Пентюх. Рассказ

ПЕНТЮХ

Проводница вернула билет и, равнодушно скользнув глазами по его кожаному пальто, отвернулась. Видимо, можно было проходить в вагон. «Неприветлива, - подумал Аркадий. – Впрочем, какая мне разница, ехать-то четыре часа всего».
Кажется, здесь его место, в этом купе. Там уже кто-то есть. Так и знал – женщина с ребёнком. Брал же в купе, чтобы спокойно ехать. И что за страсть у них такая – таскаться по поездам с детьми?
Поставил портфель, расстегнул пальто, потоптался в нерешительности.
- Вам тоже дали в купированный? – голосок тоненький, писклявый. И сама с подростка. – Вот и нам. Сказала, нет плацкартных. А в общий я уж не захотела, всё-таки с ребёнком.-
Поправила жидкие волосики на голове мальчика, который стоя коленями на полке, раскрашивал картинку.
«Ах, какая милая непосредственность, - зло подумал Аркадий. – пойти, что ли, к проводнице попросить другое место? На посадке народу мало было, должны быть свободные купе. Нет, не даст такая».
Сел.
- Да вы не расстраивайтесь, тут хорошо, - пищала маленькая женщина, глядя на него большими светлыми глазами. – Вы бы сняли пальто, здесь тепло.
«Бледновата, - подумал в ответ Аркадий. – Хоть бы губы подкрасила, всё поярче была бы. И ребёнок какой-то худосочный. Сейчас начнётся: дядя, посмотрите, как мы рисуем! Ах, как мы говорим… Дорога пропала. Спасу нет, нигде не дают сосредоточиться. Хотел закончить стихотворение. Первые строчки неважнецкие, надо бы подработать. Забраться наверх, что ли? Тяжёл стал подниматься». Аркадий провёл рукой по ненавистному животику, как бы проверяя, не убыл ли тот. Нет, не убыл, на месте.

Вагон дрогнул, перрон поехал: двинулись киоски, окна вокзала, замельтешили люди, проплыла станционная ограда, город начал выставлять близлежащие улицы с автобусами, пешеходами, с равнодушной к нему – Аркадию своей жизнью.
- Вы не беспокойтесь, - снова заговорили светлые глаза каким-то извиняющимся тоном. – Он не будет вам мешать, он у меня тихий. – женщина  опять погладила мальчику голову.
«Догадалась» - Аркадию стало неприятно.
- Да я ничего, я не возражаю, - пробормотал он, чувствуя, что говорит не то. – Мне и ехать-то недолго.
Придумывая, что бы ещё сказать, он впервые внимательно посмотрел на женщину. Волосы почти белые и, должно быть, не окрашены, на кончиках естественно волнятся. Лицо худое, бледное, глаза светло-голубые, кажется, всё лицо собой заполнили. Вот почему он вначале уловил только общую бледность и глаза.  А в общем, она, пожалуй, ничего. Фигурка, правда, мелковата. Не будь у неё ребёнка, за подростка сошла бы. Смотрит неприятно. Почему неприятно? Очень уж доверчиво смотрит, такую обидеть нельзя.
- Вы тоже до Красного? Так-так…- буркнул покровительственно. Встал, снял пальто, начал располагаться по-хозяйски. – Вас, наверное, там встречать будут? – задал  совершенно не интересующий его вопрос.
- Нет, мы одни. Нас некому встречать , - ответила без смущения женщина.
- А отец? –Аркадий кивнул на мальчика.
- У нас нет папы. Мы его отпустили.
- Отпустили? Это в каком смысле?
Женщина омрачилась, сделалась виноватой.
- Муж сказал, что любит другую и хочет уйти к ней, - она словно оправдывалась, говорила нехотя. – Ну что ж, иди. Я собрала ему вещи, и он ушёл.
- Куда ушёл? – поняв нелепость вопроса, добавил. – А как же вы?

Женщина неожиданно встрепенулась, будто выросла, обдала спутника жаром:
- Вот скажите, должен же быть на свете человек, ну, мужчина, который мне предназначен? Нет, не так… Ну, которому я нужна. Одна я, больше никто! Вот такая, как есть, - она повела руками, как бы оглаживая всю свою невольно подавшуюся вперёд фигурку в блеклой вязаной кофте. – Без всяких там приукрас и нарядов. Ведь не может  быть, чтобы кто-то родился на свет лишним, никому не нужным. Это было бы несправедливо! – она не спрашивала уже, она убеждала. Теперь это была уже совсем другая женщина – живая, энергичная. Взволнованное лицо её зарумянилось, стало красивым. Большие глаза смотрели прямо. – И я тоже обязательно кому-то предназначена. Вот такая, как есть.

Она вопросительно глядела в лицо Аркадия, страстно желая подтверждения. Только подтверждения своих мыслей хотела она слышать. Видимо, женщина давно жила в своём правильном, справедливом мире мечты и теперь приглашала в него собеседника. Она ничего от Аркадия не хотела, кроме одного: подтверди, ты же это знаешь, тоже в это веришь, только, веря в это, стоит жить, надеяться и быть счастливым!
 
Словно неожиданная лавина, ураган, морская волна накрыла Аркадия с головой. Глаза женщины поглощали его, и нельзя было ни уклониться, ни убежать от взгляда. Аркадию передалось её волнение и, невольно поддавшись застигнувшей стихии, он машинально ответил:
- Наверное, должен быть.
От неожиданности Аркадий таращился, лихорадочно соображая. И вдруг, как спасительный круг:
- А сын?
- При чём тут сын! – воскликнула она и вдруг погасла, снова стала маленькой, бесцветной.

Стихия схлынула. Он не вошёл в распахнутую дверь. И она, явно сожалея о порыве, заговорила равнодушно, как будто вынужденно:
- Сын со мной. Кому я нужна, тот сына не испугается. А муж… Он просто ошибся. И я ошиблась.
Вошла неприветливая проводница, спросила билеты. Аркадий долго шарил по карманам, думая о прерванном разговоре. Женщина отчуждённо молчала, сидела , устало понурив голову.
- Так он к сыну-то…- сразу заговорил Аркадий, как только вышла проводница.
- Конечно, ходит, - прервала его мама ребёнка, снова, как бы, оправдываясь. – И всегда приносит что-нибудь. Я не обижаюсь на него. Да нам ничего и не надо.

Море успокоилось, шквал прошёл. Вновь подступило раздражение против женщины. Только теперь это было более неопределённое чувство, смешанное с жалостью. Что с ней? Продолженное детство? Но ей, наверное, уже за двадцать пять. Наивность удивительная. Ишь, современная Ассоль с ребёнком ждёт своего героя. Если бы ему рассказали о такой, не поверил бы.
- А вдруг он по другим местам ходит и найти вас не может? – бесцеремонно вернулся Аркадий к прерванному разговору.
- Может быть, - нехотя ответила женщина. – так что тут можно сделать? Ведь с другим всё равно ничего не получится.
- А если вы всю жизнь будете его ждать? – продолжал Аркадий терзать её, подчиняясь какой-то своей внутренней злости.
Женщина пожала плечами. Она не хотела продолжения беседы. Аркадий же, ощущая в себе беспричинную враждебную силу, не мог удержаться.
- А как же вы живёте?
- Как все. Я работаю на заводе, Серёженька в садике. У нас квартира.
Успокоившись, женщина вновь стала той, какую Аркадий увидел, войдя в купе – доверчивой и какой-то  послушной.
- Вот только кровь у него плохая, - она на мгновение омрачилась. – Он у бабули жил в деревне. Сейчас домой едем. Можно бы ещё ему там пожить, да я очень скучаю без него. Мясо ему надо… - И добавила по детски мечтательно: - Бабуля скоро бычка зарежет, нам мяса привезёт. – Она снова что-то поправила на сыне. Мальчик сидел в уголке и рассматривал внутренности игрушечной машины, крутил колёсики.
- А у вас несчастье или неприятность какая, такое лицо у вас было? – спросила вдруг спутница.
- Да нет, устал просто.
Аркадий внутренне устыдился своего раздражения. Дверь шумно открылась.
- Чай пить будете?
- Конечно, конечно. Ой, спасибо.
Женщина снова оживилась. Смахнула со столика книжки, приняла три стакана чая, захлопотала с сумками.
- Подвигайтесь к столу, пожалуйста. У нас пирожки домашние с грибами есть, вам понравятся. В городе таких не делают, нам бабуля испекла.  Попейте чай и ложитесь отдыхать, мы с Сергунькой в коридор выйдем.
Глаза её вновь наполнились простотой и доверчивостью, как будто и не было недавней неловкости.
Аркадий расхохотался в душе – таким неожиданным было приглашение. Его, директора столовой, давно уже никто не угощал, все ждали угощения от него. Вспомнилась недавняя встреча…

Он вёз продукты в свою столовую. Из кабины машины увидел знакомых женщин. Ба! Это же сотрудницы той, первой его столовой, откуда его «попросили». Спасибо, тогда Андрей Петрович помог. Вспомнился «Голубой огонёк» в женский праздник, как он читал свои стихи. В каком все были восторге! Как удивлялись – директор столовой, а пишет стихи!.
Аркадий остановил машину, радостно окликнул:
- Как живёте-можете, женщины-голубки!
 Женщины, узнав бывшего заведующего, просияли:
- Хорошо, Аркадий Иванович. Что-то вы в гости не заходите?
- В гости? Зайду!
- Совсем возвращайтесь, Аркадий Иванович! А то без вас снабжение у нас совсем никудышным стало!
«Вот так, приятель дорогой. Нужен ты им со своими стихами! Снабжение им надо от тебя, больше ничего!»


2.

Потапыч, работник базы, пьян каждый вечер. Это знают все. И всегда его крупная, в длинном пышном халате немолодая жена, встречая в прихожей неожиданного гостя, с величественным и непроницаемым видом говорила:
- Он занят срочным делом.
Наутро Потапыч неизменно трезв, бодр и полон энергии.
- Разрядка нужна, разрядка, - повторял он друзьям. – Не могу отдохнуть, если не выпью.
Аркадию пьяный Потапыч всегда почему-то был рад и, удерживая у себя, подливая в опустевшую рюмку, цеплялся за него плавающим взглядом и с неожиданной злобой тянул сквозь слюнявые губы:
- А ведь ты не наш, Аркашка, не наш…
Общение с Потапычем было неприятно Аркадию, а тот выполнял любую просьбу Аркадия с удивительной готовностью.
Сегодня жена просила югославские сапоги. Вечером будет нудеть:
- Пока ты выловишь своего Потапыча, база без сапог останется. Такой товар не залежится. Не стыдно тебе – жена хуже всех одета?
Когда-то, обращаясь к только что снявшему флотскую форму мужу, Антонина сказала с ласковой укоризной:
- Пентюх ты, Аркашенька, оказывается.
Не обиделся. Пусть пентюх. Сам знал, что не ас. С годами в интонации стало пробиваться презрение. Сегодня так и скажет: ничего достать не можешь. Будто что-то в магазинах покупает. И зачем ей вторые сапоги? Возьму, пусть тешится…

Уже несколько раз Аркадий мысленно возвращался к женщине из поезда. Вначале было безотчётное, неясное раздражение: худосочная, нежизненная какая-то. И ребёнок недокормленный. Царевна подземного царства с довеском. Не стоят дум. Но его тянуло к воспоминаниям о ней. Уж очень она отличалась от жены, от женщин его круга, ярких и цепких. А если бы он сказал жене:
- Отпусти, люблю другую.
И ведь ничего не стоило бы ей отпустить – детей же нет.
Аркадий воссоздал в памяти жену – круглую, пушистую от мохера, с блёстками золота. Да она бы и не поверила ему – чтобы её пентюх, да влюбился?

Жена не жила в нём ежеминутно. Она была привычным приложением к его жизни, не доставлявшим ни радости, ни горя. Уезжая из дома, он не скучал о ней, возвращаясь, не радовался встрече. Аркадий никогда не рассказывал жене о своих успехах или неудачах, она бы не поняла. Как ликовало всё, когда он стоял один на маленькой сцене, читал свои стихи и видел знакомые лица, сначала удивлённые, даже насмешливые, потом – внимательные и, наконец, восхищённые. Хорошо, что её не было в зале. Вечерами она обычно трещала о своих управленческих новостях, но он не мог вспомнить ни слова из сказанного даже пять минут назад. Этот треск был привычным и не замечаемым фоном.
Иногда жена была причиной его неприятностей, заставляя, как теперь, делать то, что без её требования он делать бы не стал. Да, без этой Антонины он вполне мог бы обойтись.
Но, приходя вечером с работы, он менял тесные туфли на свободные тапочки, натягивал ласкающее шерстяное трико и утопал грузным телом в уютном гнезде кресла перед разноцветьем телевизора. И всё это мягкое, пушистое, тёплое, сверкающее, поблескивающее и обнимающее многозвучье и многоцветье тоже была Антонина. Атонина вторая. Без этой второй Антонины он теперь уже не мог  представить своей жизни. Всё, что тут находилось, было добыто им, Аркадием. Но организатором была всё-таки она. Жена придумывала, просила, требовала, и он, морщась, звонил, просил, обещал и… приносил, испытывая почти отвращение к принесённому, а главное, облегчение – жена не будет больше приставать. Но когда Антонина красиво и удобно приживляла новый предмет к спальне или большой комнате, он удивлялся и, снисходительно усмехаясь, принимал новую вещь, потом привыкал  и уже нуждался в ней.

Нет, не отпустила бы. Нужен ли был он ей? Скорее вторая Антонина, Антонина-гнездо нуждалась в нём Иначе всё это пушисто-сверкающее теряло свою завершённость. Впрочем, и Антонине-первой на дружеских вечерах досталась бы униженная роль одиночки среди пар. И пришлось бы срочно искать ему замену, как и сам он, в своё время, кого-то заменил. Нет, добровольно на разрыв она не пошла бы. А если бы он ушёл «не отпросясь», ославила бы так, что жизни не обрадовался бы.
Осознав это, Аркадий почувствовал неприязнь к жене.

3.

Спутница из поезда в мыслях становилась всё естественнее и привлекательнее. Однажды опалила совсем уж дикая мысль: а что, если он и есть тот самый единственный, которому она себя предназначала? Не случайно же Аркадий не мог забыть её. Может, это призыв судьбы?
До сих пор Аркадий не задумывался, есть она, судьба, или нет. А может, и в самом деле, есть. Например, как дорога – у каждого своя. Широкая или узкая, прямо лежит, или серпантином вьётся.  Каждый по своей дороге шагает. И только он, Аркадий топает по чужой вместе с Антониной и остальным застольем. А его собственная судба-дорога,  рядом с голубой женщиной из поезда, пустая, травой заросла.
Да нет… Он – полнеющий, ухоженный, и она рядом – бледная, голубая, тоненькая, с ребёнком за руку… Смешно!

Чудная поначалу мысль возвращалась, становилась привычнее, обретала естественность. Почему смешно? Это с Антониной они, должно быть, смешны – шарики-купчишки из прошлого века. Не жизненна? Глупости! В них надо вдохнуть жизнь. Есть же в ней энергия – вон как горела! Её только приодеть чуть-чуть, королевой будет. Чернобурочка ей пощла бы. Или лучше чёрный соболь на светлокоричневом. Аркадий стал бы отцом ребёнку, качал бы его на своей ноге, как самого в детстве отец. Да если бы всё сразу было правильно, мальчик был бы его сыном. И уж не таким хилым!

Когда-то Аркадию очень хотелось иметь ребёнка. С годами, подчиняясь обстоятельствам, желание заглохло. И теперь откуда-то из глубины возродилось.
Он был уже уверен: мимо прошло его счастье, его судьба, и он не узнал её.

4.

Жизнь Аркадия изменилась. Внешне всё было по-прежнему: проблемы на работе, стрекотанье жены, хоккей в кресле, ковры под ногами, по телефону полуслова с нужными людьми.
Зато появилось новое чувство отчуждённости от всего этого, временности всех дел. Так бывает за несколько дней перед отпуском. Ты ещё здесь, выполняешь ежедневные дела, обстановка привычна, но билет уже в кармане, и где-то в глубине живёт тревожная радость перемен – вот ещё немного, и всё окружающее исчезнет, станет не твоим, и ты окунёшься в другое, неведомое и потому волнующее.

Виной всему была женщина из поезда. Собственно, радоваться пока было нечему: ни её адреса, ни даже имени он не знал. Её предстояло ещё как-то найти. Но он был уверен, что рано или поздно сумеет её отыскать. Приблизительно знал, где она работает, в каком районе живёт – сажал их с поезда на автобус. Наконец, можно узнать в детских садиках…
А вдруг она его не признает? Может, уже не одна…  Аркадий гнал от себя неприятные мысли – ждала столько, теперь уж дождётся. Просыпался утром с радостным чувством необыкновенного дня: Голубая женщина!
 Он снова ощущал себя мальчишкой из тех далёких дней почти детства, когда тайно обожал старшую сестру школьного дружка. В ней всё было необыкновенным: пышные волосы, тонкая гибкая фигура, имя – Нинель, наконец, она была студенткой. День горел радостью ожидания встречи с ней. Часами высиживал в доме друга и немел при её появлении. Чтобы понравиться ей, поступил вслед за другом в мореходку. Повзрослев, излечился в одночасье, когда в пьяной ночи спиной ощутил упругость женской груди, когда мягкие руки обвили шею, когда уши резанул её развязный шепоток: «Мой влюблённый мальчик…» Эта – совсем иная. И сам он – не тот зелёный…

А почему он решил, что будет с ней счастлив? На этот вопрос ответа не было. Да и не мучило его это. Он просто жил в предчувствии открытия, удивления Голубой Женщиной.
 Аркадий пытался представить себе их встречу. Что сказать? Ничего говорить не надо, просто протянуть цветы, букет роз. Как удивятся большие глаза. «Вы?» Лицо зальёт улыбка, зацветёт румянец. Она всё поймёт. А вдруг не поймёт? Должна понять.

Плавая в мечтах, машинально следил за погрузкой. Яблоки были сильно помяты, встречались гнилые. В накладной значились первым сортом. Опомнился, посмотрел на кладовщика. Тот кивнул на стол:
- Там тебе, в пакете…
Взял пачку купюр, убрал в карман. И вдруг обожгло – зачем взял? С ней брать не придётся. А как же? «Ты думаешь можно жить на одну зарплату?» - мысленно спросил Голубую Женщину. Представил себе её пустоватую квартиру с выцветшими обоями, старенький телевизор на тумбе-колоде, стол под клеёнкой, затертый диван…

Показалось, снова накрыло волной – зеленоватая вода журчит в ушах, где верх, где низ, куда выплывать?  А если привести её в компанию? Не примут. И сама она не захочет общаться с ними. Без Андрея Петровича не удержаться. А жена? Когда-то сумела она его, выпускника  института водного транспорта утопить в мягкости своей квартиры, назначить директором торговой точки, устроить заочную учёбу в торговом техникуме, хватит у неё сил и вытолкнуть его из этой жизни. И что тогда?

Школьный друг. С ним одним он мог бы посоветоваться. Но где он теперь? В последний раз виделись лет пять назад. Он капитанствовал на северной реке. Аркадий по просьбе Андрея Петровича уговаривал его снабжать их рыбой.
- Аркашка, куда ты попал, твоё ли это дело? – укорял друг. Расстались холодно.

Новые мысли были неожиданны. Аркадий чувствовал себя так, будто в разгар общего веселья получил известие о смерти близкого человека. Понял, что Голубой Женщины у него не будет.

- Случилось что? Влюбился? – пошутил Андрей Петрович, заметив подавленность Аркадия. – У неё подруга есть? А то махнём вчетвером на моей машине за город.
Аркадий вяло покачал головой.
- Ну, как знаешь… Я что хочу сказать…
Аркадий слушал молча. Он понял, что сейчас  ему будет предложена какая-нибудь скользкая комбинация, от которой он не сможет отказаться. Андрей Петрович достал коньяк, разрезал яблоко. Аркадий быстро выпил. Андрей Петрович посмотрел с удивлением, налил ещё…...

На кухню вошла Антонина, брезгливо посмотрела на мужа.
Тот сидел за столом, припав щекой к столешнице, рядом – початая бутылка водки. Какая уже за неделю… Лицо Антонины съёжилось в непривычную страдальческую гримасу и вдруг излилось злобой. Она грубо толкнула мужа.
- Иди спать, пентюх!

1987г.