Таля

Таля

Рассказ

Разыскивая своего младшего брата Славку - страстного рыбака и такого же любителя выпить после рыбалки под уху, я объездил под Тальменкой все знакомые и известные там озера. Заехал даже на местную речку Чумыш. Славки нигде не было. А тут по возвращении еще машина сломалась. Провозившись с отысканием поломки и ремонтом, весь перепачкался в мазуте. Обливаясь потом, в изнеможении опустил руки и решил передохнуть. Вручную закатил "Жигуленка" в кусты и пошел напрямик через кустарник к видневшимся домам.
Я уже почти прошел луг и был недалеко от довольно нового здания школы, когда услышал тихий плач. У небольшого бревенчатого дома с чистенькими ставнями (наверняка, его я видел от реки), на приступках крыльца веранды, уткнувшись лицом в колени, плакала женщина. Высоко поднятые плечи оголили ее шею. Когда подняла голову, в прорези глухого ворота ситцевого платья я увидел острые, как у девочки, ключицы и коричневую ямочку, куда скатывались блестящей дорожкой слезы.
Плотно повязанный темный платок сбился на висках под сведенные сухие пальцы. Из-под платка виднелись пышные русые волосы с чуть заметной паутинкой седины. Женщина плакала так безутешно и горестно, что я не смог пройти мимо. Подойдя к ней, безмолвно остановился возле крыльца, не зная, что делать дальше. Вдруг женщина перестала плакать, вытерла лицо синим, с белым прошивом, фартуком и спросила:
- Вы ко мне?
- Нет, я просто увидел, что вы плачете. У вас что-то случилось?
Она вновь подняла на меня глаза. И я вдруг вспомнил, что когда-то видел эту женщину. Тут же решил совместить приятное с полезным: понять, почему женщина плачет и узнать, что произошло с тех пор, как последний раз ее видел. Разыскивая брата, я изрядно проголодался, потому что, выехав из Бийска, не захватил с собой продуктов.
Теперь надо будет попросить продать мне, что-нибудь поесть, посидеть, отдохнуть, а возможно, и переночевать, пока мой неуловимый братец сам отыщется, или я отремонтирую машину и разыщу его.
Прошло много лет, и женщина меня явно не узнала. А были мы с ней хоть и не очень, но все же знакомы. Тогда я работал корреспондентом районной газеты, редакция которой однажды откомандировала меня в совхоз «Тальменский», чтобы написал очерк о передовой доярке - пятитысячнице. Доярка, как мне сказали, в этот период находилась вместе с мужем на летних выпасах, в нескольких километрах от Тальменки.
Я поехал туда на своей машине. Обычно лагерь содержания скота небольшая луговина, окруженная со всех сторон смешанным лесом, за которой начинался мелкий кустарник, где в жару, прогревшись на солнце, спасалось все дойное стадо коров. В этот день все было иначе, коров угнали на дальние выпаса. День был жарким и солнечным. На луговине, за жердевой загородкой, стойло было размешано множеством коровьих копыт, обляпано коровьими лепешками, а посередине находились доильные аппараты, кормушки и перегородки. Рядом, под навесами, стояли чаны молокопровода с холодильными четановками.
Тут же, недалеко от распахнутых ворот, был бригадный вагончик, где доярки и скотники жили, переодевались и спасались от дождя и жары. Возле вагончика стояла телега со сбруей, и чуть поодаль паслась  стреноженная лошадь. Было тихо, слышно, как где-то вдалеке куковала кукушка, резвились пернатые. Остановив машину, вышел из кабины, стал спускаться к вагончику, как вдруг из одного чана под навесом появилась совершенно голая женщина. На мгновение я онемел. Во-первых, потому что женщина была голой; во-вторых, вся в молоке. Женщина, между тем, по подставленной к чану лестнице сошла на землю. Взяла полотенце, стала вытираться, надела бюстгальтер и трусики.
Я, наконец-то, вышел из-за вагончика. Увидев меня, женщина ойкнула, подхватила платье, и явно понимая, что я видел всю процедуру ее купания в молоке, кинулась бежать в лес.
- Не убегайте, я только хочу спросить, где тут у вас находится передовая доярка Сомова?
- Ну, это я, - уныло остановилась женщина, втянув в плечи голову, будто я собирался высечь ее за проступок. Ей было явно стыдно, что ее застали в таком виде, да еще при столь странном занятии. Женщина старалась не глядеть мне в глаза.
- Так, так! Мне дали задание написать о передовой доярке, а она, оказывается, вот чем занимается! Мы, горожане, покупаем ваше молоко, в котором вы моетесь, как в ванной!
- Это не молоко, а обрат для телят, - покраснев до корней волос, смущенно пробормотала доярка.
- Все равно... Как же вы смеете портить продукт? - сердито продолжал я. Женщина вдруг присела, уткнулась лицом в колени и, заплакав, призналась:
- Муж разлюбил меня, стал бегать к другим женщинам. Говорит, что у меня кожа стала грубой.
Говоря это, женщина разрыдалась еще сильнее и продолжала сквозь слезы:
- Вот я и решила иногда погружаться в обрат, чтоб тело стало помягче.
Вдруг, перестав плакать, сурово окинула глазами всю летнюю дойку и сердито закончила:
- Где уж тут будешь нежной и мягкой, когда все лето на себе мешки с комбикормом таскаешь коровам? Все лето в резиновых сапогах и халате!
Информация о доярке оказалась верной. Что она - самая молодая, надаивает от каждой коровы по пять тысяч литров. Но достаются эти тысячи ей с мужем тем, что они круглые сутки рядом с коровами и очень редко бывают дома. Записав тогда ее короткую исповедь, я вернулся в редакцию, рассказал все редактору - он посоветовал мне повременить с очерком.
А потом было еще очень много поездок. Очерк, а точнее, только записи и блокноте долго лежали нетронутыми. Когда блокнот закончился, я положил его в стол и забыл о существовании доярки Сомовой.
И вот новая встреча, через двадцать лет. Я, наконец, узнал, где она живет.
Не мудрено, за столько лет мы сильно изменились, и она совсем не узнала меня. Протерев фартуком мокрые глаза, Сомова спросила:
- Вас, наверное, Иван Иванович прислал? - и пояснила, - тут недалеко от меня знаменитые тальменские озера. Наш председатель часто бывает тут с друзьями и присылает своих знакомых. В доме у меня всегда чисто. Иногда даю ему ключи. Порой у меня в доме, как в гостинице.
- Нет, я не от Ивана Ивановича... Я Славки Рыбкина брат. Приехал, а его нигде нет. Потом машина сломалась. Поэтому хотел бы у вас переночевать. Деньги заплачу вперед, хочу, чтобы вы меня накормили. С утра из дома. Продуктов с собой не захватил и, признаюсь, очень проголодался, - смущенно закончил я свою просьбу.
- Ну что ж - милости прошу, - сказана она, встав, открыла двери веранды, провела в горницу.
- У вас так чисто! - восхитился я, сняв у порога ботинки.
В доме, действительно, было очень чисто и прохладно. На полу в комнате лежал цветной палас, на стене над тахтою ковер. Здесь же был платяной шкаф, трельяж с двумя креслами и цветной телевизор. Посреди комнаты - круглый стол. Противоположная стена вся завешана рамками фотографий и Почетных грамот под стеклом. Ее и мужа. Там, же были фотографии мужа, висели траурные ленты. Я понял, что муж у нее умер и, видимо, не так давно. Вспомнил, как она для него купалась в обрате, а может, и в молоке, так же помнил, что любила его. И, естественно, стало понятным ее горе.
- Вот нате, пока перекусите, - произнесла она, принося с кухни поднос, на котором были душистый, домашней выпечки, хлеб, творог и сметана, молоко и вареные яйца.
- Чуть позже сготовлю горячего, - пообещала она.
Уплетал за обе щеки творог и яйца, запивая молоком. Вдруг вспомнил, что ее звали Талей, меня осенило:
- Вас, наверное, потому и Талей зовут, что родились в Тальменке?
- А вы откуда знаете, что меня Талей зовут?
Я схитрил, и, не открывая полный рот, повел рукой на Почетные грамоты.
- А! - рассмеялась она, - меня, действительно, все Талей зовут, а я Наталья, видимо, Таля короче.
Она сидела и смотрела, как я ем. Но отчего-то замирала, словно к чему-то прислушивалась, и вдруг, упав на колени лицом, заплакала. Покосившись на фотографию в траурной рамке на столе, я попытался, как смог утешить ее.
- Ну что теперь сделаешь, что у вас умер муж? Это у нас, мужчин, бывает. Выходит, мы слабый пол, а вам жить надо дальше.
- Да я не из-за мужа, - поняв меня, подняла заплаканное лицо Таля. - Муж, как умер, год уже. Я из-за коров.
- Почему? Из-за каких коров? - немало удивился я.
- Совхозных, вторые сутки, как не доены. Я ног лишилась, обыскала все. Даже ночью вокруг озер ходила. Пастух у нас напился, упустил стадо, а самого ночью лошадь чуть теплого приволокла домой. Мы уже четвертую дойку ходим и ищем.
- Коровы скоро на дойку сами явятся. Их заставит сделать это полное вымя молока, - высказал предположение я.
- Я тоже так думала, а их все нет и нет, - всхлипнула вновь Таля и встала, - вы уж отдыхайте тут один. Побегу я, нет мне покоя.
- Я с вами, Таля, - привстал я.
- Да, нет, одна быстрее. Тут одно место не успела посмотреть.
Она уже подалась к дверям, но тотчас замерла, приложила руку к сердцу, чуть откинув настороженно голову. Вдруг охнула:
- Пришли! Пришли, родимые! Слышите, плачут?
Она так и сказала: "Плачут". Где-то рядом тягуче замычали коровы. Слушая их, я вдруг вспомнил нашу послевоенную Зорьку, на которой мы пахали огород, возили дрова, сено и солому, так как лошадей в селе почти не было: одних забрали на фронт, а тех что отстреливали энкавэдэшники - будто бы они заражены были какой-то болезнью.
В совхозе все делали на быках и коровах. И хоть наш отец был директором совхоза, мог бы для себя выделить лошадь, но он намеренно не делал этого, чтобы мы ничем не отличались от других. И мы, как все совхозники, тоже все возили на своей Зорьке. Она очень уставала, и вечером можно было видеть, когда ее, еле стоящую на ногах, доила мать. Из глаз текли крупные коровьи слезы. С тех пор с особой нежностью я отношусь к коровам. К единственным кормильцам в войну и после войны.
Таля убежала. И через пять минут до меня донеслось совсем иное мычание. В нем звучала надежда и, честное слово, радость! Я сидел,
Развалившись, на диване и с удовольствием теперь смотрел на Почетные грамоты и другие награды. Их было ровно двадцать. Ровно столько, сколько Сомова работает дояркой.
- Значит, ей теперь сорок лет, - сообразил я, так как в первую встречу со мной ей, вспомнил, было всего двадцать, а она уже стала лучшей.
И только нелепый случай с купанием не позволил мне тогда написать о ней. А теперь убедился - она того стоила. И вот, наконец, я выполнил свое редакционное задание, только теперь не журналистом, а пенсионером.
К тому же, в тот вечер, увидев в кустах моего "Жигуленка", меня сам отыскал Славка. Я. заплатив доброй хозяйке за продукты и временный приют, ушел, так и не сказав, что давно знаком с ней. Счел неудобным напоминать ей о муже, которого она, видимо, очень любила. Тем более и мужа уже не было в живых. Славка сказал, что он погиб при тушении пожара на ферме.