Прерванный полёт Пауэрса 1-го мая 1960 года

  Прерванный полёт Пауэрса 1-го мая 1960 года

1 мая 1960 года  нас всех (764 ИАП) подняли  спозаранку, почти ночью 1-го мая по боевой тревоге, и наши встречи с Валей прервались ещё на целую неделю, почти до самого её отъезда. Наши южные границы опять пересёк американский самолёт–разведчик У–2 и двинулся вглубь нашей территории, приближаясь к Уралу. В воздух подняли дежурную пару, ведущим был Борис Айвазян, ведомым–Сергей Сафронов(на фото в начале статьи). Как и при перехвате 9-го апреля, пару посадили для дозаправки в Кольцово и тут же снова подняли на перехват нарушителя  границы, который уже был в пределах досягаемости нашими истребителями. Трудность перехвата заключалась в том, что потолок  наших самолётов Миг–19с был 19-20 километров, У-2 мог “забраться” на 22 километра и, поскольку вооружение у тех наших самолётов Миг–19с было только пушечное, надо было при подлёте к цели “задирать” нос самолёта, чтобы захватить врага в прицел. Но на такой предельной высоте для этого надо было выйти на закритические углы кабрирования, когда самолёт плохо слушается рулей и в любой момент может  сорваться в штопор. Несколько раз их с земли удавалось вывести на позицию возможного открытия огня, но поймать в прицел вражеский самолёт не удавалось. Пытался перехватить нарушителя и более современный самолёт Су–9, имеющий больший потолок высоты, но его перегонял пилот в Севастлейку из Новосибирского завода после проведения доработок, и потому на нём не было никакого вооружения и даже радиолокационного прицела, так что рассчитывать он мог только на таран, разрешение на который он запросил и получил. Но для этого надо было видеть издали цель, а на такой высоте небо чёрное, и благодаря пористой чёрной поверхности У–2 она была невидима для нашего пилота самолёта Су–9. Один раз он пронёсся мимо, видя самолёт уже на пролёте, развернулся и зашёл для атаки снова, но безрезультатно,так как  горючего после включения форсажа оставалось только до аэродрома промежуточной посадки,и ему дали приказ прекратить попытки тарана и идти на посадку. Но постоянное преследование нарушителя и нашими перехватчиками, и самолётом Су–9 вывели чужака из равновесия, он стал менять курс, петлять, пытаясь уйти от погони, и вошёл в зону поражения одного нашего зенитно–ракетного комплекса С–75, где и был сбит на самой границе зоны поражения при выходе из неё. По этой причине командир комплекса не был уверен в поражении вражеской цели, приняв расходящиеся отметки от цели не за её обломки, а за выпущенные ею при выходе из зоны поражения помехи. Поэтому отбой боевой тревоге не был дан своевременно. А тут спустя некоторое время в зону поражения другого комплекса вошли наши Миг–19, и поскольку их подняли до смены пароля аппаратуры опознавания “свой–чужой”, производимой каждые сутки утром и на перехватчиках, и на зенитно–ракетных комплексах, их приняли за вражескую цель и выпустили по ним ракету. Борис Айвазян проходил специальную подготовку, тренируясь уходить от учебных ракет на полигоне во Владимровке, потому, увидев приближающуюся ракету, он включил форсажный режим, вошёл в пикирование и успел прижаться к земле и уйти от ракеты. А ведомый Сергей Сафронов начал этот манёвр на секунды или даже доли секунды позже, к тому же, будучи ведомым, он был ближе к ракете, так как стрельба велась вдогон, а потому не успел уйти от ракеты. После поражения самолёта ею, он, уже смертельно раненый осколком ракеты, смог катапультироваться и приземлиться, но был уже без признаков жизни, когда к нему подоспела помощь.
Об этой истории из жизни и службы двух друзей, пилотов нашего полка был в прошлом году сделан фильм “Прерванный полёт”, показанный по телевизору. Фильм достаточно правдивый, с небольшими лишь отклонениями от того, что было на самом деле, вполне допустимыми в рамках документально–художественного фильма, поставленного по реальным событиям. Так, перехват в фильме осуществляет пара лётчиков из Севастлейки, а не из Пермского Б. Савино. Играет роль Айвазяна более известный и востребованный в последнее время актёр Плетнёв, тогда как на эту роль по внешним данным и даже импульсивному кавказскому характеру Бориса больше подходил другой актёр, хотя бы даже и тот, кто играет роль Сафронова, и наоборот по внешним данным на роль Сергея больше подходил Плетнёв. Ну, у режиссёра на этот счёт были свои соображения, наверно, более веские, чем мои личностные впечатления человека, знавшего  и помнящего до сих пор и Бориса, и Сергея, тем более, что таких людей и тогда было не много, а сейчас осталось и того меньше–не подстраиватья же  под нас. Зато командир полка Бакатанов в фильме очень похож и внешне и манерами на того настоящего командира полка, который очень хорошо запомнился мне. Правдиво показана и нервозность, царившая в высшем военном руководстве при организации перехвата нарушителя границы, если даже в разосланном вскорости в полки секретном документе, содержащем анализ хода всей операции по уничтожению нарушителя границы, отмечалась плохая организация взаимодействия между авиацией и ЗРВ, желание некоторых больших и поменьше начальников добиться успеха в выполнении боевой задачи исключительно своими силами без учёта общей обстановки и возможностей другого рода войск. Это равносильно тому, что в футбольном матче каждый игрок во что бы то ни стало пытался бы сам, непременно лично забить гол…хотя бы и в собственные ворота. Что можно ожидать от такой игры? В лучшем случае ничьей.
 Вот и у нас получилась ничья: 1:1, только Сафронов(на фото в начале статьи) погиб, а Пауэрс не стал катапультироваться, когда его самолёт стал разваливаться от попадания в него нашей ракеты, так как догадывался о подготовленном для него его начальниками сюрпризе–взрывном устройстве, срабатывающем при катапультировании, и предпочёл сдаться в плен, выпрыгнув с парашютом без катапульты, что оказалось возможно благодаря малой скорости У–2.
В фильме это не показано. Естественно, что опущены и не показаны некоторые моменты, не выгодные для освещения частных обстоятельств в общем-то выполненной боевой задачи.
 Так, после приземления Борис Айвазян, возмущённый тем, что свои же сбили его друга, вошёл в кабинет командующего истребительной авиацией 20-го корпуса ПВО, снял лётный шлем, шлёпнул им по столу командующего перед его носом и с нелестными в его адрес словами вышел, хлопнув дверью. Начальство решило шум не поднимать, не выносить сор из избы, спустили всё на тормозах, объяснив случившееся стрессовым состоянием лётчика. В полк его не отпустили, чтобы не деморализовать личный состав, а прямо из Кольцово  транспортным самолётом отправили в Москву, в госпиталь для восстановления здоровья. Там его и списали с лётной работы, а заодно и вообще с военной службы, отправив в запас. Поскольку он был москвич, а главное, очень способный, разносторонне развитый парень, это, по-моему, его не очень огорчило.
 Как стало мне потом известно, он в тот же год поступил в Лесотехническую академию на закрытый факультет, готовивший специалистов по радиоэлектронике для военно–промышленного комплекса, и успешно закончил его. Не знаю, можно ли его назвать талантливым, но изречение, что талантливый человек талантлив во всём, к нему подходит. Лётчик он был классный и в то же время везучий. Не вспомню уже точно, в каких передрягах он побывал во время выполнения плановых заданий в воздухе: и двигатель у него не сбавлял обороты при посадке, и одна нога шасси не убиралась, а другая–не выпускалась, помню только, как о нём отзывался заместитель командира полка подполковник Шкаранда: “Айвазян чувствует самолёт жопой и потому справляется с любым отказом в воздухе”. Но дело ещё и в том, что это чувство самолёта одним мягким местом Айвазяна опиралось на хорошие знания принципов работы всех приборов и агрегатов на уровне знаний инженера, что помогало принимать верные решения при отказах техники. Так же успешно справился он и с навалившимися на него опасностями и трудностями 1-го мая и в последующие дни, месяцы и годы. Рассчитавшись с армией, он приезжал к нам в Б. Савино, встретился с вдовой своего погибшего друга, вскорости женился на ней, удочерил её девочку и увёз обеих с собою в Москву.  После этого несколько лет я о нём ничего не слышал и не знал, что с ним, как сложилась его судьба в дальнейшем. И вдруг, когда я уже перевёлся в Тверь, – неожиданная встреча! И где? У нас в институте, в НИИ–2МО. Всё такой же, с немного застенчивой, располагающей к себе улыбкой, в форме капитана. Оказывается, он после окончания закрытого факультета восстановился в кадрах армии и получил назначение к нам на должность научного сотрудника, и почти сразу ему присвоили звание майора. Через 3 или 4 года он закончил адъюнктуру, защитил кандидатскую диссертацию и вскорости перевёлся в Москву.  Вот такая у нас получилась неожиданная встреча.