Пуще неволи

            С тех пор как Степан Матвеич бросил пить и развёлся с женой, он всю душу и свободное время отдал рыбалке. Матвеич и раньше любил это занятие, но разрывался между бутылкой, удочкой и домашними обязанностями. Когда же страсть к рыбалке за отсутствием конкуренции монопольно завладела им, каждый выходной в зной и в дождь, в метель и в стужу первой электричкой или автобусом он отправлялся на какое-нибудь озерцо или речку, где мало-мальски могла клевать рыба.

            Старинных друзей-собутыльников Матвеич теперь избегал. Как ни звали его с собой, как ни набивались в компаньоны на рыбалку, сколько бы ни обижались на скурвившегося приятеля, он стойко одолевал соблазн и ездил рыбачить в одиночку или в непьющей компании.

            Я зимой рыбачу редко. Больше люблю бродить в августе-сентябре вдоль небольших таёжных речек. Забросишь удочку в струю, бьющую под коряжину, а в голове сразу рисуется, как подсекаешь и выдергиваешь буйно упирающегося хариуса с тёмно-синей спиной и развёрнутым во всей красе веером плавника. Чем сильнее ямка завалена коряжником, чем шустрее под него бежит струя, тем больше любит хариус стоять в таких неудобных местах. Зазеваешься на миг – как пить дать, зацепишься крючком намертво и придётся обрывать леску. К концу дня становится невмоготу продираться сквозь густые заросли тальника, слышать назойливый звон голодного комарья, караулящего момент, чтобы накинуться и растерзать рыбака когда он остановится, снасть забросит и чутко ждёт поклёвки. И вот, когда замаешься менять подаренные корягам крючки; когда проводишь взглядом сорвавшуюся у самого берега рыбину, что кажется крупнее любой пойманной; когда устанешь подымать распухшую от укусов руку, чтобы стереть пот со лба – только тогда постигнешь, какое это блаженство – присесть у костра среди дыма, отгоняющего гнусных кровососов, попить ароматного чаю со смородиной, разуться, залезть в палатку и до утра блаженно вытянуть гудящие ноги.

            Перестаньте! Не надо ухмыляться и объявлять такое занятие мазохизмом. Готов поспорить, что те из вас, кто неравнодушен к тайге, к воздуху, пьянящему быстрее шампанского, к рекам, на дне которых сквозь два метра водного хрусталя виден каждый камушек, побывав на такой рыбалке, когда-нибудь признают её одним из самых ярких и светлых жизненных впечатлений.

            Приобщившись к  охоте за хариусом, перестаёшь понимать тех людей, что забредая по пояс в грязную воду больших рек, с терпением японца, в трёхсотый раз созерцающего осточертевший сад камней, часами взирают на неподвижный поплавок, мимо коего то пузырчатая шапка грязно-бурой пены проплывёт, то пустая пластиковая бутылка.

            Впрочем, я отвлёкся. Прошу прощенья. Так вот, с Матвеичем я рыбачил всего дважды. Один раз осенью сводил его за хариусом на мою любимую речку, а в ответ он соблазнил меня съездить в конце февраля на водохранилище в соседнюю область.

            Ездили втроём. За рулём был сын Матвеича. «Нива» тоже была его.

            Порыбачили неплохо и возвращались в приподнятом настроении. Двадцатиградусный утренний мороз бодрил. Начинающийся день обещал быть ясным. Вид Солнца, жёлто-розовым воздушным шаром медленно всплывающего над горизонтом, создавал праздничное настроение. Почему-то вспомнилось, как в недавнем прошлом люди с такими же шарами ходили на демонстрации и кричали «Ура-а-а!!!» после каждого монотонного заклинания, произносимого в рупор с высокой трибуны, откуда народу поощрительно помахивали руками благодушно-солидные вожди и старейшины.

            Въехали в город к полудню. В сотне метрах от серых опор коммунального моста на заснеженном льду реки тёмнели многочисленные точки рыбаков.
            - Смотрите, сколько народу высыпало, - указал я на них спутникам. – Такая армия – и на единственного ерша.
            Матвеич с интересом присмотрелся к рыбакам и в глазах его запрыгали чертенята.
            - А ну, Санёк, - скомандовал он сыну, - сверни-ка к реке. Что-то я давно не рыбачил. Нам ведь торопиться некуда? – вопросительно взглянул он на меня.
            - Некуда, - подтвердил я, догадываясь, что гораздый на хохмы Матвеич задумал очередной трюк.

            Машину мы оставили на берегу и, не привлекая внимания соседей, расположились чуть поодаль от основной рыбацкой массы. Пробурив лунки, погрузили в ледяную воду снасти и принялись мерно ими потрясывать.

            Вскоре я убедился в бесперспективности этого занятия и вопросительно глянул на Матвеича. Тот подмигнул и указал глазами на лёд возле своей лунки. Там лежал приличный судак из пойманных вчера. Смысл затеи обрёл ясность. Убедившись, что никто не видит, я потихоньку вынул из мешка окуня посолидней и тоже выложил на лёд.

            Когда возле Матвеича лежали два судака, а у меня горка крупных окуней, один из рыбаков, проходя мимо, при виде нашего улова резко остановился, глаза его округлились, из открывшегося рта выпал недокуренный бычок.
            - Ма-а-ать! – огласил реку стон, выражающий восторг, зависть и сетование на несправедливость мироустройства. – Во дают мужики! А тут часами сидишь, дрочишь эту  мормышку бедную и – хрен тебе!

            Должно быть, отчаявшийся Сальери так же горько восклицал, что правды нет не только на земле, но и выше.

            Привлечённые выразительной речью собрата, остальные рыбаки тоже проявили к нам интерес, и вскоре человек десять завертели ледобурами, стараясь просверлить лунки поближе, а ещё столько же с пристрастием вели допрос на что мы ловим. Я показал мормышки, а Матвеич, неодобрительно косясь на сбежавшихся бездельников, вытащил из лунки огромную самодельную блесну, достойную нильского крокодила. После этого, поворчав, что нам испортили рыбалку, ибо рыба не дура и от такого бардака обязательно уйдёт, мы изобразили досаду и пошли к машине.

            На следующий день на работе поинтересовались, как мы порыбачили в выходные.
            - Да так, помаленьку… – как всегда скромно поморщился Матвеич. – Бывает и лучше.
            - А чего ж вас в такую даль понесло? – не понял любопытствующий. – Вчера, говорят, мужики прямо в городе у моста во-о-от таких судаков таскали. Он раздвинул ладони, демонстрируя длину судака, и я отметил, что пойманные нами были раза в два меньше.
            - Что ты говоришь? – округлил глаза Матвеич. – Надо в следующие выходные туда наведаться. Ишь ты…судаки... Надо же! – не переставал изумляться он.
Я помалкивал, еле сдерживая смех.

            Рыбацкая жизнь иногда выкидывает такие фокусы, что перед ними бледнеет любая человеческая фантазия.

            Однажды летом Матвеич пришёл на работу с каким-то особо озадаченным видом и целый день всех уговаривал бесплатно забрать у него черепаху, а лучше двух.
            - Хорошие черепашки, – расхваливал Матвеич. – Не лают, не кусают, на стол не лезут. И наступить не страшно, не то, что коту на хвост.
            - А кормить чем?
            - А хрен их знает. Я им червей копаю, да в траву погулять вывожу. Глядишь – чего-нибудь сжуют на прогулке. Жаль, картошку не едят.
            - Откуда они у тебя? Купил, что ли?
            - В речке поймал! Веришь, нет?.. Вот и я бы не поверил, кабы своими руками не выудил.
            -Где ж ты такие черепашьи места нашёл? Поди, на Галапагосские острова отдыхать ездил?
            - Ага. На острова… В прошлую субботу в огороде провозился. На серьёзную рыбалку не успевал уже. Поздно… А в воскресенье думаю: зачем дню пропадать? Деды прямо в городе на речушке Камышинке в грязнющей воде цельными днями карасей ловят. А я чем хуже? Схожу, авось какой дурной карасишка клюнет. Собрался, на трамвае до Камышинки доехал и почти в центре города с удочкой расположился. Забросил…смотрю: поплавок-то повело. Ну, всё, думаю, есть карась! А он водит и водит, теребит и теребит. Вяло так, лениво. Потом сразу поплавок потонул и не всплывает. Подсёк. Чую: тяжелый кто-то. Подтащил, смотрю: черепаха. Охренеть! Что за чудо?! С крючка снял, в сумку положил. Ловлю дальше. Несколько карасишек выдернул. Так, мелочь. Ага. И примерно через час – снова такая же поклёвка. Неужто опять? Вытаскиваю – точно! Ещё одна черепаха. Ну, всё, думаю, хватит с меня такой рыбалки. Удочки смотал – и домой.
Чего с черепахами делать – ума не приложу. Даже чем кормить – не знаю. Порыбачил, называется! Предлагаю всем теперь. Может, возьмёт кто ребятишкам. Откуда они взялись? Отродясь никаких черепах у нас не было.
            - Да сбежали у кого-нибудь. Откуда ещё? Или сами хозяева выбросили. Это тебе повезло, Матвеич. Нынче модно крокодилов дома держать. Представляешь, если в речку сбежит? Ты его удочкой на берег, а он тебя же и схавает. Ты, Матвеич, осторожней в городе рыбачь.
             - А иди ты с крокодилом вместе!.. Наговоришь сейчас. Лучше черепаху возьми.

            Доработав до пенсии, Матвеич потрудился ещё три года. С возрастом привязалась стенокардия. Сердечные приступы случались всё чаще, и ему пришлось рассчитаться.
            - Что мне – пенсии не хватит? – рассуждал Матвеич, внушая эту мысль больше себе, чем окружающим. – Огородик, рыбалка… Прокормлюсь… Много не надо. Может, и проживу всего – год-два. Лучше я это время на реке с удочкой проведу, а производству и так всю жизнь и здоровье отдал. Раньше планы строил: выйду на пенсию – все дела переделаю, на которые времени не хватало. Вот дурак был!.. Да-а… пенсию-то – её за просто так не дают. Сначала всего выжмут человека, а уж потом – пожалуйте на заслуженный отдых. А жизни-то остаётся – с гулькин нос.

            На работе после его ухода стало скучновато и пустовато…

            В последний раз я встретил Матвеича случайно, когда утром ехал на работу в маршрутке. На остановке зашёл пожилой рыбак в тулупе и валенках с галошами.  Он встал впереди меня, пристроил в ногах выцветший брезентовый рюкзак, из которого торчал ледобур и внимательно прочёл объявление над дверью: «Уважаемые пассажиры! Прошу семечки есть с кожурой, а конфеты с фантиками!»

            -Ишь ты, чего пишут! - озадаченно повёл головой дед и, обернувшись ко мне, с искренним недоумением спросил: - А водку тогда как? С бутылкой?
Я улыбнулся, поднял глаза и узнал Матвеича.

            - Смотрю, ты всё рыбачишь? – поинтересовался я, пожав руку старому знакомцу.
            - Да так, помаленьку, – узнаваемо поморщился Матвеич. – Разве это рыбалка? Баловство одно.
            - А здоровье как? Вроде бы у тебя сердечко пошаливало?
            - Было… И сейчас бывает. Неважнецкое здоровье. Ночью прихватит… сосёшь нитроглицерин и думаешь: «Если сейчас коньки отброшу, сколько ж тут, пока найдут, пролежать придётся? Вот кому-то хлопот наделаю…» Хреново одному… Конечно, если на рыбалку еду, всю хворь стараюсь дома оставить, но лекарство у меня всегда с собой для спокойствия. Иногда и на рыбалке полечишься. Ну, да хватит о болячках. Давай, может, соберёмся как-нибудь вместе на подлёдную, как раньше, а?
            - Это можно, – поддержал я. – У тебя телефон тот же? Если надумаю, позвоню.
            - Вот и сговорились. Буду ждать. Ну, я приехал. Бывай! – и Матвеич, сунув на прощанье ладонь, подхватил рюкзак и выгрузился из маршрутки в утреннюю синеву.


            Это было по перволедью – в самом начале зимы. Я так и не собрался позвонить Матвеичу, а весной наш общий знакомый рассказал о его последней рыбалке. На любимой протоке Матвеич всегда располагался в стороне от остальных рыбаков и в тот раз, как обычно, терпеливо сидел на самодельном ящике с полозьями, замерев над лункой. К вечеру, уже в сумерках, подошёл к нему один смотавший удочки рыбак уловом поинтересоваться и увидел, что Матвеич-то неживой. Сидит, сгорбившись, будто задремал, полушубок на груди расстёгнут, а на льду рукавица чернеет, да  пробирка с таблетками нитроглицерина поблёскивает...
            Не успел полечиться.