Связь прервана

И кто может точно и абсолютно убедительно объяснить, почему в этих клиниках да больницах никогда нельзя почувствовать теплый, домашний уют? Повсюду чистейший и ярчайший белый цвет, чудесно, я обожаю белый цвет, в моем гардеробе полно белых вещей и вообще белый цвет очень освежает и гармонирует совсеми остальными цветами. Но почему в больницах этот замечательный белый цвет становится настолько ненавистным, будто это прямо от этих режущих глаза стен исходит запах нашатыря, бинтов и каких-то отвратительных капель, якобы сделанных лишь из натуральных компонентов, но в которых кроме химии ниичего нет? И, что характерно - на стенах могут висеть картины, даже красивые тканевые гобелены, которые в иной обстановке ничего, кроме восхищения вызвать не могут , но здесь! Здесь они... словно бельмо на глазу. Как пятно от черничного сока на рубашке пастельных тонов. Как идиотский столб с проводами посреди бескрайнего поля. В общем, ужасней может быть только огромное чернильное пятно на олимпиадной работе отличника. И кто это, интересно, решил, что картины и гобелены освежают и разряжают больничную обстановку? Раздражают и вызывают, по крайней мере, некоторое недоумение - это да. Стерильность, чистота, однообразность - что может быть ужасней для человека, привыкшего к милому сердцу беспорядку, маленькой паутинке с дружелюбным паучком в углу и разбросанным в совершенно очаровательном хаосе вещам, журналам и распечаткам, которые уже давно не нужны, но которые рука не поднимается выбросить - авось пригодятся. А эти бесконечные коридоры? В них сам черт заблудится, а вот сосредоточенные и вечно занятые врачи идеально ориентируются в этом адском лабиринте, где после кабинета номер сто четыре идет кабинет номер сто десять. На языке вертится вопрос - куда делись другие пять кабинетов? Отпали за ненадобностью, или, что более очевидно, находятся на другом этаже где-то между двести пятым и двести двенадцатым кабинетами. Полный бред и, среди чистоты и порядка, полный беспредел и неввозможность ориентирования без персонального медицинского экскурсовода. Да какой эккурсовод! Тебя бросают здесь, словно ненужную тряпку, и ты, чувствуя себя так, словно ты приехал в незнакомый город и ты здесь всем должен деньги, робко стучишь во все подряд двери, покорно выслушиваешь вопли оторванных от, зачастую, ничегоделанья врачей, и продолжаешь самостоятельную разведку этого вражеского тыла. Впрочем, я что-то слишком заговорилась в процессе перебежки с четвертого этажа на шестой офтальномологической клиники номер девять в компании троих моих подружек. Вот уже полтора часа я бегаю по терапевтическим-аппаратным-консультационным кабинетам, пытаясь отыскать свою выписку, которая безнадежно затерялась в этом колоссальном десятиэтажном здании. Подруги отважно терпят это откровеннейшее издевательство, лишь тяжело дышат да постоянно хватаются за перила. Право слово, мне уже даже несколько стыдно, что я предложила им сходить за мой за моей проклятой выпиской. Шестой этаж, очередная белая дверь. Скорчив недовольно-наглую физиономию, я постукала и сразу же вошла, не ожидая реакции. Кабинет меня немного удивил. Если бы он не был практически пустой и с белыми стенами (проклятье!), то я бы решила, что это аудитория школы либо университета. Очевидно, подобное впечаилние было произведено из-за кафедры, которая здесь смотрелась ни к селу, ни к городу. Но даже кафедра была полной ерундой по сравнению с двумя врачами, кторые присутствовали в помещении. Один из них, высотой явно превышающей два метра, протирал огромный аппарат, напоминающий увеличительное стекло. Второй же, коротконогий и плешивый, сидел - я протерла глаза, сразу пожалев об этом, ибо только что мне их закапали и велели не трогать руками полчсаса - на кафедре в позе лотоса и невозмутимо разговаривал с великаном неожиданно низким хрипловатым голосом.
- Что лет не был там, все работа да работа, аппараты да посетители... - жаловался плешивый, - а так хочется! А погода все портится и портится, портится и портится...
Великан мерно и мелодично пропел:
- Да что уж жаловаться, вырвемся, главное, чтобы град не помешал.
Я захлопнула открытый рот и, подавившись от удивления, жестоко закашлялась. Очередное удивление постигло меня - я не была удостоена даже взгяда кого-либо из эксцентичных лекарей!
- Что угодно Вам? - спросил, не поворачивая ко мне головы, плешивый.
- Кхе-кхе... А-а-а...Ммм... - словно идиотка издавала я нечленораздельные звуки.
- Выписка? - равнодушно пропел великан.
- Si! Si! - какого-то дьявола на итальянском возопила я, - выписка... Второй час ищу...
- Мозолевская Виктория Владимировна? - продолжал петь великан, протирая свой аппарат, и словно не нуждаясь в моем ответе. 
- Да..
- Присядьте пока.
Беспомощным взглядом обвела я кабинет и не нашла ничего, похожего на стул. Вообще кабинет был почти пуст, за исключением длинного белого стола, аппарата, который протирал великан, и высокой кафедры, на которой восседал плешивый. Чувствуя себя неудобно до крайности, я продолжала стоять в дверном проеме минуты три. Тут плешивый произнес:
- Присядьте на мое место, все равно мне нужно кое-что сделать.
Напряжение, вместо того, чтобы исчезнуть, возросло раз в пять. Он спрыгнул с кафедры и с гордым видом направился к своему коллеге. Я неуверенно приблизилась к кафедре и молча уселась на нее. Ощутив желание поккривляться, я приняла ту же позу, в которой минуту назад здесь сидел плешивый. Но на меня по прежнему не обращали никакого внимания. За окнами сгущались тучи. Этот факт меня чрезвычайно порадовал, ибо приехали мы сюда в неимоверной жаре, задыхаясь от выхлопных газов автомобилей и изнывая от жажды. Прошло минут пятнадцать, мое напряжение спало, и я как-то неосознанно прилегла на кафедре, положив руки под голову. Не знаю, сколько прошло времени после этого, но в момент, когда веки практически сомкнулись и сон теплыми лапами коснулся моей головы, хриплый голос где-то слева от меня буркнул:
- Получите.
После чего послышался скрип закрывающейся двери. В кабинете воцарилась полная тишина. Я сошла с кафедры - кабинет был абсолютно пуст, а на белом столе одиноко белела моя выписка. Удивление мое не прекращалось. Я забрала бумажку и тихо покинула кабинет, бросив заинтересованный взгляд на столь халатно покинутый апппарат.
В коридоре на мягом белом кожаном диване дремали мои спутницы. Я провела по их носам своей выпиской и они синхронно вскочили с дивана.
- Что ж так долго? - с укором спросила Настя.
- Два часа сидим, уже все ушли! - вторила Маша.
- Да и погода явно портится, только бы не было града, - неожиданно завершила поток вопросов Аня.
Вместо ответов я улыбнулась и поманила их к лестнице. Действительно, клиника была абсолютно пуста и тишину не прерывало ничто, кроме наших гулких шагов о мраморный пол. Свет горел везде, но ни единой живой души. Хотелось поскорее выйти на свежий воздух. Мы спускались по широкой лестнице, как вдруг на улице раздался гром. Тут же, в промежутке между пятым и четвертым этажом, бым маленький, но довольно широкий балкончик с толстыми низенькими колоннами вместо ограждения. Небо полностью затянулась серой пеленой и даже ни единой грозовой тучи не было видно. Начинал накрапывать мелкий прохладный дождь. Заметно посвежело, у меня поднялось настроение. Значит, домой поедем в прохладе. Мне прямо на нос упала холодная капля, я вздрогнула и тихо засмеялась. Девочки рядом со мной молча рассматривали небо. Дождь усиливался. Я повернулась, чтобы продолжить спуск по лестнице, как вдруг...
Я резко распахнула глаза и обнаружила себя в куче какого-то строительного мусора. Рядом со мной полусидела Настя, тоже, видно, только что очнувшаяся. Непонятная темная комната поражала своим контрастом с клиникой, где мы только что были - повсюду грязь, пыль, палки, железки, с потолка клочьями спускалась паутина, в окна с выбитыми стеклами с диким воем врывался ледяной ветер. Я поежилась. Что-то явно пошло не так, совсем не так. Это не клиника. Смертельно напуганный взгляд Насти подтвердил мою не особо блешущую оригинальностью догадку. Мы молча поднялись и кое-как отряхнулись. Полную тишину прерывал лишь ветер, колышущиеся на одной петле двели походили на полупрозрачную штору гораздо больше, чем на двери. Я осторожно заглянула в соседнюю комнату, она оказалась близнецом той, в которой очнулись мы - та же грязь, пыль и паутина. Кивнув Насте, я направилась к двери второй комнаты. Полусгнившая кучка костей в углу заставила вздрогнуть, Настя же лишь беззвучно зажала рот рукой. Следующая комната ничем не отличалась от своих предшественниц, только кости теперь валялись уже в двух местах. Мы продолжали идти, с каждой комнатой-близнецом все уверенней, но с большим беспокойством. Я молча достала мобильный и сунула Насте, входя в очередную комнату. Около разбитого окна в этой комнате стоял человек к нам спиной и что-то делал с грудой осколков. Я недоверчиво осмотрела его и решила пока не приставать к окружающим, тем более, что кто-то все-таки здесь есть и мы не одни.
- Маша? - нервно и дрожащим голосом сказала Настя, - где ты?
Трубка странно закашлялась. Сильнейшие помехи очень напрягли меня. Затем раздался голос Маши, измененный до неузнаваемости по непонятным причинам.
- Мы с Аней...там же, - прохрипел какой-то ужасно низкий голос Маши, - вы...вас...
- Что? Что?! - кричала в трубку Настя.
- Вы лежите тут, перед нами, вас...
- Что? Ничего не понимаю! Вик, возьми, поговори с ней!
Трубка оказалась у меня. В очередной комнате прямо мимо нас прошел человек и я увидела его лицо. Если простой голый череп, конечно, можно назвать лицом. И зачем ему шапочка с завязочками и одежда прямо на костях? Его розовые шаровары смотрелись умильно, но я похолодела.
- Маша, - сосредоточенно, скрывая панический страх, уже сковывающий меня изнутри, произнесла я, - что происходит?
- Вас ударило молнией, - спокойно сказала Маша, - вы лежите перед нами на балконе.
- Черт, - я осознала все удивительно быстро и страшный приговор, произнесенный Машей странно спокойно, не ввел меня в состояние ступора, - Маша, здесь мертвяки ходят!
- Мертвяки? - иронично спросила Маша, - ну, зато не мертвецы.
Я не поняла ее неуместное желание исправления слов. Оно было настолько неуместно, что мне захотелось ее немедленно задушить. Настя тоже видела мертвеца и дрожала около меня, словно осиновый лист. Я заметила, что их стало больше. Один из них в следующей комнате долго пялился на нас пустыми зеницами и медленно направился на нами, как только мы вышли из комнаты. Я ускорила шаг, увлекая за собой Настю. Спереди показалась ветхая узкая лестница. Мы начали подниматься.
- Маша, - я старалась успокоиться, но сердце практически выскакивало из груди, - ты вызвала скорую? Вызови немедленно!
- Разумеется, - неопределенно сказала Маша. Ее голос звучал все дальше и двльше.
- Ты вызвала? - меня начало трясти. Мертвец ускорил шаг и продолжал преследовать нас по лестнице.
- Еще нет.
- Вызовешь?
- Да.
В последней степени отчаяния я возопила:
- Черт, вызовешь, когда мы сдохнем?!?
Молчание.
Он приближался. Бледная, как мел, Настя, едва передвигала ноги, стараясь ускориться. Мертвец приблизился почти вплотную ко мне, я бежала сзади.
- Стой.
Уверенность охватила меня в одну секунду. Убежать уже было невозможно, оставалось бороться за свою жизнь, пусть даже какую-то потустороннюю. Он мертв, одни кости, значит, хрупок. Я повернулась к нему лицом и изо всей силы пнула его в грудь ногой. Неожиданно от него отвалилась голова и я, словано помешанная, бросилась топтать череп, дико прыгая по нему, пока он не обратился в прах. Его тело продолжало стоять на лестничной прощадке. Оно начало двигаться, и тогда я толкнула его руками прямо на ступеньки. Кости глухо рассыпались, они продолжали двигаться, запястье левой руки поплзло к Настей. Она вскрикнула и бросилась топтать его. Я в это время заканчивала с его ногами и ребрами. Расправившись со всеми костями и убедившись, что, кроме праха, не осталось ничего на лестнице, я отдышалась и поднесла трубку к уху. В ней до сих пор царило молчание.
- Может, лучше на улицу? - спросила я, глядя на прах, который улетал в разбитое окно, подхваченный ветром.
- Нет, - ответила довольно твердым голосом Настя, - если откроется проход отбратно... - она запнулась, - ...они все кинутся за нами и тоже в него попадут.
- У вас пульс пропадает, - неожиданно сказала трубка.
Пораженная, я уронила ее на бетонный пол. Раздались короткие гудки.
Мы остались сидеть на лестничной площадке рядом с остатками праха. Слышно было лишь завывание холодного ветра. Я чувствовала безграничную усталость и свинцовую тяжесть век. Я видела лицо Насти - оно бледнело с каждой минутой и все четче проявлялись скулы. Надежды на возвращение домой не было. Там мы умерли.