Любовь на расстоянии вытянутой руки

Мне стоит сказать про ее взгляд. В нем есть значительное несогласие с телом. Взгляд ее потухший, вечно уставший, зрачки полны безразличия, такой взгляд бывает у людей со светлым цветом  глаз, а тело же наоборот кажется полным жизненной силы и энергии. Во всем остальном она самая обычная жительница двенадцатиэтажного дома, в котором, так уж наверно сложилось, жил и я.
Мне шестнадцать. Во сне я вижу кошмары, курю, скрываю это от родителей, по много раз меняю свое мнение, и свято верю, что каждое из них, верно, понимаю, что мало чем отличаюсь от сверстников, но мне это не мешает считать себя яркой индивидуальностью, с редким набором качеств, без единой схожести с остальными. Я противоречивый и заносчивый, но вслух я об этом не говорю. Почему? Потому что мне кажется, что мои сверстники не настолько умны, чтобы самим это заметить, а раз  нет общественного осознания, значит, нет недостатков, так что я практически идеальный, но, к сожалению, только для них.
Я не мечтаю о "бэхе", не хочу уехать заграницу в поисках лучшей жизни, я просто хочу громкую жизнь и тихую старость. И если у меня когда-нибудь спросят, есть ли у тебя мечта или желание, что-то сокровенное, важное, то я не буду говорить о деньгах, яхтах, домах, я просто отвечу, что хочу громкую жизнь и тихую старость.
Жизнь для меня это период от рождения и до пятидесяти лет, дальше начинается старость. Стареть долго я не хочу, поэтому планирую умереть тихой безболезненной смертью лет в пятьдесят пять, и искренне расстроюсь, если вдруг в этом возрасте мне захочется жить.   
Я не помню число, не помню месяц, не помню, какая погода стояла, и даже не помню в чем я был одет, и в чем была одета она в тот день. Помню только, подъезд смердел домашними котлетами и табачным дымом (удивительно, что я его чувствую) и  то, что домой мне в этот день совсем не хотелось. Я решил не пользоваться услугами лифта, и, переступая со ступени на ступень, размышлял о чем-то отвлеченном. Мои мысли были перебиты, на подъеме от третьего этажа к четвертому, на лестничной площадке, которого и располагалась зеленая дверь. У меня нет кодекса чести, я, быть может, не блещу благородством, но подслушивание мне не доставляло удовольствия. Поднявшись на четвертый этаж, я увидел ее, ту самую сероглазую жительницу квартиры с зеленой дверью (впредь я буду называть ее просто "Она"). Она сидела на корточках, прижавшись спиною к стене, и гладила что-то в ладонях. Она наклоняла голову чуть ниже, чтобы, как будто, нечто, спрятанное  в ладонях,  могло лучше ее слышать и медленно, и тихо что-то рассказывала. Нас разделяло несколько ступеней, но меня она не замечала, также, когда и не заметила моих приближающих шагов. Я застыл, боясь пошевелиться, мне хотелось узнать, о чем говорит Она, направляя звук в ладони. Я начал вслушиваться.
- ...она не красила губы - полушепотом говорила она - , но тени на веках у нее были всегда темные. У нее не было детей, и мне кажется она бы была плохой матерью, но он...  - она сделала большую паузу - он любил ее... и всю жизнь, после знакомства с ней, прожил то отчаянно и яростно желая владеть этой женщиной, то с не меньшей отчаянностью стараясь сбежать от нее и от этой больной, вселенской любви. - А ты (сначала я не понял, что Она обращается ко мне) мог бы так любить, не получая долгие годы взамен ничего действительного стоящего, я о чувствах конечно, но не отрекаясь от своей любви?
Первые секунды я молчал, она застала меня врасплох, но я постарался придти в себя.
- А может  лучше твой миниатюрный друг поделиться с нами мнением по этому поводу! - Кто у тебя там? - Муха? Таракан? -  вспылил я, взглядом указывая на ладони.
- Мухи шумные, а тараканы лишены эстетики.
В это время я представил этих существ и мысленно согласился с вышесказанным.
- Раз. Два. Три. - внезапно она начала отсчет - .Четыре. Пять...
- Что ты считаешь? - спросил я, как можно тише, стараясь скрыть свои оголенные нервы.
- Секунды. - Шесть, семь...
- Что-то должно произойти?
-Да. Восемь. Ты должен уйти. Девять.
Уже тогда, если бы я спросил бы у себя, хотел бы я уйти, то даже если бы ответил "да", то наверняка я бы долго убеждал бы себя в этом. Мне иногда сложно - то признаваться себе в своих увлечениях. Я стараюсь найти более легкие причины моего нежелания уходить, таковых я нашел две. Во первых - она своим странным поведением  возбудила интерес, я захотел ее понять, разгадать, как что-то зашифрованное. А вторая - это дух противоречия. Она ждала моего ухода, как будто совсем не зная меня, точно для себя решила, что я существо предсказуемое. Я хотел уверить ее в обратном, и произвести впечатление.
-  Я мог бы.
Ее счет прекратился, и она уставилась на меня своим уставшим взглядом.
- Я мог бы. - Еще раз повторил я. Мне не нравиться запах домашней еды, я практически не разбираюсь в технике и самостоятельно не смог починить даже что-то простейшее. Зачем столько об этом говорить, фантазировать на эту тему, чтобы потом осесть где-нибудь в однушке с той самой "единственной", делить зарплаты и заводить детей. Мое чувство безумной любви выводиться из организма через восемнадцать месяцев, и останется тоска. Порядочность не даст уйти, и я останусь "доживать", хотя мне будет всего лишь около тридцати пяти. Приобретая эти семейные ценности, мы быстро стареем, перестаем искать. А ведь есть что-то более совершенное! Любая продавщица в универмаге, уверенна, что достойна лучшего, а все что окружает - злая случайность. Лучше любить безответно, лучше всю жизнь не приближаться к человеку, которого полюбил, ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. Этого хватит, чтобы заболеть любовью и всю жизнь прожить на последнем дыханье, и не слова о здравом смысле! Есть ты, есть она, а все остальное - помехи. Это и есть совершенство. Будет больно, протрешь колени, пока будешь вымаливать у Бога лучшей судьбы, а потом обернешься и поймешь, что прожил самую лучшую из жизней. Ты портил других, тех, которые были не против, вываливал на них свою жестокость и боль, но твой драгоценный любимый цветок так и не был тобой не разу надорван. Он останется, как и прежде недосягаемым, совершенным и  тобою нетронутым. Его нельзя коснутся, можно только желать, и это желание будет настолько сильным и отчаянным, что будет заставлять получать ни с чем несравнимое удовольствие от звука ее вдоха! Не смея взглянуть, у меня будет дрожь по телу от ее голоса! А потом, набравшись смелости, я все же решу кинуть на нее взгляд и... буду разрываться в конвульсиях от сильнейшей эйфории, когда другие не могут за всю жизнь испытать подобного! Которые  переходят расстояние вытянутой руки, и врываясь своим телом в чужое, полностью владея тем, кого полюбили, портя своими однообразными движениями совершенство. А я же буду всей душой бояться, что она будет выглядеть еще красивее, чем при прошлой встрече, если вдруг она распустит волосы или оголит плечо, тогда мое безумно любящее сердце разорвется в клочья от счастья! Потому что нет на свете сильнее оружия, чем любовь на расстояние вытянутой руки.
Все сказанное было выпалено на одном дыханье и только теперь я позволил себе вдохнуть, жадно и довольно громко.  Вдруг я почувствовал себя настолько слабым, что с трудом мог удерживать равновесие. Будто вместе со словами я, незаметно для себя, выплюнул все внутренности, и теперь весил не больше, чем воздушный шар, как будто я тоже был наполнен только воздухом. Я чувствовал себя опустошенным.
Я смотрел на нее. В ее глазах я разглядел муку, но очень тихую. Как будто она тише, чем шепотом кричала о помощи, но этот крик был самым жалостливым, что я, когда либо слышал. Все это время ее взгляд был сосредоточен на двери квартиры, находившийся напротив ее собственной, но тут она резко перевела взгляд на меня. Внезапно мука в ее глазах сменилась гневом. Она встала, выпрямилась в полный рост, как будто хотела стать значимее от этого и обратилась ко мне, нервничая и спеша:
- В двадцать пять ты женишься, может даже по любви, создашь уютный насест в однушке, заведешь ребенка, и по три раза в неделю, когда он будет уже спать, ты будешь врываться своим телом в тело толстеющей жены, испытывая при этом чуть больше удовольствия, чем от выкуренной натощак сигареты. К тому времени она уже будет "много раз попорченное совершенство" и ты будешь, в тайне от нее, рассматривать голых женщин в журналах, смотреть на них в записи, пока ее не будет дома. И на тот момент, это будет твоей единственной отдушиной, среди прочих изрыганий твоей никчемной, семейной жизни. Потому, что с момента, когда ты впервые перейдешь черту вытянутой руки и лишишь совершенства свою бедующую жену, ты перестанешь жить, ты будешь доживать. Потому что любить на таком огромном для любви расстояние невозможно. Любовь, если поселиться в нас будет требовать подходить все ближе. Сначала, ты пытаешься докричаться из далека до того, кого полюбил, но под гнетом любви, ты будешь пытаться сократить расстояние в кротчайшие сроки. И вот ты уже все сделал, для того, чтобы расстояние между вами было настолько мало, чтобы ты мог дотянуться до ее губ, еще немного времени и расстояние между вами совсем перестает существовать, ближе подходить некуда. И все... только тоска. А если ты не сделаешь так, как диктует любовь, то муку страшную она обрушит на тебя, и чтобы не корчиться от боли, ты пойдешь на все ее условия, будешь  ее безропотным  рабом, потому что сознательно не желаешь страдать.
Вместе с голосом у нее дрожали руки. Она смотрела, не отрываясь на меня, и ее глаза, кроме завсегдатай усталости, были наполнены злостью. Эта злость была вся для меня одного, потому что она знала, что права... Права! Права! Права! Все будет так, как сказала она! Потому что я боюсь боли! Я не хочу страдать! Лучше я буду каждый день чувствовать, так нелюбимый мною, запах домашней еды, я буду скандалить с толстеющей женой и три раза в неделю мириться с ней, пока рядом, в маленькой кроватке, крепко спит трехгодовалая причина набора ее лишнего веса!
Я не нашел в себе сил ответить ей. Я не хотел видеть ее триумф, хотя был уверен, что она знала, что попала в самую точку. Я не нашел никакого другого выхода, как просто уйти. Уходя, краем глаза, я видел, что Она вновь садится на карточке, так же пряча в ладони нечто для нее дорогое. Я так и не узнал, что там было.
Этот разговор многое поменял во мне. И если у меня когда-нибудь спросят, есть ли у тебя мечта или желание, что-то сокровенное, важное, то не буду говорить ничего про громкую жизнь и тихую старость. Я вспомню про этот разговор и отвечу, что хочу найти совершенство, что хочу полюбить безответно, и испытать самую чистую любовь, любовь на расстоянии вытянутой руки, но точно знаю, что у меня не получится...