Часть 1. 17 Урок живописи

Фото с сайта muzej-93.narod.ru - выставка стенгазет к 9 мая

ХВЕДАР ЖЫЧКА "ДЕНЬ БУДЕТ ЯСНЫМ"


Повесть


Перевод на русский язык, сделанный по украинскому переводу с белорусского языка


ЧАСТЬ 1
МЫС УГОРЬ


17.  УРОК ЖИВОПИСИ

    Поперёк силовой, на всю стенку — ящик для инструментов и запасных частей. Этот ящик служит нам канапой. Богданов смастерил из досок треугольную призму. Она лежит слева, на крышке ящика, и используется как изголовье. Положи ватник — и готова подушка. Удобно: лежишь на канапе и хорошо видишь щиток с приборами, которые смонтированы на правой стене силовой. Можно дремать и одним глазом посматривать за показаниями приборов.
    Это попервах. Вообще же опытному мотористу не нужно никуда смотреть. Он слышит, как работает двигатель, и этого достаточно.
    Тах-тах-тах-тах, тах-тах-тах-тах, - по очереди выталкивают поршни отработанные газы.
    Я уже понимаю их язык, чувствую самые незначительные неполадки. Скажем, в одной форсунке образуется нагар — двигатель начнёт сбиваться с темпа, "хромать":
    Тах-тах-тах-та... Тах-тах-тах-та...
    Или же пойдёт густой чёрный дым из глушителя. Значит, неисправность в топливном насосе, не все цилиндры работают. Надо проверять каждую трубку, что идёт к форсункам. На ходу этого не сделаешь, необходимо заводить запасной двигатель, а этот останавливать.
    Страшны не перебои в работе двигателя. Страшно, когда внезапно выключат станцию. Двигатель, на котором сразу сбросили нагрузку, может враз развить такой темп, что поршни повылазят наружу, как говорит Богданов.
    Правда, внезапно всю станцию выключать не разрешается. Есть специальная система сигнализации: перед окончанием работы станции оператор нажимает кнопку — и в силовой звенит звонок, загорается красная лампочка. Старослужащие привыкли и делают это всегда. Теперь же в аппаратной одна молодёжь: Коровкин, Лимберг и Юхименко. Когда им дадут отбой, конечно, не догадаются предупредить меня. Забудут на радостях, что закончилась вахта, сразу выключат станцию.
    Только тут, в силовой, я по-настоящему понял, что такое порядок, аккуратность. Скажем, простая вещь — гаечный ключ. Раньше я и не представлял, что за ним надо ухаживать. Оказывается, ключ надо чистить, смазывать. И главное — чтобы он всегда лежал на своём месте. Как это удобно, когда всё лежит на своём месте! Ночью, в темноте, ты можешь заправить двигатель, отремонтировать его и даже разобрать. Не надо вспоминать, куда положил отвёртку, запасную свечку, лейку, — протяни руку и бери. Конечно, и класть их надо на место.  А это даётся труднее. Забывается как-то. Правда, я помню приказ Богданова — чтобы в силовой всегда был идеальный порядок. Всё же случается иногда...
    Как-то ночью после отбоя я вспомнил, что оставил канистру с водой на полу. Молча поднялся и на цыпочках вышел из кубрика. Сделал всё как следует: закутал канистру в ватник, поставил на место. Когда вернулся, Богданов спросил:
    - Что делал в силовой?
    Сознался. Думал, будет ругаться.
    - А-а, — зевнул Богданов и больше ничего не сказал.
    Наверное, понравилось ему, что я и во сне помню о деле. Вообще мы с ним ладим. "Волки" даже удивляются, что он никогда на меня не кричит, не вычитывает мне. Только приказывает коротко, без объяснений: "Масло! Молоток! Втулку!" Я как-то научился отгадывать его желания — не успеет он сказать, а я уже подаю ему нужную вещь. И ещё ему нравится, что я задаю много вопросов: как это делается? Почему так нельзя? И никогда ничего не прошу, не жалуюсь на трудности.
    Часов у меня нет, и ночью, бывает, теряешь чувство времени, простоишь на вахте пять часов вместо четырёх. Особенно когда что-то делаю: промываю запасные жиклеры, подчищаю электроды свечек и ещё что-то. Тогда время бежит незаметно и спать не хочется. Богданов сам проснётся, придёт, покачает головой и покажет, чтобы шёл спать, — положит ладонь под ухо, закроет глаза. Не хочет Богданов, чтобы я нёс вахту за него. Говорит, не любит подхалимов и подлиз. И чтобы такого теперь не случалось, оставляет мне свои часы.
    А с часами ещё хуже — нет-нет да и потянет глянуть, сколько осталось до смены. Последний час, всем известно, самый длинный, самый трудный. Чтобы сократить его, решил промыть сетку в лейке для масла. И не заметил, как в силовую вошёл Богданов. Неужели так быстро прошёл час? Смотрю на циферблат — нет, ещё пятьдесят минут до конца.
    - Иди, командир тебя вызывает, - говорит Богданов и шутя подталкивает сзади.
    Чего бы это? Никогда командир лично не вызывал нас, салаг, к себе. Когда надо, передаст приказ через старшину отделения или боцмана. Да и Богданов редко шутит со мной, а до такого, чтобы панибратски обнимать и толкать, никогда не доходил. У него это — высшая форма товарищеских отношений.
    Как был в комбинезоне, захожу в комнату командира, докладываю:
    - Товарищ старший лейтенант, по вашему...
    - Ага! - не даёт закончить рапорт командир. - Хорошо. Только, знаешь, иди скинь свою робу, дело деликатное.
    Скинуть то и скинуть. Мне что? Быстренько переоделся, снова иду.
    - Говорят, ты хорошо рисуешь? - командир смотрит мне просто в глаза. Теперь я замечаю, что он совсем молодой, ненамного старше Богданова, Шкоды, Башкирова. В его взгляде ещё много юношеского, доверчивого.
    - Какое там хорошо! - вырывается у меня.
    - Если рисуешь, значит, хорошо. Моряки ничего не делают плохо. Не имеют права, — он пытается казаться суровым, требовательным. — Так без лишних слов. Вот тебе бумага, вот карта. Надо нарисовать стенд: "Боевой путь нашего поста". Начинался он с Ладоги, отсюда, в 1941 году, — ткнул пальцем в карту. — Потом Ленинград, Таллин, остров Эзель, Мемель, Кенигсберг и после войны снова назад: Мемель, мыс Угорь. Все эти пункты соедини прямыми красными линиями. Оставь место для дат и количества уничтоженных по нашему наведению вражеских самолётов. Здесь нарисуешь медаль "За оборону Ленинграда", здесь — "За взятие Кенигсберга". Место, что осталось, заполняй какими-то атрибутами Военно-Морского Флота. Якори, цепи, вымпелы, ну и тому подобное. Начинай.
    - А краски? - обвожу глазами стол.
    - Хэ! Краски! Может, тебе ещё и мольберт дать, палитру, кисточки? У нас не студия имени Грекова. Ищи, брат, сам. У боцмана что-то есть.
    Задал мне забот, а теперь стоит и улыбается. "У боцмана есть..." Боцман тебе капнет каплю чернил — и руки задрожат... А собственно, что мне?  Сделаю, как получится...
    - Ты не бойся. Сначала набросай эскиз карандашом, продумай как след. Семь раз отмеряй... А на будущее учти: где что увидишь цветное, реквизируй. Бери и тяни сюда. Скажи, я приказал. Рисовать придётся тебе много: инструкции, правила безопасности, схемы, графики, стенгазету.
    Сказал и пошёл.
    Смотрю на чистый лист бумаги, ломаю голову — с чего начинать? Сверху заголовок... Как он сказал? "Боевой путь нашего поста". Четыре слова. Их надо вместить в два ряда. Потом карта, весь южный берег Балтийского моря. Не обязательно детально вырисовывать извивы морского берега, островков — все плакаты схематичны. Только вот этот Рижский залив с Моондзунским архипелагом надо как-то выписать, чтобы было видно острова. И сделать что-то подобное морскому пейзажу. А под ним — сбитый фашистский самолёт.
    В ленинградском экипаже на стенах висят большие картины, и все — про подвиги моряков. Две недели держали нас там на комиссии. Надоест, бывало, валяться на койках, ходишь, рассматриваешь картины. Море — словно живое, с белыми барашками на гребнях волн. Правда, написаны те картины маслом. А у меня пока что, кроме простого карандаша, ничего нет.
    А медали? На ленинградской, кажется, Адмиралтейский шпиль, матрос и солдат. А на кенигсбергской? Подожди, они же есть на парадном кителе командира. Открываю шкаф, нашёл! Пока шёл к столу, забыл, как надпись размещена. Иду снова смотреть.
    - Чего бегаешь? - командир стучит в стеклянные двери, которыми отгорожена его комната от мастерской Введенского. - Сними с кителя медали, положи перед глазами и срисовывай.
    Медали украсят стенд, если ещё краски найду подходящие. Увлёкся работой и про время забыл.
    - А ничего себе композиция, - слышится за спиной голос командира.
    Он не один, с Введенским, и говорит больше ему, чем мне:
    - Береговую линию следует приглушить, это не пособие с топографии, а агитплакат. Напрашивается силуэт станции или хотя бы антенны. Как ты думаешь, Толя?
    Введенский равнодушно пожал плечами. Ему одинаково: будет силуэт или не будет, нарисую красивый плакат или мазню. Весь в технике, только и знает своё изобретательство.
    - На сегодня достаточно. — Командир смотрит на часы. — Иди обедать и отдыхай.