Путь домой ведет через болото в 3-х частях

Янкин Алексей Евгеньевич

ПУТЬ ДОМОЙ ИДЁТ ЧЕРЕЗ БОЛОТО
(обновленная редакция с некоторыми авторскими правками)


ЧАСТЬ 1

ОСТРОВ
(как я провёл зиму)

Жить в обществе и быть
свободным от общества нельзя.
                В.И.Ленин               

В каждом коллективе дисциплина
должна быть поставлена выше               
интересов отдельных членов коллектива.               
                А.С.Макаренко          

ГЛАВА 1 
001
     Крошечный двухмоторный Ан-14 взревел и стал проваливаться. Дыхание перехватило. Ткнувшись лбом в иллюминатор я смотрел вниз. Растекавшаяся ни один час под днищем самолета от горизонта до горизонта зеленая масса с мерцающими там и сям зеркальцами озер распалась вдруг на отдельные клочки. Мохнатые верхушки сосен неудержимо неслись навстречу, казалось еще мгновение и мы нырнем в самую их гущу. Но вот, словно из ниоткуда, в пушистом лесном ковре появилась проплешина. Она стремительно росла, превращаясь на глазах в огромную продолговатую поляну. Промелькнуло несколько плоских крыш с белыми жирными цифрами на них, мачта с раздутым ветром длинным сачком на верхушке. Колеса зашуршали по грунтовой полосе. Наш агрегат запрыгал и затрясся всеми своими болтами и кожухами, пару раз энергично подскочил и замер. Двигатели, раз-другой хрюкнув, один за другим смолкли. В уши влилась тишина.
     После столь стремительной посадки меня мутило. Не дожидаясь приглашения, я торопливо вышел, скорее вывалился, из распахнутой пилотом двери.  Следом, с бледными как у зомби лицами полезли мои попутчики: пожилой мужичок, явно представитель сельской интеллигенции, в мятом костюме-двойке и начищенных до блеска яловых сапогах, девушка–переросток лет тридцати в джинсах в обтяжку, в светло коричневом, крупной вязки свитере и в вызывающе торчащих в стороны тугих рыжих косичках. Последними - двое молодцев лесорубов с обветренными лицами, сизыми носами и граблеобразными тяжелыми заскорузлыми руками. Пассажиры выглядели ошалело, в отличии от пилота, который беззаботно потянувшись,  жизнерадостно хрустнув суставами, и, засвистев ведомый ему одному мотивчик, направился в сторону находившихся у опушки одноэтажных домиков. Наша дальнейшая судьба, похоже, его интересовала меньше всего.
      Поляна оказалась довольно приличных размеров. Метрах в трехстах со стороны солнца, у самой кромки леса, виднелись три-четыре рябых приземистых строеньица, напоминавших собой нечто среднее между большими дощатыми ящиками из под фруктов и раздавшимися вширь вагончиками-бытовками. Нестройной гурьбой пассажиры потянулись за пилотом. На полпути навстречу нам попались два небритых взлохмаченных субъекта в линяло-синих полукомбинезонах, надетых, судя по всему, на голое тело. Субъекты хмуро тащили на скрипучей тележке к самолету бочку с топливом, лениво при этом переговариваясь вполголоса матом. 
     С более близкого расстояния выяснилось, что ящики у опушки есть ничто иное как комплекс зданий аэровокзала, о чем нас и не преминул не без гордости заверить водила нашего аэрбаса, дожидавшийся у ближайшего из них, после чего скрылся за дверью, махнув напоследок рукой в сторону соседнего ящика. Так как на двери, захлопнувшейся за пилотом, безапелляционно написано (я бы сказал, намалевано) белой краской «посторонним вход строго воспрещен!» мы послушно двинулись к следующему «объекту». На его двери не было никаких надписей – ни разрешающих, ни запрещающих, ни сообщающих каких либо иных полезных сведений. Мы вошли.
     Судя по длинным широким скамьям, тянувшимся  вдоль стен единственной комнаты, пошарпаному шаткому письменному столу у окна с разбросанными на нем наполовину заполненными бланками билетов и двум ветхим венским стульям, это одновременно и авиакасса, и зал ожидания. Да вернее всего что и гостиница. Ни одной живой души кроме носившейся с жужжанием под низким серым потолком рассерженной жирной сине-зеленой мухи здесь не наблюдалось. Оставив своих спутников обустраиваться, так как им, после дозаправки воздушного судна,  предстоял дальнейший путь, я вновь вышел на улицу. Вообще-то меня должны встречать и отсутствие малейших признаков интереса к моей персоне со стороны автохтонного населения несколько обескуражило. 
     Немного далее и левее, в тени одиноко растущей раскидистой сосны заметил еще одно строенье, на сей раз даже походившее на настоящий дом. Его венчает не плоская, крашенная коричневой краской с огромной белой цифрой крыша, а высокая двухскатная, крытая шифером кровля с торчащей из неё ржавой металлической дымовой трубой. По некоторым признакам эпизодического ухода за внешним видом прилегающей местности можно предположить, что это резиденция местной администрации.      
     Метрах в семи от домика, прямо из земли тянется в небо металлическая антенна, возвышающаяся своей макушкой-метелкой над окружающими деревьями и распростершая широко в стороны тонкие ноги-оттяжки. Перед входом в домик, в тени, во вполне приличном плетеном кресле-качалке сидит Должностное Лицо. Лицу хорошо за пятьдесят. Одето оно в потрепанные зеленые геологические штаны, выцветшую майку неопределенного цвета и босоножки, надетые, как и полагается по этикету, на босу ногу. То, что лицо это именно должностное, а не просто забредший сюда пассажир или другая мелочь, сразу видно по красовавшейся на его голове синей фуражке с блестящей кокардой, которые своей новизной и прямо таки вызывающей чистотой резко диссонировали со всем остальным обмундированием и небрито-помятым видом личности.
     Руководство объекта сонно, безо всякого восторга обозрело меня, не проявляя при этом абсолютно никаких признаков интереса.
     Я прокашлялся и, как мне показалось, самым елейным своим голосом поинтересовался, ни ждет ли здесь где нибуть часом кто либо инженера из области, ибо я и являюсь тем самым искомым инженером.
     В сфокусировавшихся на моем галстуке глазах джентльмена промелькнуло нечто вроде любопытства. На минуту взгляд его стал даже бдительно-цепким и он изрек:
- Нет! – затем подумав, добавил: - Не ждет…- после чего его интерес ко мне стал вновь угасать. Чтобы не допустить его полного затухания я  торопливо спросил, как далеко от аэропорта до поселка леспромхоза.      
     Майка задумалась и безапелляционно изрекла:
- Если по дороге, то восемьдесят три версты. С гаком. А напрямки, через болота, то и… да не дойдешь ты через болото. Потопнешь. Никто напрямки не ходит, - и вдруг почти с любовью добавил, - Обширнейшие здесь болота, приятель! Просто замеча-а-ательнейшие болота! Красота, а не болота! – голос его при этом стал теплым, словно говорил он о любимом, не подведшим его надежд сыне.
- Так никто из леспромхоза не приезжал за мной?- расстроено уточнил я.
- Не-е. Никто. – успокоил он меня.
     Я обреченно потоптался и, набравшись нахальства, вновь попытался обеспокоить начальство, оторвав его от возвышенных, неведомых простому смертному мыслей, поинтересовавшись, не едет ли в таком случае кто либо в поселок. Поняв, что простым игнорированием от меня отвязаться не получается, джентльмен, позевывая и почесывая живот под майкой встал, наморщив в задумчивости лоб и напряженно глядя куда то в самые глубины своего подсознания. Затем снова сел, расположившись поудобнее, закинул ногу на ногу, засунул руки в оттопыренные карманы штанов, пошевелил большим пальцем ноги, с любовью глядя на него и затем мудро изрек:
- Позавчера… или в пятницу? Нет… Ну да… В общем счетовод их, бухгалтер, по нынешнему, Макарыч, стало быть,  в район улетел, будет только недели через три. Внук у него там родился… толи женился…  в общем машину он свою здесь оставил и просил, если кто из ихних тут случится, пусть перегонит в поселок. – И взглянув оценивающе на меня уже более доброжелательно, проворчал, - Вот ты на ней малый и езжай.
- Может все же кто приедет?- сделал я последнюю попытку.
- Может кто и приедет, - и, подмигнув, доверительно сообщил: - У них только в конце месяца вахта меняться будет. Ну так берешь машину? Или ждать две недели будешь? А жрать у нас нечего. – обеспокоено уточнил он вдруг на всякий случай.
- Так вот и доверите мне автомобиль? – начал сдаваться я.
- А куды ж ты на ней денешься то, мило-ок? – в свою очередь изумился он, - Тут дорога только одна – на поселок. Захочешь – ни заблудишься, ни угонишь.
- Ладно, а ключи у кого?
- Так в ней, в машине, стало быть. Я ж говорю, кто её тут угонит.
     Я уныло вздохнул. Связываться с чужой машиной очень не хотелось. Начальник, судя по всему, больше не собирался тратить на меня своего драгоценного времени.
- Ну так я поеду?
- Так и поезжай, мил человек. А в поселке её оставишь у сплавконторы. Тебе все равно туда зайти надо будет. Скажешь, Павел Никанорыч привет шлет. Никанорыч это я. – веско ткнул он себя в грудь толстым коротким волосатым пальцем.   
     Обнадеженный добрым к себе отношением руководства объекта, я хотел было еще спросить, нет ли в аэропорту какого либо буфета или магазинчика, но мой собеседник утомленный произведенной умственной работой, покряхтывая встал с кресла и направился ко входу в домик, недвусмысленно показав тем, что в продолжении нашей светской беседы он не заинтересован ни в малой степени.
002
     Так как дальнейший путь в поселок леспромхоза мне предстояло преодолевать в одиночестве, я, не теряя времени, пошел искать автомобиль.
     Он стоял прямо за углом. Да-а-а. Потертостью, помятостью, я бы сказал, потасканностью своих форм автомобиль (бывший, видимо, некогда небесно-голубого колеру) вызывал чувство глубокого сомнения и будил мысли о бренности всего сущего. Тем не менее ключ, торчавший в замке зажигания, своей беззаботной доступностью вселял некий оптимизм что не так уж оно все и плохо в этой жизни и людям все же надо и можно верить! Однако болтавшиеся под ним провода, вырванные некогда живьем из недр торпедо и скрученные вместе оголенными концами, возвращали в суровую действительность. Нет, не все еще так идеально в этом мире!    


ГЛАВА 2

     Закинув плащ и свой верный потертый командировочный портфель с документами и парой бутербродов на заднее сиденье, я осторожно втиснулся на водительское место. Из-под протертой местами до дыр обивки кресел торчали куски плотно спрессованной сухой травы. Стараясь не задеть висящие провода коленями, повернул ключ зажигания. Двигатель чихнул, взвизгнул, затих, ожил, вновь пару раз чихнул и неожиданно мягко заурчал. Временами где-то что-то под капотом побрякивало и похрюкивало. Но все же с места автомобиль взял довольно резво. Метров через двести, миновав у самой опушки леса навес из ржавой жести, под которым было складировано с полсотни бочек, судя по одуряющему запаху то ли с бензином, то ли с керосином,  дорога нырнула в лес и уж кроме самой дороги о цивилизации ничего больше не напоминало. Да и цивилизация то, судя по этой дороге, была так себе.
003
     Заглох автомобиль вдруг. Окончательно и бесповоротно. Заглох на грязной лесной дороге, не пробежав по ней и тридцати километров.    
     Я вышел, уже понимая, что это окончательно и неремонтопригодно. Для очистки совести попинал своего росинанта по левому переднему колесу. Не помогло. Открыл капот. Закрыл капот. Обошёл вокруг остывающего агрегата. Попинал на всякий случай и по правому заднему скату. Не помогало и это. Сев на обочину и закурив, решил ждать попутки. Прошло часа три, прежде чем до меня дошло, что «попутки» здесь не ходят. Так же, как впрочем, и «встречки». Не особо сдерживаясь в выражениях, высказал всё, что думаю о себе, о своей командировке, о лесной промышленности вообще и о леспромхозе в частности. О тружениках авиации я так же нашел нужным упомянуть, особо тепло отозвавшись об её управленческом аппарате. Не помогло. Но стало легче.
     Делать нечего. Придется идти пешком за помощью пока не начало темнеть. Погода стояла солнечная, но уже довольно прохладная, середина сентября. Я вытащил из портфеля два бутерброда с сыром и съел их. Выкурил последние три сигареты, смяв напоследок и отшвырнув в сторону пустую пачку. Решил идти не назад, к порту, а вперед, в поселок. По моим расчетам я находился как раз где-то посредине между ними. Затем, накинув плащ, подумав, решил оставить портфель в машине (в самом деле, кто его тут украдет) и пошел по дороге, стараясь держаться на гребне между колеями.
     Километра через два путь мне наглухо преградила обширнейшая лужа. Противоположный её край терялся где то за поворотом дороги. Справа и слева она уходила далеко в лес. В ботинках идти вброд через лужу, состоявшую, к тому же, в основном из мерзкой склизкой грязи соблазна не было никакого и я решил обойти её краем. С левой стороны лес будто посветлее и я решительно устремился вдоль кромки лужи туда. Где то ведь эта мерзость кончается.
     Но лужа и не думала кончаться. Более того, пройдя шагов пятьсот я почувствовал, что почва под ногами заметно пружинит. А еще через сотню шагов и вовсе принялась хлюпать. Ботинки наполнились влагой. Незаметно для себя я оказался со всех сторон окружён болотом. Повернул назад. Но вода везде! Нигде уже не было видно милой моему сердцу лужи. Кругом рос одинаково чахлый лесок. Еще минут десять шел по этому безобразию, временами круто меняя направление, бросаясь время от времени туда, где вдруг чудился просвет, пока не вынужден был признаться сам себе, что окончательно заблудился!
     Я попытался сориентироваться, принявшись вспоминать с какой стороны от меня стояло солнце, когда я вошел в лес. Кажется слева. Да, точно. Так. Теперь встанем так, что бы оно оказалось справа и пойдем. Ведь таким образом я наверняка должен буду выйти к дороге. Шел больше часа, но дороги как не было, так и нет. Более того, кругом уже не хлюпала влага, а было настоящее лесное болото и временами приходилось перепрыгивать с кочки на кочку.
      Я почувствовал, что начинаю паниковать. Спокойно! Остановись, передохни, подумай.
     Тут я заметил, что солнце опустилось уже довольно низко и, судя по всему, часа через два начнет смеркаться. И я останусь один в пустой, холодной, сырой, темной, кишащей хищниками тайге! Вид длинных прозрачных теней от чахлых невысоких сосенок подействовал на меня угнетающе. Безотчетный, все подавляющий страх вновь овладел мною. Я вскочил и понесся. И чем больше уговаривал себя успокоиться, тем паника сильнее овладевала мною. Мне казалось, что по моим следам уже несётся вышедшая на охоту свора голодных волков. Я уж слышал за спиной их приближающийся вой и тяжкое мокрое дыхание. И уже явственно ощущал, как острые клыки впиваются в мою плоть, пожирая меня живьем. Я бежал, перепрыгивая с кочки на кочку, соскальзывая и падая в воду. И вновь вскакивал, и вновь бежал сломя голову, не разбирая дороги дальше. Казалось, что то в одной стороне, то в другой лесок как будто становится реже, я с радостной надеждой устремлялся туда. Но это был обман.
     Я метался по огромному, бескрайнему, местами поросшему хилыми деревцами болоту. Я окончательно потерял всякую ориентацию и в пространстве, и во времени и было лишь одно желание – выйти на сухое место.
004
     Вдруг выскочил к небольшой протоке. Низкое солнце слепило глаза. За серой полосой открытой воды шириной метров в пятнадцать-двадцать уныло торчал невысоким обрывом противоположный берег. А за ним виднелись настоящие высоченные деревья!
     Наконец-то сухая земля! Не думая, о том, что могу угодить в трясину, а протока может оказаться коварной бездной, бросаюсь вперед, навстречу светилу. На мое счастье дно довольно твердое и проливчик в самом глубоком месте, едва достигает мне подмышек. Вот он, желанный берег! Мокрый и покрытый травой и тиной, но почти счастливый, карабкаюсь вверх по песчаному, высотой едва ли мне по грудь, обрыву. Постоянно соскальзываю. Нервно смеясь, карабкаюсь снова и снова. Вновь и вновь падаю вниз, весь измазанный глиной. Наконец удается закинуть ногу на край обрыва. Подтягиваюсь, пошатываясь от усталости, и встаю во весь рост. Предо мной настоящая сухая земля! И вдруг край обрыва, на котором я стою, подламывается и я, вместе с комом земли и дерна, мешком лечу вниз. Тут же вскакиваю. Правую ногу ниже колена пронзает страшная боль! Я кричу и падаю! Нога словно охвачена огнем! В глазах темнеет. Не могу выдохнуть. Лишь через минуту вбираю в грудь воздуха и, закатив глаза, вою от боли.


ГЛАВА 3

     Через какое-то время боль становится не такой резкой. Вновь делаю попытку встать и вновь, подвывая от боли, падаю. Настигает осознание - нога сломана. Проходит минут десять, прежде чем я могу сесть. Задрав штанину, с некоторым облегчением убеждаюсь, что перелом закрытый. Голень на глазах распухает, заливаясь багрово-синей краской. Солнце уже касается краем горизонта. Лишь одна мысль гложет меня: до темноты надо обязательно взобраться на обрыв, иначе я погиб. Почему то мне кажется что там, наверху, мне не будет угрожать никакая опасность.
     Не помню, как вскарабкался наверх. На четвереньках, волоча поврежденную ногу и поскуливая от острой стреляющей боли, дополз до росшей шагах в двадцати от края обрыва гигантской раскидистой ели.  Превозмогая желание упасть, прижаться к земле и забыться, сел, прислонился спиной  к стволу, вновь задрал штанину: опухоль уже распространилась от стопы почти до колена. Развязал шнурок на ботинке, максимально ослабив его. Попытался прощупать ногу, но жуткая боль не позволила этого сделать. Пошевелить стопой либо хотя бы пальцами ноги невозможно. Но смещения кости вроде бы действительно нет. Наломав веток потолще и ободрав иглы, соорудил шину, примотав её поверх штанины свернутыми в жгуты пучками длинной сухой травы, закрепив поверху вынутыми из ботинок шнурками. Отчетливо понимая, что через считанные минуты я наверняка потеряю сознание, начинаю из последних сил лихорадочно ломать нижние ветви ели и накидывать их на землю у самого основания ствола. Затем, уже в полузабытьи, заползаю на наваленную кучу и, почти не осознавая что делаю, рву все что попадается под руку, нагребая это все на себя. Момент погружения в небытие не помню.
005
     Не знаю, сколько я пробыл без сознания - день, два, неделю? Помню лишь, что вроде бы несколько раз приходил в себя. Первый раз от холода. Меня  бьет озноб. Кругом темно. Нагребаю на себя валяющиеся рядом еловые лапы, сухую траву, нащупывая их руками и, немного согревшись, вновь проваливаюсь в темноту.
     В другой раз очнулся от боли в ноге. Мне жарко, лоб в испарине. Но боль не острая, тянущая. Шевелю руками, целой ногой, разгоняя кровь. Закутываюсь в полы плаща. Перед глазами все плывет. Вроде бы день, так как отчетливо вижу над собой толстую нижнюю ветвь гигантской ели и зеленый полог из хвои. Попытался подогнуть больную ногу и взрыв боли опять проваливает меня в темноту.
     Еще несколько раз, помнится, приходил в себя. Но это были буквально мгновения. А может мне все это просто привиделось в бреду.
006
     Открываю глаза. Ощущение такое, словно я проснулся после длительного хорошего крепкого сна. Яркое солнце заливает теплом все вокруг. Потянувшись, резко сел и тут же боль рванула за ногу. Откинувшись на спину мгновенно все вспомнил. Боль терпима. Снова сел, но на этот раз осторожно. Медленно согнул ногу в колене, подтягивая к себе. Больно. Шина давно развалилась, но роль свою, видимо, она сыграла. Задираю грязную, мятую штанину: опухоль еще не спала, но была уже бледно-телесного цвета. Попытался пошевелить пальцами ноги. Шевелятся. А вот ступня не слушается. Попытался слегка изогнуть ступню рукой. Ух! Зараза!!!
     Обессилев от проделанной работы, падаю на спину. Сознание совершенно чистое. Если бы не перелом, я бы был в полном порядке. Но вместе с этим  возникает ощущение жуткого голода. Оно растет с каждой минутой и я уже не могу думать ни о чем другом. Рву иголки с еловых веток и запихивая горстями в рот, жую. Вполне съедобно и до некоторой степени гасит голод.
     Немного насытившись, поправляю свое ложе, срываю пару новых мохнатых еловых лап, накрываюсь ими и засыпаю спокойным сном, словно нахожусь не среди таёжных болот, а дремлю в шезлонге где нибуть в санатории на свежем воздухе, укрытый шерстяным пледом. 
007
     Вновь нахожусь довольно долга в забытьи, несколько раз приходя в себя. Вновь все плывет перед глазами, бьет озноб. Помню лишь, что опять ел хвойные иголки, закрывался лапником.
008
     Окончательно пришел в себя от холода. День. Солнце закрыто тучами. Кругом белым-бело. Только что выпал свежий снежок, но к моменту моего пробуждения он уже идти перестал. Это еще не постоянный снег. Он вскоре растает, но холод принес с собой весьма ощутимый. Я сел. Нога уже не отзывается резкой болью. Скорее это даже не боль, а ощущение сильного сжатия голени.
     Голова необычайно ясна. Вновь жую хвою. Сильно хочется пить. Хватаю горстями мокрый снег и пихаю в иссохшие потрескавшиеся губы. Хотя это и не калорийная пища, но лучше, чем ничего. Несколько приглушив голод и жажду, начинаю размышлять: где я? Что со мной? Что делать дальше?
     Ну где – понятно. На краю болота. Из болота я выбрался, значит выйду и из леса к дороге. Почему то сейчас я в этом уверен. Что со мной? Нога сломана, но, судя по всему, довольно удачно заживает. Сделаю из ветвей костыли и пойду. Я не сомневался и в этом. Голод конечно мне грозит, но по пути буду питаться ягодами, корой, мхом. Да и вообще человек может прожить без пищи не менее месяца.
      Успокоенный этими размышлениями, теперь совершенно не сомневаясь, что выберусь из тайги. Но вначале стоит выспаться, отдохнуть. А завтра с утра готовиться в путь. Или послезавтра. Почти счастливый, зарывшись в свои ветки, с пучком хвойных иголок во рту, сладко потянувшись, засыпаю.


ГЛАВА 4
009
     Проснулся я еще до восхода солнца от гложущего чувства голода. Попробовал было снова пожевать еловых иголок, но желудок уже не принимает их. Голод, казалось, охватил каждую клеточку организма. Я лихорадочно кручу головой вокруг: ну хоть что нибуть!!! Но кругом лишь сухая трава, сосны да несколько берез. Вдруг, совсем рядом, на стволе своей ели  замечаю небольшую серую ящерку, которая с любопытством глазеет на меня. Еще не осмыслив этого факта, вскидываю руку и всем телом бросаюсь вперед, но ящерка оказалась шустрее. Она исчезла, словно её и не было никогда, словно была она лишь плодом моего голодного воображения. Вскакиваю на колени и начинаю ползать вокруг ствола, не обращая внимания на удары по больной ноге. Увы, даже следа ящерки невидно. Ни одна травинка, ни один сухой листочек на земле не шелохнулся, чтоб указать мне, куда спрятался мой несостоявшийся завтрак. Меня трясёт от выкручивающего желудок голода. Ну хоть бы мышь какая, хоть небольшая змейка. Представляю, как вопьюсь зубами в свежее, кровавое мясо! Мясо!!! Увы.
     К чувству голода присоединяется ощущение жажды. Ну с этой бедой я могу справиться без особых проблем: под обрывом, в нескольких метрах от меня, море воды. Только надо сделать что-то вроде костыля, на ногу по-прежнему встать невозможно. Хотя она и не болит, но когда задеваешь лодыжкой о землю, ощущение весьма неприятное, говорящее, что наступать на неё пока не стоит. Оглядевшись, вижу в двух шагах покосившийся стволик молодой сосенки толщиной всего в несколько сантиметров. Я дополз до деревца и попытался его повалить. Сосенка шатается, гнётся, но не падает. Тогда, подтянувшись на руках, навалился на ствол всем телом – наконец он  затрещал, стал заваливаться и мы вместе рушимся на траву, при этом я пребольно ударяюсь увечной ногой о землю и несколько минут лежу не шевелясь, пережидая, пока боль утихнет.
     Ну вот, полегче. Так, теперь предстоит обломать концы. С этим я промаялся наверное с полчаса, забыв даже на время о жажде и голоде. Весь взмок. Молодое тело загубленного мною деревца упирается из последних сил, не давая мне насладиться чувством победы над ним. Наконец у меня получатся более-менее ровный шест длинной в мой рост с разлохмаченными краями-расщепами.
     Любуясь изделием рук своих и торжества интеллекта своего, шагах в ста замечаю россыпь камней. Дополз на четвереньках до них, часто отдыхая (на что ушло никак не менее получаса) и, выбрав пару каменных осколков величиной с кулак с неровными острыми краями, сунув один в карман, другим принялся оббивать края своей будущей трости. На сей раз дело пошло довольно споро и вскоре оба расплющенных, ощетинившихся острыми щепками конца палки превратились в несколько закругленные, но плотные торцы. Затем, сообразив, что мне может понадобиться и оружие для охоты (либо для защиты), вернулся на место схватки с деревцем и разыскал макушку, отломленную ранее от поваленного ствола. Вырубил из нее нечто вроде копья длинной около двух с половиной метров и заострил, как мог, один конец. Получилось вполне приличное и довольно грозное оружие, которым при некоторой сноровке можно пронзить плоть крупного животного.
     Эта титаническая работа отняла остатки сил. Пить же хотелось невыносимо. Повалившись на спину, пролежал так довольно долго. Наконец, немного отдохнув, взяв обе изготовленные мною палки, пополз на четвереньках к обрыву, стараясь держать ступню увечной ноги повыше, так как каждое касание ею о землю отзывалось болью во всём теле.
     Вот он - край земли. Край моей земли. В том месте, где я сорвался вниз, а потом вновь взбирался раз за разом наверх, обрыв обрушен и образовался более менее отлогий спуск. Опираясь на обе палки я довольно ловко скатился на своих чреслах вниз. Бросившись к воде, с наслаждением стал её пить. Казалось в меня влезло никак не менее ведра свежей, прохладной, неожиданно чистой жидкости. Время от времени отрывался, но затем вновь с жадностью припадал к источнику влаги. Наконец, глотнув в последний раз, понял, что больше в меня не влезет ни глотка. С сожалением я отполз от воды и сел, прислонившись спиной к обрыву. Утреннее солнце светило прямо в лицо и приятно согревало иззябшее тело. С исчезновением чувства жажды несколько притупилось и чувство голода.
     Поднявшись во весь рост на здоровой ноге, опираясь на свои импровизированные костыли и осторожно поставив больную на носок, огляделся. То, что я называл протокой, напоминало скорее русло небольшой реки, не более двадцати метров ширины в этом месте. И влево и вправо протока уходила на пару сотен метров, где оба конца терялись средь болотных кочек. На это же расстояние тянулся в обе стороны и обрыв, постепенно снижаясь, сливаясь в конце-концов с окружающей местностью. Само болото, сплошь покрытое кочками и, местами, редкими чахлыми деревцами, уходило, на сколько мог видеть глаз, вдаль, пропадая там в сизом мареве, сквозь которое едва заметна узкая темная полоска – толи далекие заросли кустов, толи опушка окраинного леса.
     Я стою на песчаном пляжике шириной от полутора до двух метров, который с небольшим уклоном уходит в воду. Вода довольно прозрачна, очевидно в протоке имеются ключи, освежавшие болотную воду и не дающие ей застаиваться. В такой воде обязательно должна водиться рыба. Подскакал на одной ноге к самому урезу воды. Дно просматривается на глубину более полуметра и оно, судя по всему, вполне плотное. Почти от самого берега клубится сплошным ковром подводная растительность. Ближе к берегу растения небольшие, какие-то кучерявые. Чем дальше и глубже – становились все более крупными и стройными. Метрах в двух от берега дно тонет во мгле, видны лишь верхушки водорослей, которые, еще дальше, совершенно теряются в сером полумраке. 
     Однако в этом серо-буро-зеленом пушистом ковре все же были прогалины. Приглядевшись, я различил меж стеблями травы какие-то ходы, тропы, гроты. Растения совершенно разны: одни сидят плотными кустиками, другие - тянутся вверх длинными стеблями-щупальцами, третьи вьются спутанными меж собой спиралями. А иные плавают у поверхности буроватыми губками или большими листьями-островками. Я, как старый аквариумист, смог различить на дне кубышку, рдест, элодею, роголистник, тянущиеся местами вверх со дна стебли кувшинки. У противоположного берега в нескольких местах образовались поля ряски.
     И среди всего этого растительного великолепия роилась жизнь: мелькали многочисленные мелкие рыбёшки, что-то ползало по дну. То в одном, то в другом месте взметались облачка мути, указывая на присутствие кого-то более крупного и солидного. Вдруг совсем рядом с собой замечаю немигающие глаза крупной рыбины. Она высовывает морду из под куста, стараясь слиться с ним. Хищница, судя по всему, занята тем же, чем и я – охотой. Глазки злобно следят за резвящейся на полянке мелюзгой. Молниеносный бросок. И на месте рыбины всего лишь облачко мути. Но судя по всему охотница промазала – через какое-то время, когда поднятая ею муть осела, голова вновь появилась на том же самом месте.
     Все это происходит на глубине не более тридцати сантиметров, совсем рядом с берегом. Эта щука (а это несомненно щука) была той самой долгожданной и столь необходимой мне добычей. Еще не осознав как следует все происходящее и не решив, что будет разумнее предпринять, я уже замахивался своим массивным костылем и в следующее мгновение хлестанул им что было сил по воде в том самом месте, где устроила засаду моя добыча. И о чудо, среди поднявшейся мути всплывает огромная метровая матерая зверюга! От неожиданности я опешил – мой удар по воде был скорее жестом отчаяния, я даже не думал, что смогу таким образом поймать добычу. Однако щука скорее просто оглушена ударом по воде. Она начинает слабо шевелить хвостом. Еще мгновенье и она окончательно придет в себя, а уж второй раз такой шанс мне вряд ли представится. Я бросаюсь вперед, позабыв о ноге, падаю на рыбину, прижимая добычу обеими руками к груди. Краем глаза вижу, как на берегу, словно в замедленной съемке, падает моя вторая палка. Щука начинает биться, но я уже поднимаюсь, схватив её под колючие жабры, и выбрасываю добычу на берег. Огромная рыбина отчаянно извивается, при этом она все ближе и ближе скатывается к кромке воды. Выскочив на берег, я подхватываю палку, ту, что потоньше, и начинаю, что есть сил, хлестать бедную щуку.
     Все! Она моя. У меня хватает терпения закинуть нежданную добычу на обрыв. Затем, помогая себе палками, я и сам взбираюсь туда.
     Как же мне её разделать? Покрытая мелкой зеленой склизкой чешуёй шкура представляется значительным препятствием для ослабших от голода рук. Не зубами же её грызть. Тут я вспоминаю о своем камне. Ползу на четвереньках туда. Где же он? А вот и щепки и тонкие ветки, срубленные мной с поваленного ствола сосенки. Вот наконец и он, камень (я совсем забыл о втором, засунутым мною в карман). Я его хватаю и тащусь с ним обратно. Счищаю слизь, обтираю щуку пучком сухой травы и, наконец-то, с усилием вспарываю брюхо. Мои руки покрыты слизью и кровью. Чем ближе желанный миг утоления голода, тем движения мои становятся безумнее и беспорядочнее. Я успокаиваю себя, говоря, что теперь-то она от меня никуда не денется. Причем, вроде бы действительно говорю это громко, лихорадочно глотая слова. Выгребаю внутренности и расширяю острым краем камня надрез от головы рыбы до самого хвоста, разворачиваю её. Соскребаю тем же камнем мякоть, отделяя её от шкуры, выбираю кости и засовываю в рот.
     О! Кажется ничего вкуснее я никогда не держал во рту. Это блаженство. Я ем, ем, ем! Рыба огромная, мясистая, ароматная. Она не кончается. Я ем долго, все медленнее и медленнее. Все спокойнее и спокойнее. Всё. Вроде бы сыт. Нет, еще кусочек. Наконец падаю на спину. Сыт! И сыт по настоящему. А метровая щука едва съедена на четверть.
     Отдохнув, собираю свои пожитки: камень, две с таким трудом изготовленные палки и, конечно, драгоценную рыбину и по очереди передвигая их перед собой, на четвереньках двигаюсь к «дому» под елью. Там я привожу в порядок постель, срываю несколько свежих еловых лап. Съедаю еще несколько кусочков рыбьего мяса. Я сегодня сделал много и заслужил отдых. С наслаждением откидываюсь на пахнущее хвоей ложе. Вдруг ужасная мысль приходит в голову – остатки рыбы! Её же съедят, пока я буду спать. Беру копьё, просовываю заостренный конец под одну из жаберных крышек щуки и закрепляю копье вертикально, зажав древко меж двух ветвей. Вот теперь до моей пищи никто не доберется, удовлетворенно думаю я.
     Засыпаю спокойный, сытый и, можно сказать, счастливый. Ночью начались рези в желудке. Меня рвет. От боли катаюсь по земле. К утру боль, по мере того, как все то, что я съел накануне, оказывается снаружи, утихает. Под утро я вновь засыпаю.


ГЛАВА 5
010
     На следующее утро проснувшись, чувствую себя очень слабым, но по-прежнему счастливым. Снимаю щуку с конца копья и с осторожностью съедаю небольшой кусочек. Впервые за долгое время голод не выкручивает желудок. Затем вновь на четвереньках бодро ковыляю к протоке и ме-едленно, не торопясь, с наслаждением пью вкуснейшую чистую прохладную воду. Сажусь у края обрыва и, глядя на зеркальную поверхность воды, погружаюсь в думы.
011
     Наконец то могу привести свои мысли в порядок и решить, что же мне делать дальше. И так – нога моя сломана и, несмотря на то, что заживление её идет вполне успешно, пройдет еще не одна неделя, прежде чем я смогу нормально ходить. Но смогу ли я идти, опираясь на палку? И сколько таким образом смогу пройти? Увы. Приходится признать, что самостоятельно выйти из тайги ближайшее время я физически не способен. Сейчас, судя по всему, конец сентября или самое начало октября. Первый снег в этих местах обычно выпадает в первых числах октября, а постоянный снежный покров устанавливается в начале, в крайнем случае, середине ноября. Будем исходить из худшего варианта – начало месяца.
     Каков из этого следует сделать вывод? А такой, что мне придется какое-то время выживать здесь, у края болота, среди дикой тайги, почти в полсотни верст от ближайшего населенного пункта. И где я нахожусь - не имею ни малейшего представления.
     Но здесь, по крайней мере, есть вода, есть возможность наловить рыбы. Таким образом, у меня в запасе имеется примерно две-три недели относительно хорошей погоды. Мне еще повезло, что в этом году нет ни дождей, ни сильных ночных заморозков. 
     Что необходимо сделать за это время? Первое – огонь. Без огня сгину в первый же настоящий мороз. Второе – жилье. Необходимо построить какой-то более-менее сносный шалаш, в котором я смог бы не бояться ни дождя, ни снега. Да и зверье нельзя сбрасывать со счетов. Вполне возможно, что где то совсем рядом бродит голодный хищник, который только и ждет того, что бы я ослаб.
     Далее – пища! Обязательно надо найти какой-то постоянный источник питания. Во всяком случае, до тех пор, пока я не смогу охотиться, её мне придется добывать либо за счет сбора съедобных растений, либо рыбалкой. Причем вряд ли можно надеяться на второй такой счастливый случай, еще раз оглушить рыбу палкой… Хотя пробовать конечно стоит.
012
     И так – костер. Я курильщик. Не заядлый, но в карманах у меня всегда валяются две-три газовые зажигалки, и мне казалось, что с этим-то проблем не возникнет. До сих пор я не разжег огня только лишь потому, что большую часть времени находился в забытьи. Стал не торопясь шарить по карманам в поисках зажигалки, но по мере того, как я переходил от кармана к карману, настроение резко ухудшалось, а на лбу выступал холодный пот. Зажигалки не было! Очевидно я оставил её в портфеле или на панели автомобиля, когда прикуривал там сигарету. Все еще на что-то надеясь, вновь и вновь тщательно обыскиваю карманы: три в брюках, пять в пиджаке, два в рубашке, три в плаще. Результатом моих поисков стали: измятый носовой платок, размокшая, раскисшая в грязный комок пустая пачка из под сигарет (которую я тут же брезгливо отбросил), да сломанная, с протекшим стержнем шариковая ручка, испачкавшая мне руки. Она последовала за сигаретной пачкой. К отложенному в сторонку платку я прибавил измызганный галстук, который обнаружил возле своей лежанки под елью, да два шнурка, вынутых ранее из ботинок. Все! Это все, что цивилизация дала мне в помощь для выживания в тайге!!!
     Что я буду делать без огня? Даже если сооружу шалаш, даже если этот шалаш окажется теплым – я смогу дожить в нем лишь до первых настоящих заморозков. А ведь у меня нет даже какой либо плохонькой шкуры, чтобы согреваться под ней. Вновь отчаяние охватило меня. Всё напрасно! Выйти из тайги не смогу из-за ноги. А остаться здесь без огня означает верную гибель. Неужели это все?! Так вот значит, каким будет конец моей жизни – холодным и голодным, а возможно и кровавым.
013
    Нет. Спокойно. Только не раскисать! Взять себя в руки! Ведь добывали же когда-то огонь без зажигалок и спичек наши предки. И совсем недавно, каких либо сто лет назад. По крайней мере, мне известны два способа – с помощью двух камней и с помощью двух деревяшек. Камни. Вот же оно, лежит рядом, моё верное каменное рубило. Правда сомневаюсь, что это кремень. Скорее какая то разновидность сланца, впрочем в геологии я полный профан. Надо найти еще камней. Сунув рубило в карман плаща, прихватив палку-костыль я быстро пополз на четвереньках к тому месту, где нашел вчера каменную россыпь. Ну вот и она. Все камни однородны по структуре, темно-серого цвета, с отчетливым разделением на разные по толщине слои. Выбрав из них два, примерно равные по размерам, сильно стукнул один о другой. Ничего. Вновь и вновь бил их друг о друга, меняя угол удара и его силу. Ни одной искорки! В стороны летела лишь мелкая каменная крошка да поднималась облачками пыль, вызывавшая кашель.
     Я чуть не плакал от бессилия и злости на себя. Как так, в городе таскать эти проклятые зажигалки чуть ли не в каждом кармане, а когда поехал на край света, в тайгу, не удосужился взять хотя бы одну про запас. Надо же - выжить в тайге со сломанной ногой и затем так глупо погибнуть. И только потому что не смог добыть огня.
     Спокойно, у меня есть еще вариант с деревом. Но раньше, все же, будет правильнее позаботиться о пропитании на ближайшее время, что бы не потерять силы. И построить жилье. Жилье даст мне по крайней мере месяц-полтора форы для попыток добыть огонь.
014
     Тем временем, несмотря на мой, более чем экономный рацион, съестные запасы подошли к концу. Обглодал все щучьи косточки на несколько раз, тщательно переживал каждую из них, но увы, это не сделало их более сытными. Я снова познал муки голода. К сожалению его не могла утолить ни хвоя, на питание которой я вновь перешел, ни внутренний слой коры сосен и берез, что добыв с помощью рубила я пытался жевать. Чувствовал, как час от часу неуклонно слабею. И всякие, почти забытые за несколько дней сытой жизни хвори опять начинают овладевать мною. Поднялась температура, перед глазами стоит туман. Все меньше и меньше двигаюсь. Каждое усилие дается с трудом. Меня охватила апатия, делать абсолютно ничего не хочется. Днями напролет я сидел, тупо вперив взгляд в пространство перед собой.
      На третий или четвертый день, проснувшись утром, я вдруг заорал во все горло. Нет! Необходимо взять себя в руки! Глупо! Глупо сгинуть вот так, как овощ! Надо срочно заняться созданием продуктовых запасов – на одной коре и хвое я долго не протяну. С одной стороны от моего стойбища протока, полная рыбы, с другой лес, в котором наверное есть что-то съедобное.
     Самый доступный мне в нынешних условиях источник питания - рыба. Но как её поймать? Удочку соорудить не из чего. Острога? Для неё нужен хороший острый наконечник с зазубринами. Добиться приемлемой остроты деревянного копья с помощью лишь его обработки камнем не получается. И вдруг пришла великолепная мысль, а если сделать нечто вроде большого сачка из гибких прутьев?
     Я тут же ожил и с увлечением принялся за разработку конструкции, а затем и за воплощение её в натуре. Для начала  отыскал молодое деревце со стволом толщиной у основания не более трех сантиметров. На высоте двух метров деревце раздваивалось. Обрубив оба стволика метром выше развилки, получил огромную рогатку. К обоим концам раздоенной части примотал с помощью тщательно сплетенных из сухой травы веревочек (которую приспособился, к слову сказать, крутить вполне сносно) противоположные концы метровой палки. Остается приделать нечто вроде сети таким образом, что бы центральная часть образовывала своего рода мешок, сквозь который свободно будет уходить вода, но всякая живность, туда попавшая, останется внутри.
     На опыты ушло два дня. Неоднократно, ругаясь, разбирал почти готовое устройство. Движения вялы и нечетки. Через каждые десять минут волна слабости накатывала на меня, приходилось замирать, не закончив очередного движения, и отдыхать. Временами впадал на несколько минут в спячку, очнувшись, после которой, продолжал прерванную работу. Я плел из тонких ивовых прутиков подобие треугольной корзины. Наконец таки добился приемлемого результата – ячеи сачка не превышают трех сантиметров. В глубину сачок имел чуть менее метра. Так как работу закончил хорошо затемно, испытание устройства, ценой которому будет моя жизнь, отложил на утро.
015
     Утром, едва солнышко взошло, проснулся от смешенного чувства холода и голода. Тоска разлита вокруг толстым густым слоем. Её не могут разогнать даже лучи небесного светила. Казалось солнечный свет вязнет в ней, замирая бессильно и обреченно у самой земли. Взяв изготовленное накануне орудие лова, на коленках по сырой траве тащусь к обрыву. Напротив моего жилища под елью, ранее, в сытые времена, я обрушил с помощью палки часть обрыва и сделал довольно пологий спуск к воде. Спустившись на узкий пляж, заковылял насколько мог глубоко в ледяную воду, опираясь со стороны увечной ноги на зажатый под мышкой костыль, и, мысленно перекрестившись, поднес к поверхности воды свое сооружение, с трудом удерживая его обеими руками. Резко черпанул им воду. Однако не рассчитал своих усилий - сачок погрузился не более чем на полметра, хотя глубина в этом месте значительная. Приподняв сачок над водой и дождавшись, пока поднятые им буруны улягутся, вновь делаю зачерпывающее движение, на этот раз до самого дна. В плетеной корзинке вновь ничего, кроме пучков травы.
     Окончательно закоченев, насколько мог резво выскочил из воды и принялся усиленно растирать озябшие ноги. Присел. Стал обдумывать более удачный метод ловли. И наконец, кажется, нашел. Вновь, содрогнувшись, захожу в воду повыше колен, и медленно, чтобы не поднимать мути, кладу корзину сачка на самое дно. Затем выхожу на берег и выжидаю несколько минут, отогревая себя растиранием, после чего возвращаюсь к рукоятке сачка и, стараясь не делать резких движений, ухватившись за неё, плавно, но решительно, по дуге вдоль дна, выгребаю им.
     Ура! В корзинке бьется целых три (!!!) рыбины: один крошечный карасик, щучка сантиметров тридцати и довольно приличных размеров карась-лапоть. Вытащив драгоценную добычу на берег и нанизав её через жаберные крышки на наскоро изготовленный из веточки кукан, вновь принимаюсь за рыбалку, делая лишь время от времени короткие передышки, что бы согреться. Впрочем, с момента первого улова я практически не ощущал холода осенней воды. За час с небольшим наловил два десятка рыбин, причем с пяток из них вполне оправдывающего все мои труды размера. На несколько дней я обеспечен едой с избытком. Тут же на берегу, распотрошив двух карасей, с наслаждением съел их сырыми, после чего потащил остальной улов домой. Надо будет сплести корзину для переноски и хранения добычи. А сегодня отдыхать и отъедаться!
     Уже сидя на своем ложе, пришел к великолепной, как мне показалось, мысли. Следует изготовить не один сачок, а сразу несколько и с гораздо более длинными рукоятями и более глубокими корзинами. Их следует постоянно держать погруженными в воду с концами рукоятей на суше. Таким образом, добыча пищи сведется для меня к рутинной проверке сачков-ловушек. А между тем из ивовых ветвей можно будет сплести настоящие ловушки – верши, не позволяющие добыче выбраться из них. Сытый желудок располагал к изобретательности и мечтам. Я уже не боялся голода и был уверен в своем будущем. Даже проблема с огнем не казалась теперь такой уж неразрешимой.


 
ВСЁ ПРОИЗВЕДЕНИЕ МОЖНО ПРИОБРЕСТИ В ИНТЕРНЕТ МАГАЗИНАХ: ЛитРес, Ozon.ru, ТД "Москва" (http://moscowbooks.ru), Google Books (http://books.google.ru), Bookz.ru, http://lib.aldebaran.ru, http://iknigi.net, Bookland.com, на витринах мобильных приложений Everbook, МТС, Билайн и др.



ЧАСТЬ 2

ОТШЕЛЬНИК
(соль земли)
               
Не следует предаваться сожалениям
о прошлом, ни жаловаться на перемены,
которые нам в тягость, ибо перемена
есть самое условие жизни.         
                А.Франс      

«И так всю жизнь, - подумал я. – Каким
тяжелым трудом, ценой каких лишений
добывал себе этот человек средства к
жизни!». Но тотчас я поймал себя на
другой мысли: едва ли бы этот зверолов
согласился променять свою свободу.
                В.К. Арсеньев

ГЛАВА 1
068
     Я правил свое неуклюжее судно к северу, вдоль затопленного русла протоки. Мною заранее были определены требования к новому, пока еще не открытому месту жительства. Это должен быть остров. Во-вторых, размером никак не меньше того, что я вынужден был покинуть. Лучше даже, если несколько больше. В-третьих, невдалеке от него обязательно должен размещаться окраинный берег болота с тем, что бы иметь возможность переправляться в тайгу, охотясь там и ставя ловушки.
     Плыл неспешно, чтобы не поднимать лишнего шума, без особых усилий отталкиваясь шестом от промерзшего еще дна. Глубина не превышала полутора-двух метров. Лишь в редких местах дно круто падало вниз, что бы тут же возникнуть вновь. Плот мягко скользил по умиротворенному водному зеркалу, предутренний покой которого нарушался лишь легкой рябью от моей вязанки. Ближе к утру поднялся свежий ветерок и плот принялся растерянно рыскать по курсу. Удержание прежнего направления потребовало значительных усилий.
     Часа через три, когда солнце полностью оторвалось от горизонта,  остатки моего островка окончательно скрылись в туманном мареве. Опасаясь что преследователи (если конечно они решились стать моими преследователями) могут увидеть меня, одиноко возвышающегося на фоне безбрежного водного простора, а так же от того что сильно утомился от интенсивной физической работы, решил поставить плот на прикол и отдохнуть. Глубоко вонзив шест в грунт и привязавшись к нему, вытащил из короба несколько шкур и раскинул на бревнах. Затем достал продукты, с удовольствием позавтракал, запивая водой, зачерпывая её ладонью прямо за бортом.               
     Солнышко начинало пригревать, сдвигая в сторону предутреннюю морозь. Удобно развалившись, закинув руки за голову, предался размышлениям. Очень хотелось курить, но я опасался, что запах табачного дыма далеко разнесётся над водой и может выдать меня. По зрелому размышлению решил, что вернее будет не пытаться сейчас уплыть как можно дальше от острова, стремясь побыстрее скрыться от возможной погони. У моих визави имеются не только две лодки, которые позволят им при желании прочесать большую площадь и быстро нагнать меня, но и бинокль, с помощью которого они способны держать под контролем всё пространство вокруг, до самого горизонта. Лучше просто лечь, стараясь не обнаружить своего местонахождения, не поднимаясь весь день с палубы судна, и хорошенько отдохнуть, положившись на судьбу и везенье. В таком разе наткнуться на меня спасатели смогут лишь случайно. Едва возвышающийся над поверхностью плот им будет разглядеть весьма и весьма непросто, так как его контуры скрадываются на фоне торчащих из воды прутьев многочисленных кустов и макушек небольших притопленных островков.
     Растянувшись на шкурах, укрывшись одной из них, задремал. Проснулся от того что почудились сквозь сон голоса и скрип уключин. Все вокруг заволокло густым туманом, верхняя граница которого неторопливо колыхалась едва в метре над водой. Солнце нескромно заглядывает ко мне сверху, будучи пока еще не в силах разогнать клубящийся водяной пар. Осторожно приподняв голову, прислушиваюсь. Нет, вроде бы никаких голосов, только лишь изредка слабые всплески, скорее всего это играет рыба, либо другая какая живность. Встав, осторожно приподнимаю голову над лежащим на воде облаком и оглядываюсь вокруг. Никаких признаков погони. Успокоившись, вновь растягиваюсь на своем импровизированном ложе.
     Сон абсолютно ушел. Впервые за долгое-долгое время ощущаю совершеннейшее блаженство покоя и безразличие к своему прошлому и будущему. Существую только сейчас и только здесь. Ощущаю блаженство, какое ощущает, видимо, пригретый солнышком цветок, замерший средь луговых трав и наслаждающийся счастьем бытия, не гадающий о том, что с ним случится завтра – съест ли его злобное жвачное, иссушит ли жаркое безразличное солнце или загубят бессердечные проливные дожди. Сегодня он живет! Ему свыше выпал удивительнейший шанс на этот миг жизни и он им пользуется. Его жизнь лишь результат лотереи, в розыгрыше которой он не принимал никакого участия. А что будет завтра… да какая разница! Завтра будет только завтра.
069
     Я думал, глядя в невысокое сизое небо, что ничего не жду от будущего, что мне  сейчас, пожалуй, никто не нужен, да и сам я не нужен никому. Никто, нигде меня не ждет, никто нигде не страдает из-за моего отсутствия, никто ничего от меня не требует. Все мои искания, желания, надежды где то в далеком, далеком прошлом. Ничего, по большому счету, из того, чего я когда то страстно желал, не случилось. И уже не случится. Будущее же было неведомым, но неожиданно радостным, ибо зависело лишь от меня, от моих знаний и умений, от моего желания, терпения и настойчивости.
     Постепенно я вновь погружаюсь в сон.
     Когда проснулся, солнце уже клонилось к западу. Туман пропал без следа. Даль ясна и отчетлива. Ни малейшего дуновения ветерка. Осторожно приподнялся на руках и огляделся по сторонам, лодок не видно. Видимо действительно мои спасители решили не устраивать погони. Я по прежнему чувствую вину перед этими людьми. Перекусив, взялся за шест, определив продолжить двигаться в том же направлении. По моим расчетам именно там стоило искать противоположный край моего обширного болотного царства.
     Солнце осторожно касается горизонта. Свет степенно оттесняется тьмой. Но вскоре из болот всплывает Луна и вновь становится светло. Если и никак днем, то вполне достаточно, чтобы видеть ближайшие окрестности и путь пред собой. Небо украсилось густой россыпью звезд. Немного полюбовавшись Млечным Путём (за зиму я отвык от звездного неба), нашел ковш Большой Медведицы, затем Полярную звезду и двинулся прямиком к ней.
    Плыл всю ночь, не встретив сколь нибуть значительных клочков суши. Уже под утро, чувствуя сильное изнеможение, позавтракал и, заякорив своё судно, вновь улегся спать.
     Проснулся опять засветло. На всякий случай внимательно огляделся окрест - горизонт по-прежнему пуст и безлюден. Подумав, решил, что сейчас уж не будет большой беды, если я стану двигаться и днем.
     Вдали виднелись несколько островков различной величины. Временами я подплывал то к одному из них, то к другому, но все они не устраивали меня либо своими небольшими размерами, либо скудостью растительного покрова. Несколько раз возникало даже желание вернуться на свой остров, такой обжитой и такой родной. Охотники наверняка уже покинули мои владения. Но, во-первых, я сейчас вряд ли его найду, так как совершенно потерял ориентацию среди безграничной водной целины. Во-вторых, я вовсе не был уверен, что не подвергнусь еще одной спасательной операции и на этот раз более успешной и буду водворен в людское сообщество в принудительном порядке.
     На третий день путешествия стало казаться, что вода начинает спадать. Её уровень медленно, но явственно понижался. Приходилось все чаще и чаще огибать мели и небольшие, покрытые мокрой жухлой травой островки.
     Наконец, ближе к вечеру четвертого дня моей вынужденной одиссеи, я увидел в наступающих сумерках огромную темную массу, покрытую шапкой густого леса. Если это и был остров, то размерами он значительно превосходил мой прежний. Пристав к берегу уже затемно я сразу развел большой костер, натаскав валежника от начинавшейся метрах в двадцати от воды опушки леса. Я не знал, есть ли тут опасное зверьё. Да и остров ли это вообще? Накопившаяся усталость притупляла чувство опасности. Утром всё выясню. Мне непременно необходим отдых. Отдых на твердой земле. Еще одну ночь на плоту я попросту не вынесу. Не было сил даже отужинать перед сном. Бросив прямо на землю несколько циновок и кинув на них шкуры, укрывшись одной из них, я тут же забылся тревожным неспокойным сном.


ГЛАВА 2

     Ночью я несколько раз вскакивал и принимался с диким видом озираться по сторонам, не понимая, где нахожусь. Затем, успокоившись, вновь падал на шкуры и засыпал.
     Окончательно проснулся от пробиравшего меня холода. Солнце только-только вынырнуло из воды и было еще мокрым и холодным. Костер погас. Я находился на пологом, покрытом сухой колкой травой склоне. Буквально шагах в тридцати начинался сосновый бор. Дрожа, собрал валежник и раздув несколько оставшихся на пепелище угольков развел большой костер, рассудив, что исследовательские работы могут и подождать, необходимо сначала согреться. Когда огонь запылал, я набрал в свой недавно обретенный котелок воды и подвесил его на длинной жердине над костром. К тому времени, как закипела вода, я несколько согрелся (надо бы побегать по берегу, подумал с тоской, но уж очень не хотелось отходить от огня). Бросил в бурлящую воду горсть сушенного кипрея. Затем, сняв котелок с огня и дав чаю немного настояться, зачерпнул густую коричневую жидкость кружкой, которая в отличии от прочего похищенного мною имущества была мне подарена, и с удовольствием, вытягивая трубочкой губы, осторожно втянул в себя обжигающий напиток, тут же отозвавшийся по всему телу приятным теплом. Я даже немного пожалел, что не взял с собой сахара, но совесть восстала против таких мыслей и, устыдившись, я отринул крамольную мысль прочь.
     Выпив три кружки, первую – торопливо, обжигаясь, последнюю – не спеша, растягивая наслаждение, ощутил себя абсолютно довольным жизнью. Вместе с теплом вернулось хорошее настроение, но и проявил себя пустой желудок. Решив еще на полчасика отложить исследование вновь приобретенных территорий, достал кусок подвяленной кабанятины и, нарезая её небольшими ломтиками и нанизывая на прут, принялся поджаривать над углями. Осторожно, чтобы не просыпать ни единого кристалла, подсаливал дымящееся мясо и с наслаждением поедал его. Случайно опустив руку в карман шинели,  обнаружил там черствую краюху черного хлеба, которую видимо недоев, сунул туда накануне побега. Это был царский пир. В меру подсохший хлеб, горячее мясо, чай, которого я осилил еще пару кружек! Затем, отвалившись на спину, позволил себе выкурить две сигареты из своего скудного запаса. Это ли не счастье?!
070
     Наконец, окончательно насытившись и согревшись, сложив свое небогатое имущество на плоту на случай экстренной эвакуации и отведя его на метр от берега, прихватив нож и один из топоров и, чувствуя себя вооруженным с ног до головы, отправился в путь. Решил идти не берегом, а двинуться напрямки, лесом. Надо как можно скорее определиться с тем, куда же меня занесла судьба – на остров ли, либо я нахожусь у края материковой тайги.
     Сосновый бор чист и весел. Поднявшееся высоко солнце просвечивает его насквозь. Легко шагаю меж ровных и одинаковых как телеграфные столбы светло-коричневых стволов.
     Весьма отлогий подъем вскоре заканчивается и я выхожу к краю большой светлой поляны. Вдыхаю полной грудью напоенный весенними ароматами воздух. Земля устлана ковром прошлогодней мятой травы, сквозь которую начинает уже пробиваться свежая зелень. Миновав поляну и небольшую лиственную, в основном березовую, рощицу, вновь вхожу в бор. Шагов через полтораста сквозь плотный строй золотистых сосновых стволов справа от меня неожиданно проступает довольно крутой, покрытый дерниной земляной склон холма. Близкая плоская верхушка его едва на метр возвышается над окружающими деревьями. А еще через полсотни шагов слева серой полосой проявляется второй холм. Этот явно ниже, не более пяти – семи метров, но обращен ко мне отвесной стеной скалистых обрывов. Впрочем и склон правого холма уже становится столь же обрывистым.
     Метров двести иду по постепенно сужающемуся коридору, противоположные стены которого сходятся все ближе и ближе. И когда они практически стискивают меня меж собой, сблизившись на расстояние менее метра, перекрывая небо над головой, и я уже, с трудом пробираясь по заваленному камнями дну ущелья, думаю не следует ли повернуть обратно, за небольшим поворотом мрачные стены неожиданно пресекаются… Я выныриваю из каменной щели, оказавшись прямиком в гуще светлого березового леса. Отхожу, продираясь сквозь кусты, шагов на двадцать и оглядываюсь. Оба холма обращены в эту сторону живописными неприступными каменными обрывами, рассеченными меж собой узкой вертикальной щелью, сквозь которую я только что и проник сюда. Обрывы хоть и не столь высоки, вряд ли даже метров восьми - десяти, но совершенно отвесны, отчего производят впечатление дикое и кажутся гораздо большей высоты, нежели на самом деле.
     Переведя дух и, не без удовольствия, полюбовавшись на свои собственные Альпы, отправился дальше. Березовый лес с редкими вкраплениями ольхи, клена, кустов рябины, боярышника, небольшими группками, по два – три дерева, елей и даже, кажется, лип (хотя в последнем я не уверен), тянулся на несколько сот метров по совершенно плоской равнине. Временами пересекаю крошечные, заполненные недвижимым душным воздухом солнечные полянки.
     Метров через триста уровень почвы стал слегка понижаться и вскоре дальнейший путь мне преграждают кусты шиповника, сплошным спутанным валом уходящие в обе стороны. Не без труда продравшись сквозь колючие заросли, я очутился на краю песчаного обрыва, чуть не свалившись при этом с него. Внизу, метрах в трех подо мной плескается черная вода. Вдали ясно различим противоположный берег, вытянувшийся на сколько хватает глаз. Он сплошь покрыт тайгой. Судя по всему, это и есть край болота. Я действительно на острове, что меня полностью устраивает. Кроме того не без удовольствия отмечаю, что пространство между островом и противоположным берегом представляет собой чистую водную гладь. Это уже не болото, а настоящее озеро. Надо будет обязательно соорудить либо легкий плот, либо лодку, для охотничьих вылазок на материк. Ну до этого еще далеко.
     В великолепнейшем расположении духа, определив, что берег материка находится от острова примерно на востоке либо северо-востоке, двинулся в правую сторону вдоль кромки обрыва. Вскоре кусты шиповника, подходившие чуть ли не к самому обрыву, остались позади и идти стало гораздо легче. Не было больше  необходимости тесниться у самой кромки, рискуя полететь вниз и искупаться в холодной воде.
     Пройдя с километр или около того, заметил, что уровень почвы вновь понижается, временами даже небольшими уступами. Белые березовые стволы справа сменились зеленоватыми осиновыми, а затем совершенно неожиданно для меня, настоящими тополями. Еще шагов через пятьсот вышел к краю земли… Дальше берег теряется в воде. Вдали из неё торчат лохматые макушки кочек, словно взлохмаченные головы погрузившихся на дно великанов. Там, очевидно, начинается настоящее болото.
     И спереди, и слева, и справа от меня - вода.
     Я стою на самом краю длинной узкой косы. По правую руку глубоко в остров вдаётся залив. Припомнилось слово – лиман. На противоположной стороне его, метрах в двухстах, оконечность другой такой же косы, поросшая березами, осинами и небольшими пятачками-кущами ив с приникшими к самой воде голыми ветвями. Деревья еще не покрылись листьями и дальний лесок во многих местах просвечивает насквозь. Скорее всего, противоположная коса уже той, на конце которой стою я, шириной в средней своей части едва ли более сотни шагов.
071
     Берега обеих кос со стороны залива обращены к нему крутыми, но не обрывистыми склонами высотой от метра до двух-трех. У самой воды неширокий, окаймляющий подковой весь залив песчаный пляж, прерываемый лишь устьем залива да местами перечеркиваемый поперек зарослями ив. Не спеша двигаюсь по песку, держась у самой воды. Песок хоть и сыроват, но вполне плотен и отлично выдерживает мой вес. Вода в заливе чиста и даже прозрачна. Гораздо прозрачнее, чем в протоке на моем старом острове, с каким-то приятным глазу легким желтоватым оттенком. Твердое плотное песчаное дно, освещенное солнечным светом, хорошо просматривается на глубину, пожалуй, метров двух. У самого берега весело снуёт рыбья мелочь. Подальше, у дна, спокойно и вальяжно прогуливаются экземпляры посолиднее. Временами рыбьи стайки пронзает тень, поднимая со дна облачка мути. Рыбешки, словно искры потревоженного костра, рассыпаются в стороны. Но уже через мгновенье снова беззаботно суетятся на солнечном мелководье. Да! Этот остров был для меня просто подарком судьбы. Находкой! Удачей! Везеньем! Как ни назови, всё будет верно. Когда же в самой глубине залива, на большой поляне между берегом и лесной опушкой, я обнаружил еще и протекающий по мелкому овражку ручеёк с холодной  водой, впадающий в залив, я пришел в такой восторг, что затянул во все горло песенку по принципу «что вижу, то пою».
      Вторую косу я исследовать не стал, пересекши её у самого основания, выйдя метров через двести к берегу, на котором высадился накануне. Пройдя еще с полкилометра к северу, оказался у своей временной стоянки. Плот полностью лежит на суше, вернее на толстом слое ила, хотя когда я утром покидал его, он был еще на плаву. Но меня это нисколько не беспокоило, так как он выполнил своё предназначение и больше мне не нужен. Перетащив все свое имущество подальше от берега и, подумав, что исследование северной части острова, а так же его внутренних областей можно и отложить на некоторое время, решил, что сейчас стоит вплотную заняться оборудованием стана для ночлега.
072
     На этот раз предо мной уже не стоит вопрос элементарного выживания. Я выжил. У меня был шанс вернуться домой, к людям, однако я им не воспользовался, приняв иное решение. Решение о том, что мой дом теперь здесь, среди таежных болот. И в этом решении я не только не раскаивался, но еще более укрепился. Здесь, на этом самом острове, я буду не выживать, я буду здесь жить. Соответственно и жизнь свою я должен с самого начала обустраивать крепко и основательно, в расчете на долгие годы. Я должен создать самодостаточное натуральное хозяйство, настоящий крестьянский хутор, который будет и кормить меня, и одевать и с которым я не буду зависеть ни от капризов природы, ни от иных превратностей судьбы. Не буду ни голодать, ни мерзнуть. Не заскучаю от однообразия. Не буду жалеть о принятом решении.
     Первым делом необходим дом. Ни шалаш, ни землянка, ни чум, а настоящий теплый и сухой дом с печью. В общем-то вопрос о том, какое это будет жилище, населением практически и не обсуждался. У населения теперь имеются два настоящих стальных топора и возведение сруба - единственно разумное решение.
     С тем, где лучше разместить усадьбу, можно будет определиться лишь после беглого обследования острова что бы иметь хотя бы поверхностное, в общих чертах понимание того, где и что в моих новых владениях имеется. Более тщательное исследование территории я оставлю на потом, когда несколько обживусь на новом месте. Сейчас же необходимо соорудить простой шалаш, в котором смогу спокойно, ничего не опасаясь провести ближайшую ночь - две. Неизвестно, водятся ли на острове опасные для меня животные. Конечно, вряд ли они здесь были, но, как говорится, береженого бог бережет.
     За несколько часов я смастерил двускатный шалаш, густо укрыв его сосновыми ветвями. Насколько же быстрее шла моя работа теперь, когда в руках моих имелся хороший металлический топор! То, на что раньше я потратил бы несколько дней, сейчас заняло едва два-три часа.
     Строительство завершилось еще засветло разведением небольшого уютного костерка перед входом. Довольный собой, и, смею сказать, чувствуя себя вполне счастливым, поужинал сваренной в котелке жиденькой гречневой кашей с брошенной туда горстью мелко порезанного вяленого мяса, после чего с чистой совестью завалился спать. 
073
     Весь следующий день посвятил продолжению ознакомления с островом. С утра пораньше отправился вдоль берега, на этот раз в северном направлении. Кстати, после спада воды обнаружил, что часть острова, на которой я высадился, выходит прямиком на болотную топь с раскиданными по ней большими мшистыми кочками-островками и небольшими окошками воды между ними. К лету кочки прорастут свежей травкой, а озерки затянутся тиной. Болото превратится в веселенький с виду зеленый лужок, терпеливо поджидающий редкую здесь и потому особенно желанную жертву. Промедли я еще дня два-три, то добраться до этого острова на плоту я бы определенно не смог. Скорее всего я сел бы на мель среди болот и мне пришлось бы, бросив почти все свои пожитки, добираться до ближайшей суши пешком, ежеминутно рискуя оказаться затянутым трясиной. 
     Довольный тем, что все так хорошо обернулось, я шел, опираясь на березовую трость, так как сильно натруженная за последние дни нога вновь давала о себе знать тупой тянущей болью. Медленно продвигаясь вперед, обходя разномастные буераки, через час-другой вышел к северной оконечности острова. Передохнув на небольшом бугорке, пошел дальше. Северный берег так же выходил на болота, но здесь вдоль него тянулись еще и густые заросли тростника, камыша и рогоза, а редкие прогалины между ними покрыты колышущимися полями осоки. Берег, по которому я хромал, несколько раз подскакивал вдруг небольшими, примерно метровыми ступенями. Поверх каждого такого уступа, на сотню-другую метров тянулась равнина, заканчивавшаяся очередным уступом с обрывистым, местами обвалившимся краем. Тянувшийся справа от меня лес, то далеко отступал от берега, то вплотную льнул к нему, образуя разделенные между собой живописные мирки. В результате, когда я наконец добрался до восточной окраины острова, то оказался на краю трехметрового обрыва, виденного мною накануне. У подножия обрыва по-прежнему плескалась темная вода, несмотря на то, что уровень её за последние сутки значительно спал. Очевидно в этой части острова озеро  подходило к берегу значительными глубинами.
     Шествуя вдоль берегового обрыва, я с интересом наблюдал, как меняется местность справа от меня. Вот между двумя березово-осиновыми рощами виден край соснового бора, высовывающийся между ними словно густо зеленый язык. А дальше, среди сосен возносится ввысь верхушка большого конического холма, похожего очертаниями на гору Фудзи. Вновь череда рощ, перемежаемых небольшими полянами, каждая из которых по-особому чем-то примечательна. Вот, среди голых безлистых крон замелькал край длинного скалистого обрыва. Где то там мрачное ущелье, так напугавшее меня вчера. Это невысокое плоскогорье значительно ниже «горы Фудзи», но гораздо больше её по площади. К полудню я оказался на том самом месте, куда вышел накануне.
     Судя по всему мои новые земли были не в пример обширнее старых. В поперечнике остров был едва ли менее полутора километров в самой своей широкой части, а в длину никак не менее четырех. А то и всех пяти. С южной стороны, как я уже отмечал, в него глубоко вдавался залив, образующий полузамкнутый водоем с чистой водой. С севера и запада к берегам вплотную подходят болота. С восточной – озеро, за которым виден окраинный берег этого обширного болотного массива. С южной, между выходом из залива и лохматыми болотными кочками - значительная полоса свободной воды.
     В центральной части острова, вытянувшись почти на одной линии, располагались три упомянутых мною ранее холма, два из которых, с плоскими верхушками образовывали некое подобие плоскогорья. Третий, самый северный – метров до двадцати – двадцати пяти высоты, с конической, слегка закругляющейся вершиной. Между двумя первыми я прошел накануне, третий же стоял особняком, никак не соединяясь со своими собратьями. 
     Весь остров густо покрывали сосновые, березовые, осиновые леса с вкраплениями деревьев иных пород: елей, тополей, ив, ольхи. Видел даже несколько лип. На многочисленных лесных лужайках и полянках разбросаны кусты рябины, черемухи, малины, смородины, боярышника, еще каких-то неизвестных мне растений. Свежая трава своей зеленью еще не покрыла землю и сейчас трудно пока судить о её видовом составе. Наверное здесь были и традиционные для этих мест лесные и болотные ягоды. Я так же, пробираясь низким, западным берегом, обнаружил устья нескольких небольших ручейков. Два из них, правда, были сухими, прочие же жизнерадостно журчали. Хлебнув из каждого водицы, убедился в её полной пригодности для питья. По острову там и сям разбросаны приличных размеров поляны, вполне подходящие для обустройства на них огородов. Я твердо рассчитывал завести здесь картофельную плантацию.
     Еще несколько дней ушло на обследование внутренних областей острова в поиске наиболее удачных мест под будущий поселок. Из пяти-шести приглянувшихся первоначально мне мест я, наконец, остановил свой выбор на большой ровной лужайке в основании открытого мной ранее залива. Она имела все возможные преимущества пред другими и устраивала меня практически во всех отношениях. Продолговатое, ровное, вытянувшееся вдоль берега залива, покрытое невысокой ровной травкой поле, больше похожее на поле для гольфа, к тому же предоставленное значительную часть дня солнечным лучам. Окружающие её с трех сторон лесные заросли гарантировали великолепную защиту от пронзительных осенних и зимних ветров. Близость лесной опушки позволяла не беспокоится о запасах дров и строительного материала. Расстояние от леса до берега около полусотни метров.  Удобный, несколько крутой, но не обрывистый спуск к воде. У самой воды великолепный песчаный пляж в три-четыре метра.
     Не по центру, а несколько ближе к основанию западной косы, поле пересекается неглубоким, знакомым мне по первому путешествию овражком с протекающим по его дну ручьем. Верховья оврага теряются в чаще леса.    
     Если, следуя руслу ручья, пересечь поляну и углубиться в лес, то метрах в трехстах от опушки, у самой подошвы отлогого здесь южного склона ближайшего холма, можно обнаружить обширную поляну. Она как нельзя более пригодна и по своему местоположению, и по размеру, и по защищенности от ветров, для запланированной мною картофельной плантации. Да и других насаждений, которые я собирался произвести в будущем.


ГЛАВА 3
074
     К облюбованной под усадьбу лужайке менее чем за день перетащил все свое имущество. Сделал это в три этапа. Первым делом носил вещи частями вдоль берега и складывал у основания косы. Потом таким же образом через косу на лужайку, к оврагу. И в завершение, закатав по колено штаны, переправил через овражек. Передохнув, соорудил в нескольких шагах от склона овражка, с восточной его стороны, шалаш. Это сооружение практически являлось точной копией возведенного ранее на месте высадки, но значительно больших размеров, так как мне предстояло прожить в нем ни как не менее месяца, пока не будет готово основное жильё.   
     Между прочим, я с беспокойством обнаружил, что запасы продуктов начали истощаться с катастрофической быстротой. Не помогло даже то, что на второй день после высадки на остров я перешел сначала на двухразовое питание, а затем стал вообще только ужинать перед сном, иначе голодный желудок попросту не давал уснуть. И хотя за последние две трети года я стал весьма умерен в еде и довольствовался по настоящему малым, все же призрак голода вновь замаячил на горизонте. Я уже всерьез задумывался над тем, не придется ли съесть драгоценный запас картофеля. Лишь мысль, что в этом случае придется навсегда распрощаться с мечтой о его разведении, удерживала меня.
     В заливе, судя по многочисленным всплескам,  явно водилась рыба. Но пока стояла высокая вода, поймать мне её никаким образом не удавалось. Когда же вода пошла на убыль, я, нарезав лозы в ивовых зарослях, сплел с десяток ловушек – вершей. Затем из трех поваленных сосновых бревен соорудил небольшой маневренный плотик и рассовал ловушки по всему заливу, что бы определить наиболее уловистые места водоема, нащупывая при этом шестом глубину и стараясь найти перепады глубин, так как знал, что большинство рыбьего народа держится именно там. Каждую ловушку отмечала торчащая из воды верхушка шеста, служившая для неё, к тому же, якорем. Перед устьем каждой устанавливал в ряд две - три плетенки-направляющие, что бы добыча шла туда, куда надо, то есть прямиком в утробу длинной ивовой корзины.
     Уже на следующий день в половине ловушек обнаружил улов. Может он и не был столь богатым, как я ожидал, всего по одной – две – редко три рыбки, но дал мне повод успокоиться в отношении своего пропитания и приступить, наконец-то, к постройке дома.
075
     На новом месте приходилось начинать свое обустройство практически с нуля. Но на этот раз я строил не временное убежище, а настоящий жилой дом. Решил, что избушка будет состоять из одного теплого помещения, к которому затем прилажу сени-кладовую, соединенную, в свою очередь, с небольшим входным тамбуром. Таким образом, жилище мое не будет ни вымерзать в зимнюю стужу, ни перегреваться в летний зной. Найдя, как уже говорил выше, подходящее ровное место, которое явно не затапливалось по весне, я расчистил от дерна площадку размером четыре с половиной на три метра. Прокопал по периметру её неглубокую канавку. Затем, натаскав от обнаруженной у обрывистого склона ближайшего из холмов каменной осыпи булыжников, какие только было мне по силам снести (здесь на помощь вновь пришли сани-волокуши, которые я широко использовал на своем первом острове), я добросовестно выложил нечто вроде фундамента под будущий сруб. На эту работу затратил ровно неделю. Конечно можно было и не утруждать себя обустройством фундамента, бросив бревна первого ряда прямо на землю, как часто делают в деревнях. Но в большей степени именно от наличия и качества фундамента, а также от крыши, зависит долговечность постройки, так что не думаю, что впоследствии пожалею о потраченных усилиях.
     Особенно тяжко мне далось устройство нижнего или, как говорят в наших краях, «окладного» венца сруба. Это основа всего дома и сработана она должна быть надежно и добротно. Было бы неплохо пустить на него водостойкую лиственницу, но к тому времени я не обнаружил деревьев этой породы в разумных пределах от места строительства. Тогда я остановился на сосне. При этом ствол решил взять потолще, не менее тридцати сантиметров в диаметре. Найдя пару подходящих деревьев, повалил их, обрубил верхушки и разделил каждое на две части. Полученные бревна, два из которых имели длину в четыре с половиной метра и два – в три, с огромным трудом переволок к месту строительства. К счастью необходимые по размеру деревья нашлись буквально в считанных метрах от площадки и я смог докантовать бревна с помощью простейшего рычага из ствола молодой сосенки. На все это мною было потрачено четыре дня тяжелейшего напряженного труда.
     Еще два дня ушло на размещение и закрепление по месту двух длинных бревен оклада. Вырубил топором у противоположных концов до половины диаметра выемки – «чашки», под поперечные бревна. Разместил в них концы более коротких бревен, добиваясь их плотного прилегания друг к другу. Отходя в разные стороны, убедился, что получился ровный, аккуратный, пахнущий свежей смолой прямоугольник. Заранее решил, что чашки буду «выбирать» с верхней стороны бревен, что сильно упростит и ускорит работу.
     После того, как в результате титанических усилий получился отличный, крепко связанный окладный венец, я продолбил по периметру вдоль всей верхней поверхности неглубокий, овальный в сечении паз, что бы следующее бревно прилегало к предыдущему  более плотно.
     Почувствовав, что совершенно обессилил, я позволил себе два дня отдыха.
076
     Нежданные выходные посвятил прогулкам по острову, во время которых, между прочим, обнаружил явные следы присутствия на острове зайцев: свежие шарики помета, характерно подранная кора на молодых березках и осинках, явно погрызенные тонкие веточки на кустах. Это открытие весьма обрадовало меня! Надо будет изготовить крепкие шнуры и соорудить простейшие самоловы. Другой крупной живности, за исключением птиц, я на острове пока не нашел. Вообще вести охоту в основном планирую, переправляясь на материк, для чего свяжу легкий, но вместительный плот. Я даже уже вынашивал планы устройства в моих будущих таежных угодьях системы постоянно действующих ловушек с ловчими ямами и простейшими загонными оградами из жердей, тянущихся на десятки метров. Такие ловушки достаточно проверять раз в несколько дней, выбирая попавшуюся в них добычу. Это позволит не только регулярно пополнять запасы свежего мяса, но и восполнять весьма необходимый, быстро тающий  «шкурный» резерв. Но пока что это лишь приятные фантазии. Сегодня же предо мной стоят более насущные проблемы.
077
     После кратковременного отдыха, восстановив силы в немалой степени благодаря улучшившемуся за счет свежей рыбы рациону, вернулся к постройке дома. Решил действовать планомерно. Высчитав, что для нормального, полноценного сруба необходимо заготовить бревна для одиннадцати-двенадцати венцов, каждое диаметром около двадцати сантиметров (так как более толстые попросту не смогу доставить к месту строительства), я стал обходить ближайшие окрестности и искать подходящие по размерам стройные сосны. Найдя нужное дерево, валил его и сразу разделывал на необходимого размера бревна. Как правило из одного ствола получалось два бревна – пяти с половиной и трех с половиной метров. Правда из иных удавалось выкроить лишь одно - мешали начинавшиеся низко ветви, а я старался, что бы бревна мои были очень ровными и гладкими, без каких либо намеков на сучки и прочие изъяны.
     На заготовку двадцати четырех длинных бревен и двадцати двух коротких ушло десять дней упорного труда. Затем, передохнув денёк, стал перетаскивать их к месту будущей стройки. И если с короткими бревнами я справлялся довольно легко, то длинные доставили мне массу хлопот. Древесина была уже сырая и, потому, очень тяжелая. По-хорошему бревна для сруба надо заготавливать зимой, когда стволы максимально свободны от влаги, но я, по понятным причинам, лишен этой возможности – зимой меня здесь попросту не было.
     Как ни пытался я, ухватившись за один конец бревна, протащить его хоть несколько метров, с огромным усилием оторвав от земли, оно выскальзывало из рук и тяжело падало к моим ногам, чуть, пару раз, не переломав их. В конце концов догадался вырубить четыре полуметровых чурбака диаметром сантиметров по десяти и подкладывая их под бревно, катить его на этих импровизированных катках. Правда это на словах звучит красиво и просто, на деле же и при таком методе транспортировки приходилось преодолевать множество трудностей. Главное, вовремя перемещать освобождающийся позади чурбак вперед и не допускать, что бы бревно скатывалось с катков в стороны. Постоянно приходилось равнять почву на пути движения, срезая небольшие кочки и вырубая торчащие корни, что сильно утяжеляло и без того нелегкий труд. Так как все бревна были предусмотрительно заготовлены мною на расстоянии не более двух сотен метров от места строительства, то за день успевал приволочь три-четыре, иной раз пять бревен. Чтобы помочь себе, временами начинал во всю головушку отчаянно горланить песни. Ни одну из них, правда, допеть до конца не мог, так как уже стал забывать слова, но смело замещал их тем, что приходило в голову. Иной раз, к моему стыду, это были и не совсем литературные обороты речи, особенно когда каток снова и снова прищемлял мне ногу. Из «Дубинушки» помнил только «эх, дубинушка, ухнем!». Я представлял себя бурлаком, тянущим баржу вверх по течению.
     Наконец и этот поистине титанический, никем не воспетый, но достойный считаться четырнадцатым подвигом самого Геракла, труд был завершен.
     Несколько дней ушло на чистку стволов от корья. Во-первых, неочищенное бревно уже через пару лет начнёт активно гнить. Во-вторых, в избушке из таких бревен не будет переводиться сырость, что вряд ли доставит кому бы то ни было удовольствие.
078
     С огромными усилиями втащил два длинных бревна на готовый венец сруба. Тщательно подогнал по месту, разместив концы в вырубленных чашах, предварительно плотно набив продольные канавки нижних бревен влажным мхом, загодя натасканным из лесу. Мох нужен именно влажный, так как он не только не ломок, но с ним и сподручнее работать. К тому же просохнув, мох превращается в некое подобие герметичной замазки, не оставляющей между бревнами ни единой щели. А высохнет он быстро, вместе с самими бревнами. Затем на уложенных бревнах вырубил чашки и протесал продольные канавки. Укладка двух поперечных, более коротких бревен далась несколько легче. Сравнительно «несколько».
     За первый день смог уложить лишь один венец. При этом, учитывая небольшое уменьшение диаметра бревен в сторону бывшей верхушки дерева, я размещал два противоположных бревна в одном венце нижними, комлевыми концами в одну и ту же сторону. Бревна следующего над ними ряда, чтобы сруб не перекосило, намеревался размещать комлевыми концами в противоположную сторону. И так далее. Кроме того, прежде чем опускать очередное бревно по месту в вырубленные чашки, я внимательно исследовал его торец, стараясь уложить так, чтобы та сторона ствола, которой дерево росло к северу и где годовые кольца прилегали друг к другу наиболее плотно, оказывалась снаружи сруба. Таким образом, стены моего будущего дома смогут гораздо лучше противостоять намоканию извне, и, одновременно, лучше держать тепло внутри помещения.
     Чем дальше шло строительство, тем больше сноровки у меня появлялось. Уже на следующий день я уложил полтора венца, а далее складывал даже по два за день. Правда после четвертого ряда возникла проблема с подъемом очередных бревен на растущий сруб. Но я быстро нашел выход и из этой ситуации – изготовил два длинных, диаметром около десяти сантиметров хлыста. Выбрал топором у более тонких их концов поперечные выемки. Затем разместил этими концами на верхнем бревне готовой части сруба. Противоположные концы хлыстов свободно лежали на земле. Нарубил по верхнему краю каждого из этих двух наклонно лежащих бревен множество неглубоких поперечных зарубок - ступенек на расстоянии сантиметров десяти одна от другой.      
     Подтащив с помощью рычага очередное бревно к основанию наклонно лежащих хлыстов, я начинал осторожно перемещать его вверх. Сначала поднимал на одну-две ступеньку левый край и закреплял его там веревочной петлей, подперев для надежности шестом. Затем таким же образом приподнимал правый. И так до самого верха. Вскоре эта процедура уже проходила у меня вполне ловко и споро, так что я тратил на подъем очередного бревна не более получаса.
     Когда я уложил по месту короткие бревна третьего ряда и прижал их концы поперечными длинными следующего, я вырубил по центру одного из коротких, с той стороны, что смотрела в сторону залива, кусок под будущий дверной проем на ширину, немногим больше ширины своих плеч. То же самое я сделал и с бревном четвертого ряда с этой стороны. Бревно пятого венца оставил не тронутым, чтобы не ослабить еще не окрепший сруб. Следующий, т.е. шестой венец, так же был прорублен в этом месте. Седьмое осталось целым, а в восьмом и девятом – прорублены отверстия. Сверху легли бревна двух последних венцов. Убедившись, что сруб крепок и надежен, смело перерубил два оставленных в дверном проеме бревна.
     Кроме того в длинной стене, выходящей во двор будущей усадьбы, я устроил оконный проем шириной сантиметров тридцати и высотой в два бревна, перерубив среднее полностью, а нижнее и верхнее от него только до половины.
     В двух остальных стенах – короткой со стороны леса и длинной, со стороны овражка, проделал по одному небольшому отверстию на уровне глаз, выбрав на половину толщины выемки в двух смежных бревнах. Получились крошечные оконца-бойницы шириной и высотой сантиметров по десяти, которые я планировал затыкать деревянными пробками и использовать для вентиляции а, в случае необходимости, и для обзора.   
     Время от времени я отходил в сторонку и внимательно осматривал растущий сруб с разных сторон, контролируя, чтобы стены были ровными и не заваливались ни в одну, ни в другую сторону. Я так тщательно подгонял каждое бревно по месту и выверял каждую операцию, что сруб получался на загляденье ладным и крепким.
     К исходу десятого дня от начала укладки первых бревен сруб был готов полностью. Это было отличное сооружение из плотно пригнанных, без малейшего намека на щели между ними, оструганных топором до золотистой белизны бревен, расточавшее по сторонам невероятно приятный запах. Сам же я к тому времени густо покрылся пятнами смолистого соснового сока. И если стереть с кожи его еще как то удавалось, то в одежду он въелся намертво, на всю её оставшуюся жизнь. Да и из волос смола удалялась только с их клоком, так как растворяться в воде смола решительно отказывалась.               
     С берега натаскал в берестяном коробе чистого светло-желтого песка и усыпал им пол слоем сантиметров в двадцать, хорошо проливая водой и плотно утрамбовывая. Впоследствии застелю пол плетеными тростниковыми циновками, так что комфорт в моей избушке будет наивысшим.               
     Теперь оставалось соорудить крышу, изготовить дверь, а так же пристроить сени - кладовку. Но так как, согласно моего календаря, наступила середина мая, земля покрылась  свежей зеленой травкой, а деревья молодой изумрудной листвой, настала пора приступать к давно задуманному и очень важному для меня мероприятию, от которого в немалой степени зависело дальнейшее моё благополучие – посадке картофеля.





ВСЁ ПРОИЗВЕДЕНИЕ МОЖНО ПРИОБРЕСТИ В ИНТЕРНЕТ МАГАЗИНАХ: ЛитРес, Ozon.ru, ТД "Москва" (http://moscowbooks.ru), Google Books (http://books.google.ru), Bookz.ru, http://lib.aldebaran.ru, http://iknigi.net, Bookland.com, на витринах мобильных приложений Everbook, МТС, Билайн и др.


ЧАСТЬ 3

ВОЗВРАЩЕНИЕ
(как я провёл лето)


Чем сильнее заблуждение,
тем более торжествует истина.
                Ф.Шиллер      

Истинное назначение человека –
жить, а не существовать.
                Д.Лондон      

ГЛАВА 1
143
     Сознание вернулось вдруг. Очнулся, словно нырнул в холодную воду. Голова ужасно болит. Я лежу на земле лицом вниз. Левую щеку покалывают сухие травинки. Попытался подняться. Не могу. Только тут я понял, что мои руки крепко стянуты веревкой за спиной.
- Очухалси? – услышал спокойный голос позади себя. Потом, судя по шагам, человек стал обходить вокруг и я сразу все вспомнил.
     Человек склонился надо мной и заглянул в лицо.
- Дайте пить. – прохрипел я, облизывая пересохшие губы.
Меня кто-то грубо приподнимает за плечи и усаживает. Человек с проседью в бороде опустился предо мной на корточки и внимательно принялся рассматривать. Затем без злобы, как то даже ласково спросил:
- Ты откель такой мохнатой то взялси? 
     Я действительно оброс сверх всякой меры. Из-за отсутствия ножниц и бритвы все последние годы я обрезал растительность на лице и голове ножом. И то лишь по мере необходимости, чтоб не лезла в глаза да не мешала в работе, не обращая внимание на текущую моду за полным отсутствием её ценителей на моем острове. Да и куртка со штанами из меха, хоть и добротно слаженные, но далекие от совершенства кроя, не придавали мне изящества.
- Хочу пить. Дайте воды. – повторил я, лихорадочно соображая что ответить. Седобородый слабо улыбнулся одними уголками тонких губ и протянул руку в сторону. Тотчас же к нему подошел довольно молодой парень и передал круглую берестяную флягу. Мой собеседник извлек деревянную затычку и, приставив горлышко к моим губам, запрокинул донышко вверх. Я стал жадно глотать теплую жидкость. Оказалось, что меня действительно мучила жажда. Тем временем остальные собрались за спиной старшего. Всего их пятеро. Вероятно, когда группа обнаружила издыхающего лося и сообразив, что по его следам скоро придут охотники, один из них спрятался за песчаным гребнем и сидел там на карауле, предупредив остальных о моем приближении. Когда я подошел к костру, он же подкрался сзади и, недолго думая, огрел чем-то по голове. Пока я пил, мои пленители обменивались мнениями.
- Я думал чо лесовик. Рогатину-то видали? Из кости! – высказал мнение тот, что нарезал ранее мясо, - Ан нет, вроде не из ихних будет. И одет чудно как-то.
     Из этих слов я заключил, что они ждали появления некоего «лесовика» и это явно не сказочный персонаж, приятель «болотного» и муж «кикиморы». Скорее всего имелись в виду местные туземцы, постоянно обретавшиеся в тайге. Седобородый, убрав флягу, отрезал:
- Ну всё. Хватит. Лопнешь щё. Давай-ка, выкладай, кто ты такой есть. Откель взялси здесь. Мы-то чай знаем, что тут на много верст окрест никто не бытует. Даже лесовики сюда не заходят. Боятся, черти. – последнюю фразу он сказал с какой-то полускрытой гордостью, словно это была его личная заслуга.
     Понимая, что дальше с ответом тянуть не стоит, но пытаясь выгадать еще немного времени, что бы сообразить как себя следует вести с незнакомцами, я проворчал:
- Зачем по голове то было бить? Убили бы так вообще.
- Успется ыщо. – весело сверкнув глазами, хохотнул другой. Это он, кажется, жарил мясо. Седобородый же, терпеливо, закрывая пробкой флягу, разъяснил:
- Ты, парнейка, не бойси. Убивать до смерти мы тебя не собирамся. Но и разгуливать по своей землице не дадим. Ты лучше ка сказывай о себе. А то вон Силантий, - он кивнул на человека с незнакомым мне лицом, очевидно это он и огрел меня по голове, - Силантий-то быстро разговорит тя.
     Стоявший поодаль Силантий, коренастый мужичок лет сорока - сорока пяти с довольно зверской, исполосованной страшными шрамами физиономией и наискось перевязанным сложенной в несколько слоев матерчатой полоской левым глазом, явно польщенный данной ему характеристикой, осклабился. Но молодой парень заступился:
- Да не пужайте его, братцы. Чо вы человека в ужас то вгоняте. Вон он, аж бел со страху. – очевидно вид у меня действительно был не ахти какой героический. Старший отмахнулся:
- Ты, Митрий, не лезь, как не просят, покуда старшие говорят. Пошарь-ка лучше его котомочку. -  и вновь обратился ко мне, - А ты, паря, не серчай сильно на нас. Но и терпение наше пытать не стоит. Сказывай давай, кто да откель.
     Поняв, что дальше тянуть действительно не стоит, пока эти, столь решительно настроенные граждане не прибегли к более убедительным доводам в пользу своих требований, я начал излагать историю, версия которой уже сложилась в голове:
- Я Никита. Никита Рогов, - воспользовался я, почему то, именем своего давнего приятеля-сокурсника. Что-то поостерегло меня называть свое настоящее имя.
- Но-но, - поощрил седобородый, - Давай дальшо. Откой ты, Никитушка, оказалси то здесь. Не живешь же ты в тайге. Хоть вид у тебя и чудной, но видно, что не баба ладила твою одёжку. Да и на юродивого не похож.
- Да, действительно, я сам её пошил. Прошлой осенью еще я с двумя товарищами приехал в тайгу на охоту. Хотел сохатого добыть, да в первый же день заблудился. Друзья же меня толи не стали искать, то ли искали да не нашли. В общем, остался в тайге один.
     Все внимательно смотрели на меня. Было ясно, что они еще не решили, верить ли мне или нет. Лишь молодой Дмитрий проворчал: «какиж то товаращи».  Но я отметил - услышав, что я один, люди с заметным облегчением переглянулись. Уже более спокойно я продолжал свою повесть, ибо дальше она частично базировалась на действительных моих злоключениях.
- Поскользнувшись на упавшем стволе, сломал ногу, - я задрал штанину и продемонстрировал сгрудившимся вокруг меня действительно ранее поломанную голень, на которой осталось несколько характерных шишек, - Поэтому выйти из тайги не смог. Пришлось зимовать. У меня, кроме ружья да двух десятков патронов, были спички, нож, недельный запас продуктов и соли в мешке, - перечислял я отчасти то, что действительно имел с собой сейчас, - Я построил чум из корья и в нем перезимовал. Охотился с ружьем, пока не кончились патроны…
- А де ружьишко то, - вскинулся молчавший до сих пор полноватый немолодой персонаж. – Ружьишко то де?
- Когда патроны кончились, я стал редко брать его с собой. А по весне чуть было в болоте не утонул. Еле выкарабкался. Там ружье и оставил. Да и сапоги в придачу.
- Ах ты, лихоманка тя дери! – огорчился спрашивавший. Я понял, что сожалеет он не обо мне и уж тем более не о моих сапогах. Об утраченном ружье он сожалел.
- Да, жалко, - Седобородый помолчал немного, - Ну да ладно, продолжай.
- Ну так вот. Перезимовал я с грехом пополам. К счастью, когда еще были патроны, я подстрелил сохатого, да пару кабанчиков. Силки на зайцев ставил. Питался мясом до конца зимы. Из их шкур себе вот одежду пошил. Кость срослась. А затем, когда снег растаял и по тайге можно уже было пройти, я стал пробираться куда глаза глядят. Думал, рано или поздно выйду к людям.
- Ну вот и вышел. – вновь засмеялся веселый Дмитрий. Старший оборвал его смех сердитым кивком.
- А чо-ж тебя товарищи то твои не искали? Не по христиански как-то в лесу бросать свово.
- Да я, думаю, что и искали. Искали, да не нашли. Я и сам виноват. Когда заплутал, надо было остановиться и костер развести, веток туда еловых побольше. Дым бы и увидели. А так, думаю, они меня поискали, поискали да решили, что сгинул я в болоте либо еще где. Я ж сдуру так чесанул, что верст за десять, верно в сторону ушел, пока не опомнился. Спохватился, а поздно уже. Переночевал под елью. На другой день ногу и сломал. После этого дымарь, конечно, жег. Да что толку. Поздно.
- Ты мирской верно? – с презреньем бросил одноглазый Силантий. Он даже не спрашивал, а, скорее, констатировал факт, обвинял. Я, решив что «мирской», это что-то вроде «городского», утвердительно кивнул.
- То-то оно и видно! Мирски и в чистом поле друг дружку растерят. А чтоб еще и помочь один другому, так ни! – он зло сплюнул.
- Ну лады. – седобородый встал. – Таперича с нами пойдешь.
     Я, сделав вид, что очень доволен этим его решением, кивнул. И осторожно спросил:
- А вы кто?
     Лица у всех как то сразу заострились, взгляды стали подозрительными, цепкими. Наконец, спустя минуты две тягостного молчания, старший сказал:
- Мы люди, православны христяне. Живем в скиту и кормимся тем, что бог пошлет, - при упоминании имени божьего все присутствующие дружно перекрестились и я отметил, что крестятся они двумя пальцами. – Ты теперь тож будешь жить с нами. А там Старец решит, что с тобой делать. То ли в веру истинну обратишься, то ли… - и он неопределенно покрутил  ладонью приподнятой руки.
     Как то меня этот выбор насторожил. Да и жест бороды не придавал оптимизма. Не для того я ушел из одних тисков, что бы попасть в другие, быть может более цепкие и бездушные. Но виду своим сомненьям постарался не показывать. Что бы скрыть замешательство, спросил:
- Я себя назвал. Как вас мне называть?
- Мы путники. Я, Архип, - он произнес это как «Орхып», - Это мои братья Силантий да Федор, - указал пальцем по очереди на одноглазого и другого, чуть постарше, что интересовался моим ружьем. Это он ранее сидел на бревне и нанизывал мясо на палочки. В слове «Федор» Архип сделал ударение на «о», а первая гласная прозвучала не как «ё», а  как «е».
- Эти, сыновья мои, Митяй да Егорша. –  веселому Дмитрию едва ли больше восемнадцати. Егор постарше лет на пять, высокий и худой. На ум мне пришло слово «долговязый». Он до сих пор не проронил ни слова. Глаза его умны, но  несколько потухши и печальны. Казался он погруженным в какие-то свои, далекие от происходящего, думы.      
     После краткого знакомства по указанию Архипа мне развязали руки, но лишь затем, что бы тут же скрутить их спереди. Силантий, подняв с земли мою шапку из беличьих хвостов и стряхнув её, нахлобучил мне на голову, предварительно с интересом покрутив в руках. Затем сунул в ладони ломоть настоящего черного хлеба и кусок варенной оленины, после чего обо мне на какое то время забыли. Пока я с удовольствием поглощал угощенье, остальные занимались своими делами. Кто увязывал вещи, кто обрезал с туши лося наиболее лакомые куски мяса и, густо обернув их нарванной тут же крапивой, упаковывал в плетенные из тончайшего луба переметные сумы. Силантий, вырезав из лосиной шкуры большое, почти квадратное полотнище, счистил ножом жир с её внутренней стороны, после чего густо усыпал пеплом и, сложив пополам шерстью наружу, свернул в рулон и так же запихал в одну из сум.
     Переметные сумы были очень практичным решением, однако так и не пришедшим мне в голову. Они состояли из двух довольно вместительных, плетенных из полосок луба сумок, соединенных двумя широкими лямками. Когда Федор первым надел на себя суму, я восхитился её гениальной простоте. Один мешок располагался на спине, другой на груди, уравновешивая друг друга, руки же при этом оставались совершенно свободны. Широкие ремни лежали на плечах и очевидно хорошо распределяли вес поклажи на них. Впрочем, я вскоре имел возможность убедиться в этом. Одну из переметных сум без излишнего стеснения взвалили на меня. Моим мнением даже не сочли нужным поинтересоваться. Просто Архип жестом предложил мне встать, а Силантий и Егор без единого слова вскинули суму мне на плечи, словно поклажу на спину верблюду. Я даже присел от неожиданной тяжести. Пожалуй килограмм тридцать. Впрочем и остальные были нагружены не меньше, в том числе и сам седобородый вожак. Полученное путниками на халяву мясо сохатого и его шкура сразу увеличили количество поклажи. Но тут как раз попался и бесплатный носильщик в моем лице. 
     Через полчаса мы, выстроившись цепочкой, двинулись в путь. Впереди Архип, за ним Федор, Дмитрий, Егор. За Егором я. За моей спиной раздраженно что-то бубнил себе под нос Силантий. Я подумал: «весьма неприятный тип». Идти под таким грузом с непривычки очень тяжело. Всё ждал, когда же мои невольные спутники остановятся на отдых. Но они, казалось, даже не думали об этом. Солнце в зените, а мы все движемся спокойным размеренным шагом. Двигаемся на север. Вскоре я втянулся в общий ритм и даже груз как будто перестал давить на плечи с такой силой. Мы шли то вдоль реки, то удаляясь от нее. Через непродолжительное время вновь выходили к ней. Я понимал, что мы срезаем петли, образованные вихляющим руслом реки. Это говорило о том, что путь моим конвоирам хорошо знаком, хотя признаков какой либо тропы заметно не было.
     Часа через два я стал выбиваться из сил. Да и у моих спутников начали проявляться признаки утомления. Тихие разговоры, которые велись поначалу, смолкли. Дыхание становилось всё тяжелее и отрывистее. Наконец, когда солнце стояло уже в самом зените, Архип скомандовал привал. Все с облегчением поснимали переметные сумы и с наслаждением растянулись на высоком берегу реки в жидкой тени нескольких отдельно стоящих сосен. Я так же, не без труда скинув груз, вытянул ноги и мгновенно отдался сну.
     Меня растолкали. Я с ужасом подумал, что сейчас опять двинемся в путь. Однако это был долговязый Егор. Он сунул мне в руку флягу, а когда я напился, дал несколько кусочков холодной жареной лосятины. Уныло жуя, заметил, что и все прочие обедают без особого аппетита. Огня не разводили и ничего горячего не готовили. Обходились остатками завтрака. После трапезы все дружно задремали. Лишь Федор остался сидеть, видимо была его очередь нести караульную службу.


ГЛАВА 2
 
     После краткой полуденной дремы все дружно, без сторонних напоминаний, поднялись, взвалили на плечи поклажу и двинулись дальше. Чувствовалось, что для этих людей такие походы не внове и у них давно сложился определенный порядок, соблюдаемый на уровне инстинкта. Руки мне вновь связали, но более свободно, так что они больше не затекали. Двигались неторопливо, нескорым, но размеренным шагом в среднем темпе. Обратил внимание на характер движения. Группа старается огибать неровности рельефа, без надобности не взбирается на бугры и не спускается в овраги. Никто не наступал на стволы поваленных дерев и не перепрыгивал небольших ям. Самое ценное в тайге - твои ноги. Шаг настолько равномерен и естественен, что я, погружаясь в свои мысли, порой впадал в некий транс, словно спал на ходу. Монотонность движения лишь раз была нарушена мной, когда я спросил вслух, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Дайте кто попить.
На меня сразу было брошено несколько презрительных взглядов. Когда же я, считая, что моим спутникам попросту жалко воды, попытался воззвать к их совести, шедший на этот раз за мной Дмитрий вполголоса проговорил нравоучительным тоном:
- Никогда не пей в дороге. Сделашь глоток – враз разморит и ты уж не ходок. Зачнешь воздух хватать. Отстанешь. А из-за тебя и товарищи время потеряют, – и чуть погодя добавил, - Все равно та вода через сотню шагов у тебя на спине скажетси. Вот станем табором, тогда пей скольки влезит.
     Только тут я понял, что эти люди, соизмеряясь со своим здравым смыслом, приобретенным вековым опытом, ничего не делают зря. Их образ жизни, все их поступки отточены до совершенства даже в мелочах. Как они непохожи своим спокойствием, уверенной неторопливостью на суетливых городских туристов или охотников. Даже привыкшие к экспедициям, полугодовалым отлучкам в «поле», просмоленные дымами тысяч костров лихие геологи не могли равняться с этими таежниками. Ибо были они здесь не гостями, не путешественниками, не исследователями, а коренными обитателями. Частью таёжного мира. Они существовали среди всего этого невероятного по богатству растительного и животного царства и другой жизни не ведали. Да и вряд ли хотели. Им не приходилось полагаться на то, что кто-то придет на помощь. Что где то их ждет другое, настоящее жилье со всеми удобствами. С приходящей неведома откуда по трубам водой и газом, электричеством и прочими благами цивилизации. Они не скинут в конце сезона просоленную потом одежду, чтобы облачиться в чистенькое, цивильное. Нет, они уже были дома и относились к окружающей тайге, как к своему подворью. И в этом они разительно похожи на меня. С той лишь разницей, что я не являюсь частью их жизни. И не хочу ею быть. Их община свободна от оков того общества, из которого пришел я, но, вместе с тем, она сама прообраз этого общества. Пусть миниатюрного, патриархального, первобытного, но общества. То есть той самой машины принуждения личности, от которой я бежал. И у них неоспоримо есть какие то свои, установленные не мной нормы и правила, которым я буду вынужден, а не захочу - заставят, подчиняться.
     Эх, сейчас бы оказаться у себя дома, на скамеечке, у теплой от солнца рубленой стены. Рядом жмурится рысенок. Как он там сейчас? Говорил же мне разум, предупреждал - ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Я вспоминал теперь о своей, недавней еще вольной жизни как о райском чуде и тихо тосковал. И вновь моя судьба не в моих руках. Вновь я завишу от чьей-то чуждой воли. Опять я – лишь шахматная фигурка в чужой игре.
144
     До вечера передохнули лишь раз, да и то очень кратко, не снимая поклажи. Я вдруг обнаружил, очередной раз вернувшись из своих грез к действительности, что мы идем уже не вдоль реки, а углубились в тайгу и пробираемся вдоль гребня невысокой гривы, видимо водораздела между бассейнами соседних таежных речушек. При этом постепенно, вслед за полуденным солнцем, сворачиваем к западу. Ближе к вечеру, еще засветло, вышли к краю широкой ровной низины. Внизу, почти под моими ногами, в наступавшем там уже легком сизоватом полумраке плотно толпились верхушки елей. Спускаемся по крутому, но не обрывистому склону вниз. На самом краю низины, у небольшого ручейка, маленькая рубленая избушка – зимовье. Как раз тогда, когда я уже думал, что не сделаю больше и ста шагов, упаду замертво от страшной усталости, наш караван остановился. Все с, казалось, не меньшим облегчением, чем и я, освободились от переметных сум и повалились на землю. Но не прошло и пяти минут, как утомленные люди поднялись и слаженно отправились каждый по своим делам. Кто за дровами, кто с котелками за водой к протекавшему в невысоких берегах ручью. Федор, расчистив место и дождавшись первой партии хвороста, развёл костер. Архип перебирал запасы, откладывая те, что пойдут на ужин. На меня, кажется, никто внимания не обращает. Мои связанные руки занемели не столько от стягивающих их пут, сколько от неизменного положения. Я их почти не чувствую и усиленно тру ладонями друг о друга, что бы восстановить кровотечение. Наконец Архип, заметив это, молча подошел и аккуратно распутал веревку.
- Не вздумай удрать-ка. Сё равно догоним. А пока ступай к ручью. Помойся, оправься и приходи.
     Я не стал просить себя дважды и соскочил с обрывчика, еле удержавшись на подгибающихся ногах. Вернувшись минут через десять, заметил, что никто не собирается спать в зимовье, хотя там виднелась сквозь распахнутую наружу дверь небольшая печурка. На мой недоуменный вопрос к Дмитрию, он словоохотливо ответил:
- Угорим там все. – и пояснил, - Когда печь долго не топлена, она становится угарной. Потому её надо разок стопить по холосту и лишь втору ночь ужо и спать. Да и тесно там вшестером будет.
- А чьё это зимовье?
- Так наша дальня заимка и есть. Как снег ляжет, наши приходят и зиму промышлят живность всяку. В основном зайца, лису, песца, белку, барсука, куницу, колонка ловим. А как удача, то и оленя, и сохатого, и козла добудут. Быват поросенка либо свинью дику, а то и самого секача возьмем. Волк, так и волком не побрезгуем. Иной раз рысь заходит. И её споймам. А Силантий, так тот что ни зима, одного – двух медведёв скрадет на лёжке. Мясо морозим, шкуры сушим, жир топим. Из скита люди раз в месяц приходят, забират чо напромышлям.
- А шкурки куда деёте? – задал я коварный вопрос тем же тоном, что говорил парень. И Митрий тут же заглотил наживку.
- Меням на муку, на хлеб, патроны, соль, сахар, чай. Да на проче чо нужно, - начал было охотно перечислять Дмитрий, но Архип цыкнул на него и он разом замолк. Тем не менее, я отметил два обстоятельства – если они выменивают патроны, значит у них есть огнестрельное оружие. И второе – из самого факта обмена следовало то, что не такие уж эти люди и дикари и имеют связь, хоть и весьма краткую, с внешним миром. Следует, когда седобородого не будет рядом, хорошенько попытать парня. Похоже он скучает без общения со свежим человеком и разговорить его большого труда не составит.
     Поужинав, все дружно принялись обустраиваться к ночлегу. Однако я заметил, что седобородый предварительно назначил дежурных на ночь. Первым выпало караулить Егору и Архип ему серьезно что то выговаривал. Я лишь слышал, как тот требовал, чтоб сын не вздумал сомкнуть глаз, «а не как в прошлом разу». Егор слабо оправдывался. Мне показалось и остальные несколько встревожены. А когда из зимовья Силантий вынес и раздал всем небольшие, не длиннее человеческого роста, но крепкие копья с металлическими наконечниками, я понял, что эти люди действительно чего-то опасаются. И явно не моего возможного побега. Я обратился к Архипу, поинтересовавшись, что нам здесь, на их землях, может угрожать. Он хмуро озираясь по сторонам, ответил:
- Эти места называют Медвежьей падью. Тут много зверья всякого. Богаты места. И медведь-дедушко есть. Токмо он об эту пору на человека не пойдёт. Труслив. Да и еды хватат помимо нас. Но нонче по осени объявились пришлые волки. Стая в десяток шкур. Вот те лютуют. Первым делом всех местных своих поизвели. До единого. А в начале весны погрызли нашего охотника, что капканы проверял. Ели отбили. – после непродолжительного молчанья, покачивая головой, добавил, - Токмо одно, преставился мужичок. Хороший охотник однако был, Николка хромоногий, царствие ему небесно, - Архип перекрестился, - Ужо как они его изорвали, смотреть страшно было. – и резко переключился, сделав обобщение сказанному: - Так что не советую те отходить от табору в сторону.
     Я, признаться, напуганный не столько словами старшего, сколько всем поведением этих, не робкого десятка людей, их нескрываемой настороженностью, постарался разместиться поближе к костру. Заметив, между прочим, при этом пару лукавых взглядов на себе. Даже подумалось, что все это лишь что б подшутить надо мной. Но нет. Обеспокоенность спутников вполне очевидна, да и копья говорят о многом. Ведь до этого они шли совершенно безоружны, если не считать ножей на поясах да пары топоров, притороченных сзади к сумам. Видимо посчитав меня достаточно предупрежденным, мне на ночь даже не стали вязать рук. Дневная усталость взяла свое и, едва коснувшись головой подстилки, я тут же провалился в сон. Растолкали меня еще затемно. На костре булькает пара закопченных котелков. Позавтракав и испив чайку (настоящего!) мы вышли в дорогу. Шли часа два и в заметно более быстром темпе, чем накануне. Путники держались если и не настороженно, то вполне серьезно, неся копья наперевес. Я отметил, что ни одного ружья в группе нет и удивился, каким образом они зимой охотятся здесь. Допустим на мелочь ставят силки и ловушки, как поступал и я сам. Но медведи и волки? Впрочем, учитывая слова Дмитрия о патронах, ружья, очевидно, все же есть. Только в дефиците, не зря Федор так заинтересовался бывшим у меня якобы ружьем. Эх, посмотреть бы на патроны, сразу стало бы ясно сколько и какие у них стволы.
145
     Небо затянуло набежавшими вдруг тучами и левее, совсем невдалеке, засверкали всполохи молний, загрохотали громовые раскаты. Иной раз я непроизвольно вжимаю голову, так как впечатление такое, словно молния бьет прямо в тебя. Но дождя вслед грозе так и не последовало. Через полчаса тучи разогнало. Гром какое-то время еще погромыхивал, но все дальше и дальше от нас, пока вообще не затих вдали. Небо стало чистым. Напуганное было солнце со смущенной усмешкой поглядывало сверху.   
     Постоянное напряженное внимание спутников передавалось и мне. После недолгого привала пошли дальше. Понятно, что Архип хочет засветло пересечь низину. Тревожного ощущения добавляла и окружающая природа – массивные ели раскидывались вширь лохматыми подолами, полностью перекрывая видимость уже в десяти шагах. Казалось, что под каждой распластанной вдоль земли еловой лапой прячется дикий клыкастый зверь, который только и ждет момента, что бы бросится на тебя. Именно только на тебя, выхватив из общего строя. То и дело путь преграждают ручейки с низкими топкими берегами либо сплошные завалы падших деревьев. Наконец мы вышли на небольшую полянку на несколько возвышенном месте и устроили привал. Все расселись на земле, один Силантий остался стоять. Он по-прежнему внимательно всматривается в чащу, изредка протяжно втягивая носом воздух. Несмотря на свой немолодой возраст это был человек недюжинной силы, что выказывалось в каждом его движении, неторопливом, уверенном, полным скрытого достоинства. К нему подошел Архип и они о чем то мрачно принялись беседовать. Седобородый так же стал принюхиваться, совершенно как животное, спешно и настороженно. Вслед за ними поднялись и остальные. Из беглых фраз, которыми перебрасывались мои спутники, я понял, что они учуяли запах гари. Я так же встал. Да, определенно тянет дымком. Я поначалу подумал, что путники обеспокоены тем, что в их владения проникли чужаки, но тут же Архип развеял эту гипотезу. Он бросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Тайга горит. Быстрее.
     Все мигом повскидывали поклажу и вслед за старшим быстрым шагом направились в сторону от первоначального направления пути, держась по ветру. Вскоре запах горящего дерева стал настолько отчетлив, что уже не оставалось никакого сомнения в том, что где то совсем близко бушует огромное пламя. «Верхами идет» ни к кому не обращаясь бросил Федор. А еще минут через пятнадцать со спины потянуло белым дымом. Мы уже бежим. Дым становится все гуще и ядовитее. Я не понимаю куда мы несемся. Сизые удушливые клубы заволакивают небо и закрывают солнце. Мне кажется, что отчетливо слышен треск скачущего совсем рядом по нашим следам огня. Я не знаю, может ли быть что-либо страшнее и неотвратимее таежного пожара, перекинувшегося в кроны деревьев. Когда у тебя не остается никакой надежды на спасенье и ты отчетливо понимаешь, вот сейчас, еще через несколько минут, ты погибнешь. И смерть примешь ужасную и мучительную. И от тебя ничего не зависит. Ты не можешь даже попытаться противостоять огню, как противостоял бы напавшему зверю или уносящему тебя потоку воды. Ты не сможешь убежать от него, потому что некуда. И потому что несется он, подгоняемый ветром, со скоростью летящей птицы. Везде, везде вокруг его пища и он с жадностью поглощает её, обгоняя тебя то справа, то слева. Перекрывает тебе один путь, другой. Играя с тобой, насмехаясь над твоими жалкими потугами. Он то знает, что ты никуда от него не денешься. И твоя воля слабеет, решимость с каждой минутой тает, словно кусочек льда в горячей воде. Хочется просто лечь и покорно принять судьбу.
     Тем не менее Архип упорно держится выбранного направления и его спокойствие придаёт уверенности другим, не давая охватить наши души панике. А раскаленный ветер крепчает. Он завивает над головами тучи черного дыма. Слева проблескивают языки пламени. И когда я уже окончательно прощаюсь с жизнью, мы выскакиваем на берег неглубокой, судя по бурлящей поверх камней воде, но весьма широкой реки.
     Теперь стало понятно, куда с таким упорством вел нас седобородый. Все, не дожидаясь команды, бросаются в воду. Другой берег тоже заволакивает дымом. Не дойдя и середины реки, я теряю его из вида. Благо стремительное течение, бьющееся буруном о мою левую ногу, не дает сбиться с пути. Я давно уже не вижу своих спутников, только сквозь треск иногда слышится их надсадный кашель, но и он вскоре теряется среди гула злобно бушующего пламени. Задыхаюсь. Из легких выходит дым. Меня начинает рвать, что приносит некоторое облегчение. Огонь остался на том берегу! Ему не под силу перескочить ту сотню - полторы метров, что вдруг встала пред ним. Вот он, единственный враг, которого ему не победить. Архип знал это и вел нас к реке, понимая, что она – наш единственный шанс на жизнь.
     Мне кажется, что я бреду по колено в воде целую вечность. Запинаюсь о крупные камни, оскальзываюсь на мелких, падаю на четвереньки и вновь поднимаясь. Целую чёртову вечность! Мысли ускользают. В голове калейдоскопом крутятся яркие красочные картинки. То ли воспоминания, то ли грёзы отравленного мозга. Момент, когда я наконец с разбегу налетаю коленями на полуметровый береговой обрывчик и как подкошенный падаю на траву, нечёток. Словно всё происходит в вате. Долго лежу, кашляя и стараясь собраться с мыслями. Здесь, внизу, у земли, дышится легче. Снова начинает тошнить. Поднимаюсь на четвереньки. В желудке уже ничего нет. В голове понемногу проясняется.
     Облака дыма заволакивают окрестности. Перекинется ли пламя на эту сторону? Надо уходить. Но куда? Идти вглубь тайги подальше от воды? Да нет, от воды в любом случае отходить не стоит. Никого из моих спутников ни видно и ни слышно. Я вспрял духом. Жив. А не воспользоваться ли случаем? Им сейчас, по крайней мере тем, кто выжил, явно не до меня. Поклажу решаю пока не бросать. Наверное там найдется что либо полезное для меня. Да для меня теперь любой клочок веревки будет полезен. Поднявшись, повернул направо и потащился по берегу. Шагов через пятьсот дым порядком редеет и я решаю отступить в сторону от реки, так как по берегу меня ничего не стоило нагнать. Шаг уже крепок, колени больше не подгибаются. Я примерно знаю направление, в котором стоит искать реку, ведущую в мои земли, и направляюсь туда. Временами останавливаюсь и прислушиваюсь. Нет, погони не слышно. Я не решаюсь отдыхать несколько часов кряду, пока не посчитал, что ушел и от таежного пожара и от возможной погони достаточно далеко. Уверен, что моим спутникам не до меня. Передохнув, шагаю вперед уже более решительно и открыто. Надо выбраться к ночи из этой негостеприимной Медвежьей пади. Налетел скоротечный ливень, вмиг прибивший остатки дыма. В наступающих сумерках добираюсь до склона и, поднявшись по нему, оглядываю сверху всю котловину. Ни одного проблеска огня! Очевидно пожар, натолкнувшись на реку, затух сам собою. Ливень же загасил угли. Но весь лес внизу словно накрыт непроницаемой пеленой, которая делала черноту уже наступившей там ночи еще более мрачной. Запах гари пропитывал все, даже здесь, вдали от пожарища. Постояв с минуту и поразмышляв о судьбе своих невольных товарищей, повернулся спиной к пади и углубился метров на пятьсот в сосновый лес, что бы мой костер невозможно было заметить снизу.
146
     Разведя небольшой огонек, совершенно обессиленный и физически и морально, падаю на землю и, тяжело дыша, долго лежу так. Не хочется даже рукой шевельнуть, не то чтобы заняться обустройством ночлега. Все ж, минут через десять сажусь и, пользуясь тем, что мрак здесь еще не окутал окрестности полностью, решаю посмотреть, что находится в доставшихся мне сумах. Одна плотно набита в основном пакетами с мукой и солью. Лишь на самом дне обнаружились два небольших мешочка с гречневой крупой. Несмотря на заботливо накинутый поверх содержимого лубяной полог буквально всё в суме вымокло. Мука раскисла в кисель, соль почти полностью растворилась и пакеты с ними пришлось отбросить в сторону. Только гречку, подсушив, можно будет использовать. Я аккуратно расположил мешочки с ней невдалеке от костерка. Надо бы встать да повесить их на ветку повыше, да не могу себя заставить подняться. При одной мысли об этом ноги начинают подрагивать.
     В другой суме - пара упаковок плиточного чая, мешочек с солью, три круглых буханки хлеба, две бумажных упаковки со спичками (коробков с десяток в каждой), фляга с водой, два свернутых вместе тряпочкой ножа. Поверх всего этого, под размочаленной лубяной накидочкой - завернутый в тряпицу неплохой кусок солонины. Так как эта сума находилась у меня за спиной, то её содержимое практически не пострадало. Довольный находкой и не испытывая никаких угрызений совести отламываю здоровенный ломоть хлеба и откусывая то от него, то от шмата солонины, с наслаждением поужинал, запивая водой из фляги. Рассмотрев один из ножей, не притязательный на вид, но весьма добротный, я, посчитав его законной своей добычей взамен отобранного у меня, засовываю за пазуху. Второй завернул в ту же тряпицу и положил обратно.
     Взглянул на мирно пощелкивающий огонек костерка. Неужели это тот же самый огонь, от бешеного натиска которого мы не надеялись уже спастись всего несколько часов тому назад?
     Растянувшись прямо на траве у мерцающего огонька, решаю, что завтра надо бы выйти пораньше. Уже не сомневаюсь, что погони не будет. Не до того им сейчас. Скорее всего они вообще решили, что пленник сгинул в пламени таёжного пожара. Мне сейчас важнее выйти к своей реке. А уж по ней-то я найду свою лодку. А там уже почти и дома. С этими успокаивающими мыслями я засыпаю.


ГЛАВА 3
147
     Проснулся свежим и отдохнувшим. К моему удивлению костерок все еще весело потрескивал. Я приподнялся. Напротив, по ту сторону костра, на поваленном сосновом стволе сидит Силантий. Он с видимым удовольствием поедает кусок оставшегося от моей трапезы хлеба. На коленях лежит копье, которое без угрозы, но как-то так, что бы  я сразу уяснил положение дел, несколько развернуто длинным узким металлическим наконечником в мою сторону. Смотрел Силантий на меня добродушно и без всякой злобы.
- Ну как? Набегалсити? Устал? – спросил он участливо.
- Да. – хмуро проворчал я, еще не избавившись окончательно ото сна.
- Ладноть, сбирайся да пойдем помалеху. – одноглазый принялся затаптывать кострище. Тем временем я собирал сумы. Что делать? Напасть на него? Да вряд ли смогу его одолеть. Он явно посильнее будет. Видно, что человек этот не голодал и ел минувшие зимы всласть, ни в чем себе не отказывая. У него копье. Да и настороже он постоянно. Силантий исподтишка косит на меня единственным глазом, явно отдавая себе отчет, что в этот самый момент я решаю, как поступить и ждал окончания моих размышлений, готовый ко всякому развитию событий. Когда же он понял, что его пленник смирился с ситуацией, добродушно сообщил:   
- Я ж эти места как свою длань. – он раскрыл в мою сторону основательную ладонь, - Как снашли на бережку следы твои, сообразили: намерился Никитка наш торить свою дорожку, порознь от нашей. Обратно, стало быть, к болотам своим подалси. Токмо дурачина ты, брат. Тайга то больша, да троп в ней наперечет. Хошь не хошь, а  пройдёшь то по одному, то по другому закутку. Вот я, поразмыслив, и исчислил где тебя ждать следоват и прямком туда. Лишь малёхо запоздал. Да ты, брат, своим же костерком и сподмог. И что ты головой своей дурьей удумал? Всё едино - пропадешь один. – Он покачал головой, словно говорил с малым неразумным дитём.
     Силантий явно был доволен и собой, и моим, таким предсказуемым, поведением. Вместе с тем мой побег, похоже, изменил к лучшему его мнение обо мне. Видимо он пришел к выводу, что ошибался на мой счет и я не такой уж и слизняк. Силантий даже не стал связывать мне рук, понимая, что воля пленника в настоящий момент сломлена. Да и с грузом на плечах, имея за спиной вооруженного сопровождающего, пытаться бежать или напасть на него было бы безрассудством.      
     Первым делом спустились вниз, к ручью, что б утолить жажду, в чем оба нуждались. Затем двинулись вперед, держась берега. Подошли к реке и переправились через неё. Вскоре опять вошли в ельник. И опять этот лесной житель стал проявлять признаки крайней осторожности. Нет, он не был напуган или растерян, просто он знал о реальности грозившей нам опасности.
- Ты, братец, не отставай шибко. Держись меня. 
     Продвигались спешным порядком. Миновали краем свежую, еще дымящуюся местами, гарь. Пожар, оказалось, затронул не такую уж большую площадь и сам собой вскоре затих, так как деревья и кусты полны соков. Да и прошедший краткий, но обильный ливень помог. Силантий, глядя на то, что натворил огонь в их владениях, огорченно качал головой и цокал языком. За гарью, войдя в нетронутый лес, чуть передохнув, двинулись дальше. Шли больше часа. Уже в просветах меж елей временами промелькивал противоположный склон низины, до которого оставалось никак не больше километра. Выскочив к небольшому озерцу с болотистыми берегами, мы вынуждены были отклониться к северу, обходя топь краем. Силантий то и дело останавливался и, зыркнув на меня глазом, что б я не шумел, к чему-то внимательно прислушивался. Наших спутников не видно. Я решил, что ему одному поручили эту миссию. Прочие, очевидно, дожидаться не стали и пошли дальше без нас, понадеявшись на известную им сноровку одноглазого.
     Вот уже явно виден гораздо более отлогий, чем тот, по которому мы спускались утром, подъем. Я вздохнул свободнее, заметив, что и Силантий как то расслабился. Мы шли вдоль опушки густого ельника по неширокой, продолговатой, похожей на просеку поляне. Высокая трава шуршит о колени. Становится жарко. Случайно бросив взгляд в сторону деревьев, я сдавленно вскрикнул и замер. Силантий мгновенно вскинул голову и так же встал, словно налетел на невидимую преграду. Несколько впереди нас, по левую руку, не далее как метрах в десяти, под спутавшимися еловыми ветвями стоят четыре здоровенных матерых волка. Это были поистине огромные звери. Я их даже не сразу заметил, настолько они стояли тихо и спокойно, почти сливаясь с окружающей растительностью.
     Самый крупный из них, увидав, что стая обнаружена, злобно ощерился и грозно задышал. Остальные трое продолжали стоять с безразличными мордами, один даже присел и отвернулся со скукой в сторону. Они словно не решили еще, напасть на нас либо предоставить всем идти своей дорогой. Их явно смущало, что нас двое. Мой спутник, стараясь не смотреть прямо в глаза вожаку, тихо пробормотал:
- Спиной не вертайси. Помалеху отходим.
     Мы стали по полшажка смещаться боком вправо. Но вожак, очевидно приняв наконец решение, с громким рыком бросился на нас. За ним так же стремительно кинулся второй. Два других медленно семенили позади, расходясь в стороны, выбирая позицию и момент для удачного прыжка. Силантий, отскочив в последний момент с линии атаки вожака, встретил его ударом копья в бок. Тот завертелся юлой, силясь ухватить зубами торчавшее меж ребер древко. Второй волк впился зубами в ногу жертвы. Силантий, выпустив из рук копье, вырвал из ножен на поясе клинок, принялся бить зверя куда придется. В тот же миг третий волк схватил его за руку, державшую нож. Звери старались завалить человека наземь, что бы добраться до горла. Их четвертый товарищ, очевидно самый робкий, нерешительно топтался в сторонке. Почему звери выбрали для нападения одного из нас и проигнорировали другого, для меня по сей день остается загадкой. Сунув руку за пазуху я казалось вечность не мог извлечь оттуда нож, о существовании которого Силантий, к своему счастью, не подозревал. Наконец, сбросив взмахом с клинка обертывающую его тряпицу, бросаюсь на помощь. По каким соображениям я сделал это, а не пустился наутек, судить не берусь. Другого мне просто тогда и в голову не пришло.
     Стоявший в нерешительности до того волк прыгнул мне навстречу, вцепившись в висевшую спереди суму. Пока он разобрался что это не мое тело, я успел довольно ловко всадить правой рукой клинок ножа ему под основание левой лапы. Вырвав, всадил еще раз, другой, третий. Раз или два нож соскальзывал по ребрам, но один из ударов очевидно достиг сердца зверя. Тот разом обмяк и осел, все еще удерживаясь зубами за суму. Я откинул его толчком ноги. Вся схватка продлилась буквально секунды. Упав на траву, зверь больше не подавал признаков жизни. Я кинулся к бешено крутящемуся с многоголосым рыком метрах в пяти от меня клубку, вскинув вверх руку с ножом. Но тут на глаза попалось окровавленное копье, лежавшее рядом с телом застывшего вожака. Очевидно он в предсмертных судорогах сумел таки вырвал его из своей груди. Отбросив нож, хватаю копье и с диким ревом втыкаю его в первое попавшееся, оказавшееся сверху серое тело. Копье вошло прямо в горло волка. Он жалобно взвыл и отпустил жертву. Я выдернул копье и вновь замахнулся им. Но волк не стал дожидаться повторного удара и, издавая жалобные вопли, скачками скрылся в чаще.               
     Другой зверь, не сразу поняв, что положение их стаи изменилось и он остался один против двоих врагов, продолжал терзать ногу Силантия, почти превратив его сапог в клочья. Тот же, почувствовав что руки его свободны и вспряв духом, так как еще мгновенье назад положение его было практически безнадежным и он это отчетливо осознавал, стараясь лишь продать свою жизнь подороже, схватил ярко-красными от крови, своей и волчьей, руками противника за горло. Даже в израненных руках сохранялся изрядный запас сил и зверь, понимая, что проигрывает схватку, разжав зубы, стал пытаться вырваться из смертельных объятий, норовя резануть клыком противника по запястью, рвя и без того искромсанную плоть. Я, находясь в каком-то неестественно спокойном состоянии, несколько раз подряд ткнул наконечником копья, со стекающей с него кровью, тело животного, выбирая наиболее убойные, на мой взгляд, места. Зверь затих, придавив своей тушей Силантия. Тот так и лежал, держась руками за горло трупа, отвалившись на спину и тяжело дыша. Положив копье, я присел и не без труда стал отрывать руки раненого от волчьей глотки, уговаривая его успокоиться. Силантий сначала не понимал, чего я хочу от него, затем опустил мутный взгляд вниз и, не без усилия, разжал свои пальцы. Приподняв подрагивающую голову, забрызганную каплями крови, и слегка приподнявшись сам, оглядел место побоища и слабым голосом просипел:   
- Эх, шкурки бы снять, - после чего без сил упал навзничь.
     Я думал, что он потерял сознание. Сняв с себя закрутившиеся вокруг тела, изодранные спереди клыками перемётные сумы, вытряхнул их содержимое прямо на измятую, в багровых пятнах траву. Отложил в сторону флягу и, найдя всё тряпье, какое там имелось, нарвал его полосами. Первым делом разрезал ножом оба рукава куртки и штанину, сняв с раненого правый сапог, обмыл раны водой, стараясь не попадать на открытую плоть. Раны на ноге и на правом предплечье страшные. Рваные. В нескольких местах виднелась обнажившаяся кость. Куски плоти пришлось вправлять на место пальцами. Чтобы в ранах не осталось заразной волчьей слюны, я, слегка нажимал на края пальцами, сцеживая кровь. После чего стягивал края раны, прикрывал её тампон из тряпицы почище, прокладывая горстью найденного тут же у подножия сосны мха, и заматывал лоскутами ткани. Каким то чудом волчьи клыки не перерезали ни одной крупной артерии ни на руках, ни на ноге одноглазого. Только потому он еще не истек кровью. Когда я уже заканчивал обработку ран несчастного,  заметил, что он, приоткрыв глаза, пристально наблюдает за моими действиями. Увидев, что я смотрю на него, Силантий просипел:
- Спасибо… - и слабо коснулся моего локтя левой, менее поврежденной рукой.
     Я похлопал его по здоровому плечу, затем нашел флягу и приложил горлышко к бледным губам Силантия. Прежде чем пить, он спросил:
- На животе ран нет? – и лишь убедившись в этом, принялся с жадностью, временами захлебываясь, поглощать живительную влагу. Напоив раненого и подложив ему под голову пустую флягу, я стал собирать разбросанные пожитки, размышляя, что делать дальше. Ждать помощи? От кого? Придет ли она? Какие обычаи у этих людей? Однозначно бросать его в таком состоянии нельзя. Тогда я решил выволочь его из этой низины, а там - посмотрим. Не хотелось вновь попадать в плен, но и оставить человека на верную смерть я не мог.
     Сложив вещи кучей, взвалил Силантия на спину и поволок вверх по склону. Благо уклон невелик и я, с несколькими остановками, затащил раненого на самый верх, где выбрав место почище, положил наземь. Он даже не пошевелился. Не умер ли? Да нет, дышит. Пыхтя, вернулся вниз за вещами. Пока ходил, немного передохнул. Соорудил из двух срезанных стволов молодых березок волокуши и, разместив на них Силантия, поволок в сторону от Медвежьей пади. Я даже не знал куда иду. Лишь бы подальше от страшного места. Ближайшая задача - выйти к какому либо водоему. Через каждые пару сотен шагов останавливаюсь и отдыхаю, так как кроме волокуши тащу на себе переметную суму и копье. Наконец, уже к вечеру, вышел к берегу неширокой лесной речушки, текущей среди боров. Наш берег высокий, сухой. Найдя подходящее место, устроил раненого, развел костер, сходил за водой, наполнил обе фляги. Затем искупался сам, так как моё тело давно в этом нуждалось. Смыл с себя и с одежды покрывавшие нас багровые пятна.
     Когда я вернулся к костру, Силантий по-прежнему был без сознания и лежал в том самом положении, в каком я оставил его. Немного перекусив из имевшегося скудного запаса, который решил максимально экономить, я сидел у костра, шурудя прутиком угольки, и размышлял. Самым верным будет остаться здесь на несколько дней, выжидая дальнейшего развития событий. Дай бог - раненый пойдет на поправку. Тогда, дождавшись, когда он сможет передвигаться, с чистым сердцем я смогу оставить его. Он знает эти места и не заблудится. Судя по всему до их поселка не так далеко. Сужу по тем словам, что слышал, когда группа шла еще в полном составе. Они говорили в том роде, что последнее препятствие перед домом, та злополучная низина. За ней лишь надо миновать некое Ежовое Урочище и вот он, милый дом. Всего лишь день пути налегке. Ну а коль помрёт, так хоть схороню по человечески. Подкинув в костер полешек потолще и укрыв Силантия нарубленными сосновыми ветками улегся спать сам.
148
     Утром Силантий по-прежнему находился без сознания. Прислушавшись к ровному дыханию, решил что скорее всего он попросту спит. Спустился к реке напиться и умыться. Когда вернулся, раненый что-то мычал во сне, временами принимаясь стонать. Я прошелся вдоль берега. Нарвал букетик ромашек, а так же прихватил с десяток листьев лопуха, обламывая их вместе с толстенькими черешками. Вскипятил в котелке воду, бросил туда всю ромашку. Подержал немного на огне. Снял котелок, кинул туда же листья лопуха, оборвав предварительно черешки. Выждал пока вода не остынет до приемлемой температуры.
     Тем временем разбинтовал раны одноглазого, смачивая теплой водой присохшие тряпицы и осторожно срывая их. Раны еще местами кровоточат, но уже начинают затягиваться и подсыхать, покрываясь корочкой запекшейся крови. Промыл их полученным отваром. Из свежих черешков лопуха выдавливаю капельки сока прямо на раны. Затем, прикладывая заваренные листья лопуха, вновь забинтовываю, подбирая более менее чистые места на тряпицах. К вечеру Силантий первый раз очнулся. Разговор давался ему тяжело, очевидно оказалось повреждено горло, хотя внешних признаков тому нет. Я стал его, как маленького ребенка кормить, размакивая в воде кусочки хлеба и один за другим просовывая сквозь иссохшие губы, пока он не замычал, давая понять, что сыт.
     Затем Силантий вновь заснул, а я сидел у костра в надвигающихся сумерках и размышлял о всем произошедшем со мной за несколько последних дней.
     Следующий день бродил невдалеке от нашего стана, стараясь представить себе, где нахожусь и высчитывая в каком направлении мой дом. Местность здесь более возвышена, испещрена невысокими холмами и распадками между ними, по некоторым из которых текут небольшие ручейки. Куда не посмотришь, заметны выходы скальных пород. Кое-где голыми каменистыми вершинами торчат утесы. Ручьи и бегущая рядом речка имеют вполне отчетливый перепад высот, благодаря чему течение довольно бурно и имеет скорее предгорный, нежели равнинный характер. Вода с шумом скачет по устланному галькой и булыжником ложу. Местами, выскочив на небольшую равнину, речушка разливается мелким озерцом, но лишь затем, что бы через сотню – другую шагов низвергнуться вниз крошечным водопадом либо устремиться по наклонному руслу бурливыми перекатами, пенясь над вылизанными за века камнями, обтекая боками валуны побольше, отскакивая прочь от скалистых берегов. Хрустальная вода холодна и приятна на вкус. Окружающая местность настолько отлична от той, к которой я привык, что нет никакого сомнения в том, что мы вышли за пределы одной из величайших равнин планеты, раскинувшейся болотами и таежными лесами  на тысячи километров к востоку, и находимся уже в предверии горной страны. Кстати комаров заметно меньше, а мошка исчезла вовсе. Где-то на западе, в одном – двух днях пути, покажутся первые горные кряжи, являющие не только рубеж низменности, но и разграничивающие два великих континента, объединенных единым материком.
     К вечеру возвращаюсь обратно. Силантию заметно лучше, он устроился поудобнее, подсунув под голову котомку. Костер горит небольшим ровным уютным огоньком. Когда раненый увидел меня, взгляд его смягчился.
- А-а. Ты, друг Никита… - он замялся. Я махнул рукой:
- Давай-ка перекусим. – после чего стал отрезать ножом небольшие кусочки солонины, отрывать ломтики хлеба и запихивать ему по очереди все это в рот. Видно было, что Силантию с трудом дается даже пережёвывание пищи. Лишь однажды я поймал взгляд раненого, мельком брошенный на нож в моей руке. Несколько небольших кусочку того и другого, не удержавшись, сунул в рот и себе. Заметив это, Силантий понимающе спросил:
- Что, мало припасу?               
Я кивнул. Тогда он решительно, насколько это позволял его еле слышный голос, заявил:
- Хватит мне.
- Не дури, Силантий, тебе надо окрепнуть, а то обоим худо будет. 
Но Силантий упрямо качнул в бок головой:
- Хватит, хватит… Сыт… Да и почти оклемался… Завтра, послезавтра стану на ноги… И пойдем помаленьку. – после каждой фразы он делал перерыв в несколько секунд, сбираясь с силами. А последнюю произнес полуутвердительно, полувопросительно, внимательно взглянув мне в глаза. Теперь я качнул головой и уклончиво ответил:
- Ну ни завтра, ни послезавтра ты, предположим, не встанешь. Дня три тебе как минимум надо полежать. А там и решим.
     Силантий, соглашаясь, прикрыл глаз и утомленный разговором растянулся на хвойной подстилке. Через минуту он уже спал. 
149
     К утру Силантия стал бить озноб. Его раны посинели, а руки и ноги отекли. Покрытый крупными каплями пота лоб холоден. Несчастный метался из стороны в сторону, с кем-то споря в бреду. Что он говорил, разобрать невозможно. Речь быстра, отрывиста и невнятна. Я стал опасаться, что у  него начинается заражение крови. Может даже гангрена. Вновь промыл отваром ромашки все раны. Растер в кашицу проваренные листья лопуха и нанес на больные места. Несмотря на то, что края ран покраснели и припухли, к счастью ни отмерших, ни загнивающих участков плоти заметно не было. Вновь замотал раны простиранными и высушенными тряпицами. Два дня Силантий не приходил в себя. На третий ему стало немного лучше. Он даже очнулся и я, почти насильно, покормил его. Мне показалось, что одноглазый не узнаёт меня. После еды он впал в какую то прострацию – смотрел не моргающим остекленевшим глазом в небо, на вопросы никак не реагировал. Я не мог понять – в сознании ли он или нет.
     На следующий день Силантию опять полегчало. Он так и не пришел в себя, но сипловатое дыхание стало ровным, температура понизилась, а отеки на руках и ногах спали. Больной явно идет на поправку. К вечеру, вымотавшишедшие неуток не столько

ВСЁ ПРОИЗВЕДЕНИЕ МОЖНО ПРИОБРЕСТИ В ИНТЕРНЕТ МАГАЗИНАХ: ЛитРес, Ozon.ru, ТД "Москва" (http://moscowbooks.ru), Google Books (http://books.google.ru), Bookz.ru, http://lib.aldebaran.ru, http://iknigi.net, Bookland.com, на витринах мобильных приложений Everbook, МТС, Билайн и др.