Как не надо поступать в институт

То, что я поступил в институт, было сплошное везение. Счастье, или, как говорят в Одессе – щастя. Обе математики: письменную и устную я сдал на четыре и пять, сочинение я накропал на четыре. А устную физику завалил, если говорит правду. Мне попалось именно то, что я не знал категорически.  Из трёх вопросов в билете два про конденсаторы. Один вопрос о равномерном и прямолинейном движении  я ответил на пятерку. А два остальных на двойку. Преподаватель посмотрел на меня, взял мой экзаменационный лист, посмотрел в него, почитал оценки и сказал:
— А ведь так хорошо сдавал экзамены.
Что-то написал в экзаменационный лист и отдал его мне. Я взял лист в руки и боюсь его открыть и посмотреть, что мне там написали. Медленно иду к выходу из аудитории. Выхожу и тут соображаю, что если ставят двойку, лист абитуриенту на руки не выдают. Открываю и смотрю – там тройка. Значит всё в порядке.
Вообще всё это поступление было сплошным анекдотом. Мне надо было сдать обе математики на пять, и я студент. Потому что окончил техникум с красным дипломом. Не тут-то было. Пришел на экзамен. Сел за парту. Нас рассадили по одному за стол. На доске написаны задачи письменного экзамена. Я посмотрел свой вариант. Это задачки для детского сада. Я даже расстроился.
Математику я тоже сдавал не без фокусов. Это не проблемы, это не неприятности. Это глупость. Началось с того, что войдя в аудиторию и усевшись на первой парте, умник, я посмотрел на доску, где были выведены мелом два варианта письменного экзамена по математике. Мой — второй. Задачи не для института, так я себе сказал, прочитав их. Задачи для младшей группы детского сада. Это же как меня научили математике в техникуме имени газовой промышленности, что я так низко оценил уровень экзаменационных задач. Это я хвастаюсь.
Чтобы долго вас не мурыжить, я скажу: свой вариант я решил за двадцать минут. Ещё минут двадцать я сидел и не мог заставить себя сдать работу экзаменаторам, потому что те, кто сидел рядом со мной ещё даже и не начали переписывать условия с доски. Наконец, я тяжело поднялся и понёс работу к столу, где окопались экзаменаторы. Черноволосая женщина лет пятидесяти вопросительно посмотрела на меня.
– Я закончил, - глотая трусость, сказал я.
– Ну, тогда сдавайте вашу работу, - после паузы сказала преподаватель.
Ну, я и положил работу на стол прямо перед ней. И пошёл к двери. Когда я взялся за ручку двери, в меня попала молния. Я зашатался, потому что вспомнил. Не то, чтобы вспомнил. Я сообразил. Это катастрофа. Ноль, если его умножить на любое число будет ноль. На то он и ноль. А я что в работе написал? Ноль умножить на восемь будет восемь. Это катастрофа! С этой мыслью я вышел в коридор. Там меня схватила за руку девушка:
– Тебя, что выгнали?
– Нет, я уже написал, - сказал я и пошёл вон от этого несчастливого места.
За письменную математику мне поставили четвёрку. И теперь мой красный диплом техникума роли не играет. Мне придётся сдавать все экзамены, а не только две математики: устную и письменную. И физику, которую я не знаю, и русское сочинение, которого я боюсь. У меня со знаками препинания не всё в порядке.
Устная математика. Пришёл, взял билет, нашёл место в аудитории, прочитал вопросы. Написал ответы. Посмотрел по сторонам. Девушка позади меня справа откусывает от плитки шоколада. Шоколад «Гвардейский», хороший. Парень позади меня слева, потея, пытается достать шпору из кармана. Воровато оглядывается, но преподавателям, кажется, на него наплевать. Ещё немного посидел, для приличия. Встал и пошёл сдавать.
Подошёл к столу, за которым сидели преподаватели: мужчина лет шестидесяти и женщина лет сорока. Они вопросительно посмотрели на меня. Я на них.
– Можете отвечать? - спросила меня женщина — преподаватель.
– Да.
– Присаживайтесь.
Я сел.
– Рассказывайте, -  мужчина повёл рукой в мою сторону, - какой у вас первый вопрос.
Я начал отвечать. Они меня не слушали, что-то обсуждали между собой. Я решил не обращать на них внимание. В техникуме нас научили сдавать экзамены. Я последовательно ответил на все три вопроса и замолчал.
– Всё? - спросил меня мужчина.
– Да.
– А сколько будет логарифм пяти по основанию четыре? - спросил он и заинтересовано посмотрел на меня.
Сердце упало куда-то очень далеко и низко. Это конец, - подумал я. А мой проклятый язык говорит помимо моей воли:
– Это надо посчитать.
Преподаватель посмотрел на меня с нескрываемым интересом:
– Ну, посчитайте, - и снова повернулся к собеседнице, продолжил разговор.
Рука писала сама, потому что мозг был блокирован испугом. Я вывел формулу и произвёл подсчет.
– Вот, - сказал я и подвинул к преподавателя листок с расчётом.
Он посмотрел на листок , на меня, ничего не сказал, взял мой экзаменационный лист и что-то туда вписал. Протянул мне экзаменационный лист и сказал:
– Идите.
Я пошёл к двери, на ходу открывая экзаменационный лист. Там была пятёрка. Теперь – сочинение. Сочинять-то я умею. Но вот с пунктуацией у меня не всё так хорошо, как хотелось бы. Даже как бы плохо. Прихожу на сочинение. Дали три темы: «Образ матери в романе Горького Мать»; «Революционная лирика Маяковского» и свободная тема. Пишу свободную тему. Это проще, не надо знать произведений. Стараюсь писать короткими предложениями, чтобы в них было поменьше запятых. Про деепричастные обороты забываем. Про сложно-сочинённые и сложно-подчинённые предложения тоже забываем. Образ молодого строителя коммунизма. Вру, как могу. Объём четыре листа формата А4. Сдаю. Получаю четыре.
Это счастье (щастя). Чувствую себя – как в тумане в длинном туннеле. Как написал один самодеятельный поэт, не к месту вспомнил:
Бог с тобой, мели Емеля,
но ответь мне на вопрос:
это свет в конце туннеля,
или встречный паровоз?
У меня пока был один туннель, безо всякого света в его конце. Мне предстояла сдача экзамена по физике. Физику я не знал. Я, конечно, к ней готовился перед поступлением. Но, так, не серьёзно. Рассчитывал, что сдам математику на две пятёрки. Готовил я физику по учебнику Ландсберга. Это три толстенных тома. Из них более-менее я прочитал первый том. И вот теперь, когда я написал письменную математику на четыре – мне сдавать физику.
Прихожу на экзамен. Беру билет. Читаю вопросы, и ноги холодеют. Первый вопрос – прямолинейное равномерное движение. Это я знаю. Второй вопрос и задача на конденсаторы. Это я категорически не знаю. Сажусь и пишу ответ на первый вопрос. Длинно, обстоятельно. Красиво. Начинаю что-то корябать по второму и третьему вопросу.
Ну, для чего стучаться в дом,
где никого нет дома.
Бесполезно. Сижу грустный. Что делать? Надо что-то делать. Шпор я с собой не взял. Не списываю. Потому что не умею. Обязательно попадусь. Стараюсь не делать того, что не умею, а не потому, что я такой честный. Иду на Голгофу, то есть к столу преподавателя. Принимает мужчина лет сорока, черные волосы с проседью, сексуальные усы под носом.
– Давайте ваш билет.
Даю.
– Отвечайте.
Отвечаю. Весь первый вопрос.
– Хорошо, переходите ко второму.
Я молчу. Преподаватель вопросительно смотрит на меня. Пауза.
– Покажите задачу.
Показываю. Там только переписано условие. Решения нет. Пауза.
– Ну, хорошо, перечислите, где применяются конденсаторы.
Перечисляю.
Преподаватель вздыхает, берет мой экзаменационный лист, смотри в него, молчит, и после паузы говорит:
– А так хорошо сдавал.
Что пишет в экзаменационный лист и отдает его мне.
– Идите.
Беру лист, встаю и иду. Ноги ватные. Провалился. Боюсь открыть лист и прочитать, что он туда написал. Делаю это только, когда выхожу из аудитории. Там — тройка. И тут до меня доходит: тем, кто не сдал, экзаменационный лист не отдают. Кошмар.
Потом оказалось, что проходной балл был девять, то есть я и с двойкой по физике проходил. Хотя с двойками не проходят.
В вестибюле института висит объявление о том, что для всех, кто сдал вступительные экзамены, назначается собрание в актовом зале на четырнадцать часов. Иду в актовый зал на четырнадцать часов. Там нам говорят, что все, кто сдал экзамены, обязаны завтра явиться на девять утра в институт, сбор у морды. Будет практика, пока рассматривается вопрос о нашем зачислении в студенты. Форма одежды рабочая, чтоб не жалко.
Я уже знал, что морда – это памятник А. С. Попову у входа. Представляет собой лицо Попова на фоне радиоволн. Радиоволны круглые, морда круглая. Ни рук, ни ног. Борода. Попов, не Олег. У Олега нет бороды. После этих слов представителя приёмной комиссии половина контингента абитуриентов тут же пошла и напилась в честь поступления в институт. Я пошёл домой. Я примерный.
На завтра нас привезли на Молдаванку, как раз туда, где я родился и вырос. Завели во двор и сказали, что всё, что мы видим во дворе надо разрушить. Потому что гвоздильный завод расширяется и ему нужны новые территории. Выдали ломы, кирки и лопаты и сказали работать весь день до обеда. Слава Богу, это был не мой двор.
Ломать, не строить. До нас тут поработала техника, так что многое разрушили до нас. Нам досталось собирать обломки чужой жизни и грузить на самосвалы. Нас было семеро, и работать нам категорически не хотелось. А некоторым и вовсе это было трудно сделать после вчерашнего. Витя сказал, лежа на досках, как на диване, на левом боку, подперев голову рукой:
– Ребята, я не могу. Я вчера напился в жопу, какая сегодня может быть работа.
– Праздновал? – уточнил Вася.
– Отмечал, – поправил его Витя. – Я отмечал поступление в институт.
– Так ещё не зачислили, – вылез я.
Витя с интересом посмотрел на меня и сказал:
– Если бы не зачислили, сюда бы не послали. Не имели бы права.
– И я вчера напился на радостях, – томно сообщил Аркадий, – и ежу понятно, раз припахали на практику, значит, мы поступили.
Паша не стал нас слушать, взял в руки лом и стал ковырять им недобитые осколки чужого благополучия. По виду он был самый старший среди нас семерых. У него даже наметилась руководящая лысина. Ленин не Ленин, но что-то ленинское есть.
– Ленин и кирпич, – сказал Витя, посмотрев на Пашу.
Дурные примеры заразительны. Я понимаю, что самое увлекательное в жизни – смотреть, как кто-то работает. Но наши, ещё не окрепшие в борьбе за светлое будущее души, были мягки и податливы. Мы встали и начали помогать Паше, разбирать завал. Так Паша стал у нас бригадиром.
Детские куклы, старые книги, разбитые этажерки, клочки обоев. Библия для детей дореволюционного издания нас заинтересовала. Мы её внимательно, практически вслух прочли. Узнали много интересного. Потом Витя рассказал, как будет интересно учиться в нашем институте. Как оказалось позже – врал. Врал как сука. Но врал красиво. Помню до сих пор. Не дословно, а как ауру.
Часа в два пополудни приехал преподаватель, который за нас отвечал и удивился, что мы ещё здесь. Нас сдуло в минуту. Так мы проработали на стройке четыре дня. И потом приятельствовали всё время обучения в институте. Братство развалин. На молдаванских развалинах, я бы сказал.
Сегодня будут вывешивать приказ о зачислении. На стене возле деканата. Слово деканат приятно ласкает слух. Списки напечатаны на машинке на листах формата А4. Ими обклеена почти вся стена. Списки сформированы уже по группам. В каждой группе по двадцать пять человек. Толпа, сквозь которую пробиться трудно. Но нужно. Пробиваюсь. К самой стене. За мной пристроился парень, высокий, как я, рыжий, сопит. Я веду пальцем по списку первой группы. По алфавиту моя фамилия должна быть внизу. Да, есть.
– Есть, – говорю я и тыкаю пальцем в свою фамилию в списке.
– А вот и я, – говорит парень за моей спиной и тыкает на строчку выше. – Мы с тобой в одной группе.
Мы с ним отходим в сторонку. Знакомимся. В это время из дверей деканата выходит женщина и произносит мою фамилию. Я отзываюсь.
– Зайдите к декану, – говорит она мне.
Головы публики поворачиваются в мою сторону. Сеня говорит:
– Иди, я тебя подожду.
Захожу в деканат. Маленькая приемная. В ней сидят секретари. Направо кабинет декана, налево кабинет замов декана. Мне направо. Вхожу. Сидит симпатичный мужчина лет тридцати пяти. В белой рубашке с короткими рукавами. Внимательно смотрит на меня и говорит:
– Чем вы увлекаетесь в свободное время.
– Легкая атлетика, – говорю.
– А ещё?
– КВН.
– Да, – задумчиво произнёс декан, – ну, ладно. Как вы посмотрите на то, что мы назначим вас старостой первой группы?
– Положительно.
– Вот и ладно.
Декан берет мои документы и вкладывает их в большой, по размеру стандартного листа, конверт. На конверте написана фамилия: Пружина. Декан заметил, что я заметил, и сказал:
– Это конверт Гены Пружины. Он в этом году закончил наш институт. Был очень хороший студент. Ленинский стипендиат. Желаю вам быть не хуже.
И я вышел на волю. Ко мне сразу подошёл Сеня:
– Чего вызывали? – спросил он.
– Старостой назначили, – ответил я.
– Ура, у меня есть староста, – сказал Сеня.
И мы вышли из здания института.
– Ты сейчас куда? – спросил меня Сеня.
– Не знаю, домой.
– Пошли ко мне.
– А далеко?
– Возле вокзала.
– Пошли.
И мы пошли. Пешком. Через весь город. Было лето, было жарко, плавился асфальт. Мы вминали подошвы туфель в мягкий, как пластилин, асфальт и говорили ни о чём.
– Ты читал «Мастер и Маргарита», – спросил меня Сеня.
– Нет, – сказал я.
– Я тебе дам. На три дня. Хочешь.
– Конечно.
Мы прошли по Островидова, потом по Советской Армии, потом по Чижикова, потом мимо вокзала прямо к Ликёроводочному заводу.
– Здесь работает мой папа, – сказал Сеня. – Поэтому до шести лет, пока не разобрался, для меня перегар был нормальным запахом.
Мы посмеялись. Рядом с заводом был жилой дом. Мы в него вошли и поднялись на третий этаж. Коммуна на трёх хозяев. Большая комната, метров тридцать, как мне показалось.
– Воды хочешь? – спросил меня Сеня.
– Да.
Он полез в холодильник, достал литровую банку с холодной водой и мы по очереди попили. Потом он взял с журнального столика две книги журнала «Москва» с романом «Мастер и Маргарита» и вручил мне со словами.
– Больше, чем на три дня дать не могу. На него очередь.
Роман я вернул в срок. Но так и не освоил его. Нет, я прочитал книгу. Но при чтении мне постоянно мешала мысль, что его непременно надо отдать через три дня. Нет, я быстро читаю. Но сроки, которые мне поставили, мешали восприятию романа. Роман я прочёл позже, в спокойной обстановке. Он один из моих самых любимых.