Лучшая подруга моей жены. Глава 8

                8

   
   Приготовив еду, мы перенесли ее в зал, где уже мною заранее был поставлен столик.
     В прошлый раз стол, плотно придвинутый к дивану, лишил меня маневра. На этот раз,  рассчитывая раздеть ее (хотя бы по пояс) и уложить  на диван,  я поставил стол подальше от дивана. 
    Я предложил сфотографировать ее. Я думал, что она откажется: ведь фотографии могут стать уликой и, если они попадутся на глаза Оксане, она сразу обо всем догадается. К моему удивлению, она недолго упорствовала. Ее больше волновало не разоблачение, а то, что она выглядит обыденно.
   Сначала я сфотографировал ее за столом, а потом попросил сесть на диван. В полумраке я плохо видел детали ее лица, я боялся, что получатся плохие фото, так как у меня получаются неплохие фото только в том случае, если модель (женщина) мне нравится.
 Она села на диван, я сделал несколько снимков.
- Ты слишком близко снимаешь, - говорила она.
- Тебе же понравились прошлые снимки.
- Да, но в прошлый раз ты находился подальше и  фотографировал в профиль.
 Она опасалась, что будет выглядеть полноватой. На мой взгляд,  она была в хорошей форме. У нее была  склонность к полноте, но она еще не вышла за те рамки, когда женщина перестает мне нравиться.
  Она позировала с удовольствием. Пождала ноги под себя. Вспышка.
- Смотри в объектив, - попросил я.
- В темноте глаза получатся красные.
- Ничего… не страшно…
- Тебе нравятся красные глаза?
- Да нет, просто мне хочется запечатлеть твой взгляд.
 Она хотела поправить кофту, потянула ее вверх, и передо мной предстал очень сексапильный, эротичный образ.
- Еще раз так сделай! – воскликнул я.
 Она повторила. Слишком широкий жест, слишком далеко отвела руку.
- Немного назад… Нет, это слишком… - говорил я как профессиональный фотограф.
- В первый раз получилось естественно…  Специально так не сделаешь.
- Вот так. Отлично!
 Снова щелкнул фотоаппарат. Всего я сделал четыре кадра, и мы сели за стол.
- А где ты будешь хранить фотографии?  - спросила она.
  Ее обеспокоенность меня не удивила: если фотографии попадутся на глаза Оксане, она  догадается о нашем романе.
  - Я отдам их тебе на хранение, - сказал я. – Но это моя собственность. По первому моему требованию ты отдашь их мне.
  Она обещала.

     Мы выпили за встречу, и она, настоящий театрал,  стала рассказывать о походе в театр, где она была накануне с какой-то подругой.
   Приезжал московский театр  - театр имени Ермоловой.
  - Этот театр в Москве не особенно котируется, - сказал я с ученым видом знатока. –   Тебе понравился спектакль?
 - У меня основной показатель ноги. Если их начинает крутить, значит, спектакль плохой. Обычно они у меня не болят, их крутит только от скуки.
- Вчера крутило?
- Да. Умом понимаю, что спектакль хороший, но ноги крутит. Мне больше нравится наш театр.
- Ноги – более надежный показатель. Мы с Пашей Травкиным  часто спорим о критериях шедевра. Я считаю, основной критерий – интересно читать или смотреть или нет. Если интересно, значит, шедевр. Он возражает: домохозяйкам интересны мелодрамы. На это я ему говорю: значит, мелодрама и является с ее точки зрения гениальным произведением. Совсем другие пристрастия у людей с тонким вкусом, с развитым интеллектом.  Гениальное произведение – это то, которое нравится человеку с тонким вкусом, с развитым интеллектом. 
Она сказала, что ей нравится наш Везельский театр, она посмотрела много спектаклей.
- Дело не в моем патриотизме. Мне есть с чем сравнивать. Я побывала почти во всех московских театрах, - говорила она. 
- Я не разделяю твоей высокой оценки. Я давно не хожу в наш театр, но когда ходил, у меня обычно не ноги крутило, а душу. Донимала скука. Меня спасал алкоголь. Стоило выпить рюмку-две вина, и спектакль преображался.
Она с восторгом рассказала, как они с Оксаной  ходили на какой-то спектакль, задержались во время антракта в буфете, выпили вина, чувствовали себя во время второго действия превосходно.
  Разговор перешел на наших  детей.   
- Тебе не больно? – спросил я, когда мы заговорили о Насте, ее  умершей дочери.
- Нет. Я спокойно говорю на эту тему.
- Я понимаю. А то, помню, в детстве, когда речь заходила об отце, и я говорил, что он погиб, люди подчеркнуто виновато прерывали разговор, извинялись: «Извини, я не знал». А я мог свободно обсуждать эти темы. Через  год-два после гибели отца эта тема уже не причиняла мне боли. Ты не знаешь, почему она такой стала? 
- Не знаю. Это осталось загадкой. Возможно, сказались трудности при родах. Роды были трудные. Это, видимо, у меня наследственное. Бабушка маму рожала тяжело. Настя родилась неживая. Она не дышала. Она не кричала. Ее сразу отправили в реанимацию. Оживили. Мозг, видимо, уже погиб.
- А ведь если бы сделали кесарево сечение, то она была бы нормальной.
- Но ведь беременность была прекрасной. Никаких проблем не было! Они начались только при родах.  Когда я ждала  Виталика,  все было по-другому.
 Но она переключилась на рассказ о родах Виталика. Она рассказывала с увлечением, вдохновенно.
    Он долго лежал неправильно,  и ее готовили к кесареву сечению: ее врачи, а она – мать. Но незадолго перед родами он неожиданно перевернулся и занял правильное положение. Но она долго не могла начать рожать. Время шло, а он не шел. Ей помогла врач, которая ни на минуту  не отходила от нее.
- Ты отблагодарила ее?
- Да. Но вот скоро Виталику исполнится десять лет, я обязательно  сделаю ей подарок.
- Мне  тоже кого-нибудь хочется отблагодарить. Только я не знаю,  кого и за что, - пошутил я.
  Когда она закончила рассказ о родах Виталика, она вернулась к теме Насти.
    Вначале, до трех-четырех месяцев,  она мало отличалась от других детей. Потом стало заметно отставание. Света начала бегать по врачам, по клиникам.  Сначала обещали поднять ее на ноги.
- Начнет ходить лет в пять, - говорили специалисты.
 Но чем ни дальше, тем больше таяли надежды.
 Она с возмущением, с гневом  вспоминала об одной профессорше, которая в грубой форме сказала ей в лицо: «Чем ни раньше  ты избавишься от нее, тем лучше. Сдавай. Хоть в форточку выкинь!»
   - Да, она была груба. Но ведь она оказалась права. Ведь так и не удалось восстановить вылечить Настю.
 Но мой довод не убедил ее.
   Я не помнил, в каком году умерла Настя, но когда я узнал, что Света впервые влюбилась в 98-м  году,  подумал, что она  умерла в том же году, но раньше. Когда была жива Настя, Свете было не до любви. У нее не могло быть предрасположенности к любви.
- Когда умерла Настя?
- В апреле 98 года. Она чуть-чуть не дожила до девяти лет.
- А в каком месяце влюбилась.
- Зимой, - улыбнулась она.
- Это был не январь и не февраль, - сказал я.
- Да, это был декабрь, -  на лице ее снова мелькнула улыбка.
 Моя гипотеза подтвердилась.
  -  Не обижайся. Но ее жутко было видеть ее. Она ведь оставалась младенцем.    
 Она не согласилась:
  - Нет. Она  росла, у нее только от неподвижности мышцы  были атрофированы.
 Она сообщила интересный факт. Мать Светы очень сострадала ей, помогала ей. Она кормила Настю, сидела с нею. Она говорила Свете, что не бросит ее, и что  если понадобится, то уйдет из жизни вместе с внучкой. Я не до конца понял, что имела в виду мать: убьет внучку, а затем себя. 
 Когда Настя умерла, мать Светы  сказала, что ей не хватает чего-то – ведь она привыкла нести крест.
   - Человек привыкает нести свой крест, и когда  от него избавляется, наступает пустота, - подытожила моя собеседница.   
 Затем она заговорила о встрече одноклассников, которую она сама организовала. При встречах многие изъявляли желание встретиться, но дальше прожектов никто нет шел. Пришлось ей самой взяться за организацию встречи.
  - Ты же настоящий организатор, - сказал я. -Сколько же собралось?
- Пятнадцать человек. Из тридцати.
- Неплохо. Через 20 лет после школы.
 Она передала мнение одного одноклассника о другом бывшем однокласснике, которого на встрече не было:
- «Он же сектант. К Колотушкиной ходит».  А я ж тоже к ней хожу. Какая ж это секта?
- Я не только христианка, но и буддистка. Мы верим в переселение душ. Когда я услышала мысли, я сразу их приняла. Мне и самой приходило в голову такое.
 Когда она рассказывала о вере, она употребляла слова «карма».
 Я не мог сдержать скептической улыбки.
 - Извини, но  я не могу серьезно относиться к любой форме религии. Ты же знаешь, что я материалист и светский гуманист.  Недавно я прочитал, что Бунин считал всех людей, не верующих в бога, сумасшедшими, и рассмеялся.  Как ты думаешь, почему я рассмеялся?
 Она подумала несколько мину и дала правильный ответ:
- Ты думал о том же, но у тебя на этот счет диаметрально противоположное мнение. Ты считаешь верующих людей сумасшедшими.
- Умница, гений! - восторженно воскликнул я. Я встал и поцеловал ее в губы.
 Ей была приятна моя похвала.
  Не в первый раз она   доказывала, что вполне заслуженно получила золотую медаль в школе, а потом и красный диплом в вузе. Ее сообразительность, смекалка,  сметливость не вызывают сомнения. Но ее приверженность к мистике меня удручала.
 Меня всегда поражало в людях противоречие. С одной стороны, многие  могут мыслить рационально, трезво, если речь идет о  быте, о науке, но, с другой стороны,  сбиваются на фантазии, когда речь заходит об их верованиях (причем они у всех разные).
  «Может, вера – это скорее игра, - подумал я. – А  на самом деле Света не считает, что возможно какое-то переселение  душ».
  - Я убежденный материалист, я считаю, на любой  факт можно  рационально объяснить, - сказал я твердо.  -  Лишь одну загадку я не могу объяснить. Это загадка собственного «Я».  Меня не было вечность, пройдет еще какое-то время, и я снова уйду в небытие.
   Она сказала, что у них эти вопросы решаются.
  По моим отрывочным сведениям я составил представление о  мировоззрении самой Колотушкиной: оно  в высшей степени эклектично. Но она нашла последователей, учеников. Она стала своего рода гуру, учителем, пророком. Даже Света, умница, отличница, поверила в ее учение. Материальной выгоды от своей деятельности Колотушкина вроде бы не получала. Ее вполне устраивало моральное вознаграждение, власть над душами.

      Время шло   быстро, незаметно.   Часы уже показывали двенадцатый час, а  я еще не смотрел ее детские фото.
  Мы сели, наконец, на диван. Она вытащила из сумочки кипу черно-белых фотографий.
 Почти  на всех фото   она была ростом ниже всех своих соседей,   довольно  полноватая,  широкая.  Когда десять лет назад  я увидел ее в первый раз, она была уже похудевшей.
  На одной из свадебных фотографий она стояла рядом с невестой, а Сергей - рядом с женихом.
- Это свадьба моей однокурсницы. Здесь мы познакомились с Сергеем, - объяснила она. 
 И на этой фотографии Света не произвела на меня впечатления – маленькая, полненькая.
-   У меня сложилось впечатление, что с годами  ты  похорошела. Есть люди, которые с годами становятся привлекательней. Таким был, по мнению биографов, поэт Тютчев.
    Она показала фото своих подружек. 
- Они тоже похорошели, - констатировал я. 
 - Да, просто у нас на лице интеллект появился.
-  Я думаю, дело не только в интеллекте. Главное – опыт страдания. Страдания прибавляют человеку не столько интеллекта, сколько духовности. А духовность преображает внешность, накладывает отпечаток… 

 Включив свет в коридоре, выключив люстру и даже телевизор, я стал снимать с нее желтую кофточку.
- Чтоб не помять, - объяснил я свои действия. 
- Нет! – засмеялась она. – Она хорошо гладится.
 На этот раз я сразу поднял лифчик, как и в прошлый раз, но добавил один нюанс, я расстегнул его. После этого действия не было смысла оставлять и кофточку и лифчик. Она осталась раздетой по пояс. Грудь очень была очень красивая, упругая, в меру большая, но плечи, по-моему, немного широковаты.
 Я целовал ее соски, лицо, губы. Глаза у нее были прикрыты. Ей  нравилось, когда целовал ей лоб.
 Когда я пытался проникнуть под трусики, она бурно протестовала:
- Нет!
 Рядом со мной была полуобнаженная любимая женщина,   но я не мог соединиться с нею.  Я испытывал танталовы муки.  У меня возникло чувство, которое испытывает ребенок, когда его дразнят. Протянут игрушку, а когда он захочет ее взять, руку с нею отдернут назад.  Меня охватило отчаяние. Мое тело стало сотрясаться - одновременно и от слез, и смеха.
- Что с тобой? – спросила она.
- Нет, нет, я не плачу.  Это какая-то нервная реакция… Мне хочется погладить твой живот. Ведь в нем ты вынашиваешь детей. Это знак материнства. А я в женщине ценю, прежде всего, мать.
- Грудь – вот настоящий символ материнства, - возразила она.
- Твою грудь я тоже очень люблю.
 Я поцеловал  ее сосок правой груди, а на другую грудь положил руку и погладил ее, нежно помял.
- А ты знаешь, что в моем воображении, в виртуальном мире ты давно уже моя жена, и у нас двое общих детей.
 Я заметил, что на лице ее выразилось удивление и радость.
 - Ты не сразу согласилась иметь детей. Ты говорила, что уже поздно, возраст не тот. Знаешь, как я тебя убедил? Я сказал: «У меня есть дети от нелюбимых женщин. Неужели у меня не будет ни одного ребенка от любимой?» И ты согласилась. Сначала одного, а потом мы вошли во вкус, и появился другой.
 Из нее вырвался смех:
- Так у тебя дети от нелюбимых женщин?
- Да, - соврал я (все-таки Тоню в конце наших отношений, и Оксану вначале  я любил). 
- В твоем мире я прямо-таки мать-героиня.
- Да.
- Но это возможно только в виртуальном мире.
 Она пыталась меня утешить:
- Ничего, в другом мире мы будем вместе.
Из меня вырвался горький смех:
- Ты же знаешь,  что я не верю ни в какие миры, кроме нашего. Для меня нет ни рая, ни ада, ни переселения душ. Есть только наш мир. Скажи, ну кому будет плохо, если мы с тобой сейчас сблизимся?
- Я уже говорила!
- Ну,  повтори, я забыл твои аргументы.
- Прежде всего, мне!
- Почему?
 Она не ответила на этот вопрос, и я  не смог вступить с нею в спор, не смог высказать свои контраргументы.
   Ей стыдно перед Леной? «Но ведь я предоставил ей свободу, я отпустил ее в санаторий.   Я же отдаю себе отчет в том, что если ей представится случай, она вступит в связь, и я не возражаю. Лишь бы мужчина был приличный, порядочный.  Жизнь есть жизнь. Нельзя игнорировать природу».
 Но она ничего не сказала, ничего не противопоставила мне, и мои аргументы не были реализованы.
- Оля – наша крестница. Я хочу  до восемнадцати лет   опекать ее, - сказала она.
- Оля крестница Сергея, - напомнил я.
- В любом случае я несу за нее ответственность. 
- В любом случае ты можешь ее  опекать.
 Она снова ничего не сказала.
 - Я думаю, карма нам не помеха, - пошутил я.
  Она немного обиделась:
- Причем здесь карма...
 Меня порадовало, когда я узнал, что их учение не имеет категории греха. Можно вести себя как хочешь. Такое поведение  объясняется либо предшествующими воплощениями, либо нужно для будущих воплощений.
 Я стал расспрашивать ее о романе.
- Кто он?
- Был женат. Теперь разведен.
- У вас есть сейчас  близость?
- Сейчас нет.
- Почему же он не женился на тебе?
  Она говорила что-то неразборчивое, сбивчивое, непонятное:
 - Он хотел, чтобы я сама… Я  не хотела…   
   Впрочем, вопрос некорректный. Ведь она не скрывала, что любовь ее безответная. Значит, он не сделал ей предложение потому, что не любит ее.
     В разговоре я сказал о ее любви как факте   прошлого, но она честно сказала:
 - Я его и сейчас люблю.
 Я продолжал настойчиво задавать ей вопросы о  частной жизни. Проникнуть в ее интимную сферу меня побуждало не простое любопытство, а стремление перепрограммировать,  перекодировать ее чувства.     У любви  есть возбудитель – образ человека, внедренный в сознание.   У  нее в мозгу крепко засел образ неизвестного мне мужчины - с ним были связаны страдания, вызванные неразделенной любовью.   Я поставил перед собой цель -  добиться, чтобы мой образ вытеснил его образ. Для этого надо было проникнуть в ее душу,  выведать все ее тайны, стал ее духовником, психотерапевтом, для этого надо открыть свою душу, открыть ей свои тайны. 
   Я планировал провести эксперимент, который бы завершался таким диалогом. «Я люблю тебя», - говорит она.   «А как же Икс?» «Он уже в прошлом».
    Она лежала на спине, а я гладил ее.
- Мне так жаль тебя. Ты столько пережила.
- Жалей, жалей меня. Мне так приятно.
- Сначала Настя, потом несчастная   любовь. Теперь отношения с Сергеем…
   Упоминание о Сергее зазвучало фальшивой нотой. Ее  посуровело, окаменело. Она буркнула что-то сердитое.
  Я спросил, повлиял ли ее роман на отношения с Сергеем.
- Никак не повлиял. Роман сам по себе, а отношения сами по себе.
- Он ничего не знал.
- Нет.
Я продолжал ласкать ее, не оставляя попыток проникнуть в запретную зону. Но она отталкивала мою голову, мою руку.
 Меня томило сильное желание.  Я хотел повторить то, что делал в прошлый раз,   и она не возражала, как понял это по взгляду, но, к своему удивлению, я  обнаружил, что не готов к активным  действиям.  Я догадался, в чем дело: я выпил слишком много пива. Сомнений не оставалось: пиво понижает потенцию.  В эти минуты мои алкогольные приоритеты радикально изменились. Я  пришел к убеждению, что, если ты встретился с женщиной, никогда не накачивайся пивом, лучше выпей немного винца или водки, иначе можно оказаться в неприятной ситуации.
  Она вскочила с дивана. 
 - Хватит, больше не могу, - сказала она беззлобно.
 «Значит, у нее появилось  сильное желание, и ей трудно с ним бороться», - мелькнуло у меня в голове.   
 Я подумал, что если мы будем и впредь  вот так вести себя, то рано или поздно она сдастся. Правда, я понимал, что в  любое время она может  сказать: «Все, хватит! Больше не будем встречаться!»
  Мы встали, оделись. Пиво у меня кончилось, зато вина было еще полбутылки. Я налил рюмки. Выпили. Налил еще. Она отказалась пить. Пил один я. Когда осталось выпить по последней рюмки, я шутя  предложил выпить на брудершафт. Она отказалась. Я настаивал.
- Не хочу! Не буду! – резко, твердо ответила она, и я понял, что характер у нее не мед. Вся в отца-зануду пошла.
- Ну не надо. Я проводил эксперимент.
 Я выпил свою рюмку, а затем стал по половине отливать из ее рюмки. Перелью, а потом стукну свою рюмку о ее и произношу какой-нибудь тост. Так я повторял раза три.
 Когда в рюмке осталось совсем немного, несколько капель  на донышке, она взяла рюмку и выпила.
 - Вот только теперь эксперимент закончен, - сказал я. – Я загадал: если ты выпьешь хоть каплю, значит, ты будешь моею.
 Она ничего не сказала.
 В два часа ночи ей по мобильнику позвонили ее родители.
- Еще не дома. Но сейчас иду, - проговорила она довольно резко, холодно.
- Что они сказали?
- Положили  трубку.
 Когда мы были недалеко от ее дома, я поцеловал ее в губы и спросил:
- Когда встретимся?
- Не знаю. У меня запланировано столько встреч.
 Ее фраза меня почему-то не задела: видимо, алкоголь притупил  самолюбие.
 Я  был готов к разрыву, но  когда мы дошли уже до ступенек ее подъезда, она вдруг  сказала:
 -  Не знаю когда: в субботу или в воскресенье. Звони.
 Домой я вернулся в три часа ночи.
 Мне было интересно с нею общаться. Время пролетело незаметно.
 
   В голову мне пришла мысль сказать ей при следующей встрече: «А ты знаешь, что воздержание вредно не только мужчинам, но и женщинам. У них от этого  разные болезни появляются, например рак груди, рак матки».
 А для вящей убедительности добавить: «И психические расстройства, невроз например.
 Интересно, как она прореагирует. А вдруг скажет: «У меня половая нормальная жизнь».
  Меня обожгла ревность.
 «Возможно,  у нее есть  любовник.  Не случайно, со мной она встречается редко, - думал я. -  Надо приучить себя к мысли, что ты не один у женщины. Терпимость – вот качество, которое нужно в себе воспитывать».