Лучшая подруга моей жены. Глава 6

                6


  Она была в блузке и летних серых брюках. Я сразу догадался, почему она надела брюки, а не юбку: брюки затрудняли доступ к ее интимному месту. Они символизировали ее твердость, стойкость, нежелание уступать. Меня это огорчило. К сожалению, и  с эстетической точки зрения брюки имели минус. Они  подчеркивали недочеты фигуры.     «Не та», - мелькнуло у меня в голове.
  У меня есть подозрение, что мы любим скорее не реальное лицо, а тот образ, который создает наше воображение. Мучила меня не сама Света, а ее образ, запечатленный в моем сознании.  Конечно, сам образ имеет  прототип, но образ и прототип  могут значительно отличаться друг от друга. Образ тяготеет к идеалу, а реальный человек  может быть  обычным.
Впрочем, она мне нравилась. Лицо ее было милым.
 Я мягко пожурил ее за опоздание
   - После стирки я решила помыть голову. Волосы до конца так и не высохли.
 «Слава богу, значит, хочет мне нравиться», - подумал я с облегчением.         
   Волосы ее были распущены, доходили до шеи.
Я пригласил ее в зал, усадил на стул,   поставил кассету с фильмом Вуди Алена. Чтобы придать нашему общению духовный отпечаток,  я счел необходимым кратко рассказать  о знаменитом режиссере, дать  ему краткую характеристику.
   - Чем меня  привлекают его фильмы,  - говорил я. – Обычно главные герои американских фильмов –  супермены, сверхчеловеки, которых в жизни не бывает.    Герой Вуди Алена – обыкновенный человек со всеми слабостями, проблемами.  Нравится мне ирония, а точнее самоирония, которая проходит через все его фильмы.
   Она кивала головой в знак согласия.
Когда она заметила  свою фотографию на полке, я сказал:
- Мне больше нравится другая. Я поставил ее в своем кабинете. Там я чаще нахожусь. На ней ты  идеальна.  Показать?
 Она улыбнулась:
- Не надо. Я знаю, о какой фотографии речь. Мне говорили, что на ней  у меня на 10 килограммов меньше. Удивляются, как такое могло получиться.
- Такой я тебя вижу! Фотоаппарат  отразил мое видение.
- Умный фотоаппарат. 
 Я не возражал, хотя дело было не в фотоаппарате, а во мне самом. Я заметил, что когда снимаешь человека, который нравится, он получается значительно интереснее.
Она постоянно подчеркивала, что она не так красива, как это мне кажется.
   - Я ж показываю или дарю не все фотографии. Вот недавно сняла 250 фотографий, но показала в два раза меньше. Только удачные.
Пора было переходить к делу.
- Я тебе говорил, что тебя ждет мое коронное блюдо. Это всего на всего жареная с яйцами картошка. Пойду разогрею ее, а то ведь она была приготовлена к половине восьмого.
- Ничего. Сейчас она как раз дошла. Вкуснее будет.
 Я  решил приобщить ее к процессу приготовления пищи. Человеку бывает интереснее, когда он сам участвует в том или ином действе, чем когда он выступает как пассивный объект, поглотитель результатов чужого труда. Я принес из кухни помидоры, колбасу, нож, тарелки.
- Пока я буду разогревать картошку, ты порежь все это…
Она взяла нож, попыталась разрезать колбасу. 
- А у тебя ножа поострее нет? – спросила она.
- Нет, - смущенно произнес я.
- Я обычно свои сама точу.
Ее реплика свидетельствовала о том, что с Сергеем они практически уже не ведут совместного хозяйства. Она даже не просит его точить ножи. Значит, конфликт у них набрал  большую силу.
   Картошка подогревалась минут пять. Я принес сковородку в зал, положил на тарелки порции. Я думал, что она будет отказываться, но она промолчала.
 Я сел на диван, взял бутылку, надавил на  штопор, пытаясь ввинтить его в пробку, но она вдруг провалилась во внутрь бутылки, и струя красного вина ударила мне  в лицо, забрызгала мою новую  синюю рубашку в клеточку,  черные брюки,  красное покрывало, которым был застлан старый диван.  Я сконфузился.
 - Я ведь еле-еле надавил, почему она провалилась…- недоумевал я.
Хорошо хоть на Свету вино не попало. Я перепугался, что вино, которое было закрыто негерметично,  испорчено, но, к счастью, мои мрачные ожидания не подтвердились.  Вино было отличным. В меру крепкое, сладкое, оно растекалось по всему телу. 
       Я предложил выпить  за встречу. Она отнеслась к моему тосту без восторга, но рюмку выпила. Я боялся, что она будет капризничать, но  она пила и ела все, что было на столе.  Видимо, она забыла о своей угрозе не пить и не есть. Это меня чрезвычайно радовало.
  - Давай выпьем за то, чтобы не попадать в зависимость ни от кого, чтобы в одиночестве чувствовать себя хорошо, комфортно.
  Этот тост меня вначале удивил. Я не понял, почему она так боится зависимости от людей. Позже, когда из разговора с нею я получил новую информацию о ней, мне открылся драматический смысл этого тоста. А вначале я даже заспорил с нею.
   - Не зависеть от других… Не каждый сможет…  Есть разные типы. Одни люди самодостаточны. Они практически не нуждаются в обществе  других людей. Другие – натуры чувствительные – не могут долго жить без людей.  Глубокое общение им нужно, как воздух.   Лично я нуждаюсь и  в компании и в одиночестве, которые должны гармонично чередоваться.
  -  Нужна гармония, но не патологическая зависимость, - сказала она.
  Мы снова заговорили о системе образования.
 Я  возмутился правительством, которое  запрещает брать деньги за обучение, но само  систему образования  финансирует скудно.
  - Я знаю, ты и твои коллеги – настоящие трудоголики. Вы работаете по 12 часов в день, - говорил я. -  Но если бы мы, преподаватели, работали даже  по 24 часа в сутки, это никак не отразилось бы на нашей  зарплате. 
  Она сдержанно сочувствовала мне. У людей с солидной зарплатой выработался комплекс собственного превосходства. Им кажется, что только они настоящие специалисты, что они работают по-настоящему, а у других низкая квалификация. Они прямо в лицо так не говорят, но они подчеркивают, как много они работают.

   Я чувствовал, что наш разговор  лишен лирической струи, нас не захватывает, скучен нам.   Чтобы сменить  его тему, я спросил, кто ее любимый писатель.
- Не знаю. Я не могу назвать кого-то одного.
- Я понимаю. Мне бы тоже трудно было бы выделить кого-нибудь одного.
Она время от времени бросала взгляд на экран телевизора. Раза два, когда показывали комические  эпизоды, она  смеялась звонко, хорошо, что меня приятно удивило: я  не знал, что она умеет так хорошо смеяться.
 - А я  недавно перечитала твои стихи, которые ты посвятил Виталику на день рождения, - проговорила она с ностальгической грустью и продекламировала четверостишие из них.   
Мое сердце радостно екнуло: «Значит, она проявляет ко мне интерес, раз перечитывает мои  старые поздравительные стишки».
- На твоем тридцатилетнем  юбилее тоже звучат мои стихи, - напомнил я.
Она молча кивнула головой. Я не стал цитировать их.  Ведь там были такие строки: «Ты идеальная подруга. Ты идеальная жена». В контексте ее теперешних отношений с мужем и со мной эти строки звучали бы иронически, даже издевательски, а главное,  могли бы повлиять на ее поведение, помешать мне.
     - За последнюю неделю я пересмотрел почти все кассеты, которые ты дала нам, - проговорил я. -  Я выискивал кадры, где есть ты.  К сожалению, на пленке ты появляешься очень редко.
- Я же снимала…
- Жаль, что ты всегда бывала оператором. Мне бы хотелось, чтобы ты всегда была в центре. Я заметил, что на кассетах, которые есть у нас, непропорционально много места занимаю я. Ты, наверно, сокращала, когда готовила кассеты для нас.
- Да. Если хочешь посмотреть полностью, я могу тебе дать свои. 
- Конечно, хочу.
- Дай мне что-нибудь почитать из своей прозы. Сейчас бы с удовольствием почитала… что-нибудь короткое...
 Я  смутился: «Значит, она знает о моем писательстве! Значит, Оксана ей обо всем рассказала и, наверное, даже давала читать мои опусы!»   
    - Я не пишу сейчас, мне нечего дать, - промямлил я.
- Жаль.
 Я не мог дать ей ни одного своего рассказа.     Моя проза, пропитанная цинизмом, - сугубо мужское чтиво. Женщины жаждут романтики.  Мои откровенные описания могут их только оттолкнуть от меня.
  Но позже  мне пришла в голову такая мысль: возможно,     одних женщин моя проза отпугивает, а других, наоборот,  притягивает, привлекает. Не исключено, что  знакомство с моими сочинениями и побудило Свету пойти  на контакт со мной.
    - Тебе как писателю не нужна семья. Семья мешает познавать  мир, людей? Да?– говорила  она.
 Я не нашелся, что ответить.  Я лишь смущенно  промычал что-то в ответ.   
   Я узнал свои слова, которые я когда-то сказал Оксане во время ссоры с нею. Она угрожала мне  разводом. Я сказал, что «всегда открыт для развода». «Как только у тебя появится такое желание, мы его тут же осуществим» – и  назвал причину своей готовности к этому антиобщественному акту: писателю нужна полная свобода.
  Уже позже в голову мне пришел ответ на вопрос, который задала Света: «Такое настроение у меня иногда бывает. Но сейчас я по-другому смотрю на мир. У меня другие идеалы, другие желания.  Сейчас я бы хотел, чтобы ты была моей женой, чтобы у нас был общий ребенок, а может и два. Мне бы хотелось жить с тобой вместе, спать в одной постели».      
   Фильм кончился, экран замигал. Я переключился на телевизор.
- Бессмысленно спрашивать, понравился ли тебе фильм, - сказал я. -  Мы его почти не смотрели. Вместе с тем, я не жалею, что мы  говорили. Трудно было молчать почти два часа.
- Конечно. Я составила представление о нем. Мне он понравился.
 Мы съели всю картошку и выпили все вино. Меня радовало, что она ела и пила наравне со мной.
- Ну как, понравилось тебе мое коронное блюдо? – спросил я торжествующе.
- Очень вкусно.
- Да. Когда ко мне приходят товарищи, я обычно угощаю их  картошкой. Еще не было случая, чтобы в сковородке хоть что-нибудь осталось!  К сожалению,  мой кулинарный талант проявляется  при приготовлении только этого одного  единственного  блюда.

    В разговоре я сказал о Сергее: «твой муж»
  - Муж… - насмешливо, с горькой иронией  проговорила она, но потом добавила с какой-то обреченностью: «Ну да, муж…».
     Когда вино  кончилось, мы попили кофе – она с мороженым, а я с молоком.  После кофе я пригласил ее потанцевать. Мои руки обвивали ее тонкую талию, а губы прикасались к ее сладким губам. Она не отстранялась от меня. Мою грудь распирало сладостное чувство, нега.
  Я предложил сесть на диван. Она сначала боялась садиться на него, опасаясь  запачкать брюки, но я убедил, заверил ее, что брызги вина попали на другую его половину.
Яркий свет люстры,  висевшей над нашими  головами, не располагала к интиму. Я включил в коридоре лампочку, выключил в зале свет.  Нас окутал полумрак. 
    Я поставил на магнитофон кассету с грустными песнями о любви, которые я, готовясь к встрече, записывал в течение  нескольких дней. Затем  сел на диван, рядом с нею и  начал целовать ее в губы, в лоб, глаза, шею. Она не отталкивала, не сопротивлялась. Она даже отвечала на поцелую, правда, сдержанно, неуверенно, робко,  скромно.    Я попытался снять с нее  блузку и лифчик.
 - Не надо, - прошептала она,  и ее руки ее придавили, прижали  одежду к телу.
 Наконец, она позволила мне расстегнуть пуговки на блузке.  Черный лифчик скользнул  вверх, и взору моему предстала ее  чудесная грудь.   
  Минут двадцать я целовал ее с жадностью, нежно сосал маленькие соски. Но мне хотелось пойти дальше. Мне хотелось погладить ее живот, добраться до бедер. Я попытался расстегнуть ремень на ее брюках. Она зароптала:
- Нет, нет.
 Я отступил.  Во-первых, я противник любого насилия. Во-вторых, я чувствовал, что любая попытка применить силу могла отбросить меня назад, на исходные рубежи.    В-третьих, ее брюки напоминали рыцарские доспехи.  «Хорошо еще, что она бронежилет не надела, - мелькнуло у меня в голове. -  Тогда бы и  к ее чудесной груди я не смог бы добраться».
   - Почему ты надела брюки, а не юбку. Ведь тебе так идет юбка с горечью сказал ей.
  - Это с твоей точки зрения, - сказала она упрямо. 
  Через одежду я осыпал поцелуями ее живот, бедра, но толстая ткань мешала наслаждаться, чувствовать тело.
 Я снова вернулся к груди.
- Я не однолюб, - признался я, - но никого я не любил итак сильно, как тебя.
Она поверила мне:
 - Последняя любовь всегда кажется самой сильной.
  Я стал рассуждать о том, могли ли мы встретиться раньше.
- Нет, никак не получилось бы, - ответила она скептически.
- Да, - согласился я. – Никак не получилось бы.
  Она неожиданно призналась, что была влюблена     в какого-то мужчину. Это была любовь без взаимности.
- Это хорошо. Значит, ты способна на любовь. Надеюсь, это уже позади.
- Не совсем. – На лице ее печаль, боль. – Не могу… 
 Меня обожгла ревность.
- Когда это было?
- Четыре года назад. Я уже думала, что у меня никогда такого не будет. Но это произошло.
Четыре года назад ей было тридцать два  года. Интересно, когда умерла Настя?  Возможно, именно тогда. При жизни Насти, прикованной к постели, Свете было не до любви. Она была прикована к дому. Не жизнь, а ад. Наверно, как только дочь умерла, душа Светы пробудилась.
- Где это произошло? В командировке? – спросил я, чувствуя жжение в груди, а может в душе. 
 Она улыбнулась с горькой иронией, хотела ответить, но я вдруг понял,  надо  прервать откровения Светы, поскорее направить ее мысль по другому пути, вызвать у нее другие ассоциации.
- А впрочем, мой интерес неуместен, - сказал я и приник к ее губам.
 Сначала я расстегнул рубашку, и моя грудь крепко прижалась, прилипла  к ее груди. Сладостное ощущение. Я чувствовал, что пенис от возбуждения увеличился раза  в три  -  мне уже не было стыдно за него. Я начал расстегивать брюки.  Она запротестовала, но неуверенно, нетвердо.
 - Не надо, - прошептала она.    Но я не послушал ее. Одно дело -    раздевать женщину без ее согласия,  и совсем другое –  раздеваться самому. 
  Она уже не протестовала. Ее дыхание было частым. Глаза были прикрыты. Ее рука погружалась  в мои волосы, нежно теребила их.  Давно я не испытывал такого наслаждения. Это была настоящая нирвана. Даже полноценный секс с иной женщиной не доставлял мне  такого наслаждения, как петинг с любимой  женщиной.
  Ее большой палец оказался возле моих губ. Я взял его в рот и стал сосать. 
   Я посмотрел на ее лицо: боже мой, до чего же оно было прекрасно.  Меня переполняла любовь к ней. Мне дико  хотелось, чтобы она была  моей женой, чтобы она родила мне ребенка.
 
  Музыка смолкла. Нужно было перевернуть кассету, но я боялся, что пока я буду ее переворачивать, настроение у нее   может измениться. Я довел до конца... 
 Меня охватило какое-то сильное веселье, бурная радость, восторг. Я сходил в свою комнату, принес носовой платок.  Она взяла его  и тщательно вытерла грудь.
- Хорошая  музыка, - сказала она.
- Я специально подобрал для тебя. Под эту музыку я часто думаю о тебе.
   Мы оделись. Я перевернул  кассету,  и снова включил магнитофон. Зазвучала пеня группы «МГК» «Первая любовь». Я пригласил ее танцевать.
- Это какая-то незнакомая песня.
- Нравится?
- Да.
- Это группа «МГК». Ее не передают ни по радио, ни по телевизору. Видимо, считают ее второсортной группой. Но порой даже слащавые, сентиментальные песни трогают душу, если попадают под настроение.
 Она согласилась со мной.
Я предложил ей вместе подойти к зеркалу. Она послушалась меня. Мы  вышли в коридор и  встали перед зеркалом трюмо.    Зрелище потрясло меня: мы идеально подходили друг другу и по росту, и по внешности, и по интеллекту, светившемуся в наших глазах. 
 - Посмотри, как великолепно мы смотримся! – вырвалось  из меня восторженная реплика.
 - Да, - согласилась она.
- Мы даже внешне похожи!
- Как и все люди. У многих есть что-то общее во внешности.
- Я хорошо отношусь к Сергею, но вы не подходите друг к другу. 
- Когда как.  Иногда подходим, - возразила она.
 Ее скепсис меня огорчал. Мне хотелось бы, чтобы она разделила мой восторг.
 - Мы идеальная пара, - настаивал я. 
 Мы снова вернулись в зал. Через минуту я еще попросил ее подойти к зеркалу, чтобы полюбоваться нами.
 Она снова подчинилась.   На этот раз мы встали  друг против друга, а головы повернули к зеркалу.
- Неужели ты не замечаешь, что мы две половинки одного целого? – воскликнул я.
 Я поцеловал ее в губы, она почти рефлекторно ответила на поцелуй. У нее уже появился рефлекс жены.
   Вернулись в гостиную. О чем-то говорили. Алкоголь основательно задурманил мне мозг. Слова путались.  Одна моя фраза закончилась словами: «любовь с обоих сторон», которая дала толчок новой теме.   
  - Не с обоих, а с обеих, - поправила она с лукавой  улыбкой. 
- Конечно, с обеих. Я оговорился.
- Я люблю русский язык, - сказала она.
- Я тоже.   Но к некоторым нарушениям его норм  я снисходителен. Например, ничего страшного не вижу в запрещенной форме  «пылесошу». Другие ошибки  вызывают у меня  чувство отвращения. Например, меня коробит ударение «позвОнишь».
 Она решила, что я бросил камешек в ее огород. 
 -У меня  иногда прорывается… - призналась она.
 - Да? Я не замечал за тобой. Я не имел  в виду тебя.
 Она хотела еще поговорить о языковых нормах, но мне было жалко терять время на эту тему.  Я предпочитал говорить о людях, о чувствах. 
   
   Я предложил ей остаться на ночь, но отказалась.
- Ляжешь на мою постель.
- Об этом не может быть и речи.
- А я лягу на диван, если ты опасаешься …
- Нет, нет, об этом не может быть и речи! - повторила она тоном, не терпящим возражений.
Я не стал настаивать, догадавшись, что в ее восприятии брачное ложе  – это  символ святости брака, и покушаться на него – верх аморальности.
- Мне вызвать такси или ты меня проводишь? – спросила она.
- Конечно, провожу.
   Мы шли по ночному городу. Она держала меня под руку.  Рассказывали друг другу о себе.   Я выспрашивал  ее о родословной. Мне хотелось, чтобы она была еврейкой, так как у меня еще никогда не было еврейской женщины.  Но нет, еврейской крови в ней не оказалось.
  Я узнал, что по отцу она интеллигент во втором, а по матери  даже в  третьем поколении. Ее отец был инженером, сейчас пенсионер, мать учитель музыки,  но в свое время закончила филологический факультет. Когда Света училась в школе, бабушка, учитель математики, решала за нее задачи, а мать успешно писала сочинения. Без их помощи ей трудно было бы получить золотую медаль.
 Среди ее родственников были и знаменитые люди. Один из них - Калинин, революционер, а потом государственный деятель, другой -  актер Хмельницкий.
- Каждому из нас есть чем гордиться, - сказал я. – Тебе - своей богатой родословной, мне - тем, что я интеллигент в первом поколении. Из грязи пусть не в князи, но  в интеллигенты попал.
- Да, ты самородок, - согласилась она без всякой иронии.
Она охотно рассказывала о своей работе, связанной с бухгалтерией.
- А ты смогла  бы работать бухгалтером в фирме?
- Нет, это не моя специальность. 
     Она сообщила, что у отца завтра день рождения. Она пойдет к родителям. Над подарком она долго не ломала голову: подарит деньги.
- У нас обмен идет, - сказала она о родителях. -  Они мне, а я им. Вся разница только в сумме.
Я не стал спрашивать, в чью пользу соотношение, сходится ли дебет и кредит. 
 
   Мы подошли к ее подъезду.
- Когда встретимся? – спросил я.
- В ближайшее время у меня нет времени.    Позвони в среду.
- В среду? – ужаснулся я. – Я сойду с ума до среды.
Мои губы прикоснулись к ее теплой щеке. Она скрылась в подъезде. Я постоял возле крыльца еще несколько минут, чтобы броситься ей на помощь, если вдруг наверху кто-нибудь нападет на нее.   Но крика не было слышно, и я пошел домой.
  Я шел не спеша. Меня распирал восторг. Не хотелось спать, не хотелось идти домой. От избытка чувств хотелось помчаться  к цыганам, чтобы с ними пить вино, плясать,  петь песни   и, в конце концов ,  пустить все свои деньги на ветер.
   Но не было ни цыган, ни денег на кутеж.   Пришлось ограничиться бутылкой  пива, которую я купил  в ларьке недалеко от своего дома и выпил перед сном.