уже теснил ночную тьму в низины, на дно ущелья, и скоро сквозь разреженную тьму он увидел, что живых домов в селе нет. Не было и его дома, и тополя, который делал его дом похожим на единорога, тоже не было. Но он еще не хотел верить своим глазам. И слушал, и смотрел. Ни петушиного крика, ни лая собак, ни одного огонька. Теперь всей кожей он чувствовал, что жителей в селе нет, но той же кожей он чувствовал, что кто-то есть в селе, и что этот кто-то чужой.
Он стоял и до неприятного мороза в теле почувствовал, что его видят, и что за ним наблюдают. Кто? Свой? Чужой? Это трудно еще было решить. Но одно было ясно, надо стоять, пока не станет еще светлее, подождать солнце, тьма ненадежный друг безоружному человеку, если он идет навстречу вооруженным людям. И он стоял, ждал солнце, вот, наконец, оно шагнуло на хребет, тьма окончательно отступила, теперь он увидел четко, что село разрушено, что нет в нем ни одного цельного дома. Дальше стоять не было смысла, он направился в село. Спустился к Аргуну, к удивлению своему, увидел, что пешеходный мост цел, он перешел по нему на другую сторону и поднялся к дому Аций, то есть к бывшему дому Аций. Дом Аций был раскидан вместе с навесом, железные ворота лежали в огороде, и рядом с ними старые жигули к верху колесами, напоминая животом мертвую гигантскую жабу. Бомба угодила прямо в середину двора, образовав огромную воронку, там, на дне воронки уже стояла вода, очевидно дождевая.
Постояв, созерцая это разоренное гнездо, он по тропе заспешил к своему дому. От его дома остались только кучи кирпичей и мусора. И видно было, что много раз лил дождь на разбитые кирпичи и штукатурку, значит, дом погиб давно. Дени походил по кучам, кое-где переворачивая кирпичи и обломки досок. В одном месте, отогнув цементную плиту, он обнаружил несколько книг, вытащил их, они хорошо сохранились, плита защитила. Одна книга была «Дон Кихот». Он прочитал и засмеялся. «Опять ты, великий рыцарь? Как странно. И на небе ты, и тут ты. Ха, ха, ха!» - тихо засмеялся он. Вторая книга была томик Пушкина, он открыл произвольно и прочитал:
               
                Приди - открой балкон. Как небо тихо;
                Недвижим теплый воздух,
                Ночь лимоном и лавром пахнет, яркая луна
                Блестит на синеве густой и темной.

-Балкон открыт аж до неба, но ночи пахнут не лавром и лимоном, а порохом, и небо не тихо, - вздохнул и проговорил Дени.
Две остальные книги были по истории. Он сошел с кучи и сел на валун, на этот древний камень, на котором сиживали много его предков. Валун лежал на своем месте и, видимо, смеялся над суетой людской. Книги он положил рядом с собой. Он смотрел вниз на разбитое и разоренное село, ощупывая взглядом каждый бывший дом. Он много знал о своих односельчанинах, и о живых, и о мертвых. Он мог бы рассказать, как каждый из них строился, какие приносил жертвы, чтобы свить гнездо и себе, и детям, и внукам. Да, много мог рассказать. А теперь вот, все гнезда разорены.
«Где же ты, моя мать?» - само собой сказалось в сердце. Он сидел, поставив локти на колени и облокотив голову на ладони, ни о чем не думал, то есть он думал о бесконечно многом, что можно было сказать, что он ни о чем конкретном не думал. Тьма мыслей носилась над всеми полями сознания, но ни одна из них серьезно не интересовала его. Он, как бы, созерцал всеобщее.
Интуиция не обманула Дени: в селе были солдаты, засекретившийся дозор из десяти человек во главе с молодым лейтенантом Малышевым. И дозор располагался в полуразрушенном доме бывшего председателя колхоза Ганаева. А выше и ниже села стояли роты батальона, которым командовал подполковник Панкратов. Караульный Лапшин, заметив невооруженным взглядом темное пятно на тропе, сначала подумал, что это животное, корова или конь, но, поглядев в прибор ночного видения, удостоверился, что это человек и удивился. Удивился потому, что с этой глухой стороны не должен был появиться человек, да к тому же одетый как на бал.
«Что за черт, какой-то фраер», - подумал солдат Лапшин и оторвался от прибора, засомневавшись в себе: не галлюцинация ли? Он потер глаза, стал смотреть простым глазом, темное пятно стояло на тропе. Он снова посмотрел в прибор ночного видения: да, стоял человек, одетый как на бал. Лапшин тронул лейтенанта Малышева за плечо и побудил его.
-Что тебе? - спросонья отозвался лейтенант.
-Там на тропе человек, - сказал Лапшин.
-Человек, человек, - проговорил лейтенант и повернулся на другой бок.
-Там на тропе человек, - повторил Лапшин.
Лейтенант сбросил с койки ноги и сел, и продолжал сидеть с опущенной головой, сладкий утренний сон не отпускал его. Он, наконец, встал и посмотрел в прибор и целую минуту оставался недвижим.
-Что за черт, откуда этот денди? - проговорил лейтенант, не отрываясь от прибора. - Ничего не понимаю, мираж, что ли? Давно ты его заметил?
-Минут десять, и все стоит на одном месте, - ответил Лапшин.
Лейтенант еще минут пять понаблюдал за Дени, оторвался и закурил. Потом засмеялся каким-то своим мыслям.
-Он идет, он идет к нам, - приглушенно и почему-то радостно доложил Лапшин. Лейтенант прилип к прибору, вздохнул облегченно и проговорил:
-Слава Богу. - По тону его можно было подумать, что он, как и Лапшин, подозрительно думал о своей психике или верил, что это мираж или привидение. Он снова припал к прибору, оторвался и сказал солдату:
-Следи за ним, -  сел на койку и закурил, почему-то пряча округленной ладонью пламя зажигалки, хотя за забором никто не мог его видеть.
Лапшин через каждую минуту докладывал маршрут Дени. Он доложил и последнюю остановку Дени.
-Он поднялся наверх, где этот хороший родник, ходит по куче мусора. Теперь сел на камень и сидит.

Уже было светло и на дне ущелья, прибор ночного видения был не нужен. Лейтенант Малышев наблюдал Дени в бинокль.
-Странно, - опять вслух проговорил лейтенант, он думал: «У человека хорошее лицо и великолепно одет. Но откуда он? Комбату надо доложить. Нет, прежде познакомимся с этим джентльменом. Он явился с глухой стороны, откуда человеку в таком виде невозможно явиться. Там ни одного жилища до грузинской границы и ни одного пастуха там теперь».
К этому времени проснулись и остальные солдаты и тоже приняли участие в наблюдении.
-Лапшин, Прохоров, Савельев и Орлов, пойдете со мной, - сказал лейтенант и, взяв автомат, зашагал к таинственному гостю, то есть к Дени. «Странно, странно», - повторял он в уме.
Дени заметил солдат, как только они вышли из укрытия, и теперь следил только за ними, но следил почти равнодушно, полем отвлеченного сознания. Вдруг вспомнил слова Царры: «На Земле, как на Земле», - и усмехнулся. Солдаты шли, не спеша переговариваясь; в чистом утреннем воздухе  ясно доносились их голоса. Он вспомнил много раз слышанное от матери и Дади. Вот так, в 37 году, ранним светлым утром его дед Алларх сидел на этом камне, на котором сейчас сидит он, а снизу по тропе, как нынче эти солдаты, поднималась опергруппа, идущая арестовывать его. Он был стар, болен и давно уже не отважным воином непобедимой Дикой дивизии. Дед окликнул бабушку, хлопотавшую во дворе, и сказал: - «К нам гости от Иблиса, они за мной. Веди себя спокойно».
Солдаты были уже близко, в метрах двадцати, впереди шел лейтенант. Они вдруг все остановились и посмотрели на него, и он смотрел на них, и все молчали. Видно, лейтенанта и солдат сковывало то любопытство, которое он вызвал своим необычным явлением. Лейтенант обернулся назад; и двое солдат стали подниматься по кружной тропе во двор. Это были все те же лица русских ребят или почти те же, с которыми он когда-то служил и которых, будучи старшиной, учил ратному делу. По их лицам Дени видел, что если им и не надоела война, то они уже привыкли к ней. Будь они новички, давно крикнули бы: «Встать! Руки вверх!» Признаться, этой пошлой команды сейчас и боялся Дени, не было никакого желания быть примитивным пленником. Но лейтенант не отдал никакую команду. Он стоял и все так же молча смотрел на Дени. Двое солдат уже поднялись во двор и стали сбоку от него. Лейтенант подошел поближе, остановился, закурил и, протянув коробку Дени, предложил:
-Курите.
-Нет. Благодарю, я не курю, - ответил Дени.
Лейтенант поглядел на Дени пристальней, как будто он не ожидал услышать от него русскую речь.
-Документы есть? - спросил лейтенант дружеским тоном.
-Нет, документов нет, - ответил Дени.
-Понятно, - улыбнулся лейтенант. - А оружие?
-И оружия нет, - ответил Дени.
-Понятно. А что в мешочке? - взглядом показал лейтенант.
-Яйцо, - ответил Дени.
-Яйцо? Жираф, что ли, снес? - засмеялся своей шутке лейтенант.
-Страус, - сказал Дени.
-Страус? Это лучше моей шутки, - покачал головой лейтенант. -
Но кто вы?
-Вот мой дом, я сижу на развалинах моего дома, - кивнул назад Дени. - Документы должны быть где-то под этими кучами, если… - он не докончил, он хотел сказать: «Если мать их не унесла с собой». Но не сказал.
-Это ваш дом? - откровенно удивился лейтенант.
-Да, мой, - подтвердил Дени.
-А как вы могли без документов где-то быть, где-то ходить? - спросил лейтенант.
Дени только пожал плечами. На этот вопрос у него не было ответа. Но он неожиданно попросил, сам удивился этой мысли:
-Отвезите меня в город прямо к генералу Матвееву, ему я и дам все ответы.
Лейтенант посмотрел на Дени совсем по-другому, с каким-то уважением уже.
-Но так сразу и сказали бы, - проговорил лейтенант. Но на лице его оставались сомнения, хотя генерал и подействовал. Подсознание подсказало Дени имя генерала, потому что генерал Матвеев играл одну из ключевых ролей и в первую чеченскую бойню. По реакции лейтенанта, Дени понял, что генерал Матвеев участвует и во второй, нынешней кампании.
-Идите за мной, - сказал лейтенант и зашагал по тропе вниз. Дени шел за лейтенантом, солдаты за ним.
-Когда мы пришли, тут все было так, - очертил жестом село лейтенант, оглянувшись. Видимо, он оправдывался, то есть хотел сказать, что все натворили не они. Потом он остановился, нагнулся, поднял камешек и с короткого разбега бросил его вниз к реке и приостановился, следя, куда долетит камешек. Лейтенант еще был ребенок, но этот ребенок, как и миллионы, подобные ему дети по всей планете Земля, мог убить и успокоить себя идеей, втертой ему в сознание.
Они пришли к стоянке дозора, к полуразрушенному дому Ганаева, много лет бывшего председателем единственного колхоза. Солдаты устроились неплохо, под навесом стояли кровати и стулья из румынской мебели, правда, побитые, у некоторых не было своих ножек, вместо родных ножек солдаты приладили им ножки из кирпичей. Лейтенант отставил в сторону один стул и показал на него Дени. Дени сел. Солдаты, остававшиеся на месте, с великим любопытством смотрели на него. Лейтенант ушел за дом, и Дени слышал, что он долго переговаривался с кем-то по рации. Потом вернулся под навес.
-Так говорите, в мешочке яйцо? - обратился он с улыбкой к Дени. Тот кивнул.
-Страусиное?
-Страусиное.
-Любопытно.
-Хотите взглянуть? - спросил Дени.
Лейтенант был в сомнении, ведь он не знал, чего можно ожидать от этого чеченца, хотя внешне он не был похож ни на смертника, ни на террориста. Любопытство молодого сердца победило. Он оглянулся на солдат: «Отойдите подальше», - приказал он. Солдаты отошли, кто куда.
-Давайте, вынимайте, - сказал лейтенант таким тоном, как будто говорил: погибать так с музыкой.
Дени снял мешочек с руки, растянул шнурок, стягивающий отверстие, тут лейтенант вскричал:
-Стойте! - он почему-то сел перед Дени на корточки и, оставляя мешочек в руках Дени, стал выдавливать яйцо снизу. И во время этого действии выражение его лица поминутно менялось: первоначально борющееся со страхом, потом озабоченное, вопросительное, удивленное и, наконец, откровенно веселое, когда он полностью извлек яйцо, посадил его на ладонь и поднял к свету солнца.
-Что, и вправду яйцо?- спросил он, не веря собственным глазам.
-Вы же видите, - ответил Дени.
Но вдруг лицо лейтенанта посерьезнело, он приложил ухо к яйцу, наверное, проверял, не искусственное ли, и нет ли в нем тикающего механизма. Сияние и детское любопытство вернулись на его лицо.
-Нет, точно, яйцо, но это фантастика, - проговорил лейтенант.
-Что фантастика? - спросил Дени.
-И яйцо, и вы. Но, вобщем так. Комбат сейчас приедет,- заключил он и встал, по-прежнему удивленно созерцая яйцо.
Солдаты собрались вокруг лейтенанта; он отдал им яйцо, они по очереди брали его на ладони и рассматривали. В это время подъехала «Нива» и из нее вышли трое военных в камуфляжной форме, двое остались у машины, а офицер шел к ним. Лейтенант скомандовал: «Смирно!» И стал докладывать: «Товарищ комбат и т.д.», - но тот не дал договорить. «Вольно, вольно. Ну что у вас тут?» Комбат и лейтенант отошли в сторону, и минут пять лейтенант говорил, а комбат иногда кивал головой и время от времени поглядывал  на Дени. Выслушав лейтенанта, комбат подошел к Дени, который уже стоял, поджидая его. «Подполковник Панкратов», - представился он и подал руку. Стройный, сухопарый, с внимательными серо-голубыми глазами, комбат вызывал невольные симпатии, да и по возрасту он был ровесником Дени.
-Так вы из этого села? - спросил комбат.
-Да, - ответил Дени.
-А чей вот этот дом, где мы сейчас стоим?
Дени назвал.
-А тот, по соседству? - показал комбат.
Дени назвал. Комбат показал еще на несколько домов, Дени назвал и их хозяев.
-Понятно, верю, - сказал комбат, - Понятно, - повторил он. - А ваш дом?
Дени показал наверх.
-Где эта штука, яйцо, что ли? - оглянулся Панкратов.
Солдат принес и положил на протянутую руку комбата яйцо.
Панкратов удивленно смотрел на яйцо, покачивая его на руке, точно взвешивая.
-Да оно килограмма на три потянет. Не знал, что страусы сносят такие яйца-гиганты. Впрочем, страус птица крупная. - Комбат все покачивал яйцо на ладони и о чем-то думал. - Понятно. Оставьте нас одних, - оглянулся комбат на лейтенанта. Лейтенант и солдаты ушли за полуразрушенный забор. А Панкратов взял стул, поставил его против стула Дени и пригласил сесть. Он все продолжал покачивать на ладони яйцо. Вдруг он, как полчаса назад лейтенант, с напряженной тревогой в глазах приложил, нагнувшись, к яйцу ухо. Слушал с полминуты, посветлел лицом и глазами и долго смотрел в глаза Дени. В глазах комбата не было никакой враждебности, было только удивление и вопрос. Заметив в руке Дени мешочек, Панкратов протянул руку.
-Можно? Или нет, подержите и раскройте.
Дени раскрыл мешочек, Панкратов опустил туда яйцо, потом уже взял и, держа за шнурок, покачал мешочек с яйцом.
-Понятно, - сказал комбат, - вытащил коробку сигарет и предложил Дени.
-Благодарю, я не курю, - сказал Дени.
Комбат закурил, глаза его говорили: «Я, брат, ничего не могу понять, откуда ты явился, объясни мне свою загадку?»
-Так, начнем без предисловий, - сказал Панкратов. - Снизу не проскочит и мышь, сверху тоже не проскочит мышь. В верху рота солдат, внизу рота солдат.  Вы пришли с глухой стороны, но там тропа только до родника и ни одного жилища. И вы в таком одеянии, точно с бала или на бал, да еще со страусиным яйцом в мешочке. Послушайте, я ничего не понимаю,  ну, ничего не понимаю - развел руками комбат.
-Отвезите меня к генералу Матвееву, там все и узнаете, - сказал Дени.
-Да я уже имею эту информацию, лейтенант передал, - сказал комбат. - Но вряд ли я узнаю и у генерала Матвеева, как вы оказались там, где оказались, если, конечно, не спустились с неба.
-Ну вот, вы сами сказали, откуда я явился, - засмеялся Дени.
Комбат с улыбкой на губах долго смотрел на Дени.
-Чтобы попасть к генералу Матвееву, вы забрались на небо со страусиным яйцом и спрыгнули на парашюте, хотя ничего над горами в эту ночь, да и в прошлую, да и в позапрошлую не летало, - улыбался, не скрывая своего удивления, комбат.
-Но ведь в другие-то ночи летали, - улыбался Дени.
-И вы знаете, и я знаю… -  начал комбат, и вдруг, долго поглядев в глаза Дени, махнул рукой. - Да что там говорить. Ну, к генералу, так к генералу, поехали, - встал он. - Впрочем, сначала там, в городе, заедем к одним товарищам, а к генералу потом вас повезут, таков порядок, - сказал комбат.
-Понимаю, - ответил Дени.
-Только скажите ваше имя, фамилию и отчество. И имя вашей матери, - добавил комбат.
Сердце Дени забилось, он понял, что комбат знает имя его матери.
Дени ответил.
-Понятно, - сказал Панкратов. - Ну, тогда поехали.

Мимо откинутого переднего кресла Дени пролез на заднее сиденье «Нивы», туда же влезли два амбала телохранителя с автоматами и крепко притиснули Дени к дверце, комбат вернул кресло на место, сел, хлопнул дверью, дал знак водителю ехать. Мешочек с яйцом он поставил к себе на колени. Лейтенант заглянул в машину и кивнул Дени, на лице у него было написано: «Ничего не понимаю». «Нива» проворно покатила по ухабистой кремнистой дороге. За селом, где ущелье расходилось в раструб и где рос густой орешник, куда дети бегали за орехами, были разбиты палатки. Стояли два БТРа, как тараканы, носами друг к другу, солдаты занимались будничными делами: дымила полевая кухня, кто-то нес воду, а несколько человек за корявым столом, сколоченным из жердей и досок, чистили оружие. Машина по знаку комбата остановилась.
Комбат оглянулся, обратился к крайнему телохранителю: «Терентьев, принеси мою папаху и оставайся». Потом вышел, откинул кресло и остановился. Солдат вылез из машины и зашагал в сторону палаток. В это время к комбату подошли офицер и старшина.
-Я вернусь часа через два-три, - сказал им Панкратов, - а это страусиное яйцо, - поднял он мешочек, удовлетворяя любопытство офицеров, - завел ферму там, повыше в горах. Офицер и старшина засмеялись, было видно, что они поняли только то, что их комбат шутит. Офицер заглянул в машину и с любопытством оглядел Дени. Солдат вернулся с папахой, комбат сел и поехали.
Папаха заинтересовала Дени, вспыхнули разные мысли, но он не угадал. В одном месте, где ущелье сходилось в горловину, а на той стороне Аргуна была гущина леса, комбат снял свою кепку, надел папаху и опустил стекло. Он оглянулся на Дени и засмеялся.
-Военная хитрость, своих оттуда не подстрелят, - кивнул он на ту сторону.
Дени неожиданно для себя звонко рассмеялся, находчивость комбата рассмешила его.
-На войне, как на войне, без хитростей нельзя, - сказал комбат.
«На войне, как на войне, на Земле, как на Земле», - пронеслось в голове Дени.
-У вас какая профессия? - спросил Панкратов.
-Я историк, - ответил Дени.
-Да мы с вами коллеги, я тоже историк, - полуобернулся комбат. - Во времена Советского Союза я был замполитом. После развала СССР ушел из армии, но потом вот вернулся. Сложно оказалось на гражданке. Охранник из меня не получился. Попытался стать вездесменом, тоже вышла осечка. Товар любит не каждого.
-Вездесмен, это что за профессия? - полюбопытствовал Дени.
-Бизнесмен, наши ребята их так называют: бизнесмены - вездесмены, ну, торгаши, одним словом.
-А, понятно, - засмеялся Дени.
-Торгаш из меня не вышел. Побродил, помаялся и вернулся в армию.
-В армии проще, - сказал Дени, полезли и другие мысли вослед, но Дени дал им от ворот поворот, они могли не понравиться комбату.
-Нет, не проще, -  комбат помолчал, приискивая нужные слова, но не найдя их, заключил, - Вобщем, так. Хе, страусиное яйцо. Да, задачка, - засмеялся он.
Дальше, всю дорогу, комбат не проронил ни слова. Он сидел, смотрел вперед, иногда закуривал и папаху не снял до самого города.
После первой войны от города Грозного и сел по ущелью кое-что оставалось, как говорится, рожки да ножки. А теперь ни ножек, ни рожек. Разрушения были чудовищны. Где-то за бывшим стадионом подъехали к трехэтажному зданию, очевидно, сохранившемуся каким-то чудом с нормальной физиономией, хотя и оно густо было отмечено по стенам следами от пуль и осколков.
-Я ненадолго отлучусь по нашему делу.
Комбат ушел; Дени следил за ним, пока тот не вошел в здание. Посидев еще некоторое время, вышел и солдат, закурил и скучающим видом смотрел на снующий перед зданием народ.
Разные ряды мыслей, не смешиваясь, текли по полям сознания Дени. Один ряд, который отзывался болью в сердце, думал: «Где мать, что с остальными, со всеми жителями села?» И воображение рисовало то жуткие картины, то менее жуткие, то светлели в душе надежды. Другой ряд мыслей спрашивал: «Какой нынче год, месяц, число? Да, сейчас осень, когда я отбывал, была тоже осень. Но эта не та осень, так быстро федералы не могли вернуться. Сколько же протекло времени с той осени? Год, это точно, но неужели и больше?» Ему хотелось спросить у солдата. Но он мог спросить число, а если бы спросил месяц, тем более, год, то выглядел бы идиотом. Но поразительно, он, между тем, и боялся узнать истину и сам не знал, почему боялся. Он переключился на другой ряд мыслей и образов, на тот, который рисовали бесконечный шлейф той небесной дороги, которую он пролетел до Эльтусси, до Изиды и назад. И вдруг подумал: «Почему мне Царра подарил это страусиное яйцо?» - «Приготовишь яичницу», - вспомнил он его слова. - «Вот и приготовил, все родилось из яйца, из яйца родилась и Вселенная. Из яйца рождается и моя яичница», - пошутил он над собой.
Комбат отсутствовал довольно долго. Солдат дважды садился на переднее сидение, беседовал с водителем, снова выходил, курил. Наконец комбат вернулся; в руке у него не было мешочка с яйцом. Комбат нагнулся в машину.
-Идемте, - пригласил он Дени.
Людей было много, и все обращали внимание на Дени, он был странным явлением в такой одежде среди всей этой военной и прочей худо одетой братии. Комбат сказал часовому, который тоже удивленно посмотрел на Дени: «Он со мной». И они поднялись на второй этаж, шли по длинному коридору и остановились перед черной дверью. Комбат открыл дверь и пропустил вперед Дени. Прямо посередине довольно просторного кабинета стоял плотный мужчина, круглая тяжелая голова его была коротко стрижена, а глубоко сидящие под широким лбом глаза смотрели пристально.
-Проходите, - показал он на стул у стола, а сам прошел в угол к столику, налил из графина воды в стакан, выпил, вернулся за стол и сел напротив Дени, мешочек с яйцом стоял у него на столе.
-Иван Тимофеевич, а вы поезжайте, - сказал хозяин кабинета комбату. Комбат подошел к Дени, подал руку.
-Иван Тимофеевич Панкратов, может, когда-нибудь свидимся, - сказал он, глаза комбата говорили: я, по-прежнему, ничего не понимаю в твоем явлении.
Дени поднялся и пожал руку комбату.
Комбат вышел.
-Можете курить, - хозяин кабинета протянул коробку сигарет.
-Благодарю, не курю, - сказал Дени.
-Горстков Александр Сергеевич. Это я, - представился хозяин кабинета. Дени назвал себя.
-Если то, что рассказал комбат мне о вас, правда, а это, я думаю, правда, то и я ничего не понимаю, как ничего не понял и комбат, - заглянул своими пристальными глазами в глаза Дени Горстков. - Растолкуйте нам свое странное явление. И я знаю те места, бывал там, даже облетал их на вертолете. Там невозможно объявиться в таком виде, в каком объявились вы. И еще страусиное яйцо, - Горстков засмеялся, - это фантастика. Вы можете объяснить нам эту фантастику?
-Генералу Матвееву сначала, - сказал Дени.
-И только ему? - спросил Горстков.
-Ему первому, потом всем, - сказал Дени.
Горстков некоторое время глядел в окно.
- Генерала Матвеева в данное время нет в республике, он будет недели через две, - сказал Горстков.
Дени обрадовался, что генерала Матвеева нет в республике, это давало ему споойное время.
-Первую информацию я дам только генералу Матвееву, - сказал Дени.
-Значит, только генералу Мавееву. Хорошо. - Горстков снова внимательно заглянул в глаза Дени.
Тут вошел в кабинет молодой человек лет тридцати, в кожаной куртке, крепкий телом.
-Вот товарищ, пусть он отдохнет там у нас на правом крыле, - сказал ему Горстков.

Молодой человек привел Дени в комнату с зарешеченными окном, где стояла одна кровать, застеленная голубым одеялом, два стула, маленький столик, на котором стоял электрический чайник, сахарница и печенье в плетеной вазочке, два стакана и еще что-то из посуды, и молча вышел. Дени снял пальто, пиджак сложил их в угол кровати, сверху положил шляпу и прилег на кровать. В зарешеченное окно была видна голая торцевая стена соседнего дома, тоже покусанная пулями и осколками снарядов. «И чего мне Царра сунул это яйцо, все было бы проще без него. Как проще? - вдруг спросил он. - Да ведь было бы то же самое. Может быть, все было бы иначе, если бы я вдруг явился в той одежде, в которой лежал на Майдане предков, подзывая и поджидая братьев с неба. А я явился вот таким франтом, еще со страусиным яйцом». Пока он думал, стороной, не касаясь его мыслей, пролетело несколько часов. Он слышал, что в комнату вошли люди, может, два, может, три человека, но так как его никто ни окликал, он не открыл глаз, не повернул головы. Вошедшие пошептались и вышли, дверь захлопнулась. И уже из коридора явственно донесся до него голос: «Да это мой односельчанин Дени…» Он понял, что кого-то из его односельчан нашли и привели для опознания. «Оперативно работают», - подумал он.

          Он провел и этот день, и ночь, и большую часть следующего дня в этой комнате. Молодой человек лишь несколько раз водил его в то место, куда и царь ходит пешком. Но под вечер следующего дня, когда он лежал, закрыв глаза и закинув руки за голову, в комнату кто-то вошел.
-Вы не спите? - окликнул его голос.
Он сел.
-Не сплю, - отетил он молодому человеку в кожаной куртке.
-Идите за мной.
Дени оделся и вышел за ним в коридор. Они пришли в кабинет Горсткова. Тот опять стоял на середине кабинета, Горстков зашел за стол и сел на свое место лишь после того, как Дени сел на указанный ему стул.
-Можете курить. Ах да, вы не курите, - вспомнил он. - А вообще курили?
-Да, курил, много и с наслаждением, но потом как-то дал матери слово, что не буду курить, после жутко тянуло закурить, но как-то было стыдно нарушить данное матери слово, пересиливал и постепенно отвык. Иногда, правда, и теперь курю, но только во сне, - добавил Дени.
Горстков улыбнулся.
-А у меня все наоборот, сто раз бросал, сто раз давал слово и сто раз нарушил. Вот, с ней и остался, - Горстков повертел сигаретой.
-Это плохо, - сказал Дени и чуть не добавил, перефразировав Евангельские слова: «Кто в малом слаб, проявит слабость и в большом». Но что было безопасно и безобидно на кафедре, тут могло сыграть по-другому, не та была контора.
-Вот ситуация, - засмеялся Горстков, - даже не знаю с чего начать. Не часто в моей практике случалось со мной такое, то есть, никогда не случалось. - И опять он, буквально, впился в глаза Дени, а потом развел руки, засмеялся и сказал, - Ну, начните вы.
-Что я должен начать? - засмеялся и Дени.
-Но послушайте, вы умный человек, вы образованный человек. Вы ученый человек, преподавали в Ростове-на-Дону. Кстати, генерал Матвеев тоже родом из Ростова. Может, там и познакомились с ним. Но не важно, не в этом дело.
Дени этого биографического факта не знал, как не знал и генерала Матвеева.
Но что мог сказать Горсткову Дени? Что он летал на другие планеты, на Эльтусси, Изиду, что он знаком с фараоном Тутмозом, с фараоном Ах-Тутмозом, что он влюбился в прекрасную божественную женщину Дульсинею? И еще много чего видел. А вчера утром друг его Царра и сестра Пунитаки высадили его на Майдане предков? Горстков счел бы его сумасшедшим. Он молчал.
-Ну, скажите мне, где проживает тот страус, который снес вот это яйцо-гигант? Оно весит три килограмма и сто двадцать пять граммов. Единственный случай на Земле. Признаюсь, я это уже выяснил. Такого яйца еще не было на Земле. Скажите, где живет этот страус и идите себе с Богом на все четыре стороны. К вам нет никаких претензий, вы не участвовали ни в каком сепаратизме, не делали ничего противозаконного, - почти умоляющим тоном проговорил Горстков. - Два года назад вы поехали к одному родственнику, чабану, и исчезли, как будто в воду канули, вернулся только ваш конь.
«Как будто канул в небеса», - поправил про себя Горсткова Дени.
-Вас целый месяц искало все село - никаких следов. - Горстков умолк, он уже не смотрел на Дени, а смотрел в окно. И в этой паузе в голове Дени жарко билась мысль: «Так значит, протекло два года, как я с Царрой и Пунитаки полетел на Эльтусси. Сейчас осень двухтысячного года, конец одной эпохи. Вот как. Планета Земля без меня два года кружилась вокруг солнца».
-И вот, - снова заговорил  Горстков, - через два года вы объявились на той же тропе. Объявились оригинально. Одеты вы… - Горстков оборвал, не дал никакого сравнения. - Дышите тонкими духами, да еще вот это страусиное яйцо в мешочке, то ли из бархата, то ли… - опять он не докончил фразу.
-Все дело в яйце, - улыбнулся Дени.
-Не только, не только. Но главным образом - да, - с надеждой посмотрел Горстков. - Откуда Вы явились там, в столь ранний час, в такой одежде?
-Да еще со страусиныи яйцом, весом в три килограмма, - продолжил Дени. - Может, я из города пробрался туда, - добавил он.
Горстков вздохнул, вышел из-за стола, прошел к маленькому столику.
-Хотите воду? - спросил он.
-Нет, спасибо, - поблагодарил Дени.
Горстков выпил воду и, не садясь на свое место, а расхаживаясь за спиной Дени, сказал:
-Да мне смешно отвечать на эти ваши слова, признаюсь, я даже чувствую себя дураком. Зачем вам было с такими хлопотами пробираться в родное село, когда вы могли спокойно проехаться туда, если бы находились в городе. Для меня ясно, что вас не было в республике, и вы были в полном неведении положения дел. К тому же, вы без документов, с яйцом, каких на земле не бывает. Но пусть, пусть бывает и такое яйцо-гигант, не все же страусиные яйца взвешены. Только скажите, где этот страус, который снес это яйцо и идите…
Я все скажу генералу Матвееву, - сказал Дени.
Горстков как-то странно короткими звуками засмеялся.
-Генералу Матвееву, понятно. - Горстков подошел к столу, взял из папки какой-то лист, почитал там и стал говорить: - Да, с глухой стороны, никаких жилищ, единственная тропа обрывается у Майдана предков, где в языческие времена народ по праздникам встречал солнце. Дальше ни тропы, ни леса, одни лысые горы. Вы могли явиться или из-под хребта, что мало вероятно, или с неба, что еще менее вероятно. Конечно, для шутки вы могли пробраться с любой стороны. Но тогда шутка очень оригинальная.
 Бес защекотал Дени, и ему захотелось с этой мыслью Горсткова: «мог явиться ради шутки», поиграться, соткать на время полотно алиби. Но это настроение быстро прошло.
-Признаюсь честно, я сбит со всех панталык, - продолжал Горстков, - ничего не могу понять в вашем явлении и, более того, нахожусь в легкой панике. Скажите мне тайну своего исчезновения, своего появления через два года, тайну этого страусиного яйца, и мы с вами расходимся, выражаясь морским языком, как в море корабли, - Горстков смотрел на Дени с умоляющей надеждой.
-Есть веши, в которые трудно поверить и невозможно поверить, и тот, кто говорит вещи, в которые невозможно поверить, ставит себя в смешное положение. А в смешное положение мужчина не имеет права ставить себя, - сказал Дени и долго смотрел в глаза Горсткову. На самой глубине глаз и того, и другого пробежали мысли, которые не одевались в слова, но которые говорили гораздо больше тех мыслей, которые охотно одеваются в слова.
-Понятно. Значит, правду вы скажете генералу Матвееву, - заглянул Горстков в глаза Дени. А мысли, бегущие по дну его глаз, говорили: «Вы никогда не встречались с генералом Матвеевым, как и он не встречался с вами».
Дени прочел эти мысли в глазах Горсткова, но сказал:
-Возможно, генералу Матвееву я и скажу правду.
-Хорошо, - кивнул головой Горстков. - Генерала пока нет, но он будет на днях.
 Он позвонил, вошел молодой человек в кожаной куртке.
- Николай, отвези товарища к Машке, пусть там побудет некоторое время.
Горстков вышел из-за стола, подал Дени руку.
- Побудьте в коридоре, - попросил Горстков.
Дени вышел.
-Пусть посидит там в будке. Скажи Машке, никаких грубостей. Никаких! - дал Горстков наставление молодому человеку в кожаной куртке.
-Слушаюсь, - ответил тот и вышел к Дени.

Во дворе сели в «Уазик», Дени посередине, по бокам охрана. Молодой человек в кожаной куртке сел на переднее сидение, открыл бардачок, достал оттуда мешок-колпак.
-Снимите шляпу, наденьте вот это, шляпу можете надеть сверху, - протянул он мешок-колпак. - Дени исполнил. Один из солдат, которого Дени уже не видел, потянул за край колпак вниз. Машина тронулась. Последнее, что Дени запомнил из внешнего мира, было солнце на закате. Солдат справа грубо поерзал туловищем, давая понять, кто должен сидеть в машине вольготнее.
Машина часто ловила ухабы. Наверное, ехали больше часа; за всю дорогу никто не проронил ни слова. Наконец, под колесами захрустело, Дени понял, что машина едет по свежему гравию. Машина притормозила и остановилась.
-Можете снять маску, - сказал молодой человек.
Дени снял маску и увидел, что машина стоит у шлагбаума и, выйдя из будки, подходит солдат с автоматом в опушенной руке. За шлагбаумом, в метрах тридцати, возвышались железные ворота. Было еще довольно светло, густая заря говорила, что солнце село только что. Солдат подошел к машине, молодой человек в кожаной куртке показал ему документ; солдат кивнул, спеша, вернулся к будке, длинная шея шлагбаума взлетела вверх, и тотчас разошлись и ворота впереди. За воротами, слева, на колодки были посажены два старых автобуса, за ними стояли два аккуратных финских домика, далее, в шагах сорока еще какая-то будка, за ней широкие ворота, слева от ворот торец низкого здания. Все это мгновенным взглядом захватил и погрузил в воображении Дени.
Машина подрулила к крайнему домику и остановилась. Сопровождавший Дени молодой человек вышел, и сразу же из домика вышла женщина, а водитель восхищенно прошептал: «Машка БТР, чудо женщина». Слова водителя зажгли любопытство Дени. Рослая женщина шла навстречу молодому человеку и, сойдясь, подала ему руку. Она была в берете, в джинсовой юбке и джинсовой кофте, в сапожках, на боку, на широком поясе, у нее висел большой пистолет. Это было обильное тело, отлитое природой в роскошные формы. Женщины из той русской породы, о которых остроумные российские ловеласы восхищенно выражаются так: « по долинам и по взгорьям». «Действительно, чудо женщина, но почему БТР и вообще, почему она здесь?» - пролетело в голове Дени. Да, женщина была почти великанша, но в ней не было никакого уродства, напротив, ей не была чужда гармония. И никак она не подходила для службы в таком ведомстве. Ступни ног у нее были небольшие и кисти рук тоже. «Машка БТР, глупая кличка, просто большая и довольно красивая женщина», - подумал Дени, мысленно ругая тех, кто дал ей эту кличку.
-Привез гостя, - сказал молодой человек. Машка кивнула, посмотрела в сторону машины и стала слушать дальше. Молодой человек тоже оглянулся на машину, потом взял под локоть Машку, отошел чуть подальше и там уже продолжал что-то говорить. Машка изредка кивала головой.
-Приказ шефа, ни поблажек, ни притеснений, на средней волне, - уже возвращаясь к машине, сказал молодой человек.
Солдаты вышли, вышел и Дени. Машка оглядела Дени с ног до головы, тень насмешки, как показалось Дени, пробежала по ее лицу, но она не сказала ни слова, а отвернулась от него и попрощалась с молодым человеком в кожаной куртке. Молодой человек и охрана сели в машину и тут же уехали. Машка снова оглядела Дени с ног до головы и, показав пальцем на то место, где он стоял, приказала:
-Тут стой, - и направилась в сторону автобусов. Она до удивления легко несла свое могучее тело.
От зари оставалась тоненькая полоска; тени уже смело набегали на поле за домиками. Дени, оглядываясь, пытался угадать место, где примерно он находился. Но не было во всей этой округе никаких примет, знакомых ему по прежним мирным дням. Ясно было одно, что тут прежде был колхоз или совхоз. Зажглись электрические лампочки над воротами, над автобусами, над домиками, там дальше над будкой и над вторыми воротами. Машка вернулась, неся под мышкой постельные принадлежности. Не глядя на Дени, она приказала:
-Шагай за мной.
«Шагаю, моя красавица», - иронично сказал в себе Дени, идя за Машкой и любуясь, как легко несла она свое могучее тело, и, вспомнив остроту российских ловеласов: «по долинам и по взгорьям», улыбнулся. Дойдя до будки, не оборачиваясь, Машка ткнула пальцем в землю:
-Тут стой.
Дени остановился. Машка вошла в будку. Скорее всего, эта будка в прежние мирные времена служила ларьком. О том говорили и односкатная крыша, и ставень, поднятый козырьком вверх, и зарешеченное широкое окно, и дверь сбоку от окна. Машка зажгла внутри свет, провела там минут пять, вышла и показала на распахнутую дверь:
-Шагай туда.
Дени посмотрел на нее, хотел поймать ее взгляд, но Машка еще тверже, не глядя на него, проговорила:
-Шагай, шагай.
Он вошел в будку и услышал как большой замок заскрежетал снаружи на двери.
В будке стояла одна железная на пружинах койка, застеленная армейским одеялом, один стул, тоже железный, с фанерным сиденьем, каковыми были обставлены советские столовые, а в углу на железном крючке висела конская сбруя-хомут, вожжи, сиделка. Эти атрибуты в будке удивили Дени. Но он решил, что будка в какое-то время служила и сторожкой, при которой был и конь. В задней стене будки была дверь, он толкнул ее, она легко открылась, он вышел. Оказалось, что это был выход к туалету, расположенному в двух-трех метрах позади будки, но и сам туалет и выход к нему были обшиты толстой решеткой. Отсюда Дени увидел низкую глухую стену длинного здания, тянувшегося от нижних ворот вдаль. Он понял или догадался, что это был лагерь для военнопленных. Звезды уже роем блестели на небе, он долго с улыбкой смотрел на них и подумал: «Вас никто не закроет в сторожке, никакая Машка БТР, и это хорошо».
Вернулся в сторожку, повесил шляпу на крюк рядом с хомутом, скинул пальто, пиджак; пиджак повесил под шляпу, лег и укрылся пальто. «Мой номер в этом хозяйстве пятизвездочный, пока пятизвездочный - подумал он. - Но как только выяснится, что мое знакомство с генералом Матвеевым всего лишь миф, я продолжу путь далее, туда в казарму, и тогда уже не будет чистой наволочки. И этот генерал, тайна сознания, он так неожиданно появился в уме и помог, точно, помог, без генерала путь мой был бы прямее и короче. И еще яйцо страусиное помогло. Яйцо их смутило. Но еще бы, и меня бы смутило. Вот Царра, хитрец, может, нарочно дал. И конечно, он знал, что федералы в Чечне. Впрочем, что ему Чечня, Россия или шар земной. Наверное, мчится сейчас сквозь Галактику к избранной звезде и забыл меня. Но Пунитаки, Пунитаки нет. Пунитаки не забудет меня, своего брата. Он долго созерцал образ Пунитаки, а потом и свои дороги сквозь звездные заросли к Эльтусси, к Изиде и обратно. В это время он услышал голос в окне:
-Трапезничай, красавчик.
Это был голос Машки. Он встал и подошел к окну. Машка была не одна, с ней был мужчина в камуфляжной форме, до того редкий экземпляр, что он остановил бы внимание самого рассеянного и не наблюдательного человека. Человек этот был хозяином круглой, огромной, как казан, головы, посаженной прямо на широкие плечи, как будто природе не хватило времени подождать, пока отрастет шея, и длинных мощных рук с кистями, как грабли, и прочной крутой грудью. Этим частям тела соответствовали и ноги. Он был ростом чуть пониже Машки БТР. Этот неандерталец просунул под решетку две алюминиевые миски, одну с рисовой кашей, вторую с водой. Машка стояла - одна рука на бедре - и смотрела на него. «Вот с кого ты должна была бы писать портрет, сестра моя Пунитаки», - пролетело в голове Дени. Машка повторила:
-Трапезничай, красавчик.
-Спасибо, хозяйка, - ответил Дени, и тут же вспомнил трапезу в замке у О-Тоси.
Машка презрительно улыбнулась, повернулась и пошла, за ней, привязанно, зашагал хозяин редкой головы. Дени выпил всю воду из миски, к каше не притронулся, да и аппетита никакого не было, хотел было снова лечь, но чтобы уснуть, надо было промаять себя ходьбой, и он начал ходить, избрав маршрут от задней двери до решетки. И неожиданно проговорил вслух:
-Чеченцы, чеченцы, вы всегда верили чужим лжепророкам и всегда будете верить, не ведая, не понимая, что чужой приходит не для вас, а для себя, для своих темных дел. И ваши дела будут вот такими, пока вы будете верить чужим пророкам и смеяться над своими.
Это были старые мысли, он говорил их еще до первой войны и Хаси, и всем, когда в Чечню набежали с Востока и с Запада проходимцы всех мастей, мутя, будоража и подталкивая к бездне народ. Но, увы, резьба народного сознания была сорвана буйными чувствами и логика действовала слабее, чем один мешок песка на поток, прорвавший плотину.
«И поезд народа ушел под откос и лежит там, в бездне. А я сижу в сторожке у ворот фильтрационного лагеря.
Законная плата нам всем за тупость», - заключил свои мысли Дени. Но старые мысли упрямо лезли в голову, как мыши в амбар, и одно было спасенье от них, отгонять их с центрального поля сознания другими мыслями. Он лег, натянул пальто до подбородка и, вызвав на смотр другой ряд мыслей и образов, стал просматривать их. Мысли и образы эти были из его преподавательской деятельности. Но вдруг он задремал, игла сознания перескочила, и он увидел себя и Царру, они сидели в пагоде у озера, и Царра говорил, глядя в небо: «Вселенная, Дени, вот вся эта звездная карусель, родилась не от Большого взрыва. Все началось по-другому. Было чистое пространство, Бог привел это чистое пространство в напряженное состояние, и из него пробился луч света, а после прорвался и необъятный потоп света. Потом, через миллиарды лет планеты, я ты, Горстков, Машка БТР, все остальные произошли от сгустившегося света». Тут Царра засмеялся, Дени вздрогнул и вышел из дремоты. Это смеялись, идущие мимо будки к воротам солдаты. Дени встал, чтобы посмотреть. Один солдат подошел к окну, долго смотрел на Дени, улыбнулся тонкими губами, подмигнул, кивнул и спросил:
-Ну, как дела?
-Дела нормальны, - улыбнулся Дени.
-Не переживай, будут еще нормальнее, на все четыре колеса, точнее, на два колесика. Хи-хи!
Солдат засмеялся и трусцой побежал догонять товарищей, выкрикивая на ходу:
-Эй, не закрывай!
Он стал ходить. «И этот солдат, и все его товарищи, прошедшие мимо моего окна, тоже сгустившийся свет, - иронично продолжил он мысль Царры, - Но не то важно, как родилась Вселенная, от Большого взрыва или от маленькой искры, а важно другое - человеку важно знать другое: имеет ли нравственное начало сама жизнь, сам разум, есть ли в духе что-то неизменное, вечное, за что мог бы крепко ухватиться человек и не потерять образ Божий в своей душе – это необходимо знать позарез человеку. Но человек запутался, потому что оказался в парадоксальном положении: будучи по собственной массе в массе Вселенной ничто, он духом обнимает и Вселенную, и все бытие. Вот этот парадокс и запутал человека, бесконечная душа живет в теле, весом в пять-шесть пудов, и пытается понять Вселенную, в которой бесконечное количество пудов материи. Все знают этот парадокс и все в плену у этого парадокса, никак не могут выпутаться из него, а потому и строят фильтрационные лагеря и творят прочие глупости». Дени вышел наружу и стал смотреть в небо.  И звезды вдруг заговорили: «Человек, почаще смотри на нас, на звезды, как и дети, мы очищаем душу. Дай духу своему родиться свыше, от наших миров. Знай: никогда не будет подлецом тот, кто любит созерцать нас и небо, кто часто топит свою душу в нашей бездне. Созерцай нас и ты не будешь узок. Только узость уродует человека».
-Вы правы, - сказал звездам Дени, вздохнул и добавил: - Пунитаки, сестра моя, молись вместе с этими звездами не только за меня, как ты обещала, но за всех, за всех. И за свою сестру Машку БТР тоже, - неожиданно для себя добавил он и удивился, потом засмеялся и подтвердил, - да, да, и за Машку БТР тоже.
Он вернулся в будку и стал ходить, считая шаги, он хотел изгнать все мысли, а потом лечь спать. Но вот он ходил долго, а главная площадь сознания не пустела, там толпились и горели все те же мысли.

От автобусов и домов шли люди, смеясь и переговариваясь, целая толпа, солдаты подошли к окну будки и смотрели на него. Не обращая внимание на любопытствующих, он продолжал ходить. Солдаты молча постояли и пошли к нижним воротам, и он слышал:
-Этот, говорят, у этой банды был большим чином, - сказал один голос.
-Падла, как одет, - сказал второй голос.
-Пока посадили в будку, что-то выясняют. Потом Машке БТР передадут, а после нее в наш цех, - сказал третий голос.
-Ха-ха-ха! Если от него после Машки БТР что-то останется, это что-то мы ему отрежем, - захохотал четвертый голос.
-А Степан от Машки ни на шаг, втюрился по сапоги.
-А ну его, животное, не по чину устроился, подлец.
-Сестренка у Машки чудо девочка. Я как увидел, не мог глаз оторвать. Но она все время сидит в вагончике, ни с кем не разговаривает. У нее какой-то нервный срыв, говорят, над ней банда надругалась. Я как-то хотел с ней заговорить, да Машка так взбеленилась, чуть не застрелила меня.
Дальше Дени не слышал их речей, солдаты прошли за ворота и ушли в глубь.
«Нормальный аттестат, главарь банды, - подумал Дени и тихо засмеялся. - Ну что, давай, главарь банды, отдыхай, никто не знает, какова будет твоя постель завтра», - сказал он себе и лег. Не та была постель, что в замке у О-Тоси под царским балдахином, но, кажется, сон приближался. И уже он переходил из царства необходимости в царство свободы, как выражаются эти бездельники философы, как песня и музыка, взлетевшие над казармой, вернули его в будку.
В песне девица грозилась повесить себе на шею жернов и утопить себя в пучине морской, если он, то есть ее возлюбленный, не признается ей в пламенной любви. А если признается, то быть верной подругой и в этой жизни, и в той, будущей. Но вдруг песня и музыка смолкли, и тут же тяжелый человеческий стон прошел низом, над самой землей. В первую минуту Дени почудилось, что это застонала сама земля.
Он вопросительно застыл, не понимая еще, что это было. Тут снова заиграла музыка и полетела песня. Но опять и музыка, и песня оборвались, и тот же стон, как будто стон самой земли повторился. Стон, чередуясь с песней, повторился еще несколько раз. Дени давно стоял. Да, это был стон человека. И этот стон был ужасен тем, что в нем был зажат крик такой силы, что вырвись он наружу, он мог бы оглушить небо. Дени понял: какой-то сильный человек, чтобы не пасть позорно духом перед своими палачами, превозмогал нечеловеческую боль, душил в себе адский крик, рвущийся наружу. Песня оборвалась, стон больше не повторялся. Теперь у него не было сомнения, что за хозяйство расположилось рядом с ним. Он долго стоял, потом лег. Тяжелая, как грозовая туча, печаль легла на его сердце. Эта была та печаль, когда страху не остается места в душе. Может быть, если бы он совсем недавно не созерцал другие планеты, где человек человеку не волк и не прохожий, у него было бы другое состояние. Но в нем с того момента, как он узнал звездные дороги, царствовали не узкие реалии Земли, а высшая сила, та сила, в которой растворяется человек, когда, и не умирая, он уходит за горизонт планеты. Уснул он под утро. Но проснулся вместе с солнцем и сразу услышал чириканье воробьев. Повернув голову, увидел: целая дюжина воробьев, облепив миску, клевали рисовую кашу, а с наружной стороны решетки, на подоконнике, сидели две вороны, не решаясь пролезть во внутрь и наблюдая его. Он повернулся на другой бок, лицом к стене, как бы показывая воронам, что он не против, если и они присоединятся к воробьям.
Заговорил Даймон, понес какую-то мудрую чепуху: «Человек получил от Бога разум давно, многому научился, то есть злу научился много, добру мало. Многознание добру не научает, наверное, это имел в виду мудрый Гераклит, когда говорил: «Многознание уму не научает». Он ум отождествлял с добром, а знание с чем угодно, но не с добром. О, Гераклит!». Дени обрадовался Даймону, но тот стал говорить обидные речи: «Знаешь, неуютно в этой сторожке, кроме хомута и вожжей ничего нет, и Машка БТР не О-Тоси и не Пунитаки, да и округа малопривлекательная здесь. Там на Эльтусси, укусит скука сердце, побродишь по парку, вокруг озера, зайдешь к Дон Кихоту и весельем полнилось сердце. А тут к кому зайдешь, к Степану-неандертальцу, что ли? Или к мастерам заплечных дел? Я оставлю тебя на время, не сердись», - сказал Даймон. - «Валяй, жалкий декадент, я могу предложить только то, что предложили мне», - озлился и крупно написал на центральной площади сознания Дени. Но, видно, Даймон отлучился, прежде чем появилась надпись, потому что ничего в ответ Дени не услышал.
И странно это сказать, он вдруг вскочил, и без туфель шагая по сторожке, обрушился на Даймона или кто его знает на кого, и говорил вслух:
-Да, жалкий декадент, эстет стерилизованный, тебя это будка покоробила. Да, тут плохие виды: хомут, вожжи, решетка. Тебе нужны дворцы, пирамида, пагода над фиалковым озером; колесницы Древнего царства, океан. Понятно, тебе не нравится сарай по соседству с фильтрационным лагерем, откуда доносятся эти страшные стоны. Сбежал, сбежал, жалкий декадент.
Но вдруг Дени замолк и зло рассмеялся, он осознал, что Даймон, этот неясный дух, сопровождавший его в последнее время и порой говоривший неглупые вещи, оставил его. Ему стало грустно, и он лег.
Но очень скоро воробьи на подоконнике вспорхнули, и у окна раздался властный голос Машки БТР.
-Трапезничай, красавчик!
Дени встал. Машка была не одна, с ней снова был Степан-неандерталец. Он хмуро посмотрел на Дени и сунул под решетку, как и вчера, две миски, одну с водой, вторую с гречневой кашей, а вчерашние миски принял. Машка косо взглянула в миску с недоеденной воробьями кашей и сказала Степану: «Иди». Тот быстро ушел. Машка стояла вполоборота к нему и была великолепна в берете, в джинсовой юбке, в джинсовой рубашке с карманами, в сапожках и с большим пистолетом на широком поясе. Он невольно залюбовался ею. Она, точно, была великолепна. Если бы не эти глаза, в которых сейчас было так мало добра.
-Значит, отказываешься от каши? - спросила она.
-Пока нет аппетита, - ответил Дени.
-Может, цыпленочка хочешь? - серьезно спросила она.
-Когда проголодаюсь, не откажусь, - ответил Дени.
-Будет и цыпленок, будет и курочка, подожди немного, - усмехнулась Машка.
-Подожду, куда я денусь, - сказал Дени.
-Ты меня боишься? - вдруг задала детский вопрос Машка. Вопрос был детский, но глаза смотрели тяжело.
-Боюсь, - серьезно ответил Дени. - Мужчины обязаны бояться женщин, ведь вы рождаете нас, вы приводите нас из вечности под солнце.
Морщинка отпечаталась на лбу у Машки, она, видимо, не ожидала такого ответа и обдумывала его слова.
-А ты сколько наших убил? - спросила Машка.
-Никто не убивает чужого, каждый убивает своего брата, ведь мы все от Адама и Евы, - ответил он, точно отвечал на вопросы студентки.
-Ха! Зубы заговариваешь? - сказала Машка.
-Нет, сердце заговариваю, - ответил Дени.
Машка посмотрела на Дени еще суровее, но долго и внимательно. Потом резко повернулась и понесла свое обильное тело «по долинам и по взгорьям» в сторону казарм.

Прошло еще два дня, было все то же: каша, которую он не ел, Машка БТР, Степан-неандерталец, песни над казармами, стоны, как укор самой земли человеку, и любопытствующие солдаты.
Особенно докучал ему новый персонаж, худощавый, среднего роста солдат, с хорьковой физиономией. Он часто ходил мимо будки и каждый раз останавливался, заглядывал к нему и всегда говорил одну и ту же фразу: «Не робей, воробей, все будет о`кей».
Дени все не ел, только пил, но никакой физической усталости не чувствовал, был бодр, ходил часами из угла в угол. Ему, видимо, удивлялись не только Машка и Степан, но и солдаты, потому что иногда останавливались и комментировали. «Четвертые сутки не ест, а ходит, все ходит». - «Ничего, голод не тетка, заскоблит когтистей, все будет лопать». На эти замечания солдат он или кто-то в нем отвечал как мистик: «Они удивляются, что я не ем и при том не падаю, все хожу и хожу. Они еще не понимают, что человека питает то, о чем он думает. Если человек думает о Боге, ни на мгновение не отвлекаясь от него, он год может жить без еды, его будет питать Бог. Если человекдумает о звездах, то его будут питать звезды, и без еды он проживет долго. Если человек думает о хлебе, не имея его, то хлеб, дума о хлебе, съест его, и он скоро умрет».

Вдруг игла сознания перескочила на другую дорожку и побежали другие мысли. «Я, может быть, - думал он, - оттого не находил покоя, что душа моя была слишком зряча, я внутренним оком видел далеко. Мое внутреннее око слишком часто созерцало большие пространства. Я только закрывал глаза, видел себя среди звезд. Но разве при такой зоркости внутреннего ока найдешь покой на маленькой планете Земля?» Но эти мысли- кочевники надоели ему, он встряхнул их с веток сознания и стал думать о настоящем. «Этот Горстков неужели забыл меня? - подумал он. - О, вряд ли, в его ведомстве никого никогда не забывают, не та контора. Видно, поджидает генерала Матвеева. О, с каким злорадным чувством он сведет меня с генералом Матвеевым. Ведь он знает, что я никогда не был знаком с генералом. Эта мысль откровенно бежала позади других мыслей в его глазах. Но ему любопытно, почему я ухватился за генерала. А может, и нет, он просто знает, что это трюк с моей стороны, чтобы охладить первые враждебные страсти, первое хамство».
Близился вечер. Он вышел в заднюю дверь, чтобы попрощаться с солнцем. Багровый шар солнца был на закате. И как всегда, он поговорил с солнцем.
-Ты уходишь, Великое Светило. На утренней заре разбуди меня. Если, конечно, утренняя заря загорится и для меня. Послужило мелюзгам и уходишь,  ну, что ж, так устроен этот мир, все великое служит мелюзге. Вот и Бог, великий чародей, с каких пор служит дуракам. Говорят, на одну планету Земля прислал сто двадцать четыре тысячи и четыре пророка, чтобы выпрямить кривые мозги двуногих поросят. А ничего не получилось. И не получится. Бочку жидкости никто не вольет в поллитровую банку. Никто! А как бесконечный Бог сможет перелить себя в узкую душу двуногого поросенка? Как? Сто двадцать четыре тысячи и четыре пророка. Ха! А двуногие поросята все те же». Он покачал головой,  посмотрел на заросшее поле, освещенное низкими лучами заходящего солнца, на цветы татарника, глядящих на него тусклыми осенними глазами, вернулся в сторожку и лег. К удивлению своему (но к удивлению потом, когда проснулся), он уснул и вошел в какой-то фантастический сон. А в этом сне он подошел к стене, снял с крюка хомут, надел его себе на шею и тут же превратился в коня, но в такого коня, который все время помнит, что он и человек. И конь, то есть он в образе коня, стал быстро и неестественно увеличиваться и скоро увеличился до неестественных размеров. Тут откуда-то явилась и телега, под стать гигантскому коню. Он - конь, впрягся в эту телегу и вот он скачет вместе с планетой Земля вокруг Солнца. Кто-то, тоже фантастически огромный, вдруг взял планету Земля и погрузил на его телегу и говорит ему: «Вези, сам знаешь под какую звезду. Этот брак планеты Земля с Солнцем был неудачен, от этого все слезы, муки и несчастья». Он все понял, понял и под какую звезду надо отвезти Землю. Конечно под Эстиаз. И он заспешил, он поскакал, он мчится, он летит. Он оглядывается. Солнце далеко, оно теперь с апельсин. Он смотрит вперед с радостным волнением: наконец-то Земля будет счастлива. Там впереди, из звездных глубин тянет к нему руки Царра, он улыбается, он зовет, он поощряет его действия. Но тут что-то случается, он оглядывается и видит: Солнце протягивает к нему свои длинные золотые руки, бережно берет с его телеги планету Земля, возвращает ее на место, а ему грозит пальцем. А выше Солнца стоит кто-то светлый, необъятный, он улыбается ему и это, как будто, Бог.
Он проснулся от гула, прислушался. Тяжелые машины проехали мимо окна. Он встал, подошел к решетке: два МАЗа, крытые тентом, подъехали к воротам казарм. Ворота разошлись и проглотили их. Чуть позже, когда затих гул моторов, он услышал: «Стоять смирно! Если не хочешь лежать вечно смирно!» Он понял, что привезли очередную партию людей для фильтрации. Но тут заиграла музыка, и полетели эстрадные песни, и Дени уже, кроме звуков песен, ничего не слышал. Он стоял у решетки и невольно думал (а что ему еще оставалось делать?) об участи тех, кого привезли в этот лагерь прежде, кого привезли сейчас и кого еще привезут потом. «Да, мало стоит человек на скифских просторах, в мирные времена один баррель нефти, а в дни «праздничных» военных распродаж пять-шесть литров, не больше. Звериный скифский стиль прочно сидит в сознании потомков скифов - русских, чеченцев, татар и всех остальных. И долго, долго будет еще сидеть. А впрочем, как и везде и всюду. А объявили, и давно, и ловко, что они истекли от одного отца - Адама и одной матери - Евы, что они братья.
Но с какой страстной ненавистью эти « братья» едят друг друга. И как гордятся своими звериными аппетитами. Какие памятники ставят тем, кто больше всех побил и порезал своих братьев. И пусть едят друг друга», - вместе с набежавшей ордой новых мыслей зло решил он и лег. Но тут же встал, с таким волнением в сердце невозможно было лежать. Попил воды, заметил новую кашу в миске, подумал: «Значит, кашу принес Степан, кабы Машка, непременно прокричала бы: «Трапезничай, красавчик». Он стал ходить, мысли только что волновавшие его, вернулись. «Долго еще будет мутить звериный стиль потомков скифов. Все с одного поля ягоды. Только проигравший бьет себя в грудь и показывает на победителя: он, он виноватый, он плохой, а я хороший, я, видит Бог, ни при чем. А Бог давно не видит скифского пространства, пока Бог стоит к потомкам скифов спиной. И никто не одухотворит, не очеловечит это холодное скифское пространство, пока Бог стоит к нему спиной. Велика  Россия, многим богата, и особенно, мастерами заплечных дел. О, как богата».
Он вспомнил недавний сон, долго созерцал его, засмеялся, потом подошел к хомуту, погладил его. «И что только не привидится, какие только не бывают сны,- подумал он, еще и еще раз созерцая сон.- Однако, хоть сон и фантастичен, но через него Бог показал мне, что он   не хочет иной судьбы для планеты Земля, и во сне не дал мне отбуксировать планету Земля под звезду Эстиаз. Но пусть будет так. Хозяин- барин. А Бог и хозяин, и барин», - сказал он в себе и лег, и чтобы отбить от души эти невеселые мысли, вызвал на центральную площадь сознания другие мысли, нейтральные, далекие от ситуации, какие слышал от Царра: «Как нет тени без предмета, так нет и времени без материи.  И те, кто мечтает путешествовать во времени, младенцы. Во времени можно было бы путешествовать, если бы оно существовало отдельно, независимо от материи. Независимо от материи существует только пространство, и то относительно, потому что и пространство - материя, то есть оно и мать, и отец материи, пространство рождает материю. Можно путешествовать из одного времени, сотканного одной группой материальных объектов в другое время, сотканное другой группой материальных объектов.  Но по чистому времени путешествовать невозможно, ибо нет чистого времени». Но опять вернулись назойливые мысли о глупостях человеческих, он почувствовал раздражение. «И куда, куда деться человеку от этих мыслей? И зачем ты дал человеку разум? Дал бы ты его лучше крокодилу, он этим даром распорядился бы лучше», - сказал он Богу, натянул на голову пальто, чтобы не слышать беззаботные песенки, летающие в воздухе, и попытался уснуть. И странно, ему это удалось. Его разбудило солнце. На подоконнике чирикали воробьи. И скоро он услышал голос Машки: «Трапезничай, красавчик!»
 Он быстро встал и подошел к окну. Машка была одна; на подоконнике стояла миска с дымящейся кашей. Он очень хотел пить, но ждал пока уйдет Машка, а она не уходила, наблюдала его. Опыт и знание людей, особенно молодых, с которыми, уча их, он много общался, говорили ему, что эта женщина не из-под материнского сердца вынесла этот тяжелый недоброжелательный взгляд, что это потом  жизнь исковеркала в ней человеческую природу, то есть породу, ибо, как и всякому животному, Бог дает человеку человеческую породу. «Кто убил в тебе человеческую породу, женщина? - невольно подумал он. - Если ты не родилась такой, то, конечно, человек исковеркал в тебе человеческую породу, а теперь вот ты делаешь это с другими. Странно, почему солдаты дали ей эту гадкую кличку - БТР? Неужели из-за ее крупности? Да мало ли крупных женщин. В ней ничего нет от БТР. Если бы не этот взгляд, вполне красавица, в своем роде, разумеется».
Машка все стояла и все так же хмуро смотрела на него. И как будто решала в уме какую-то задачку.
-Все цыпленочка хочешь? - спросила вдруг она.
Дени ничего не ответил. Машка еще постояла секунд десять и ушла. Он выпил воду и стоял, глядя на куцую аллею из акаций и на бочки под шиферным навесом там впереди, в шагах сорока от будки.

Проста была судьба Маши, пока был прост мир, пока был СССР, пока был жив город Грозный. Ее мать, Воронцова Анастасия Павловна, всю жизнь работала на железной дороге, от первого брака с Воронцовым Виктором Алексеевичем у нее родилась Маша; вместе они прожили лишь десять лет. Виктор Алексеевич был страстный рыбак, и однажды он не вернулся, он утонул в Тереке, тело его нашли спустя неделю. Через год Анастасия Павловна вышла замуж во второй раз, за Терехова Ивана Ильича, инженера-путейщика. У них родилась дочь Катерина. Катерина и стала идолом семьи. Потому что была одарена природой всячески. В три-четыре года читала, писала, была всегда весела, шаловлива. В школе все ей давалось легко. «За меня думает солнышко, за меня пишет ветер», - говорила Катерина. Дома родственники и соседи звали ее «Солнышко» - за ее звонкий смех, живой характер, ум, гибкость и многое другое, чем жизнь редко, но одаривает из миллионов одну. Но сверх идолом Катерина стала для ее сестры Маши, она берегла и хранила ее, как зеницу ока. Маша стала ее служанкой и рабой, от великой любви к сестре Маша и замуж не шла: «Пока Катюшу не устрою, замуж не выйду», - категорично решила она и держалась этого решения. Катерина окончила школу на золотую медаль, могла поступить в любой вуз страны, но осталась в Грозном, поступила в местный университет.
Второго мужа Анастасия Павловна похоронила в конце восьмидесятых; потом развалилась великая держава СССР; потом забурлил Грозный под идеями сепаратизма. Были мысли уехать, но куда, где ждут? И надежда тормозила: а вдруг все образуется? Но пришла война. Две силы бились, бились, наконец, федеральные войска заняли Грозный. Решили: теперь надо оставаться, все войдет в прежние берега. Все та же надежда, все то же терпение простых людей. Но жизнь не вошла в прежние берега, потому что прежней жизни уже не было. Через два года федералы сдали город боевикам и отступили.
Наступили самые тревожные и опасные дни - дни неясности и ожидания. Страх носился в воздухе. Даже тот, кто мог уехать, боялся сняться с места, чтобы не привлечь внимание. Все сидели смирно.
И вот однажды они пришли. Нет, не воины, воины заняты ратным делом, пришли мародеры и насильники, чьи идеалы: грабеж и издевательство над мирными жителями. Время было вторых сумерек; электричества не было, была керосинка, но и ее не зажигали, чтобы на огонек не явились незваные гости. Квартира была на первом этаже коттеджа; Маша ушла на время к соседке; Анастасия Павловна и Катерина сидели на койке, прижавшись друг к другу. К коттеджу подходила группа людей, негромко переговариваясь. Говорили на русском языке, вероятно, банда была интернациональна. И к слову сказать, «хорошая» банда всегда интернациональна. Запертую дверь сперва толкнули, а потом выбили ударами нескольких ног. «Катюша, прячься»,- в ужасе зашептала Анастасия Павловна, помогая Катерине залезть под койку, а сама осталась сидеть, окоченев от страха. Двое вошли, посвечивая фонариками. Увидев старую женщину на койке, они некоторое время светили на нее, потом посветили по стенам, ничего там не заметили, кроме фотографий в рамках. Один снова посветил на Анастасию Павловну и сказал:
-Бабка, где деньги, золото? Вываливай скорей.
Но видно было, что говорящий и сам не верит в свои слова, простая обстановка в квартире говорила, что лишними деньгами тут никогда и не пахло.
Вошло еще несколько человек.
-Сынок, откуда у меня золото, я всю жизнь работала на железной дороге, сидела на зарплате, - дрожащим голосом ответила Анастасия Павловна.
-Идем, идем, тут нечего ловить, - сказал кто-то из задних рядов. Но этот с фонарем был дотошен, он вдруг присел, поднял одеяло и посвятил под койку, увидел съежившуюся в углу Катерину.
-А вот и бабкино золото, - длинно захихикал он. Остальные тоже присели на корточки, увидели Катерину и тоже захихикали.
-Цып, цып, цып, цып,- позвал бандит Катерину.
-Сынок, детки, у вас тоже есть сестры, матери, не пугайте нас, пожалейте, уйдите, пожалуйста, - жалобным тоном заговорила Анастасия Павловна. Но ее никто не слушал, бандит ухватил выше шиколки ногу Катерины и поволок наружу.
-Сынок, мы женщины, вы должны нас защищать, а не обижать, берите все наше и оставьте нас,- умоляла Анастасия Павловна и ухватилась за руку, волокущую Катерину.
-Уймите бабку, выбросьте ее на улицу, - приказал главарь. Двое под ручки выволокли Анастасию на улицу и с силой бросили в палисадник, она ударилась головой о ствол вишни и потеряла сознание.
И тут Маша, сидевшая у соседей на другом крыле коттеджа, услышала душераздирающий крик своей сестры: «Ма-ша!!!», - пролетело над всем кварталом.
Через секунды бандиты не могли понять, что ворвалось в комнату, какое-то неопознанное существо, ворвавшись, как буря, в квартиру, швыряло их из угла в угол, выкрикивая: «Катюша, мама!» Наконец, это существо вырвало из рук бандитов Катерину, и буря стихла. Свет фонариков поймал «неопознанное существо». Бандиты увидели могучую молодую женщину, которая, разметав руки, заслоняя сестру, грозно объявляла им: «Не подходи! Я не отвечаю за себя! Задушу! Вон!» Своей яростью, самоотверженностью, отвагой Маша смутила и привела в восхищение бандитов. Все-таки они были люди, и не все человеческое им было чуждо. Кто-то из них даже воскликнул: «Вот женщина, оставим их, идемте отсюда». Но один из банды, меньший ростом, не выдержал искушения и бросился на Машу. Она легко подняла его и вышвырнула в окно, осколки разбитого стекла посыпались туда же. Раздался смех. Эта женщина определенно восхищала бандитов, она загипнотизировала их. Уже двое, трое сказали: «Оставим ее за ее храбрость». И, быть может, они ушли бы, если бы тот, кого она вышвырнула в окно, снова не влез на подоконник и не бросился… нет, не на Машу, а на ее ногу, и  обхватив ее с тыльной стороны руками и ногами, пряча, как змея, свою стриженую голову,  придушенно не закричал: «Валите эту ведьму». Тут вспыхнул азарт борьбы и у остальных, они бросились на Машу. И «Самсон» был повержен.
Сестер подвергли звериному насилию. Маша все кричала: «Звери, подонки, не трогайте Катюшу, мою сестренку. Раз вы победили меня, делайте со мной…. Но не трогайте Катюшу, сестреночку мою».

На заре Маша нашла мать, Анастасию Павловну, мертвой; с помощью соседей похоронили ее в палисаднике. А на следующую ночь, по железному пути, сестры выбрались из города. Далеко за городом наткнулись на федеральные войска, которые, не спеша, оставляли республику. С ними добрались до Ставрополя.

Через три года, когда началась вторая чеченская война, Маша вернулась в республику и оказалась, добровольно, в спецчастях. Теперь она мстила. В первое время проявляла нечеловеческую жестокость к пленным. Цепляла их тросами и веревками за БТР и таскала по полю. За это «художество» солдаты и прозвали ее: Машка БТР. Этого Дени не мог знать и все думал, что солдаты обидели Машку, дав ей обидную кличку из-за могучих форм ее тела. Катерину она давно перевезла к себе, и они жили вместе в одном домике у ворот фильтрационного лагеря.

Тучи затянули небо. Закапал тихий осенний дождь. Прохладный воздух заплыл в сторожку. Дени лег и укрылся пальто. Хотелось думать хорошие мысли, но хорошие мысли были связаны с другими мирами, он мысленно перенесся на планету Изиду, в царство фараона Ах-Тутмоза. Долго созерцал те дива, что видел там, а потом думал: «Если бы дорогу Ах-Тутмоза протянуть от Атлантики до Тихого океана, по побережью Чили, Бразилии, Австралии, США, Аргентины, Индии, да еще построить его чудо электростанцию, построить его летательные аппараты и эти механизмы на гидравлике - скоро изменился бы лик планеты Земля. Но где землянам взять фараона Ах-Тутмоза, строителей фильтрационных лагерей, пожалуйста, хоть миллиард». Странно, высочайшую цивилизацию Эльтусси он не примеривал для Земли и даже не хотел ее, как и фараон Ах-Тутмоз. Теперь он лучше понимал легкую иронию Царры, когда он просил корабли для землян. Конечно, он и сейчас не отказался бы от одного корабля для себя, но много кораблей - и для других - о нет. Цивилизация Изиды, цивилизация из царства фараона Ах-Тутмоза - да, вот была бы награда для планеты Земля.
Он вдруг засмеялся. «А ты великий фараон Ах-Тутмоз приглашаешь наших, целый миллион! Не советую, великий фараон, даже во главе со мной не советую, наша банда быстро превратила бы твою прекрасную цивилизацию в фильтрационный лагерь». Он еще раз засмеялся своей мысли и задремал, тихий осенний дождь убаюкал его.
А когда проснулся, дождь уже перестал. Светило солнце. Воробьи бойко прыгали и чирикали на подоконнике. Он встал, вспугнув своим движением воробьев, и подошел к решетке. Омытый дождем мир, смотрел чище и доверчивее.
Вдоль куцей аллеи акаций, с уже наполовину пожелтевшими листьями, шла молодая женщина неторопливой, но легкой походкой. «Может, это та самая сестра Машки, о которой говорил солдат», - пролетело в голове Дени, и он продолжал следить за ней. Женщина дошла до навеса с бочками, потом развернулась и пошла обратно. Дойдя до последней акации, снова развернулась, дошла до навеса, вдруг повернулась лицом к будке и уже шла прямо на него. Не доходя шагов пятнадцать, остановилась и твердо посмотрела ему в глаза. Среднего роста, стройная, на голове целая копна каштановых волос, длинный темный халат застегнут густым рядом пуговиц, на плечи наброшена шаль и концы повязаны на груди; тонкое энергичное лицо. Ему знакомы такие лица, они часто появляются среди терских казачек. Женщина смотрела целую минуту на него, повернулась и ушла в сторону домиков. «Вот тебе раз, ангел у дверей ада, - невольно вырвалось у Дени. - А ты, Господи, великий мастер на парадоксы», - добавил он для Бога и стал ходить.
Из окна домика за Катериной наблюдала и Машка; она видела, как та подошла к будке и некоторое время смотрела. И тут вспомнила, как Катерина, когда она вчера зло бросила в адрес Дени: «Голодовку объявил. Ха! Пусть шеф закончит цацкаться с ним, я такую задам ему голодовку», - побледнела и отчужденно посмотрела на нее. Вчера она не придала этому взгляду значения, а теперь задумалась.
Катерине, когда та вернулась и села в угол кровати, Машка ничего не сказала и даже виду не подала, что наблюдала ее.
-Катюша, попьем чай, - предложила Машка, вставая, а та посмотрела изподлобья и вдруг спросила:
-Ты убьешь его?
Маша  вздрогнула и пристально посмотрела в глаза сестре, в тоне сестры ей почудился суд, она готова была принять суд всего мира, но не суд сестры, которую любила без памяти.
-Я знаю его, - сказала Катерина.
Машка ничего не ответила и на этот раз, а только смотрела в глаза сестре.
-Он нам читал лекции по истории, - пояснила Катерина.
-А-а, лекции читал, - криво улыбнулась Машка. - Лекции читал, - повторила она. - Вот они и мутили, эти самые, что читали лекции, я сама ходила на митинги.
-Значит, ты убьешь и его? - сказала Катерина.
От этих слов Машка откровенно вздрогнула. Она быстро придвинулась к сестре, взяла в обе ладони ее голову и прижала ее к своему животу.
-Катюша, на всем белом свете ты у меня одна, не говори так со мной. Не жалей никого, жалей только меня… меня и себя. Они в нас убили Бога, понимаешь, Бога! И маму убили, маму! - Машка громко зарыдала, не отпуская голову сестры.
Под вечер Катерина положила в тарелку пять-шесть котлет, приготовленных на пару, большой ломоть арбуза и направилась к двери. Машка, следившая за сестрой, спросила:
-Ты это кому? - хотя и знала, кому.
-Перед смертью каждый имеет право… - не оглядываясь, глухим голосом, ответила Катерина.
-Нельзя ему столько, он который день уже не ел, - сказала Машка. И взяв у Катерины тарелку, отставила ее, а в новую положила одну котлету и небольшой ломоть арбуза, - снеси ему это.

Дени удивился и само собой обрадовался, когда у решетки с тарелкой в руке появилась Катерина. Ему неприятно было слышать это тяжелое Машкино: «Трапезничай, красавчик!» или видеть Степана-неандертальца. Катерина поставила тарелку на подоконник и, не глядя на него, проговорила:
-Вам много нельзя.
Он ощутил волнение, и кто-то на одном поле сознания засмеялся и сказал: «Эге, да ты, парень, слаб». А второй, на другом поле сознания, возразил ему: «Слаб против добра, но, может быть, не слаб против зла».
-Как ваше имя? - спросил Дени.
-Вам зачем мое имя, ешьте, - сказала Катерина и отошла от окна.
-Если вы не говорите свое имя, то заберите свою котлету, я к ней не притронусь, - сказал Дени.
Катерина оглянулась через плечо.
-Катериной звать меня, - сказала она.
-Катерина. Мне всегда нравилось это имя. Спасибо, Катерина, - поблагодарил он и подвинув стул, сел к подоконнику. Аромат котлеты ударил в нос. И поразительно, столько дней не было ощущения голода, а тут в желудке заскреб не просто голод одного волка, а голод целой волчьей стаи, которого хватило бы и на сто таких котлет. Но нельзя и одну глотать скоро, и Катерина предупредила. Он по крошкам, взяв аппетит за горло, ел котлету и следил за Катериной, которая уходила туда к аллее. Докончив котлету, он так же аккуратно съел и ломоть арбуза. Потом прислушался к желудку: появятся или не появятся боль или тяготы. Никаких болей, никаких тягот, желудок просил еще и еще. Но, увы!
Катерина возвращалась; он встал, когда она подходила. Она взяла тарелку и повторила:
-Вам много нельзя …сразу.
Она забрала и миски и, не взглянув на Дени, ушла.
«Да, точно, ангел у ворот ада», - повторил Дени прежние слова.
Он лежал, и некоторое время его занимал образ Катерины. Несправедливо было, что такая женщина или девушка, он не знал, находилась близ такого места. Но жизнь и не такие устраивает парадоксы. Воображение начало листать другое. «Значит, два года я путешествовал. Два года. Но куда они ушли. Сколько же я был на Эльтусси и сколько на Изиде? На Эльтусси сутки длятся около тридцати часов, на Изиде около двадцати пяти. Два года, нет, столько времени не могло уйти у меня на эти планеты. Значит, дорога съела большинство времени. Но ведь Царра говорил, что летим быстрее тьмы, а скорость тьмы многократно превышает скорость света. Но не всегда была скорость тьмы и выныривали. Знал, знал, что федералы в Чечне, им в пасть и высадил меня, - перескочила игла сознания - Ну, подожди, встретимся когда-нибудь, - погрозился он Царре и засмеялся. - Яйцо подарил страусиное, вместо корабля, которого я просил. Подожди, подожди. Тут он услышал голос Машки БТР, но он не был обращен к нему, он доносился с расстояния. Он встал и подошел к решетке. Машка легко несла свое могучее тело «по долинам и по взгорьям» в сторону бочек, а за ней, с видом покорной собаки, шагал с ведром Степан. Дени минуту с любопытством наблюдал за ними. Проблема Степана была ясна ему. Степан был окончательно и гибельно влюблен в Машку БТР, как выразился этот безымянный солдат, втюрился по сапоги. Русские мужчины часто влюбляются в дико инфернальных женщин и, влюбившись в одну такую, уже ничего не видят. Ничего, кроме царицы своего сердца, и все прощают царице сердца. Если она при них будет строгать младенца, и это простят ей.
Степан набрал в ведро из бочки воду или бензин, и они ушли в казарму. А Дени вернулся к своей койке и лег.
Вдруг со стороны казармы донеслась песня. Он слушал голос, не прислушиваясь к словам. «У этой «шельмы» певицы недурной голос», - подумал он и ясно представил себе, как эта «шельма» певица в безудержном упоении терзает на сцене свои телеса перед опьяненной и ошарашенной пеной диких чувств толпой. Песня оборвалась, но ту же песню повторили еще и еще раз. Кому-то там тоже, видимо, нравилась песня. Он теперь невольно прислушивался к словам. У него была хорошая память, он запомнил слова.

                Ай, ай! Ай, ай!
                Этот рай, этот рай.
                Он мой, он твой.
                Я святая, ты святой.
                Посмотри - ведь никого!
                Никого на всей Земле!
                Ты и я, мы тут одни.
                А кругом - огни, огни
                То любовь моя горит-
                Никогда не догорит!
                Ай, ай! Ай, ай!
                Этот рай, этот рай.
                Он мой, он твой.
                Я святая, ты святой.
                Это Солнце за меня!   
                Эти  звезды за меня!
                Я люблю тебя, как Бога.
                Ты одна моя дорога.
                Ай, ай! Ай, ай!
                Этот рай, этот рай.
                Он мой, он твой.
                Я святая, ты святой.
                Звезды, звезды, мои сестры!
                Воскресите мое сердце,
                Если в нем умрет любовь.
                Если в нем умрет любовь!
                Ай, ай! Ай, ай!
                Этот рай, этот рай.
                Он мой, он твой.
                Я святая, ты святой.

За этой песней были другие песни. Потом все они оборвались. И он какое-то время напряженно ждал: не выдавит ли Земля тот страшный человеческий стон, который иногда приходил вслед за песнями оттуда. Нет, стон не пришел, стояла тишина. Он перешел в то состояние двойственности, в которое переходил в последнее время, он спал и не спал, и видел, что стоит вместе с Царрой у статуи Озирису в Древнем царстве, и Царра читает надпись: «Я тот, кто встречает каждого, кто приходит в этот мир, и я тот, кто встречает каждого, кто выходит из этого мира. И это я - Озирис!»
Эта картина сменилась, он видит: фараон Ах-Тутмоз показывает ему свой вечный двигатель, свои электростанции, дорогу. Обнимает его за плечи и говорит: «Тебя и миллион твоих братьев я приму всегда, выделю вам лучшие места на Изиде».
И эта картина сна сменилась: он и Царра сидят на хребте и смотрят на Атлантиду, и он спрашивает Царру: «Скажи, а далеко от вас до Творца миров?» Царра смеется и отвечает: «До могилы. За могилой  уже  царство Творца». - «А-а, ведь и вы умираете», - говорит он. И эта картина сна уплыла куда-то и вот его дразнит Даймон, расписывая принцессу Анси-Ра. «Какая женщина! Воистину неисчерпаем художественный талант Творца. Вот за какую женщину можно было бы истребить три человечества на трех планетах. Не женщина, а чудовище из рая». - «Разбойник, разбойник», говорит он в адрес Даймона и смеется.
Но на второй половине души, созерцающей Землю, был другой сон и там он говорил: «Да, мне удалось - это невероятно! - но мне удалось актом личной воли прорвать биополе Земли и вызвать на себя высший разум, служителей его, и они подняли меня в другие миры, я многое там не понял, но они много показали мне и аккуратно вернули на мою планету. Да, радости в сердце стало больше, ведь видел, был у братьев в иных мирах. Но и печали стало больше: почему так равнодушны к бедам нашим? Но, в сущности, ничего не изменилось, прежде сомнения стояли в душе редкими столбами, теперь растут густым лесом. Все, все туманно и непонятно».
И эта картина сна исчезла, он видит во сне родное Солнце и говорит ему: «Как хорошо, что ты будешь гореть сотни миллиардов лет, а не пять миллиардов, как твердят легкомысленные ученые, ведь ты пользуешься не своим топливом, а топишься пространством, то есть бездной. Топливо течет в твой котел из пространства, а его там много, много».
Он очнулся и сел. И до последней черточки продолжал видеть, что происходило на двух экранах двух снов.
-Кто пригубил кубок мирового духа, тому уже труба, тому уже не отвертеться от дум ни наяву, ни во сне, - вздохнул он.

Утром Катерина на завтрак принесла ему две котлетки и ломоть арбуза побольше; в обед две котлетки с гарниром. Еда, хотя он столько дней и голодал, опасно не подействовало на него. А через день Катерина кормила его полными завтраками и обедами. Она не разговаривала с Дени, ставила еду на подоконник и уходила к аллее; когда он заканчивал трапезу, возвращалась, собирала посуду и молча уходила, только иногда внимательно смотрела на него. И он не делал никаких попыток разговориться с ней. И как ни странно, ни слова не говорила Катерине и Маша, и у окна Дени ни разу не появилась в эти дни. Проходила мимо в казарму, назад, но ни разу не взглянула в его сторону.
Дени решил, что эта перемена отношений к нему произошла по приказу начальства, и жил, думая свои думы, готовый ко всему. «Видимо, Горстков усыпляет меня, его ведомство любит удивлять человека крайностями, - подумал он однажды. - А впрочем, черт его знает».
Прошло еще несколько дней. В один из вечеров, когда Катерина понесла Дени ужин, а потом вернулась с посудой, Маша, которая лежала на койке, заслоняя локтем глаза от света, вдруг спросила:
-И ты веришь, что этот … лучше остальных?
Катерина быстро взглянула на Машу, в тоне сестры ей почудился холод и решимость и к чему-то. Она ничего не ответила и стояла, ожидая продолжения и боясь продолжения.
-А я могу доказать тебе, что он с того же поля ягода, что он такой же, как все они, - сказала Маша.
Катерина села на койку и молчала, ей абсолютно было ясно, что сестра задумала что-то нехорошее, но спросить, что, она не желала. Маша поглядела на Катерину долгим испытующим взглядом и продолжала:
-Так ты хочешь, чтобы я доказала тебе, что он не лучше всех, что он не стоит ни твоих забот, ни твоего уважения.
-Как ты докажешь мне это? - тихо спросила Катерина. Маша села, поправила прическу, надела берет и ровным голосом объявила:
-Вот сейчас я пойду, предложу ему свое тело в обмен на жизнь, и он бросится на мое тело и выкупит свою жалкую трусливую жизнь.
Катерина быстро взглянула на сестру, но Маша не смотрела на нее, а сидела и подбирала под берет свои волосы. Протекла долгая пауза, много разных дум пролетели в уме Катерины.
-И ты подаришь ему жизнь, если?... Катерина не договорила.
Тихо, холодно, долго засмеялась Маша, как человек злорадно предвкушавший желанное. Судорога прошла по телу Катерины, она поняла смех сестры, и тут же в воображении со всеми ужасами развернулась та ночь насилия. Смертельно побледнев, она прошептала:
-Если… тогда застрели его. - Катерина сейчас не вполне сознавала свои чувства, но она хотела за что-то наказать и себя, говоря эти жестокие слова: «Тогда застрели его».
-Идем со мной, - встала Маша.
-Куда?
-Ты должна сама удостовериться. Постоишь на углу будки.
-Нет,- вздрогнула Катерина, - нет, я поверю тебе.
-Я не солгу, клянусь мамой, - сказала Маша встала и, поправив пистолет, вышла. Катерина нервно ходила секунд десять, а потом вышла и, стоя у угла домика,  глядела вслед уходящей сестре. Вот Маша дошла до будки, опустила на окно ставень-козырек, отомкнула замок и вошла в сторожку. Тут в Катерине забилась лихорадка, не понимая себя, она добежала до угла сторожки и остановилась. Она слышала все, что там говорилось.
Дени не удивился, когда Машка, опустив козырек-ставень, вошла к нему. Он подумал, что и ему пришла пора идти на Голгофу. Он остановился против нее, но Машка как-то странно взглянув на него, взяла стул, обошла его, поставила стул у изголовья кровати. Дальнейшие ее действия не то что обескуражили Дени, но удивили чрезвычайно, такого от Машки БТР он не ожидал и во сне.
Машка отстегнула пояс с большим пистолетом, опустила его на стул; сняла берет, целый сноп русых волос упал ей на спину. Дальше, движение за движением, она сняла с себя все и осталась в одних сапожках. Не веря своим глазам, Дени смотрел на могучие формы этой женщины. И поразительно, когда Машка повернулась к нему и посмотрела на него, кто-то начертал в его уме: «Если эту женщину, не нарушая ее форм, ужать вдвое, то Венера Милосская закуталась бы, устыдившись своей бедной красоты. Маша легла навзничь на койку, пружины жалобно скрипнули под ней. А он отвернулся и стал ходить. Он вспомнил принцессу Анси-Ра. У той была блогородная мечта, родить наследника престола от воина, победившего грозного Ламатриса. Но что за мечта у этой принцессы с планеты Земля, соблазняющей его в будке совхозного сторожа у ворот фильтрационного лагеря? Этого он не мог понять. Но всем нутром и кожей чувствовал, что она соблазнилась не его плотью. Да и зачем Машке его плоть, когда кругом молодой солдатской плоти тысячи пудов.
Он не мог бы сказать, сколько лежала Машка, сколько ходил он. Он был тут и он был далеко, как выражался Царра, он был со своим астралом далеко, далеко. И когда заговорила Машка, от неожиданности даже вздрогнул.
-Иди ко мне, - ласковым шепотом позвала Машка.
Связь с астралом порвалась, теперь он был весь тут, в будке совхозного сторожа, и слова Машки обидно заскоблили по его сердцу. Какая ни была б цель этой женщины, но действия ее оскорбляли его.
-Иди ко мне, - снова тихо позвала Машка. Он продолжал ходить.
-Не придешь… пренебрежешь… оскорбишь… тогда я застрелю тебя, - прошептала она.
Последние слова Машки остановили его.
-Прежде чем меня застрелить, оденься, бесстыдница, - сказал он и продолжил ходьбу.
Пружины койки шумно заскрипели. Визуально он видел, что Машка села, схватила свою одежду и прижала ее к груди.
-Отвернись, - глухо, дрогнувшим голосом проговорила она.
Дени остановился у решетки и смотрел на опущенный ставень и слышал, как защелкиваются кнопки на кофте Машки. Потом шаги Машки прошли до двери; он посмотрел на нее,  и она через плечо смотрела на него.
Вдруг Машка резко шагнула к нему, толкнула в плечо, повернула к себе, схватила за борта пиджака и яростно потрясла. Она что-то хотела сказать, но слова не выходили из нее. Лицо ее было ужасно от муки, застывшей на нем. Машка бросила трясти Дени и выбежала из сторожки. Он услышал ее короткое рыдание, но тут же Дени услышал и ее голос: «Катюша, Катюша, солнышко мое, что с тобой», - говорил голос Машки.
А Катерина, которая стояла у опущенной ставни, все слышала, что говорилось в сторожке, при словах сестры: «Если пренебрежешь… застрелю», упала в обморок и на лежащую в обмороке сестру и наткнулась Машка, выбежав от Дени. Машка в панике за Катерину, ибо как сказано, безумно любила ее, легко подняла сестру на руки и побежала к домику. Уложив Катерину на койку, она звала ее, терла виски, брызгала водой в лицо. Катерина скоро очнулась и посмотрела на сестру.
-Маша, я люблю тебя, - сказала Катерина и обхватила сестру руками за шею. Маша стала на колени у койки, и обе горько заплакали. А минут через двадцать Машка сидела на своей койке и неотрывно смотрела в одну точку. И вдруг, схватив подушку, стала бить ею себя по коленям, приговаривая:
-Будьте вы прокляты! Будьте вы прокляты! Все! Все! Все! - и упав лицом в подушку, вся сотряслась в рыданиях. Теперь на коленях у койки Машки, обняв плечи сестры и тоже рыдая, стояла Катерина. Обе оплакивали ту ушедшую прекрасную жизнь, когда они не были никому врагами и никто не был и им врагом.

Машка не застрелила Дени, хотя и обещала, но Степан  застрелил бы его, если бы он тронул Машку. Стоя у дверей домика, он слышал весь разговор сестер, а когда Маша направилась в сторожку, бросился в автобус, в котором жил, схватил автомат и полем побежал к сторожке и засел со стороны туалета у стены с единственной мыслью и целью: изрешетить автоматной очередью Дени, если тот коснется ее любимой.

Ставень-козырек  кто-то поднял; Дени увидел Степана; в руке Степана был автомат. Он смотрел на Дени дружелюбно; по глазам видно было, что в его огромной голове варилась добрая мысль. Степан вытащил коробку сигарет, сделал движение рукой и спросил:
-Закуришь?
-Спасибо, я не курю, - ответил Дени.
-У меня хорошие сигареты - Мальборо, - сказал Степан.
-Я и хорошие не курю, - сказал Дени.
Степан закурил, долго стоял, посматривая на Дени, и сказал, наконец:
-Ты хороший парень, я таких не встречал. - И тут же ушел.
Степан удивил Дени, потому что он ничего не понял.
Над акациями поднималась луна; он подумал, глядя в ее огромные очи: «Почему я не попросил Царру облететь ее и вообще совершить на ней посадку. Эх, эх, какая ошибка. Может быть, разгадка всей земной цивилизации в луне, скорее всего она полая и там внутри что-то есть, возможно, высшая цивилизация».
Завтрак на следующее утро ему принес Степан. Выставив тарелки на подоконник, он сказал Дени:
-Если что нужно, скажи.
-Я бы помылся… искупался бы, - сказал Дени, совсем не веря, что эта просьба будет исполнена.
-Организуем, - кивнул своей необъятной головой Степан и ушел. Примерно через час Степан, в два хода, пронес через будку целых четыре больших ведра теплой воды и выставил их на дорожку, ведущую к туалету; затем принес солдатское белье, форму камуфляжную, мыло, два полотенца, бритвенный прибор, попросил Дени снять всю одежду и отдать ему.
-Немного прохладно, но это ничего, - сказал Степан.
-Ничего, ничего, - не веря дару, поспешно ответил Дени.
Когда он побрился, искупался на прохладном осеннем воздухе, энергично вытерся, до легкого жара в коже, жесткими полотенцами, оделся во все солдатское и лег на койку, то это было такое наслаждение, какого не бывало у него и тогда, когда на Эльтусси, полежав в волшебном бассейне, обняв золотой песок, он потом ложился в царскую постель. Он заснул и это был тот сон, когда и душа, не отлучаясь в иные миры, спит вместе с телом без видений, образов и мыслей. Он проспал и обед, и проснулся только на закате солнца. Одежда его, сорочка, выстиранная и выглаженная, и костюм вычищенный - лежали на стуле. Он остался в солдатском, решив переодеться утром.
Степан принес ужин; Дени поблагодарил его за воду и за все.
-Ничего, - одним словом отозвался Степан.
-А нельзя мне дать, если есть, газеты… словом, что-нибудь почитать? - опять без надежды спросил Дени.
Степан молча ушел и скоро вернулся с целым ворохом газет и тремя журналами «Наука и жизнь». Он просунул под решетку газеты и вопросительно поднял журналы.
-Дайте и журналы, если можно, - попросил Дени.
Часа два Дени жадно просматривал газеты, читая только то, что касалось войны и политики. В общих чертах все было понятно: война шла больше года, победные реляции были громки; армия была геройская, а чеченцы были в трубе. После просмотра газет, он долго лежал, закинув руки за голову и глядя в потолок. Ярко горели все поля сознания, все прошлое и настоящее светилось на них, будущее было вне, и оно было темно.
Он стал листать журналы и наткнулся на восторженную статью, в которой сообщилось человечеству, что во Франции приступили к строительству плазменного реактора, к созданию небольшого солнца на земле, которое обеспечит род людской электроэнергией на века. На создание маленького солнца выделялась астрономическая сумма денег. «А ведь и сотой части этой суммы хватило бы, чтобы простым безопасным методом Ах-Тутмоза получить любое потребное количество электроэнергии. Как странно, неужели никто не знает на земле этот метод, простой метод великого фараона Ах-Тутмоза? Но, может быть, знает, кто-то знает, ведь десятки миллионов инженеров работают в этой области. Но вот невозможно на земле подойти к истине прямо и просто, обязательно нужно покружиться вокруг нее, пока голова не закружится и не уведет по ложному пути». Много раз перечитал Дени эту статью, а потом долго созерцал великое царство великого фараона Ах-Тутмоза. «Опять, как и всегда на земле, народ заплатит за умную глупость огромную цену, - подумал он о плазменном генераторе. - Ну и пусть; кто глупым родился, тот глупым умрет», - запечатал он свои мысли и лег спать.
Прошло еще три дня; текла все та же жизнь. Ночью в лагерь въехало несколько машин; после там шумно играла музыка, но стоны - а Дени ждал их - не донеслись. Примерно через час после того, как въехали машины, музыка стала играть тише. Много раз повторяли и ту песню – «Ай! Ай!», которая чем-то нравилась и Дени, может быть, из-за вольного, как степной ветер, голоса певицы.
Утром завтрак принесла ему Катерина, а не Степан. Она была в другом платье, в длинном, темном, шелковисто блестящем, в рыжеватых осенних туфлях на толстой подошве, но шаль была та же; каштановые волосы тоже были уложены в новую прическу, и на лице было совсем другое выражение, мягкое, доверчивое.
-Доброе утро, - поздоровалась Катерина, взглянув на два три мгновения ему в глаза. Он улыбнулся ей и ответил:
-Утро доброе, Катерина.
Поставив тарелки, она направилась к аллее, а Дени сел к подоконнику и приступил к завтраку, наблюдая уходящую Катерину, и все не мог понять Бога, поселившего у ворот ада этого ангела. «Может быть, чтобы этот ангел стал еще чище, или чтобы пуще возненавидел всех злых двуногих насекомых, кичащихся своим тупым умом, поселил он этого ангела здесь», - подумал он.
Катерина походила у аллеи и возвращалась, все время, глядя себе под ноги, она не оторвала глаз от земли, пока вплотную не подошла к окну.
-Осень торопится, еще два дня назад на акациях было много зеленых листьев, а нынче почти нет, - сказал Дени
-Да, и я это заметила, - сказала Катерина. - Вам что-нибудь нужно?
-Да, - ответил Дени. Катерина посмотрела вопросительно исподлобья. - Мне бы, Катерина, межзвездный корабль, сел бы и улетел… на луну, нет подальше, подальше.
Глаза Катерины блеснули, улыбка открыла ровные белые зубы. Но тут же на лицо набежала тень.
-От корабля такого я бы тоже не отказалась, - сказала она.
-Раз у нас одинаковые мечты, значит, и души наши родственны, - сказал он.
-Может быть, - взглянула Катерина. - За вами завтра приедут, - сообщила она.
Он ничего не ответил на это. Катерина ушла.
«Видно, генерал Матвеев объявился, забавная будет очная ставка», - подумал Дени, улыбаясь и шагая по сторожке от койки до двери. - Ну что ж, время гонит каждое событие к своему концу, познакомимся и с генералом Матвеевым, вряд ли он будет опаснее Горсткова».
Вдруг он услышал говор, хруст гравия под множеством ног и выглянул в окно.
Два рослых солдата, опрокинув на спину, волокли за руки по пояс голого и босого человека, а за ними шла толпа, человек десять солдат. Волокли молодого человека, он весь был в ссадинах и синяках; видно было, что он из последних сил пытается держать на весу голову, чтобы она не билась об землю; ребра его все четко отпечатались от худобы и от положения тела. Солдаты бросили тело в шагах двадцати от бочек; сзади идущая толпа надвинулась и остановилась; парень с усилием, упершись на одну руку, встал; на нем не было живого места, он весь был в синяках, одного глаза вообще не было видно, вместо него виднелось кровавое пятно, с губ текла кровь на грудь. Один солдат побежал к бочкам, там наверху на доске всегда стояло ведро, он зачерпнул в ведро бензин или солярку, рысцой подбежал к парню и далеко отставил ноги, чтобы не замочить себя, согнулся в туловище и тонкой струей стал лить горючее сначала на голову парня, а потом на плечи. Вылив содержимое, он отнес ведро на место и вернулся к товарищам. Впереди толпы стоял коренастый широкоплечий, коротко стриженый солдат или сержант. Видно было, что он тут главный, потому что остальные часто посматривали на него, ожидая его действия. Коренастый молча смотрел на свою жертву, потом вытащил из нагрудного кармана коробку сигарет, не спеша прикурил от зажигалки, глубоко затянулся, сильно выдохнул дым в сторону парня.
-Ну, - сказал он, - говори, кто из нас пес, а кто волк?
Парень ничего не ответил, может быть, он даже и не расслышал обращенных к нему слов, видно было, что он стоит из последних сил.
-Так, кто из нас пес, а кто волк? - повторил коренастый вопрос.
Опять ответ был - молчание.
- Ведь ты пес, видишь, тебя обоссали волки и ты стоишь, дрожишь. Скажи, что ты пес, а я волк, и я подарю тебе жизнь, твою псиную жизнь. А не скажешь, я брошу сигарету к твоим ногам, ты завизжишь, побежишь и докажешь, что ты пес, а не волк. Говори, что ты пес, или я зажарю тебя.
-Ты пес, грязный, трусливый пес, - четко ясно проговорил молодой человек.
-Ну, посмотрим, - хмыкнул коренастый, - несколько раз сильно затянулся, разжигая сигарету, а потом небрежно, шелчком пальца, бросил сигарету к ногам парня.
У ног парня родилось робкое синее пламя; но огонь робел лишь одно мгновение, а потом лихо, с голодной веселой страстью волнами побежал вверх по телу, и человек превратился в горящий факел. И этот факел вдруг заговорил на человеческом - на чеченском языке. Парень стоял на месте и окликал: «Если чеченец слышит меня…» - он называл свое родное село, свой род, имена отца, матери и деда.
С момента, как этот молодой человек вспыхнул факелом, Дени застыл в оцепенении, ухватившись за прутья решетки, он хотел что-то крикнуть, ему даже казалось, что он выкрикивает что-то. Но нет, он не издал ни одного звука, но одно точно, он ощущал, что горит вместе с этим мальчиком, в одном с ним пламени. Но и солдаты были в оцепенении, они застыли, точно вкопанные. И никто из них не заметил, как сзади них, прижимая руки к груди и что-то держа под шалью, быстрым шагом прошла к бочкам Катерина. Дени видел ее и даже какой-то частью зрения следил за ней, но все внимание его было поглащено первым зрелищем, к тому же в это время человек-факел рухнул на землю. И падение его не вывело солдат из оцепенения, они все также продолжали смотреть на горящего человека. Катерина дошла до бочек, положила какой-то предмет, который она прятала под шалью, на доску, схватила ведро, зачерпнула из бочки бензин, поспешно облила себя с груди, зачерпнула еще раз, облила вторично, взяла с доски выложенный ею предмет (теперь Дени увидел, что это был пистолет) и направилась к факелу, к горящему трупу.
Поразительно, крайний солдат в последнюю минуту, когда Катерина второй раз облила себя бензином, заметил ее и ее действия, но только смотрел на нее загипнотизированно. Видимо, он ничего не понимал, еще был в первом шоке. Только, когда Катерина прошла половину расстояния до огня, он негромко окликнул ее: «Эй, туда нельзя». Но Катерина медленно, прикованно глядя на огонь, продолжала путь. «Эй, говорю тебе, нельзя. Остановись!» - уже громко крикнул солдат. Теперь и остальные солдаты посмотрели на Катерину, а потом все разом посмотрели на кричащего товарища.
«Она облила себя бензином и идет к огню, она сумасшедшая», - закричал солдат. Коренастый, который поджог парня, решительно шагнул к Катерине и повелительно крикнул: «Назад! Кому говорю - назад!» Катерина стремительно повернулась к нему и прицелилась в него. «Только сделай еще один шаг!» - вскричала она. Коренастый замер и уже ласково заговорил: «Нельзя туда. Подожди, туда опасно. Подожди… объясни…» Катерина не отвечала и, не опуская пистолета, тихо подвигалась к огню. Вдруг она закричала: «Лежать, всем лежать», - и выстрелила в воздух. Солдаты бросились наземь. Тут Дени увидел бегущую со стороны казармы Машку.
-Не подходи, - в последней степени истерики закричала Катерина, направив на Машку пистолет, - Клянусь мамой, клянусь мамой...
-Катюша, солнышко мое, сестреночка моя, посмотри, это же я, Маша, твоя сестра, - говорила Маша, расставив руки и  медленно двигаясь на Катерину. - Что с тобой, Катюша, сестреночка, солнышко мое. Ты подожди, ты послушай, - повторяла Маша, осторожно, с раскинутыми руками, подвигаясь к Катерине.
Что дальше случилось, не понял Дени, и после, многократно прокручивая в воображение эту сцену, тоже не понимал, что случилось. Между Катериной и огнем было еще достаточно расстояния, и она, так казалось, была вполне вне опасности, но огонь вдруг обхватил ее всю. То ли подул горячий ветер на нее, то ли искра отскочила от пламени, глодающего труп молодого человека.. Огонь обнял, обхватил Катерину, и своим горячим плотным дыханием высоко стройно поднял ее каштановые волосы, которые через мгновения превратились в яркое скоротечное пламя. «Мама!» - вскрикнула Катерина, и пистолет ее начал стрелять. Дени заметил, как неестественно назад, а потом вперед дернулась Машка и опустилась на колени, а солдаты снова прижали головы к земле. Но Машка тут же поднялась и бросилась к сестре, которая уже лежала, объятая пламенем. Никто, разумеется, не заметил, но заметил Дени, как эта девочка после нескольких беспорядочных выстрелов, сделанных по первому инстинкту страха, вдруг укусила ствол пистолета и выстрелила, голова ее дернулась назад и она упала, как горящий сноп. Вскочившие солдаты, одни, срывая с себя, бросали куртки на Катерину, другие загребали руками на нее гравий, третьи кричали что-то непонятное. В конце концов, они сбили пламя. А Машка сидела боком, поджав под себя ногу, упершись одной рукой в землю, а вторую прижав к животу. Она сидела близко от тела сестры, что она шептала, Дени не  слышал, но видно было по губам, что она что-то говорит.
Коренастый, что-то приказывал. Двое солдат побежали в казармы, несколько в сторону домиков. Те, что побежали в сторону домиков, скоро прибежали с ведрами с водой и облили тело Катерины. Огонь немного повредил тело Катерины, у него не было времени, солдаты  скоро сбили огонь. Но голова Катерины была теперь - голый череп, волосы  сгорели, и она была мертва, она была мертва от пули, рот ее был полон крови. Солдаты тоже поняли, что она мертва. Они накрыли тело принесенным одеялом. Один из них носком ботинка отбросил ее пистолет. Тут Машка тоже поняла, что ее единственная и бесконечно любимая сестра мертва, и ее душераздирающий крик: «Катюша!!!» потряс пространство, и она упала на тело сестры и, захлебываясь от рыданий, выкрикивала: «Сестреночка моя! Солнышко мое! Мама!»
Из ворот на скорости вылетел небольшой автобус и шумно притормозил, из него выскочили люди в синих халатах с носилками. Как не велико было психологическое напряжение Дени, но в голове у него пролетело: «Ах, вот как, у них весь комплект, своя скорая помощь». Санитары вместе с солдатами осторожно оторвали Машку от трупа Катерины, тело Катерины завернули в одеяло, положили на носилки и поспешно погрузили в машину. Другие пытались положить Машу на вторые носилки. И тут Маша увидела Дени, вся встрепенулась. Скатилась с носилок и закричала, показывая на него рукой.
-Он, он виноват! Это она из-за него! Из-за него! Ах ты!
Она выхватила из кобуры пистолет и, лежа на боку, стала стрелять в Дени. Дени все слышал и видел, но чувствами никак не реагировал на стрельбу Маши, не среагировал и тогда, когда одна пуля разбила невыставленное стекло в левом углу рамы, он еще был в прежнем состоянии чувств, вспыхнувших в нем, когда горели живые люди. Может быть, одна из пуль Маши и достигла бы цели, если бы санитар сильным ударом по кисти Маши не выбил у нее пистолет.
Машу, наконец, положили на носилки и рысцой понесли в сторону казарм, а машина с телом Катерины помчалась к внешним воротам, очевидно, в город.

Труп парня догорал, солдаты разошлись. А Дени все также стоял у решетки без единой движущейся мысли в голове, созерцая только что протекшие жуткие картины. Он покинул свое место только тогда, когда прошли двое солдат с лопатами, вкатили на деревянные носилки еще дымящийся обуглившийся труп парня и понесли его сквозь аллею куда-то.
Он лег на койку, смотрел в потолок, и все видел на экране сознания горящего парня, горящую Катерину и стреляющую в него Машку и не о чем не думал, душе даже было брезгливо рождать мысли. Только в сумерки, когда к окну подошел Степан и окликнул тихо, не своим голосом: «Ты не спишь?» Душа его вошла в цепь внешнего мира. Он встал и подошел к решетке. Он еще не включал света. В сторожке было сумрачно. Степан был так деликатен, что не принес ему ужина, а только воду в большой  кружке. Дени только при виде воды понял, насколько сильна его жажда, он жадно выпил всю воду.
-Машка будет жить, а Катя… эта девочка, - что-то булькнуло в массивной груди Степана. - Эти дураки убили ее, нашли, где казнить. И зачем так, мужчин надо расстреливать, а это бабьи страсти.
Он постоял молча, жадно курил.
-Тебя завтра в город, к начальству, - сказал Степан и ушел, ничего больше не прибавив.
И только по уходу Степана загорелись все поля его сознания. Он ходил, и не он, а кто-то говорил в нем:
-Мой мальчик, сегодня своим мужеством ты искупил и мои грехи. Прости меня, мой мальчик, я сострадал тебе всей бездной души, но я и завидовал тебе, завидовал твоему мужеству, ибо не уверен, что смог бы, как ты, завершить земной путь. Там, на небесах, ты простишь мне и остальным, я знаю, что ты простишь, простит твое мужество, мужество всегда прощает. Спасибо тебе, мой мальчик, сегодня ты понес на небо высшую награду своим предкам. А к твоему отцу, жив буду, я поеду и обниму его, как счастливейшего среди смертных, ибо счастлив отец, у которого рождается такой сын, как ты.
И ты, моя девочка… Я, как будто, понял твою смерть, твой подвиг. Что-то высшее, я так думаю, проснулось в твоей душе. Какой-то необъятный стыд за людей, за, так называемых, мужчин. Как будто ты увидела разверстыми небеса и укор неба людскому равнодушию, жестокости и пошлости. Я не нахожу другого объяснения твоему поступку. Ведь ты могла жить и быть счастливой. Ведь ты была прекрасна, как мечта многих. Но стыд за людей убил тебя.  Ты сожгла себя из-за стыда за людей, за грехи других. За грехи, не тобой сотканные в этом мире. И если это так, как очистила ты этот злой мир, каким сиянием вознеслась к престолу Бога твоя душа. Прости меня, моя девочка, и ты. И в твоей жуткой смерти какой-то крупицей виноват и я, и твой подвиг был бы мне не по силам.
Всю ночь он лежал и смотрел в потолок; глаза его были сухи, а по сердцу ручьем текли слезы.

Утром тот самый Николай, который привез его однажды в лагерь, повез его назад к Горсткову, как и в тот раз, надев на голову мешок-колпак, пока не въехали в город.
Через четверть часа, как въехали в город, Дени сидел в кабинете Горсткова.
Горстков предложил чай, Дени не отказался. Горстков курил, перекладывал бумаги, на Дени не смотрел и долго молчал. Но, наконец, прервал молчание.
-Там этот странный случай произошел, странная трагедия, ведь вы были свидетелем, - сказал Горстков.
-Беспомощным свидетелем, - сказал Дени.
-Но все-таки свидетелем, - повторил Горстков.
Дени посмотрел в глаза Горсткову, немо спрашивая, почему тот заговорил с ним об этом?
-Непонятный поступок совершила эта девочка, - сказал Горстков.
-Да, что-то мистическое, - согласился Дени.
-Вы знали эту девушку, Катерину? - спросил Горстков.
-В последние дни она приносила мне еду, - ответил Дени.
- Вы говорили с ней?
-Слов двадцать за все время: доброе утро, вечер, спасибо вот и все.
-И вчера утром ни о чем не говорили с ней?
-Совсем ни о чем. Я только сказал: «Как осень быстро входит в свои права, еще дня два назад половина листьев на акациях были зелены, а нынче их совсем нет». Она ответила: «Я тоже это заметила», взяла посуду и сразу же ушла.
-Да, непонятный поступок, - поглядел Горстков в окно.
-Но эта девушка была задумчива и печальна, - сказал Дени.
-Да, может быть, - отозвался Горстков, продолжая смотреть в окно. - Генерал Матвеев в Грозном, - сообщил он, закуривая новую сигарету, и не посмотрел на Дени. - Но я думаю, что у вас нет никакого желания встречаться с генералом Матвеевым, - сказал Горстков, и только теперь посмотрел на Дени.
-Почему вы так думаете? - спросил Дени.
-Потому что вы никогда не встречались с генералом Матвеевым, а значит, и не знакомы с ним. Почему вы тогда назвали его имя? Впрочем, это понятно. Как человек образованный и умный, вы справедливо рассудили тогда, что лучше иметь дело с высшими чинами армии, чем с низшими, безопаснее.
Дени засмеялся и ничего не сказал. Горстков встал, прошел в угол, вернулся и поставил на угол стола рыжий дипломат. Дени сразу узнал свой дипломат.
-Панкратов извлек его из-под завалов вашего дома и привез мне, это ваш дипломат, - сказал Горстков. - В нем ваши документы и некоторые бумаги.
-Вы что-нибудь знаете о моей матери? - посмотрел в глаза Горсткову Дени.
-Ничего не знаю. Ничего не знаю, - повторил Горстков. - Как и о вас ничего не знаю. Нет, я о вас знаю много, но только до того дня, как вы однажды, два года назад, поехали в горы. Дальше ничего. Кстати, каждый метр в глухой стороне, откуда вы явились, мы обследовали, и … - Горстков развел руками. - Впрочем, это теперь неважно. - Горстков прошел к сейфу, открыл его, что-то взял оттуда и, вернувшись к столу, положил перед Дени пистолет «Макар», несколько обойм к нему и конверт. - В конверте деньги и разрешение на ношение оружия, если у вас нет ко мне никаких вопросов, вы свободны, - сказал он и развел руками.
Дени некоторое время смотрел в глаза Горсткову.
-А оружие… Зачем мне оружие? - спросил Дени.
Горстков усмехнулся.
-Ведь вы не на Канарских островах, тут война, а где война, там любой вооруженный оболтус легко обидит и Александра Македонского, если тот не вооружен, - сказал он. - Стреляйте первым, в иных таких случаях. Кто думает выстрелить вторым, в иных таких случаях, тот долго будет безмолвствовать.
-До страшного суда, - улыбнулся Дени.
-Вот именно, - подтвердил Горстков. - Хаси однорукий ведь вам родственник? - заглянул в глаза Дени Горстков
«Ах, вот оно что», - пролетело в голове Дени.
-Да, родственник, - подтвердил он.
-Он воюет, а вы можете уговорить его сложить оружие. Когда все проиграно, шпагу надо переворачивать, таков закон джентльменов.
-Только один может уговорить Хаси сложить оружие, - сказал Дени.
-Кто этот человек? - спросил Горстков.
-Это не человек, это Бог. Кроме Бога, никто не заставит сложить оружие Хаси, - сказал Дени.
-Но еще есть смерть, которая заставляет сложить все, - сказал Горстков.
-Да, еще смерть - заместительница Бога, - усмехнулся Дени.
-Все-таки попытайтесь уговорить его. Но если вы и не сделаете попытку уговорить Хаси, к вам никаких претензий. Вы можете вернуться в Ростов и преподавать, как прежде, можете остаться здесь, словом, вы свободны. Куда вас отвезти? - спросил Горстков.
-Никуда, я сам, - встал Дени.
-Всяких удач. Лет через пять найду вас, может, тогда поведаете тайну своего явления. Страшно любопытно, признаюсь, - заглянул в самую глубь глаз Дени Горстков.
-Хорошо, но тогда уже будет другая Вселенная, - улыбнулся Дени.
-Разумеется, - развел руками Горстков. - Но и тогда, вряд ли, страусы будут сносить яйца весом в три килограмма, - Горстков засмеялся, качая головой.

На улице было много людей, в основном военные. В стороне отдельно стояла толпа немолодых женщин. Смутная мысль: «Почему эти женщины здесь?» -  мелькнула в уме Дени, но другие думы торопили его.
На блокпосту он предъявил пропуск и шел далее, соображая свои дальнейшие действия; из множества вариантов, летавших в сознании, он выбрал один и остановился на нем. Теперь надо было доехать или дойти до этой цели. Но пока кругом был только военный транспорт, разбитые дома и пустыри с мусором. С одного БТРа его окликнули:
-Эй, профессор, что в дипломате, может, водочка?
-Коньяк для твоего начальства, - спокойно ответил Дени, продолжая путь.
 Солдат ничего не добавил. Он прошел почти до центра, но вдруг сообразил, что неверно выбрал маршрут, центра вообше не было, были только одни руины и там поймать какой либо транспорт, вряд ли удастся Он повернул на запад и шел четверть часа среди развалин и, наконец, ему повезло: навстечу ему ехали синие «Жигули», он помахал рукой, машина остановилась, за рулём сидел седой большелобый человек, лет пятидесяти. Дени поздаровался, назвал адрес, куда ему необходимо было проехать и спросил, может ли он довести его.
-Садись, - пригласил его хозяин.
Дени сел на заднее сидение, и всю дорогу видел, что водитель наблюдает его время от времени  в зеркало. Он ехал к сестре жены Хаси, Баянт, рассудив, если дом их цел, то она и муж ее Сулиман должны быть в городе, если их нет, то придется поехать по другим адресам, чтобы получить хоть какую- нибудь информацию о родственниках. Эта часть города была одноэтажная окраина, и тут достаточное количество домов уцелело.
-Мы приехали, - объявил водитель.
Дени тут не был давно, может лет семь, но все было по-прежнему, дом только постарел и обветшал. Дени спросил, сколько с него причитается.
-Я не занимаюсь извозом, я захотел помочь культурному человеку, давно в городе не видел человека, одетого как ты. Иди, постучи, я подожду, а вдруг дома никого нет, тогда тут ты не скоро поймаешь машину.
-А, благодарю, - улыбнулся Дени.
Он постучал в калитку с паузами  несколько раз, никто не отзывался.
-Да подожди, не так теперь надо стучать, кто нынче откроет калитку на культурный стук, - сказал водитель, выходя из машины. - Стучи, как стучат солдаты, тогда быстро откроют, если есть кто дома. - И, подойдя, он обеими руками сильно заколотил в калитку. И тут же со двора испуганно отозвался женский голос:
-Шичас, шичас.
-Кто? - тихо спросил голос, двигая, но, не до конца открывая щеколду.
-Баянт, со ву, Дени ву, (это я - Дени, в переводе с чеч. яз.) -  поспешно, чтобы снять тревогу с сердца женщины, ответил он.
Калитка распахнулась, и Дени увидел постаревшую Баянт; на руках она держала годовалую девочку, с любопытством глядевшю на чужого. Водитель извинялся перед Баянт:
-Это я так громко бил в ворота, ты прости, ведь на слабые звуки теперь не открывают. Прошу меня простить, вижу, я напугал тебя немного.
-Ничего, ничего, заходи, - приглашала Баянт.
-Нет, спасибо, я спешу, я только его подвез.
Водитель попрощался и уехал. И теперь, как только Дени вошел во двор, и калитка закрылась, Баянт обняла свободной рукой Дени и заплакала. По ее слезам Дени понял, что ждут его печальные вести.
-Что ты знаешь о наших, где они, что они? - не давая длиться паузе, спросил Дени.
-Ничего точного не знаю. Одни говорят одно, другие другое. Он придет (она имела в виду мужа), расскажет, - сказала Баянт. - Идем в дом. Как долго тебя не было, как все… - она не договорила. - Идем в дом.
Вошли в дом. В комнатах стояла необыкновенная тишина, может быть, оттого, что за окнами, в полуголом уже саду, тоже стояла осенняя грустная тишина.
- Я приготовлю поесть, я быстро, - собралась на хлопоты Баянт.
- Нет,- возразил Дени - я только что ел, только принеси воды. И я бы прилег до прихода Сулимана, а скоро он будет?
- Часа через два-три, - ответила Баянт.
- Хорошо. Ну, иди ко мне, иди к Ваши (дядя по-чеченски), - поманил Дени девочку. Девочка охотно пошла к нему, Баянт засмеялась и покачала головой.
- Она к незнакомым не идет, а вот к тебе пошла.
- А я знакомый, поэтому и пошла, правда? - улыбнулся Дени девочке. - Чья она?
- Зарган (это была дочь Баянт), она на работе, а мужа еще полгода назад во время зачистки увели и про него ничего неизвестно, - сказала Баянт. - Разреши мне приготовить что-нибудь поесть.
- Нет. Я отдохну. Придет Сулиман, тогда с ним вместе и пообедаем, - отказался Дени.
Баянт ушла во внутренние комнаты, скоро вернулась и проводила Дени в глухую комнату с небольшим окном, выходящим в сад.
- Вот тут на тахте и отдохни или постель раскрыть?
-Нет, ведь еще не ночь. Я только прилягу, - ответил Дени.
-В этой комнате всегда прохладно, вот легкое одеяло, - и Баянт, положив на тахту сложенное одеяло,  вышла.
По глазам Баянт Дени видел, что услышит много печального. Мать, мать - он хотел думать о ней, как о живой, нежной и прекрасной. И боялся услышать что-то трагическое о ней. Так хотелось отдалить плохие вести и от своей души и от этого домашнего уюта, от этой редкой осенней тишины, которую не тревожил ни один внешний звук. Он натянул угол одеяла себе на грудь, почувствовав, что дремота наплывает на него. В первом зыбком сне он видел сторожку, Горсткова, водителя «Жигулей», во втором - Ах-Тутмоза, Царру, Пунитаки; в третьем - Царру и Ах-Тутмоза, они прогуливались по парку. И дальше он не видит ничего.
Он проснулся на шепот в соседней комнате: «Он еще спит». Видимо, Баянт заглянула к нему и, увидев его спящим, сообщала кому-то об этом. Он встал и через смежную комнату вышел в зал. Завидев его, Сулиман, по чеченскому обычаю, приветствовал его свободой и сразу поднял руки для молитвы, и Дени понял, что за молитвой последует соболезнование по кончине близкого человека. Стремительно бежало в голове: кто? кто? кто? Вся душа не хотела слышать худого о матери. Но Сулиман, окончив молитву и коснувшись ладонями лица, уже говорил слова соболезнования по случаю кончины его матери Дагмары, деда Малсага и бабушки Алпату. Слова его колоколом отзывались в голове и сердце Дени.
Баянт все время плакала.
Дени вышел во двор, а Сулиман долго не выходил, чтобы дать Дени успокоиться. Как он хотел увидеть мать, еще один раз полежать у ее ног на диване. И уже никогда этого не случится. А разве была хоть одна минута, когда бы он не думал о матери. Нет, не была. Он был уверен, что не была. А он собирался ей рассказать все путешествие на другие планеты со всеми подробностями. И знал, что она не засомневается ни в одной черточке, поверит всему. А теперь кому он расскажет об этом? Да и кто поверил бы?
Часа через два после ужина, Сулиман рассказал подробности. Мать и старики погибли от бомбы, упавшей прямо во двор Аций. Он видел эту воронку. К счастью, никого больше не было в доме в эту минуту.
-А как связаться с Хаси? - спросил Дени.
-Скоро нельзя. Нужно время, дня три-четыре, - ответил Сулиман.
-А нет человека, который меня проводил бы к нему?
-Хоть и есть, я тебя с ним не отпущу. Хаси получит информацию о тебе, он или пришлет за тобой людей, или сам придет, - сказал Сулиман.
-Он приходит в город?
-Конечно, дважды был тут у меня.
-Но ведь в городе войска, город контролируют.
-Днем контролируют, а ночью солдаты сидят по своим гнездам и не высовываются. Опасны только шальные пули, - сказал Сулиман.
Послышалась сильная артиллерийская канонада.
-Где-то бой идет, кажется, - сказал Дени.
-Да какой там бой, просто вслепую бьют по горам ради гильз. Солдаты их потом продают, как цветной металл. По нашим горам уже выпущено столько снарядов, сколько не выпущено всеми фронтами за всю Вторую мировую войну. Война наша ведь коммерческая по всем статьям. А на коммерческой войне снарядов не жалеют, - объяснил Сулиман. - Солдаты наведываются, но как-нибудь спрячем тебя.
-Меня прятать не надо, - сказал Дени, - у меня все документы в порядке, даже разрешение на ношение оружия есть.
Лицо Сулимана застыло и губы у него чуть приоткрылись. Дени видел по его глазам, что сомнения (не сказал ли лишнего?) мечутся в его душе. Он засмеялся, похлопал по плечу Сулимана, тот тоже засмеялся.
-Силен шайтан, силен, - сказал Дени, давая понять Сулиману, что он уловил его сомнения насчет него.
-Да, он неплохо работает в душе человека, - засмеялся Сулиман. - Словом, тебе дня три-четыре придется посидеть у меня. Книги у меня есть, солдаты книгами не интересуются.
-И книги почитаем, в лесу, наверное, их нет, - сказал Дени.

Несколько дней и ночей провел Дени в тихом доме Сулимана, поджидая Хаси. Полистал когда-то читанные советские романы на тему дружбы между народами, победы коммунизма на всей планете Земля и на соседних планетах, которых в скором времени оседлают  советские космонавты; послушал реальную жестокую жизнь из уст Сулимана и Баянт. Во вторую ночь пребывания его здесь посетил его и Даймон, сбежавший от него, когда он сидел в сторожке. «А, жалкий декадент, вернулся, сторожка не понравилась, но понравился дом Сулимана», - послал Дени мысль Даймону. Тот не ответил на мысль, а стал говорить свое: - «На твоем месте, я бы принял совет Горсткова, вернулся бы в Ростов, читал бы лекции, рыбачил  на Дону и наплевал бы на все: на войну, на мир, на смех, на слезы. Ведь ничего не изменишь. Даже Царра тебе говорил, что и он… они ничего не могут изменить в законах той или иной звезды, что каждая звезда, а значит, и весь ее набор: планеты, спутники зреют к жизни и к смерти по своим законам, и вмешиваться никто не имеет права, то есть бесполезно. А что там, в лесу, в горах, что изменишь, побегав там? Ты принял мгновенно это решение, когда Сулиман поведал тебе о гибели матери. Подумай». - «Мне уже поздно думать, жалкий декадент, за меня, как говорил Царра и как говоришь ты, подумала моя звезда - Солнце. Я вынужден принять ее закон для своей судьбы», - ответил мысленно Даймону Дени.

На четвертую ночь - уже было за полночь - кто-то сказал в смежной комнате: «Буди, времени нет», - и это был голос Хаси.
-Я не сплю, - отозвался Дени.
-Ты одет? - спросил Хаси.
-Одеваюсь, - сказал Дени.
-Одевайся вот в эту одежду, - сказал другой голос, Дени не узнал, чей это голос, но рука просунула в комнату, немного приоткрыв дверь, вещь-мешок.
Дени подкрутил в лампе фитиль, вывалил на кресло содержимое мешка и стал одеваться в простое крепкое, наполовину иностранного образца обмундирование. Ему особенно понравились шнурующиеся аж до колен, на толстой подошве, ботинки и еще широкий пояс с толстой пряжкой, с кобурой и большим пистолетом. Он одевался и внутренне посмеивался на себя. Головных уборов было два: берет и кожаная фуражка.
Дени надел фуражку. Он был готов и потянулся к ручке двери, чтобы выйти, но не успел: Хаси вошел, заглянул ему на одно мгновение в глаза и крепко обнял своей единственной рукой. Вслед за ним вошел еще один человек, и Дени сразу узнал Солцу. Солца тоже обнял Дени, отступил, оглядел его.
-Неплохо смотришься, - засмеялся он.
-Ну, пора, времени нет, время теперь у федералов, а у нас его нет, - сказал Хаси. - Печальные новости ты знаешь, ну, об этом потом.
-Подожди, я возьму документы из дипломата, - сказал Дени.
-Документы бери, а все остальное спрячет Баянт. А, у тебя и пистолет, - сказал Хаси, заметив «Макар», подаренный Дени Горстковым. - Бери, бери.
Вышли во двор, тут стояли Сулиман, Баянт и еще один вооруженный человек, лицо которого в темноте трудно было разглядеть. Дени поздоровался с ним, тот как-то энергично  поклонился, но не ответил.
-Он не знает нашего языка, это гость издалека, - сказал Солца.
Не спрашивая, откуда и кто, Дени молча кивнул незнакомцу, тот еще раз отдал энергичный поклон.
-Я пройдусь до угла один, - сказал Сулиман, - подстрахую.
-Не выходи, не надо, - остановил его Хаси, - нет надобности.
Попрощавшись с Баянт и Сулиманом, по одному вышли в калитку и пошли скорым шагом. Без помех и инцидентов прошли дома, поднялись на гору и спустились в лощину. Тут группу дожидались вооруженные люди, их было трое.
-Кругом никого, - сказал один из них и пошел впереди.
Много раз спускались в овраги и поднимались на холмы, потом сделали привал. Хаси спросил Дени:
-Ботинки не жмут?
-Совсем нет, очень удобные, - ответил Дени.
-Поначалу ноги будут болеть, потом привыкнешь, наберешь прыти, у федералов много команд, они часто меняются и хорошо бегают. У нас нет сменной команды, так что готовься к долгим бегам, - засмеялся Солца.
-Что для всех, то праздник, - ответил  пословицей Дени.
-Через полчаса двинулись в путь, через час, полтора дошли до Черных гор и вдоль хребта шли еще некоторое время, потом поднимались вверх по тропе и, наконец, пришли к шалашу. Тут тоже дожидались вооруженные люди, их тоже было трое. Они поздоровались, и один спросил: «Без проблем дошли?» - «Да», - ответил  Солца.
Уже светало, предметы и лица можно было разглядеть. В одном углу шалаша лежали большие целлофановые пакеты, набитые сеном и две-три бурки. Молодые люди, встретившие их, быстро разложили, приминая, пакеты с сеном, раскинули на них бурки и пригласили прилечь и отдохнуть. Дени лег рядом с Солцой, накинул на голову капюшон, вытянул ноги, которые уже сильно ныли. Он ни о чем не хотел думать. Воздух был прохладен, свеж, дремота стояла рядом, сознание обхватывало горы, и душа была готова раствориться, но только раствориться, но не уснуть. Он слышал, как переговариваются рядом, и, не принимая участие в разговоре, думал свои мысли или, точнее, следил за вспыхивающимися мыслями. Ощущение у него было такое, как у человека, который долго нес тяжелый вьюк, донес его, наконец, до цели, сбросил и лег с ним рядом. Он почему-то был уверен, что никогда уже не спустится с этих гор в долину, что нить порвана, что он теперь свободен, абсолютно свободен от Человечества, только не свободен от Бога.
-День проведем здесь, а вечером продолжим путь, - сказал Хаси.
-Можно было бы путь и продолжить, - сказал Солца. Потом он заговорил на английском языке и ему кто-то ответил. «Он говорит с гостем издалека, которого я не разглядел», - подумал Дени. И накинув на ноги край бурки и еще глуше натянув капюшон, отдался радостной волне, бегущей от края горизонта души к ее центру.
«О, какая великая вещь - свобода! - думал Дени. - Ни на Эльтусси, ни на Изиде, ни в прежние годы, ни тем более в сторожке совхозного сторожа не чувствовал я себя таким свободным, никогда не было так легко и просторно на моей душе. Но этот простор и свободу душа получила, как итог пройденного пути по джунглям человеческих заблуждений. Все человеческое теперь мне понятно, не понятен только Бог… нет, нет, понятен и Бог, ведь, как сказано, он давно-давно почил от дел своих. Сотворил миры, отпустил их вертеться и почил. У него там своя гора, как теперь у меня, и он почил на ней, спит себе спокойно, ощущая полную свободу от всего и вся. Да, спит себе спокойно Творец миров. И я сплю в родных горах. Свободен! Свободен! Свободен!»  И он чуть не засмеялся вслух.
Потом он слышал, как все встали, разговаривали; Хаси дважды будил его: «Дени, вставай, перекуси». - «Не надо, оставь его, - сказал Солца - из него цивилизация вытекает, вместо испачканного равнинного воздуха заплывает в клетки чистый горный воздух. Он несколько дней будет беспросыпно спать, пока вся цивилизация-мерзация не вытечет из него».
Его оставили в покое. Он слышал, как играли в карты, смеялись, но это как бы во сне. Он спал целый день. И, наконец, его настойчиво побудили. Он открыл глаза, солнце уже провалилось за хребет, виден был только тоненький ломтик от него. Но через минуту исчез и ломтик, а заря на короткое время разгорелась пуще.
-Перекусить надо, скоро в дорогу, - сказал Солца.
Дени вышел за ним из шалаша и тут увидел того, с кем Солца говорил по-английски.
-Знакомься, Дени, Хироси Ямамото, самурай, - улыбаясь, представил Солца Дени плотного молодого человека лет тридцати со жгуче черными глазами и твердым спокойным лицом. Дени подал руку, которую незнакомец крепко пожал. Но он не совсем поверил Солце, думая, что тот шутит: незнакомец мог быть казахом, уйгуром, киргизом или кем-то еще. Но, вспомнив, что Солца говорил с ним на английском языке, он вопросительно посмотрел на Солцу. Тот догадался, что Дени не верит ему.
-Хироси Ямамото, - повторил Солца и короткий энергичный поклон, который сделал молодой человек, убедил Дени, что перед ним японец: таких коротких энергичных поклонов наши азиаты не делают.
-Мы уже перекусили, перекуси, - сказал Солца.
На камне, который служил столом, были разложены бутерброды с сыром и один сникерс и стояла бутылка с родниковой водой.
-Ты теперь партизан, привыкай к партизанской еде, - сказал Солца.
Дени ел и украдкой наблюдал Ямамото. Тот рассовывал по карманам своего необычного (такого не было ни у кого) комбинезона рожки с патронами, их было штук десять, надел широкий пояс, на котором висели гранаты и нож, и в руке у него оказался меч, в черных ножнах. Дени посмотрел на меч, на Ямамото, потом на Солцу.
-Настоящий самурайский меч, никогда с ним не расстается. И нож бросает с двадцати шагов в спичечную коробку, из десяти бросков ни одного промаха. Парень - шедевр, ты в этом еще убедишься, - пояснил тихо Солца. - А выносливость… ну такая выносливость и барсу не снилась. Когда с ним говоришь о его выносливости, отвечает просто: «Хочешь победить Землю, думай о Небе».
-Как, как? - спросил Дени. Солца повторил. - Хорошо звучит самурайская мысль: «Хочешь победить Землю, думай о Небе». Японцы - спартанцы Азии. - И у Дени мелькнул образ О-Тоси.
Ямамото тем временем уже полностью экипировался, под конец продел в петлю меч, накинул короткий плащ с капюшоном, застыл на мгновение, глядя на остальных, отвесил короткий поклон и зашагал по тропе.
-Мути далеко не уйдет, пройдет двести шагов, остановится, дождется нас, пропустит нас вперед и будет идти сзади. У него привычка: когда мы возвращаемся, он идет сзади, а когда идем вниз, к федералам, идет впереди. У него слух, как у бобра. Как он попал к нам, говоришь? - спросил Солца, хотя Дени не спрашивал. - У меня приятель - Такада, журналист из Японии. Он все говорил мне, что у него есть дальний родственник, и что тот хочет участвовать в войне против федералов. Я согласился переправить его сюда. Думал парень недели две побегает с ребятами и вернется. Куда там, и слышать не хочет. Два дня назад говорил с ним на эту тему. У тебя, говорю, прекрасная страна, а тут давний спор с русскими, нам привычно, можешь погибнуть, к чему тебе это. Другое дело, если бы тут дивизия самураев была  и так далее, и так далее, окольно, мягко, чтобы не обидеть. И что ты думаешь, вытащил меч, протянул мне и говорит:  «Отруби мне голову, а не отрубишь, больше не заговаривай об этом». И что тут скажешь, я сдался.
-Пусть, какая разница, умрет он на Фудзи или на Кавказе, если его ведет мировой дух, пусть воюет с нами, - сказал Дени, думая что-то свое и глядя вслед шагающему по тропе Хироси или Мути, как уже называли его своим именем чеченцы.
Попрощались с молодыми людьми (это был, как объяснил Солца, дозор) и отправились в путь. Ямамото, как и говорил Солца, ждал группу, пропустил всех и зашагал следом. Дени шел впереди его и иногда оглядывался на Мути, пока было светло, движимый неосознанным любопытством. Но, как это всегда и бывает в горах, быстро стемнело, и он уже, не оглядываясь, шел за Солцой. Шли часа три без привала, и Солца сказал:
-Мы почти у цели, вон только речку перейдем и еще сто метров вверх.
Перешли речку по двум узким бревнам: тут тоже встретили их вооруженные люди. По тому, что один из них сказал: «Ваши», - Дени понял, что это родственник, его обняли с двух сторон. Но в темноте он не признал их, поднялись по тропе и остановились на небольшой площадке. Тут кто-то, как показалось Дени, вышел из каменной стены, жестко обхватил его за шею и зарыдал.Это была женщина, и это была Зуми. Зуми не отпускала его шею, только еще сильнее наклоняла к себе и продолжала рыдать. Все остановились и некоторое время ждали. Наконец, Хаси сказал:
-Ну, хватит, хватит, потом, потом поплачешь.
Откинув одеяло-полог, один за другим вошли в просторный грот или пещеру. В углу горела керосиновая лампа, и вкусно пахло ужином.
-А, ужин готов, я, не моргнув, съем барана, - сказал Солца, а Зуми все еще крепко держала Дени за локоть и, прижимаясь, продолжала плакать. Дени ничего не говорил, а только гладил Зуми по плечу. Да он и не смог бы что-то сказать, теплый ком стоял в горле.
-Если ты быстро накормишь, обещаю тебе часа три после ужина поплакать с тобой, - сказал Солца, пытаясь хоть шуткой успокоить Зуми. Но шутка Солцы только прибавили слезы Зуми.
-Зуми, давай, корми нас, потом, потом поплачешь. И Мути не тревожь, он стоит снаружи и не входит, - сказал Хаси.
Зуми стала хлопотать к ужину, а Дени с любопытством стал осматривать жилище. Ближе к правой стене был сложен круглый стол на каменных ногах, покрытый каменными плитами; дальше печка, вернее, сооружение из невысокого помоста для трех сдвинутых и слабо горевших примусов, на котором покоилась большая кастрюля, в которой и варился или подогревался ужин. Далее была сложена каменная стенка, образующая закуток. Дени понял, что это место Зуми. По другим стенам лежали матрасы, набитые сеном и большие целлофановые пакеты, тоже набитые сеном. Оружие стояло отдельно, несколько гранатометов, автоматы и ящики с патронами и гранатами. Туда же поставили свои автоматы Хаси и Солца. А Хироси свой автомат поставил у каменного стула, недалеко у входа. Хаси и Солца прилегли на матрасы в углу; Хироси, то есть Мути, аккуратно в ряд выложил, вынимая из карманов, рожки и положил сверху их свой меч, и сел на каменный табурет, поправив на нем целлофановый пакет с сеном. Дени, исследуя свое новое жилище, все время безотчетно следил за Мути, и бежали, и бежали на одном поле сознания мысли, и почему-то вспыхивал образ О-Тоси.
-Дени, иди, приляг, наш дом не так плох, - сказал Солца, - к тому же, я уверен, что когда-то он служил жилищем и нашим предкам. Начнем и мы с пещеры новую жизнь, как начинали наши предки. - Солца громко рассмеялся.
Вошли молодые люди, зажгли еще две лампы на выступах, в гроте стало светло.
-Ты, наверное, их не узнаешь, - сказал Хаси. - Это Дага и Дауд. Дага и Дауд остановились и смущенно смотрели на Дени. Дени удивился тому, как они изменились, возмужали за два года. Ни Зуми, ни Хаси не сказали Дени, что Пата погибла при бомбежке, и Дага теперь, хоть уже и юноша, но круглый сирота, он это узнал позже.
Ужин был простой и древний: вяленое вареное мясо и галушки с чесночным соусом. Во время ужина Солца объяснял:
- Дени, кто думаешь, смастерил этот стол? Стол этот так искусно сложил Мути и вот те стулья по стенам тоже его работа и стену, закрывая две третьих входа, сложил он. Работали с ним и Дага, и Дауд, но идея и руководство его.
Дени слушал и наблюдал Ямамото. Строгое лицо, умные, строгие глаза, говорящие о способности человека внутренне сосредотачиваться. Дени следил, как ел Мути. Он прежде ножичком настрогал себе в тарелку тонкие ломтики мяса, выложил к ним галушки, вилкой прежде пронзал стружку мяса, потом до компании к ней накалывал  галушку, макал в соус,   отправлял в рот и медленно разжевывал.
Чеченцы ели, не мудрствуя: брали кусок мяса, топили в соусе, бесцеремонно разрывали его зубами, коротко жевали и отправляли в желудок, бросая ему в догон несколько почти  цельных галушек. «Странно, что он ощущает среди совершенно незнакомого народа, что привело его на эту безнадежную войну?» - невольно думал Дени, украдкой наблюдая Ямамото, которого он и сам уже называл мысленно - Мути. - Пути господни неисповедимы, пути человека непредсказуемы».
После ужина Дени вышел наружу, и следом за ним вышла Зуми. Небо было звездное. И Зуми стояла рядом и рассказывала:
-В тот вечер, когда ты поехал к Кюри, в той стороне была страшная гроза. Деца вышла во двор и смотрела на ту грозу, я стояла с ней рядом. И вдруг, когда гроза иссякла, Деца тихо сказала: «Больше я не увижу Дени». Я похолодела и долго ничего не могла ей сказать. Только через некоторое время стала успокаивать ее и увела в дом. Под утро Бунчук  прибежал один, ржал и бил ногой. И тогда Деца снова повторила: «Больше я не увижу Дени». Успокоить ее уже не было никакой возможности. Слова о том, что конь мог убежать случайно или, что ты отпустил его попастись,  а он убежал, она не воспринимала. Она лежала на диване и безмолвно смотрела в потолок. И Бунчук вел себя странно, не давал расседлать, все ржал и бил ногой. И когда Аций сел на него, неудержимо понесся в ту сторону. Аций вернулся к обеду и рассказал, что Бунчук привез его на Майдан предков, там тоже крутился, ржал и бил ногой. Деца умерла через два дня, у нее случился обширный инфаркт. - «Что она говорит, ведь Сулиман говорил, что она, Дади и бабушка погибли от бомбы упавшей во двор? - подумал Дени.  Но он не перебил Зуми.  - Тебя искали целый месяц, много народа ходило искать». Зуми смотрела на Дени.
-Но Сулиман говорил, что Деца, Дади и бабушка погибли от бомбы, - сказал Дени.
-Нет, у него неточная информация, с ними погибла Пата, а не Деца.
-Как, что ты говоришь? - резко повернулся к Зуми Дени, та подтвердила свои слова.
-Дага остался один, - всплакнула Зуми.
-Не один, а с нами, - сказал Дени.
-Да, да, с нами, - повторила Зуми.
-Значит, с дади и бабушкой погибла Пата?
-Да. Только  я, Аций, Раиса и дети выехали за село, мы ехали в город, налетели самолеты и стали бомбить. Людей погибло много в то утро, - объяснила Зуми.
-Хорошо, иди, я еще побуду здесь, - сказал Дени. И когда Зуми ушла, стоял и думал, глядя на звезды. «Значит, Бунчук пришел один, а ты говорил другое: «Там все в порядке, мать твоя думает, что ты по срочному делу уехал в Москву. Словом, я все устроил». – «А Бунчук пришел один, ничего ты не устроил, а успокаивал меня. Нехорошо, парень, врать», - сказал он в небо Царре, постоял еще немного и вернулся в грот. Посуда со стола была убрана и за столом резались в карты.
-Дени, садись, пара против пары сыграем, - пригласил Солца.
-Нет, играйте один против всех и все против одного, а я полежу, что-то спать хочется, - сказал Дени, хотя спать не хотел, для игры не было настроения.
-А, понятно, в горах чистый воздух, он опьянил тебя, поспи, - сказал Солца.
Дени прилег, Дауд, вошедший в это время в грот, накрыл его до пояса буркой. Полуприкрыв веки, он с любопытством наблюдал Ямамото. И Хаси, и Солца сидели, полусогнувшись, и часто меняли положение тела, а Мути сидел четко, как свеча. «Чтобы так сидеть, надо пройти восьмеричный путь Будды или быть самураем, который никогда не расстается со своим мечом», - думал Дени. А после, с дальних просторов прилетели слова поэта:
               
                Что ищешь ты в стране далекой?
                Что кинул ты в краю родном?

И как это ни странно, вдруг он поставил себя на место Мути и стал уже себе сочинять биографию, то есть судьбу. «Я родился в Японии, я японец Хироси Ямамото, я рос в аристократической семье. Меня любили, особенно бабушка, которая часто рассказывала о дедушке, который был великим воином и командовал армией. Я воспитывался в самурайском духе, у меня было, кроме дедушки, много любимых героев. Я хотел быть похожим на них, хотел быть великим воином, бурлить Тихий океан и покорять все слабое. Но пока я вырос, страна моя отказалась от войн, но стала одной из самых богатых в мире. И я еще узнал, что моя страна стала единственной, которая испытала атомный ад. И еще я узнал, с моей страной поступили несправедливо: от нее отрезали Северные территории и большую площадь океана. А недавно я услышал, что далеко на Кавказе маленький народ бьется с большим народом, с тем самым народом, который отнял у моей страны Северные территории и с которым, командуя армией, бился мой дед. И тогда я, самурай Хироси Ямамото, поехал на Кавказ, чтобы помочь этому маленькому народу и еще, чтобы биться за Северные территории, за великую армию императора и отомстить за своего деда». Все это как-то ярко и быстро пробежало по центральному полю сознания Дени. Он улыбнулся выдуманной для себя биографии. А уже на соседнем поле сознания кто-то сказал: «Людей сотворяет Бог, а судьбы их тасует Дьявол».
Он отбросил, отогнал все мысли, развернул веер сознания до размеров Вселенной и, созерцая звездные миры, уснул в объятиях большого сна, точнее, бодрствовал в этом сне. И во время этого сна посетил Эльтусси, бродил по великому городу Атлантиде и однажды остановился на набережной и долго размышлял: звонить или не звонить Дульсинее.
Когда он утром проснулся, полог был откинут наполовину, снаружи шел тихий дождь. Зуми возилась у печи, Ямамото сидел на каменном стуле, чистил пулемет, а Солца сидел почти у самого входа на набитых сеном пакетах и читал газету. Он изредка издавал насмешливые или одобрительные восклицания.
-Что там? - спрашивал, лежащий под буркой Хаси.
-Все то же, - отвечал Солца, - лица плебейской национальности ругают лиц кавказской национальности.
-Ну, это не ново, что еще? - спросил Хаси.
-Да вот ищу.  А вот это ново, - оживился Солца, долго что-то про себя бубнил и объявил: - Великие интеллектуалы Москвы обсуждают: нравственно или не нравственно бросить на нас атомную бомбу.
-И к чему пришли? – как-то неестественно засмеялся Хаси.
-В целом положительно решают, дескать, ничего страшного. Вон американцы, бросили на Хиросиму и Нагасаки атомные бомбы, и война сразу завершилась.
-Да пусть бросают. Кавказ выдержит и атомную бомбу, он однажды выдержал и всемирный потоп, спас Ноя и его семейство для нового глупого человечества, - сказал Хаси.
-Миллион профессоров, академиков и ни одного мистика, а если в городе нет ни одного мистика, то город глуп, - заключил Солца.
-Ты это про какой город? - спросил Хаси.
-Я? Про Москву. Ну, будь в Москве хоть один мистик, ну тот, кто в своей душе за ненадобностью потушил все эти, так называемые, мудрые мысли и цельно созерцает мир, тот мистик объявил бы: «Эй, вы, кургузые, во-первых, Кавказ родина нового, после Ноя, человечества, во-вторых, Кавказ в последней войне спас Россию: бочки нефти не было нигде в России, кроме как на Кавказе. А Армия без горючего не могла бы воевать и месяц». Но нет мистика, и Москва с ордой профессоров глупа и разумом пуста, - объявил Солца.
-Москва глупа, от этого нам не легче, что там еще? - спросил Хаси.
-Больше ничего, разная тарабарщина, - сказал Солца, - Тут полковник один голосисто врет, дескать, двенадцать спецназавцев уничтожили двести семь боевиков и сто семьдесят взяли в плен.
-Вот баба, - рассмеялся Хаси, - мало высечь такого болтуна. После войны один немецкий профессор суммировал данные Совинформбюро, и получилась интереснейшая цифра: по данным Совинформбюро на восточном фронте погибло тридцать два с половиной миллиона немецких солдат, а в плен было взято больше пятидесяти миллионов. И профессор спрашивал: кто же были эти погибшие и плененные на восточном фронте немецкие солдаты, китайцы, что ли?
-Ха, ха, ха! Отличный вопрос! - засмеялся Солца. -
 -Но все это пустое, чесотка чувств. Однако, человечество занимается и делом. Во Франции строят плазменный реактор, хотят зажечь маленькое Солнце на Земле и навсегда избавить человечество от дефицита электроэнергии. А какие деньги собираются убухать на это - миллиарды!
Эта информация, хотя она и не была нова для него: читал уже в сторожке, прогнала остатки дремоты  Дени, он невольно пошевелился.
-Дени, ты не спишь? - позвал Хаси, он не ответил, точнее не успел, потому что за него ответил Солца:
-Спит, спит, избавляется от мерзации. А вот Бади все грозился построить вечный двигатель, не успел, погиб, погиб великий мечтатель.
Известие, что Бади погиб, ледяным холодом пробежало по спине Дени. Бади, как живой, предстал перед его воображением, он долго созерцал его образ. «А сколько дряней осталось жить», - невольно выговорилось у него вслух. Но слушатели, видно, не разобрали слов.
-Во сне разговаривает, - сказал Солца.
-Буди его, завтрак готов, - сказала Зуми.

После завтрака, Зуми ушла к ручью мыть посуду и кое-что постирать, благо дождь перестал, только  туман лежал в оврагах.
-И сколько у вас бойцов? - поинтересовался Дени.
-Человек семьдесят, - ответил Хаси, у Али, это сосед, тоже примерно столько же. И еще есть группы.
-Не густо, у федералов миллионы, - сказал Дени.
-Нас больше, - сказал Солца.
-Как это нас больше? - засмеялся Дени.
-С нами Бог, а с ними кто? - спросил Солца.
Дени засмеялся. Не было смысла продолжать разговор, тем более в этом русле.
-И еще с нами самураи, - засмеялся Солца.
-Один Мути, - поднял палец Дени.
-Это неважно, один или сто тысяч, важно переместить небесный дух, Мути перемешает к духу Кавказа часть небесного духа, летающего над Японией. Когда он неподвижно сидит, погрузившись в медитацию, тогда мне кажется, что он видит Кавказ и Японию вместе в небесном царстве, - серьезно, к удивлению Дени, сказал Хаси.
-Как-то надо убедить его и отправить, - сказал о Хироси Дени.
-Но он хочет погибнуть вместе с нами, - сказал Хаси.
-А мы, что, хотим погибнуть? - спросил Дени.
Хаси долго смеялся, потом закурил и тогда уже ответил.
-Настоящие воины домой с войны не возвращаются. А те, что возвращались, были не настоящие воины, хотя и питались славой, полегших в боях истинных бойцов. Незачем Мути возвращаться в Японию, да, к слову сказать, он тут не ради туризма, он пришел завоевать высшее царство и пусть завоевывает. - Хаси не докончил эту мысль и перешел к другой. - А вот Зуми, Дауда и Дагу надо отправить в Грузию. Эту дипломатию, Дени, ты возьми на себя. Я знаю, Зуми начнет протестовать, и уговорить ее будет нелегко.
-И с Мути можно еще раз поговорить на тему возвращения его на родину, - сказал Дени, который вовсе не хотел его смерти.
-Нет смысла. С самураями, чей кодекс чести гласит: «Если есть выбор, выбирай путь, ведущий к смерти», бессмысленно говорить об одном и том же дважды, - сказал Хаси.
Странно, Солца охотно отправил бы Хироси домой, с великой радостью отправил бы, а Хаси почему-то не хотел этого. И Дени чувствовал, что вовсе не от мысли: лишний воин не помешает, а тут было что-то другое.

Через несколько дней Зуми, Дауда и Дагу отправили в Грузию. Зуми отказывалась, плакала, говорила: «Вас заедят тут вши». И когда ей ответили: «Вши нам помогут бодрствовать», как последний довод, рыдая, сказала: «Я не хочу вас оплакивать вдали». И сказав эти слова, в ужасе, что пророчит смерть, умолкла и попеременно посмотрела на всех.
-Никто умирать не собирается, и там ты нужнее, чем здесь, - сказал Дени.

Дага вернулся через неделю. Он стоял, опустив голову, слушая строгий выговор Хаси: почему ослушался и вернулся? «Там все хорошо, я там не нужен», - проговорил он после долгого молчания. На его ответ у Хаси дернулись брови, он перестал его ругать, вздохнул и сказал: «Подогрей чай». Только один Мути, кажется, был доволен, что Дага вернулся. Он, как всегда, сидя на своем месте в позе гвоздя, одобрительно смотрел на парня. И когда тот, после выговора Хаси, подошел к нему, крепко сжал его локоть. И с этого момента Ямамото покровительствовал Даге. Дени часто видел, как по ночам Ямамото подходил к спящему Даге, поправлял на нем бурку, а иногда стоял и долго смотрел на него. В дозор, за продуктами, за патронами они тоже отправлялись вместе. Одним словом, Ямамото взял под свою полную опеку парня. Ямамото часами учил Дагу бросать нож, и тот уже делал заметные успехи.

Ни осенью, ни зимой ничего особенного не случилось. Федералы методично, почти каждый день, обстреливали горы из дальнобойных орудий и ракет. Изредка, при ясной погоде, в небе появлялись штурмовики и, делая акробатические трюки, сбрасывали бомбы, они бомбили тропы, и  не всегда удачно. Но зато, вертолеты, эти стрекозы, как их называли боевики, летали по небу часто. И довольно часто били метко, но больше по ложным целям, которые специально устраивали ребята. Большой мастер сотворять ложные цели был Ямамото. У него была команда из нескольких молодых ребят, среди которых был и Дага. И он, командуя ими, строил шалаши, а в небольших гротах раскладывал костры, делал чучела людей. И эти ложные цели клевали вертолетчики. Российский спецназ время от времени лез в горы, но осенью и зимой очень вяло. Дени познакомился и с соседями, обошел их вместе с Хаси и Солцей, и везде наблюдал, очевидно, только чеченцам свойственное настроение: война, рассуждая человеческим умом, проиграна на все сто, но ее можно выиграть на все пятьсот, если восхитить Бога отвагой. Тогда он бросится на помощь. Как ни наивно покажется это чувство кому-то, но чеченцы всегда именно под властью этого чувства защищали безнадежные позиции. И проиграв, всегда винили самих себя: не восхитился Бог нашей отвагой, а потому и не бросился на подмогу, значит, отвага наша была не на высоте.
Особенно интересен был Али, командир соседнего отряда, сухощавый парень лет тридцати, с большим шрамом на правой щеке.
-Если мы, - говорил он, - будем воевать как люди, никакого смысла, надо воевать как Архангел Джабраил: он один, но побеждает всех.
-Да ведь за ним стоит Бог, - говорил Дени.
-Он стоит и за нами, - отвечал Али.
-У Джабраила и сила, и оружие, а у нас автоматы против ракет, истребителей и прочего, прочего, - из любопытства, что ответит Али, говорил Дени.
-Джабраила и пошлет Дела нам на помощь, - твердо отвечал Али.
-Скорее бы, а то пещеры - неуютные дома, - улыбался Дени.
-Это зависит от нас, - сказал Али.
Но Али был невинное овечко в сравнении с муллой Ибрагимом, состоявшем при его отряде, тоже молодым человеком лет за тридцать, коренастым, с дерзкими тигриными глазами, который сверх всяких других речей говорил и такое:
-Между третьим и четвертым часом утра я совершаю семь намазов, а после прошу Аллаха, чтобы он направил на Москву комету, сжег и утопил ее в Земле. Как они поступили с Грозным, пусть так Дела поступит и с Москвой.
-И ответит на твою молитву Бог, как думаешь? - смеясь, спрашивал Дени.
-Ответит, - твердо отвечал мулла Ибрагим.
Но поразительнее речей Али и Ибрагима было другое, что и Хаси теперь ждал чудо с неба. Теперь он не говорил, что поможет мировое сообщество, поможет Запад, исламские страны, как утверждал это тогда в самом начале сепаратизма. Но твердо был уверен, что Бог поможет - неожиданно и грозно сокрушит федералов. Историк, образованный Хаси говорил:
-Бог есть, это факт, значит, он не оставит нас, даст победу.
-Ты лучше проси у инопланетян, у Бога, видно, и без нас дел невпроворот, - советовал Дени и когда подавал этот совет видел прямо перед собой, как живого, Царру.
-Нет, просить надо у Бога, инопланетяне, если они и есть, всего лишь люди, их силы не те силы, - отвечал Хаси.
-О, я думаю, сил у них океаны, захотели бы только, - засмеялся Дени. - У инопланетян миллионы раз больше сил, чем у Запада, который тоже в две недели прекратил бы это безобразие, если бы захотел. Но Запад не хочет. Почему? Это его, Запада, тайна.

Наконец, после осенних дождей, туманов, зимних холодов, пришла и весна. Она явилась вдруг, как будто пала с неба: зеленая трава и ранние цветы затянули покатые бока хребтов, леса стали торопливо одеваться в лист, воздух дышал жизнью. Появилась желанная для боевиков «зеленка», когда они могли незаметно подбираться к солдатам-федералам. Почти каждый день уходили Хаси, Солца, Ямамото вместе с ребятами по своим военным делам, но категорически не брали Дени. Хаси прямо объявил ему:
-Ты у нас в резерве, когда меня убьют, вот тогда и ввяжешься в эту игру, а пока сиди.
По правде, Дени и не рвался из последних сил в эти походы. Убивать у него не было никакого желания, он знал уже одну тайну бесконечного неба, и в сердце было очень мало земного гнева.
Однажды, в конце июля, когда ребята после упорного боя с федералами возвращались, неожиданно налетели вертолеты, и Ямамото ракетой оторвало левую ногу по колено и ранило осколком в бок. Он был в сознании и смотрел твердо, когда его внесли в грот. Возможная первая помощь ему уже была оказана. Дага побежал за муллой Ибрагимом, который хоть и был по профессии зоотехник, но за время двух войн приобрел огромный опыт обращения с ранеными. Все суетились вокруг Ямамото; Солца был в полной растерянности и часто, стоя на коленях перед своим другом, повторял: «Хироси, Хироси», а потом что-то говорил по-английски, вероятно, слова утешения. Ямамото коротко и резко наклонял иногда голову, но не произносил ни слова. Скоро явился, запыхавшись, мулла Ибрагим, он попросил больше света, быстрыми, скорыми движения рук размотал повязку на ранах и стал обрабатывать их.
Сто раз Дени внутренне порывался выйти наружу, чтобы не видеть, но что-то его удерживало, и он неотрывно смотрел не на рану, а на лицо Ямамото. Пот лился с этого лица, смертельная бледность покрывала его, но ни одной болезненной гримасы не пробежало по нему, и не послышалось от Хироси ни одного стона. Наконец, мулла Ибрагим закончил обработку и перевязку ран, отер  пот со лба, встал и покачал головой.
-Вот настоящий мужчина, ни одного стона, как жаль, что он не мусульманин, а я все хотел уговорить его принять ислам, - сказал он.
Слова муллы Ибрагима на минуту раздражили Дени, но раздражение тут же отлетело, и он вышел наружу. Над горами горело звездное небо, и там, возможно, никому не было дело до великого мужества самурая, а впрочем, кто его знает, может, ангелы все это наблюдали, и мужество Мути занесли в небесную книгу. Хироси бережно устроили у стенки в полусидячей позе, и когда он прикрыл глаза, все вышли наружу.
-Мути надо отправить в Назрань, а оттуда в Москву и дальше, - совсем не своим голосом проговорил Хаси, и когда он подносил к сигарете зажигалку, Дени увидел, что рука у него дрожит. - Дага, беги к Бекхану.
В отряде у Хаси было семеро ингушей во главе с черноглазым стройным и гибким Бекханом, которого, встретив где-нибудь в большом городе, каждый принял бы за ловеласа и большого любителя сладкой жизни, но никак не любителя войны, то есть воина по духу. Все ингуши были из одной фамилии, и если из семерки кто-то выбывал раненым или убитым, тут же приходило пополнение из той же фамилии. Ингуши прикрывали отряд с левого крыла. Продукты для отряда, в основном, тоже привозила из Ингушетии группа Бекхана. Однажды Дени спросил у Бекхана:
-Почему вы выбрали число семь?
-Но это же от предков, - сказал Бекхан. - Если постоянно воюют семеро из рода, то воюет весь род. Будущее придет, и тогда никто не сможет сказать, что наш род оставил в беде своих братьев чеченцев.
Этот обычай обрадовал Дени, а еще больше толкование Бекхана. И вот теперь Дага побежал за Бекханом и ждали его, только группа Бекхана могла оперативно доставить Ямамото в Назрань и уже дальше в Москву.
-Главное, чтобы Мути выдержал дорогу, - сказал Хаси,
-Должен, - коротко ответил Солца.
-Давай и ты собирайся, - сказал Хаси Солце, - отправь Мути на родину и сам не возвращайся сюда.
Солца ничего не ответил и прошел в грот, но тут же вылетел наружу, восклицая: «Мути! Мути!» Все бросились в грот. Ямамото сидел, пронзив себя мечом и свесив голову на грудь. Он совершил обряд воина самурая: харакири.
Солца стоял на коленях, обхватив голову Ямамото, и повторял: «Хироси, Хироси! Но почему, почему?» Мулла Ибрагим тронул его за плечо.
-Встань, и все отвернитесь. - И мулла Ибрагим осторожно извлек меч из живота Хироси.
Прибыл Бекхан с тремя товарищами. Смерть Ямамото сильно огорчила его.
-Какой был мужчина, какой был мужчина! - повторял Бекхан. - Тело можно отправить в Москву. Доставим в Назрань, а там на машине быстро довезут. Сообщат в посольство, а они побеспокоятся, доставят на родину.
Над этим предложением некоторое время думали.
-Нет, - наконец, сказал Хаси, - мы похороним Мути тут, на Кавказе. Дух его не будет лишен для Кавказа. Да, именно тут похороним Мути.
Дага куда-то убежал, он был неутешен. Со своей чистотой и преданностью юношеского сердца он привязался к Хироси, и теперь его друга и старшего товарища не стало.
Тело Ямамото одели в его непромокаемый комбинезон. Завернули в бурку, положили на носилки, которые он сам и смастерил, и понесли. Выше, в метрах сто пятидесяти от грота, было небольшое плато, решили там сложить могилу для Хироси.
-Меч Мути захватили? - спросил Хаси.
-Зачем ему меч? - спросил мулла Ибрагим.
-Меч самураю нужен и там, ты думаешь, там не воюют? Воюют. Везде по всей Вселенной воюют, и в том мире тоже, - с легким раздражением в голосе проговорил Хаси. 
По раздражению в его голосе, Дени знал, что Хаси говорит не то, что думает, или говорит только часть того, что думает. Дага бросился назад в грот и тут же догнал процессию, неся в руке меч Хироси. Поднялись наверх. Небо над горами, как говорится, было роскошно: миллионы звезд о чем-то весело там переговаривались, обсуждали что-то очень приятное для них. Определили место, одни начали собирать камни и сносить их к этому месту, а мулла Ибрагим и Бекхан складывали могилу. Когда возвели боковые стенки, тело Ямамото, еще плотнее завернув в бурку и вместе с его мечом, положили в ложе. Через  час все было готово. И Хироси Ямамото (по-чеченски Мути), самурай, на вечный покой улегся со своим мечом среди вершин Кавказа. И, несомненно, священная гора японцев Фудзи в ту же минуту знала, где лежит теперь один из ее сыновей.
-Он какой религии, какие мне читать молитвы? - обращаясь ко всем, спросил мулла Ибрагим.
-Читай, какие знаешь, а переводчики на небе найдутся, - все с тем же раздражением в голосе, сказал Хаси.
Мулла Ибрагим еще помедлил, он, видимо, что-то разрешал в своем уме. Но вдруг начал читать молитву и читал долго. А в конце вдруг сделал неожиданное заключение.
-О, великий Аллах, прими Мути, как мусульманина. Если бы он остался жив, я убежден, он принял бы ислам.
-Мусульманином не мусульманином, но Аллах примет Мути с почетом, можешь мне верить, - сказал Хаси, и все те же нотки раздражения звучали в его голосе. Хаси был недоволен собой, и это понимал только Дени, который знал Хаси, как самого себя.
Когда спускались с плато, Солца приотстал, и вдруг Дени услышал странные, как короткий лай, звуки, он обернулся. Солца стоял, прижавшись лбом и ладонями к скале, и рыдал. Дени не стал ему мешать и продолжил путь.
Уже после, когда Бекхан ушел со своими ребятами, и все сидели и лежали на своих местах, лежавший рядом с Дени Солца сказал, то ли объясняя свой плач, то ли отвечая на какие-то свои мысли:
-Плакать надо, когда умирают настоящие самураи, а не когда лопаются обыкновенные пузыри.
Дени ничего не ответил. Он тоже думал в это время о Ямамото, но на других параллелях, в воображении он видел далекую планету  Эльтусси, замок и О-Тоси, и ему казалось, что некоторые черты О-Тоси были и в лице Ямамото. «Но разве О-Тоси была японка? Да, она носила кимоно и имя ее вроде японское. Да ведь все это подстроил Царра, путешественник, а точнее, галактический шпион».
-Что я теперь скажу Такаде? - прервал его думы Солца.
-Такада самурай? - спросил Дени.
-Самурай, - ответил Солца.
-Тогда скажи ему, что Мути имел выбор, но что он как истинный самурай, выбрал путь, ведущий к смерти. Он все поймет.
Больше Солца не прерывал Дени, и долго горели поля сознания, соединяли и сравнивали эти странные японские символы, влетевшие в его судьбу: на Эльтусси О-Тоси, О-Токи; эти слова: «Прибыл корабль с поднятым флагом, все кричите - Банзай!» А тут Хироси Ямамото, только что похороненный на плато. «Неужели О-Тоси, О-Токи были с планеты Земля, и комоно, и имена не были импровизацией  Царры, любителя путешествий? Как я про это не подумал там. Нет, однажды подумал, когда сидел в маленькой столовой напротив О-Тоси. Но эта была одна минута». И еще долго сознание не гасло, и целебный сон не приходил
Душа, хоть и обнимала всю Вселенную, но на вопрос: почему человек, награжденный Господом Богом бессмертной и бесконечной душой, действует в роскошном этом мире так пошло, узко и грязно? - ответа не находила. И, чтобы уснуть, пришлось своего астрала отправить на Эльтусси в прекрасный замок, который хранила прекрасная хозяйка О-Тоси.

Когда Дени проснулся, в гроте было сумрачно, полог был опущен, но в щель пробивалась яркая узкая полоска света. Он почувствовал, что в гроте никого нет, приподнялся и удостоверился, что ощущение его верно - точно, все отсутствовали. Он откинул полог и вышел наружу; солнце ударило ему в глаза, и он на несколько секунд закрыл их. Ниже, в метрах пятнадцати от него, Дага, стоя на коленях, что-то царапал и отбивал то ли долотом, то ли железным шкворнем на плите. Завидев Дени, Дага встал и на вопрос, где остальные, ответил, что ушли к соседям. Дени спустился к Даге, спросил, чем он занят, тот ответил, что выбивает на плите надпись, которую собирается положить на могилу Мути. Работа была в самом начале, четко пробиты были только три буквы: Мут...
-Почему ты пишешь Мути, надо писать его полное имя, - сказал Дени.
-Я ниже напишу - Хироси Ямамото, - ответил Дага.
Дени наблюдал лицо Даги, стоявшего с опущенным взглядом. Лицо этого мальчика было печально, очень печально. Далеко от дома погиб Хироси, и не плачет над ним родная душа, но печаль этого мальчика, если небо интересуется человеческими сердцами, высокая награда для его души. Дени невольно вздохнул.
-Давай вместе писать, - сказал Дени и, взяв у Даги долото и молоток, встал на колени и принялся за работу. На работу ушло часа полтора. Дени выбил на плите: Мути, а через тире - Хироси Ямамото и посидел, задумавшись. - Давай ниже напишем - самурай, - поглядел он с улыбкой на Дагу, тот молча коротко кивнул. Когда работа была окончена, Дага сбегал за буркой, плиту (в которой было не меньше пятидесяти килограммов) положили на бурку и понесли вверх к могиле Мути. Плиту поставили к изголовью и сзади нее сложили стенку, чтобы зафиксировать ее. Дени крепко обнял за плечи Дагу и ушел вниз, оставив парня с его мыслями у могилы друга.

А через несколько дней, очень рано, еще было темно, прибежал посыльный от Али, он передал записку для Хаси, в которой было написано своеобразным языком: «Спеши ко мне, для тебя сюрприз в сто пудов».
-Что за сюрприз? - спросил Хаси.
-Мне запрещено говорить, извини меня, Ваши, - ответил посыльный - Я подожду, - и он вышел наружу, туда к нему вышел и Дага.
-Спать хочется, но надо идти, что у него там за сюрприз, - сказал Хаси, закуривая. - Ну, кто со мной?
-Нет, я не иду, - сказал Солца. - Эх, какой я видел сон, будто я в волшебном городе и гуляю с очаровательной женщиной, легкой, как бабочка, и гибкой, как лоза. А тут какой-то сюрприз в сто пудов. Нет, не иду. Я лучше возвращусь в этот чудный сон.
-Сон этот расскажешь потом своей жене, - сказал Хаси.
-Расскажу, расскажу, - ответил Солца и затих, укутавшись еще плотнее.
-Понял, продолжай прогулку с очаровательной женщиной; ты, Дени, идешь? - спросил он.
-Иду, иду, - отозвался Дени.
Хаси засмеялся.
-Понятно, твой сон был не так сладок, как сон Солцы.
-Я был гораздо дальше, чем Солца, и тоже с женщиной, и очень очаровательной, - сказал Дени.
-Да? - засмеялся Хаси. - Ну и воины у меня.
Но тут вошел Дага, и разговоры на самую интересную тему мира прекратились.
Отправились к Али, впереди шел посыльный; от звезд было довольно светло; в оврагах бледнел туман; тропа была мокрая от росы.
-А впрочем, чего мы заспешили к Али, хотя он и просит спешить к нему, его сюрприз не ледяной, не растает до рассвета, - приостановился Хаси и оглянулся на Дени. - Может, дождемся утра?
-Ну, раз вышли, чего возвращаться, - возразил Дени. Хаси ничего не сказал и ускорил шаг. Миновали несколько подъемов и дошли до «фазенды» Али, как он именовал свой каменный шалаш. Это было просторное помещение с двумя широкими койками на каменных ногах по стенам; односкатная крыша из жердей, прислоненных к скале, была выложена тонкими каменными плитами для маскировки. Сейчас помещение было нормально освещено двумя керосиновыми лампами. Кроме Али, на его «фазенде» было еще несколько человек и мулла Ибрагим. Справа от входа сидел человек, и Дени сразу узнал его. Это был Иван Панкратов, комбат, который отвез его в город к Горсткову. По неуловимой для невнимательного взгляда тени, пробежавшей по лицу Панкратова, Дени понял, что и тот его узнал. Но оба не подали никакого вида.
Али встретил весело и шумно.
-Какой сюрприз я приготовил для вас, - улыбался он.
-Так показывай свой сюрприз, - сказал Хаси, садясь на койку.
-А вот мой сюрприз, - показал Али на Панкратова.
Хаси посмотрел на Панкратова и снова на Али, взглядом прося пояснить.
-Иван Тимофеевич Панкратов, командир батальона. Он мне несколько раз присылал записки с интересным содержанием: «Если ты волк, то я волкодав. Берегись!» И вот волкодав в гостях у волка. Волкодав поймал волка. Ха-ха-ха! – захохотал Али.
Хаси резко повернулся к Панкратову, внимательно посмотрел на него, а потом обернулся к Али и вопросительно поглядел тому в глаза.
-Панкратов, никакого сомнения, - сказал Али, улыбаясь и гладя шрам на щеке.
-Он правду говорит, я комбат Панкратов Иван Тимофеевич, - подтвердил и сам Панкратов.
-Ну, вот видишь, - описал рукой какую-то фигуру в воздухе Али.
Хаси закурил и ничего не сказал на все эти слова, по лицу его было непонятно, рад или не рад он, что комбат Панкратов сидит пленником. Но тут в разговор влетел мулла Ибрагим.
-А мы все уже решили с комбатом, - сказал он.
Хаси теперь смотрел на муллу Ибрагима, не задавая никаких вопросов. Тот засмеялся и сказал:
-Он принимает Ислам, зачитывает текст перед камерой, объясняя, почему он принял Ислам, и воюет вместе с нами против врагов Кавказа. Он попросил время на размышление, мы дали, до завтра, до трех часов дня. Пусть думает. Завтра придет скоро.
-А если завтра до трех часов не примет Ислам, то я поклялся на Коране, - Али показал на Коран, лежавший в его изголовье, - что я и семь моих предков рождены в блуде, если он будет дышать под солнцем после половины четвертого дня.
Как большинство необразованных и страстных натур, Али любил торжественные клятвы. Хаси только вздохнул. В этом вздохе ясно слышалась грусть образованного человека, который говорит в себе: когда пресечется род невежд на этой Земле? И зачем ему Панкратов мусульманин, одним мусульманином больше, одним мусульманином меньше, что изменится на Земле. Он просто жаждет унизить его, воображая, что этим актом творит добро.
-Ну что ж, подождем до завтра, а пока пусть думает человек, - сказал Хаси и встал.
-Вы куда, подождите, посидите, позавтракаете и пойдете, - протестовали и мулла Ибрагим и Али.
-Завтракать рано, а поспать не мешает, пока спят федералы, - сказал Хаси, двигаясь к выходу.
-Закурить у тебя можно? - смотрел Панкратов на Хаси.
-У нас курящих нет, а он просит, - сказал мулла Ибрагим, точно оправдываясь перед Хаси.
Хаси вынул коробку сигарет, зажигалку и отдал Панкратову. И тут только Панкратов и Дени поглядели в глаза друг другу. Али и мулла Ибрагим вышли за ними и шагов двадцать провожали их. Когда они отстали, Хаси сказал:
-Комбат обойдется нам дорого.
-Почему? - спросил Дени.
-Да, комбат обойдется нам дорого, - не отвечая на вопрос Дени, повторил Хаси. И Дени не стал допытываться, почему комбат обойдется им дорого, он думал уже другие мысли.
Только когда до грота оставалось полсотни шагов, задал общий вопрос и для себя, и для Хаси:
-Как же они полонили комбата?
-Это теперь неважно. Но комбат нам обойдется дорого, - в третий раз повторил свою мысль Хаси.
Войдя в грот, Хаси сразу лег, Дени выпил воды, снова вышел наружу. Какое-то время он постоял, глядя на бледнеющие звезды и перебирая вдруг вспыхнувшие мысли, потом вернулся в грот и тоже лег. Веер воображения развернулся во всю свою ширь и обхватил все пройденные дороги и все думанные думы. И где-то на этом огромном поле сидел комбат Панкратов. И ему казалось, что это сидит не комбат Панкратов, а он сам, он поставил себя на место Панкратова и то, что тот ощущал, как ему казалось, понимал во всем объеме. Он без сна пролежал и раннее, и позднее утро, и к завтраку, к которому звал Солца, не поднялся. Он хорошо понял и слова, которые сказал Хаси: «Комбат нам дорого обойдется». Теперь нужно было быть готовым к серьезной драке. «Но как же он попался?» - невольно спросил он себя и почувствовал, что ему это очень интересно.
 Дени встал, позавтракал и объявил:
-Я пойду к Али.
-Зачем? - вопросительно поглядел Хаси.
-Хочу поговорить с этим комбатом.
-А зачем с ним говорить? - Хаси посмотрел на свои часы. - Поговоришь с ним завтра после трех часов, если, конечно, он примет Ислам. А нет, ну тогда уже поговорить с ним не придется, Али расстреляет его. В горячке или не в горячке, он уже поклялся на Коране, отступать ему некуда. У комбата теперь две дороги: Ислам или небо.
-Ну, я все равно пойду, - сказал Дени.
-Иди, если есть такая потребность для твоей души, только бери побольше рожков с патронами и гранаты тоже, - посоветовал Хаси.
-Это почему? - спросил Дени.
-Но ведь ты на войне, наши выходные дни, я думаю, закончились, - сказал Хаси.
-И я так думаю, - оторвался от газеты Солца.
-А где Дага? - спросил Дени.
-Да рядом где-то, там снаружи, возьми его с собой, - сказал Хаси.

По небу редкой толпой спешили куда-то белые облака, и мирно о своем думали горы.
Али и Ибрагим встретили его радушно. Панкратова в сакле не было. Дени, не откладывая дело в долгий ящик, спросил:
-А где ваш пленник?
-Там сзади, в хижине, размышляет, - ответил Али.
-Слушай, Дени, - пытливо посмотрел Ибрагим, - ты человек ученый, убеди комбата принять Ислам.
-А разве он уже отказался? - спросил Дени, внутренне радуясь предложению, ведь он за тем и шел сюда, чтобы под предлогом - убедить принять Ислам, увести Панкратова к себе и поговорить с ним.
-Не отказался еще, но он, видно, парень не трус, а храброго страхом не возьмешь, убедить еще можно. А если бы он принял Ислам… представляешь, какая это победа. Расстрелять, это всего лишь один труп, а примет Ислам, сам зачитает текст, объясняя, почему он решил принять Ислам, и вся планета видит и слышит. Ну, ты понял. А текст вот, - Ибрагим встал, прошел в угол, вынул из портфеля лист бумаги и подал Дени. Это был давно, далеко отсюда, заготовленный текст, оставалось только в чистую строку вставить фамилию, имя, отчество, звание и должность принимающего Ислам. Дени прочел текст и спросил:
-Комбата ознакомил ты с текстом?
-Да, один экземпляр у него, - ответил Ибрагим.
-И что он?
-Размышляет, сказал, что, как и договорились, завтра и ответит.
-Но ведь и ты можешь убеждать, - сказал Дени, Ибрагим засмеялся.
-Дени, ты человек ученый, а я только окончил техникум коров и быков. Разницу между нами, допустим, я знаю, к тому же, надо говорить с русским человеком, - сказал он.
-Тут надо говорить не один час, - сказал Дени.
-Говори всю ночь, возьми его с собой, - сказал Ибрагим.
-Только конвой будет мой, - поспешно добавил Али, все время молчавший. - Это чтобы, в случае чего, ни на кого не пало подозрение, за этого человека до конца буду отвечать я сам. Я вчера поспешил поклясться на Коране, дал мало ему времени на размышление, но слово вернуть я не могу, я поклялся на священном Коране. Но он взорвал меня своими наглыми словами.
Дени посмотрел вопросительно на Али.
-Я объявил этому комбату: «Принимая Ислам, ты принимаешь религию, возвещенную человечеству последним пророком Аллаха», - а он спокойно отвечает: «Если Бог уже умер, то Магомет последний его пророк, а если Бог еще жив, то еще будут пророки, много пророков». Представляешь?!- вскричал Али.
-Ладно, ладно, какой спрос с бывшего атеиста, - сказал Ибрагим, смягчая новый гнев Али.
-Я хотел его сразу расстрелять за эти слова, но Ибрагим удержал, - сказал Али.
-Убеди его принять Ислам, ты великое дело сделаешь, - сказал Ибрагим.
-Хорошо. Я попытаюсь, - ответил Дени.
Все разрешилось как по маслу, ни хитрость, ни ловкие слова не потребовались, комбата отдавали ему добровольно и охотно. В таких случаях русские говорят: на ловца и зверь бежит.

Дени просидел у Али несколько часов; Али, играя черными глазами, с упоением рассказывал о подвигах своих ребят во время обеих войн и время от времени говорил: «А Хаси я люблю, как родного брата». Под конец поиграли еще и в подкидного; Дени оставался в «дураках» раз десять, Али в картах был профессор, да и как не быть профессором, когда свободного времени у него было целое ущелье.
-А теперь я пойду, солнце уже садится, - поднялся Дени и стал прощаться.
-А комбата берешь для обработки? - спросил Ибрагим.
-Ах да, - задумался Дени и постоял, глядя в землю, точно размышлял: брать или не брать? Если бы у него спросили: почему он тут хитрит, делая вид, что берет комбата нехотя, когда этого сам хочет и за тем и приходил сюда, вряд ли он знал бы, что ответить. Инстинкт, если и не хитрее ума, то ловчее его. - Ну, давай и комбата, попробуем, - как будто делая услугу, сказал Дени.
Ибрагим вышел и крикнул: «Хизир!» Тотчас явился парень лет двадцати пяти в вязаной шапке, с автоматом в руке; он поздоровался и вопросительно посмотрел на Ибрагима.
-Возьми с собой Ису, пойдете с Дени, и комбата захватите, ночевать будете там, - приказал Али. - За комбата и голова, и ноги, это, я думаю, понятно, - прибавил он.
Хизир усмехнулся и чуть нагнул голову. Дени попрощался и пошел вперед, а Дага с остальными шли сзади. Дени ни разу до самого грота не оглянулся.
Хаси стоял у грота, курил и смотрел на подходящих. Увидев Панкратова, Хаси вопросительно и недовольно, прорезав морщинку на лбу, посмотрел на Дени. Хизир и Иса поздоровались с Хаси, он ответил им и смотрел на Панкратова.
-Оттуда вкусно пахнет, - кивнул головой на вход в грот Панкратов.
Он сказал эти слова так просто, с такими доверчивыми интонациями, как будто это говорил другу или уважаемому соседу. У Хаси подлетели брови, лицо его удивленно просветлело. Своей фразой, а скорее, интонациями голоса Панкратов вызвал у него симпатии к себе.
-Там Солца приготовил на ужин галушки с мясом, - объяснил запахи Хаси и тоже таким тоном, точно Панкратов был давнишний знакомый и хорошо знал Солцу и всех остальных.
-Люблю галушки с мясом, - сказал Панкратов. И опять тот же тон, та же доверчивость.
-Входи, - жестом пригласил Хаси Панкратова, - и вы тоже, - кивнул он Хизиру и Исе. А сам остался стоять снаружи, приглашая взглядом  Дени задержаться.
Оставшись наедине с Дени, Хаси смотрел  на него вопросительно, он молча спрашивал: почему ты привел комбата и зачем ты ввязался в это дело?
-Ибрагим и Али просили меня уговорить…
-Принять Ислам? Насмешливо перебил Хаси и далеко бросил окурок. - Ребята утром пусть  забирают комбата назад. Если у тебя горит мысль спасти комбата, то это глупая мысль, мы только перестреляем друг друга, его спасти уже невозможно, если это не сделает его батальон завтра до пятнадцати часов. Нам теперь надо думать о другом, как… - Хаси не договорил.
Дени понимал Хаси, как самого себя. Для Хаси, как для человека образованного, человек был не просто движущаяся мишень, а целый космос. Конечно, в бою он вынужден убивать, бой это игра рока и судьбы, там он не властен, но быть повинным в убийстве безоружного человека Хаси не мог.
-Может, комбат примет Ислам, - вяло сказал Дени.
Хаси посмотрел холодно.
-Ну, тогда комбат заслуживает самой жуткой смерти, - процедил он.
-Как? Почему? - спросил Дени.
-Нельзя покупать жизнь, спекулируя священными вещами, да как будто ты не знаешь, - махнул рукой Хаси. - И вообще, что позволено быку, не позволено Юпитеру. Солдат, это одна статья, комбат - другая. А миссия уговаривать, это не для нас, пусть ее выполняет мулла Ибрагим, бывший зоотехник.
И Хаси вошел в грот; Дени последовал за ним.

За столом ужинали Хаси, Солца, Дени и Панкратов, остальные в стороне, постелив полотенце на пакет.
-Комбат решительно утверждает, что атомную бомбу на нас не бросят, - сказал Солца, продолжая тот разговор, который состоялся между комбатом и им, пока  Хаси и Дени стояли у входа в грот.
-Смешно и говорить об этом, - сказал Панкратов, разрывая кусок мяса.
-Философия потом, а сейчас ужин, - сказал Хаси.
Разговоры прекратили и ели молча. Комбат ел, совсем не скрывая своего голода и аппетита. С тарелки он брал лучший, пожирнее, кусок мяса и жевал его крепкими зубами. Дени украдкой наблюдал Панкратова и восхищался им. И еще восхищался тем, что Панкратов ни взглядом, ни движением не подал вида, что они знакомы.
После ужина Солца возродил тот же разговор.
-Вот в газетах пишут, что надо бросить на Чечню несколько небольших атомных бомб, и тогда все прекратится.
-В газетах разное пишут, почти каждый день пишут, что видели инопланетян, то на Красной площади, то в пустыне Сахаре. Пишут, бросить или не бросить атомную бомбу. А кто пишет? Прихвостни буржуев, новых русских, а впрочем, и новых чеченов, знаем и это, - сказал Панкратов. – Пишут, - брезгливо и с ненавистью повторил он это слово.
-Как, новых чеченов? Почти возмутился Солца
Панкратов долго поглядел на Солцу.
-Открыто… - Панкратов прервал эту мысль, закончил другой, -  многие из них, новых чеченов,  не против этой бузы, наварились на крови народа. И про них кое-что знаем,- сказал он.
-Навариться, может, и наварились, но чтобы они хотели этой бойни, это вряд ли, - сказал Солца. - Но оставим это. Так не бросят атомную бомбу?
-Нет, - твердо ответил Панкратов.
-Бросят или не бросят атомную бомбу, а мы-то воюем, - сказал Солца.
-Я не воюю, я пытаюсь остановить войну, - ответил Панкратов.
-Как не воюешь! - искренне удивился Солца, - а почему я в бегах, он в бегах и прочие в бегах?
-Не знаю, знаю только, что Россия велика и просторна и в ней всем нам хватит места. Солдат за смуту не отвечает, за смуту должны отвечать другие, и в первую очередь вот эти, которые пишут и за которых пишут, - сказал Панкратов.
-Солдат выполняет свой долг, то есть…
Хаси не дал договорить Солце.
-Остановись, его положение не для этих разговоров, - сказал он по-чеченски.

Незаметно разговор перешел в другую плоскость. Начали вспоминать времена советской власти, кто где учился, где служил, о чем мечтал. Совсем шел мирный разговор, и если бы кто сторонний, который не знал бы положение вещей в Чечне, послушал их, то решил бы, что Панкратов сидит в кругу ближайших друзей. Все они были воспитаны одной властью,  были люди одного поколения, они  читали одну и ту же литературу, смотрели одни и те же фильмы и герои тоже были у них одни и те же, только иные исторические раны на чеченских сердцах были глубже. У них по законам духа не могло быть серьезного внутреннего отторжения. Поиграли и в карты, Панкратов и Дени против Хаси и Солцы.
-Ну, пора и отдыхать, - сказал однажды Панкратов.
-Да, пора, - сказал Хаси, посмотрел на Панкратова и опустил глаза. Он восхищался этим комбатом.
Дени встал и вышел. Все то же небо, все те же прекрасные и веселые звезды. И впервые, как он расстался с Царрой и Пунитаки, он с надеждой думал о них и хотел, чтобы их корабль описал ту гигантскую параболу, которую описал однажды над этими горами.
 Сзади себя он услышал голос Панкратова, который сказал:
-Какие звезды.Завтра моя душа рассмотрит их поближе.
Дени вздрогнул от неожиданности и не оглянулся, почувствовав смешанные чувства неловкости.
-Да, рассмотрит поближе, если, конечно,  не случится какое-нибудь чудо, - грустно добавил Панкратов.
-Да, небо прекрасно, - сказал Дени, оставив в стороне обе мысли Панкратова.
-Я бы тут снаружи полежал, не хочется ночевать в пещере, - невесело засмеялся Панкратов. Дени понял, какой мысли так невесело засмеялся Панкратов, он оглянулся только теперь на него. Сзади Панкратова стояли Хизир и Иса, и с ними Дага.
-Устройте мне и ему два места, вон там, - указал Дени, на край обрыва. Он указал именно на край обрыва, чтобы успокоить Хизира, который смотрел несколько недовольно: охранять пленника снаружи было хлопотно, а останься он в пещере, совсем просто: сиди у входа и все.
Хизир ничего не возразил. И на этой позиции охранять пленника было несложно, сел выше, и у Панкратова был только один путь - в пропасть, но этот путь был путь самоубийцы.
Очень скоро ребята устроили два ложа из пакетов, набитых сеном, и принесли бурки. Панкратов лег на левое ложе, закинул за голову руки и уставился в небо.
-Курево закончилось, одолжи у ребят одну коробку, ночь длинная впереди, - сказал Панкратов.
Он так и сказал «одолжи у ребят». Нет, определенно этот человек своим спокойствием перед смертью мог восхитить кого угодно или взорвать сердце. Дени послал Дагу к Хаси за сигаретами, и сам тоже лег на свое ложе, и так же, как и Панкратов, закинув руки за голову, стал читать звездные письмена. Дага вернулся за секунды и отдал сигареты Панкратову. Тот закурил и молчал. А Дени, который все думал о Царре, вдруг вспомнил его слова: «Под своей звездой, Эстиаз, я еще могу как-то вольничать своей волей, но не властен это делать ни под какой другой звездой. Под Солнцем воля только Солнца и его сыновей. Да, мы летаем к вам, но мы у вас только проезжие, только путешественники и короткие гости. В дела ваши и в программу Солнца, хозяина вашей Вселенной, не вмешиваемся». - «А мой случай как объяснить?» - спросил тогда Дени. - «Твой случай - особый  случай. Да от тебя и отбиться не было  никакой возможности, беспокоил весь мировой дух», - засмеялся Царра.
«Особые случаи», - повторил мысленно Дени, заглядывая в глаза то одной звезде, то другой.
-Ты, помнится, говорил, что был замполитом в Армии, - неожиданно с другого поля сознания заговорил Дени.
-Да, был. Когда развалили Великое царство, ушел из Армии, а потом… вот вернулся.
-Почему?
-Структура мозгов оказалась не та, охранником у фирмачей быть не захотел, и разное прочее вторглось в судьбу. Впрочем, я тебе это говорил в тот день, помнишь, когда ты упал на мою позицию с неба.
-Говорил, говорил, - сказал Дени и засмеялся на слова: упал на позицию с неба.
-Но слушай, как ты ушел от Горсткова и Машки БТР? - Удивление было в тоне Панкратова.
-Наверное, потому, что упал с неба, - засмеялся Дени.
-Великим надо быть колобком, чтобы улизнуть от служителей этой кухни, - сказал Панкратов.
-Значит, я великий колобок, - засмеялся Дени.
-Без сомнения, раз ты здесь, - согласился Панкратов.
-А как ты попался, комбат? - спросил Дени. -  Вот это тоже удивительно.
-Я? Глупо, так глупо, что даже не жалко, что завтра расстреляют, - вздохнул Панкратов. - Хотя на войне трудно понять, что глупо, что умно, что судьба, что случай. Война все переплетает в свою ткань. Со временем приобретаешь привычку и теряешь всякую осторожность, - сказал комбат.
-Это когда война превращается в работу, первое геройство, первое безумие, первые страхи проходят, и наступает рутинная часть. В это время и не зеваки становятся зеваками, - развил ту же мысль Дени.
-Вот-вот, именно это, - подтвердил Панкратов.
-Но все-таки, как ты попался, комбат?
-Да говорю тебе, глупо, - вздохнул снова Панкратов. - Я рыбак, страстный рыбак. Меня хлебом не корми, но дай рыбку поймать, хоть с мизинец. Там, в притоке Аргуна, выше Оленьей горы, много форели, да ядреная такая.
-Знаю, знаю, - сказал Дени, и перед его внутренним оком стремительно пронеслись картины детства, когда он со своими сверстниками тоже ловил в этой речушке эту ядреную форель.
-Вот там я и попался.
-Ты на удочку ловил?
-А то, как же, конечно.
-А мы по-другому, делали запруду внизу, растилали в запруде мелкую сеть, забирались повыше, а потом, шумно шлепая по воде, пугая, гнали рыбку вниз.
-Это не рыбалка, баловство. Настоящая рыбалка, тем более в быстрых горных речках, это искусство, соревнование с рыбкой на смекалку, на ловкость, на хитрость. Она там прячется или отдыхает за камнем в воронке, а ты ей закусочку, соблазнишь и подцепишь. Все надо рассчитать, угадать.
-Да мы пацанами так ловили, - сказал Дени, как будто извиняясь за порчу ремесла и, действительно, почувствовал какую-то неловкость.
-В детстве кто не балуется, - сказал Панкратов, извиняя.
-Что дальше-то было? - вернулся к первой теме Дени.
-Дальше было плохо, - вздохнул Панкратов. - Ходил по берегу ручья, то одну воронку прощупывая, то вторую; с десяток ядреных форелей натаскал уже. Со мной были и ребята, двое моих солдат, а тут как раз обед. Рыбка клюет, а азарт все растет. Я и приказал ребятам идти обедать и рыбку пожарить, и мне мою часть рыбки вместе с обедом принести. Они отправились, а я… - Панкратов долго молчал. - Вот и все, - добавил он.
-Как все, ведь это только начало.
-Я на какое-то мгновение почувствовал тупой удар по затылку. А очнулся уже в воде, несли через Аргун, на губах скотч, руки связаны. Отдаю им должное, большие оказались хитрецы: не понесли ни в ближайший лес, ни берегом реки вверх, а снесли по ручью к Аргуну, это чтобы собаки не учуяли след, и на тот берег, то есть и не на берег, там на берег невозможно выйти, сплошная отвесная стена, но зато в этой стене, если чуть нырнуть, можно выйти в небольшой грот, маленькую пещерку.
-А, знаю, мы пацанами туда залезали, - сказал Дени.
-Вот туда меня и затащили, - продолжал Панкратов. - Само собой, весь батальон искал меня, но как они могли меня найти, когда и я ничего не знал о существовании этого потаенного грота.
-Там в царские времена один абрек прятался. Выходил, точнее, выплывал оттуда, делал свои дела и снова уплывал в свою пещеру. Солдаты никак не могли понять, откуда он появляется, все горы облазили, объявили, что он подружился с джинами.
-Там у них и пища, и сухая одежда в целлофановых мешках.
-Тот абрек тоже в кожаном мешке переносил в грот и пищу, и одежду.
-Они сразу переоделись, меня тоже переодели в сухое, и стали дожидаться ночи. Вот этот, что сейчас на сторожах, Хизир, кажется, его имя, - кивнул Панкратов на конвоира, сидящего вдали на камне, - тоже был вместе с моими захватчиками. Ночью полезли в воду, окунулись вместе со мной, вылезли и повели. И к последней великой моей неудаче, шел сильный дождь.
-Да, был дождь, - сказал Дени, думая одновременно о другом, анализируя другое поле сознания.
-Шли долго, переходя с одной тропы на другую. Наконец, пришли в этот самый шалаш, к Али. Этот Али, за которым я гонялся целый год, встал, шагнул ко мне, осклабился во весь рот, злорадно и радостно вскричал:
-А-а, вот ты и поймал меня - волка, комбат-волкодав! И сразу же со своим злорадным смехом объявил: «Вот тебе мулла Ибрагим, а мы свидетели, принимай Ислам и живи». Я, разумеется, растерялся от неожиданности, но и нашелся быстро. Говорю: «Так нельзя принимать веру, думать надо, душу надо приготовить».- «Сколько ты хочешь думать?» - спрашивает этот мулла Ибрагим. - «Трое суток», отвечаю. Потом пошла пропаганда: «Магомет последний пророк, Ислам истинная религия». И черт дернул меня за язык, и я сказал эти слова.
-Знаю, мне передали твои слова, - не дал договорить Дени.
-Этот Али после моих слов вскипел, схватился за пистолет, застрелил бы меня, но мулла Ибрагим, что-то выкрикивая на чеченском языке, кое-как успокоил его. Тогда Али взял Коран и объявил: «Вот видишь, клянусь на священном Коране, что если ты завтра до трех часов не примешь Ислам, до вечерней зари не доживешь». Потом мулла дал мне текст, который я должен был зачитать перед камерой. Я запомнил каждую букву, вот текст:
-Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного!
Я, Панкратов Иван Тимофеевич, объявляю, что отныне я мусульманин. Я принимаю Ислам добровольно, по желанию своего сердца и души. Я признаю, что пророк Мухаммед последний посланник Творца миров, а Ислам последняя воля Аллаха. Ислам истинная религия. А все остальные религии или ущербны, или творения Иблиса…»
-Не надо читать дальше, я знаю этот текст, - остановил Дени.
-И насел на меня этот мулла Ибрагим со своей пропогандой. Поставил еду, сидим с ним вдвоем; остальные все куда-то ушли. И он мне:  «Послушай, комбат, вот ты убивал женщин, детей, жег жилища, не будет тебе прощения от Бога, если ты не покаешься и не примешь Ислам». - Я ему: «Я не убивал ни детей, ни женщин и жилища не разрушал». - А он мне: «Ну, хорошо, ты этого не делал, но это делали твои друзья, они убили больше ста тысяч людей, больше ста тысяч покалечили, оставшихся разогнали по всему миру. Твои друзья сожгли и разрушили сотни тысяч жилищ. А в Коране сказано: тот, кто разрушает твое жилище, тебе больше враг, чем убийца твоего отца. И еще народом сказано: скажи мне кто твой друг, и я тебе скажу, кто ты. Ты друг тем, кто убивал, разрушал жилища, значит, ты и они одно и то же. Прими Ислам и покайся, так ты отречешься от своих друзей-варваров и попадешь в рай. В рай надо идти с последним пророком Аллаха -  Мухаммедом. Комбат, а за те слова, которые ты уже сказал: «Если Бог уже умер, то пророк Мухаммед последний его посланник, а если Бог жив, то еще много будет пророков», - ты должен покаяться больше, чем за все остальные свои грехи». И так далее, и так далее. Мулла Ибрагим неутомимый проповедник, - засмеялся Панкратов.
Дени громко рассмеялся, так громко, что Хизир, который в дремоте свесил голову на грудь, вскинул ее, как конь, и посмотрел в их сторону.
-Такие слова, комбат, надо говорить в Парижской академии наук, а не новоиспеченному мулле, ты опасно шутил.
-Что делать, ведь я долго занимался атеистическим воспитанием, с Богом был не на дружеской ноге, - неопределенно засмеялся Панкратов.
-Вольничали, товарищи политруки.
-Как и все.
-И что мулла Ибрагим?
-Да что мулла Ибрагим, крутил одну и ту же пластинку: сто тысяч убил, сто тысяч жилищ разрушил, прими Ислам и иди в рай.
-Но ведь он правду говорил, много положили народу.
-Да, говорил правду, но не всю.
-Вся правда, разумеется, проще, - сказал Дени. - Огромную страну надо было с социалистических коллективных рельсов перевести на капиталистические частные рельсы. Это нужно было делать лет двадцать-двадцать пять, постепенно передавая экономику и дело в талантливые руки. Но двадцать пять лет для жулья срок астрономический, где взять жулью такое терпение, они захотели получить в свои руки общий котел в считанные месяцы. А для того, чтобы в короткие бесовские сроки - «прихватизируя» по три губернии в сутки, захватить богатства огромной страны, раскинувшейся отТихого океана до балтийских вод, нужна была война и народ, который, хоть на какое-то время, на силу ответил бы силой. Вот она вся правда этой войны. Ведь еще древние греки говорили: переворот успешен лишь тогда, если за ним следует война. Вот и нашли народ, который не жалко, который на силу отвечает силой, хотя четко знает, что, в конце концов, физически проиграет. Поверь, комбат, война эта была сделана искусственно.
-А что мне верить, я и сам теперь знаю, что война коммерческая. Вся Россия в карманах тридцати-сорока человек, и теперь они поспешно пишут для остальных законы: ребята, давайте жить мирно, не то будет еще хуже.
-Ха, ха, ха! И ты служишь им? Нехорошо, комбат, прежде верующих переделывал в безбожники и теперь продолжаешь служить безбожникам-олигархам. Нехорошо, нехорошо.
-Я служу России, она больше всех олигархов и прочей сволочи, - со странными нотками в голосе сказал Панкратов.
Дени вздрогнул от странных ноток в голосе Панкратова и спохватился. Не то, не то он говорил человеку, который стоял над великой бездной и должен был решить: быть или не быть! Ему вдруг захотелось рассказать Панкратову о своей тайне, особенно о Новом царстве, где правил великий фараон Ах-Тутмоз. И очень сильный был порыв в душе. И, может быть, он так и сделал бы, если бы не заговорил сам Панкратов.
-Я вот смотрю на звезды  и все думаю: а есть там живые планеты, ну, есть там эти инопланетяне? - прервал молчание Панкратов. - Ты как думаешь?
-Думаю, что есть, - после паузы, в течение которой он мысленно побывал и на Эльтусси и на Изиде, ответил Дени. - Не мог Бог такое количество звезд и галактик зажечь ради нашей одной крошечной планеты. Тогда его надо было бы считать фантастическим фанатиком. Есть миры, а иные из них так прекрасны, что нам, землянам, даже трудно представить их гармонию. А главное, люди прекрасны в тех мирах. Коммерческих войн не устраивают и, чтобы дать своему ребенку пять порций, не душат голодом ребенка соседа.
-Ты говоришь так, как будто был в этих мирах, - засмеялся Панкратов. - Что там, не знаю, но у нас другое. Вот у меня теперь две дороги: или Ислам, или… - Панкратов остановился. - Даже меньше, чем в сказке, там все-таки было три дороги.
Дени внутренне похолодел оттого, что разговор потек по прямой дороге, к предстоящему чрезвычайному событию в судьбе Панкратова.
-Да, в сказке три дороги: налево пойдешь, направо пойдешь, прямо пойдешь. А у меня только две дороги, - продолжил свою мысль Панкратов.
Дени молчал, да и что он мог сказать.
-Плохую я провел бы ночь, если бы не пришел ты, мулла Ибрагим замотал бы своей пропагандой, - вдруг перевел разговор Панкратов.
Дени ничего не ответил и на эти слова Панкратова, он все думал, рассказать ему про Ах-Тутмоза или нет. И вдруг решил не рассказыватьь. Не та, решил он, ситуация.
-Ты спрашиваешь, какую я из двух выбрал дорогу? - спросил Панкратов, хотя Дени ни о чем не спрашивал. - Пока есть еще время. Да и Бог подскажет.
-Бог ничего не подскажет, - вдруг сказал Дени.
-Как это? - несколько удивился Панкратов.
-Не станет нарушать твою свободу Бог, тебе придется выбирать самому. Если Бог будет подсказывать, то где твоя свобода, где твой внутренний сокровенный человек, хранящий твою свободу. Сколько в нас свободы, столько мы и люди. Это знает Бог, этой мерой и определяет человека.
-Странно, а почему люди молятся ему, если Бог не помогает?
-Да люди, абсолютное большинство, не понимают Бога, не понимают, что он все уже дал им, бездну сил и бездну возможностей. Человек обращается молитвой к Богу и не понимает, что своей молитвой он будит только те силы, которые давно даны ему Творцом. Молитва прибавляет свет в душе человека, и уже при этом свете он лучше и увереннее решает свои проблемы. Бог помог нам однажды, сотворив нас по своему образу и подобию. Был бы свет в душе человека, а душа уже сама все правильно решит.
-Значит, не тревожа Бога, надо молиться и будить в себе силы, давно данные тебе Богом, и все правильно решишь?
-Думаю, что так лучше.
-А дети?
-За несовершеннолетних решает родитель, то есть Бог.
-Ты плохой утешитель.
-Да, не мулла Ибрагим и даже не замполит.
-Молодец, позволь сказать тебе это, - засмеялся Панкратов.
-Принимаю награду.
-А какую ты посоветовал бы мне избрать дорогу?
-О, не знаю, не знаю, - поспешно ответил Дени.
-А сам ты как решил бы эту задачку, окажись ты на моем месте?
-О, не знаю, - испугался вопроса Дени. - Абстрактные решения очень легки, их принимает ум, а ум человека глупее и легкомысленнее всех его членов, ум легкомысленный и безответственный жонглер-абстракционист. Ничего сам не пережив, он принимает решения за сердце, за печень и т. д. Как я отвечу на твой вопрос, если нахожусь в другом положении. Только абстрактно, только умом, этим легкомысленным жонглером-абстракционистом. Если сравнить наш ум и душу, то вот два образа - яхта и океан,  ум - яхта, душа - океан. Сколько знает яхта об океане, столько же знает  ум о душе. Чтобы я не сказал тебе сейчас, я скажу тебе от имени ума, этого, повторяю, легкомысленного жонглера, рождающего сухие абстракции. Что-то знает еще наше сердце, но думы сердца умом не передашь. Люди никогда не договорятся, пока не потеряют речь и не станут общаться душами. «Мысль изреченная есть ложь», - сказал поэт, потому что знал, что изреченная мысль - творенье легкомысленного ума, а не души.
«То ли я говорю, что надо, и вообще нужно ли что-то говорить», - спрашивал упорным взглядом бездонное звездное небо Дени и замолчал.
-Посоветуй хоть абстрактно, пусть скажет хоть ум-жонглер, - прервал молчание Панкратов.
-Да ведь ты уже все решил, - сказал вдруг Дени.
Панкратов долго молчал.
-Я, может быть, и решил, а ты все равно говори, доброе дело сделаешь, - попросил он.
-Доброе дело, - повторил Дени, и тут действительно всей кожей почувствовал себя на месте Панкратова. «Да ему нужно, чтобы я или кто-то иной говорил и говорил сейчас, пробуждая как можно большую часть его души, - подумал Дени. - Но что говорить, что я могу сказать?»  - Он все-таки стал говорить:
-Но, во-первых, что это за вера, принятая под страхом смерти. Вера это всеобъемлющая радость сердца. Созерцание внутренним оком Бога, непосредственное слышание его голоса в душе. Это истинное состояние истинно верующего человека - будь он мусульманин, христианин, буддист, синтоист и т. д. А каждый человек должен исповедывать ту веру, которая рождает в нем состояние просветленности, приближения к Богу, всеобъемлющую радость сердца. Есть Ислам, есть пророк Мухаммед, а Мухаммед был удивительная личность, и даже не потому, что Коран был ниспослан людям через него, а своей простотой, удивительной человечностью; он сам ходил за провизией на базар, сам штопал свою одежду, а когда один из последователей упал перед ним на колени, поднял его и сказал: «Почему ты хочешь оскорбить меня, приписывая мне то, чего во мне нет? Я такой же человек, как ты, впредь не поступай так». Представь теперь других, вот, например, муллу Ибрагима: перед ним упал весь мир, рухнуло ему в ноги все человечество, он, как и миллионы ему подобных, не сказал бы тех слов, которые сказал пророк Мухаммед, не поднял бы, павшего перед ним, он так распузырился б, как всякий невежда, что лопнул бы, как та лягушка в басне, которая захотела увеличиться до размеров вола.
Так вот, если тебя Ислам, Коран и личность пророка Мухаммеда приводят в состояние бесконечной просветленности, будь мусульманином. А если в то же состояние тебя приводит христианство и личность Христа, который, когда его распяли, с грустью с креста взглянул на своих невежественных казнителей и молвил: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят», будь христианином. А если ты, медитируя, пройдешь духом восьмеричный путь Будды и выйдешь в сияющее царство, и увидишь, что твоя душа больше всей суммы материи, что она обхватывает всю Вселенную и ты захочешь избежать переселение своей души, выйти из круговорота жизни и смерти планеты Земля, будь буддистом. Да будь той веры, которая вводит тебя в это состояние высшей просветленности, и тогда ты выполнишь волю Бога.
Он еще хотел говорить (странное вдохновение нашло на него),  но почувствовал, что и так сказал слишком много и остановился.
Дени не видел, что Панкратов уже несколько минут, как изменил свою позу, повернулся к нему, облокотил голову на руку и смотрел на него.
-А есть он, Бог? - вдруг спросил Панкратов.
Дени поднялся и посмотрел на Панкратова и снова лег. «Странно, я все время говорил о Боге, а он спрашивает», - пролетело в его голове. Но он понял Панкратова, Панкратов чувствовал Творца не меньше, чем Дени, но он хотел, чтобы текла человеческая речь и расшифровывала бездну, которая, как и любого, страшила его.
-Есть-то есть, но уж больно терпелив, так ответил один чеченец в тридцатые годы одному безбожнику-комиссару, который допрашивал его, - сказал Дени.
-Как, как? - спросил Панкратов, сам повторил слова Дени и засмеялся. - Молодецкий ответ.  И где провел этот храбрец после своего храброго ответа эту ночь?
-В пятизвездочном отеле, - ответил Дени.
Оба засмеялись.
-Но почему Бог не приходит? - задал детский вопрос Панкратов.
-А куда и к кому ему приходить, на наши разборки? Разборки наших разборок не Божье дело. Мне один человек, очень умный, однажды говорил: «Бог не ступит на нашу планету до той поры, пока не истечет тридцать три года после убийства человеком человека, - сказал Дени.
-Тогда он не ступит на Землю никогда, - со страшной грустью в голосе, сказал Панкратов.
-Кто его знает, а вдруг закончатся наши разборки.
-В Евангелии сказано, я вот ношу в кармане, что Бог отрет каждую слезу, а ты говоришь, что он не придет, пока не истечет тридцать три года после последнего убийства человеком человека на Земле, кому и чему верить?
-Христианин должен верить тому, что написано в Евангелие, - сказал Дени.
Долго помолчали.
-Странно, мы все боимся идти в ту сторону, куда ушли все наши предки, - грустно проговорил Панкратов.
-Переход жутко темен, - тоже с грустью ответил Дени.
-Или… - Панкратов не докончил мысль и долго молчал. - Завтра присутствуй на моей кончине, - прервал Панкратов молчание. Он так и выразился:  «кончине», не сказал расстреле. Холод оледенил спину Дени, чего-чего но этого он не желал для себя. Одно дело стрелять в человека, когда он в тебя стреляет, другое - наблюдать, как убивают безоружного человека.
Он молчал и не отвечал Панкратову.
-Я знаю, что это не просто, но это просьба… - Панкратов не докончил, но все было ясно. Дени молчал. Как всегда, большое поле сознания разбилось, образовалось много полей, и на каждом поле шла борьба мыслей. А на первом, переднем поле, куда к мыслям, как воробьи к крупе, слетались слова, была великая толчея и суета слов.
«Нет, ему нужна не духовная помощь, а что-то другое», наконец написалось на этом поле. И Дени понял просьбу Панкратова. Но чтобы он дал за силу, которая могла бы отказать Панкратову в просьбе. Как много дал бы он за эту силу. Но он не находил в своей душе этой силы. И думал: «Если бы люди осознали свою бесконечность, бесконечность своих душ, как человечно они проходили бы короткий земной путь». Но надо было ответить солдату, который хотел умереть, как солдат. Но сознание все еще было раздроблено, бурлил хаос и великий галдеж на раздробленном поле сознания. Но вдруг все поля замкнулись в одну цепь, поле сознания стало ясным, чистым, глубоким: око души соединилось с оком вечности и Дени сказал:
-Хорошо.
-Благодарю, - просто ответил Панкратов, повернулся на другой бок, до затылка натянул бурку и затих.

К часам двенадцати пришел мулла Ибрагим. Панкратов все спал и никто его не будил.
-Ну как? - кивнул головой Ибрагим в сторону спящего Панкратова.
Дени, молча, отрицательно покачал головой.
-Тогда пусть отправляется в ад, - зло сказал Ибрагим и посмотрел на часы. Бывший зоотехник уверенно «распределял» места на небе.
В это время вышли из грота Солца и Хаси, мулла Ибрагим поздоровался с ними.          Поднялся и Панкратов, он, очевидно, все слышал с самого начала.
-Вынеси мне воды, - попросил он Дагу. Дага побежал в грот и тут же вернулся, неся в большой кружке воду. Панкратов принял кружку, отвернулся, выпил, небольшое количество, оставшееся на дне, вылил на камень и вернул кружку.
-Какая вкусная вода, - проговорил он. Никто не ответил, и никто не посмотрел ему в глаза. - Хочу принять смерть там, - показал он наверх.
-Почему там, это мы решим, - сказал Ибрагим.
-Не знаю как мулла, но солдат солдату в последней просьбе не может отказать, - спокойно сказал Панкратов. Говоря это, он не смотрел на Ибрагима, да и ни на кого не смотрел, а смотрел туда наверх.
-Почему там? - снова спросил Ибрагим, почувствовав по молчанию присутствующих, что они не откажут Панкратову, но все еще не желая уступать.
-Я облетал это место на вертолете, там наверху ровное плато, да и к Богу ближе, - ответил Панкратов, и чуть грустная улыбка пробежала по его губам.
-Пошли, - двинулся вперед, хмурясь, Ибрагим.
-Тебе зачем идти, молитву ты не будешь читать над ним, я пойду, он меня просит об этом, - сказал Дени по-чеченски.
-Хорошо, я подожду тут, - сказал Ибрагим. - Делайте дело скорее, могут и стрекозы налететь, день чистый, - повелел Ибрагим Хизиру.
-Ты что? Не надо, тебе это не надо, - строго посмотрел на Дени Хаси.
-Я попросил его, не отказывай, - сказал Панкратов Хаси.
Хаси долго поглядел Панкратову в глаза, отвернулся и ушел в грот. А Панкратов зашагал вперед, за ним Дени, Хизир и Иса.
Тропа была узкая и крутая, иногда из-под подошв осыпалась мелкая окрошка камней. Панкратов легко нес наверх свое пружинистое, поджаристое тело, он ни разу не оглянулся и не произнес ни одного слова. Наконец, поднялись на плато. Панкратов остановился, долгим взглядом окинул толпу вершин, вздохнул и сказал, обращаясь к Дени:
-Какое великолепие!
И воистину прекрасны были и утро, и панорама гор. Алмазная игра лучей солнца на дальних снежных вершинах и зрительный обман, что вся эта толпа вершин цельное панно, вырезанное на сплошной синей стене неба, и плюс слабое дремотное дыхание первозданного воздуха.
Ровное плато, шириной метров тридцать и длиной метров пятьдесят, усеянное мелкими камнями, тянулось вдоль пропасти, а слева в хаотических позах в два-три человеческих роста выступали над плато скалы. Панкратов, увлекая за собой и Дени, зашагал вперед, дойдя до края пропасти, он глянул вниз, на дно, заросшее глухим кустарником.
-Ведь они меня пристрелят и сбросят туда, - оглянулся Панкратов на Дени, Дени не нашелся, что ответить. Панкратов пристально поглядел на него, потом оглянулся на вершителей своей судьбы.
-Скажи им, чтобы они позволили мне сложить для себя домовину, вон под тем козырьком, - показал Панкратов на наклонно выступающую невысокую острую скалу.             
Дени посмотрел по направлению, куда показывал Панкратов. Лихорадочно кружился в его голове хаос мыслей, и он не совсем верил в происходящее.
-Прошу тебя, не хочу умирать, как собака, уговори их, - уже не глядя на Дени, добавил Панкратов.
Дени молча вернулся к Хизиру и передал просьбу Панкратова.
-Целый день, что ли, возиться с ним? И так возимся с ним со вчерашнего дня, - сказал Хизир. - Да и вертолеты могут налететь, из-за него и все мы пострадаем.
Но в его тоне не было уверенности, что он говорит правильно.
-Он храбрый человек. А последнюю просьбу храброго человека надо исполнять, - тихо сказал Дени. Он, совсем не думая, решением инстинкта сказал эти слова, но сказал именно те слова, перед которыми чеченцу невозможно устоять, именно, что Панкратов храбрый человек. Храброму чеченец даст много поблажек, даже если он сам и не относится к категории храбрецов. Хизир и Иса не возразили, смотрели молча.
-Зайдите за какую-нибудь скалу и посидите, - сказал Дени и вернулся к Панкратову.
-Спасибо, - сказал Панкратов, поняв, что переговоры прошли в его пользу. Он закурил, жадно затягиваясь, докурил сигарету до половины, бросил ее, затоптал, прошелся к той скале с козырьком, которую уже приметил для домовины, лег под козырек, вытянулся, сложил руки на груди.
-Все нормально, даже отлично, - сказал он, продолжая лежать. - Я пока соберу сюда камни, а ты… потом положишь меня вот так и соорудишь стенку вокруг меня. Проводишь солдата в последний путь. И Бог пошлет тебе награду, если не сюда, на землю, то потом там, на небе, когда ты подымешься к нему.
Проговорив это, Панкратов еще секунд десять полежал, закрыв глаза, а потом выкатился боком из-под козырька и встал.
-Пора за работу, - сказал он.
Панкратов ушел за скалу и скоро вернулся с большим камнем на животе, от тяжести которого прогнулся спиной назад.
-Что ты делаешь, так можно и… -  не договорил Дени слово: надорваться. Он остановился вовремя. Но Панкратов понял, какое слово не договорил Дени.
-Надорваться можно? Да, это было бы теперь некстати, - засмеялся он. Но не стал далее останавливаться на этой игривой мысли и ушел снова за скалу. А Дени понял, что у него вырвались эти слова, хоть он и не договорил их, потому что он не верит, что эти приготовления, в самом деле, серьезные и могут окончиться печально и трагически. Он, действительно, не верил, там, у корня, у подножия сердца, что человек может умереть. И после, завтра и послезавтра и позже, когда драма завершилась, перебирая эту сцену, еще и еще раз приходил к этому выводу: что не верил, что это серьезно.
Панкратов работал молча, он носил и носил камни, аккуратно складывая их в ряд; иногда останавливался, подымал со лба кепку, сгибом локтя вытирал пот. Дени и в другой раз чуть не сказал нелепость. Он чуть не сказал: «Я помогу тебе», но слова вовремя погасли. Это тоже было глупо: закончить эту работу быстрее и отнять несколько минут жизни у человека. Уберег Бог от этих слов, он молча ходил в стороне, иногда носком ботинка откидывая мелкие камешки и пытаясь сознанием быть со своим астралом где-то далеко-далеко от этого места. Изредка он смотрел вдаль на вершины гор. День, по-прежнему, был прекрасен.
-Думаю достаточно, - сказал, наконец, Панкратов, кладя поверх других камней свой последний камень. Дени посмотрел и ничего не ответил. Панкратов закурил и стоял, вперя взгляд в землю, глубоко отпечатавшаяся на лбу морщина, выдавала его внутреннее напряжение. Не отрываясь взглядом от земли, он докурил сигарету, потом закурил следующую, докурил и ее.
-К тебе еще одна просьба, и это уже самая последняя, - сказал Панкратов, по-прежнему глядя в землю. - Ты слышишь меня?
-Слышу, - глухо ответил Дени.
-Дай мне свой «Стечкин», - и только теперь Панкратов посмотрел на Дени. - Я сделаю эту работу аккуратнее, чем они. Не хочу, чтобы они изуродовали меня.
Дени оглянулся, Иса и Хизир уже шли к ним, держа автоматы с опущенными стволами в руке.
-Подождите, - махнул им Дени. Те остановились.
Дени вытащил из кобуры пистолет и подал Панкратову. Тот мгновенно снял с предохранителя, передернул ствол и кинул взгляд туда - на Ису и Хизира, глаза его вспыхнули жестким и веселым блеском, Хизир и Иса мгновенно опустились на колени и вскинули автоматы. Не окажись между ними и Панкратовым Дени, посыпались бы очереди.
-Беса не слушай, ничего путного нам, сынам человеческим, он не посоветует, - нервно сказал Дени Панкратову, подняв руку до плеча.
-Эта была шутка, признаюсь, глупая, я чуть не подставил тебя, - сказал Панкратов, глаза его приняли прежнее выражение.
-Хорошо. Верни мне мой пистолет, - протянул Дени руку.
-Оставь, он мне еще нужен, - ответил Панкратов. - Я хотел тебе сказать, мне повезло, не каждого уходящего в мир иной провожает такой человек, как ты. Это мой тебе комплимент.
-Благодарю, - тихо ответил Дени и сделал успокаивающий жест Исе и Хизиру. Те,  держа автоматы на изготовке, отступили довольно далеко назад.
-Это хорошо, что они отошли, - сказал Панкратов. - А как грязно я умер бы, если бы не встретил тебя. Пусть и тебе, как и мне, повезет, когда придет твой час.
-Благодарю. Пусть сбудутся твои слова, - серьезно ответил Дени.
-Вот и все. Инцидент исчерпан. Остается вышибить мозги. - Панкратов стоял, опустив пистолет, и смотрел напряженно вдаль, как будто там где-то хотел высмотреть или прочесть что-то важнейшее для себя.
Тут произошло что-то странное, какой-то переход в психике обоих, оба потеряли реальность, как будто играла не сама жизнь, а они играли в жизнь на съемочной площадке.
-Только не в голову, - сказал Дени.
Панкратов посмотрел вопросительно.
-Голова обязана думать… до конца, - тихо проговорил Дени.
Панкратов задумался и качнул головой.
-Ах да, - Панкратов вытащил из нагрудного кармана небольшую книжечку, плотно обернутую в целлофан. - Это Евангелие. Возьми. - Протянул он Дени. - Если меня случайно найдут, не хочу быть мучеником веры, а только простым солдатом России. И вообще, жив будешь и окажешься в Ростове, там есть адрес, передай жене. Пусть нормально воспитывает Петра, это сын, ему двенадцать лет.
Дени кивнул головой, вынул почему-то из мешочка Евангелие и открыл на произвольной странице, первые строки, бросившиеся в глаза, удивили его, брови его взлетели.
-Что там? - спросил Панкратов, следивший за его лицом.
-«Се гряду скоро, и возмездие мое со мною, чтобы каждому воздать по делам его», - прочитал Дени.
-Это Откровение от Иоанна, - сказал Панкратов.
Дени кивнул.
-Я скажу ему, чтобы он поспешил, - сказал с полуулыбкой Панкратов.
-Как раз его время, пусть не медлит, - сказал Дени.
-Христианину надлежало бы лежать под крестом, но с крестом, видно, не получится, - сказал Панкратов.
-Оглянись вокруг, вершины Кавказа вечные кресты. Где-то под ними лежит и пророк Ной. Ведь его ковчег причалил к горам Араратским, так назывались в древности все Кавказские горы.
-Да? Я не знал. - Панкратов окинул панораму гор. - А если и вправду встречу Бога, что сказать ему?
-Скажи, что он чересчур сложно прописал земные пути человека, мог бы и попроще.
-Так и скажу, обязательно скажу, - засмеялся Панкратов. - И последнее, самое последнее. Любопытствую, очень любопытствую. Твое загадочное явление, как на бал, в то утро у села… и это страусиное яйцо. Что все это было? Ведь теперь мне можно открыть тайну, я заберу ее с собой, и даже Горстков не узнает. Мы все облазили, все облетели, все переискали.
-Плохо искали, поискали бы лучше, нашли бы золотой скипетр, подарок фараона Тутмоза моему отцу фараону Ташкбатуру, - сказал Дени.
-Молодец! - засмеялся Панкратов. - А если без шуток, откуда ты явился в то утро?
-А ты поверишь?
Панкратов пожал плечами.
-В то утро меня на Майдан предков высадили инопланетяне. - Очень серьезно посмотрел в глаза Панкратову Дени.
Тот тоже некоторое время смотрел серьезно, потом покачал головой.
-Молодец! - улыбнулся Панкратов и посмотрел на небо. - Так, говоришь, инопланетяне? Молодец! - повторил он. – Ну, что ж, инопланетяне, так инопланетяне.
И вдруг, шагнув чуть в сторону и в движении приставляя пистолет к груди, пал на левое колено. Раздались глухие хлопки, точно глушитель работал в воде. Панкратов стал валиться на левый бок.
Как не был Дени готов к такому исходу, но был застигнут врасплох Панкратовым. На секунду его сковал холодный паралич. Но странное дело, и в это короткое время ужаса его восхитило, как мастерски исполнил Панкратов труднейший для человека труд, с каким искусством послал в сердце очередь из пистолета-пулемета. Дени вырвался из паралича, подхватил Панкратова и перегнул его обмякающее тело на свое колено.
Серые глаза Панкратова несколько секунд удивленно, еще полные здешней жизни, смотрели на Дени, потом свет в них стал гаснуть. Дени бережно опустил Панкратова на землю; рука Панкратова еще крепко держала пистолет; Дени осторожно вывернул из цепких пальцев пистолет и отбросил его.
Тут уже подбежали Иса и Хизир, они были бледны и суетились, не зная, что предпринять. Втроем они уложили Панкратова под козырек скалы.
-Вы теперь идите, я сам, - сказал Дени. - Идите, идите, - поспешно добавил он. И нял пистолет Дени, сунул его ему в кобуру, и оба, точно обрадовавшись своему освобождению, молча, почти бегом, покинули  плато.
Оставшись один, Дени уже никуда не спеша, деловито и аккуратно заложил тело Панкратова и долго стоял, погрузив взгляд в небо. «Хорошо умер. Настоящие мужчины всегда хорошо умирают, - сказал Даймон и вздохнул. - Еще одна жизнь ушла из жизни». Дени слышал слова Даймона и стоял, созерцая прекрасное, но непонятное и непостижимое небо.

У грота его встретили Солца и Хаси. Хаси взял из кобуры Дени пистолет, засунул его себе за пояс, а в кобуру Дени вложил свой. Дени вошел в грот, подошел к ведру, выпил две кружки воды, прошел в закуток и лег ничком, сложив руки и положив на них голову, и сознание его с головокружительной быстротой ушло в бездну.

Когда он проснулся и прислушался, он слышал, как Солца говорил:
-Дени, как лег вчера после гибели комбата, спит до сих пор, а уже двенадцатый час.
-Пусть спит, - ответил ему Хаси.
Солца и Хаси через минуту вышли; Дени приподнялся и поглядел, в гроте никого не было. Он снова лег, вчерашний день весь протек перед его внутренним оком. После он созерцал Царру на горизонте воображения и думал о нем: «Летает и летает. Папе Римскому Иоанну Павлу Второму подарил глобус Галактики; рассказывает испанскому королю, что на двух планетах Галактики из уважения к великой книге и великому рыцарю Дон Кихоту говорят на испанском языке; тот дарит ему из своей личной библиотеки книгу «Дон Кихот»; бродит по Кубе, потому что полюбил кубинские сигары. Везде бродит. А вчера не пришел на помощь Панкратову, храброму комбату. На глазах всех поднял бы комбата в небо.  Ведь мог, мог, но не сделал это. Кто ты? Неужели ты просто соглядатай и шпион и больше никто для нас? Да, для меня сделал великое… величайшее дело: показал небо и братьев на планетах Эльтусси и Изиде. Но можно же всем нам помочь. Говорит, не имеет права нарушать законы царства Солнца.  Да, говорит».
Дени встал, выпил воды и вышел наружу. Чистый день стоял в горах. Ночью была сильная гроза, несомненно, реакция неба на мужество комбата. Но он про то не ведал, ибо спал мертвым сном. Солца и Хаси сидели внизу у ручья. Первое движение сердца было  спуститься к ним, но он раздумал, вернулся в грот и опять лег. Что-то еще не додумала душа.

Прошла неделя. В эту неделю ничего особенного не случилось. Только дважды от федералов приходил парламентер и требовал выдать Панкратова. Али дважды ответил парламентеру: «Ищите комбата на небе».
По небу медленно плыли разбросанные редкими охапками белые облака. Хаси, Дени и Солца сидели с другой стороны грота под скалой, и Солца все смотрел в бинокль вниз по ущелью.
-Вот кому наплевать на всех, кто с берданками бегает по горам. Спокойно делает свое дело. Молодец, - проговорил Солца. - Да, молодец.
-Что ты там видишь? - спросил Дени.
-Косаря вижу. Человек косит траву, потому что его корова должна есть сено, а дети пить молоко, - ответил Солца и протянул бинокль Дени. - Смотри, там ниже, на зеленом холме.
Дени взял бинокль, нашел холм и косаря. Дени долго следил за косарем, за его размеренными движениями рук и корпуса. Иногда мужчина останавливался, вытаскивал из кармана брусок, отставлял косу и крестообразными движениями руки точил лезвие, и снова начинал косить. И Дени так хотелось присоединиться к косарю и размять тело.
Он, вздохнул и вернул Солце бинокль. Тот опять начал смотреть туда. Но минут через десять вскрикнул:
-Ух ты, вот и гости к нам, - вскочил он. И небо, как показалось Дени, вдруг изменилось, оно загудело.
Хаси чуть не вырвал бинокль из рук Солцы. На холм, где косил мужчина, вылетая из-за хребта, садились вертолеты и, выскакивая из их чрев, бежали, рассредотачиваясь, солдаты.
Хаси смотрел минуты две, а потом все побежали в грот, и Хаси сразу начал по рации связываться с соседями, и со своими ребятами. И скоро стало все ясно: федералы атаковали все позиции  боевиков - десант высаживался и выше, и слева, и справа по ущелью. Через четверть часа все ущелье гудело от взрывов бомб, ракет, пулеметных и автоматных очередей.
-Комбат не погиб, комбат атакует, - зло и криво усмехнувшись, сказал Хаси, выбегая из грота, - и этот вернулся из Грузии, зло сказал он вслед бегущему Даге.
Налетели штурмовики, нанесли бомбовые удары; потом вертолеты клевали ракетами, выпустив ракеты, они били из пулеметов, а потом боком отваливали, выставляя жабьи животы. После штурмовиков и вертолетов долго снизу била артиллерия, каждый взрыв, каждый выстрел эхо увеличивало в сотни раз. Все ущелье напоминало гигантскую гудящую бочку. Завершив атаку с неба, федералы атаковали с земли. Ущелье секли пулеметные и автоматные очереди. Через час, боем определив точнее позиции боевиков, снова налетели штурмовики, за ними вертолеты, долго снизу била артиллерия. И в этот момент смертельно в голову ранило Дагу. Когда Солца и Дени подняли его, он только несколько раз поджал и опустил правую ногу и затих. Подбежавший Хаси встал на колени, схватил руку юноши, прижал ее к своему лбу и, как прежде, зло, но уже с другими интонациями, как будто удерживая рыдания, проговорил: «Вернулся из Грузии».

Хаси не выпускал из руки рацию. Ничего утешительного не было, бойцы его гибли. Один Бекхан все повторял странную фразу: «Их много и это хорошо!» Хаси посмотрел на Дени:
-Что он говорит? Почему это хорошо, когда врагов много? - как бы удивленно спросил Хаси, хотя отлично понимал Бекхана, а спрашивал, чтобы углубить его слова в своем сердце и в сердце Дени; и еще чему-то он восхищался там, в глубине своих глаз, может быть, веселому предсмертному азарту Бекхана.
-Бекхан, говори, - снова кричал он в трубку.
 От Бекхана донеслось:
-Мы окружены, крыльев подняться в небо у нас нет. Их много, и это хорошо.
-Бекхан, Бекхан, - кричал в трубку Хаси. Уже никто не отвечал. Хаси посмотрел на Дени, как-то зло и весело улыбнулся и сказал:
-Он прав, их много, и это хорошо.
-Держитесь там, все нормально, - доносился из трубки голос Али.
И, действительно, все было нормально, ведь бой на войне штука нормальная.

Ближе к закату один вертолет попытался высадить десант на гору, где находился грот, но Солца удачно подбил его из гранатомета, вертолет задымел и полетел вниз по ущелью. Других попыток высадить на гору десант федералы не делали. Но уже с той стороны ручья били два пулемета.
-Значит, все ребята погибли, раз солдаты у ручья, - не глядя ни на кого, себе сказал Хаси, и только через несколько секунд посмотрел на Дени и Солцу. - Ну, что ж, все понятно, - добавил он.
-Понятно, - сказал Солца, и со своим пулеметом побежал занимать новую позицию. На бегу Солца как-то странно споткнулся, пошел головой вниз, выронив пулемет, кувыркнулся через голову, растянулся и застыл. Дени и Хаси бросились к нему немного кружным путем. Когда Дени дополз до него, Солца был уже мертв. Дени оглянулся на лежащего далеко сзади Хаси.
-Тащи его, - сказал Хаси, а сам вскочил и побежал к гроту, чтобы оттуда отстреливаться. Но на полпути к гроту его ранило в ногу. Он добежал до грота и оттуда крикнул Дени.
-Не тащи его сюда, снайпер бьет, меня ранило в ногу. Дени застыл, смотрел на Хаси и ждал его приказа.
Хаси знаками объяснял Дени, чтобы он оставил Солцу и полз к нему.
-Надо мне ногу перевязать, но прежде дай туда несколько очередей из пулемета, пусть они не торопятся лезть, - крикнул он.
Дени дал вниз по ручью и туда повыше две-три очереди из пулемета Солцы, а потом и из своего автомата.
Хаси был ранен в бедро, кость видимо, была тоже задета. Дени наскоро перевязал ему ногу.
-Выход один, абреческий, - говорил Хаси, - отстреливаться до темноты, устроить Солцу, а потом на бурках съехать в пропасть. Скорее всего, погибнем, но, возможно, Дела и продлит жизнь.
Солдаты не атаковывали. Наверное, они думали, раз там наверху деться некуда, то все равно сдадутся, а рисковать людьми незачем, нет смысла.
С первыми сумерками набежали облака, легли низко на вершины.  Дени с буркой пополз к Солце, положил его на бурку и притащил в грот.
-Теперь я спокоен, - сказал Хаси. - Если бы он остался там, я бы мучился, я не смог бы уйти. Клади его в закуток, я буду читать молитвы, а ты стереги там снаружи.
Дени выполз из грота и залег, слушая каждый звук.
После взяли бурки, по одному пакету с сеном, вышли за грот к безнадежно крутому спуску в пропасть.
Дени приладил пакет с сеном к спине Хаси, накинул сверху на него бурку, потом сделал и себе такой же «парашют».
-Точнее падай на спину, - сказал Хаси. - Я первый, потом ты. Жди, пока я не долечу или докачусь до низу, только потом прыгай.
Мысль Хаси, которую он не говорил Дени, была проста: он не исключал засады и в этом месте. Если внизу солдаты (что было маловероятно), то начнется стрельба, и тогда Дени не последует за ним и начнет искать другой путь. Почему Хаси первый, он второй, Дени не анализировал, для него не было разницы, кто прыгнет первым, прыгали в одну и ту же пропасть. Важно было теперь только одно - удачно приземлиться внизу на скат. Дени взял у Хаси автомат, тот нагнулся, своей единственной рукой захватил полу бурки и вытянул ее между ног, потом чуть откинулся назад и прыгнул в бездну. Дени почему-то сел на корточки, наверное, это был инстинкт, чтобы лучше слышать, что там с Хаси. Сначала был длинный шорох, потом треск кустов внизу, а через десяток секунд пропасть дышала только тишиной.
Дени одной рукой прижал к груди автоматы, второй подобрал полу бурки между ног и, поручив себя небу, горам и Богу, прыгнул. В это время он думал только об одном, остаться в живых и прийти на помощь Хаси. Упал он удачно, прямо на спину, на пакет, плотно набитый сеном. Это отметила и радостная мысль, мелькнувшая в голове. Дальше тоже некоторое время летел удачно, потом ударился об что-то, его развернуло и понесло по кустарнику. И, наконец, тело застыло. Он послушал и ощупал прежде свое тело. В основном оно было в порядке. Он сел, отстегнул бурку,  пакет с сеном и стал оглядываться вокруг, отыскивая Хаси. Хаси лежал в трех шагах от него. Дени ощупал его, Хаси похлопал его по руке: «Сиди пока тихо, со мной все нормально», - прошептал он.
Наверное, лежали с полчаса. Несколько раз далеко ниже по ущелью раздались автоматные очереди, но тут наверху была тишина.
-Я так берег свою раненную ногу, - сказал Хаси и коротко тихо засмеялся над собой. - Возьми нож с пояса, вырежи палку мне, костыль нужен.
Искать подходящую ветвь в кустарнике пришлось недолго, Дени вырезал для Хаси суковатую палку.
Одну бурку оставили, вторую, сложенную, и два автомата понес Дени, а сзади, прихрамывая и опираясь на палку, шагал Хаси. Дошли до реки, часа полтора шли берегом вверх.
-Тут надо перейти Аргун, там тропа, она ведет прямо в Грузию, - сказал Хаси.
Реку переходили долго и осторожно, течение было сильное и в любую минуту оно могло сбить с ног. Дени крепко держал Хаси сбоку за ремень. Но родной Аргун не проявил коварства, выпустил на берег. После отдыха продолжили путь. Часто отдыхая, шли всю ночь. Скорость была невелика, вряд ли за час проходили и километр;  Хаси шел с трудом. Дени вызывался несколько раз нести его.
-Что ты, ты с ума сошел, ты быстро выбьешься из сил, и тогда нас будет двое беспомощных, но до утра надо уйти с Лысых гор, сверху заметят, уйти не дадут. - И Хаси, как мог, спешил.
На самом рассвете, у подножия невысокого хребта Хаси поглядел вверх и облегченно сказал:
-Вот последний подъем, там уже начинается лесистая часть гор. Отдохнем и поднимемся.
Когда они поднялись наверх, они увидели, что тропы дальше нет, что она взорвана, и вместо тропы в боку горы зияла большая воронка, а ниже воронки была пропасть глубиной метров двадцать пять. А до цельной тропы, бегущей дальше, было метров десять. Чтобы достичь ее, нужно было перенестись через воронку, точнее, через пропасть. Это было под силу только птице. О, если бы можно было допрыгнуть до оборванной тропы, дальше она спускалась вниз и шла берегом реки в лес.
-Вперед дороги нет, - сказал Хаси, делая последний прихрамывающий шаг, негнущейся уже ногой, он лег на спину у края пропасти и закинул свою единственную руку за голову. - И назад дороги нет, - прибавил он, вздохнув.
Дени сел рядом с Хаси, а потом лег, приняв ту же позу, что и Хаси.
Да, действительно, вперед дороги не было, у них не было крыльев, а значит, не было и дороги. А назад… если идти назад, то нужно было пройти километров пять до пологого спуска к реке, там можно было перейти реку и идти другим берегом, но там сто раз можно было наткнуться на солдат. А подняться наверх на отвесные скалы, нависающие на тропу, смешно было и думать. Если бы это и удалось одному Дени, то для Хаси это была бы безнадежная попытка, с одной рукой, раненный в ногу, он выглядел бы только беспомощным и жалким в своих попытках. Дени мог вскарабкаться, а потом подтягивать Хаси - да, если бы была длинная веревка, а у них были только два ремня на автоматах, да два ремня на брюках. Веревка из них была бы какие-то три метра. Оба лихорадочно думали о выходе из положения, и каждый знал, что думает другой.
Солнце уже взошло.
- Хорошо облакам, плывут себе, никто не преследует, - сказал Хаси, глядя на толпу облаков, редким строем скользящих по небу.
-А Солнцу еще спокойнее, никаких врагов, - сказал Дени.
-А Богу спокойнее, чем даже Солнцу, вообще никаких врагов, - засмеялся Хаси.
-Отдохнем и пойдем назад, другого выхода нет, - сказал Дени. - Из тысячи хоть один шанс, но есть.
Хаси не ответил и смотрел на облака, думая что-то свое. Потом закрыл глаза и долго молчал.
-Русский исторический базар пора закрывать, - вздохнул он.
Дени засмеялся, но там в груди. Хаси был бы не Хаси, если бы и в безнадежной позиции не говорил свое.
До слуха Дени долетали возрастающие хлопки вертолета.
Он поводил глазами, ища вертолет в полыньях между облаков, но вертолет неожиданно выпал из ближайшего облака. Курс его был не в их сторону. Дени почувствовал облегчение. Но вдруг вертолет накренился винтами, развернулся и полетел к ним. Было очевидно, что их заметили. Дени, хоть и не смотрел на Хаси, но всем своим существом чувствовал, что и Хаси теперь следит за вертолетом.
-Ты что-то сейчас говорил, я не расслышал, - сказал Дени, и ему вдруг стало страшно любопытно, повторит или не повторит Хаси свои последние слова, и не так он хотел услышать слова, как хотел услышать, каким тоном он их повторит.
-Говорю: русский исторический базар пора закрывать, - спокойно, прежним тоном сказал Хаси.
То чувство, которое вспыхнуло в груди Дени, когда Хаси ввиду уже явной смерти (ибо бежать было и смешно, и некуда), спокойно повторил свои слова, примерно можно было озвучить так: не каждому посчастливиться умереть с таким, как Хаси, благодарю тебя, Господи, за этот дар. В воображении его мелькнул образ Панкратова, и он вспомнил его пожелание ему.
Вертолет приблизился скоро. Он, чуть покачиваясь, завис в метрах тридцати впереди и повыше их. Один из стрелков, по новой моде военных, повязанный зеленым платком, на полкорпуса вывалился из чрева вертолета и приветственно поднял руку; пулемет его глядел на них. Боевая обстановка полностью была в его пользу, поэтому лицо его не было ни злым, ни злорадствующим, на нем было лишь легкое равнодушное любопытство, какое бывает на лице кинозрителей, когда фильм подошел к концу и герой окончательно в трубе, то есть потерпел сокрушительное поражение. Он даже улыбнулся. Куда более злое выражение было у самого вертолета, он был похож на гигантское злое насекомое, неумолимо и надменно глядящее на свою жертву. И злое лицо вертолета говорило: а, попались, голубчики! Стрелок что-то медлил, он на время исчез в чреве вертолета. Видно было, как пилот обернулся к нему, они о чем-то там совещались.
Хаси встал, опираясь на свой костыль. Он оглянулся назад и засмеялся.
-Хороший образ дал нам Бог: жизнь обрывается, как эта тропа. Вставай, Дени, умирать… - На язык ему вдруг полезли возвышенные юношеские слова о геройстве, но он быстро смел их с поля сознания и сказал просто, - Вставай, Дени, пора и нам переходить к Богу. Возможно, предки наши сейчас смотрят на нас.
Стрелок снова вывалился из чрева вертолета, похлопал по пулемету, потом глянул вниз и показал рукой на ракетный блок. Они поняли: он предлагал им выбрать орудие смерти. На лице стрелка, по-прежнему, не было зла, но теперь на его лице было другое выражение - выражение охотника, который с неугасшим еще азартом, но уже с зачатками жалости добивает смертельно раненного зверя.
В рожке были патроны, и мозг Дени лихорадочно решал: выпустить их в это злое насекомое или нет? Странное дело, Дени не сделал ни малейшего движения, не сказал ни единого слова, но по таинственному, неизъяснимому каналу его мысли передались Хаси.
-Не надо, не будем их смешить, - сказал Хаси.
Стрелок снова похлопал по пулемету, кивая им, Дени отрицательно покачал головой и показал на ракетный блок. Стрелок исчез в чреве вертолета, пилот оглянулся назад, потом посмотрел вниз на них и отдал им честь. И в ту же минуту сзади в одной ноздре ракетного блока вспыхнули огонь и дым. И горячая смерть бросилась на свою добычу.
Странное дело, за эти доли секунды Хаси успел заступить вперед и заслонить собой Дени. В Хаси вспыхнул древний инстинкт, по закону которого старший защищает младшего. В сердце Дени вспыхнул мгновенный протест, он сам захотел сделать то, что уже сделал Хаси. Но он не успел, его желание протекло в мысли, а тело не поспело, рок опередил движение его тела. Вдруг он почувствовал, что гора, на которой они стояли, провалилась, ушла из-под ног, а вертолет, прежде висевший над ними, на мгновение исчез, а потом оказался почти на одном уровне с ними и очень увеличился в размерах. Но эта картина сменилась другой: он увидел небо и облака, а вслед за этим почувствовал, что входит в мягкую, как вата, тьму и она целебно обнимает все его тело.

В сознание пришел Дени на следующее утро. Он с трудом открыл глаза и увидел небо, затянутое плотными облаками. Без всяких мыслей и вопросов он долго смотрел на облака. Наконец, мутное сознание проколола одна мысль, вторая, третья - тысячи; разорванное сознание связалось в единое поле, и он вспомнил все. Ему даже показалось, что он слышит хлопки вертолета, похожие на хлопки крыльев пойманной птицы. Память связала сцены вчерашнего дня и, особенно, последнюю, когда с физиономией злого насекомого над ними завис вертолет. Он скосил глаза налево и увидел тусклый диск солнца за облаками; диск висел невысоко над хребтом. «Да это утро, я пролежал без сознания ночь. Да, целую ночь», - подумал Дени. Он инстинктивно решил по частям устроить проверку своему телу, чтобы выяснить, что случилось с ним, в каком оно состоянии. Он согнул правую ногу, она сравнительно легко проделала свою работу, не было боли; он потянул и поставил левую ногу, и она не отозвалась болью; он пошевелил правую руку, и она была цела; а когда попытался поднять левую, резкая боль отозвалась в плече. Да, левое плечо было ранено. Но и это было не страшно. Голова была тяжела, и затылок ныл и горел. «Хаси», - вдруг пронзила мысль, он весь внутренне замер и стал слушать окружающий мир, слушал долго, с одной надеждой - услышать Хаси. Но слышен был только шум реки. Тогда он тихо позвал: «Хаси».
Ответа не было. Он позвал громче. Хаси не отозвался. У него сильно забилось сердце, он тихо повалился на здоровое правое плечо, а потом сел, опираясь на руку. Страшно мучила жажда, и голова была, как гиря. Он ощупал затылок, затылок был в запекшейся крови и ныл. Он оглянулся, ища Хаси. То, что он увидел, сначала обрадовало его, а потом сбило с толку. Хаси лежал в пяти шагах выше его, лежал на спине, в аккуратной позе, как будто отдыхал. «Хаси» - позвал Дени, но тот не пошевельнулся. Дени с усилием встал и, пошатываясь, подошел к Хаси и встал на колени. И тут только он заметил, что его бессознательно удивило в позе Хаси: правая и единственная рука его отсутствовала, она была оторвана по самое плечо. Руки не было, а там, где она должна была быть, желтело большое пятно. Ночью был дождь, он смыл кровь с раны. Этот факт, что Хаси теперь без обеих рук, как-то обидно поразил Дени. Воин, потерявший одну руку, становится еще грознее, но без обеих рук и Геракл не Геракл. Хаси лежал, закрыв глаза, как будто кто-то закрыл их ему. Дени положил ему на лоб руку и почувствовал холод смерти. Он стал искать глазами оторванную руку. Автоматы их лежали тут, а руки не было. «Не зверь ли унес руку?» - пробежала мысль, и он вздрогнул. Нет, эту перспективу он не хотел принять и стал оглядывать все подножие горы, ища руку. Не заметив ее, он поднялся и отправился на ее поиски. Он ходил, в подозрительных местах, разгребая ногами щебень и песок. Он нашел руку, вернее, откопал руку Хаси в нескольких шагах выше его тела. Поднял ее, вернулся и сел рядом с Хаси. Он обдумывал, как хоронить Хаси и еще думал, как быть с рукой, не хотелось, не мог он просто приложить руку Хаси к его плечу. Ему пришла в голову спасительная мысль. Превозмогая боль в плече, он снял с себя куртку, потом рубашку. Засунул в левый рукав своей рубашки руку Хаси, приподнял тело и минут десять возился, пока одевал на Хаси рубашку и застегивал ее. Он даже заправил рубашку в брюки, сняв с пояса пистолет и кинжал. Проделывая эту работу, он уже обдумал, как будет хоронить Хаси.
Горело плечо, ныл затылок, мучила жажда. Он прошел к реке; берег, к счастью, в этом месте был совсем пологий, тут прежде, когда в горах было полно народу, был брод. Долго сидел на корточках у воды и, зачерпывая здоровой правой рукой пил и пил воду. Напившись, продолжал сидеть и смотрел на волны реки. И счастливые далекие картины детства отражались на поломаном волнами мутном стекле воды, те картины, когда он, Хаси и сверстники их купались в Аргуне до синевы кожи, ловили форель и, соревнуясь, прыгали с валуна на валун.
Но надо было спешить. Он посмотрел на небо. Облака уплотнились и спустились ниже.
Это было хорошо, в такую погоду эти злые «насекомые» вертолеты не летают. Но надо спешить, настроение гор меняется быстро. У него уже был четкий план строительства - не могилы, выкопать могилу он не мог, а саркофага для Хаси.
Он вернулся к оползню, где лежал Хаси, снял с себя куртку, расстелил ее и нагреб на нее здоровой рукой песок, щебень и землю, и потащил куртку, взяв за рукава, как волокушу, к выбранному для могилы-саркофага месту. Первые три-четыре ходки были трудны, от напряжения сильнее ныло плечо, муторно кружилась голова. Но вдруг прибыла энергия, как будто в нем проснулись древние силы, как будто с ним уже работали все его предки. Да он и звал их, своих предков, мысленно разговаривая с ними, и говорил им: кого же вам еще хоронить, если не Хаси, который никогда, ни на одной меже жизни не подвел вас. И они пришли и работали с ним. Он забыл все, и боль в плече, и боль в затылке, нет, боль присутствовала, но как будто она была где-то рядом, а не в его теле и докучала уже не так настойчиво, как прежде. Он волок и волок свою волокушу, нагребая на нее песок и щебень и, наконец, устроил для Хаси ложе-матрац. Приготовив ложе, он потащил к нему тело Хаси и аккуратно положил его на «постель». Теперь надо было тело укрыть песком и землей, чтобы под камнями Хаси не было больно. Он прошел к реке, напился, помочил шею, лицо и голову, вернулся и продолжил работу еще усерднее. Наконец, он укрыл плотным одеялом из песка и земли тело Хаси до шеи. Теперь нужно было построить домовину для головы Хаси. По ходу работы, он уже приметил несколько камней, он приволок их и сложил изголовье. Лицо Хаси он прикрыл большим платком, положил рядом с ним его автомат, утопив наполовину в песок, это для зверя, чтобы запах пороха отпугивал его. На плоский камень, зажав его между ног, нацарапал кинжалом имя покойника, имя его отца, название села, положил его в домовину и приступил к следующему этапу работы, покрытию могилы слоем камней. Он трудился долго, солнце уже было над головой, потом отдохнул, снова ходил пить, сложил и второй слой камней, а изголовье возвысил третьим слоем.
И, наконец, завершив, сел на свою куртку и опустил голову. Теперь он почувствовал многотонную усталость во всем теле, тупую боль в затылке и острую в плече, и вместе с ними, почти непреодолимую, тягу ко сну. Ему хотелось лечь, уснуть рядом с Хаси и уже не просыпаться. Он уже мысленно надел куртку, мысленно прислонился спиной к могиле, все это теперь, собрав волю, надо было проделать реально.
И вдруг он услышал песню, которую в детстве пел им Дади и которую любил петь детям и Хаси:
                Ма велха, ма велха,
                Г1ел велча ма велха;
                Ма велха, ма велха,
                Шел велча ма велха;
                Ма велха, ма велха,
                Мац велча ма велха;
                Ма велха, ма велха,
                Лазича ма велха;
                Ма велха, ма велха,
                Борз елхалц, ма велха!

                Не плачь.
                Устанешь, не плачь,
                Не плачь.
                Озябнешь, не плачь.
                Не плачь.
                Голод замучит, не плачь.
                Не плачь.
                Ушибешься, не плачь.
                Не плачь.
                Пока не заплачет волк!

Песня наполняла его тело силой. Вдруг молнией прожгла мысль: «Ведь это поет Хаси, он жив». Он сбросил оковы слабости и силу засасывающего сна, поднял голову и посмотрел на могилу, сердце его сильно забилось, он прислушался. Его охватило желание открыть домовину и посмотреть на Хаси, ведь это он пел. Но, представив все протекшие картины, тело Хаси, он понял, что у него слуховые галлюцинации. Пел не Хаси. Но, может, пела душа Хаси. Он посмотрел на скалы, на небо, мелькнула мысль: ведь говорят же, что душа не сразу уходит от покинутого им тела. Но странное дело, эти рассуждения не гасили желание открыть домовину, он был на девяносто девять целых и девяносто девять сотых процента убежден, что Хаси мертв, но вот эта одна сотая, гомеопатическая доля, которая сомневалась, заставила его открыть домовину. И он открыл с таким трудом сложенное изголовье; поднял с лица Хаси платок. Нет, Хаси спал сном вечности, печать вечности лежала на его мужественном лице. Дени еще аккуратнее, чем в первый раз, сложил изголовье домовины и сел. И вдруг, по услышанному рядом с собой вздоху, он понял, что песню для Хаси и для него пел Даймон. Он сидел пораженный. Он весь превратился в слух. Он хотел и дальше слушать Даймона. Но Даймон молчал. «Надо идти, надо перейти реку и двигаться по тропе вверх, к грузинской границе», - пронеслось в его голове. Да, надо было спешить, теперь он с математической точностью понял, что силы его на исходе, что он почти все, что было в нем, отдал на погребение Хаси, что теперь его держат последние крохи воли. Он надел куртку, левая рука уже почти не двигалась, работая, Дени натрудил ее, а теперь она отказывалась подчиняться. Но страшна была не боль  в руке и затылке, а лихорадка, поднимающаяся в теле, это был опасный симптом, и он заспешил. Пистолет и кинжал Хаси он засунул в карманы, взял автомат и направился к реке.
Он вошел в воду и стал осторожно подвигаться к середине, нащупывая на каменистом дне устойчивые опоры. Тугая лента холодной воды поднялась почти до колен. Он засомневался: вода была сильна. «Если она меня собьет, дело повернется в худое русло», - подумал он и оглянулся на покинутый берег, как будто, спрашивая себя: а не вернуться ли? Он вернулся бы, да, охотно вернулся бы, если бы было кому похоронить его. Назад не было хода. Он посмотрел на небо и сказал: «Ты все видишь», - слова эти были адресованы Богу. Он мысленно представил себе, как его тело будут вылавливать в реке, если его вода собьет и понесет. Он собрал все силы и продолжил путь. Вода поднялась выше колен и еще выше, но выпустила его на противоположный берег. Выйдя на берег, Дени оглянулся на Аргун и поблагодарил его мысленно. Он сел, чтобы вылить воду из ботинок; не стал их снимать, просто поставил ступни на пятки и дал стечь воде. И испугавшись все усиливающейся лихорадки в теле, встал и зашагал по тропе. Там, у башни Солнца (он знал эти места) прежде жили пастухи, конечно, нынче там пастухов не может быть, но кто-то должен быть из своих, выше солдат нет, если не выброшен десант.
Боль в плече и затылке возрастала, и жар увеличивался в теле. Вдруг из бездны сознания всплыли слова Гегеля: «Боль преимущество живого существа перед неживым». И он несколько раз повторил их, и засмеялся, но уже не слышал свой смех.
Солнце зашло за хребет. Скоро в ущелье будет темно, как в погребе. Но у него есть фонарик в кармане. Идти, идти, только идти. По эту сторону тянулся лес, кусты орешника густо стояли у тропы, это было хорошо. Но что было хорошего в этом, он не давал себе отчета, это было просто древнее клише, что при опасности, кусты это хорошо, можно спрятаться, убежать. Но лично он сейчас ничего не боялся и ни от чего не побежал бы, он шел и вовсе не вел борьбу за свою жизнь, он выполнял долг, он шел к родным, ушедшим в Грузию, к детям Хаси, к Аций и его детям. И еще было что-то важное, что касалось только его и Бога, что понимали только он и Бог, что невозможно было сказать никакими словами другому. Он поднялся на один холм, на второй, стало темно, он не вытащил фонарик, он шел и шел. Сесть он боялся, боялся, что не сможет потом подняться.
Наконец, он дошел до башни Солнца.
Он увидел, что башня разрушена. Он вытащил фонарик и, посвечивая себе, обошел развалины. Сакли пастухов тоже были разрушены; родник сзади сакли был цел, и даже висела на колышке алюминевая кружка; он сел на камень, зачерпнул кружкой воду и стал пить; зубы дробно застучали о края кружки. «Плохо дело», - подумал он, слушая стуки зубов и лихорадку в теле. Жар в теле был так высок, что ледяная вода быстро согрелась в желудке. «Пока я не потерял сознание, надо поискать место, чтобы более или менее пристойно принять смерть, если она придет», - подумал он и встал, и снова направился в сторону башни, потому что сакли были начисто разметаны, а у башни еще возвышались половинки двух стен. Он вошел во внутрь, то есть туда, где прежде было нутро башни, а теперь все было завалено обвалившимися камнями. Там у одной стены он что-то заметил и направился туда. У стены стоял длинный ларь, оштукатуренный цементом и накрытый плотным стальным листом. Он отодвинул лист и посветил во внутрь. Ларь был пуст и был устлан досками. Такие лари пастухи обычно строят для хранения зерна, комбикорма. Он обрадовался. «Вот и готовая могила, благодарю тебя, Дела, за последнее кочевье», - сказал он и, отбросив автомат, отодвинул лист и, с трудом перенеся ногу через край, шагнул в ларь и поспешно, не обращая внимания больше на боли в плече и в затылке, улегся. О, как было покойно. Он придвинул на свое место железный лист, теперь все было, как в могиле: абсолютная тьма и одиночество. Нет, так не годилось, ведь в нем еще была жизнь, и надо было думать, а лучше всего думается, когда смотришь в небо; он, уперев ногу, чуть-чуть сдвинул лист вниз, образовалась щель и там, в разрывах туч, он увидел звезду. Вот теперь было хорошо, последнюю, чистую беседу он проведет со звездой. Боль в затылке мучила, он хотел что-то сделать, что-то подложить, но потом там, в глубине сознания, засмеялся на свое желание. Ведь в этих действиях не было никакого смысла теперь. Главный вопрос: быть или не быть на планете Замля, ведь он уже решил. Он пришел к выводу, что нет смысла больше быть. Ничего нового планета Земля не могла ему уже предложить. Париж, Лондон, Токио, Пекин, Нью-Йорк - да ведь везде одно и то же. Последний дар планеты Земля этот ларь, и он был благодарен за этот дар. Теперь нужно было разъединить тело и душу, освободить душу от лишней ноши, чтобы она свободно жила и мыслила и летала в зарослях звезд. Совместное бытие у них, у души и тела, дальше было бессмысленно, им лучше было разъехаться. Богу Богову, то есть душу, а Земле ее часть, прах. И он знал, что так будет, потому что, как сказано в Коране, он пришел на свое последнее кочевье тут на Земле.
Вдруг он осознал, что мыслит уже не мыслями, а образами. Кто-то листал книгу жизни полотнами, образами, яркими красками.
Наступил момент, когда он уже не чувствовал ни боли в плече, ни боли в затылке, ни лихорадку в теле. Ему казалось, что душа его теперь сидит рядом с телом, но между ними еще остается тоненькая связь, последняя ниточка. И это длилось долго. Так долго, что прошла ночь, и наступил рассвет. Он уже не осознавал внешний мир, вернее, смотрел на него с других широт, с других высот. Душа все дальше и дальше уходила от тела. Но что-то начало его беспокоить, какие-то звуки, зовы внешнего мира, что-то звало к вниманию. Он сопротивлялся этому зову, он знал, что этот зов ни к чему теперь, что он ему помеха, что ему нужна другая жизнь, та, к которой уже свободно приступила душа. Но, видно, эта последняя ниточка Земли, не отпускающая душу от себя, была еще крепка, никак душе не удавалось порвать ее. Земля вернула душу в свою скорлупу, вернула ее в тело, он слабо, но явственно услышал голоса людей, а потом и шаги. Глаза открылись сами собой. Он увидел в щель высокое голубое небо. И тут же услышал голос:
-И тут пусто, никого и ничего, наши штурмовики поработали чисто. Но стой, там что-то есть. - Шаги приблизились к ларю. - Автомат…
-Митя, - крикнул второй голос, - что там?
-Автомат нашел и еще тут цементный шкаф, посмотрю, что в нем, - ответил тот, кто был рядом.
-Эй, эй, смотри, взлетишь вверх, может, чечи заминировали его, - предупредил второй голос.
-Я осторожно, - ответил первый голос. И через минуту Дени увидел в шель глаза человека, они смотрели в его глаза, смотрели долго. - Костя, тут человек, иди сюда.
Второй подошел скорыми шагами и тоже заглянул в ларь. Теперь на Дени смотрели две пары глаз.
-Живой, - сказал он.
-А, может, нет, - засомневался второй.
-Живой, - сказал первый. - Живой, вишь закрыл глаза. Лейтенанту надо сказать.
-Давай отойдем, вдруг взорвет, - сказал второй.
-Подожди.
Дени снова открыл глаза и увидел, что солдат поднял лист.
-У него и «Стечкин» на поясе, боевик. Давай бросим к нему лимон и побежим.
Раз воюет против нас, туда ему и дорога.
-А может, важная птица, пойдем, доложим лейтенанту. Он болен, видишь губы белые, потрескались. Пошли.
Шаги солдат стали удаляться.

Но вдруг, там что-то случилось, раздались какие-то странные звуки, вспыхнул яркий свет и раздался панический крик: «Митя, беги!» Потом слышалась удаляющаяся беспорядочная стрельба. Дени понял, что где-то рядом появились боевики. Он совсем не обрадовался этому, не было желания возвращаться в жизнь, в которой ничего не будет нового, а будет все то же - обманы, убийства, вечная беготня за призраками, жадный поиск благородных душ и разочарования. Он был бы рад, если бы на него не наткнулись, ведь большая половина его души - о, гораздо большая! - была уже в других мирах, далеко за горизонтом не только планеты Земля, но и солнечной системы, и видела уже другие чудные миры. Но он уже слышал и шаги, прямо идущие к ларю, и понял, что не сбыться его последним мечтам, что покой его будет нарушен. Шаги уже были рядом; он с нерадостным любопытством смотрел в щель.
Когда он увидел наклонившееся над щелью лицо Царры, он закрыл глаза, думая, что у него зрительные галлюцинации. Но раздавшийся над ним полувеселый полунасмешливый голос Царры, объявил правду.
-О, да ты, Дени, неплохо устроился, - улыбалось лицо Царры. - Твоему саркофагу позавидовал бы и фараон Тутмоз, правитель Древнего царства. Может, немного подвинешься и пустишь на ночлег запоздалого путника, хотя ночь уже прошла, но ведь и вторая не за горами.
Дени молчал.
-Прекрасное жилище. Но тебя ждет планета Эльтусси и твой замок, - продолжал Царра.
Дени молчал. То чувство, точнее, то действие, которого он жаждал, если бы мог проделать это с Царрой, было так сладко, так разбойно прекрасно, так космически к месту - о, с каким упоительным наслаждением он отсек бы Царре голову, нет, не один раз, а девятьсот раз: отсекая, приживляя, снова отсекая и приживляя. Да, да, девятьсот раз или девять тысяч раз. За что? Но кто его знает, за что. А впрочем, за все, что творится на Земле, и за всех…
-Пора, Дени, - сказал Царра.
-Оставь меня, каждый должен умереть под своей звездой, - с трудом разлепив губы, сказал Дени.
-Все звезды твои, если ты сын Божий, а если нет, то ни одна звезда не твоя, - сказал Царра, и улыбка горела на его губах.
-Оставь меня, ты нарушил высшие минуты моей жизни. Я шел по великому мосту, и ты остановил меня, - сказал Дени.
-Успеешь перейти этот мост в свое время, он не уйдет от тебя, - сказал Царра.
-Если ты не служитель мирового зла, не трогай меня против моей воли, - сказал Дени.
-Клянусь вот этим Аргунским ущельем, ты по своей доброй воле сядешь в мою карету, и мы поскачем к Эльтусси, - улыбался Царра.
-Если так, то тебе придется ждать долго, пока все звезды не сбегутся в одну точку, - сказал Дени.
-Посмотрим, - сказал Царра.

О Боже, что это? Лицо Царры исчезло, и вместо него появилось лицо Зизи.
Зизи гибко наклонилась в ларь и прижалась щекой к его щеке, и она плакала. И Дени тоже заплакал. Да, он плакал. Но почему он плакал на рукав этой девочки? Нет, этого он не знал. Возможно, он жаловался этой девочке на Бога, на мировую судьбу, которая не удочерила планету Земля, а оставила ее в ранге падчерицы, с бесконечными страданиями; возможно, слезы эти были жалобы за свои страдания и страдания тысяч невинных. Нет, он не знал, почему он плачет на рукав этой девочки, но он плакал, и он потерял сознание.

Он проснулся, и еще не открыв глаза, по щелканью туски, долетавших со стороны парка и еще по аромату цветов, понял, что он на Эльтусси и лежит в своей спальне. Он еще послушал туски и открыл глаза. Да, он лежал в своей спальне. Быстро пролетели в воображении последние дни его на планете Земля. Он сел и, спустив халат, посмотрел на свое плечо: не ощущалась боль, не было следов раны. Ощупал затылок, и он был здоров. Соскочил с постели, подошел к зеркалу. Из зеркала на него глянул мужчина ясного вида. Он сделал несколько гимнастических упражнений, тело было легко и пружинисто. Он принял боксерскую стойку против того, кто был в зеркале, тот принял его вызов, и Дени нанес ему несколько ударов в челюсть. Да, все было о`кей. Он побежал в большой бассейн, на ходу сбрасывая халат, бултыхнулся, ушел камнем на дно, распластался и полежал на этом золотом песке, о котором так часто вспоминал там, на Земле. Вышел из бассейна, повалялся на пробковом полотенце, вернулся к себе, оделся и спустился вниз, предвкушая встречу с хозяйкой замка О-Тоси.
О-Тоси не было в маленькой столовой, он пошел в большую, О-Тоси была там. Стол был уже накрыт.
-Здравствуй, О-Тоси, госпожа моя, прекрасная хозяйка прекрасного замка, - сказал он, быстро войдя и останавливаясь у двери. О-Тоси встала и отдала ему поклон. Он сел.
-Теперь подавай все свои блюда, я всю планету твою съем.
Но он не успел приступить к еде, как вошел Царра.
-А, великий воин, как дела? - вскричал он, улыбаясь и показывая свои крепкие зубы.
-Дела отличны, и аппетит - матерый волк, - сказал Дени.
-Да и у меня аппетит не козленок, - сказал Царра и сел к столу, потирая руки.
Дени ел молча, блюдо за блюдом, запивая то одним напитком, то вторым, О-Тоси выставила ему несколько стаканов.
-Это печень крокодила, - сказал Царра на очередное блюдо.
-Да пусть хоть печень дракона, - ответил на его шутку Дени. - А где Пунитаки, Зизи и О-Токи?
-Э, когда ты их вспомнил, после четвертого блюда, - сказал Царра.
-Что делать, сначала желудок, так устроил Бог Человека и Вселенную, - засмеялся Дени.
Царра и Дени позавтракали и вышли; Дени долго смотрел на Эстиаз. В это время на лимузине подъехали Пунитаки, Зизи и О-Токи. Зизи бросилась к Дени и захватила  его руку выше локтя и сильно прижалась к нему, в глазах ее стояли слезы, а лицо светилось радостью. Дени смотрел на нее и видел ее лицо таким, каким оно было, когда она заглядывала в ларь, и он, может быть, снова заплакал бы, если бы не отвлекла Пунитаки, которая поцеловала его в щеку и сказала:
-Тебя, Дени, позвала назад Эстиаз, видимо, она полюбила тебя. Дени оглянулся на звезду, потом посмотрел на Пунитаки, ничего не сказал и засмеялся.
Вечером после ужина Царра и Дени пошли в пагоду. И Царра поведал Дени ошеломившую его весть. Царра сидел в кресле и курил, а Дени стоял и смотрел на озеро.
-Для тебя весть, - сказал Царра.
-Радостная или печальная? - спросил Дени, не оглядываясь.
Царра не ответил, теперь Дени оглянулся и посмотрел на него. Царра несколько раз пустил облако дыма и развел руками.
-Говори свою весть, - попросил Дени.
-Дульсинея улетела на Изиду, - сказал Царра.
Дени не поверил  и все смотрел на Царру, тот опять выпустил два-три облака дыма и опять развел руками.
-Чем поклясться, может, Аргунским ущельем?
 По тону Царры Дени понял, что тот говорит правду; у него похолодели ноги, он стоял и молчал. Он ясно представил фараона Ах-Тутмоза. Да, великий фараон Ах-Тутмоз был ему симпатичен и, конечно, Ах-Тутмоз заслуживал любую женщину Галактики. «Но кто она ему, не жена же, жена у Ах-Тутмоза есть, милая женщина Па-Ани-Са?» - думал Дени, он не хотел спрашивать у Царры и стоял, смотрел на озеро и не видел его.
-Неожиданно умерла жена фараона Тутмоза, и теперь Дульсинея его жена.
-Па-Ани-Са умерла? - это была печальная весть, но и хорошая, все-таки не любовницей и не второй женой фараона Ах-Тутмоза стала Дульсинея.
-Я сказал жена фараона Тутмоза, умерла Ра-Анси, и Дульсинея теперь жена Тутмоза и царица Древнего царства.
За такую шутку можно было и убить, то есть убивать девятьсот раз. У Дени вырвался холодный неестественный потусторонний смех. Он смотрел на Царру, как на сумасшедшего.
-Вот такие вот дела, вот такой парадокс, - развел руками Царра.
Дени понял, что Царра говорит правду. Он сошел по ступенькам и пошел берегом озера. Он думал и не думал, он не хотел думать. Даймон вздыхал и  повторял:  «О, женщины! О, женщины! А дальше пусть говорит Шекспир».
Когда он вернулся, примерно через полчаса, Царра все так же сидел в кресле и дымил сигарой.
-И что только не совершается в нашей Галактике. Будешь лететь в соседнюю Галактику, возьми меня с собой, может, там все иначе, - сказал Дени.
- Возьму, - сказал Царра и поднялся. – Я пойду, ты, я думаю, еще посидишь тут.
Дени кивнул, Царра ушел.
Дени шел к Дон Кихоту, но с полпути вернулся и направился в парк, нельзя было эту новость сообщать великому рыцарю, пусть бьется против мирового зла, вдохновляемый своей Дульсинеей. Может, его Дульсинея другая. Но видно и Даймон был не меньше Дени поражен поступком Дульсинеи из великого города Атлантиды. Он все повторял, когда Дени ходил в парке вокруг баньяна:  - «О, женщины! О, женщины! А дальше пусть говорит Шекспир».
На следующий день, вечером, там же в пагоде, Царра сообщил Дени вторую новость, которая удивила его, но не ошеломила, как первая: О-Тоси и О-Токи были с планеты Земля.
Богатый самурай Танака на своей яхте совершал морскую прогулку близ Нагасаки. Неожиданно море родило большую волну. В это время жена и дочь (это были О-Тоси и О-Токи) находились в каюте, а Танака на палубе. Танаку волна смыла за борт, а яхта перевернулась и пошла на дно.
-А дальше, - сказал Царра, - пришлось спасать мать и дочь. Никакая помощь от людей к ним прийти не могла.
«Но почему ты их взял сюда, а не высадил на берег?» - пронеслось в голове Дени, но он не озвучил свои мысли и даже остановил этот вихрь, теперь он знал, что мотивы инопланетян сложны и закручены, а может, так просты, что сложно мыслящим землянам кажутся мистическими.

Была поздняя ночь. Давно перестали щелкать туски. И в спальне, и за окном стояла тишина. Дени не спал. Перед внутренним оком, да и перед глазами, ибо он лежал с открытыми глазами, плыли и плыли земные картины. И иногда среди них вставало бурлящее море и женщина с маленькой девочкой в каюте, а потом и пучина морская.
К кровати его подошла женщина в белом. Он смотрел на нее, но О-Тоси не смотрела на него.  Она стояла, опустив голову. Он не пошевелился, не сказал ни слова. О-Тоси стояла долго, потом осторожно ступила коленом на кровать, легла на бок, головой к его ногам, подоткнула под его ноги одеяло, положила сверху руку и застыла. Так они пролежали три вечности, а может, и целых десять. Вся жизнь, и реально протекшая и протекшая в мечтах, караванами образов многократно пролетела перед внутренним оком Дени.
Наконец, он медленно подтянул свои ноги, освободил их от руки О-Тоси, скользнул к краю кровати, спустил ноги, нашарил тапочки, встал, наклонился над О-Тоси, поднял ее на руки и со своей ношей вышел на балкон. Как всегда, чудно и волшебно было небо над Эльтусси. Огромные звезды густой толпой хороводили на небе, и всей кожей чувствовалось, что там, за звездами, стоит Творец. Дени долго стоял с О-Тоси на руках и смотрел в небо.
-Ну, что ж, раз ты так хочешь, пусть и под звездой Эстиаз буянят и печалятся чеченские самураи, - не громко проговорил он вслух. И вернулся со своей ношей в спальню.
Утром, когда он сидел в ванне-раковине, вошла О-Тоси. Облила его голову густой пеной и мягкими движениями пальцев стала мыть волосы. Невольно воображение вернуло его в далекое детство, когда мать сажала его в большой медный таз, окатывала из синего утконосого кувшина теплой водой и так же долго мыла ему голову. Может быть, у него сейчас шли слезы, очень может быть, хотя никто, и даже он сам, не мог их заметить в густой пене, покрывающей его лицо. Но, наверное, были и слезы, потому что в сердце своем он навсегда прощался с Землей и говорил ей: прощай, планета Земля! И он знал, что никогда уже в лунную ночь не пройдет по Аргунскому ущелью, восхищаясь лунной пыльцой, золотисто мерцающей на скалах и кремнистой дороге; знал, что когда он умрет, не выбьют ему могилу на каменистом боку Аргунского ущелья.

Но настоящий галактический гром грянул для Дени на следующий день.
Под вечер он и Царра прогуливались по берегу озера, говорили о разном. И вдруг Царра остановился, закурил сигару, пристально глядя в глаза Дени, сообщил новость…
Как! Зизи его дочь! Она тот младенец, которого он похоронил вместе с ее матерью, своей женой, много лет назад. Тогда упал в пропасть автобус, и погибло много народу, в числе их его жена и трехмесячная дочь.
Ему показалось, что звезды потухли, а небо свернулось в свиток. Несколько секунд он ничего не видел. Эта новость потрясла его, покрошила на атомы. Потом он стал видеть стоящего перед ним Царру зыбко, тот качался в мираже.
«Как! Зизи, эта девочка, которая с первой минуты, с той самой первой минуты, когда она, встречая их корабль, вскрикнув: «Банзай!», стремительно побежала к ним, повисла на шее Пунитаки, потом Царры, улыбаясь снизу вверх, с любопытством смотрела на него - эта девочка, которая всегда вызывала странные теплые чувства в его сердце, его родная дочь, Дагмара, которая так была названа в честь его матери-тети и ее бабушки?»
Он, по-прежнему, видя и не видя, смотрел на Царру и созерцал другую картину: он вошел проститься с покойницами, женой и дочерью, они обе лежали на диване, пеленатые в саваны, мать и дочь, мать была строго закутана до бровей, а личико младенца было открыто, она лежала, как живой ангел.
Царра положил руку на плечо Дени, он очнулся.
-Не задавай мне никаких вопросов, - попросил Царра. - Есть вещи, друг Дени, которые нужно понимать окольно, - и Царра улыбнулся.
-А Зизи знает? - наконец, спросил Дени.
-Да, мы сообщили ей совсем недавно. Такая была реакция, которую совсем не ожидали. Целый день плакала, потом впала в апатию, потом, представь себе, потребовала вернуть ее на родную планету. «Вы же говорите, что Земля опасная планета, значит, там опасно и моему отцу, я хочу быть рядом с ним, пусть и мне будет опасно, как ему». Вот какие делала заявления. Делать было нечего, пришлось лететь. Я сообщу ей утром, что и ты знаешь уже эту тайну. Сегодня не будем тревожить Зизи, - сказал Царра.

Эта ночь для Дени была без капли сна. Он, не раздеваясь, пролежал в кабинете на диване. О-Тоси не поднялась к нему, он понял, что ей сообщили, что ему уже поведали тайну. Он был благодарен О-Тоси за такт. Утром, когда в парке туски, чуя приближение зари, засвистели гуще, он вышел. Тени еще держались смело, Эстиаз была далеко от горизонта. Он ходил, убивая, сокращая время, в парке, много раз обошел баньян. Но когда на шпилях замка заблестели первые лучи Эстиаз, скорым шагом направился к верхнему замку; поднялся на холм, потом сошел с дороги, прошел по траве десяток шагов и остановился. Он ждал. Он ждал Зизи, свою девочку. И вот она, наконец, игрушечно маленькая от расстояния, отделилась от замка и побежала к нему. Нет, он не побежал к ней навстречу, даже не тронулся. Самое высшее для него в эту минуту было видеть, как его девочка на другой планете бежит к нему по зеленой траве в белом сарафане. Эта картина до конца его жизни осталась в его памяти. Вот она уже рядом, его девочка, она не смеется и не плачет, лицо у нее серьезное. И он встал на колени, беря ее в свои объятия. И Зизи встала тоже на колени, крепко обняла и прижала его к себе, и заплакала. И он заплакал, и все видел ту картину, как Зизи заглянула в ларь, как нагнулась и прижалась щекой к его щеке.
Прошла целая вечность, а может, и десять. Давно сзади них на коленях сидели О-Тоси и О-Токи, а в шагах десяти стояли Царра и Пунитаки. Наконец, Пунитаки подошла к ним.
-Не плачь, моя девочка. Теперь все хорошо, - погладила она по голове Зизи. И по затылку Дени тоже провела рукой.
Дени шел к своему замку, держа за руки Зизи и О-Токи; сзади них шла О-Тоси в белом кимоно. А Царра и Пунитаки шли к своему замку. В это время, курлыча, поднявшись от рощи, куда-то полетели журавли, тоже дети далекой планеты Земля.

Через неделю, когда Дени ранним утром гулял по парку, заговорил Даймон:
«Царра летит к Солнцу, к Земле. Прекрасна планета Эльтусси, прекраснее ее может быть только рай. Будь долго счастлив на ней, Дени. А я улетаю. Лечу вместе с Царрой домой. Буду сидеть на развалинах Грозного, буду собирать его душу для новой жизни».

                Конец
                Продолжение может и последовать
               
                Москва
                25 май 2007г.