Ревизор не приедет

Сидоров вместе с Резвовым шли по Большой Черкизовской улице. Сидоров сказал Резвову: «Только и слышится: «Цены на жилье растут, но спрос на жилье есть, так что рынок действует».
И пафос такой в этих словах, как будто на суде в благородном порыве слышится: «Правду, правду и только правду». А на самом деле такая подлость и ложь.
Резвов ответил ему: «Рыночные отношения. Современная экономика.»
Сидоров, сузив глаза, со злостью в интонации голоса бросил ему: «Какая современная, когда это экономика Адама Смита восемнадцатого века. Да и то мы ее понимаем в обратном значении от указанного Адамом Смитом. Спрос определяет предложение. Это значит телегу впереди лошади поставить. Общенациональной идеи нет».
«Ну какая тут может быть общенациональная идеи, когда это производство: есть спрос, есть предложение, и это вопрос ограниченного числа людей. Тем более, что квартиры покупают за свою деньги,» - возразил ему Резвов.
Сидоров воскликнул: «Да ты что? Это как раз первостепенный социальный вопрос. Я как сейчас помню, как Лужков в начале девяностых объяснял: народ, живущий в «хрущевках», переселяют в современное жилье. Строим один дом для элиты, восемнадцатиэтажный. Продаем, а на вырученные деньги ломаем десять «хрущевок» и строим для них современные дома и переселяем туда. В ГДР за полтора года этот вопрос был решен, и весь народ, живущий в домах типа «хрущевок» переселили в современное жилье.»
Резвов, чуть подумав, ответил ему: «Я как помощник руководителя православного движения Маслова скажу одно: чтобы образумить народ, надо, чтобы народ ходил в церковь и жил духовной жизнью, жил по законам Божьим.
Сидоров ответил: «Я не против церкви. Это наше святое, но церковь как духовное начало должна материализовать нашу жизнь. Накладывать на тех, кто верит в Бога, определенные обязательства. А то в церкви святое есть, а вне церкви о ней говорит Игорь Чубайс и такую ахинею несет о церкви как идеях в нашем обществе, как ими руководствоваться, что уши вянут.
Так и в интересах жилища. В Германии реформа идет во имя людей. А у нас нет. Создает класс олигархов. Кучке нуворишей в карман. Это феодальный строй. Что интересы личности выше государственных. И это не борьба идей, а уровень личностей. Вот пришел к власти Путин как государственная личность, но такое болото оставлено после Ельцина, что никак не вытащить страну из него. Не разгребешь.»
Резвов: «Надо привлекать людей ходить в церкви, чтобы они проникались сознанием как жить по-божьи.»
Сидоров: «А церкви разве не надо нести в народ идеи Бога, как он поступал с людьми, которые ослушались его. Из церкви он выгнал торговцев, устроивших в ней рынок, а на смоковницу, цветущую, но не дающую плодов, дохнул, и она завяла. В конце концов Бог устроил на земле всемирный потоп, когда люди попрали его законы и жили не по ним. А почему у нас в стране отменили смертную казнь?»
Резвов, поморщившись, сказал ему: «Опять ты о том же. Ну не можем мы человека лишить жизни.»
Сидоров взорвался, закричал ему в лицо: «Конечно, вы же гуманисты! А души погибших? Они же живы, они взывают к отмщению в душах живых. А я вижу, как следователи переворачивают погибших, как трупы, как вещь. И никто при этом не воскликнет: «Надо приобретать оружие. Вот был бы у нее пистолет, она бы защитила себя.»
Резвов хотел сказать что-то Сидорову, но тот сделал движение, словно хотел заткнуть ему рот, и сказал: «Ни слова. Поедем на Ново-Басманную улицу. Я тебе кое-что покажу. Ново-Басманная улица – улица моей юности, в тополях, засаженных вдоль нее, со свободным движением. Тихая, задумчивая. Где так, как пульс, ступала в такт соразмерность ее движения, воли, цели. Едем!»
Сидоров опять уже на Ново-Басманной улице сказал Резвову: «Ты ничего не замечаешь?»
Резвов: «Ничего особенного. Пробка только глухая. Так что ряд даже не движется. Но в это время пробка по всей Москве.»
Сидоров воскликнул: «Нет. Это не то чтоб ничего особенного, но это как раз особенное, о котором надо кричать на весь мир: «В Москве нет движения!»
Я хочу, чтобы как при Сталине, при советской власти в Москве никого не прописывали, и сохранить Москву в том уникальном виде моего детства, юности, когда она была просторной, чистой, городом науки, культуры для всех людей мира и москвичей.»
Резвов пожал плечами и ответил ему: «Но это последствия прогресса развитого общества.»
Сидоров: «Да нет. Это как раз не цель прогресса сохранить Москву как культурное наследие ее развития, а цель власти нажиться на уничтожении Москвы, потому что если «хрущевки» ломались, а люди переселялись в высотные дома, то площадь Москвы расширялась в свободном пространстве. А тут, строя, впихивают дома для элиты, тесня ансамбль Москвы, в ее места где можно и нельзя. Так что Москва трещит от тесноты ее построек, так что нарушаются все санитарные нормы ее существования. И Москва стала не только криминогенной зоной ее экологии, но и национального вопроса.»
Резвов: «Но нельзя запретить людям жить там, где им хочется.»
Сидоров даже посмотрел на Резвова после таких слов и воскликнул: «Это говорит помощник руководителя по православной партии! Непостижимо. Слов нет. В свое время Чингисхан жил там, где хотел. И ему никто не мог запретить этого. Это же самая криминально-реакционная мысль, когда при существующей свободе и демократии нарушаются права граждан Москвы.»
Резвов: «Ну почему? Если у людей есть деньги, приехали в Москву, купили квартиру и живут.»
Сидоров тем не менее с более жесткой интонацией в голосе ответил ему: «Когда цель построения жилища в Москве не цель улучшения жизни проживания людей, а обогащение, то зазывается дешевая рабочая сила в лице гастарбайтеров осуществлять строительство в России. А по какому праву?
Как эти правозащитники, такие, как Боннэр, жена Сахарова, Минкин журналист, этот дубина из газеты «МК» кричали: «Москва для всех!»
Резвов: «А что в этом плохого, что в ней станут трудиться рабочие других национальностей? Надо дружить.»
Сидоров ответил: «Надо. Я еще помню время, когда распался советский союз, и по всем республикам, из которых сейчас гастарбайтеры едут к нам, прошли демонстрации с плакатами: «Русских вон!»
А теперь дошли до такого криминала в государственных вопросах, что при определении на работу лиц других национальностей решают этот вопрос в разрушающих нашу экономику проекциях: «Таджиков более выгодно брать на работу дворниками. Им надо платить меньше на много.»
А кому это выгодно? Чиновник кладет деньги в свой карман, а таджик отсылает капитал на Родину. Но главное не в этом, а в том, что русский дворник он гражданин этой страны, а когда мы берем на работу вместо него таджика, мы разрушаем наше государство, потому что экономически укрепляем чужое государство.»
Резвов сказал Сидорову: «В этом я согласен с тобой. А как ты думаешь, наши чиновники не понимают этого?»
Сидоров: «Понимают до значения наоборот. Где-то у классика писателя Лескова написано, что и при Бородино русский народ разбил французов, и при Полтаве, и в Великой Отечественной войне, но чиновник это такая вещь, что присосется к простому человеку как комар, и не успокоится, пока не выпьет всю кровь.»
Ведь у нас Россия все еще чиновничья. И что чиновник? В крепком государстве он незаметен: так себе подписывает циркуляры и такое впечатление, что и не нужен. А если государство разложено, так у чиновника сила: ты за эту бумажку готов на колени перед ним встать. Мы же идем к Гоголю. Как там Чичиков подписывал купчую у чиновника: положил сотенную, а чиновник не замечает словно. Мало.
Или гастарбайтеров берут в организацию «Скорой помощи» на обслуживание низшего ранка вместо наших старушек. Так старушки с правами, а теперь те же рабыни, потому что их можно заменить бессловесными существами, этими гастарбайтерами, в угоду расы господ.
Ведь я слышал, Лужков хотел центр Москвы заселить знатью, потом дальше за Садовым кольцом только кавказцами, а уже по окраинам рванью, чтобы была прослойка между господами и лицами более низшего порядка.»
Они немного помолчали, и Сидоров предложил Резвову: «Поедем на рынок у Киевского вокзала. Мне фруктов надо купить. А там какая-никакая отдушина. Рынок развивается естественным путем, и товара достаточно, чтобы продавцы перебивали друг другу цены так, чтобы цены достигали низкого уровня стоимости товаров.
Ты знаешь, яблоки у молдаван покупал за пять рублей. Я еще спросил их: «Что так дешево продаете?»
А она: «А нам хватит. Ехать куда-то машину нанимать, а мы здесь на месте продадим по этой цене, ящики как тару здесь оставляем и свободны.» Один таджик дыню продавал чуть подгнившую, никто не берет, так я купил за треть цены, а что чуть подгнила, так мягче. А сок «Манго» стоил десять рублей. Так кому ни говорил об этом, не поверили.»
Резвов: «Да мне что-то не хочется ехать сегодня на этот рынок. Далековато.»
Сидоров: «Ну тогда поеду один.»
Резвов немного подумал и согласился: «Поедем.»
Уже перед выходом из метро станции «Киевская» Резвов сказал Сидорову: «Ты знаешь, я не хотел тебе об этом говорить, но старый рынок в том твоем представлении, каким был, уничтожен. Сейчас на нем орудуют азербайджанцы. Одни. В лице нации.»
Сидоров сделал движение как будто откачнулся от рынка в сторону метро, но потом выпрямился и сказал Резвову: «Ну что ж, пойдем посмотрим, что сделали с рынком здесь. Спрос ли определяет предложение или предложение на спрос нажиться за счет ограбления.»
Резвов сказал ему: «Вчера только по третьей программе Лужкову задали вопрос, почему такое засилье на рынке лиц кавказской национальности, торгующих товаром, а он знаешь, что ответил?»
Сидоров: «Помню. Что азербайджанцы умеют торговать.»
Резвов: «Вот-вот. А вот и рынок.»
Сидоров: «У меня такое впечатление, что весь рынок состоит из одного черного цвета. И смотри, яблоки – цена по тридцать рублей. Подскочили в цене в несколько раз. А дыня? Цена такая, что не подступись.»
Резвов: «Я слышал то, что Лужков продал рынок азербайджанцам, а те в качестве отката подставили ему малолетку для услуг. Похоже на правду?»
Сидоров: «Для меня этот факт говорит о том, что расстрел Белого дома продолжается, и как утверждает наш свинский Сванидзе, это демократия.»
Резвов: «А вот смотри, какой разбой стоит на дорогах, записано в этой кассете. Не знаю, как авторам удалось сделать запись, но происходит именно так. Вот посмотри по Интернету на мобильнике.»
Сидоров видит, как кавказцы останавливают фуру на обочине их «Мерседесом».
Резвов: «Видишь, кавказцы притерли своим «Мерседесом» фуру к обочине, а этот главарь говорит водиле: «Перегружай ваш товар в нашу фуру. Заплатим две тысячи рублей.»
Тот не согласен, но главарь бьет его по голове битой, тот падает, фуру отгоняют, перегружают.
А это действие происходит в милиции, водилы пишут заявление об ограблении фуры на кавказцев, а когда уходят, то смотри, капитан из ДПС на пункте рвет их заявление и бросает в корзину для мусора.»
На экране мелькнуло лицо женщины с чувствами гнева на лице, а Резвов сказал ему: «Это я вчера сделал запись разговора с женщиной на рынке. Она работала на рынке у азербайджанца хозяина, он ей не додал денег в зарплату, она возмутилась, а он избил ее и изнасиловал. Она написала заявление в милицию, а когда пришла проверить, дали ли ему ход, то заявление не было зарегистрировано и исчезло с концами.»
Сидоров: «А что церковь предпринимает по этому поводу?»
Резвов: «Молиться надо. Бог услышит мольбы и поможет.»
Сидоров: «А по-моему, надо самому действовать. У Бога есть притча, как после смерти фарисеи, сохранив душу, придут к Богу, а он скажет им: «Кто вы? Подите прочь, я не знаю вас.» Надо погубить душу, но во имя Бога.
Потому-то «Пуси Райт» и пляшет в церкви на амвоне своими дьявольскими штучками оттеснить нас от Бога. А вы прокляните с амвона сатану в действиях людей, как проклятье им, кто живет не по заповедям, наезжая на честных людей.»
Сидоров взглянул прямо в глаза Резвову, но, видя его растерянный вид по поводу его вопроса, сказал ему: «Вижу, что и смертную казнь и прочие жестокие меры по отношению к преступникам считаете бесчеловечными, но более бесчеловечны их свобода и демократия, с помощью которых они уничтожают как геноцидом бесправием благие начинания честных людей.»
Резвов: «Я думаю, издержки политики государственного строя по отношению к простым людям не дошли.»
Сидоров: «А я считаю, что нам не хватает Гоголя, который описал нашу жизнь так, что эти феодальные отношения по содержанию, по издержкам ущерба обществу превзошли вред, наносимый ему в связи с таким развитием техники, что неправильное использование научных открытий может привести к катастрофе. Вообразите, что бы сказал Гоголь о нашей действительности, очутись рядом с нами хотя бы в комедии «Ревизор». Представляешь?»
Резвов: «Мне трудно это представить.»
Сидоров: «А ты представь. Сцена вторая. Комедия «Ревизор». Все те же. Но конец двадцатого, начало двадцать первого века. Во главе стола Сквозник-Дмухановский, городничий не какого-то города, а может и Москвы. Главначпупс-мопс, а повадки все те же феодальные.
Городничий произносит сакраментальную фразу: «К нам едет ревизор».
Все: «Какой ревизор? Как ревизор?»
Городничий: «Но спокойней, господа. Ревизор не доедет до нас, а если доедет, не появится здесь. У нас достаточно для этого средств, чтобы ревизор не приехал к нам.»
Все в оцепенении смотрели на него, не понимая значения его слов, и тогда городничий добавил: «Финансовых средств».
До всех наконец-то дошел смысл слов городничего, а первый заместитель даже принял позу и произнес речь: «О достопочтимый руководитель, под протекторатом которого мы вот уже сколько лет работаем во славу нашего великого города Москвы в дружном коллективе управления городом во славу города и трудящихся масс, - а немного подумав, добавил, - и не трудящихся. Так споем о Москве наш гимн!»
Включается музыка с величественной преамбулой песни и раздаются слова: «Я по свету не мало хаживал…» И с особенным воодушевлением звучит припев: «Дорогая моя столица, золотая моя Москва!»
Исполняется песня, а после песни городничий, он же начпупс мэр города Москвы, обращается к Луке Лукичу, персонажу Гоголя девятнадцатого, но уже с возможностями двадцать первого века: «Ну что, Лука Лукич, как там у вас экзамены по ЕГЭ? Списывают? Вся пресса только и трещит об этом. Щелкоперы несчастные, им только дай, так не сойдут с места, пока не изойдутся сведениями по ЕГЭ, что выложены в Интернет. Самая модная тема.»
Лука Лукич: «Ах, Антон Федорович, так ведь как списывали, так и списывают, как во все века. А при советской власти что, не списывали? Учителя выправляли своим ученикам контрольные работы для дачи показателей.»
Городничий: «Лука Лукич, ты это дело брось. Нам бы сейчас перед Западом не выглядеть посмешищем.»
Лука Лукич: «Да какой там Запад? У нас другая страна. У них совсем другое представления о ЕГЭ. У них там система честности сдачи экзаменов как честности в условиях, чтобы у всех были равные возможности.
А у нас свобода и демократия кто кого. Кто съел огурец, тот и молодец. Но когда кричат об этом, кто кого, кто больше и хлеще, им кажется, что свобода и демократия у нас самая настоящая. Так пусть кричат.»
«Ну а ты, Земляника, что? Ведь в девятнадцатом веке стоял вопрос о замене колпаков на головах больных, а сейчас столько денег выделяется на медицину, чтобы лечить современными методами, что вам и карты в руки. Но ведь такая коррупция в разнице цен в двадцать первом веке, что мы опять находимся на уровне девятнадцатого, что можно говорить только о колпаках, и я думаю все еще грязных на головах больных.»
Земляника вздохнул и сказал: «А что поделаешь? Ведь и в двадцать первом веке найдется такой, что скажет: «Хотели как лучше, а получилось как всегда.»
Городничий: «А что это значит «как всегда»? Можно расшифровать это понятие и проговорить общечеловеческим языком?»
Земляника ответил: «Конечно. Это еще до нас за век Карамзин приехал из заграничной командировки и спросил у знакомого дворянина: «Как дела в России?»
А тот ему с большим оптимизмом ответил: «Все так же. Воруют!»
Городничий: «А все-таки были периоды честного распорядка жизни в России? Я спрашиваю не как на предмет для подражания, а изучения. Из интереса. Чтоб не воровали?»
Земляника: «Такие периоды в России, чтоб на вопрос о том, какие дела в России не слышался ответ, что воруют, конечно, были. У меня ролик с собой есть. Я сейчас включу. Это период после 17-го года жизнедеятельности Ленина, Сталина.»
На экране тут же возникает образ Москвы суровой, трудовой, настоящей, и раздается суровый голос Вышинского, главного прокурора страны: «За расхищение государственной собственности в особо крупных размерах, грозящих национальной безопасности страны, приговорить к высшей мере наказания расстрелу как врагов народа…» - и идет перечисление фамилий чиновников.
Показывается толпа рабочих с суровыми лицами, во взглядах которых возмездие за неправовые поступки будь ты кто, даже хотя бы в самой власти. Как кричать: «Ура!»
Раздается испуганный голос Луки Лукича: «Мне послышалась фамилия Чубайса».
Земляника: «Ляпните же вы, гражданин Ляпкин-Тяпкин. Этот же эпизод того века пятидесятых-сороковых годов. Хотя представляю, какой бы энтузиазм масс вызвало такое сообщение. Крики «Ура!».
Ляпкин-Тяпкин: «А мне иногда ночью снится такой кошмар, просыпаюсь в холодном поту.»
Лука Лукич: «Сейчас не то время. Сейчас бизнесом дают заниматься. Наше общество становится либеральным. Вот ныне снятый мэр Попов произносил, что брать взятки – признак цивилизованности общества. Комментатор Леонтьев утверждал, что коррупция как смазка в двигателе. Без нее двигатель не работает.»
Маслов, новый персонаж, которого не было у Гоголя в комедии «Ревизор» как председатель контроля застройки Москвы, заявляет: «В данном случае совмещение должностей чиновника и предпринимателя несовместимы. Вот завод ЗИЛ, которым управляет московское правительство, не функционирует. Ведь интересы чиновника и предпринимателя противоположные. У предпринимателя развить производство, а у чиновника положить прибыль в карман.»
Городничий: «Вы, товарищ Маслов, не суйтесь в порядки устройства государства, потому что хотя вы и продукт двадцать первого века, но экономика та же, девятнадцатого века. В девятнадцатом веке грели руки на купцах, на заводе на прибыли, от труда рабочих. По либеральным законам это бизнес.»
Маслов: «А вот в труде «Новый Завет» записано, что Бог раздал трем рабам по таланту и тех, кто принес прибыль, оставил, а неумелого прогнал. Чиновник ни в коей мере не должен участвовать в распределении прибыли на предприятии. Ею должен заниматься предприниматель, модернизировать производство.»
Городничий: «Модернизировали при Сталине и так, что с тех пор нас в производстве на плаву держат достижения тех лет. Но теперь-то в девяностые годы опять на дележке государственных средств наживалась семейка. На облигациях ГКО устроила в стране дефолт и народу кризис, а семейка в прибыли: нажила четыре с половиной миллиарда долларов.
Все те же персонажи. Как в девятнадцатом веке я кричал на Держиморду силовых структур: «Не по чину берешь!»
А уже в начале двадцать первого века в лице министра обороны Сердюкова армия превратилась в публичный дом, что деньги из бюджета на армию шли на удовлетворение прихотей женской части высокопоставленных проституток на административных постах, представителей этой самой как государственного предприятия бордели. Это уже и для девятнадцатого века выходит за рамки приличия. Это уже водевиль.»
Ляпкин-Тяпкин: «Кстати. У меня дело в суде лежит на подрядчиков строительства дорог. Оплата по видам работ такая, что превышает нормативные в несколько раз. А стоимость дорожных работ по той же степени сложности превышает стоимость в других странах в несколько раз. А мне предлагают отступные.»
Городничий несколько размягченным тоном: «Господин Ляпкин-Тяпкин, нельзя такие вопросы решать на общем заседании. Я думаю, пригласим обе стороны в мой кабинет, решим вопрос полюбовно без всякого суда. Нельзя же рубить с плеча. Мы же современные люди.»
Ляпкин-Тяпкин: «У меня прочное ощущение, что мы все еще живем в девятнадцатом веке. Что лезть на рожон, если так сложились обстоятельства. Кто едет побыстрее, а для нас так нормально.»
Городничий: «Да. Три к носу.»
Маслов: «Да. Уже позади Африки. Не кажется ли вам, Ляпкин-Тяпкин, что это не то что своевременно, но опасно в наше время жить по феодальным законам, когда такой быстрый темп развития науки, производства, технологий?»
Городничий: «Учите свою жену щи варить, а мы едем, правил не нарушаем, рулим, не превышая скорости, а Москва развивается. Уже отмечали нас. Даже хвалили.»
Маслов тем не менее с ожесточением ответил ему: «Я бы вас отстранил от должности.»
Все ошарашены. Смотрят то на городничего, то на Маслова.
Городничий: «По какой статье?»
Маслов: «По статье плана развития Москвы как перспектив стать первой столицей мира, его финансовым центром.»
Городничий: «Хо-хо-хо. Читали. Слушали. Поймите, людям хочется жить, заниматься бизнесом, это же тоже развитие Москвы, ее производства, культуры.»
Маслов: «Я сомневаюсь в этом, потому что в вашем предприятии должна стоять схема такого развития Москвы, чтобы она через какое-то время стала не только финансовым центром и производства, но и как раньше культуры, науки и с лучшими показателями как с точки зрения экологии, так и комфорта, удобства проживания в ней.»
Городничий: «Это невыполнимо. Вы предполагаете отменить в Москве всякую прописку иногородних как при Сталине. Москва для всех. Это сказала Боннэр, жена Сахарова, наши правозащитники, газета «МК» трубит об этом.»
Маслов: «Ну и что? Кто эти все? При Сталине в Москву ехали великие люди, ученые, самые выдающиеся деятели культуры, науки, искусства. Вот кого нам не хватало тогда. Ехали учиться. Обогатиться в знаниях, культуре. А теперь что? Москва как большой сарай для гастарбайтеров. Дворников нам не хватает. При Сталине после войны не хватало мужиков, так не стоял вопрос  о том, чтобы дворников набирать из других республик. Специалистов – это да.»
Городничий: «А что, мало сейчас в Москве тех специалистов, которые занимаются бизнесом?»
Маслов: «Да, мало. Эти дворники тот же бизнес для чиновников. Они их по головам считают, нанимая на работу, а платят вдвое меньше. А наняли б наших за нормальную зарплату, так те бы сделали больше. Но то, что наших граждан хотя бы из других областей России не берут дворниками, то тем самым нарушают их права, подрывают экономику страны.»
Городничий: «Я так понял, что тебе, Маслов, ничего не нравится в деятельности нашего правительства. Ни то, как руководим заводами ЗИЛ, АЗЛК. Ни то, как возводятся дома в Москве.»
Маслов: «А что в этом может нравиться? Ведь ЗИЛом руководит правительство Москвы, чиновники. У них как прибыль набить карман, а не как у капиталиста цель развить производство. На АЗЛК площади перепродавали. А стройки?
Ведь обещали перестраивать «хрущевки», а тут строят элитные дома, впихивают их там где только можно, разрушая зеленые зоны, суживая жизненное пространство для москвичей. А прибыль с них восемьсот процентов.
И покупают квартиры из-за престижа жить в Москве. Но ведь престиж создали предыдущие поколения. И Сталин в том числе. А вы разрушаете Москву своими варварскими действиями по ее переустройству. А куда девается прибыль такая неограниченная от построенных домов? Ведь ваша жена главный предприниматель по строительству зданий в Москве.»
Городничий: «И жена моя строит, и десятки других компаний строят. Это бизнес. Вот бывший мэр Попов заявил то, что и в западных странах берут взятки, а обозреватель Леонтьев, что коррупция в производстве как масло  для двигателя. Производство в Москве развивается своим чередом. Мы и финансовый центр без ваших проектов сами возведем в Москве.»
Маслов, уставясь в городничего таким взглядом, словно хотел определить шутит он или говорит правду, произнес: «Вы серьезно? Ведь взять Гонконг как финансовый центр, так тогда спросили менеджера о причинах успеха, тот достал бутылку воды, взятой после канализации, но очищенной, и отпил глоток. То есть там финансовый центр основан на передовых технологиях в производстве, так же, как и на передовых технологиях в экономике, как передовых общественно-производственных отношениях как прозрачности их.»
Городничий: «У них прозрачность отношений, а у нас нефть, газ. Есть что обсуждать. А чтобы не было пробок, усовершенствует автомагистрали. Поставим железобетонные столбы с плечами, а на них проложим шоссе для автотранспорта.»
Маслов с глубоким сарказмом в голосе: «Не получится. Ведь у нас какие производственные отношения, что где жрут, там и срут. Около перекрестков открывают торговые центры, у общественного транспорта нет приоритета в движении и ваших финансов для увеличения пропускной способности автомобилей не хватит в связи как с этими причинами, и так и застройкой ее точечным порядком. Увеличением без всякого плана числа москвичей.
У вас финансовые средства по оздоровлению пропускной способности движения борется с бесхозяйственностью феодального порядка загружающими Москву числом автотранспорта и пробок в ней. До такой степени, что не то что не хватит денег избавиться от пробок, а наоборот: они будут увеличиваться до такой степени, что Москва встанет. Это катастрофа.»
Ляпкин-Тяпкин: «А к чему вы, господин Маслов, затеяли этот разговор? Вы что, может быть дойдете до того, что объявите нас врагами народа? А по какому праву?»
Маслов: «А по такому, что в результате реформ Ельцина образовался класс чиновников, интересы которого не совпадают с интересами государства.»
Ляпкин-Тяпкин: «В первый раз об этом слышу. У нас рыночная экономика, мы вступили в фазу капитализма по западному образцу.»
Маслов: «Все дело в том, что у нее сейчас никакой науки экономики нет. Она находится на уровне невежества средневекового строя. И у нас не понимают, что такое капитализм, что является последствием чудовищной ошибки Маркса, натравившего пролетариат на капитализм, потому что капиталист это организатор производства, дающий пролетариату работу и противоречие между трудом и капиталом существует, кому сколько приходится на долю, но у них общее дело.
А Маркс вклинил в производство чиновника как выразителя воли пролетариата, удовлетворения его потребностей. Но прежде чем удовлетворять эти потребности, их надо создать. А потом уже распределять, а чиновник и тут, добившись власти, прежде всего думает о том, как набить свой карман, а потом уже о народе. Точнее говоря, что русский народ не то что для них теперь ничто, а мешает, когда они хотят заменить представителями другой национальности набить себе карман.»
Лука Лукич: «Ловко вы поддели нашу власть. А что изменилось? Для вас. Для рабочего человека.»
Маслов: «Как что? Я помню, как с трибун звучало: «Да здравствует наша самая могучая, самая справедливая партия в мире. Ура, товарищи!»
И какое мощное «ура!» звучало в ответ. А дальше: «Вот идут трудящиеся шарикоподшипниковых заводов ГПЗ-1, ГПЗ-2, заводов ЗИЛ, АЗЛК, завода «Динамо». И многих десятков других заводов.
А на досках объявлений этих заводов висели объявления о том, что требуются, требуются, требуются на работу токари, слесари, конструкторы и люди десятков других профессий, и если бы ты работал по какой-то специальности, то это был твой статус не меньший, чем сейчас олигарх. У нас было различие совсем по другим признакам.»
Городничий: «А у вас есть примеры вашей теории того, как грабят Россию?»
Маслов удивленно: «А у вас разве нет? Вот в газете «АиФ» факт того, что семейка в 98-м году того века нажили на дефолте четыре с половиной миллиарда долларов. Березовский увел с АвтоВАЗа пять миллиардов долларов, так сколько денег осталось на воспроизводство машин? Кувалдой болты забивать. Так и на то не осталось. А точечные застройки с прибылью восемьсот процентов? Это же такая спекуляция. А селится один криминал.»
Земляника, не выдержав, спросил: «Положительных фактов развития свободы и демократии не видите?»
Маслов: «Есть. Черкизовский рынок. Настоящее капиталистическое производство предпринимательства. Про Америку писали, что причина ее бурного развития предприимчивые люди, приезжающие в Америку, а Черкизовский рынок выбрал лучших умельцев из гастарбайтеров, работающих в легкой промышленности, которым платят копейки, а создают лучшие в мире товары.
А Исмаилов, руководитель рынка, капиталист от Бога. Лишнего не платит, но на производстве железный порядок, экология и все условия как трудиться, так и отдыхать.
А в девяностые годы при Лужкове? Я помню, на улице Чернышевского около Земляного вала висел плакат «Союз предпринимателей». Зашел, так только представители сдачи помещений в аренду, потому что производства уничтожались, чтобы нажиться на производстве работы вразнос, а когда производства не останется, то сдать площадь в аренду под какие-то фирмы «Рога и копыта».
Ляпкин-Тяпкин: «Так какие же у нас противоречия с Марксом по созданию капиталистического строя? Что у нас сейчас в России создается не капиталистический строй?»
Маслов: «Нет. Маркс не понимал, что такое капитализм. У него в труде «Капитал» стоит определение капиталиста, что после финансирования фондов у капиталиста остается прибавочная стоимость, как будто это так легко. Капиталист это личность. Вот Ленин: после завоевания советской власти на заводах рабочие, рвавшиеся к власти, раздирали власть на части и получалась анархия в производстве, завод стоял. А вот Ленин поставил во главе капиталиста, и тот рабочему одному сказал: «Ты специалист. Вставай к станку. А ты только говорить умеешь. За ворота!»
Ляпкин-Тяпкин: «Так если я вас правильно понял, товарищ Маслов, что если у нас Черкизовский рынок работает, то это значит то, что капитализм в России есть.»
Маслов: «Не совсем. Есть капиталист. Гений производства. Такие рождаются один из миллионов. Старый, хромой еврей приехал из Азербайджана нищим.
А здесь организовал производство с нуля так, что стал миллиардером. Ему памятник надо поставить. Но чтоб в стране был капиталистический строй, для этого надо, чтобы государство брало с него налог на социальные реформы. Чтобы эта прибыль вкладывалась в проекты развития государства, а не оседала в карман чиновников. То есть уровень чести, соответствующий капиталистическому строю. Нам нужно государство.
А при феодальном строе наоборот, деньги в виде взяток распихаются по карманам чиновников и развития государства не получится. То есть феодальный строй это тоже государство, но более низшего порядка, в котором интересы какой-либо смехотворной личности вроде Чубайса в виде его оклада и прочих благ выше государственных прав. Но вы понимаете, о чем я говорю. Вы сами из этого строя.
И государственный строй зависит не от идей, потому что нельзя воровать – все понимают, а от интеллектуального уровня вождя, какой у него социалистический, чтобы думал о каждом человеке, капиталистический, чтобы развивал производство во имя государства или феодальный, что своя рубашка ближе к телу.
Я слышал анекдот как Ельцин спьяну помочился в аэропорту на шасси в иностранном государстве, а кто-то из тамошних граждан заметил и сказал: «Вот президент. И страна у них такая.»
Земляника мечтательно: «Петра бы Первого сюда, он бы корабли строил.»
Почтмейстер неожиданно вклинился в разговор: «А Сталин индустриализацию затеял. Голодомор получился.»
Маслов: «Почему вы видите негативные стороны этого процесса, а не то что был бы жив Сталин, так по уровню развития ВВП мы заняли первое место в мире среди всех стран. И вопрос стоял не о том, чтобы продавать детей в Америку, чтобы спасти их, а о том, что у наших детей самое счастливое детство и все дети мира мечтают попасть в нашу страну больше всех смеяться и любить.»
Лука Лукич: «Конечно. Раздался б голос Вышинского, прокурора страны: «За хищение средств в особо крупных размерах, угрожающих национальной безопасности страны, таких-то расстрелять!»
Маслов: «А что? Если сейчас Чубайса осудить, знаете, какой энтузиазм подымется в стране?  Не меньший, как тогда, когда разбили Гитлера. А из Гоголя могу привести строки из комедии «Ревизор» в конце произведения как тогда, когда городничий опростоволосился в виду коллективной читки письма Хлестакова в Петербург к приятелю, как тогда когда городничий, смотря на это общество, произнес: «Вижу свиные рыла!»
Городничий хлопает рукой по столу и произносит: «Все! Хватит! Мы находимся в девятнадцатом веке в том состоянии общества, когда Гоголь начинает повествование о городе как свинья греется в луже, как видны мундиры начальников, чины, а за ними не хватает воли рассмотреть что творится в настоящем обществе. А вы, товарищ Маслов, уволены со службы вчерашним числом. Ваше время еще не пришло.»
Маслов: «Ну что ж, уволен так уволен. Я еще вчера подал заявление на увольнение. И ухожу с ощущением слов Гоголя в конце комедии «Ревизор», что вижу свиные рыла. Как того, что у нас нет чести как в начальстве, так и в народе, потому что капиталист это тот человек, который создает товар, получает прибыль и это его достаток, а Чубайс запускает руку в карман народа не только не производя товар, а наоборот, потребляя во вред производству. Это не дикий капитализм, а обычный феодализм, при котором государство так слабо и бесчестно, что не в силах защитить народ от поборов таких господ.»
Маслов уходит, а городничий спрашивает присутствующих: «А что слышно в народе о нас?»
Ляпкин-Тяпкин: «Если позволите, то вот фрагменты из выступлений ведущего Доренко на радиоканале РСН: «Лужков это же такой, что ест лицом и жопой».
Или: «Вот Россия, великая страна, как поставщик на Запад нашего газа, нефти и русских шлюх.»
Городничий: «Довольно. Мне не нравится здоровый оптимизм Доренко при упоминании того, что мы поставляем на Запад.»
Лука Лукич: «А что Доренко, он же рад такому строю в России, этой демократии, при которой такие безобразия, про которые можно теперь кричать и тебе за это не только ничего не будет, но обретешь бешеный рейтинг. Хотя эта шумиха порядком надоела.»
Городничий не выдерживает, обращается к Ляпкину-Тяпкину: «А про то прочно ли мое положение во власти, ничего не записал?»
Ляпкин-Тяпкин включает диктофон и в эфире слышится в ответе на вопрос: «Что, городничего с поста снимут? Этого Сквозника-Дмухановского? Да ни в жисть. Он же уже всех подкупил.»
Городничий морщится, произносит: «Вот негодяи. Никакого почтения к власти. Демократия чересчур.»
В это время входит вышедший по делам почтмейстер и произносит: «Господа, только что поступило сообщение о том что наш мэр, многоуважаемый Сквозник-Дмухановский снят с поста распоряжением самого главы нашей власти.»
В лицах всех присутствующих замешательство, голоса: «Что же теперь будет? Как же мы?»
Станция метро «Черкизовская». На станции встречаются Сидоров и Резвов.
Резвов: «Что ты меня разбудил в такую рань и велел встретиться на этом месте?»
Сидоров: «А ты не замечаешь? Ты посмотри. Вагоны приходят полные, а дальше идут пустые, людей выдыхают на перрон. Люди едут на Черкизовский рынок. Умножь с вагона по тридцать человек на состав в десять вагонов, на пятнадцать количество составов в час, на их количество за день. А люди сюда едут не только на метро. На общественном транспорте, на своих машинах.»
Они уже подходили к Черкизовскому рынку, а Сидоров восклицал Резвову: «Ты посмотри, джинсы продают по триста рублей, а в магазине вчера был, видел за восемьсот, и говно перед этими. Здесь товар высшего качества. А почему? Потому что капитализм. Как в притче Бог раздал по таланту рабам и оставил только тех, кто приносил доход, и убрал нерадивых. И организовал мощное производство.»
Резвов сказал Сидорову: «А я слышал то, что здесь набирают на работу гастарбайтеров и платят им за работу гроши.»
Сидоров: «Это дурак сказал. И Маркс профан в экономике, потому что не понимал, что такое капитализм, прибавочная стоимость. Что работникам платят как раз столько, что они заинтересованы в труде, а трудятся потому, что здесь порядок как охраны трудящихся, так и условий экологии, в которой трудятся, и медицины, и правил общежития. Пьешь – за ворота. Без таких условий труда не будет прибыли.
Маркс писал, что у капиталиста после финансирования фондов остаются деньги, но он как бездумный статист не понимал того, что у капиталиста не остаются деньги, а их надо заработать расчетом сколько платить, организацией труда. Ты видишь на Черкизовском рынке везде чистота и порядок. Ни окурка нигде не лежит. Кто-то бросил, а рабочая рынка подошла с веником, лопаткой и убрала.
Это как в Америке было ее бурное развитие за счет самых предприимчивых людей, приезжающих туда, которых сравнивали с пеной, оставляемых волнами на земле.»
Резвов: «Но мне не нравится, что здесь трудится много гастарбайтеров, которые вывозят капитал за границу.»
Сидоров: «Здесь гастарбайтеров из ста двадцати трудящихся восемьдесят пять процентов русских, а из гастарбайтеров большинство дагестанцев, но дело в том, что у них нет никакой национальной распри, потому что они сплочены общностью интересов труда, пролетарской солидарности, а национальный вопрос возникает как на остальной части России из-за феодализма в общественно-производственных отношениях, их несправедливости.
А ты знаешь то, что Черкизовский рынок теперь производит столько качественного товара, что он расходится по всем городам России, попадает даже в Сибирь и на Дальний Восток, что китайцы в панике, что берут не их товар, а наш отечественный русский. Это место, на котором мы шагнули от Гоголя и стали в место впереди развитых стран.»
Они прошли еще несколько шагов, и Сидоров сказал Резвову: «Черкизовский рынок – это будущее России.»
Резвов: «Если ты так мыслишь будущее России, то Черкизовского рынка больше нет. Ты что, не слышал утренних новостей? Прошло сообщение о том, что Черкизовский рынок закрывается.»
Сидоров с изменившимся лицом страдальческого выражения: «Ну что ж, если так, я тебе покажу другое будущее России. Поехали. Вот Сокольники. Выходим в сторону Русаковской улицы и направо на углу стоит новый универсам. Респектабельный. Заходим, а вправо секция, там, где продают одежду, никого нет. Один человек. Спросим продавщицу: «Где покупатели?»
Продавщица, пожимая плечами: «У нас обычно так.»
Сидоров: «А российские товары есть?»
Продавщица: «Нет, только импортные.»
Сидоров: «Резвов, ты видишь, в какой стране мы живем? Чиновник купил незаконным путем офис. Респектабельный. За взятку ему пихнули с наценкой иностранные товары, и он как рыбак на мелководье ждет улова. Это же гибель экономики России. И ни одного протестного движения в защиту Черкизовского рынка, не то чтоб партии, но экономиста. Одно дремучее невежество. А как громят недостатки. Одно говно. По уши в говне и лишь высокопарные рассуждения о России. Будьте вы прокляты!
Прийти бы на стадион, когда болельщики скандируют лозунг, что «Спартак» чемпион и кричать: «Россия – говно!»

Америка. Главный штаб ЦРУ. Руководитель. Первый зам. Второй зам. Агент, вернувшийся из России.
Руководитель: «Ну как обстоят дела в России?»
Агент: «Все так же. Путин настоящий президент ли, генсек, но царь. Настоящий. С царем в голове. Как те Петр Первый, Иван Грозный, Ленин, Сталин. Как когда-то социализм всерьез и надолго.
А то, что в паре с Медведевым управляют Россией, то когда Минин и Пожарский. Интегрирование власти вглубь, вширь. Укрепление в опоре на народ.»
Первый зам: «Да, мрачные времена для нас были при Сталине. Как всю страну держал в руках. Одно время исчез с экрана событий, как воспряли духом, но он появился опять. И этот день был великим днем скорби для нас. Но уже когда умер, то радость была соразмерна разве той, когда СССР распался, конгресс, стоя, аплодировал этому событию, о котором предупредил Ельцин. Горбачев тоже послал сообщение, но узнал об этом сам на сорок минут позже.»
Второй зам: «А уж когда к власти пришел Хрущев, этот клоун, который стучал ботинком по трибуне ООН, то вся Америка стояла на ушах от хохота над ним, над тем, что говорил.»
Руководитель: «Великий русский народ. А оказался говном при Хрущеве. Неужели не понимали там те, кто жил, что они перестали быть великим народом? Хотя взять целину так, не построив, не подготовив элеваторы, по колено ходили в неубранном зерне. Как за тысячи километров гнали дорогостоящее топливо, чтоб получить этот хлеб, а Сталиным проблема обеспечения хлебом была решена в 47 году. Того века.
А кукуруза? Сеять по всей стране, когда не уродилась.
А, а чиновники на месте, на производстве обрастающие своим мнение целесообразности как управлять производством? Ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак. Выбивать себе блага за счет государства.»
Первый зам: «При Брежневе партия точно превратилась в мафию. Эти Медуновы в краснодарском крае, среднеазиатские царьки.»
Второй зам: «Конечно. И я считаю, Рейган прав, когда рассматривал Горбачева подстилкой под ноги. Как и Клинтон на Ельцина, во взгляде которого на Ельцина угадывалось, что он глядит на него как орангутанга ручного на цепи.»
Агент: «А рейтинг Путина высок. И русские люди это те, кто голосует за Путина, понимая, что в теперешней России альтернативы ему нет.»
Руководитель: «А что на ваш взгляд является главным в процессе преобразования экономики России? Какие предприятия?»
Агент: «Положительным фактором с этой точки зрения для нас я считаю то, что Россия все еще не встала на капиталистический путь развития, а все еще является в большей части чиновничьих мероприятий рушащими все ее великие начинания.
Взять хоть Черкизовский рынок, во главе которого стоял такой мощный капиталист, как Исмаилов. У нас бы в Америке он стал Фордом, Морганом или еще какой фигурой, двинувшей нашу экономику вперед на десятилетия, но ведь к такому Исмаилову нужен государственный строй, который бы упорядочил его деятельность в рамках закона государства, взимал социальный налог.»
Первый зам: «А кто-то догадался подсчитать прибыль, получаемую Исмаиловым с Черкизовского рынка?»
Агент: «У нас в штабе один специалист прикинул эту прибыль, так обустрой Россия это производство, так получала доход больше, чем от продажи газа и нефти. Ведь Исмаилов делал такие откаты московскому правительству, а закрыли рынок, приехал в Турцию и, не глядя, купил за полтора миллиарда долларов в Турции пятизвездочную гостиницу. А после закрытия рынка товаров осталось на территории на миллиарды долларов.»
Второй зам: «Очень полезная информация. Так что нам не надо прикладывать никаких усилий для развала экономики России. Есть свои неплатные агенты как явствует из доклада в виде все тех же городничих, Держиморд, Ляпкиных-Тяпкиных и прочих им подобных.»
Агент: «Да. И чиновников своей деятельность, которые уничтожают народные рынки. Называя их дикими, нецивилизованными, а на самом деле подавляющими своей конкурентоспособностью их магазины в таких роскошных зданиях, как «Тверской пассаж», «Сокольники» и других, в которых посетителей нет и иностранные товары, прошедшие через систему взяток с такой дороговизной, что живи по таким ценам, станут вырождаться как в девяностые годы.»
Руководитель: «Как это про них сказал их Гоголь: свиные рыла. Дураков, произносящих высокие слова и ворующих. Как их Хрущев. Холуй: при Сталине первый патриот, а после его смерти старавшийся уничтожить всякую память о нем, чтобы хлопали лишь ему, как он при Сталине выкрикивающий при нем частушки и плясавший вприсядку. Это наши люди в России, действующие по развалу страны. Как беда России дураки и плохие дороги. Выберется ли Россия из этой чиновничьей колеи? Что не надо Джеймсов Бондов. Надо в России дураков.»
Второй зам: «Я думаю, нам надо решить вопрос о внедрении нашего агента в структуры экономки России. Развалить ее.»
Руководитель: «О господи, вы так ничего и не поняли. Вся Россия наводнена нашими агентами русской национальности в том смысле, что мы их не готовили, но они работают на нас по развалу России, сами не подозревая этого, и не только не подозревая, но наоборот, думая, что каждый из них пуп земли. Класс дураков. Это еще великий русский писатель сказал о том, что беда России дураки.»
Третий зам спросил: «А вы не можете определить, кто такой дурак и привести кого-нибудь в пример?»
Руководитель: «Пожалуйста. Хрущев. Он за могучую Россию, но видит ее в том, что Россия – это он. И он начинает доказывать это. При Сталине СССР был могучей державой, хлебом не только страна себя обеспечивала, но и мясом стала. Каждый год снижение цены, производство росло.
А при Хрущеве хлеба вдруг не стало, из-за того, что отдал Индии, а на целине не подготовили элеваторов и урожай погиб. По колено ходили в неубранном хлебе, а топливо гоняли за тысячи километров обеспечивать работу техники. Так что урожай стал золотым. Кукуруза не взошла и, и… Еще тысячи этих «и».
Третий зам: «Да, весело было жить. Один наш человек из района докладывал, что культура в стране резко падала. Инструктор из района проводил лекции на селе, а один крестьянин пернул.
И раньше бы при Сталине разнеслось: «Как же так? Это недопустимо!» - и страна осталась могучей державой, а тут все загоготали. Очень весело всем стало. Это было свободой и демократией, и страна стала разваливаться.
Раньше колосок нельзя было взять с поля. А тут эшелоны стали исчезать за бугром с топливом и вместе с вагонами. А у других оклады стали расти до таких невероятных размеров, что прочим на хлеб не хватало. А самое главное, в России всесилен чиновник, который ни за что не отвечает, а собирает поборы за соблюдение инструкций, а если нет его печати, то нельзя ничего начинать. И плати. Так что в России из-за этих инструкций ничего не строится, ничего не родится. Не надо мешать уничтожать Россию.»
Агент: «Но идеи-то какие-нибудь мы им можем подбросить по развалу России, чтобы ускорить этот процесс?»
Руководитель: «Не надо. Нас еще могут заподозрить в предвзятости как иностранцев. У них таких своих выше крыши, из-за их понимания свободы и демократии, такие, что мы при всем старании близко не можем приблизиться к их пафосу. Как, например, Хакамада орала в передаче Соловьева «Поединок»: «Спасайте русских детей, продавайте их в Америку! А у нас в стране живут только преступники, наркоманы, проститутки.»
Это ведь наше сокровенное желание после чего Россию осталось только растоптать. А взять Гозмана, как он советовал: «Мы не те, кто сражались за Родину в Отечественную войну. Мы другие.»
Это значит то, что он хочет стереть в сознании историческую память. Как поступали только фашисты. Как произнести, что при Ельцины были свободные выборы, если у Ельцина был рейтинг полтора процента, а олигархи подкупили средства массовой информации, прессу и провели Ельцина в президенты. Бандита. По чьему приказу законно выбранные депутаты были расстреляны в Белом доме.
А Лужков? Еще бы одного такого мэра, и Москва была бы уничтожена. Из-за высших соображений с такими откатами, что хочется сказать про Россию героем Гоголя комедии «Ревизор»: «Вижу свиные рыла». Вот бы так!»