Кулишенко Ю. Л. Эхо изломанного рельефа

Кулишенко Ю. Л.


Эхо изломанного рельефа



Глава 1. Аэропорт. Вылететь в Чару



Старенький, потрепанный самолет ЛИ-2 ровно гудел моторами  и тянул над бескрайней тайгой. Его покрытое маслянистыми потеками темно-зелёное крыло медленно плыло над широкими буграми, обширными марями и узкими змейками речек. Утреннее солнце свежо и прозрачно высвечивало игрушечные стволы и ветви лиственниц, редкие озера с буровато-желтым льдом по берегам и маленькие темные  болотца за ними. Воздух был таким чистым и свежим, что  раскинувшийся от горизонта до горизонта пейзаж  просматривался в мелчайших деталях и казался совсем близким – протяни руку и достанешь крошечные деревца и кустарнички, лужицы озер и пирамидки останцов.
Часами можно  любоваться этой, плывущей под темно-зеленым крылом,  широкой и суровой тайгой. Ни селений, ни бредущих в ее бесконечности фигурок людей. Полное безлюдье: чистое, открытое, без сизых смогов и разноцветных дымов. Простор, не заезженный еще разбитыми колеями грунтовок, не расчлененый на части асфальтом шоссе и сталью железных дорог…
Я сидел на жесткой, идущей вдоль борта скамье и, молча, смотрел в иллюминатор. Рядом дремала, прислонившись к моему плечу, студентка университета четверокурсница Наташа. Стройненькая, с точеной, женственной фигуркой и большими карими глазами, в которых можно было  утонуть, если она на вас смотрела. Красивые маленькие ступни ее ножек и вся ее славненькая фигурка не вызывали никаких ассоциаций с гудевшей от камаров дикой и суровой тайгой. Тем не менее, она выросла у неприветливого  полярного круга, знала не понаслышке, как добывают алмазы, и не один уже раз участвовала, с рюкзаком за спиной, в тяжелых маршрутах по болотам и чащобам среди крутых склонов гор…
Но это было уже позже, а началось всё в фойе университета, где незнакомая мне девушка, оказавшаяся старшекурсницей Наташей, уговорила меня нарабатывать материал для  курсовой в далекой тайге Чарской котловины.
Там, у открытого недавно месторождения будет строиться горнообогатительный комбинат, и полевой экспедиционный отряд ждёт студентов-практикантов, в частности её. Есть место и ещё для одного студента. Нужен, как раз,  парень.
Я пообещал переговорить с руководителем практики, и сообщить результат Наташе.
Мне Наташино предложение понравилось: собранный в тайге материал для курсовой, да ещё на БАМе, будет значимым и весомым делом - не то, что материальчик, собранный на давно изученных пригородных лугах и в лесках ради зачета. Может быть,  меня даже опубликуют.
Мою инициативу руководитель курсовой одобрил, и мы с Наташей встретились в Иркутском аэропорту.
В ожидании самолёта мы  разговорились, и я узнал, что Наташу в свою очередь подвиг на эту вербовку начальник полевого геоботанического отряда Сергеич: “Найдешь себе парня”, - с явной обидой в голосе пожаловалась она, - “таскать твой рюкзак по тайге, возьму на практику и в этот полевой сезон, а не найдешь - уволь! Хорошо, что ты согласился, иначе мне материала для дипломной не хватило бы. Конечно, я почувствовал себя героем и спасителем хорошенькой девушки. Потом, правда, обозначилась несколько иная, более сложная  ситуация - как, впрочем, и вся наша жизнь.
Из Иркутского аэропорта мы вылетели без задержки, но в Чите надолго застряли, и вторые уже сутки томились  в ожидании вылета. Было испробовано все:  и запись в очередь на регистрацию,  и дежурство у кассы предварительной продажи билетов, и поиск нужных людей, вхожих в кабинеты аэродромного начальства. Ничего не помогало! И хотя билеты были у нас  на руках, мы второй вечер ждали нужного рейса  на краю  летного поля.
Ярко светились окна аэровокзала, из его  дверей выходили и заходили люди; одинокие редкие группки их стояли у крыльца и  вспыхивли огоньками сигарет.  Устав, Наташа прилегла ко мне на колени и задремала.  Незаметно для себя стал дремать и я – вдруг неясное движение у вагончика на летном поле разбудило меня. Неяркий свет упал из распахнувшейся двери на землю, чьи-то темные фигуры стали выходить и заходить внутрь. Рядом, у самой двери вагончика, высветилось  тяжелое высокое крыло и часть фюзеляжа  темнеющего в ночи самолета. 
“Может грузовой рейс?” – с надеждой подумал я и разбудил Наташу. Сонно пошатываясь, мы поднялись и  пошли к вагончику.
После беседы с техниками выяснилось, что самолет действительно отправляется  в нужном направлении. Начались осторожные переговоры о возможном  участии в этом полете. Я сильно надеялся на Наташу, но у нее оказалось полное отсутствие талантов в этой области. Правда, она оживилась и загорелась, но после первой же неудачи погасла, сникла и ушла в себя. Конечно, персонал из четырех человек охотно беседовал с красивой девушкой, но сразу перевел разговоры в сторону от полета двух экспедишников в Чару. Мне, все же, удалось договориться об ожидании ими в вагончике командира самолета. 
Командир оказался  крепким и решительным, уже в возрасте человеком. Хотя по-мужски красивое его лицо было утомлено прожитым и слегка помято, в нем, все же, светились ум, чувство юмора и отпечаток опасной, с каждодневными стрессами жизни. Был и легкий характерный намек на злоупотребление коньяком, который я с детства замечал у ответственных работников.
Судя по наполненности взгляда знанием и опытом, да и по всем его манерам, командир был не на своем месте – вроде майора управляющего взводом. Но он, похоже, не стал от этого ни черствым, ни злым.
Приняв все это во внимание, я без разрешения вошел во вторую половинку вагончика и произнес горячую, высокохудожественную речь о бедной девочке, не спящей  вторые сутки у сверкающего огнями аэровокзала, о далекой экспедиции, ждущей нас в тайге и еще о чем-то, что было тут же  забыто сразу  после моего возбужденного монолога.
“Билеты есть?” – нахмурив брови, вопросил командир, и я радростно закивал головой в ответ. “Ну,  вот по ним и летите!” – резким тоном высокого начальства оборвал его кивочки командир.
“Ах, вот что! “ – разозлился я, - “Сейчас и мы пошутим  в том же духе!”
“Билеты? Да я порву их, если дело только в билетах!“ – изобразил я отчаянный жест, вытащив билеты и, взяв их двумя руками в готовности порвать, стал ждать ответа. Командир, видимо, впечатлился этим жестом, потому что грубовато заявил: “Ладно, спрячь билеты подальше, сядите перед вылетом!“
Я, возбуждённо дыша от пережитого волнения, вышел, сел рядом с Наташей  и шепнул ей: “Летим, берут! “  Ее прекрасное смуглое лицо сразу повеселело и оживилось.
Мы сидели и в нервном возбуждении ждали момента, когда им намекнут, что, мол, пора! Но время шло, а намеков не было. Вот уже завели моторы, и они минут десять  гудят рядом с вагончиком, но по-прежнему ничего не происходит.
Выходят и заходят в вагончик аэродромные техники, перебирают какие-то  инструменты и, отдыхая,  покуривают папироски. Я старался не терять в этом неспешном хождении из виду командира: вдруг он и все остальные забудут о них и сядут в кабину? Не догонять же потом  уходящий на взлетную полосу самолет!
“Ну, что все? “ – громко спросил вдруг кто-то командира.  “Пусть ещё…минут пять… “ – невнятно донесся  до меня чей-то ответ. Моторы гудели еще минуты три. Вдруг они странно ревнули и оборвали свой мерный гул. Персонал вагончика встревоженно вышел наружу и собрался у самолета.   Я, следом,  тоже вышел в легкую прохладу ночи и осмотрелся.
Сверху, у мотора, возилась темная фигура человека, и какие-то  люди входили и выходили по трапу в замасленный корпус самолета. Потом в вагончик пронесли мимо нас деталь размером со стеклянную поллитровую, или чуть больше, банку. Из отдалённых разговоров механиков я с трудом уловил, что полетела то ли маслопомпа, то ли бензонасос, ну,  или еще что-то: точно расслышать было  трудно.
“Ну вот, долетели!“ – огорчился я невезению. Поговорив с озабоченными механиками, я выяснил, что новую деталь сняли, поставят старую, и, если все будет нормально, они, все же, полетят. Надежда вновь наполнила меня тревожной радостью.
Через некоторое время старую деталь поставили, и гоняли моторы еще минут десять. Наконец экипаж стал заходить по трапику в самолет, и им махнули рукой: “Закидывайтесь! ” Они  тотчас торопливо: не передумали бы, “ закинулись”.
“ЛИ – 2“ стал выруливать куда-то, гудя моторами. Вдруг за иллюминатором показался освещенный аэровокзал, и самолет замер, заглушив двигатели. Открыли дверь и спустили трап.  Я встревожился и стал всматриваться в иллюминатор.
Из аэропорта вышла группка людей и отправилась уверенным начальственным шагом прямо к ним. Тотчас в самолет заскочил какой-то человек, быстро прошел вверх по наклонному полу и открыл дверь кабины: ”Командир, проверять  идут!“
“В кабину, быстро!“ – скомандовал, проходя мимо нас, командир,  нервно  махнул рукой назад и уронил ее вниз. Мы быстро юркнули в кабину.
В кабине был полумрак, слабо светились лампочки и циферблаты приборов, и туманно лился снаружи рассеянный бледный свет фонарей и окон аэровозала. Я встревожено посмотрел сквозь плексиглас: внизу, в бледном свете огней командир уже рапортовал о чем-то важному мужчине в кожаном пальто.  Потом они отделились от сопровождающих мужчину людей и пошли к самолету, остальные двинулись за ними следом.
Сердце упало: “Третье невезение! Ох, не лететь нам в Чару, да и командира подвели! “ Я быстро стал оглядывать кабину  в поисках выхода из сложной ситуации,  заметил слева за штурвалом темнеющую область за какой-то переборкой и быстро втиснул в нее Наташу. Попробовал стать туда и сам, но места уже не хватало, даже если прижаться вплотную – он заметно торчал наружу в рассеяном свете приборных лампочек, освещенного аэропорта  и фонарей снаружи. Тут я заметил ключ радиста по другую сторону двери в салон и сиденье перед ним и в отчаянии метнулся к нему под нарастающий гул шагов.  Быстро сел, мгновенно надел лежащие на столике наушники и затих. Гулкие шаги явственно  приближались к кабине и были уже недалеко. И вдруг я увидел пятно лица выглядывающей Наташи  и стекла ее очков. “Лицо спрячь, лицо: очки видно!” – яростно зашипел я – лицо скрылась во мраке закутка.
Шаги снаружи затихли – на пару секунд воцарилась тишина, затем  дверь неспешно приоткрылась, и в кабину заглянуло начальственное лицо, пахнув одеколоном и перегаром коньяка; за ним неясно маячили еще два или три светлеющих в полумраке  пятна лиц. Я живо изобразил внимательное вслушивание в эфир и стал манипулировать левой рукой возле рукояток и веньерчиков рации, не касаясь их, и держа правую руку на головке ключа. Начальственное лицо окинуло взглядом кабину и, не говоря ни слова, исчезло, пробасив что-то снаружи, за пределами кабины.
Дверь быстро закрылась, и из темноты угла сразу же  выплыла темная фигурка Наташи и ее лицо с  поблескивающими очками. Я состроил этому лицу такую яростную мину, что оно моментально исчезло, растворилось вместе с неясной  тенью фигурки во мраке. Тотчас, вслед за ее исчезновением, вновь приоткрылась дверь, и чье-то вороватое острое личико встревожено-удивленно оглядело кабину. Я тотчас впаялся взглядом в рацию и подвигал сверху вниз на ключе рукой, боковым зрением фиксируя дверь. Личико заметило меня, отшатнулось в изумлении и скрылось за мягко надвинувшейся дверью.
Через некоторое время, успокоившись, я  заметил скозь окна кабины длинную вереницу людей, идущих с вещами в руках от аэровокзала к самолету.
“Пассажиры! Сейчас  займут все места, а нас выгонят!“ Пассажиры стали заходить в салон и рассаживаться там, судя по звукам и говору. Когда шум стих, и все успокоилось, дверь открылась и в кабину, по очереди, зашел экипаж.
Я еще до прихода экипажа, снял наушники, поднялся с сиденья радиста и теперь стоял за ним,  безнадежно уронив руки: отчаянные попытки улететь, похоже, провалились.
 “Ну, ты даешь!” – восхищенно заявил вдруг человечек с хитрым выражением остренького личика, а командир, сдвинув брови и задумчиво глядя в пол, сказал: “Идите, садитесь“. За дверью кабины тотчас послышались довольные, что-то оживленно обсуждавшие голоса. Кто-то негромко засмеялся.
В салоне, вдоль обох бортов,  сидели люди.  Их тихие, невнятные голоса смолкли, и мы сквозь недовольные, осуждающие взгляды прошли в хвост самолета, где на длинной, идущей вдоль корпуса скамье виднелось пустое место, словно специально оставленное для нас, на которое они и сели. Моторы фыркнули, коротко взревели, потом их гул стал ровным, и освещенное здание  поплыло  назад. 
“Значит, мы  все-таки пошли на взлет!“ – сообщил я на ушко Наташе и вновь повернулся к иллюминатору.
“Интересно”, - думал я, глядя на уплывающие назад огни города, - ” а если бы я сказал, что билетов нет, или не стал бы демонстрировать готовность порвать их?  Что за характер, что за личность! Может он только тогда живет, когда  самодурствует?  Трудно угадать, как твое слово отзовется! Не злой, вроде, и не жестокий человек, а такие вещи вытворяет! Неужели по моему виду нельзя было догадаться, насколько важно нам вылететь в Чару”.
Тут ко мне снова прислонилась засыпающая Наташа, и я потихоньку отодвинулся к следующему пассажиру, положил штормовку себе на колени и устроил Наташу поудобнее: пусть хоть немного выспится…




Глава 2. Первые маршруты. Тень старого лагеря.


Самолет приземлился за околицей большого таежного поселка в аэропорту, и мы долго брели к нему по грунтовой дороге.  Прошли его  низкие дерянные дома с длинными завалинками,  затем перешли речку по раскачивающемуся на канатах подвесному пешеходному мостику и сели в одиночестве поблизости от него на поваленный вместо скамьи ствол лиственницы. Наташа, приехавшая сюда во второй раз,  объяснила, что расписание рейсового автобуса довольно приблизительно и нам придется снова ждать неопределенное время попутную машину или служебный автобус вдругой, далекий отсюда - и за день не дойдешь - поселок.
“Ну вот”, - стал ворчать я, - ”все у нас как-то неорганизованно, неопределенно. А еще плановая экономика называется – автобус и тот не может по плану прибыть!”
“Хорошо бы, вообще прибыл”, - нахмурилась Наташа.
Мы стали ждать.
В Иркутске лето было уже в разгаре, а здесь все ещё фиолетово горел багульник, цвели лиловые поснежники-первоцветы, и больно кусались маленькие злые комары. Ни машины, ни автобуса все не было и не было, и Наташа задремала, привычно  устроившись теплыми плечами и головкой у меня на коленях, а я сидел, осматривал окрестности, и отмахивал от нас комаров.
Для меня, горожанина, было непривычны и  дикая тайга сразу за поселком, и злобность комаров и чистые неяркие цветы на обочине у дороги, которые никто не собирал на продажу или для себя и не топтал, разбрасывая папиросы и бутылки…
Постепенно, по одному, по двое, стали собираться люди с загорелыми обветренными лицами и о чем-то переговариваться. Наконец, подъехал автобус. Высадив одних пассажиров и забрав других, он покатил по грунтовке обратно. За окнами проплывали стволы деревьев, кусты, прогалины…
Красивая, суровая, неизобильная разноцветьем северная тайга…
Во второй половине дня, ближе к вечеру, мы оказались у порога школы, где и размещался геоботанический отряд.
Всю следующую неделю я ходил в маршруты с руководителем отряда, кандидатом наук, которого все звали  Сергеичем, и флористом Володей, собирая материал курсовой.
Громады гор заслоняли горизонт и сияли в вышине огромными белыми вершинами, а внизу, в котловине, по берегам рек с загадочными названиями Намингнакан и Нирунгнакан молочно белели холодные,  чистые  наледи. Воздух у одной из них – массивной и обширной  -  был так прохладен и свеж, что я не удержался:

Славная осень, здоровый, ядреный,
Воздух усталые силы бодрит.
Лед неокрепший на речке студеной,
Словно как тающий сахар лежит!

Геоботаники разошлись вдоль наледи собирать образцы и делать замеры. Стал внимательно осматривать растения и я.
Жаркое солнце плавило острые, нависшие над мокрой землей кромки наледи, и они, быстро и равномерно, роняли  звонкую капель в светлые лужицы внизу. Рядом с наледью и чистыми прозрачными лужицами еще только просыпалась весна: поднимались из земли крошечные светло-зеленые побеги свежих злаковых травок, зеленели всходы миниатюрных елочек – хвощей и нежно топорщились умытые капелью сочные мхи. А рядом в лесу в полную силу цвел  красивый, с большими лепестками прострел и белели по склону большие цветы сибирской лианы - княжика. Тут же, сразу за  огромной наледью, тяжело придавила марь настоящая пустыня – урочище под названием Пески.
Далеко тянулись ее большие и массивные, тусклого, серо-желтого цвета барханы. Там и тут торчали из барханов засыпаемые  деревья. Чем дальше в пески, тем ниже они становились. Одни верхушки метра по три позвышались порой над барханом у края пустыни, наивно раскинув над горячим сухим и равнодушным песком, веточки с мягкой хвоей.
Происхождение Песков было неясно даже для научной общественности, хотя гипотез было достаточно.
“Большинство научного народа, занимавшегося песками, считает, что это развевание ветрами отложенных Чарой наносов или и песка. Она меандрировала и образовала нечто вроде огромного  песчаного острова,  а все остальное вокруг него смыла”, - сообщил мне Сергеич, видя мою заинтересованность, - “Поэтому пески и возвышаются над окружающей местностью”
Рассказал Сергеич и о знаменитом Мраморном ущелье с давно заброшенными урановыми разработками.  Поблизости от ущелья, у подножия гор, в далекой дымке пространства и времени, все никак не могли истлеть  за ржавой колючей проволокой страшные развалины лагеря.  В нем содержались заключенные, работавшие на урановом руднике. Существование и охраны и заключенных было очень тяжелыми: нехватка продовольствия, повышенный радиоактиный фон, суровая северная тайга… Не выдерживали даже охранники.
Местные охотники рассказали как-то Сергеичу, что при полнолунии, в слабом, неверном и мертвенном свете среди развалин, мелькают иногда какие-то тени, слышатся невнятные крики, глухое раскатистое эхо одиночных выстрелов и далекий лай собак. Близко к ним не подойти: только что они были впереди, и вот уже позади, в оставшемся за спиной лагере.
Тяжелые удары, ругань и стоны слышали охотники ночами и в самом ущелье. А идущий ночью по дороге от перевала припоздавший путник мог, при свете полной луны, неожиданно встретится с расстреляным отрядом охраны лагеря, шагавшим во главе со своим майором к далекому перевалу. Очередная смена всё не прибывала и не прибывала, и солдаты  не выдержали тягот долгого полуголодного пребывания здесь, бросили  на произвол судьбы лагерь и заключенных и пошли к перевалу,  где   были  расстреляны из пулеметов другими, такими же русскими, солдами.
Очевидцы расказывали, что отряд идет неровным строем, с тихо бряцающим оружием, переговариваясь глухими, как бы из-под земли доносящимися голосами – жутко темнеют в черепах провалы глазниц и белеют кости фаланг пальцев. У встетившегося с ними холодеет спина и сердце, слабеют ноги, а в волосах на всю жизнь остаются седые пряди.
Мне вдруг стало как-то тревожно и в душе сами собой сложились строки:

Тяжелые тучи клубились вдали,
На землю пролились тугие дожди,
Грома барабанов вступили в оркестр,
И молнии все ослепили окрест,
Дубы повалились  за сотню уж лет,
Им деревья в лесах затрещали в ответ,
Но травы под ними покорны судьбе,
Не споря с ветрами, пригнулись к земле,
И поднялись утром навстречу заре.

“И дубы валили “, – поправил я сам себя, - “ и травы тоже косили и топтали “…

Андрей не знал тогда  и о множественности таких лагерей с “врагами народа”, а по сути, с захваченными в рабство невиновными в надуманных обвинениях людьми, и о жестоком с ними обращении
Слушавшие по радио, читавшие в газетах и книгах и смотревшие в кинотеатрах о врагах народа и вредителях в те далёкие тридцатые годы люди и не подозревали, зачем и на какой тонкий  лед их выводят. Лагеря, стройки, рудники.
А фильмы и статьи впечатляли. Даже маленький Андрей, когда о врагах уже не говорили, посмотрев очередной, дошедший всё же и доэтих времён, фильм с прекрасной яркой игрой актёров фильм о врагах народа и вредителях, в каждом прохожем, остановившемся закурить в темном перулке,  видел врага и  шпиона и крепче сжимал руку бабушки.

…Там в лагере, сказал шеф, сидели враги народа. Бабушка рассказывала мне, что мощный рев взлетавших с аэродрома под их городком первых наших огромных бомбардировщиков “ТБ” нередко заканчивался гулом падения или даже грохотом взрыва. Жители городка беспокоились, нервничали и передавали друг-другу услышанные ими сведения, что это действуют диверсанты и вредители.
И как ненавидели этих врагов отец, тогда ещё подросток и его друзья: ведь враги хотели ввергнуть их страну обратно в разруху и голод и продать капиталистам! А жить становилось перед войной, как вспоминал отец, с каждым годом всё лучше и лучше.
Эти воспоминания и особенно призрачные развалины лагеря, бараков, тени изможденных людей, бредущих от Мраморного ущелья по тяжелой таежной дороге и расстрелянный отряд, доведенной до отчаяния охраны, непроизвольно отбросили меня назад в те далекие времена. Почему так случилось, и кто в действительности виноват? На точные ответы не хватало ни знаний, ни жизненного опыта.
Скорее всего, здесь был комплекс факторов и явлений, уходящий далеко вглубь. Во Франции во время революции сходные явления наблюдались. Враги революционного народа, террор, конвент, Робеспьер, Марат… Потом всё закончилось Наполеоном. У нас же сказались свои, национальные, особенности борьбы за власть и защиту революции!
Кстати, и Китай прошёл через подобные испытания! Там ведь тоже власти отвлекали народ от тягот жизни, оправдывая своё неумелое правление, то ловлей воробьёв: съедают урожай, поэтому никак не достигается изобилия, то ловлей врагов: мешают строить счастливое будущее! Потом пришлось ловить и самих ловцов – хунвейбинов!
“Как хорошо”, – решил я через некоторое время, - “что тень  лагеря не падает на нас сейчас! Заслуга, конечно, Никиты Сергеевича!”
Но вдруг перед моим мысленным взором вместо истлевающих останков сталинского лагеря возникли привычные и обыденные уже стройки за колючей проволокой. Подростки, а иногда и взрослые, стоя у заборов этих строек, забрасывали туда раскручиваемые  на веревках пачки чая или курева и получали в обмен таким же способом  финки с наборными рукоятками и разного рода другие поделки.
Неожиданно меня отхватило волнение. Я вспомнил какие-то смутные слухи о том, что участковым спускают нормы на число выявленных и задержанных преступников и лишают премий за их невыполнение. Стройка за колючкой что, тоже плановые? Не может быть! Врут про участковых!
А что мы вообще знаем о тех, кто там сидит,  вдруг там и невиновные люди?! Нет, этого тоже не может быть! Чудовищно, такого наши власти после разоблачения культа личности Сталина не могут допустить - ловят только преступников и рецидивистов! ухватился я за спасительную мысль, но холодок сомнений не проходил. Я вдруг ясно вспомнил следующее.
День рождения сестры друга, странный, с глазами и манерами как бы из другого мира молодой парень - их дальний родственник.  Мне друг рассказал, что он отсидел десять лет. Шли они с товарищем выпившие, к ним привязалась шпана, стали их избивать, ударили друга ножом и убежали. Сергей вытащил нож из раны и бросил на землю, а друга потащил в больницу. По дороге их забрал наряд милиции. Оказалось, что друг уже мертв. Потом обнаружили на ноже отпечатки пальцев Сереги и посадили! Родственники Серегиного друга даже свидетелей нашли видевших драку из окна – никакого эффекта: уже даны признательные показания!
Это что с человеком надо было сделать, чтобы он признался в несовершенном убийстве и пошел в тюрьму на долгие годы?!
Сосед через дорогу от нашего дома  - Митюха, отсидел за драку и, по пьянке, жаловался нам, подросткам: “Участковый вяжется, что это я кладовку обчистил! Не расколешься, говорит,  пойдешь на больший срок!” И вправду, ведь, пошел! Хотя ничего из украденного владельцу кладовки так и не вернули. Пропил, сказали, Митюха!
Отец, вроде, говорил как-то, если я точно помню: ”У нас разные стоящие в планах стройки для нужд МВД  производятся силами заключенных,  да и на простых, гражданских объектах работы могут производиться  по хоздоговорам силами тех же заключенных. Экономия средств. выделяемых государством  на зарплату и благоустройство быта рабочих!...“- я тогда не совсем понял, о чем идет речь, и, слушая как всегда в пол-уха скучные для меня в то время  рассуждения отца, уточнять не стал. До меня  даже не дошло тогда, по малолетству, о чем идет речь! Но теперь!
Отец сожалел, что о работе сотрудников МВД судят, в основном, по раскрываемости дел, по сути,  без учета степени сложности дел, профессионализма самих следователей, грамотности работы и строгого соблюдения норм законности при ведении дел. Надо не раскрываемость на щит поднимать, и не за галочки поощрять! Должен проводиться грамотный анализ расследования. Всё ли профессионально, законно и на должном уровне было сделано при сборе улик и ведении расследования.
Галлочки и признательные показания во главу угла ставить удобнее для начальников МВД и следователей Пагубная склонность!”
“Неужели вся в милиция такая?” – воскликнул я тогда.
“Нет, пока ещё немногие!” – успокоил меня отец, - “все подлецами быть не могут!
Но галочки приводят к тому, что прохожий, побежавший от выскочивших из кустов на месте преступления милиционеров в штатском уже убийца. А прохожий, скорее всего не улики уничтожать зашёл в кусты!
“И что, расстреляли прохожего?”  в волнении спросил я.
“К несчастью, да. И, не одного, потому что в этих местах, как потом оказалось, орудовал серийный убийца”. Мы долго сидели и молчали.
“Как следствие этого”, - продолжил, всё же, отец, - “с регистрацией преступлений становится все хуже! Сами ведь регистрируют, сами расследуют и сами отчитываются! Все чаще стали предлагать потерпевшим забрать  заявление. Статистику портит. Или возьмут заявление, но спрячут под сукно, а потом ликвидируют. Проще говоря, порвут. Это уже большая политика, я думаю. Сверху все намёками поощряется. Ради премий!
Признательные показания удобнее и легче  для власти. Ни улик, ни свидетелей не надо! Работать не надо! Дал по голове, сунул ручку с бумагой подвернувшемуся бедолаге и диктуй признательное заявление!  Признания никакой роли не должны играть! Главное  - доказательные факты и весомые улики.
Но это не спланированный заговор врагов. Было много борьбы, столкновений мнений и авторитетов. Учавствовали, десятки, даже  сотни тысяч людей разного ранга. Принимал участие в этом и весь народ. Своими деяниями или бездействием. Но, как и всегда, победили те, кто оказались сильнее, хитрее влиятельнее. И вот теперь, мы имеем в политике и экономике то, что у нас есть…
Минут пятнадцать я ходил по бархану в возбуждении, вспоминая слова отца: ”Нужно все МВД разделить на Министерство охраны правопорядка, Министерство расследования и дознания и Министерство мест заключения и содержания осужденных. Все, совершенно независимые друг от друга. Первое отвечает за регистрацию преступлений и сообщение о них во второе министерство под расписки о получении. Не все преступления зарегистрировали – штрафы виновным и дисквалификации, три случая – понижения в зарплатах должностях, потом увольнения. Все преступления зарегистрировали – хорошие зарплаты сохраняются!  Жалобы на не принятие мер по заявлениям граждане подают в прокуратуру под расписки о получении.
Никаких численных показателей - кто больше зарегистрирует! Это опасный путь. Также это министерство отвечает и за правопорядок на улицах, патрулирование территорий, задержание явных правонарушителей и преступников на местах совершения преступлений и водворение их в камеры  предварительного заключения.
КПЗ, как и все места заключения должны относятся к третьему  министерству, отвечающему к тому же, за соблюдение прав задержанных и законных условий их содержания. Тоже штрафы,  понижения и увольнениями за плохую работу.
Второе министерство будет проводить следственные действия, сбор и анализ улик и доказательств вины.  Следователь должен  будет  общаться  с подозреваемым не у себя в кабинете, а в чужом министерстве. В министерстве, полностью отвечающем и за здоровье предварительно заключенного и за соблюдение его прав! Четвертое – Министерство суда, будет судить, а Адвокатура и Прокуратура, будут следить за всеми министерствами и друг за другом!
Думаю, такие времена должны наступить при нашей жизни”  - сказал отец.
Тогда я не очень озабочивался всем этим, а сейчас, услышав о лагере, возжелал скорейшего прихода таких времён.
Постепенно я успокоился и погрузился  в прежние наблюдения за марью, тайгой и барханами, пытаясь сделать свой, какой-то особенный вывод о происхождении песков  -  снизу, от подножия бархана, послышался голос флориста Володи: “Андрей!” Солнце клонилось к закату,  и надо было возвращаться в поселок Удокан.
Тайга то смыкалась вокруг нас плотным строем чахлых, тянущихся вверх лиственниц, то широко разбегалась на болотцах и марях. Удивительно красиво лежали на ярко-зеленом мху ягоды клюквы со  своими тоненькими ниточками–стебельками. Жаль, но собирать их было некогда: солнце уже было низко, а до поселка еще идти и идти…  Красные сочные ягоды оставались за спиной, а они шли быстрым шагом, почти не разговаривая, и опасливо поглядывая на опускавшееся к отрогам хребта солнце…
Поздним вечером, в конце недели, я и Наташа встретились при слабом свете окон школы на  гулком деревянном досчатом тротуаре и неожиданно слились в жарких объятиях. Ее губы были  сладкими и податливо упругими, а волна волос оставила чистый свежий аромат. Чудесное Мгновение замерло и исчезло – стремительно простучали по доскам легкие каблучки, и резко захлопнулась за ее спиной дверь.



Глава 3. Одни в тайге. Андрей.


“Готовьтесь в маршрут: завтра пойдете!” – заявил через несколько дней шеф. - “Наташа возьмет аэрофотоснимки, у нее есть опыт, а ты, Андрей - лист карты с районом маршрута. И не вздумайте потерять:  они секретные, их спецотдел выдал!”
 Следующим утром он вручил мне карту, компас, ружье-двустволку шестнадцатого, как он сказал калибра, патроны и быстро ушел в комнату к своему столу.  Так начались наши таежные странствия…
Мы вышли из поселка и поднялись по склону на невысокий отрожек Удокана. На отроге, вверху, росли чахленькие лиственницы с тонкими, сантиметров по двадцать в диаметре, стволиками,  камни вокруг были  красиво и художественно разрисованы  мхом и лишайником.
“Каким высоким мастером бывает тайга!” - подумал я, глядя на обломки скал, лишайник и мох, -  ” в музей бы все это! А вдруг это скрытый язык Природы и здесь зашифрованы через впечатления послания нам? Появились же у меня иные, новые чувства и мысли после общения с этой красотой!”
И еще меня  обрадовала малочисленность здесь комаров и мошки. Чистое открытое пространство.
“Какая благодать!” – блажено скинул я с головы капюшон штормовки, - ”Никто не зудит, никто не кусает!”
”Ветерок здесь и растительность разреженная”, - пояснила Наташа и  тоже опустила капюшон за спину – каштановая волна волос легла повех него.
“И как только люди живут в тайге?” – вопросил я, потирая укусы комаров и мошки, - “Каждый день  лезет и липнет эта нечисть, не думал раньше, что это так невыносимо!”
“Привыкнешь через пару недель!” – улыбнулась Наташа, - ”А через месяц без них даже скучно будет. Люди ко всякому привыкают и живут в этом всяком: такова уж человеческая природа.  Кто с детства растет среди изобилия гнуса – считает его за норму жизни!” Закончив речь, она со значением посмотрела на меня.
“Ого, это уже философия! ” – удивился я.
Задумавшись, я не заметил, что отрожек стал терять свою высоту, и впереди показалась обширная Чарская котловина.
Слева и внизу струилась маленькая прозрачная речка с чистой водой, отрожек стал еще сильнее выполаживаться, вновь налетело комарье, и, вскоре, мы оказались на днище  котловины, где  и остановились на обед у берега той же речушки. Я развел костер -  Наташа присела на корточки рядом  и стала готовить суп из пакетиков и чай.
 Пообедав, мы разложили карту и аэрофотоснимок и стали ориентироваться на местности. Я положил на карту туристский компас, который выдал мне Сергеич, и сухим стебельком травинки начал обозначать направление маршрута. Наташасклонилась над аэрофотоснимком.
К нашму обоюдному удивлению, направления маршрутов не совпадали. Причем, отклонения были столь значительны, что мы, впервые с момента знакомства, серьезно поспорили, горячо отстаивая каждый свое направление,  и обиженно уселись  по разные стороны костра, одни в огромной тайге вокруг.
Я, подсознательно и втайне даже от себя,  желавший быть героем в этом маршруте, неприятно огорчился падением своего авторитета и по-детски обиделся. Я ведь уже геройски согласился выручить ее и отправился в тайгу, организовал, можно сказать,  их прилет в Чару – мне  хотелось и дальше  играть эту героическую роль!
Минут через пятнадцать мы помирились и сошлись во мнении, что серое подковообразное пятно на аэрофотоснимке недалеко от нужных им озер, и почти такое же, слабого коричневого цвета пятно на склоне дальнего отрога Удокана соответствуют друг другу и  решили ориентироваться в пути на него.
Я заявил, что сначала  надо идти к пятну и уже от него - к озеру, самой дальней точке съемки. Ведь это было таким логичным: озеро, наверняка, будет видно с пятна на отроге. Но Наташа  вдруг снова  встретила моё решение в штыки и заявила, что  съемку надо  начинать с ближней к ним точки, уходя от нее  по оторогу к озеру. Так вот и сказала, даже не глядя на меня!  Я расстроился.
“Наташа!” – заявил я, - “ C этого пятна на склоне нам будет видно  озера! И легче будет сориентироваться:  мы же будем стоять именно на этом  пятне и увидим с него все точки съемок! Привяжемя железно! А идти по склону без верных ориентиров  - плюс минус сони метров от истинной точки”
Наташа сидела, опустив голову, и хмурила брови, закусив губу.
“О чем тут думать! ” – положил я ей руку на плечо, - “Мы не выйдем по незнакомой тайге к ближним точкам: никаких чёткие ориентиры на фотоснимке и склоне не видны! А тут пятно, рядом наше озеро”
”Но вот же, посмотри на снимок!”, - Наташа снизу вверх раздражено  взглянула на меня  и стала водить точёным пальчиком по аэрофотоснимку, -  ”Вот здесь, в конце отрожка  мы стоим сейчас. Идем в этом направлении, подходим к склону и поднимаемся по нему – вот и  первая точка!” Точеный пальчик накрыл на снимке отмеченную точку съёмки данных.
Я даже на снимок смотреть не стал и угрюмо заявил, что мы не пойдет этим маршрутом.
“А если потеряем пятно из вида?” – хмуро глядя на меня, вопросила Наташа, - “Уйдем в тайгу далеко от поселка, что станем делать? Как выйдем обратно? А тут склон рядом с поселком, с него и котловина и поселок будут видны. Отработаем съемку и вернемся от озера знакомой дорогой назад, в поселок!”
”С чего это мы вдруг потеряем пятно!” – запротестовал я, - ”Вот же оно! Лучше со свежими силами уйти к дальним точкам, а потом с легкими рюкзаками за один день пройдти по остальным на склонах. Отсюда к озерам самый короткий путь. За один день! А по склону и дальше к озерам - за два!”
В конце концов, я победил. Наташа, уставшая спорить, нехотя согласилась и пошла рядом.
“Будет еще благодарна мне”, - думал я, шагая по мягкому сырому мху, - ”Топали бы сейчас неизвестно куда с рюкзачищами вверх по склону!”
В том, что мы не нашли бы точек съемки в такой путанице стволов, прогалин и марей, не глядя на все это сверху, я не сомневался!
Поглядывая на Наташу, я тихо радовался, что не проявил слабость характера и не дал вовлечь себя в авантюру.
Чем дальше мы уходили от поселка, тем живописнее становилась тайга. Лиственницы здесь были выше и основательнее в комле, чем у поселка, мох ярче и зеленей, а лишайники на ветвях и стволах деревьем чище, обильне и разноцветней, что говорило о чистоте воздуха.
Так мы и шли, любуясь природой, насколько позволяли нам комары и тяжелые рюкзаки, и поглядывая на пятно на склоне – вдруг пятно стало опускаться, скрываясь за вершинами деревьев, и вскоре совсем исчезло из вида.
“Спустились в низинку между возвышенностями дна котловины”, - стал я оправдываться: не получалось из меня бывалого таежника, - “сейчас выберемся!”
Я по памяти держаться прежнего направления на пятно, совершенно не подумав, по неопытности, и о компасе, который положил в рюкзак и о хождении по азимуту. А ведь ещё в школе нас, на географии, учили этому.
Весь оставшийся день мы, то углублялись в чащу леса, то выходили на обширные, сырые и болотистые прогалины среди таинственной и пустынной тайги, потом снова углублялись в чащу, стараясь ориентироваться по месту выше пятна на отроге. Отрог тоже стал временами скрываться за вершинами лиственниц. К вечеру, пройдя очередные заросли, уставшие, мы вышли к небольшой речке. Наташа развернула аэрофотоснимок и углубилась в него – я молчал и старался не смотреть Наташе в глаза.
“Вот она, речка!” – обрадовался вдруг я и в радости грубовато ткнул пальцем в снимок, - ”А здесь, у излучины мы!”
Я вновь воспрянул и оживился: от речки  недалеко было и до озер.
”Ночевать будем здесь”, - важно заявил  я Наташе и указал на каменистый уступчик, -  “ и вода рядом, и  свежо и, в конце концов, красиво!” 
И вновь не обошлось без спора: Наташа хотела поставить палатку на прогалине, метрах в ста от речки, где было сухо и ровно. Я  настоял на своем и убедил её.
Но когда поставили палатку, мне пришлось  снова выругать себя: авторитетно выбранное место оказалось на деле не совсем удобным. А точнее совсем неудобным! Разместить среди торчащих камней спальники и лежать в них было замысловато...
Солнце медленно опустилось за отрог, и вокруг стало темнеть. Я удивился тому, как быстро тайга стала непроницаемой и таинственной. Все просветы среди стволов исчезли и заполнились тьмой с неясными,  глубокими тенями; мягко и тепло обозначилась вокруг небольшая освещенная костром полусфера, в которую из неведомой тьмы тянулись, нависая над ними, сидящими в центре этой полусферы,  ветви с хвоей, и вползали поросшие мхом камни. Внизу, тихо  журчала и булькала, словно ведя таинственный разговор,  небольшая, невидимая от костра речка.
Когда ужин был закончен, а аллюминиевые тарелки вымыты, мы, несмотря на усталость, уселись на камни возле огня и стали беседовать об ушедшем  детстве, учебе в школе и на факультете,  об  экспедиции и Сергеиче, про которого Наташа рассказала пару смешных историй….

Еще по приезду в геоботанический отряд Андрей заметил какую-то неровность в отношениях Наташи и Сергеича - начальника отряда. Даже в их дружелюбности и веселости при разговорах чуствовалось нечто взрывоопасное, иногда чуть ли не истеричое, раздражительное. И в Наташ, и в Сергеиче, похоже,  жила обида друг на друга. Детонатор чаще срабатывал у Наташи, а шеф или реагировал на ее взрывчики или провоцировал на них Наташу одним им понятными двусмысленностями и шуточками на грани оскорблений.
Сегеич хотя и не отличался большими хозяйственными способностями, например, договориться о чем-то с мужиками или местной администрацией за спирт или иным способом – его слушали, спирт пили, сводили все переговоры к другим темам, и все это превращалось просто в выпивку без повода - обладал яркой индивидуальностью и развитым интеллектом. Он окончил МГУ, но перед этим пытался поступить в консерваторию, что впрочем, никого и не удивляло: все охотно слушали его арии и различные песни: голос у него был великолепный. И с ним никогда не было скучно. О незаурядности этой личности можно было судить уже по одному тому, что это именно его с другом сняла милиция утренней порой с крыши драмтеатра имени Охлопкова в Иркутске.
А было так. Сергеич и его лучший друг гуляли по утреннерему городу очень ранней рассветной порой, когда летний город еще не проснулся, с двумя своими подругами - одна из девушек позже стала женой шефа - после затянувшейся вечеринки, и шеф поспорил, что залезет по фасаду драмтеатра на его крышу. Друг не остался в долгу, и началось их восхождение, которое окончилось, к счастью, благополучно: оба увлекались альпинизмом и гонным туризмом.
Сидели они, взобравшись туда, и общались с девчонками, а тут, как на грех, наряд милиции. Он и не заметил бы лихих друзей, но девушки не догадались продолжить свой путь дальше и в растерянности посматривали наверх. Тут подвыпивших Сегеича с приятелем и сняли с драмтеатра.
В общем, личность эта, учитывая интеллект, была еще та! Но имелись у шефа и некоторая особенность характера, портившая ему, а часто и другим жизнь – обида на свою внешность. Шеф был невысок ростом и не имел греческого профиля в лице. И, вдобавок, у него были кривоватые ноги кавалериста.
“Ходишь, цветочки подносишь в красивых букетиках, разную умнятину интеллектуальную излагаешь, и все вроде хорошо. Но тут  появляется некий Апполон под метр восемьдесят,  берет ее под ручку и уводит без всяких там умственных изысков и соловьиных трелей!” - как-то в подпитии, с горькой усмешкой сообщил он Андрею в доверительной беседе, когда они познакомились уже достаточно близко. Речь тогда зашла о человеческой сущности, душе и всем таком прочем, лирическом…

Я поворошил веткой угли костра и спросил уНаташи: “ А почему вы с Сегеичем так странно ведете себя – не то, друзья, не то враги - он чем-то обидел тебя?“. Наташа ненадолго задумалась, потом быстро сказала: “Да как-то вечером праздник устроили, выпили, все хорошо у нас было, я по коридору школы иду, а он на тумбочку уселся, ногами болтает, посмотрел на меня с издевочкой и спел песенку: “У меня для этой самой штуки, штуки есть своя, законная жена! А я разозлилась на него”.
“Понятно”, – сказал я, - “А что, у него и вправду есть жена?“ “Есть! “ – ответила Наташа с раздражительной неприязнью и даже злостью.
Я подумал, что и в Наташе, и в Сергеиче, похоже, жили и ещё какие-то другие прошлые обиды друг на друга. Но задавать вопросов по этому поводу из вежливости  не стал. Ясно, какие у них отношения. Отсюда выходит, что шеф с явным умыслом заставил её найти парня! И нашли меня! Теперь моя роль ясна: будущий муж в случае чего у неё с Сергеичем! Силлогизм!
Квартира, видимо, дети, работа. С разводом квартиру поделить прийдется, а в результате под боком взрывоопасная штучка, ужиться с которой будет крайне сложно – ей самой красоваться надо, а два мишки в одной берложке, да еще при их взаимных притензиях и обидах!…”
Сам же я стал относиться к Наташе как к древнегреческой гетере: умная красивая подруга для бесед, пиров или совместной работы – но не для семьи. Здесь мы друг - другу не подойдём: мне прийдется всю жизнь пыжиться и развлекать ее, а она будет сплиновать и убеждаться в моих  недостатках. Так, что, увы! К тому же, гетер не ревнуют – я просто равный среди прочих равных, а роль рогача мне ненавистна.
Поболтав ещё с полчаса о том, о сём, мы устроились в спальниках. Мне пришлось для удобства слегка изогнуться, так же поступила, видимо и она, но менять место было уже и поздно.
А рано утром, когда восходящее солнце едва позолотило тайгу и горы вдали, я собрал посуду и сонный  пошел на речку. Вскоре появилась и Наташа. Она потягивалась и разминала руками спинку.
Приготовив легкий утренний завтрак, мы сложили палатку и собрали рюкзаки. Перед походом проверили по карте и снимку направление, и перешли по камням речку.
Вдруг я оглянулся и понял, что речка бежит в противоположную сторону. По карте и аэрофотоснимку речка должна была течь слева направо, а эта бежала справа  налево.
Поначалу я ничего не понял,  даже не взволновался и сообщил об этой смешной истории Наташе. Я так и приподнес ей это веселеньким тоном:  “А речечка-то в противоположную сторонку убегает!”
Я удивился, что Наташа сразу вдруг помрачнела, осунулась, нервно вытащила аэрофотоснимок, надела  очки и стала внимательно в него всматриваться. Она то  поглядывая на тайгу вокруг то поворачивала снимок туду-сюда.  По ее серьезному, озабоченному виду, я вдруг  сообразил, что дело плохо: неужелимы заблудились?  Растерянно оглянувшись, я с испугом осознал, что весьма неуверенно помню не только маршрут к пятну, но и обратную дорогу. Точнее, вовсе ее не помню! Вроде бы вышли к речке отсюда! А может и  оттуда! Ни ориентиров, ни точного направления на поселок! Помню только, что пришли вечером к речке, а сейчас, при свете дня всё вокруг незнакомое! И пятна не видать!
Я быстро вытащил из рюкзака карту с компасом, сунул их в карман штормовки и полез, продирясь сквозь ветки, на лиственницу. Инстинктивно лез лицом к ожидаемому  поселку, желая как можно быстрее его обнаружить, но передо мной распростерлось безбрежное и чужое море тайги, особенно пугал неизвестно откуда взявшийся в направлении поселка отрожек, полого спускавшийся от хребта,. А дальше, за первым отрожком, шел  еще ряд отрожков, поросших такой же густой зеленью лиственниц. Куда идти, если местность  в этом, вероятном направлении на поселок, была совершенно незнакома  мне до самого горизонта: мы не шли через эти отроги! И где тепрь посёлок? Я посмотрел  налево - тоже совершенно незнакомая возвышенность! Ни поселок, ни большая река Чара, протекающая где-то рядом (но где, с какой стороны?)  нигде  не просматривались!
Я обернулся и повел взгляд дальше вдоль отрога за моей спиной: ничего, повсюду чужая незнакомая, становившаяся уже страшной - тайга.
И вдруг что-то серо-коричневое мелькнуло по краю зрительного поля. Я обернулся  сильнее назад и – о чудо! – увидел совсем рядом знакомое подковообразное пятно на склоне отрога.
Спасительное пятно, поблизости от которого находятся озера с точкой съемки. Меня охватила такая радость, что описать ее было невозможно!
“Ничего страшного“, - стараясь держаться обыденно, сказал я, - “мы почти у цели, практически точка в точку  вышли к пятну на склоне!”
Наташа сразу, можно сказать мгновенно, отошла от депрессии,  весело и мелодично, глубоким грудным голосом, о чем-то заговорила, возбужденно горя глазами, и, подняв руки, слегка подергивая меня  к себе  своими точеными пальчиками за рукава штормовки у плеч. Я, довольный, скромно улыбался в ответ. Вдруг она уронила руки вниз, погасла и даже, похоже, обиделась. На что?
Мы в молчании двинулись вперед и вскоре были у пятна. Это оказался выход серо-коричневой горной породы местами поросшей редкими кустиками и седым лишайником. Наташа взобралась на вершину останца и стала увлеченно заполнять на блокноте этикетки, сгибать конвертики и помещать в них обожаемые мхи и лишайники. Собрав все, что она просила, руководя с останца моими перемещениями, я тоже  взошел на останец и стал рядом с сидевшей на корточках Наташей.
Отсюда, сверху, были отчетливо видны озера,  и казалось, что  весь аэрофотоснимок как на ладони широко раскинулся передо мной в натуральную величину! Я залюбовался сдержанно-зеленой красотой тайги. Самый подходящий эпитет этому явлению - “море”. Не зря в известной песне именно так и пелось: “Зеленое море тайги!“ Безбрежные, широкие зеленые волны, шли от горизонта до горизонта.
Внизу, у останца стоят отдельные, ясно видимые красавицы-лиственницы. Они уходят вдаль и смыкаются все теснее и теснее, и вот, исчезли уже отдельные ветви и стволы. Деревья смыкаются  друг с другом и катятся вдаль могучими зелеными волнами отрогов, пока не скроются где-то далеко-далеко за горизонтом, обозначив ясно видимую покатость шарообразного огромного края Земли. Дух захватывало и от ощущения этих размеров и форм, и от осознания цельности того, на чем ты стоишь. Именно здесь я и понял, насколько ошеломляюще велик земной шар.
Стоял и, молча, созерцал открывшуюся вдаль и вширь с высоты останца панораму тайги. “А ведь  где-то здесь скоро может  воздвигнуться горнообогатительный комбинат у месторождения”, –  подумал я с огорчением,  вспомнив о том, как бурно Сергеич возмущался против этой затеи: “Выдали им заключение, что природа хрупкая, возобновляемость слабая, мерзлота очень близко подходит к поверхности -  сваи и фундаметы зданий будут хорошими проводниками тепла!   Как следствие  начнутся подтаивания и деформации! В самой котловине, особенно зимой, сильны застойные явления – весь дым, гарь и копоть будут долгие месяцы окутывать комбинат.
Предложили и другое место,  повыше. И продувается круглый год, и скальные грунты устойчивы и урон природным комплексам минимальный, но что толку? Комбинат им удобнее и  дешевле, видите ли, строить будет  именно здесь -  в самой котловине.
Нашли себе и наукодеятеля - пишет уже другое заключение. Строить можно, изменения природы незначительные ожидаются, вредочек тоже небольшой, и все компенсируется природоохранными мероприятиями – будут они эти мероприятия проводить! У него, деятеля этого! видишь ли, концепция устойчивости природных комплексов и мерзлоты другая, и все что мы здесь наисследовали и с рюкзаками за три года натоптали - не то и не так! Он приехал на пару дней и озарился! Давит на нас своими званиями, авторитетом и заслугами! Чем они его там соблазнили, в членкоры, наверное, из докторов наук обещали провести? Конечно, им и проще и быстрее и экономичнее на днище строить –  и премии по этим причинам светят! Что плохо потом будет и затратно – знают! Но это потом, и не им! Вот и ищут себе оправдания – научно-обоснованные заключения. Представят наверху и оппонентам рот заткнут! И отвечать тоже не будут: вот, науное заключение! И деятель этот званий и должностей тоже  не потеряет. “Всё для блага человека, всё во имя человека“ - ехидно процитировал известный лозунг Сергеич.
Я вздохнул: как захватывающе величественно смотрится земля, не обезображенная бездумной, неоглядной суетой кучки каких-то людей, жаждущих  сотворить что угодно ради карьеры, коньяков, полированных сервантов и должностей! И зачем мы, действительно, здесь с рюкзаками среди комаров? Да и какое дело будущим рабочим, что шеф рисковал на ученых советах своей карьерой, беспокоясь об  здоровье и настроении рабочих. А может зря шеф переживает?
Привезут сюда рабочих, выкинут их из машин,  и будут они жить тут в палатках и наскоро сколоченных бараках и времянках и работать, хоть в котловине, хоть на склоне!
Большинство просто пожмет плечами: “Что мы можем сделать!” Да и не узнают они о Сергеиче, и не заступятся за него, если от подобной защиты карьера шефа пострадает!”
Я расстроился от этих мыслей, но вокруг так весело светило утреннее солнце, такой суровой красотой веяло от тайги: словно полотно в картинной галерее, что настроение  постепенно вернулось к норме.
Глядя на покатость у горизонта, я обратил внимание на тень от другого, высившегося поблизости останца с каким-то чудом выросшей на нем корявенькой лиственницей. Тень  лежала прямо у моих  ног. Я заметил, несмотря на ее размытые края, что  тень движется, перемещается, следуя восходящему солнцу. Скорость ее перемещения была невысока. Несколько минут я наблюдал за движением тени, даже хотел позвать Наташу, но она была столь увлечена этикетками, что я не стал ее отвлекать: “Подумаешь, -  тень движется!” - и вернулся к любованию тайгой.
Вверху, в голубом небе, плыли редкие белые облака, и в душе  возникли и зазвучали сами собой строки одного из любимых им стихотворений:

“Белеет парус одинокий,
В тумане моря голубом,
Что ищет он в краю далеком,
Что кинул он в краю родном…”

Стоял я, смотрел на пейзаж вдали и боковым зрением, непроизвольно замечал движение тени – неожиданно что-то метнулось во мне, и потрясенный я вдруг ощутил движение земного шара! Система координат поменялась за долю секунды, и я вращался теперь с Землей,  медленно плыл к горизонту вдали вместе с останцом, отрогами, лиственницами и Наташей  на корточках…
Зрелище увиденного и ощущение этого движения были столь сильны и реальны - словно ты стоишь на крыле огромного, преогромного самолета - что я чуть не потерял равновесие -   от восторга даже сердце замерло! Я и в воображении представить себе не мог, как неохватны и титанически огромны размеры земного шара, насколько могуч и тяжел он в своем полете в голубом бесконечном пространстве. Стоял и плыл, плыл, словно в невесомости, в медленном, широком и величественном полете к далекому, далекому отсюда горизонту!…
Когда я попытался вернуться обратно, в привычный мир отсчетов и представлений - у меня не получилось! На некоторое время я  испугался, что никогда уже не сможгу поставить все на место - этот страх  и помог обрести нормальное состояние! Я осторожно и тихо отошел от края обрыва.
Наташе ничего не стал говорить: это будет принято за буйную фантазию и желание покрасоваться. Но она, все же, внимателно посмотрела на меня поверх  очков, надетых по случаю заполнения этикеток и, видимо, заметила нечто необычное в моём состоянии. К счастью ничего  не сказала, и ни о чем спрашивать не стала…
Мы долго шли по редколесью, пока не вышли к речке.
“Вот эта речка, которую показывала на снимке Наташа - она течет правильно!“ – понял я, глядя на наклон местности шедший слева направо. - “ Выходит, мы  не дошли до нее вечером”. Место перед речкой живо напомнило картину Зденека Буриана с первобытными лошадками у реки под обрывом, и рычащей на них самкой саблезубого тигра – махайрода. Я живо поделился увиденным с Наташей - она одобряюще улыбнулась.
Отдохнув и поболтав о том, о сем, мы весело стали спускаться по склону и вскоре вышли к истоку прозрачной и чистой речки, с плеском и журчанием выбегавшей из озера. Над истоком, словно сказочный арочный мостик, склонилась  упавшая лиственница, и мы осторожно, пробираясь среди ветвей и держась за них руками, перешли на другой берег. Здесь, на илистом, темном от падавшей густой тени берегу, Наташа сделала еще одно описание растительности.
Мягкий ил налипал на обувь и слабо чавкал под ногами, пока мы шли вдоль берега. Метров через  двадцать пришлось взбираться  на крутой склон, спускавшийся далее прямо в озеро. Перед подъемом мы стали рассматривать аэрофотоснимок и решили, что вышли именно на нужный  водоем. Наташа  стала прятать снимок обратно в рюкзак, но я решительно забрал его и сунул, свернув трубочкой, в нижний правый карман своей штормовки: “Здесь он  будет под рукой, да и тебе легче – не придется снимать рюкзак! ” Она не стала спорить.
Подъем был тяжелый и трудный: мало того, что склон крутой, он еще и густо порос кустами, ветви которых постоянно цеплялись за одежду. Мы, все же,  выбрались наверх. Перед нами широко и красиво открылось блестевшее на солнце озеро. Его берега поросли кустами и тонкими, слабенькими лиственницами. В дальнем  конце озера  у противоположного, низкого  берега, густо колыхались под ветерком игрушечные заросли рогоза.
“ Ну что”, – весело сказал я, - “давай снимок, будем ориентироваться на точку!” “Он у тебя в кармане!“ – ответила Наташа. Я нахмурился, задумался и осмотрел карманы – снимка в них не было!
“Да нет!“ – горячо запротестовал я, внутренне холодея, - “Снимок у тебя в рюкзаке!“
Наташа покорно развязала рюкзак и стала рыться в нем. “Нет!”- сказала она, поднимаясь и глядя на меня  болезненным взлядом.  Я еще что-то стал предполагать насчет местонахождения снимка, но Наташа, как и тогда у речки, замолчала, присела на корточки и ушла в себя. Конечно, потерять секретный аэроснимок, который шеф доверил ей – это было похуже, чем заблудиться! Полная катастрофа! За это Сергеича серьезно могли лишить доступа к секретным картам и аэрофотоснимкам, а как тогда ему работать? Геоботаник-картограф без карт и аэрофотоснимков?  Сразу увольняйся!“
”Наверное, ты оставила его внизу на берегу”, – предположил я.
И я быстро сбежал по нашему следу среди кустов вниз, глядя на землю пред собой. По дороге снимок не попался, и я уже ясно видел мысленным взором белеющую на иле трубочку снимка – но нет, только наши следы и темный пустой ил!
 “Значит, он упал в воду, и его отнесло течением к истоку и в речку! “ - осознал я и в отчаянии бросил в воду легкий кусочек коры. Может быть,  удастся бегом догнать  снимок  или найти его на дне речки!  Но кусочек коры остался на месте, а потом ветерок даже подогнал его к берегу, прямо к ногам.
Версия отпала. “Где же мы потеряли снимок? Ведь мы точно рассматривали его  именно здесь! Может птицы – сорока – унесли?”
Я вспомнил сидевшую на корточках и смотревшую внутрь себя большими глазами Наташу, и стал медленно, опустив плечи, подниматься обратно.
Почти у вершины склона что-то вдруг заставило, и даже не заставило, а само как бы повернуло мою голову вправо.
На солнечной прогалинке, метрах в пяти от их следов, лежал среди кустов свернутый трубочкой белый предмет.
С сияющим видом я взошел наверх и вручил снимок Наташе. И опять она быстро отошла от депрессии и радостно  спрятала снимок  в рюкзак.
“Наверное, он вывалися, зацепившись за ветку куста, из кармана рюкзака, куда ты его положила, и потом скатился вниз и в сторону от нашего следа, да еще его ветер подгонял! Видишь, ветер дует как раз слева – направо вдоль озера! “ - объяснил я Наташе свою догадку. Раздражение и даже злость на долю секнды мелькнуло на её. Я даже опешил. “Не может быть! Фантазии, воображение, показалось! Ведь я же нашёл потерянный ею снимок” – решил я, всматриваясь в успокоившуюся и даже улыбнувшуюся ему, как-то натянуто и фальшиво,  Наташу.
Мы пошли дальше, вдоль обрыва над  озером, который постепенно становился все ниже,  весело переговариваясь и беседуя о пустяках.
Вдруг я увидел под обрывом на озере, недалеко от берега, стайку уток. Не раздумывая, тут же решил, что добуду одну из них! Я даже представил себе, как отдаю ее Наташе: “Сегодня у нас  на обед утка!”
Я быстро снял с плеча двуствольное ружье шестнадцатого калибра, зарядил  в оба ствола патроны с дробью и стал подползать к краю обрыва. Стрелять из охотничьего ружья я собирался впервые в жизни!  Я был уже рядом с  кромкой обрыва, в полуметре не более, и ясно видел уток внизу.
“Еще немного подползу, они не заметят меня за кромкой, и выстрелю!“
Я подполз и - неожиданно утки с оглушающим шумом и мощным гулом взлетели и мгновенно оказались надо мной выше обрыва. Меня поразили  не только скорость взлёта, но и мощный шум крыльев, и  размеры: утки по размаху крыльев превосходили и гусей и лебедей!
Гиганские утки резко уходили вверх, в синее небо. Я растерянно поднялся на ноги и вдруг понял, что стою в метре от воды, на самом берегу озера! Никакого обрыва не было!
Я судорожно вскинул ружье к плечу и стал целиться, но тотчас  потерял уток: стволы ружья, небо, но, где же утки? Быстро поднял голову от приклада ружья и увидел уходящих уток дальше и правее, чем я  прицелился. В отчаянии выстрелил просто в направлении стаи. Раскатисто  прогремел выстрел - вдруг одна из уток стала резко снижаться и ушла в заросли рогоза.
 Я настолько растерялся, что не придумал никакого дельного оправдания своему нелепому поведению и со смехом рассказал Наташе  об удивительном заблуждении относительно высоты берега: задумавшись, не заметил,  что береговой обрыв над озером слева от нас уже исчез, и мы оказались на плоском, ровном берегу!
“Какое заблуждение огранов чувств! Что значит подсознательное самовнушение!” Наташа посмеялась и потрепала меня по плечу.
Весело переговариваясь,  мы шли к зарослям рогоза, и вдруг, неожиданно для их веселости и ясного беззаботного солнечного неба  увидели  на  прибрежном иле отпечатки больших лап. Вначале, я подумал, что собака, но потом задумался: “Какой же величины  должна быть эта собачища, да и форма не та - медведь!“ – догадался я и заметил еще один отпечаток, похожий на босую человеческую ногу. Я подозвал Наташу и склонился над отпечатками. Потрогал примятую влажную травинку с влажным еще илом и каплями воды и озабочено сообщил  о медведе Наташе.  “Минут пятнадцать назад он был здесь!”
“Ну что же, медведь так медведь, подумаешь!” – заявила она  с гордым вызовом: что мол, испугался, городской?
“Ладно! “ – решил я, - “ Пошли дальше!”
Хотя было не по себе, я  не показал своих нешуточных опасений и страха перед Наташей, взял ружье наизготовку и отправился вдоль берега. О том, что в стволе один патрон с мелкой дробью я забыл. Вскоре следы  ушли в сторону направо,  и я успокоился.
Утки нигде в рогозе видно  не было, сколько не искали её.  Наташе стало скучно,  и она заявила, что обойдется без утки. “Я устала и проголодалась!” – заявила она, - ” А еще описание надо сделать, да и палатку поставить не мешало бы!” “Ну вот”, - огорчился я, - ”Ничего не замечаю вокруг, тащу ее по тайге с утра без еды и отдыха!”
Я стал, оглядываясь, искать место для палатки с учетом своего прежнего опыта, но метров через сто мы вышли на большую прогалину  у берега озера и увидели крепкий, слегка потемневший от дождей домик с двумя ярким застекленными окнами.
Сбросив рюкзаки перед дверью, мы развязали проволоку на скобах  и вошли внутрь.
У окна стоял стол, рядом  пара стульев, а на столе лежала записка какому-то Вадиму о том, что продукты закончились, вертолет не прилетел, и они уходят.
Я положил записку на место и отворил вторую, внутреннюю, дверь. За ней была еще одна, меньшая, комнатка с окном. В ней мы  и устроились, расстелив на полу спальники и поставив в угол рюкзаки. Я прогулялся возле зимовья и нашел кострище, даже рогульки стояли на своем месте.
В поисках сухих веток обнаружил в ямке за кострищем почти свежие внутренности, видимо,  оленя. Слегка прикрыл их ветками с хвоей,  сходил за водой и поставил на огонь котелок. Вскоре вода забулькала,  и в ней сварился суп из пакетика. Мы поели и отправились делать описание,  собирать мхи для диплома Наташи и материал для моей курсовой.
Вернулись к вечеру, снова развели костер и поужинали вкусной гречневой кашей с тушенкой. До темноты сидели в избушке и беседовали на разные темы, потом залезли в спальники и стали погружаться в сон.
Ночь опускалась медленно и неотвратимо. На глубокой бархатно-черной  чаше неба стали, одна за другой, вспыхивать и появляться огромные, чистые, сияющие звезды. Постепено стали складываться  хороводы созвездий.
Далекий белый Лебедь, распахнув необъятные  крылья, плыл среди недвижно несущихся к западу звезд млечного пути; восседала на троне прекрасная Кассиопея, и ее взгляд стремился поверх земли туда же, на запад. Вечно молодой Персей, романтическая красавица Андромеда и замерший в порыве Пегас составляли ее золотое обрамление. Задумчиво сидел на троне Цефей.
Непостижимо горячи и огромны были их звезды, безмерно расстояние между ними. Лишь воображение людей соединяет их в единое целое, в плывущую по безбрежному черному небу величественную картину.
Кто же наше Солнце среди своих небесных, космических братьев и сестер? И кто они, эти братья и сестры Солнца, друг другу  в  бесконечной вселенной на высоком взлете недостижимой для нас истины?
Молчит черное небо, и сонмы  звезд тихо плывут над стихшей безбрежной тайгой, темнеющей под ними в далекой глубине ночи...
А там, внизу,  в мрачной тиши леса под яркими звездами и темным небом то появляется в рассеянном свете луны, то исчезает среди теней застывших в страхе деревьев тяжелое бурое пятно.  Неотвратимо и неуклонно стремится оно к невидимой  еще цели…
Спавший, раскинувшись на спальнике, Андрей вдруг стал подниматься: что-то неясное, тревожное толчком вырвало его из глубин сна. Не совсем осознавая себя и окружающее, он подошел к двери и распахнул ее.
Луна взошла и осветила неясным бледным светом тайгу вокруг, прогалину перед зимовьем и кусты. Воздух был чист и прохладен, мягкие пепельно-туманные тени лежали вдоль опушки, их черные провалы темнели среди деревьев леса. Андрей стоял в проеме двери  и пытался что-то вспомнить, но это что-то, очень важное, было слабым и ускользало от него.
 Вдруг  неясные тени кустов слегка шевельнулись,  неуловимо изменились и замерли - среди ветвей  над погасшим костром стояла тонкая точеная фигурка в знакомом темно-коричневом с рисунком платье.
Платье тихо шевельнулось под ветром и охватило ее стройные ноги и точеный стан. Фигурка то терялась среди сплетения  ветвей, то вновь возникала. Вот она, в молчании и мраке тайги, слабо махнула ему  рукой и уронила ее вдоль тела…
“Что это? “ – подумал я, очнувшись, - “ Зовет меня к себе?” Сделал один сонный шаг, второй. “Может это не зов, а наоборот, отталкивание?“
Шаг, еще шаг. Фигурка уходит дальше, в сплетение ветвей, в ночную тьму. Я, как завороженный, в полусне пошёл следом. Непослушные ноги не чувствуют земли, еле различимые пятна и контуры плывут, меняются. Фигурка зовет слабым манящим взмахом падающей руки за собой.
“Куда, зачем?“ – попытался я осознать, понять окружающую меня сумрачную тайгу и меняющиеся, плывущие под луной неверные тени и сделал шаг в тревожно насторожившийся за кострищем тяжелый холодный сумрак,  вслед за загадочной слабой фигуркой...
“Синильга…Синильга…” – вдруг мелодично и широко прозвучал над вершинами деревьев звонкий далекий голос – “Синильга… Синильга…”  Я вздрогнул и окончательно очнулся.
“Сьюиа…Сьюиа…” – тревожно, то ли просвистела, то ли прокричала где-то недалеко среди леса  птица. Я стоял в незашнурованных ботинках на босые ноги у края прогалины, сразу за черным пятном костра. Обернулся. Луна мягко и беззвучно заливала прогалину и лиственницы за ней. Вокруг было серо и безжизненно, горбатилась избушка с открытой настежь дверью. Свежий и прохладеный, воздух был напоён лиственницами и хвоей, влажной лесной подстилкой…
Я повернулся и  пошел обратно к чернеющему проему в зимовье, шаркая ботнками по щепкам от рубки дров и догадываясь, что Наташа вышла в тайгу не гулять и махала, чтобы не мешал.
Дверь  не закрыл, прошел во вторую комнату, где и прилег на спальник – вдруг  рука натолкнулась на чье-то тело, и я чуть не вскрикнул от неожиданности. Это оказалась Наташа. Она вскинулась спросонья. “Ты уже вернулась?“– сонно удивился я. “Что? “ – вяло спросила Наташа, - “Ах, да, спи, не толкайся!“
  Я передвинулся влево и улегся, было, на свой спальник. Но вдруг что-то обеспокоиломеня, какой-то скользнувший по комнатке холодок, и я сонно встал и, плохо соображая, что делаю, закрыл одну за другой, сначала входную, потом в их комнатку, на заложки обе двери.
Я уже погружался, мягко проваливался куда-то в сновидения, когда шаги снаружи вырвали меня из полудремы. Они были тяжелыми, словно человек, а, скорее всего два, шаркая, ходили по щепкам за стеной избушки.
Я тронул Наташу за плечо: “Лесники вернулись!“ Наташа приподнялась, лежа на боку, и вслушалась: “Шух… Шух…” и снова: “Шух…Шух…” – тяжело, протяжно.
“Пойду, выйду к ним, а то неудобно, да и дверь надо открыть!“ – заявил я и сонно стал приподниматься над спальником -  Наташа вдруг схватила  за руку и опустила-опрокинула назад с такой силой, что я упал обратно на спальник. Мнеу даже стало немного страшно: Наташа ли это в спальнике? Маленькие точеные пальчики, словно железными клещами, сжали руку. Хотел вырваться и повел рукой на себя, но она судорожно схатила теперь уже двумя руками, и со столь же неожиданной и обидно-непреодолимой силой вернуламня назад: “Нет!“ – выкрикнула она холодящим душу шепотом, - “Нет!”
 Я подчинился. Ситуация создавалась довольно неудобная. Но вырываться от Наташи, хватавшейся за меня с нечеловеческой силой при любом  движении на спальнике, было и вовсе оскорбительно. Да и сила хрупкой на вид Наташи пугала. Я не понимал, что происходит и смирился.
 Так мы и  лежали, молча, в темноте. Лежали бесконечно долгое время, длинные замершие секунды и минуты,  и ничего не происходило: дверь никто не дергал, в нее никто не стучался. Тяжелые, шаркающие шаги в болотных сапогах отдалились и стихли.
“Ушли куда-то “ - подумал я и долго лежал, пока не успокоился от впечатления ее силы и не заснул.
Проснулся рано утром, как и хотел. Наташа выглядела вполне обычно и  еще спала на своем уютном личном спальничке.
Я без помех поднялся, взял ружье с патронташем и вышел на прогалину.
Было свежо и прохладно, со стороны озера, от дальнего угла с рогозом, дул тихий, легкими порывами, ветерок. Я разломил ружье, вытащил стреляную гильзу, вложил в пустой ствол второй  патрон с дробью, снова защелкнул ружье, закинул его  за спину и отправился к рогозу: не оставляло желание порадовать Наташу уткой. Выходит она из зимовья, а на завтрак уже готова утка!
Вблизи  зарослей рогоза, я снял с плеча ружье, еще раз убедился, что в обоих стволах дробь, а не пули и стал осторожно подходить. Уже на подходе я, почему-то, слишком перемудрил: взял и перекинул ружье под левую руку, прикладом к левому плечу. Мне показалось, что так будет удобнее стрелять: рогоз-то справа!
Было тихо, лишь шелестели, легким шелестом его листья. Никакого другого шума с озера не доносилось. Ни кряканья, ни хлопанья крыльев. Я опустил приклад к бедру и стал осторожно красться вдоль берега и высматривать раненую утку. Какой-то слабый шум донесся, все же, доменя, но слева. Машинально я повернул голову  и увидел в промоине свежие следы медведя! Они шли по лощине от озера в сторону зимовья!
“Медведь  сейчас вылезет там из промоины, а там Наташа, она  может и дальше в лес зайти!”
Я, молча, бросился напролом через чащу к зимовью. По дороге в голове метались мысли: “Как стрелять-то? Целиться не умею, уток в прицеле потерял! Вообще стрелять не умею. Медведь заревет, бросится – точно не попаду. Налетит и лапой! когти - кинжалы! ”
Но образ тоненькой беззащитной фигурки в коричневом платье гнал меня  вперед.
Так я и вылетел на прогалину с ружьем наперевес. Тишина, пусто, дверь распахнута. Я вильнул к зимовью, но тотчас бросил себя в лес перед зимовьем, на ходу краем глаза уловив курки: Не взвел!“ – я судорожно щелкнул тугими курками.
Пометавшись по лесу перед избушкой, я  остановился и, запаленно дыша, стал вслушиваться: никого, тишина. “Все, не успел, если ее здесь нет, значит, медведь ее задрал и утащил в лес!“ – ощущение невыносимого отчаяния смешалось с ощущением невыносимого позора. На негнущихся от беготни ногах, в отчаянии я бросился к зимовью.
На крыльце из темных досок стояла фигука в коричневом свитере и брюках. Я тормознул и, сразу ослабнув, замер и затаился. Потом осторожно, задом, спятился подальше в чащу и по дуге стал заходить к зимовью от озера.
Вышел я, как ни в чем не бывало, сполоснув перед этим лицо водой, и стал разводить костер, но вспомнил, что забыл закопать внутренности. А, вспомнив об этом, взял обломок сухой ветки и пошел за костер к ложбинке, где они лежали. И тут опять пришлось вздрогнуть до холодка в спине: внутренностей не было! Зато все место, где они лежали, было исцарапано, изрыто когтями и вылизфано,  виднелись и следы зубов.
“Медведь! “ – догадался я, вспомнив шаги в болотниках у зимовья, - “Приходил ночью на запах  и  ел их! “ Выходит, Наташа спасла меня от нападения медведя! Вышел спросонья, без ружья, да еще, не дай бог, подумал бы, что это лесник за костром ходит, и пошел бы знакомиться! Собака и та бросилась бы с рычанием свою пищу защищать, а тут дикий зверь – медведь! Я минут пять стоял на месте, пытаясь осознать, что значили в его жизни эти вцепившиеся в него, хрупкие и слабенькие на первый взгляд ручки. Но мой организм не мог выделить это событие из ряда других: разведение костра, надевание ботинок, поход в кино, беседа у костра. Не гремело это сжимание его руки Наташей фанфарами, и не наполнялись небеса сиянием: будничное, рядовое событие, тем только и выделялось в ощущениях, что своей необычной силой и страстью. Конечно, если бы она выдернула его из пасти ревущего медведя, тогда условный рефлекс связал бы эти события между собой, и потом Наташа постоянно ассоциировалась, связывалась бы у него с радостью спасения от смерти, а так лишь умом я могу быть ей благодарен.
“Так  всегда в жизни, “ – печально подумал я, - “старается кто-нибудь для людей, может даже от гибели их спасает, жизнью рискует - люди потом даже корочки хлеба ему не подадут в случае чего – забудут, да и все! Так, вот, с Сергеичем и ГОКом было бы, например. А другой и сделать-то ничего серьезного  не сделает, а может даже и от неразумия или выгоды для себя и испакостит все, а его расхвалят в газетах и радио, по телевизору начнут часто показывать, и люди, которые не сталкивались с его делами, подумают, что это и есть их Благодетель. Инстинкты, рефлексы, психология сплошная!
Наташе я решил сейчас не говорить о медведе и своем спасении, чтобы не нервировать здесь, среди тайги: Придем обратно в Удокан – там и расскажу!. Но после завтрака, на всякий случай, решил ее потренировать в стрельбе из ружья. Да и самому не мешало бы пару раз пальнуть!
Захватив ружье и опоясавшись патронташем, я повел ее к берегу озера. “Вот так берешь, переламываешь, вставляешь патроны и защелкиваешь, а потом целишься и нажимаешь спусковые крючки по очереди или разом – дублет называется! Наташа по своей миниатюрности едва удерживала ружье на весу, не говоря уже о том, чтобы во что-то целиться. “ Я вот выстрелю и упаду! “ – пожаловалась она. Я приставил ее к стволу лиственницы: “ А ты к дереву плечом и спиной прижимайся! “ – снова с видом опытного инструктора по стрелковому делу стал наставлять Наташу премудростям стрельбы из ружья. Она, оставаясь прижатой к шершавому стволу плечом, направила ружье на лист газеты на кусте метрах в десяти от них и выстрелила из одного ствола. Газета осталась целой – ни одна дробинка не зацепила ее. “ Давай еще раз!” – скомандовал я, - “Только целься точнее!”
“Не буду я больше целиться!” – обиженно заявила Наташа, “У меня плечо болит! Чуть кость не треснула!” Тут я испугался и обругал себя идиотом. “ Что это? Паранойя какая-то, корчить из себя знатока? Все, хватит, надо честно сказать, что я городской хлюпик тайгу только на экране видевший, а то это плохо кончится!” Но заявить это в открытую я себя заставить не мог никакой силою. Наоборот, даже стрелять по газете для тренировки не стал: “ Точно не попаду, как и она – то-то позора будет!”
“Пойдем собираться, “ – сказал я мрачно, - “ а то не дойдем к вечеру в поселок! “ – и повесил ружье на плечо. Наташа покорно пошла следом, незаметно потирая ключицу. Я шел впереди и радовался, что его учеба не кончилась серьезными неприятностями. “Додумался! Косточки у нее как у птички, а у ружжыша отдача - дай бог! Хорошо еще дублетом, или как там его правильно, не додумался с первого разу обучать!”
Нагрузив свой  рюкзак всем, чем было и, оставив у Наташи только ее спальничек и жменьку личных вещей, я двинулся обратно, к Удокану. Наташа шла рядом.
После того, как аэроснимок привязали к местности, идти стало намного проще, хотя мы и продолжали спорить по поводу того, где и как  шли до заблуждения, и что из обозначенного на снимке находится сейчас справа и слева от нас.
По ходу маршрута Наташа делала съемку в предполагаемых районах, обозначенных на снимке точек. Я останавливался поблизости и ждал. Во время одного из таких ожиданий, я принялся с интересом осматривать окрестности. Чистый  стереоскопический вид их завороживал и привлекал вниание.
Огромный тяжёлый хребет величественно высился вдали, с противоположной стороны тянулись массивные отроги, покрытые, словно доисторические животные, тяжелой зеленой шкурой лиственниц. Между ними, далеко внизу раскинулось днище котловины...
Я прощально бросил взгляд назад, за спину, в сторону скрывшегося уже озера – вдруг буроватое пятно мелькнуло вдали на прогалине на склоне и скрылось среди зелени деревьев в направлении нас!
“Медведь!  Догоняет!”
Цепочка событий мгновенно сложилась в мозгу в цельность: выстрелы по уткам – медведь! Выстрел для тренировки – медведь!
“Голодный год?“ – подумал я. “Или медведь старый ослабленный? Привык, выстрелы - еда, остатки от добычи людей! Точно, следом за нами идет! А я стреляю в молоко, целиться из охотничьего ружья не умею!“
Я быстро снял ружье и решил срочно потренироваться, но опомнился: “Выстрелю, а еды нет! Столько бегать, а все впустую! Догадается медведь, кого можно съесть – нас! “
Я переломил ружье – в одном стволе мелкая дробь на уточек, а во втором отстрелянная Наташей гильза! Быстро повертел на поясе патронташ, нашел два патрона с пулями жакана, как я называл их за ребристость, и торопливо зарядил оба ствола. Наташе ничего не сказал. Я помнил ее взгляд, когда мы натолкнулись на следы в иле.
“Трусом посчитает, да еще высмеивать начнет! Да и пугать ее не стоит!”
Собрав волю в кулак, стал ждать, пока она не кончит описание. Наташа же, как нарочно бесконечно долго вносила в блокнотик виды травянистых растений, потом, с живым вниманием, стала собирать мхи и лишайники. Становилось невыносимо: медведь приближался!
“Пора, опоздаем, не дойдем к вечеру до поселка!” – неожиданно для себя, сквозь зубы, процедил я, постоянно оглядываясь по сторонам.
Наташа,  с удивлением,  даже хорошенький ротик приоткрылся,  взглянула на меня, потом нахмурилась, отвернулась и стала нарочно еще медленнее, с упрямым видом, собирать свои мхи. Наконец, она собрала все, что было здесь ей интересного, и поднялась.
“Ну, вот и все! Пошли, если ты так куда-то торопишься! Не хочешь ставить палатку и спать ещё одну ночь в лесу?”. В её глазах мне виделя вопрос: “Боишься тайги и медвежьих следов?”
Но мне было не до выяснения отношений, я шел рядом с хмурой, обиженной Наташей и соображал, где лучше держаться, ведь медведи обычно устраиваю засады впереди идущего, и нападают на него сзади
“Если чуть сзади и чуть слева от нее, то я прикрою ее со спины, а сектор обстрела будет широким и удобным: чуть ли не на триста шестьдесят градусов. Как нести ружье? Курки взвести? А если их, как говорят, сбросит? И медведь может прибежать, и патронов с пулями всего три! Значит на плече, по-походному, со спущенными курками! И откуда может выскочить этот зверюга? Судя по литературе, он обычно устраивает засады впереди идущего человека и набрасывается на него сзади! Значит Наташа чуть впереди, я – сзади. Так будет для неё безопаснее. Но этот явно не людоед, инача напал бы уже у зимовья”, -  успоколся я, - “просто мусорщик – значит, будет идти следом и ждать, когда появися еда! Но даже если медведь мусорщик, само его присутствие уже опасно: он явно голодный! Да и зоопсихика у медведей неустойчивая! Недаром говорят: в цирке медведь - самый опасный зверь, непредсказуемый! Всё же опасаться его сейчас не стоит: он не нападёт днём. Но когда в палатке, да ночью? Вдруг сунется проверить, что там пахнет?  А Наташа закричит, или запаникует? Медведь в этом случае может и шарахнуться прочь, а может и наоборот! Ночевать в тайге в такой ситуации нельзя!“
Я стал по временам незаметно отдаляться от Наташи и тренироваться, на всякий случай, в  срывании ружья с плеча. Выходило не очень ловко!
Наташа еще раза три-четыре останавливалась собирать свои любимые мхи и лишайники просто так, вне всяких точек и, что особенно и почти невыносимо раздражало меня, нарочно, видя мою нервозность, подолгу возилась с ними – я сквозь зубы торопил ее, она в ответ делала всё ещё медленнее.
Невыносимое состояние, сейчас вспылю! Только бы не накричать на неё – до чего погано будет после, словами не описать!
В конце концов, точки закончились, и мы пошли  быстрее. Идём, поднимаемся по склону - вдруг впереди и слева  шум!
Я резко повернулся, но оказалось, что это всего лишь выводок молодых рябчиков! С шумом и хлопаньем крыльев, петляя среди стволов, они быстро улетали прочь. Я с трудом перевел дыхание. Ружье, конечно же, осталось висеть на плече.
Я всё отчётливее понимал, что ночевать в лесу, если по следу действительно идет голодный медведь с надеждой поесть нельзя! Может разжечь большой костёр? Нет, уж! Это только в книгах и глупых статьях говорится, что медведи, да и другие хищники боятся огня. Арсеньев, кажется, писал, что тигр утащил от костра спящего человека. На дереве? Смешно! Наташа, конечно, на дерево не полезет из гордости, да и за мёдом медведь здоров на деревья залазить. Значит надо успеть до темноты  в поселок.
И тут мне помогла нависшая над тайгой справа от нас гроза. Я тотчас потребовал увеличить скорость, чтобы успеть домой до нее. Наташа недовольно сривила губки, присмотревшись к клубивившимся вдали тёмным с густой синевой тучам.
Нахмурилась, но противоречить не стала. Почему она всё время так странно смотрит на меня?
Вот как скажу сейчас, что медведь идёт следом именно за нами, а не просто бродит по тайге в поисках еды, не обрадуется! А может плюнуть на все – будь, что будет и расслабиться. Нападёт, ночью, так нападёт – бабахну из ружья, может и убью!
Но, всё же,: ночеватьв палатке  с остатками продуктов в рюкзаке в такой ситуации опасно! Неизвестно, насколько медведь голоден.
Мы погнали по тайге чуть ли не бегом. После скоростных подъёмов по склонам с тяжеленным рюкзаком с палаткой, спальниками и продуктами из меня пар валил, и подгибались ноги. Я решил облегчить рюкзак и выбросить хотя бы все эти несъеденные крупы. Надо же было так затариться! Но Наташа вдруг воспротивилась.
Ей, видишь ли, жалко было продуктов! Стала было подбирать выброшенные мешочки! В конце концов, я так разозлился, что напрямую заявил, что мол, не лось я, со всей поклажей нестись бегом по отрогам. Она попыталась сложить крупы к себе, но я не дал.
После этго Наташа обиделась, судя по ее виду, и стала смотреть куда-то в сторону от меня.
“Жалеет, что вообще связалась со мной!” – лихорадочно подумал я, надев лямки рюкзака, и отправляясь к ружью.
Наташа грозы не опасалась и не видела необходимости нестись чуть ли не бегом и злилась, но психовать и капризничать не стала. И то хорошо!
Уже в темноте, на очередном спуске с отрога, внизу показались сквозь ветви огни посёлка. Пришли.
Я облегчённо вздохнул. Наташа ушла вперед, а я, успокоившись, стал отставать. Мне ни о чём не хотелось говорить с ней и даже быть рядом: стыдно стало своей нервозности.
Минут через десять уставший и даше шатающийся от этого, я зацепился ногой за корень и грохнулся в мох на обочине тропы – рюкзак с палаткой и спальниками тяжело придавил меня к земле.
Я так вымотался, что даже и подниматься не стал: все тревоги оказались позади. И медведь не догнал, если гнася вообще, и гроза ушла, растворившись в темноте над тайгой, и и поселок Удокан светился  уже совсем недалеко внизу.
Лежал я на подстилке, вдыхал ее аромат и  наслаждался покоем. Даже укусы комаров, то тут, то там вонзавших в  руки, лицо и голову свои остренькие хоботки,  не беспокоили…
Вдруг снизу послышался какой-то неясный отдаленный  звук. Его  звали. “А, Наташа”, - вспомнил я, но даже это не подвигло меня ни на отзыв, ни на подъем. Как упал на подстилку, так и лежал на ней - покой!
“Полежу еще секундочку… еще чуток и встану…   потом! “ – думал я, обнимая подстилку и такую огромную землю. Чьи-то руки стали поднимать голову – это была вернувшаяся Наташа.
“Что случилось, почему  ты валяешься здесь?“ – нервно спрашивала она. Я поднялся, пришел в себя  и заявил, что зацепился за корень. Меня шатало от усталости.  Наташа попыталась снять рюкзак.
“Откуда у нее такие опытные руки“, – удивился я, - “медсестрой, что ли работала?“, но рюкзак снять не дал. Тогда она закинула мою руку себе за тонкую шейку и теплые плечики, и попыталась вести его вниз по тропе.
“Ну, еще этого не хватало! “ – изумился я и мягко, но решительно высвободившись, заявил, что все в порядке и поплелся вниз следом за ней самостоятельно.
Сбросив в школе рюкзак, я вышел во двор подышать и расслабиться. Никаких расспросов слышать не хотелось. Правду сказать  не мог, стеснялся своего испуга мнимого, может быть, медведя, а говорить фальшиво-лживые фразы после своей руки на ее плечиках и вовсе не хотелось.
Темной тяжелой массой навис сзади отрог Удокана, окно, размыто и неярко освещало доски тротуара, траву вдоль них и серый штакетник забора. Было тихо,  лишь позванивал поздний комарик - вдруг хлопнула дверь, послышались легкие торопливые шаги: Наташа  быстро сошла по ступенькам вниз, стала передо мной, и, уперев руки в бока, решительно вопросила: “Ты специально упал? Чтобы помириться со мной? “
Я изумился: ”Нет! Зацепился, вставать было лень. Хотя я рад…, что мы помирились!“
Но, судя по ее виду, Наташа не поверила и, удовлетворенная и гордая своей догадкой, вернулась в школу, убедившись, видимо, в своей правоте. Потом, чуть позже, она со смехом рассказала, что зашла в школу и сразу же сказала: “А мы блудили!”
“Я” – говорит, - “имела в виду, что мы заблудились, но Сергеич сразу сказал: “ А чем вам ещё там было заниматься!” И все засмеялись, и я тоже”.
Слегка улыбнулся и я - не хотелось огорчать её. Хотя мне было совсем не до смеха.
Уже засыпая в школе в теплом спальнике, я отчетливо понял, что мы с Наташей совершенно разные люди и ничего стоящего у нас никогда не получится. Так, разве что - легкий флиртик.
“Да, и характеры у нас с Наташей разные, почти несовместимые, и Сергеич ей больше нравится!” - вздохнул я и заснул.


Глава 4. Первые разочарования: и где же наука? Андрей, Володя и шеф Сергеич.


Следующий день был днем отдыха. Никто никуда не ходил, встали поздно и занялись обработкой материала. Я  с утра засел за бинокуляр и рассматривал собранные образцы. Время шло незаметно, вскоре солнце стало клониться к западу. Народ собрался в общей комнате и занялся разговорами. После ужина я подошел к Сергеичу и спросил: “Ну что, вы включили в таблицу наши данные?“
“Конечно, нет! Вы блудили там неизвестно где, а мне энти ваши данные теперь ешшо и в отчет включать!” – заявил шеф с таким видом, будто я продемонстрировал полное непонимание ситуации и поскорее зарылся с головой в бумаги на столе.
Я, ошарашенный, постоял немного, взял себя в руки, понял, что шеф отправил нас в тайгу не с целью сбора данных, и, чтобы не наломать дров, вышел из комнаты. Интересно, зачем этот гад, нас выгуливать стал?
В коридоре встретил Наташу. Живо обсудили выходку шефа и стали разбираться по аэрофотоснимкам в своем “блуждании”. И опять поссорились, выясняя, где мы шли на самом деле, и кто прав, а кто виноват. Бесспорной была лишь точка возле озера.
Наташа  обозначала на аэроснимке свой вариант маршрута, я – свой. В конце  концов,  я не выдержал уязвления мужской гордости и опрометчиво заявил: “ У тебя женская логика!“
Наташа походила, походила и вернулась с каким-то странным, доверчиво просительным выражением лица: “Что за женская логика?” – спросила она растерянно и даже жалобно.
“Я не права, но виноват ты!“ – в запальчивости, не успев среагировать и что-то осознать, резко и зло сказал я, как ударил в эту доверчивость и тотчас пожалел об этом – краска резко прилила в лицо.
Но было уже поздно: слово не воробей! Наташа обиделась, на ее прекрасные большие глаза мгновенно навернулись слезы, она резко повернулась и, молча, убежала прочь. Потом мы опять помирились, но осадок остался.
Утром шеф отправил меня и Володю в маршрут и снова  дал мне двустволку: “Может, косулю подстрелите, а то без мяса и блудить сил не будет “, - заявил он и быстро ушел по своим делам.
Мы собрали рюкзаки, взяли ружье и пошли вверх по склону. Шли так, беседуя и смеясь, пока не стали спускаться в распадок между отрогами. Тут Володя и увидел северного оленя. “Надо его добыть! “ – сказал я, - “ Только я из двустволки целиться не умею! “
“Я стрелять не буду! “ – заявил Володя в своей обычной манере говорить: губы слегка трубочкой, а глаза вроде как на кончик носа смотрят, - “Не стрелял никогда, не попаду!” Как я не объяснял, что и я стрелял только в тире из воздушки - ничего не помогало. Но мясо было необходимо: тушёнка уже кончалась!
Договорились, что стрелять буду я, знакомый всё же с городским тиром, а шкуру снимать Володя.
“Надо зайти со стороны низа распадка, чтобы он не убежал!“ подумаля, и сказал Володе: ” Ты меня наводи с биноклем, а я буду его скрадывать!”
И мы приступили: Володя смотрел в бинокль и наводил, а я слушался и, прячась и пригибаясь, побежал вниз по склону, по дуге обходя оленя. Наконец, место было выбрано, и я стал целиться в него, как мог, из-за лиственницы. Несколько раз поднимал и опускал ружье, не решаясь сделать выстрел.  Олень по-прежнему стоял боком ко мне, из-за дерева виднелись голова и грудь, а с другой стороны, остальное туловище
Он  выглядел издалека очень маленьким, почти крохотным. Надо было решаться: вернуться и оставить отряд на одной крупе? Решил целиться в грудь, и еще раз пять прикладывался, пока, наконец, не нажал на спуск. Грохнул выстрел - олень упал! Было это так неожиданно, что я даже растерялся, а потом бросился бегом к оленю.
Тот лежал за деревом на боку и судорожно дергал задней ногой. Мне так жалко стало оленя, что я, не думая, выстрелил из второго ствола ему в голову. Нога продолжала дёргаться!
После того, как судорожные подергивания ноги оленя постепенно затихли, я стал искать место, куда попала первая пуля. Но найти не смог!
Вскоре сверху быстро, с деловым видом спустился Володя. Осмотрев тушу оленя, он взял у меня нож.
“А, вот почему он не убежал! “ – заявил Володя, когда снял шкуру с бедра задней ноги, - “Его картечью недавно ранили! “ – и он показал на кучно виднеющиеся синие пятна на бедре ноги оленя. Стали вдвоём искать, куда попала первая пуля и не нашли.
“Наверно, от сресса умер!” – задумчиво сказал Володя - губы слегка трубочкой, глаза на кончик носа.
Мы отрезали обе задние ноги и обе передние, потом, по коленным суставам, голени с копытами, и сложили все четыре бедра в объемистый рюкзак, с которым Володя всегда ходил в маршруты. Подумали и впихнули между ними еще шею и что смогли от грудины.
“Тебе камасов не надо?“ – вежливо вопросил Володя, но я, знавший о страсти Володи выменивать на спирт камасы для жены, тоже вежливо и равнодушно отказался. Первым вызвался нести рюкзак более рослый и здоровый – за метр восемьдесят, Володя. Он, сидя, вделся в рюкзак и стал подниматься, но не смог. Желание донести все мясо мобилизовало его, и он кое-как стал на четвереньки и, держась за дерево, с трудом поднялся. Мы медленно побрели по склону.
Через некоторое время Володя выдохся и осторожно опустился на землю.
Пока мы отдыхали, он стал рассказывать разные истории. А поскольку Володя был сыном высокопоставленного авиацонного чиновника гражданской авиации, и жил в соответствующем доме, он знал много такого, что было скрыто от простых людей, не вращавшихся среди высшего общества. Раасказал и следующую.
“Один парень”, - Володя назвал его кличку, имя и фамилию, - ”поспорил с другим на…рублей”, - Володя назвал цену легковой машины “Волга”, - “что донесет его без остановок за спиной от Иркутска до Ангарска. А если не донесет - сам отдаст! Оба они фарцовкой занимались - папаши их покрывали от заслуженной посадки - и денег у них было – нам таких за всю жизнь не накопить! И оба были здоровяки, выше меня и крупнее”.
“И что, донес?“ – c большим сомнением прервал его я. “Да! Представляешь, донес, до самого Ангарска!“
Я не знал, верить или нет, но Володя врать и попусту хвастаться, вроде бы, не любил!
Теперь пришла моя очередь впрягаться в рюкзак. К удивлению, я, намного  более стройненький и невысокий по сравнению с Володей, стал проходить с этим рюкзачищем большие, чем он  расстояния вверх по склону от перекура, до перекура. Володя искоса удивленно, временами поглядывал наменя. Но вот, мы поднялись на отрог хребта, и пошли вниз.
Комары и мошка одолевали нас,  несмотря на ДЭТу: видимо она быстро смывалась  потом. Володя отклонился вправо, а я на крутом спуске, утомленный этим гнусом, резко нагнулся вниз, чтобы сорвать веточку болотного багульника – его запах, говорят, отпугивает комаров и мошку –  вдруг неожиданно почувствовал, что по инерции склоняюсь, все ниже и ниже. Вот уже и руки уперлись в землю, но не держат, подгибаются в локтях, а рюкзак сзади надвинулся на шею и голову, и клонит вниз, а  ниже очень крутой склон, торчащие острые выходы породы и бездонный скальный обрыв за склоном. Не остановиться…
Неожиданно что-то выхватило меня из проваливания, подняло и, опрокидывая на спину - осадило, на склон и стало крепко удерживать на месте. Я оглянулся: за спиной стоял Володя и судорожной хваткой намертво держал левой рукой рюкзак.
“Ты знаешь”, – буднично, без пафоса и волнения, со своим вечным взглядом на кончик носа во время монологов, сказал он позже, - “ Я тут отошел от тебя в сторону и стал злаки смотреть – вдруг что-то как дернуло меня - я оглянулся, успел подбежать и выдернул тебя”.  Когда я пришел в себя, я оценили расстояние от места проишествия до “травок” – вышло метров около пятнадцати. Просто невероятно было, как Володя сумел добежать за пару секунд до меня  и одной левой выдернуть из падения: такой вес и двумя-то руками не всякий штангист осилит, да ещё, будучи в столь неудобном положении на крутом, со слабо держащейся дернинкой склоне!
“Это еще что! “ – сказал Володя, - “Я слышал, что один мужик сейф килограммов под двести по лестнице со второго этажа на улицу  вытащил на себе при пожаре. Пожилой уже мужик. Он в  нем деньги на личную машину хранил! В квартире боялся, сберкассе не доверял, а ключ от сейфа в этот день дома забыл!”
“Во второй половине дня мы с Володей сошли в поселок и торжественно, но скромно доложили о своей добыче.
“Все!” – сказал шеф, обращаясь к девицам, как он их называл в шутку, - “Теперь, с мясом-то, наши мальчики сразу понесутся с вами блудить по лесам, только ветки от рогов затрещат! “ – и хихикнул. Девицы, в количестве двух тоже слегка посмеялись.
Следующим утром, недавно приехавший в отряд студент Андрей-второй и географ Людмила пошли с  Володей за оставшимся мясом оленя. Вернувшись без мяса, они взволнованно рассказали, что там уже побывал медведь! Шкуру на клочки поизодрал и вокруг разметал!  Все, что осталось от оленя – съел! Даже  концы рогов и череп  обглодал! 
“Очень голодный  быль медведь! ” – прокомментировал его поведение Володя. – “C  таким лучше не связываться!” 
Вдоволь начитавшись любимой фантастики из библиотеки посёлка, я вышел за околицу  подумать о своих делах в одиночестве. Хорошо взвесив появление медведя в окресностях поселка и  приключения с Наташей в тайге,  я облегченно вздохнул: мне все–таки было стыдно за свое бегство по погружавшейся в ночь тайге, и я сомневался: а были ли причины? Не таежник же, о медведях лишь читал в книгах! Теперь мне стало ясно: медведь действительно шел за нами, и это мы привели его сюда. И был он достаточно голодный, а значит и раздражительный …
Вечером, когда все слегка выпили под жаркое из оленя, я не удержался и упомянул, на всякий случай, о медведе.
Шеф быстренько и суетливо выразил полное недоверие моей “росказне”. Теперь я оказался на месте Наташи и даже рот открыл от горькой обиды, но в защиту выступил Володя. “А я верю!” – сказал он с глазами на кончике носа.
Но подвыпивший шеф продолжал гаденько  и раплывчато улыбаться, всем своим наглым пьяненьким видом показывая полное знание им темных закоулков жалких людских душ. Володя неодобрительно посмотрел на шефа, но промолчал.
Володя с первого же дня знакомства понравился мне своей беззлобностью, ровным характером, спокойной рассудительностью и покладистостью. Он никого не ругал за глаза. Такие же ровные, рассудительные и заботливые отношения были у него и с жизнерадостной, симпатичной женой, да и с двумя детьми тоже, о чем я узнал уже после экспедиции, побывав у него  в гостях.
В институте, где работал шеф, Володя был единственным не просто ботаником, а настоящим флористом, хорошо знавшим растения Восточной Сибири и разбиравшимся, к тому же, в таких сложных и очень похожих друг на друга травах как злаки. Несмотря на его уникальность, положение Володи не отличалось комфортом: у него были нелады с защитой диссертации и получением научных должностей, чему, как я от него узнал, исподтишка способствовал и шеф, не желавший терять ставку вместе с подчиненным ему сотрудником. Когда я спросил Володю о его должности, он ушел от ответа. Уже потом я узнал от сотрудников, работавших в институте, что Володя всего лишь просто инженер или даже старший лаборант на маленькой ставке!
Сам же Сергеич, по моим наблюдениям, мог хорошо и увлекательно, со знанием дела, рассуждать об устойчивости сообществ растений, о роли наледей в природе и динамике развития склоновых процессов. Но если его спрашиваешь конкретно о том или ином растении, он либо отвечал со слов Володи, либо отсылал к самому Володе.
Сергеич шутливо жаловался, что Володя занял своей большой и длинной полкой с определителями высших растений, работами специалистов-систематиков и гербариями, определенными и уточненными ведущими систематиками и флористами, половину их совместной маленькой комнатки в институте.
Услышав об этом, я обиделся за Володю: “Ведь есть близкие, очень похожие друг на друга виды! Злаки, например, не всякий и ботаник отличит, не говоря уже о географах, пусть и с высшим образованием! А существуют еще  подвиды, эгологические формы! И все они произрастают в разных условиях, по-разному реагируют на антропогенное воздействие, обладают разной устойчивостью к загрязнениям и существуют в природе во взаимосвязанных сообществах. Тайга, очень сложное сообщество растений и животных, а не грядка в огороде! Тут и масса вредителей и сдерживающих их полезных животных и птиц.
Подумаешь, после строительства может  исчезнуть  десяток другой видов неучтенных растений, а почвенная микрофлора да грибы, связанные с деревьями, с их корневой системой сменятся на другие виды и формы или тоже исчезнут! Но на самом деле, если нарушится одно звено, то и вся цепочка может сильно измениться! Тайга станет совсем другой! Вспышка численности вредителей может уничтожить и те растения, что устоят при воздействии антропогенных выбросов и т.д., и т. п.
Да, надстройка солидна: лаборатории, отделы, масса отчетов, а отношение к фундаменту геоботанического картирования - флористике не соответствует академическому уровню! Как много значит система признания труда общественно полезным путем его оплаты – тратятся чиновниками большие народные деньги, подоходный налог, а на что? На высокие зарплаты сотрудникам со степенями и должностями, которые что-то высоконаучно анализируют и делают  выводы, а реальный уровень их карт по растительности и прогнозов по развитию сообществ – едва ли выше уровня школьного учителя биологии! Формальность одна! Нет, тут я, конечно, перегнул палку.
Но не знают, ведь, геоботаники-картографы в полной мере флористики! А на Володю поглядывают сверху вниз: оне же кандидаты с докторами!
Как не может руководство Академии, института и геоботанического отдела понять, что анализ растительных сообществ в полевых условиях должен проводить именно грамотный флорист, а не простой ботаник: не потащишь же десятки килограммов гербариев из тайги в институты, чтобы в БИН в Ленинград посылать?! А может, знают и понимают?
Володины знания в полной их глубине никто не учитывает – он действительно здесь бесполезен, как специалист высоко класса! Из всего сложного и взаимосвязанного растительного сообщества исследователями указывается только десяточек основных, ведущих, простых и распростаненных почти повсеместно растений. А здесь только лиственниц два вида со своим межвидовым гибридом, да десятки разных кустарничков, да многие  сотни травянистых растений. А сколько мхов и лишайников?  С растениями связаны и животные: беспозвоночные и позвоночные, которые питаются растениями, да еще хищники! Конечно, березку миддендорфа, да иву ксерофиля, вкупе с болотным багульником, голубикой-брусникой и школьник заучить может. А вот отличить более сложные растения: злаки, мхи, лишайники, например, друг от друга? Только для моей курсовой, по определениям Володи на одной точке съемки семнадцать видов в сообществе выявлено! Да мхов, по определению, Наташи три вида! Ах, система, система, общественное твое устройство!”
Вспомнил  я и свою, забытую историю с ковшовым дночерпателем. Она произошла со мной  после летней практики на первом курсе. Этот дночерпатель Петерсена широко использовался в научных гидробиологических исследованиях. При отборе проб его погружали в воду с разными, как я заметил, скоростями, вручную или с помощью лебедок с борта катера, и размыв илистых и песчаных грунтов водоемов с мелкими животными и растениями,  обитавшими на их поверхности,  явно был непредсказуемым. Определение их численности и биомассы было весма приблизительным. Поняв это, я стал заводить разговоры с другими студентами, и неожиданно узнал, что сокурсник  Валера – гидробиолог и аквалангист – совместно с одним из сотрудников института - Михаилом, тоже аквалангистом, уже провели исследования в этой области!
Они показали мне фотографии размываемых случайным образом дночерпателем грунтов – было видно, как размываюся уложенные прежде ровным слоем на дне горошины - и сказали, что никто в институтах, куда они всё отсылали, не обращает внимания ни на фотографии, ни на доказательные расчеты непредсказуемых потерь биомассы! Причина неясна!
Я стал думать и чертить. В результате появился ковшовый дночерпатель, который погружался в воду открытым и сверху и снизу. При заборе грунта закрывались и нижние и верхние створки. Но сквозь щели при подъёме хлестала вода! Как и из петерсеновского! Догадался! Чтобы устранить слив воды сквозь створки ковша, решил подводить под дночерпатель, в воде еще, сачок из прочного водонепроницаемого брезента. Прибор плотно входил в сачок и ставился в лодке на специальную подставку. Теперь можно было спокойно открыть верхние створки и взять пробу.
В НИИ, куда я пришел, меня отправили  в лабораторию к одной из сотрудниц – кандидату биологических наук и старшему научному сотруднику,  и эта женщина – гидробиолог и кандидат наук - стала объяснять мне, что пробоотборник Петерсена – прибор хороший, и что я просто не умею с ним работать. “Его никто не бросает в воду! Вы инструкций не читаете! Чему вас учили? Вы зачет сдали? Прибор осторожно опускают, а не бросают”. Но я не мог остановиться и угрюмо заявил: “Когда дночерпатель поднимают в лодку, из щелей в ковше льется вода с илом!” “Да, небольшая часть может и вылитья, если вовремя не подставить под него тазик!” – ответила она озадаченно и недовольно. Я обиделся и ушел. Это был полный провал: яожидал полного успеха, удивления и одобрения и даже рекомендаций опубликовать чертежи и методику!
Позже, правда, я встретился с сотрудницей-гидробиологом Натальей, ученицей известного исследователя-альголога Скабичевского, и поговорил с ней о ковшовых дночерпателях.
“Да, такие дночерпатели, типа Петерсена, созданы для изучения видового состава и численности крупных морских беспозвоночных, обитателей мягких грунтов. Для изучения численности и биомассы мелких бентосных микроводорослей и мелких беспозвоночных животных типа амфипод амеб и инфузорий, они не подходят”, – вежливо сказала она.
“Но почему его используют в институте именно с этими целями? “
“ Для отчетов и диссертаций он достаточен”, - снова вежливо, словно маленькому ребенку объяснила сотрудница суть вопроса.
“А вы?” – вопросил Андрей. “ Я изучаю водорослевые обрастания  каменистых грунтов и высшей водной растительности – его представителей щеточкой счищают! Да и большинство проб отбирает аквалангист!”
Из разговоров с Сергеичем я, уже здесь в поле,  узнал, что в институтах умный и грамотный, без особых степеней и званий, но неполитичный специалист,  которому важна в науке истина как таковая, невзирая на мнения и лица, считается чем-то вроде белой вороны. Он всех раздражает своими справедливыми и по существу дела, замечаниями на ученых советах.Замечаний же,  особенно  грамотных, все боятся, а людей, их делающих, если они без регалий, даже внешне перестают уважать.
И наоборот, начальственное лицо с высоким званием вызывает у всех трепет: выразишь явное недовольство - и статью не одобрят,  и с работы могут выжить.
“Главное в институтах – диссертации и звания с должностями, а голова, ум и знания, таланты, если угодно, не столь уж и важны!” – с горькой обиженной улыбкой сказал тогда Сергеич, - “Придешь из университета своего и будешь года два-три мыть пробирки и помогать шефу составлять отчеты. Потом он может и в соавторы статей тебя брать станет! В аспирантуру, скорее всего, продвигать не будет, ему конкурент не нужен, да и кто пробирки ему мыть станет! Вот разве, чтоставка у него останется, да на нее нового лаборанта  взамен дадут! Далее, если ловкость проявишь, да статьи появятся, да шеф поблагосклонничает, станешь мнс, опять же, если ставка будет. Или инженером от биологии. А там, глядишь, и диссертацию кропать позволят… ”
”А если статья будет после университета?” – наивно вопросил я
“В институтах, бывает и с десятком статей ждет народ ставок мнс!” – усмехнулся шеф.
“Но, почему? ведь их учили пять лет, а ставят старшими лаборантами, заставляют делать то, что и человек со средним образование сделает! Отчего такая дурость и глупое использование государственных, народных, денег? Это же плевок в лицо университета и нашего высшего образования. Они что, готовят пять лет совершенно несамостоятельных специалистов?“
Шеф развел руками: “На маленькую ставку лаборанта никто из простых людей не пойдет, а тут морковка на веревочке перед осликом! Диссертация впереди, звание, повышение зарплаты! Пусть попашут пару-тройку лет на пробирках, позабудут, чему учили. Отдадут свой долг экономике, понадобится -вспомнят, да подзубрят. Я приуныл. И стал анализировать услышанное.  Академия требует цифру статей и отчетов от директоров институтов, те от завлабов, завлабы от сотрудников! Результативность их, зачастую,  теряется в этой цифре. Кто-то годами работал и сделал значимое открытие, а кто-то статьи ради статей шлёпал! И шлёпник окажется впереди по отчётности: ведь больше пользы лаборатории и институту принесёт!
Значит и в науке, при формально-отчетной системе оценки труда, люди могут вести определенный, нравящийся им образ существования, не обращая внимания ни на малодостоверную основу своих трудов, ни на бесполезность их работы для общества в целом! Да и кто проверит, так ли это как в статье или нет. Я ведь уже убедился, что научные сотрудники не терпят, чтобы кто-то в их область работ кто-то вторгался!
Да - признание труда общественно полезным путём его оплаты явно страдало в институтах необъективностью!
Конечно, трактор новый сконструировать, или синхрофазотрон – дело другое, результат неоспорим: пашет и работает лучше других! А здесь!
Выходит налоги – это дань чиновникам и правительству, конкретным людям: Петровым, Сидоровым, и они, ответственные только по вертикали, признают труд общественно полезным или общественно бесполезным волюнтаристски и делят деньги народа по своему чиновничьему разумению!
В этом году столько-то новых кандидатов и мнс должно появиться, а в следующем на пару больше или, наоборот, на тройку меньше, потому, что в другом минестерстве дырка финансовая образовалась по вине их некомпетентного ведения дел!
Чиновник должен получать за конкретные результаты своих трудов (и перед законом, а не начальством)  выраженные  в реальном продукте – физическом: новая дорога, жильё, коровемк или в интеллектульном – отлично действующая на практике схема организации работы транспорта, методика высокоурожайного выращивания того же картофеля в данных, конкретных условиях, схема и организация доставки того же картофеля с полей и т.д. Не по принятым мерам начислять зарплаты и премии, а за конкретные результаты работы! Приносишь пользу – получай дивиденты с неё. Именно дивиденты, а не зарплату. Невежественные в своих областях чиновники естественным отбором поубавятся! Все принимаемые законы и постановления должны рассматриваться с точки зрения функционирования  их в будущем практическом применении в реальных условиях! Учитывая и пьяниц, и некоторых лукавых судей, и плохие дороги и даже наличие прогульщиков и воровство! Это будет реальный, действующий закон. Можно принять сухой закон как в Америке в двадцатых. Вполне, казалось бы хороший и полезный закон! Но принять-то, якобы, хороший закон можно, но вот каким он станет, и во что он превратится в реальности?
Принимали  они закон об искоренении пьянства и связанных с ним безобразий и бед, а приняли, как оказалось,  закон об ещё худших безобразиях и усилении мафии!
Моралисты и пуритане вначале тогда радовались – сейчас заживет Америка! Весь мир ахнет! А рассматривали они, как будет функционировать этот закон в реальных условиях? Куда денутся алкоголики, и куда исчезнет тысячелетняя и неискоренимая потребность человечества в алкоголе? Как бороться будут с ними и чёрным рынком алкоголя? Говорили же, наверное, специалисты, что начнётся самогоноварение, контрабанда. Говорили они и о том, к чему приведёт этот закон - к массовым преступлениям и правонарушениям, к появлению могущественных преступных организаций. Что и произошло.
А у нас? Кто принимал закон о чтении преподавателями лекций, которые студенты должны конспектировать? А потом дома учить материал до поздней ночи. Думали они над тем, что лекции в таком виде будут не способствовать обучению, а наоборот, тормозить его!
И кто эту систему обучения выдумал и принял? Не средние же века и не древний мир! Создать законодательно сотни тысяч мучеников и затруднить процесс получения знаний.
Миллионы часов учебного процесса за переписыванием лекций, скомпиллированных и прочитанных преподавателями. Миллионы часов, вычеркнутых из жизней пером чиновника. Неужели нельзя напечатать лекции (знания собранные из разных источников преподавателем), и выдавать студентам в библиотеке. А учить материал дома или в аудиториях и регулярно обсуждать и разбирать всё непонятное и трудное с преподателем на семинарах! И проверка знаний, и тренировка в их использовании! Несомненно, нужны другие производственные отношения! Долой лекции, которые тупо конспектировать надо! Да здравствуют диспуты, семинары и тренировки!
И в НИИ люди поставлены в такое положение, что вынуждены гнать отчеты, диссертации, сдавать в печать большое количество статей, а иначе нельзя!
Академия требует этого от директоров институтов, те - от завлабов, завлабы – от сотрудников! Пошло-поехало! Статьи, ради самих статей – ну не причуда ли? Фильтр уровня статей есть, конечно, но насколько все эти статьи и их материалы нужны обществу, хозяйству, науке? Какова их достоверность? Опять, миллионы часов украденных у работы и жизни.
Разве сможет эта несчастная женщина-гидробиолог из НИИ, причем  одна - ей и лаборанта-то не дают, ставок не хватает! -  собрать сотни проб донных микроводорослей или мелких беспозвоночных животных, как того требует статистика при работе с Петерсеном, если иного ничего нет?
А ведь пробы надо еще обработать: просчитать численность и определить биомассу счетно-объемным или весовым методом. Счётный метод не простой и требует вычислений средних размерных характеристик сотен, иногда, представителей  каждого вида, а затем вычислением по  размерным характеристикам их средних объмов! И все это за год?  А если она заявит, что не хочет так халтурить, попросит дать лаборантов, не требовать спешки?! Даже говорить не стоит, что будет, наверное, на ученом совете! Выгонят, под благо- или неблаговидным предлогом
Вот и берет она  десяточек  проб там, где надо взять  пару сотен... Высчитывает средний объем тоже по десяточку представителей... И все так делают. И волки сыты и овцы целы! Никакой разницы между моим дночерпателем и старым при таком подходе не будет! А  я тут со своими глупыми неполитичными  замечаниями и идеями всем надоедаю. Вспомнились и наставления шефа. Да, такие сотрудники как Володя не ценятся по заслугам этой системой! Неужели и меня ждет такая же судьба!“
Я тяжело и печально вздохнул и взглянул вверх. Там, в темном ночном небе над школой, двумя выгоревшими пятнами палаток за ней, домиками поселка и тайгой с ее обитателями  сверкали яркие,  безмолвные и равнодушные, казалось, звезды. Что там, сверху?
Я снова, огорчённо вздохнул, поднялся и зашел в школу. Тихонько скрипнула за спиной дверь …
На следующеий день Наташа, жаловавшаяся перед этим на духоту по ночам в школе, энергично подвигла нас ставить на досках большую армейскую палатку.
Вскоре за школой  стояли рядом уже две палатки: её и шефовская, которую Сергеич  поставил на досчатом помосте неделей раньше. Вечером мы собрались по этому поводу у костра и слегка выпили для веселья за установку второй палатки.
Потом разливали по кружкам только чай и рассказывали разные истории. Шеф развлекал всех как мог и пел, по просьбам зрителей и по своему желанию. Вдруг он повернулся к Наташе и запел, искоса поглядывая то на  неё, песню об угрюмом пирате и девушке со стройной фигуркой цвета шоколада.

“…И одною пулей он убил обоих,
И бродил по берегу в тоске …”

Наташа тихонько, как мышка, сидела в темном углу и задумчиво смотрела на шефа  большими и прекрасными  глазами.
Вскоре загорелись в вышине огромные яркие звезды и разговоры стихли. Сергеич не выдержал молчания  и снова стал петь. При его оперном голосе, интонировании и эмоциях, которые он вкладывал в исполнение, костерчик становился камерной сценой, и даже эпатажные песенки приобретали более глубокий, даже философский в чем-то смысл. Пел он прекрасно...
…Через пару  дней  шеф отправил Андрея с Людой, географиней, делать съемку на точках по другому маршруту…


Глава 5. Одни в тайге. Андрей и Людмила


Вышли мы утром, и сразу же за поселком Удокан нас так облепили в раскинувшемся пойменном участке реки комары, что мы буквально влезли в капюшоны штормовок и поминутно мазались ДЭТой. На этот раз путешествие обещало пройти без заблуждений и споров: и я стал опытнее, и Люда  была взрослей - уже успела и поработать, и развестись с мужем…
К вечеру мы пошли по просеке, на которой повсюду торчали почерневшие уже обрубки стволиков, сантимера по два в диаметре, и я все спотыкался и спотыкался об них, пока не растянулся тяжело во весь мах на просеке, да еще рюкзак стукнул его сверху по голове. Поднявшись, я удивился: там, где я упал, была проплешинка без этих, заостренных наискосок обрубков. А если бы…? Я похолодел, обругал себя и сошел с просеки в лес.
Люда же как-то странно сощурила глаза и слегка кривенько улыбнулась, будто ждала этого, и теперь была довольна моим  промахом, может показалось?
Тут я заметил какое-то подобие тропинки, и мы пошли по ней вниз, к речке, значившейся на снимке. Уже на подходе к шумевшему невдалеке  потоку мы заметили на прогалине, в нескольких метрах от берега, почерневшее от старости маленькое зимовье.
“Как и в первый раз! “ – суеверно удивился я, - “ Опять палатку зря таскаю!“
Устроившись в зимовье, мы решили пройтись по окрестностям и вошли в густой тонкоствольный участок леса.
Тотчас взлетели рябчики, один из них запутался в  ветвях – я сорвал с плеча ружье и выпалил! На этот раз  мне  удалось  попасть. Я  повесил рячика на пояс Людмиле, дал ей в руки ружье, придал  героическую позу  и сфотографировал.
После выстрела и фотографирования я  пошел, было, к зимовью, но Люда, остановила и показала рукой в противоположную сторону:
“Ты куда? зимовье там!”  Я начал отстаивать свой вариант, но, вспомнив неприятный опыт ориентирования на местности, замолчал. Люда, все же, поспорила насчет направления на ощипывание рябчика – я согласился,  и мы  пошли. Она оказалась права! Я сел у порога и печально стал ощипывать рябчика,  удивившись, сколь мало его тело – не более цыпленочка!
Вечером я из любопытства стал распрашивать Люду о ней самой. Еще раньше, когда мы шли по другому маршруту все вместе, с тяжелыми рюкзаками, в которые нагрузили спилы, Люда отказалась облегчить свой рюкзак, и пошла наравне со всеми. Когда уже в конце пути я оглянулся, то  потемневшее лицо и губы в окаймлении буроватой уже крови. Я  испугался и остановил всех. Но Люда и тогда отказалась отдать часть груза другим: “Отдохну и пойду дальше!” – заявила она, а я непроизвольно ею восхитился:

“Гвозди бы делать из этих людей,
Крепче бы не было в мире гвоздей!…”

О себе она рассказывала довольно скупо, но, все же, я выяснил, что Люда сначала окончила какой-то техникум (она не сказала какой, я не стал выспрашивать) и работала. Не понравившуюся ей работу вскоре бросила и поступила на географический факультет, затем вышла замуж и разошлась: он оказался: “не очень, непуть, в общем!”. Снова работала, теперь уже метеорологом - бросила, и решила устроиться в институт, в геоботанический отдел, где работал шеф, который обещал помочь ей в этом.
“Как сложно все в жизни” – подумал я, - “ И как важны семейные отношения. Если ребенок не чуствует любви, защиты  и заботы родителей и к себе самому, и их друг к другу,  то начинает плыть по жизни уже  не тем путем, или вообще не может найти свой путь…Непуть, в общем, получается”…
Ночью светлая бледная луна всплыла над тайгой и осветила прогалинку у речки и горбатое темное зимовье на ней. Все было каким-то серым, тусклым и бестелесным. Мрачные глубокие тени лежали только за пределами ночной прогалины среди чащи деревьев и кустов под ними. Какой-то зверек выскочил из тени, сам весь темный и едва различимый, пробежался по прогалине, пошуршал хвоей и щепками, подбежал к голове рябчика и стал хрустеть косточками. Вдруг резко бросился в чащу за избушкой, быстрой змейкой проскользнув вдоль стенки из темных бревен.
Качнулась ветка, и на ней обозначился силуэт большой птицы. Сова медленно повернула ушастую голову в сторону густого мрачного подлеска за зимовьем и замерла; вдруг  бесшумно распахнула крылья и серым призраком  исчезла в далеком просторе колдовской таежной ночи.
Теперь одна луна с темным рисунком на светлеющем диске медленно  плыла  над тайгой в вышине неба. Бескрайнее темное покрывало с выступающими из него вершинами лиственниц расстелилось по отрогам и падям и уходило, залитое тихим светом, к далеким мрачным громадам хребта.
Было тихо, прохладно и жутковато, и от всей этой недвижности тайги, и от призрачного мертвенного света, и ещё от страха, поселившегося во тьме, где что-то косматилось и двигалось, оформляясь на лунных прогалинах в тяжелое темное мохнатое тело…
Андрей проснулся и поворочался на нарах в спальнике. Людмила спала, чуть слышно и ровно дыша. Он вылез из спальника, осторожно нашарил и надел ботинки, скрипнул проволокой, отворил дверь и вышел наружу; спотыкаясь и сонно закрывая глаза, утащился в дальние кусты, постоял там и вернулся обратно, к двери…
Глубоко вдыхая полной грудью свежий ночной воздух, который был напоен речной прохладой и тихим журчанием в темноте струек речки, я стал смотреть на луну и лес.
“Какой первобытный нетронутый пейзаж, “ – подумал я - “ какие волнующие и страшные сказки можно сочинять здесь в полном одиночестве!“ – серый силуэт тихо пролетел мимо луны в небе над деревьями.
“Вот и баба-яга в ступе! “ – подумал я и холодно поежился от суеверного страха - “А в кустах справа стоит леший и смотрит на меня, опираясь на сучковатую палку“
Тут, в этой безмолвной тьме, в лесу, в одиночестве под загадочной луной хрошо чувствуешь состояние язычников и первобытных людей: все дышит страхом и опастностью, каждый куст тянет к тебе лапы, каждое дерево нависает над тобой, даже движется в боковом зрении! Как они жили в таких условиях, и как живут охотники в отдаленных зимовьях? Неужели все это для них буднично и повседневно! Я закрыл дверь, прошелся к речке и стал смотреть на другой берег.
За ним открывалась взору еще более широкая прогалина, уходящая вдаль и тоже залитая мертвенным лунным светом. Там и тут торчали маленькие вершинки с распростертыми веточками.
“Как на кладбище!” – подумал я, - “Сейчас покажется восставший из могилы мертвец и пойдет к зимовью”, - и среди леденящего холода двинулся к берегу холодной реки, на мертвый асфоделиевый луг за ней.
“Синильга…, Синильга…” – вдруг широко разнеслось над лесом за спиной, потом еще - “ Синильга…, Синильга…“.
И сразу холодом и страхом, до мурашек по коже, наполнился лес - мертвая луна нависла сверху, вокруг встали могильные провалы мрака среди черных стволов. У меня даже волосы шевельнулись на голове когда я, обернувшись назад, увидел вдруг светлеющий силуэт женщины среди кустов.
“Люда?” – произнес я, пытаясь вернуться в реальность и уже понимая, что силуэт выше и светлее - это не она!
Силуэт чуть дрогнул и, кажется, немного переместился ко мне. Волосы снова шевельнулись на голове, и я сделал шаг назад.
”Синильга… Синильга…“ – снова звонко прозрачно и широко разнеслось, теперь уже совсем близко над лесом…
Помертвевший я сделал шаг вперед, и, крепко сжав холодные как лед руки, пошел навстречу женщине в светлом платье. Чем ближе я подходил, тем расплывчатей становился силуэт – женщина растворялась, исчезала - на ёе месте чуть шевелила ветвями под ветерком от речки  ива.
“Сьюиа… Сьюиа…” – уже за ближними почти деревьями прозвучало пение птицы.
Я плюнул со зла себе под ноги, удивился, откуда здесь взялась такая высокая ива? и быстро зашёл в зимовье. Скрежетнула под непослушными пальцами проволока…
Минут через десять кусты на опушке медленно раздвинулись, и на прогалине возникло темное мохнатое тело с длинной мордой и широким лбом. Медведь повел страшной башкой и двинулся, призрачной тяжелой тушей, загребая лапами, к избушке, горбато и темно вздыбившейся от ужаса посреди прогалины…
Утром, закрывая дверь, я заметил странные почти параллельные царапины на ней, которых, вроде не было вечером, но не стал брать их в голову. Умывшись и позавтракав, мы отправились по точкам съемки, и вышли на озеро с  великолепейшей панорамой гор за ним. Обходя озеро, мы набрели на какую-то странную лежку у поваленного большого ствола. Там были остатки вплавившейся в потеки смолы шерсти, и я забеспокоился  было, что этот медведь никак не оставляет нас в покое, но лежка была явно старая, уже не этого года, и я сразу повеселел. Мы стали делать описания растительности, точно привязавшись к озеру с заливчиком, ясно видимым и на снимке.
Так и писали: “Пятнадцать шагов от конца заливчика в северо-западной оконечности озера“.
Теперь шефу сказать будет нечего. К вечеру все точки съемок, запланированные шефом, были обработаны и мы двинулись к поселку. Более уверенное ориентирование по аэрофотоснимкам позволило нам ещё до темноты “прибежать “ в поселок.
Встретили нас  довольно тепло и устроили небольшую вечеринку в просторной шефовской палатке.
Было весело, все наперебой рассказывали разные истории и анекдоты, особенно Володя, который знал их массу, но всё больше высокохудожественные, пристойные, без эпатажа в образованном обществе. Шеф, в основном, пел красивым сильным голосом разные песни: как романтические, так и с “ перчиком” С Наташей я встретился хорошо, она была весела и чем-то очень довольна, никаких вопросов насчет маршрута не задавала, да и вообще, вела себя так, будто я  ходил один. Еще до окончания вечеринки она, сославшись на усталость, ушла к себе в палатку.
Утром я упрямо подошел к шефу и вновь довольно резко спросил о судьбе принесенных нами  данных. Но шеф вновь сообщил, что данные с х прогулки  в таблицы он не включил. “Мы  шаги считали!  Все точно привязывали!” – сурово заявил, было, я, но спина шефа уже трусливо убегала по коридору к своим любимым спилам анализировать интересные ему годовые кольца.
Я вышел на улицу и встретил Люду. “Данные опять не включил в отчет!“ – раздраженно сообщил я, - “Бегаете, говорит, неизвестно где!”
“Да?” – удивилась Люда и мрачно нахмурилась, но больше ничего не сказала. Я походил туда-сюда и занялся своей курсовой…
Наташа  в это время сидела на корточках за школой, автоматически перекладывала сушившиеся на солнечном месте мхи и вспоминала о детстве, далеком доме, матери с отцом, думала о маршруте в тайге, Сергеиче и Андрее …


Глава 6. Одни в тайге. Наташа.


Мать Наташи была невысокой и красивой, с великолепной, женственной фигурой и яркими большими темными глазами с ресницами загнутыми чуть вверх. Она считалась очень самостоятельным человеком с отличными организаторскими способностями. Правда, в ее характере были слишком властные черты и жёсткость, доходящяя до жестокости.
Но Наташе нравились в матери её решительность, властность и ум. И даже то, что она иногда могла на всех накричать, сесть в угол дивана и сидеть там, целый день или два, ни на что не реагируя, с книжкой или просто так…
Глубокий и неизгладимый след остался в душе девочки Наташи один случай.
Отец был в экспедиции, Наташа проснулась раньше обычного от стука в дверь и услышала шёпот матери в коридоре. Мать говорила кому-то, называя его Федей, чтобы он поскорее уходил, не время сейчас: дочка ещё дома и скоро проснётся…
Своего отца, геолога, кандидата наук, невысокого, но симпатичного, ухоженного и упитанного мужчину, она до этого разговора любила, но после разговора матери в коридоре с каким-то Федей к этой любви добавилась нотка жалости, нотка обиды и очень сильные нотки презрения как к мужчине. Ее стало раздражать, что он такой покладистый увалень-телёнок. Да и к жизни, к людям отношение Наташи теперь тоже сильно изменилось…
В старших классах школы у нее появилась подруга со своеобразной моралью и этикой. Оля крутила хвостом направо и налево, обманывая и вешая лапшу на уши своим ухажерам-поклонникам. В десятом классе у нее завелся положительный и преданный дружок, с которым она даже не целовалась.
“Это мой олень!” – заявила она однажды Наташе, - “ Как только я залечу, я этого оленя соблазню, и он женится на мне!” “Как залетишь?! Ты что?!” “Да! “ – гордо сообщила Ольга, - “И стану изменять ему все время, а будет недоволен – пусть катится! Моя мать уже третий раз женится, а когда Жорик  возмущается, она ему на дверь показывает: “ Убирайся прочь, если недоволен!”
Потом она показала Наташе альбомчик с красивым изображение гордого оленя с одним отростком на рогах. “Валерка-блондин “ – гласила надпись вдоль отростка.
Летом, после школы, Наташа стала готовиться к экзаменам в университет. Прилетела в Иркутск, поступила с первого раза и устроилась на проживание в общежитии, в комнате с ещё тремя девчонками из провинции. Они ходили к охотоведам на вечера с танцами и флиртовали, обсуждая амурные дела между собой: кто кого и как провожал и что говорил при этом. Потом пошли курсовые работы, и Наташа решила съездить в экспедицию, познакомившись с интересным научным сотрудником из Института географии…

…В той, предыдущей экспедиции я и влюбилась, если это можно назвать влюбленностью, в Александра Сергеевича, который не прошел в консерваторию, обиделся на них и подал документы  в МГУ на географический:  он страсто любил  горный туризм.
Влюбилась и никак не могу избавиться от этого! Он тоже не равнодушен ко мне. Похожий склад ума, артистизм, а главное скептицизм в отношении окружающих и юмор, проявляемый при этом, как магнитом накрепко соединили нас тогда друг с другом. То, что мне двадцать один, а ему тридцать два, меня не смущало: мать  на шесть лет моложе отца. Я даже стала подумывать о замужестве и решила, что у нас должно появиться дитё,  тогда никуда Сашка  от меня не денется. Но как только женатый и имеющий уже двух “дитёв” Сашка понял к чему идет дело, он сразу стал нервничать, избегать  жарких встреч и заявил, что без парня в следующую экспедицию меня не  возьмет: Так и заявил, наглая скотина: “Нет времени носить за тобой рюкзак по тайге!”. Ясно, к чему клонит: в случае чего я не я и дочка не моя! Но без него я уже не могла: страсть горела во мне.
Андрей подвернулся случайно, когда все другие варианты попасть в экспедицию провалились: Сашка оказался тверд: либо с парнем, либо не приезжай вовсе! И улетел с отрядом в Чару. Вот сволочь!
Бегать за ним и выпрашивать разрешения приехать – это выше достоинства и сил! Прилететь туда следом одной и заявиться в отряд – и вовсе позор! Оставался один вариант – найти парня. Но все парни, которых я пыталась соблазнить на путешествие  в далекую тайгу, готовы были пофлиртовать только в городе. Отправляться ради флирта на пару месяцев к комарам и медведям – увольте! Отговаривались разными смешными причинами!
Я стала уже жутко сплиновать, но тут попался Андрей, сразу согласился и я обрадовалась! Теперь я возвысилась над Сашкой – смотри теперь и завидуй моим способностям! Поманила пальчиком – и парень готов! Фигура отличная, лицом тоже не плох!. Теперь Сашке даже стихи при всех как-нибудь на вечеринке в отряде  прочитаю, пусть поревнует:

Не искушай меня без нужды, возвратом нежности своей,
Разочарованому чужды услады прежних дней,
Уж я не верю увереньям, уж я не верую в любовь,
Раз изменившим сновиденьям, я не могу предаться вновь!

Но потом сменила бы гнев на милость!
Когда Сашка послал меня с Андреем в маршрут, я не обиделась и не обрадовалась. Наше с шефом соприбывание в одной школе и  в одном поселке уже накалило обстановку. Изворачивается, чтобы не оставаться наедине! Подлец!..
Мы поднялись на склон отрога, и долго шли по отрогу. Наконец сошли и вскипятили воду. Постоянно готовить мне  не нравилось, но когда вот так, с новым парнем, то очень даже приятно поиграть в “жонку“ и приготовить таёжный обедик.  Я представила себя тунгуской, кочующей со своим мужиком по тайге. Не хватало только чума из шкур оленей, собак и дитёв!
После обеда положила фотографию на лесную подстилку, сориентировала ее, как показывал Сашка, и стала разбираться куда нам топать. Выходило плохо. Одно дело, когда тебе все показывают, другое, когда ты одна. Сначала я растерялась, потом решила, что не боги горшки обжигают, и решила идти к ближним точкам. Так будет проще: пробирайся от точки к точке, а потом – прямиком к школе. Но Андрей, разложивший карту в сторонке и смешно лазавший вокруг нее с прутиком и компасом,  вдруг встал на дыбы и напористо начал доказывать, что надо идти к дальним точкам. Там и озера, которые легче найти, да  и по пятнам на скалах легче ориентироваться:
“Вон одно, как подкова – пойдем на него и никаких проблем!“ Мы поспорили, но потом я сдалась – перебросила ответственность на него, хотя и поняла уже, что в тайге он впервые.
Идти по тайге было жарко и трудно, да и комары заедали. Пятно, конечно, переодически скрывалось, когда мы спускались в низинки, и Андрей нервничал. Ну и ладно.
Когда пришли к речке и стали устраиваться на ночлег, Андрей с видом знатока определил место для палатки. Место было не ахти, лучше бы отойти от реки метров на сто, где ровнее и там спокойно выспаться.
Но пусть чувствует себя героем, пусть заботится обо мне – это, в конце концов, приятно волнует!
Поговорили мы ни о чем – так, о пустяках: детстве, школе, учебе. Ни страсти, ни объяснений в горячей любви.
“Ну и ладно! “ – разозлилась я, - “понадобится, тогда и соблазню его, никуда он не денется!“
Утром, когда перешли речку, он меня порадовал: речечка не туда течет! Я - к снимку, но ничего сообразить не могу. Где мы - неясно.
И тут пришла такая депрессия, что даже говорить не хотелось. Все было плохо, кошмарно пусто и отвратительно. Андрея я даже  возненавидеть за свое поражение перед Сашкой не смогла! Я присела на корточки и тупо, пусто смотрела на пустой и пресный лес, до боли бессмыссленную речку и нависшее белесое небо. Мне хотелось сжаться в комочек и исчезнуть где-то в глубинах самой себя. Так я сидела и смотрела, как он лезет на лиственницу. Потом мне стало совсем противно, и я отвернулась.
Вдруг  послышался снижающийся треск веток. Падает? Я оглянулась. Просто машинально. И вдруг радость, и чувство полноценной жизни охватили меня. По его нарочитой, сдержанно-скромной рожице поняла, что он что-то увидел.
Что-то обнадеживающее. “Мы вышли к пятну! “ – сообщил он. Меня сразу охватила какая-то неизъяснимая приятная нежность, и даже любовь к нему. Но он ничего не понял!
Впрочем, не стоит злиться, главное я не опозорилась перед Сашкой! У пятна я добралась до мхов и лишайников. Красота. То, что это очень трудные в определении виды, а я с успехом осваиваю их, доставляет большое удовлетворение: специалистов по мхам и лишайникам не так уж и много, скажем прямо – по пальцам пересчитать можно! На земле не валяются!
Андрей послушно ходил внизу и приносил мне мхи с указанных участков пятна, различие которых по видам особенно хорошо просматривалось с вершинки останца. Сидя на корточках от усталости слабых еще  с детства ног, я стала смотреть на тайгу. Яркая зелень разных оттенков, волнистость ландшафта и чистота неба с белыми тучками доставляли мне почти физическое  наслаждение. Я буквально ощущала и душой, и всем своим грешным телом и четкость контуров скал, и прелесть очертаний поблескивающего вдали озера, и нежность хвоинок лиственниц! Каждая нотка ощущений складывалась в прекрасную симфонию души.
Но вдруг Андрей залез на останец и взгромоздился передо мной, застилая своей штормовкой навыпуск, брюками и ботинками почти весь пейзаж.
Такой диссонанс сбил меня, и я слегка сплинанула, как я сама называла эти ощущения легкого огорчения и опустошения, а он все стоял, стоял и стоял, упрямо уставившись в горизонт. Ещё и руки вдруг раскинул, лететь, что ли собрался? Я отвернулась. На душе стало гадко и пусто. Захотелось всё бросить и уйти.
Постепенно пустота и раздражительность у меня исчезли, и мы опять мирно пошли по тайге и марям, приятно беседуя. У озера потерялся аэрофотоснимок! Как и когда потерялся неизвестно! Я  была уверена, что отдала его Андрею по его просьбе, а он говорит, что снимок у меня! Ну, точно отдала ему, а он потерял! В карман ведь сунул! Никаких сомнений в том, что Сашка  нагрубит мне, у меня не было! Я, конечно, запсихую, обижусь и уеду. Пропадай и дипломная работа, и долго вынашивамые планы устроиться в институт к Сашке и, вообще, все гадко пойдет. А все из-за него, Андрея! Я опять впала в депресуху и сжалась в комочек: такая тоска стояла в душе! Просто всемирная!  Пустая, как вакуум!
Вдруг опять произошло чудо! Он вышел ко мне наверх с беленьким листочком, свернутым в трубочку. “Неужели снимок?!“ Теплая радостная волна прошлась по телу.
“Вот“, – опять притворно и  буднично произнес он, - “аэрофотоснимок нашелся!“ Я снова развеселилась и стала слушать, не вслушиваясь в смысл, какие-то его рассуждения и умные, судя по его же виду, объяснения.
Потом было подползание к уткам. Сначала я ничего не поняла. Он приказал мне не шуметь, улегся через пять шагов от меня на землю и пополз к уткам, плававшим метрах в десяти-пятнадцати от берега. Утки, как и она, Наташа, удивленно на него посматривали, потом шумно взлетели, когда от него до воды оставалось не более метра. Шутка получилась неплохая, и мы вдоволь посмеялись.
Потом он узрел следы медведя. Я  уже повидала эти следы на своем веку и не придавала большого значения, а он стал серьезным и начал объяснять  про травинку, и про то, что зверь еще совсем недавно, минут десять-пятнадцать, назад был здесь. Я подумала, что он трусит. Не знает, что медведи не уходят от людей подальше, и решила его ещё сильнее испугать. Но он не струсил и все-таки пошел вперед, правда вид у него при этом был настолько сурово - героический, с ружьем наперевес, что я чуть не прыскала от смеха. Вот теля! Медведь-то уже давно тю-тю!
Тут мы с ним и натолкнулись на избушку. Это было просто отлично: спать в палатке среди камней уже надоело. И спорить с ним по этим поводам не хотелось. Ещё поссоримся, и он смоется в город, прощай тогда любовь с Сашкой!
Ночью кто-то вышел к избушке. Во тьме меня разбудил Андрей и сообщил о приходе якобы хозяев избушки. За окнами была темнота и,  действительно, в этой темноте кто-то ходил, тяжело шурша щепками. Но я-то сразу поняла, что это не те мужики, что ушли, не дождавшись вертолета: те стали бы стучать в окна и двери  и всячески предъявлять свои права, а тут молчание и шаги. Страшные.
Нет – это чужие, это таежные бродяги, может даже сбежавшие зэки – я с детства слышала жуткие рассказы об их нравах и делах! И меня охватил настоящий холодный ужас. Жуткий. Что они со мной сделают! Я не хочу!
Не отпускать, его, он благородный - будет защищать! И – у него ружье. Пусть хоть  застрелит их, лишь бы они не залезли сюда! Не отпускать, я сойду с ума от страха, если он уйдет! Они его убьют, потом сюда. Меня тоже убьют.
А он всё порывался встать и пойти объясняться с “геологами “, но я была в таком безумном страхе, что впивалась в него каждый раз, стоило ему только приподняться на спальнике. Не выпущу. Вскоре, к  огромному моему счастью бродяги, пошуршав щепками и мхом и потолкавшись во внешнюю дверь, испугались, что разбудят спящих мужиков-геологов, а у геологов всегда карабин, испугались и ушли – конечно, зэки! Два или три человека! Еще с полчаса я не могла восстановить дыхание, потом заснула, крепко держа за рукав Андрея. Жуть. Не вернулись бы!
На  обратном  пути он стал постоянно выводить меня  из себя: шел сзади и, почему-то слева и совсем  не хотел идти рядом. Он что, обиделся за ночное поведение? Ну и пусть, мне все равно! Но идти сзади ему было мало. Он чуть не за шиворот выхватывал меня из приятного собирания мхов и тащил в поселок. Испугался следов медведя и боится спать в палатке? Я стала нарочно подольше возиться с мхами, чтобы его позлить. Все, больше с ним связываться не стану: аэрофотоснимок чуть не потерял, продукты выбросил, заблудился! Пожалуюсь Сашке – выгонит его из отряда, так и надо! А я останусь, и Сашка никуда не денется!
Денется, вообще-то, денется злодей. Ещё как денется. Совсем приходить перестанет. Знаю, почему без парня не хотел в отряд брать! Ах, как он поет! Душа моя стонет!
В конце пути Андрей додумался свалиться перед поселком, вызвал у меня страх, жалость к нему и, вообще, сделал это из-за опасения потерять мое расположение. Это сильно возвысило меня в собственых глазах и польстило самолюбию. Я почти перестала на него сердиться, хотя он и телёночек…
Я вдруг стала сомневаться и разбираться заново и в себе, и в своих отношениях к Андрею: вроде рохля, тюфячок, бывает  упрям,  но вдруг, когда положение становится действительно серьезным, и она падает духом, у него включается какая-то турбинка, он развивает бурную деятельность и переламывает ситуацию в свою пользу. Это впечатляло…
 
Да вот только Сашка интереснее! Зацепил он ее, ярко ей с ним, не скучно. Если бы он еще за свою жену не цеплялся!
Боится, что любовь моя слишком явной станет, не хочет жену свою бросать, и  отличную, в престижном, “профессорском доме” квартиру терять!...

Стал опускаться вечер, и, сидевшая за разбором мхов Наташа, вспомнила свою иркутскую квартиру: надо же, целые аппартаменты! Этой весной знакомые родителей уехали на год к себе на родину года на два-три и оставили ей  на время трехкомнатную квартиру - она уйдёт теперь из общежития. И это прекрасно.
Ехать или не ехать теперь к родителям? Немного поразмышляв, Наташа окончательно утвердилась во мнении не ехать перед учебой к родителям, сложила мхи и лишайники и пошла в школьное здание к остальным.
Вскоре сумерки сгустились, и наступила тьма, прорезаемая там и тут освещенными прямоугольниками окон. Перед сном все, как обычно, посидели в палатке шефа и поболтали при свечах. На сон грядущий шеф спел пару печальных песен.

Синеглазая девчонка, тонколикая колдунья,
С фотографии грошовой улыбается ему…

Тихо и печально слышалось в поселке за школой и уходило вверх, к ночному небу…
Потом все разошлись. Ночью Сашка-Сергеич пришёл к ней в палатку.......


Глава 7. Медведь.


В мрачной ночной тайге под неясным мерцанием  звезд брел по склону за поселком голодный и стареющий медведь. Это был некрупный, тощий зверь с потускневшей уже  шерстью. Он чувствовал себя слабым и не мог  нормально охотиться. С опаской подходил он к поселкам и обследовал сваленный далеко за околицами мусор; бродил по тайге и подбирал то, что осталось от других хищников; глодал кости умерших  животных; рылся в подстилке и трухляках, ловил пищух и другую мелкую живность, жевал молодые травы и коцы зелёных веточек, подбирал языком ягоды.
Однажды, выслеживая оленя, увидел стоящего со странной  веткой в лапах двуногого. Грянул гром и олень упал. Страх погнал медведя прочь. Уже к вечеру он уловил принесенный ветром издалека запах требухи и вернулся на место падения оленя. Так он осознал разящую силу странной ветки и уловил связь между выстрелами и требухой оленей.
Однажды, в середине жаркого дня, медведь вышел к небольшому северному озеру. Ветер дул от него к воде, шелестя рогозом, и он пошел было вдоль берега, внюхиваясь в ил и воду - вдруг впереди грохот, громкий и неожиданный. Медведь тотчас в панике развернулся и рванулся подальше отсюда!
Убежав от опасности, усталый и голодный, прилег он в чаще, в тени под лиственницей и задремал…
К вечеру выстрел вспомнился, и голодный медведь побрел обратно. Испуг прошел, а ассоциация “выстрел - требуха“ вновь прочно воцарилась в мозгу голодного зверя. Уже ночью, в полной темноте, он вышел на одну из прогалин. Там тяжело  горбатилась куча стволов без веток и коры. Из кучи тянуло запахами загадочных двуногих существ, едой и железной гремящей веткой, а от берега ярко и вкусно пахло требухой! Связь грома двуногих с  требухой оленя еще прочнее закрепилась в его мрачном мозгу. Медведь быстро сожрал требуху и стал ходить вокруг кучи стволов и нюхать пищу сквозь щели входа в берлогу. Убедившись, что двуногие существа спят, медведь стал осторожно трогать и царапать дверь.
Он не знал слов и жил в мире образов предметов, звуков, запахов и вкусов, и его мозг сопоставлял их, сравнивал, находил аналогии, ассоциации и делал, оперируя всем этим, хоть и слабые, и часто просто неверные, но логические построения. Таинственных двуногих и их громовых веток он опасался, всем своим телом ощущая  мощный удар, которым ветки валили наземь и лишали жизни оленей, даже не касаясь их. Медведь уже был знаком с падающими со скал и обрывов камнями и представлял, что камни летят и от палки. И людей и животных и все остальные предметы он помнил в виде упрощенных образов-понятий. Осознав, что в берлогу с пищей двуногих ему не попасть, медведь вернулся к яме с доносившимся еще оттуда запахом требухи…
Всю ночь он то отходил от ямы в поисках еще чего-нибудь, то возвращался обратно и бродил вокруг “ берлоги”. Уже под утро яма  перестала его интересовать:  в ней осталась  только сырая земля, не пропитанная даже кровью оленя,  и он ушел в дальнюю промоину за прогалиной, где стал рыться в обваливающейся земле, поедая червей, насекомых и корни, позабыв о близости  двуногих.
Уже перед озером, когда медведь вылазил из промоины с вязкой сырой почвой, он вдруг почувствовал лапами шаги и увидел двуногое существо с громовой веткой в лапах. Зверь замер от неожиданности и опять ощутил всей плотью тяжелого усталого тела мощный валящий наземь удар. Следом возникло побуждение напасть и свалить первым! Но загадочное существо вело себя уверенно и спокойно, не издало звуков страха и тревоги, не побежало от него и не стало пугать, бросать вызов или нападать. И у двуногого была громовая палка.  Медведь сполз задом и ушел прочь, за поворот...
Он был уже очень далеко, когда за спиной снова прогремел выстрел у норы из поваленных стволов. Медведь насторожился и стал вслушиваться. Никаких криков раненого оленя не донеслось, но он, мучимый голодом, быстро пошел обратно: гром палки обязательно должен  дать требуху.
У норы было пустынно и тихо, ветерок веял пепел с темного выжженного пятна, двуногие, судя по следам двое, ушли. Медведь еще немного побродил по прогалине, принюхиваясь, и двинулся по следам: у них была железная ветка. Ветка обязательно прогремит, стоит показаться оленю...
Двуногие все шли и шли, приближался вечер, но ветка не гремела и требуха не появлялась. Медведь решил догнать их и посмотреть в чем дело: голод уже сильно одолевал его, и он даже чувствовал вкус плоти во рту. На этот раз перед ним возник образ двуногих, а не требухи оленя. Раздражение стало охватывать медведя, и он ускорил ход…
Но вскоре он обнаружил зерна в странно пахнущих шкурках и стал жадно разрывать эти шкурки и поедать зерна. Пока он поедал их, двуногие ушли. Все ещё голодный зверь вновь отправился по их следам и вышел к околице поселка. Здесь он долго и осторожно бродил невдалеке от берлог из деревьев без веток и коры, среди которых ходили двуногие и рычали странности, то живые, как олени или медведи, то недвижные как останцы скал. От них пахло чем-то похожим на громовые ветки и еще многими чужими и незнакомыми запахами. В них, и живых и недвижных, залезали и сидели там, словно хвостатые маленькие зверьки-белки в дырках на деревьях, двуногие. Или они, с двуногими внутри себя, с рычанием носились по своим огромным тропам среди тайги. Смутно находя странностям аналогии таежных образов, он постепенно привык к ним как к данностям и стал опасаться их мощи и силы…
Собаки в поселке стали лаять, беспокоя зверя. Медведь постоял немного и ушел прочь.
Бредя по тайге следущим днем, медведь услышал гром железной палки у отрога за берлогами двуногих. Когда он добрался до места, где прогремел этот раскатистый гром, то обнаружил в вершине распадка требуху, мясо, и голову северного оленя. За ночь он жадно все съел и обглодал, и ушел попить воды  и поспать в кустах чащи. После этого он не уходил далеко от этой пади и поселка, возвращаясь к останкам оленя. Потом голод снова погнал его на поиски пищи.
Уже у речки возле небольшого озера медведь услышал ожидаемый им звук громовой ветки и побежал на него. Приблизившись уже в сумерках, к еще одной темной норе из стволов, он ничего не нашел. Ни требухи, ни шкур -  лишь перья, лапки да недогрызенные маленьким зверьком головка и косточки, вызвавшие в его голове теплый и приятный образ, вкус и запах знакомого маленького летающего существа.
Голодный и злой, долго бродил он вокруг берлоги двуногих  и царапал стволы, пытаясь добраться до спящих и запасов их пищи. Запахи  возбуждали и манили его, но освободить без шума вход в нору не удалось. Он ушел, опасаясь железной палки с громом, уже под утро…
Прошло еще несколько дней. Усталый медведь далеко за поселком тяжело поднимался вверх по склону. Он добрался, наконец, до знакомых останков оленя и стал трогать и двигать лапой череп с обглоданными рогами. Не вспомнив ничего существенного на пройденном пути, медведь стал грызть его, подчищая кости своим шершавым языком. Причиной возвращения медведя к вылизанным и объеденным остаткам было отсутствие в тайге другой пищи. Хорошая пространственная память вновь вернула его сюда, в окрестности поселка. Но костями не наешься, и силуэт медведя вскоре мрачно застыл на склоне, словно памятник самому себе, с мордой, обращенный вниз, к горловине пади.
Где-то далеко, там, где двуногие рыли в горе большие норы, вдруг прозвучал и раскатился эхом едва слышный гром железной ветки. Человеческое ухо почти  не услышало бы его, но медведь тотчас быстрой рысью, из последних сил рванулся  на смолкший звук: зверь очень хорошо ориентировался и почти всегда точно мог  выйти к интересовавшим его звукам, хорошо выделяя  их из раскатов  эха. Медведь шел долго и размашисто, но в районе деревянных берлог двуногих у глубокой и широкой дыры в горах  никакой требухи оленей не оказалось. Валялось немного пищи, да вкусно пахло из пустых железных цилиндриков. Подобрав пищу, и погоняв языком и лапой цилиндрики, он инстинктивно стал искать место, где прогремел выстрел и долго ходил вдоль дороги и среди деревьев, постепенно  удаляясь от поселка. Тут он и уловил запах двуногого и остатков пищи и стал осторожно, крадучись, подходить поближе. Существо недвижно лежало у опушки леса, возле дымящихся на камнях углей, на боку, подтянув ноги и не двигаясь, лишь чуть поднималась от дыхания  грудь. Вдруг медведь учуял манящий запах крови и, потеряв осторожность, быстро приблизился. Засохшие ее мазки лежали полосами  на темной, грязной морде двуногого. В  мозгу медведя сложился образ-понятие о двуногих, прогремевших палкой по  двуногому и  он подошел еще ближе. Двуногий открыл глаза, вскрикнул, вскочил и  бросился бежать.  В звере проснулся  инстинкт погони за раненой добычей, он рявкнул, рванулся и, настигнув двуногого, дал по нему на бегу лапой с выпущенными когтями. Через пару минут медведь уже тащил дальше в лес, в лощинку, задавленного им человека.
Несколько дней медведь отъедался, заваливая останки пожираемого тела ветками и отдыхая на этой куче сверху для надежности. Он съел все, что можно было съесть, вылизал изглоданные кости, изорвал тряпки одежды и поплелся дальше в тайгу, в безбрежном зеленом море которой и растворился в неизвестности, поскольку больше нигде и никак себя не проявлял.
А через неделю по этой же дороге шел в изрядном подпитии разнорабочий Петр. Проходя мимо кострища, он вспомнил Савелия – тот не появлялся уже целую неделю: видимо слинял в Удокан или Чару. Они недавно, по пьянке, выясняли на кулаках отношения, и Савелий свалился от его удара прямо у костра. Петру захотелось после этого еще выпить, и он умотал к домикам и магазинчику, где взял тушенки и изрядно добавил, напросившись к знакомым в гости. Петр свернул с дороги и решил немного протрезветь где-нибудь в теньке и прохладе: очень уж надоел ему мастер со своей руганью. Комары не беспокоили его, привычного к ним за годы жизни в тайге. Спустившись  в лощинку сквозь густоту чахлых листвениц, он побрел к ее противоположному краю, поближе к ручью - и вдруг замер: среди зелени развороченного мха и серости камней  валялись изгрызенные кости и клочья одежды, рядом с его левой ногой  выгнулся измятый и разорваный кирзач.
“Савелий! “ – понял он сразу, и у него затряслись руки: он был на плохом счету у начальства, и его даже грозили уволить и отдать под суд за драку. Петр повернулся и рванул обратно на дорогу. “На меня повесят! Закопать! “ – испугался он, - “где-нибудь подальше! Верхонки, лопату и шито-крыто!“
Петр стал метаться, дрожа руками и выпрашивая лопату, среди домиков. “Червей накопать: рыбки захотелось! “ – лепетал он, заикаясь и дергаясь. Потом его видели быстро крадущимся в тайгу с неуклюже замаскированной под полой пиджака лопатой, но интересоватья не стали: он и не такое вытворял по пьянке!
Через пару дней Петр исчез с рудника и объявился в Удокане. В новом подпитии, он проболтался о своей находке и его услышали. Кто-то поверил, кто-то посчитал это пьяным бредом, но продолжения этой болтовни в виде каких-то предпринятых действий не было…
Андрей присоединил пьяные откровения к случаям с медведем и точно убедился, что именно этот зверь преследовал их на обратном пути. А убедившись, пошел поговорить об этом с Володей, перебиравшим в сарайчике экспедиционные вещи. Они обсудили слухи о медведе, и решили, что и этот случай, и предыдущие – дело одного зверя,  и им всем надо очень осторожно ходить по тайге. Если и ходить вообще!


Глава 8. Андрей и отец. Судьба.

В очередном маршруте я, Володя и шеф снова оказались в урочище Пески. Ветер по-прежнему, как и в том прошлом, давнем и почти позабытом  маршруте веял песчинки и нес их над пустыней, срывая  с вершин барханов; летящая пыль бесшумно и  тихо падала к  огромным и мрачным в предвечернее время подножиям барханов и бесследно исчезала там.
Грустно взойдя на очередной бархан и ожидая, пока Володя с шефом соберут нужные им образцы растительности и сделают пару спилов, я уныло обозревал окрестности.
Последнее время я часто стал пребывать в грусти, узнав от Сергеича некоторые истины и основы научной деятельности в институтах. Честность, талант  и профессионализм исследователя не гарантируют доброжелательного отношения окружающих, успешного продвижения и карьеры в этих заведениях, как я раньше думал.
А как же фильмы,  книги, которые так нравились мне в детстве и в школе? Опять ложь? Здесь, в экспедиции, моя  жизнь и представления о  будущем стали ломаться и превращаться в нечто иное. В будущей работе, судя по приобретенному опыту и высказываниям шефа, важнее будет карьера, хорошие отношения с вышестоящим начальством, а не таланты и способности.  Белой вороной быть не хотелось: такая роль навевала глухую тоску. Потеря же самолюбия и гордости перед высшими чинами ради успешной карьеры тоже не  для меня...

Усевшись на вершине бархана на теплый еще песок, Андрей погрузился в размышления, вспоминая отца, семью, свое детство и юность и стараясь хоть на что-то опереться в этой изменившейся действительности и понять ее. Сражение, похоже, было проиграно, еще не начавшись, почему? Где были сделаны ошибки? Фигурка в защитной штормовке неподвижно и уныло замерла на темном бархане …
Мать Андрея работала на фабрике, подбирала колер и фактуру и была награждена медалью за труд. Бабушка вышла на пенсию.
Отец, сколько он, Андрей, себя помнил,  все время свободное от службы время был занят чем-нибудь: то добивался постройки нового дома из бруса, куда  заселилось несколько семей его служащих, включая и их самих, то создавал у дома прекрасный садик со смородиной, черемухой и клумбами – выйдешь вечером, сядешь на скамейке – запах черёмухи, метеол, ночных фиалок, так и плывёт в тихом воздухе – счастье! то проводил водопровод от колонки.
А вечерами сидел за энциклопедиями, словарями, трудами классиков общественно-политических наук, работами Эйнштейна, книгами и учебниками и писал статьи и научные труды. Он всегда говорил Андрейке: “Ты хорошо и честно делай свое дело, а что скажут о тебе -  не думай!”
Но постепенно отец стал входить в конфликт со своим вышестоящим начальством и партийными работниками и у него начались неприятности, особенно после работы о том, что диктатуры пролетариата  не было и быть не могло.
Андрей хорошо помнил это время. Было темно, электричество выключилось, и свет погас. Дома зажгли свечи и ждали отца, который почему-то задерживался на работе. Все нервничали, и Андрюша не мог понять почему: отец и раньше задерживался, работа рядом, в кабинете в десятке метров от их квартиры, скоро придет.
И правда, стукнула одна дверь, вторая и он вошел в коридор квартиры, стукнув второй дверью. Его быстро о чем-то спросили, он ответил. Мама заплакала, а бабушка стала быстро говорить: “Я тебя предупреждала, а ты: “Законов не нарушаю, законов не нарушаю!“ Выселят нас теперь из этой ведомственной квартиры!“  “Не выселят! Не посмеют!“ – ответил отец,  а бабушка закричала: “Опять ты за свое!“
Тут Андрюша и узнал,  что отца увольняют с работы люди с плохой моралью – аморальные люди. Они способны на все, даже выгнать их из такой уютной квартиры!
Андрюша очень испугался и за отца, которого могут отнять у него эти аморальные люди,  и за всех них: маму, бабушку, и совсем  маленькую сестренку, которых выгонят на улицу. Он собрал свои самые любимые игрушки, сколько смог удержать в руках – отец покупал ему много разных игрушек – ходил по комнате и тихо глотал слезы.
А в доме, слабо освещенном свечами,  перемещались по стенам страшные тени. Разгорелась печка, и отец сидел в ее неверном горячем свете у открытой дверцы хмурый и недовольно бросал с нее какие-то бумаги.
Из квартиры их тогда не выгнали: отца не уволили, он перевёлся в другой отдел.
Ах! как прекрасно все же было устроение с отцом волнительных и чудесных опытов по книге “Занимательная физика” Я.И. Перельмана, выклеивание колец Мёбиуса или чтение “Жизни животных” Брема!
Какие иллюстрации – у Андрюши сладко замирало сердце! Захватывающе интересно ползла подаренная отцом красная улитка-катушка по веточке элодеи в прозрачной и чистой трехлитровой банке! …
Потом появился большой, просто огромный, по представлению маленького Андрея, аллюминиевый аквариум, сделанный каким-то незнакомым дядей авиазавода. “Сто лет простоит: авиационная замазка! “ – гордо сказал дядя. И правда, замазка всё ещё не подводила за все время существования аквариума! Как давно это было, как ярка, интересна, беззаботна  и счастлива была тогда жизнь!

Ветерок гладил вершину бархана, сухие песчинки сыпались из ладони в ладонь… Отец и его детство, оно было совсем в другое время…
Отец помнит свое детство счастливым: все пацаны чем-то увлекались! Кто авиамоделизмом, кто  футболом, кто плаваньем; спорили между собой о международном положении, собирали радиоприемники; коллекционировали марки! Фотографировали. И были полны оптимизма: перед войной c каждым годом, по словам отца, жизнь становилась все лучше и лучше!
Вдруг на страну напали немцы, и началась  страшная и тяжелая,  разрушительная война…
В синем безоблачном небе над небольшим городком  встретились два наших И-16 и один Ме-109Е. Мессеры - Эмили, еще в Испании превосходили большинство наших Ишачков почти по всем параметрам: и по скорости, более чем на сто километров в час, и по калибру оружия и по дальности стрельбы. Но тогда об этом превосходстве простой народ, да и многие летчики еще не знали, и жившие в городке пацаны были уверены: “Наши сильнее, выше, быстрее!”
Сначала выскочившие на улицу ребята не понимали, кто кого преследует и кто за кем гонится, но потом стало ясно, что наши атакуют немца. Они вились вокруг него и  звонко стучали короткими очередями  пулеметов: “ Та-та-та, та-та-та.“
“Бей его бей! “ – кричали с пыльной и солнечной июньской улицы пацаны. Но истребитель с крестами на крыльях вдруг стал легко уходить от маленьких краснозвездных тупоносых ястребков и огрызаться длинными и мощными очередями: “Бу-бу-бу-бу-бу! “. Потом немец  вдруг пугающе круто и быстро пошел вверх, вверх, сделал там переворот, развернулся и понесся, набирая скорость, на одного из наших истребителей.
“Бу-бу-бу-бу-бу!“ снова донеслось с высоты неба, и  верткий самолетик тотчас, словно споткнувшись, сорвался и понесся вниз, оставляя за собой слабенькую полоску едва видимого дымного следа.
Это было так противоестественно, так жутко  и невероятно, что никто не поверил в случившееся! И лишь потом, когда прозвучал отдаленный, поставивший точку, звук удара, раздались крики ужаса. Кто-то испуганно замер на месте, кто-то громко, не стесняясь,  матерился и топал ногами, кто-то в бессильной ярости грозил  немцу кулаками, размазывая злые слезы.
А немец, скользнув чуть ниже второго, устремившегося к нему ястребка, снова, бысто и мощно, ушел вверх. Переворот, разворот и немец пикирует вниз. Несколько мгновений, и он на хвосте у нашего. “Бу-бу-бу-бу-бу-бу“ -  и от маленькой краснозвездной машины полетели в стороны какие-то едва различимые  отсюда, с улицы, куски, и она, нелепо кувыркаясь, стала стремительно и страшно падать вниз.
Снова тишина, потом, уже ближе, где-то за городком, в лесу, прозвучал второй глухой удар, и на фоне не отзвучавшего еще в ушах страшного  удара, возникло и зазвучало ровное и уверенное  гудение  уходящего на запад немца...
“То же самое пережил и Константин Симонов “ – подумал я и, как наяву, увидел медленно тянувших над лесом тяжелых ТБ –3 с их 230 километрами в час, сбиваемых один за другим двумя МЕ –109Е набиравших до 570! Но тогда наши хоть одного немца, да сбили, и наблюдали за трагедией в небе взрослые мужчины, а тут… пацаны, подростки!

“…От тайги до британских морей,
Красная Армия всех сильней...”

Я, нахмурив брови, лежал на песке и пытался представить себе то тяжелое время, вжиться в него, и вспомнил, как один из сорокурсников показал мне однажды старый, обнаруженный на даче среди хлама и невесть как попавший туда немецкий фотоальбом  с разными фотографиями, в том числе и  41 года, с подбитыми нашими многобашенными танками  Т – 35.
Замерли они там недвижно с сорванными башнями и разбитыми, бессильно и мертво раззвенившимися по земле гусеницами или совсем, кажется, неповрежденные  на дорогах  рядом с белыми украинскими хатками в маленьких городках лобовой броней  навстречу направлявшимся на восток и тоже недвижным, как и они, на снимках немецким солдатам.
Наши танки были так огромны, что снимавшиеся подле них офицеры и солдаты вермахта едва возвышались над их гусеницами, но, в то же время, и так беспомощны. Брошенные в отчаянное контрнаступление на Украине, эти танки быстро были уничтожены немцами. Неповоротливость и медлительность, трудность в управлении их многобашенным огнем, не оставляли им шансов на победу в борьбе с хотя и редкими еще в начале войны,  но превосходившими их в мощи огня и маневре немецкими танками Панцер 1У, противотанковой артиллерией и господствовавшей в небе  вражеской авиацией.
Рядом с одной из таких героических машин застыли на фотографии среди вражеских солдат попавшие в объектив немецкого фотографа пожилая женщина в белом платке и хмурый пацан в красноармейской пилотке со звезочкой.
На снимках меня удивила их, побывашая в боях и походах, но хорошо подогнанная, серьезно и красиво смотревшаяся, форма. Удивил и сам вид немецких парней. Уверенный, спокойный, профессиональный. Это сильно огорчило и расстроило тогда меня.
Отец еще раньше говорил мне, что мы плохо, или даже очень плохо  обучали своих солдат и офицеров. Теория, схоластическая по большей части, маршировки, уставы, хозработы, помощь колхозам… даже летчики и танкисты не имели должной практики! А немцы подходили к обучению гораздо, отец даже выделил это слово, ГОРАЗДО серьезнее! Немецкие солдаты были приучены самостоятельно и грамотно, с ответственностью, выполнять боевые задачи в рамках данного приказа, хорошо знали технику. У них между солдатами и офицерами в реальности были другие взаимоотношения, чем у нас.
Я  снова  вспомнил недавний разговор со знакомым отца, видимо бывшим офицером довольно высокого ранга. Ему было лет шестьдесят, и он случайно зашел в гости, когда между нами шел разговор о начале войны. Он тоже включился в него и стал разъяснять мне, что было и как было в то время.
“Ни Англия, ни Франция воевать не хотели”, – говорил бывший полковник. – “У Англии практически и современной боеспособной сухопутной армии не было. Хороший мощный флот, зарождающаяся неплохая истребительная авиация из Харрикейнов, а затем и Спитфайров. Танки, даже самые лучшие,  “ Матильда ” – из первой мировой. Америка в кризисе и политике изоциолянизма: невмешательство в европейские дела. Франция выстроила смешную в существующих условиях линию Мажино. Весь юмор в том, что довели ее только до Бельгийской границы. Немцы, наверное, долго смеялись. Все равно, что хорошо запереть дверь, а окно оставить открытым.
Разброд во Франции был страшный: не могли даже решить, какие марки самолетов выпускать массово. Швыряли деньги на кучи проектов. Конечно, к этому присосалась масса авантюристов. Танки у французов были, и даже могли бы сдержать немцев своей толстенной броней, но, ты  только подумай! водитель и танком управлял, и пушку на цель наводил, и стрелял из нее!
И в такой ситуации, как бы сам собой начинает образовываться коридор между Германией и нами. Чехословакия, затем Польша.
Конечно, почти все, что к нам отходило - русские территории, доставшиеся Польше после первой мировой войны и нападении нас на Польшу, когда случилось чудо на Висле, как говорили поляки, и они нас прогнали. Но все равно, этот раздел, большая подлость нехорошо, это.
Ну, ладно, поделили,  так хоть вели бы себя с умом. Начали укреплять новую границу, одновременно разоружая старые укрепления и разрушая их.
Аэродромы все разом стали переоборудовать и расширять под новые самолёты. Учились же наши войска - ни к чёрту плохо. Не ко двору пришлось нам суворовское: “Тяжело в учении – легко в бою”
Мы сами немцев спровоцировали на нападение. С умом вели бы себя, сто раз немец задумался бы. В Финляндию полезли, показали всю свою тупость и неспособность вести эффективно бои.
Новое вооружение поступать, конечно, стало, но не было ещё как следует освоено – даже дизеля тридцать четверок по незнанию иногда бензином заправляли! А где инструкции? Затерялись, или их никто не читал?
Вот и рискнули немцы, глядя на все это в сорок первом напасть. Увидели, что у нас безалаберщина, да еще  опытный высший комсостав ликвидирован, и пошли. Думали, что  за месяц разгромят и уничтожат наши вооружённые силы. Про Сибирь забыли!
Был бы жив Тухачевский, тоже не ангел, конечно, такого разгрома, наверное, не допустил бы.  Он умный был, сообразительный. Буденный его возненавидел. Да и всех талантливых военначальников они тогда невзлюбили. Сами ниже их по уровню были. Вот и подгребли умных, армию без голов оставили! А не уничтожили бы цвет армии, так мы бы по-другому воевали! Что они немцам продались – ерунда!
А мы даже о своих инвалидах после войны не заботились – гремят себе каталками на подшипниках и пусть себе!”…

“А ведь  там” – вернулся я к воспоминанию об альбоме, - “на немецкой трофейной фотографии -  за замершими разбитыми  танками “Т – 35”с пушками на запад, подростком в пилотке, женщиной в платке и страшными на фоне беленьких хаток, ведущими себя по-хозяйски боевыми немецкими солдатами, помогая перегонять на восток стадо коров одного из  колхозов, идет в пыли такой же  хмурый пацан, как и этот - мой отец!” – спохватился, вдруг,  я,  и сердце защемило. - ” И сидевшие за броней  “Т –35”  молодые ребята ценой своих жизней прикрывали моего отца, сдерживая немцев и увеличивая промежуток между гусеницами немецких танков  и  уходившим в пыли коровьего стада на восток пацаном еще на один час,  еще на один день!...

Андрей, не задумывался о том, что, в то же время,  они прикрывали и тех, кто оклеветал многих умных и талантливых людей. Таких, как присвоивший себе изобретение БМ “Катюша”, А.Г. Костиков. Он написал донос в партком института на руководителей и сотрудников РНИИ, создателей реактивных снарядов и знаменитой БМ. Руководство института и некоторых сотрудников арестовали, одних расстреляли, других посадили. В результате доноса руководителем института, его директором, стал А.Г. Костиков.
Создавали же БМ и реактивные снаряды и руководили работами по их созданию совсем другие люди: И.Т. Клеймёнов, Н.И. Тихомиров, В.А. Артемьев, Г.Э Лангемак, Б.С Петровский  …Королёв, сам пострадавший в те годы и сидевший в шарашке и Глушко пытались доказать вину Костикова, да он и сам сознался, но инерция его славы в мире и у нас не дали совершиться возмездию: такой позор для страны и её руководства! Всё спустили на тормозах. Так он и жил при регалиях и званиях. Об этом позже напишут  в журнале “Наука и жизнь”
Прикрывали они  и тех, что будут бить их самих – выживших в боях и прорвавшихся через линию фронта из страшных котлов  к своим – табуретками по головам, сатанея от безнаказанности и  выбивая себе карьеры, повышения, славу и премии вместе с признаниями о предательстве Родины; и тех, которые, расширяя себе сытое карьерное вождистское  жизненное пространство, в ненависти и страхе уничтожили перед войной  Тухачевского, Уборевича и других опытных и способных маршалов, командармов и высших офицеров как-то связанных с Троцким или выученных при Троцком, или симпатизировавших Троцкому, или просто находившихся долго на своих постах и тем опасных призрачной возможностью сговориться  о чем-то друг с другом по длительности своих знакомств.
Им приписали, безумный для здравых умов с любой стороны, заговор и шпионаж в пользу немцев. А уничтожив, заменили не владевшими необходимой суммой  знаний и практическим опытом в управлении огромными массами техники и людей,  но более безопасными для власти по причине своей несработанности друг с другом, чуть ли не младшими офицерами!  Но  ведь именно сработанность высшего командования  и обеспечивает боеспособность вооруженных сил страны.  И не из этой ли замены идет страшный беспорядок, и почти полная неспособность организовать эффективное, грамотное снабжение войск и их  сопротивление в первый период войны?  Заслонили они и тех, Высших поощрителей  и исполнителей чисток, о которых сказал поэт:

“Вкруг него тонкошеих собранье вождей,
Кто мяучит, кто свищет, кто хнычет,
Он один лишь над всеми владычит! “...

Но кроме этих, они прикрыли еще неисчислимую сумму веснушчатых, белокурых или черноволосеньких пацанов и девчонок,  их братьев и сестер, отцов и матерей...
И своих одногодков, вставших с оружием в руках в строй вместо них, убитых и попавших в плен. Одногодков, поверивших, что в предыдущих поражениях первых боев были виноваты и многие из тех,  что были в окопах до них - трусы и предатели!
Все же сумма добра и веры в стране превысила сумму зла, и страна выстояла, и была победа, и было всенародное ликование и радость, и восстановление Великой Родины из руин, где почти в каждом городке ковыляли теперь на костылях и гремели подшипниками на каталках, выпрашивая подаяние на хлеб и на водку, многие из тех, что ряд за рядом, вставали  на место убитых и пленных в боевых окопах, танках, самолётах и у орудий...
В середине войны отца Андрея, по достижении семнадцати лет,  призвали весной на службу в армию, и он попал в училище войск НКВД. Теплой летней ночью сорок третьего,  сержантов и отличников тихо подняли по тревоге и отправили тушить пожар: горели за городом какие-то склады,  оказавшиеся на проверку пустыми. Потушив склады, недовольные  и  уставшие, стремясь урвать хоть немного сна до подъема, курсанты быстрым маршем пошли обратно,  к училищу.
Пустые корпуса встретили их гулкими коридорами. Они все поняли и  залитые водой, измазанные в саже и угле горелых досок, не сговариваясь и не обращая внимания на команды офицера: “Стоять, назад!“ -  бросились на железнодорожную станцию – поздно, состав с училищем уже ушел на фронт, на курскую дугу. Так командование училища спасло его костяк, принявший в свои, крепкие уже руки, прибывший вскоре внеочередной набор худеньких, не парней даже, а мальчишек. Из шестисот человек в училище вернулось едва восемнадцать.
После окончания училища в жизни  отца Андрея была  маленькая  станция на железной дороге, по которой шли и шли составы с рокосовцами - бывшими уголовниками, и эти зэки мстительно гоняли охраннные команды маленьких станций и обижали местное население.
Отец, по прибытии на станцию,  отправился с парой  бойцов в “командировку“, предварительно связавшись кое с кем из бывших сокурсников по училищу.
И вот, после их  командировки  машинист очередного подходящего к станции состава обнаружил распахнутые ворота из колючей проволоки. Да и вся станция была обнесена забором из колючей проволоки с закрытыми на выходе воротами аналогичной конструкции. Растерявшись, он начал было экстренно тормозить,  но стоящие у гостеприимно  распахнутых створок вооруженные охранники энергично замахали руками вперёд: “Проезжай!”
Машинист подчинился. Вскоре за последним вагоном  быстро закрылись и замкнулись на большущий замок  крепчайшей конструкции створки ворот.
Состав ещё только начал притормаживать у домика станции, а из вагонов уже, c воем посыпались рокосовцы, мстительно жаждавшие на очередном полустаночке отвести душу на “вохре”.
Но навстречу им неожиданно вынеслись на станцию за колючей проволокой немецкие овчарки! Моментально полетели клочья бушлатов и галифе. Не помогли и выхватываемые острые финки: натренированные овчарки с рычанием вертелись как бесы и также стремительно работали  по рукам клыками. Не выдержав схватки с собаками-профессионалами, неорганизованная толпа с воем и матюгами, давя друг-друга, полезла обратно в теплушки...
Потом была другая станция  - в Прибалтике и знакомство с девушкой – будущей матерью Андрея. Ее старшего брата арестовал патруль, когда он шел с работы вечером, и он оказался на энное количество лет в роли шахтера на севере. Отца предупреждали о возможных последствиях, но он женился... и был переведён в Сибирь…

От детства у меня, как и у отца, остались впечатления ясной и светлой весны с цветущими в их садике деревьями и запахом черёмухи и метеол вечерами.
Нынешние же времена я невзлюбил:  считал, что к концу семидесятых стала теряться идейность, и все покатилось по инерции  - воцарялась лукавая отчетность и показуха. На полках магазинов запылилась нечитабельная макулатура. Наверх, словно пена, почти открыто стали всплывать эпигоны, махинаторы, нечистоплотные чиновники и судьи, фарцовщики и спекулянты… “Ты мне, я тебе”.  Жизнь становилась все суетливей, пошлей и скучней… 
Люди  находили выход в водке,  вине,   недовольстве  друг другом  и диссидентстве. Стали вариться в собственном соку маленьких независимых от государства компашек и групп: артистических, литературных, туристических, художественных; любителей зарубежного рока,  хулиганских, воровских, фарцовских…
Все пряталось  в тень, в подполье: сбыт, производство, распределение.  Учавствовали в этом и верхи…
Когда в Польше стала возникать “ Солидарность “, а у нас знак качества развел руками: “ Вот и все, что я  смог сделать!“ отец сказал, в ответ на мою просьбу купить магнитофон, что псевдоплановой экономике приходит конец. Те, что захватили  сейчас власть путем  внутрипартийных интриг, совершенно деморализуют ее, и, когда страна окажется у порога полного дефицита продуктов,  товаров и услуг, новой властью будет сделана попытка  повторить НЭП, или нечто в этом роде. Если далее все пройдет бескровно, нас автоматически выкинет в капитализм, и появятся дешевые японские магнитофоны с гарантией работы лет на двадцать.
Потом, правда, сжалился: появиться-то появятся, а  через сколько лет не угадаешь – может и  через три, а скорее -  через десять,  и купил наш, который  через пару дней отправился в ремонт за целый червонец: по гарантии деталей не было, а за чевонец были!
Но, надо сказать, что я этого капитализма понимать не хотел и опасался: что за общество, которое развивается бесконтрольно и губит все вокруг себя, да и беспорядки там, демонстрации, расизм! Социальная защита практически отсутствует – Homo homini lupus est! Из-за этого вопроса я  ссорился с отцом и даже злился, порой, на него! Отец обижался и замолкал :  “Вырастешь – поймешь. В своем отечестве пророка нет!” – говорил он.
“Надо просто установить порядок! “ – упорствовал я - “И тогда никакого НЭПа и никакого капитализма не потребуется!”
“Порядок могут установить только порядочные люди! “ –пошутил отец – “А у нас большинство думают, что к порядку надо призвать соседа, а не его! Когда окажется, что все мы соседи,  в народе будет большое разочарование! Я надеюсь, это выяснится еще до того, как власти  решат, что надо установить “порядок” в стране”, – добавил он.
Вскоре на прилавках прочно воцарился “любимец народа“ – тощая рыбка хек, и все стали бранить “дорогого “ Леонида Ильича.
Пьяные на улицах никого уже не удивляли, а ругань в общественном транспорте и у прилавков в очередях утвердилась как норма.  Разваливающаяся на ходу, громоздкая и неуклюжая телега псевдоплановой дефицитной экономики волюнтаристских, необеспеченных и несогласованных планов-заданий, как называл, в шутку или всерьез, эту “конструкцию” отец, полным ходом шла к обочине.
“Плановое производство – это производство, согласованное во времени и пространстве по поставкам и снабжению всем необходимым, в том числе и квалифицированной рабочей силой”, - говорил он, - “ а у нас просто задания на производство товара, на деле, не согласованные и не организованные в своём выполнении”.
Раздраженный отсутствием всего и вся, а особенно хороших книг и качественных фотоматериалов, утомленный нахлынувшей вдруг дурью и бестолковостью в окружающем меня  мире, я стал вслушиваться сквозь треск помех в далекий “ Голос Америки”. Теперь капитализм не пугал меня так, как раньше, и я, в отчаянии, стал даже думать, что: “ Запад нам поможет!” и ссорился иногда с отцом теперь уже по поводу диссидентов.
Отец считал хиппи просто тунеядцами, а диссидентов смелыми, но опасными для общества людьми: “Они энергичны, эмоциональны, имеют какие-то идеи и цели,  но ориентированы на запад и совсем не хотят понимать где, среди какого народа, в какой стране и в какой исторический период находятся! “
“И, вообще, я считаю, “ – продолжал отец,  - “ что споры и рассуждения, идти ли нам западным путем и cоблюдать   ”общечеловеческие ценности “,  или следовать  “своим самобытным путем”, пустопорожним словоблудием с тяжелыми последствиями, если принять любое из этих мнений к исполнению. И на том, и на этом пути мы сделаем исторический зигзаг, который прийдется исправлять, если мы захотим остаться суверенным, самостоятельным политически и экономически государством!
Всякая страна и самобытна, и не лишена  “общечеловеческих  ценностей “ и находится на определенном историческом и культурном этапе развития независимо от наших рассуждений, желаний и хотений.
Поэтому  необходимо просто знать это и не пытаться делать политику и экономику в угоду чьим-то  “мнениям ” каким-то классовым или групповым ”интересам “ и т.д. и т.п. Все эти хотения страшно деформируются в исполнении. Настоящей свободы слова не было и еще очень долго не будет нигде - может и вообще никогда не будет в истории человечества - пока каждый не сможет получить доступ к средствам информации, а все – его выслушивать!
Требуемая же дисседентами свобода слова на западный манер обернется сменой лиц, имеющих доступ к средствам общественной информации, и самого характера информации. Сейчас одни избранные печатаются и говорят по радио и телевидению нечто,  потом будут другие – со своим нечто и по другим законам. Может это будет и лучше для нас, а может и хуже. Но, поскольку ограниченные средства информации – это власть, а революции всегда пожирают своих детей, то диссидентов быстро уберут от микрофонов и из редакций те, кто будет добывать себе с ее помощью власть  и должности!
Информации, конечно, станет больше, и она будет свободнее, чем сейчас.
Исходя же из почти полной безграмотности и почти полного отсутствия у диссидентов, судя по их высказываниям, навыков и опыта работы в областях экономики и политики и их прозападного мировоззрения, они могут таких дров наломать, если прийдут к власти, что и за сто лет потом не исправим!
Да и таланты в физике, литературе или полемике и исскустве еще не гарантия успешных деяний в области, допустим, экономики и политики! А нам сейчас нужны грамотные, знающие и талантливые энергичные и идейные специалисты - патриоты своего отечества, именно  в этих областях наук! Начетчики с набором шаблонных методов и решений не нужны, а специалисты творческого склада, знающие и понимающие все то, что происходит в мире и стране нужны! Кстати, помнишь:

“Босы ноги, голо тело
И едва прикрыта грудь,
Не стыдися, что за дело,
Это многих славных путь”

“Да!” – встрепенулся я, считавший, что хорошо знает литературу - “ Стихи  о тяжелой доли крестьян в крепостнической России ...”
”Конечно, конечно и об этом тоже! Как и  в “Джельсомино в стране лжецов” Джани Родари  -  впечатления о Советском Союзе после посещения его по приглашению нашего недалекого правительства” – засмеялся отец, - ” Там главный пират, захвативший власть в стране и заставивший кошек называться собаками и лаять, а собак мяукать, убегая от народа остался без парика и оказался лысым! Чем не намек на Никиту Сергеевича Хрущева. Но ты лучше скажи: последние строфы-то стихотворения помнишь? “

“Не бездарна та природа,
Не погиб еще тот край,
Что выводит из народа,
Столько славных то и знай!

Столько, сильных благородных,
Чистых любящей душой,
Посреди пустых, холодных,”
И напыщенных собой.”

C гордым видом продекламировал я. “Ну вот и я о том же, на это вся наша надежда!” – серьезно сказал отец и продолжил: “Стада  доисторических предков  людей, первобытные общины, государства – вот формы объединения в борьбе за ресурсы и развитие и никуда от этих законов становления цивилизаций мы не денемся! И скоро, я думаю, эта борьба обострится: ресурсы истощаются, поэтому нам уже в данный момент и нужны такие вот грамотные и образованные  патриоты с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками в прямом, а не испоганенном лукавыми лицемерами смысле! Еще лет пятьдесят, а может сто, и  при таких темпах прироста населения земли и развития промышленноси наступит нехватка плодородных земель, ряда очень важных,  полезных ископаемых - чистой воды, нефти и газа,  и... “ 
“Нехватка плодородных земель -  это чистой воды мальтузианство!” – раздраженно, c  нотками нравоучительности и превосходства в голосе прервал его я. Отец  вскинулся было в гневе сказать сыну что-то резкое, но сдержался. 
“Я думаю, что ты сам скоро в этом убедишься! “ – продолжил он через некоторое время, -  “А вот тех, кто за соблюдение  прав личности в нашем государстве борется я уважаю, но у нас их редко кто воспонимает, да и то по большей части  когда его самого власти крепко обидят. У нас больше за справедливость, да за совесть ратуют – то есть,  за лично к себе особое отношение, и за право самим по-особому относится к другим людям и событиям: понятия справедливости и совести довольно субъективны!
Права и законы должны соблюдаться всеми и каждым ради всех и каждого! Мы же этого не приемлем.  Правда, и законы у нас запутаны, несогласованы, иногда даже противоречивы, а порой и с отсутствием всякого здравого смысла и логики! – кто их составлял? А ведь они должны излагаться ясно, четко, однозначно, соответствовать самым высоким нормам морали и нравственности и служить интересам всего общества, а не интересикам тех его групп, прослоек и классов, представители которых законы составляют или  влияют на их составление! Законы должны учитывать существующую объективную реальность, ход их исполнения в практике и последствия этого применения на практике, должна рассматриваться и прогнозироваться их работа в  реальных условиях. В практике исполнение закона может так деформироваться, что его и не узнаешь! Все разработчики законов обязательно должны рассматривать и приводить прогнозы ожидаемой работы своих законов. И отвечать в полной мере в случае неквалифицированной работы. Но, если законы принимаются определёнными людьми с определённой эгоистической целью в своих интересах, тогда… тогда это уже другой вопрос. Название закона и декларативные цели его – просто маскировка. Главное добиться этой цели, а последсвия практического применения закона и воздействие на общество и страну их не интересует. Поэтому и проработка им не нужна”.
Отец прошелся к столу за папиросами, закурил “ Беломор“ и продолжил: “Ты же понимаешь, что самые прекрасные законы не будут исполняться или будут значительно искажаться, если они не соответствуют культурному уровню народа и его обиходным, бытовым, а не декларативным морально-этическим нормам. Эти, принятые на бумаге  хорошие законы, деформируются и  исказятся, а поэтому надо всегда помнить об этом и учитывать чужой печальный опыт. Сухой закон, например, в двадцатые годы в Америке. Можно подумать, что принимали его не пуритане, а будущие гангстеры! Не послушались здравых людей, которые предупреждали конгрессменов, чем обернётся и к чему приведёт этот закон в практическом исполнении!...“
Но в мои интересы юриспруденция и экономика не входили, и отец все чаще стал удаляться в одиночестве в свою с матерью отдельную  комнату, и оттуда все чаще стали приглушенно звучать переборы гитарных струн – красивым и печальным голосом отец тихо пел за закрытой дверью :  “Выхожу один я на дорогу, предо мной кремнистый путь блестит “, - и, -  “Сулико ты моя Сулико“…

… Разочарованный текущими безобразиями, Андрей упрямо сидел, обложившись справочниками, энциклопедиями  и учебниками, чтобы поступить в ВУЗ, надеясь, что именно там,  в науке найдёт свежую атмосферу. Вдохновляла его и вносила ощущение полноты жизни литература: журналы “Техника молодежи”, ”Наука и жизнь”, ”Знание-сила” и книги ”Туманность Андромеды”, ”Магеллановы облака”….

“Андрей!” – донеслись откуда-то  издалека,  снизу, голоса шефа и Володи. - ”Андрей!”
Мы отправились в поселок – три маленькие усталые фигурки среди пустынных барханов и песка…

Глава 8. Философия и пассионарность. Три Андрея.

Как-то вечером я и еще один Андрей, второй, приехавший позже меня из европейской части СССР, пошли прогуляться по окрестностям.  “Я покажу тебе место, где слышится отличное эхо“, – сказал Андрей-второй.
Там, у склона, действительно было хорошее эхо, и Андрей-второй  стал изощряться, выкрикивая разные фразы, и  при этом радостно смеялся. Я не всегда улавливал смешной, грубый или пошлый смысл ответа эха и Андрей-второй расшифровывал.  Мне сразу стало скучно, и я пошел было прочь, но Андрей-второй уговорил навестить еще  одно местечко, где среди сильно изломанного рельефа эхо было и вовсе уж искаженным. Действительно, вместо “Ау” раскатывалось “Вау…, агууу…, ууу… “ и даже нечто вроде “гу, гу, гу…!“ Поразвлекавшись мы вернулись в школу.
Там я и узнал от Люды, что к шефу приходили лесники и спрашивали, кто это понаспиливал лиственниц на склоне.
А шеф посылал нас недавно с Людмилой, выше по склону за школой добывать ему срезы стволов - круги, толщиной сантиметра по три - для дендрохронологических исследований. Шеф занервничал и заявил, что это его студент, любопытный такой, лазил и спиливал. Дальше разговор она слушать не стала, поскольку ушла от греха подальше.
Я обиделся на шефа и разозлился и ушел на речку. Хотя я и понимал Сергеича: так ему проще было выпутаться, но, все же, ярость и обида разъедали мне душу весь оставшийся день.
“Какая у него широкая полифония личности”, – злобно думал я, - ” а общий колорит - уязвленное самолюбие и страх за карьеру! Хотя, если разобраться, требовать от него правды сложно. Если он начнет говорить правду, вся его жизнь полетит кувырком: и с работы уволят, и жена уйдет, и Наташа отвернется… да мало ли еще чего произойдет. Если жизнь построена на лжании, инерция накапливается такая чудовищная, что поворот к правде сразу выносит за пределы привычной колеи!  “Колея ты моя, колея” – или как там, у Высоцкого?
А на новом пути что: судьба мученика? Ясно, почему он соврал, ему картировать надо, а он склоновыми процессами занимается. Карты, конечно, составит. Только это опять лжа будет: динамика-то межгодовая не учитывается в полной мере: материала мизер, какая тут статистика. При 95% достоверности, да таком количестве проб коэффициен Стьюдента выявит ошибку среднего плюс-минус 50%, наверное. Пальцем в небо! Поймают за руку, распушат по первое число – вот и испугался!
“А судьи кто? Не эти ли…”, и так далее. Как много значит общая моральная обстановка в обществе. Работал, работал, а тут явно непорядочная личность начинает хаять результаты в угоду преступным целям отравления рабочего народа застаивающимися выбросами, а все остальные научники молчат. Ни гу-гу. Свои места дороже? Какая уж тут честность в работе – пофиг план исследований, буду заниматься, чем захочу, карту высосу из пальца, и катитесь вы…Всё равно она не нужна никому будет!
“Карету мне карету! “ – это Чацкому вольно было кричать, а у шефа семья, дети, двое даже, кажется,…чтобы один раз в стрессовой ситуации автоматически правду сказать, надо к этому всю жизнь идти! С другой стороны, не будучи, фундаментально, сволочью, до каких поступков можно докатиться, лжа все время! Нервничает, конечно, от своих пакостей, потому и дергается так, потому и психованный такой. Совесть ещё не потерял! Это бессовестные люди спят крепко, украв у ребенка конфетку”
Я же и представить себе даже не мог, что начну кропать материал курсовой, глядя в небо и попивая чаёк у костерка, вместо того, чтобы кормить комаров на марях вокруг поселка! Хотя проверить меня никто бы не сможет Руководитель курсовой в Иркутске, шеф вовсе не сует нос в мои дела, даже позабыл, видимо, что у меня какая-то курсовая есть! (Ах, да, я же здесь для друих их целей).
Наврёшь, а потом как будешь отвечать за материал? Нагло таращиться руководителю в глаза? Отец спросит: “ Как, мол, материал, курсоая?
Я пощелкал пальцами и стал смотреть на воду, тихонько напевая:

Смит-Вессон калибра тридцать восемь,
Друг мой до последней перестрелки,
Если мы о чем-нибудь и просим,
Это чтоб подохнуть не у стенки!

Немного успокоившись, я вспомнил разговор с отцом: “Надо создавать институт изучения личности и самосознания – ИЛИСМ! “ – сказал я. “ Такой давно уже есть! “ – к большому моему удивлению заявил, шутливо улыбаясь, отец - “Только называется он СИУЛ – секретный институт управления личностью!”
Опять эта крысиная возня,  очень уж ближайших родственников шимпанзе. Социальная, а по сути внутривидовая, борьба и конкуренция. Амбиции, влияние, сила, власть! Допрыгаемся всем человечеством по веткам идиотизмов, довизжимся. Наизобретаем интеллектом своим таких вещей, которыми потом себя, под вопли животных эмоций и амбиций, и разнесем вдребезги!
“Но Бог точно существует!” – подумал я позже и вполне серьезно, разбирая материал в школе за столом у окна, - “Только он не антропоморфен, конечно, но надо же его как-нибудь представлять! Нельзя обращаться к чему-то, чего и представить невозможно -  вот и Иоанна Скотта Эригену за его Несотворенное Творящее не Осознающее Себя на заре средних веков свои же братья-монахи чернильницей и пристукнули!  Но находится Бог,  как написал Лев Толстой в романе “Война и мiр”, что значило тогда “Война и общество” вне нашего пространства, времени и причинно-следственных связей!”...
Следующим свободным от маршрутов днем  шеф попросил меня посмотреть за дистиллятором  одного из сотрудников института в неработающей летом котельной поселка.
Там было светло и тихо, на подоконнике лежала книга “Мой милый Эп“. От нечего делать я стал её читать. Она оказалась подростковой, но, все же, увлекла. Я стал ходить по котельной: какой наполненной была в юности жизнь! Мне захотелось вернуться туда, снова попасть в тот двор, в то время. Ведь оно рядом, в моей памяти, кажется, протяни руку! Но нет, не вернуться, не дотронуться!
Я прошелся вокруг дистиллятора, постоял минут десять,  присел у окна, и под его шумок задумался о морали, чувствах, месте человека в мироздании и устройстве вселенной.
Народные массы – это природные силы, действующие и развивающиеся в совокупности по своим объективным законам.  Мы сами, наши судии, чиновники, правительство, Генеральные секретари, цари, президенты и законы  - это наши же усредненные  понятия о жизни и отношениях между собой! Так что жаловаться не стоит, надо лишь заглянуть в свои души!
Я  встал, прошелся к дистиллятору: дистиллят капает, и снова сел у окна.
А мозг? Как мы осознаем себя? Прием сигналов от органов чувств, проведение их дальше, обработка  и анализ сигналов в мозгу, осознание, команда к исполнению и эхо от исполнения вновь возвращается к самосознанию. Теперь принимается решение.
А наше сознание, вольно ли оно вообще делать что-либо самостоятельно? И неужели мы сами, наше самосознание - это просто совокупность атомов? Десять определенным образом расположенных атомов еще не мы, а миллиарды – уже мы? Или ещё нет? И как оно мыслит, это совокупное число атомов? Может самосознание тоже за пределами нашего пространства? Это неведомо.
Ведь наш мозг отражает, запечатлевает и моделирует только наше пространство. Длина, ширина, высота; движение, как изменение взаиморасположений образов объектов в памяти и чувство длительности, следствие чего-то иного - непредставимой для нас физической величины под условным названием “ Время” - вот и все его возможности! Может быть, время и есть следствие и след другого измерения?
Мозг  ведь не воспринимает время непосредственно через органы чувств, как цвет вкус или запах, а просто воспроизводит следующие друг за другом картинки, образы, действия. Вон та, вдали – это вчера! Поближе – сегодня, а за картинкой сегодня, картинка - завтра! Ось времени у нас – пространственная! Где они – эти другие измерения? Где время, как физический объект?  Пространство для нас тоже неведомая штука. Мы не можем предствить его со стороны. Мы существуем в нём, но представить его как речку, дом или планету не можем. Наверное, пространство, это ещё одно измерение, в котором существуют высота, ширина, длина и время. Или время более высшая категория измерения, чем пространство?
Мне живо представилась Плоскландия двумерных существ, которые исследуют причину волшебного появления и исчезновения предметов и находят ее:  среди двумерной страны на листе бумаги находятся еще и другие миры, очерченные одномерной линией без ширины. Вот они проползают мимо них, не замечая, что слева или  справа мелькнул параллельный мир! Но иногда линия прерывается на краткий миг и происходит обмен предметами, их появление или  исчезновение! Великие математики моделируют иные измерения на основе грандиозных и эпохальных открытий: векторы там имеют только отрицательную величину  и  только отрицательные углы между собой. Угол минус десять градусов –  ну не чудо ли? Или они нулевые, но, все же, реальные: ведь ноль тоже физическая величина: пустота, отсутствие плоскости! Но представить и смоделировать любыми математическими методами высоту и ластик с карандашом не сможет ни один их сверхгений! Изначально не дано это им. Так и мы со своими пятыми да шестыми измерениями! Те же самые минус углы.
А куда идет эволюция?  В космосе мы существовать без полей земли: тяготения, электомагнитного, торсионного долго не сможем. Значит,  наша эволюционная  роль создать искуственный разум и роботов, которые и освоят космическое пространство. Самосовершенстующися и самовоспроизводящихся, роботов, естественно.
Но ведь мы передадим им и зло, используя их в военных целях, которое они понесут дальше. Не уничтожат ли они нас потом, когда уйдут далеко вперёд в своём саморазвитии? Есть даже фантастика на эту тему.
А что если биологическая эволюция породит разумных существ, способных к телепортации и существованию в самых различных условиях вплоть до открытого космоса? Предпосылки-то к этому налицо: способности к предвидению будущего, ясновидению, перемещению предметов и сгибанию металлических ложек и вилок имеются у особо одаренных людей и сейчас! И тогда пойдет гонка: кто кого опередит, развивающийся искуственный интеллект или эволюционирующий Хомо экстрасенсикус. О простых  людях – Хомо сапиенс и говорить нечего! И смогут ли понять друг друга цивилизации людей, роботов и экстрасенсов, если люди и между собой-то договориться не могут, а уж если и остальные две цивилизации познают зло! А это, пожалуй, неизбежно. Животные вынесли из темных глубин мироздания зло и передали его нам, мы же, в свою очередь, наверное, пошлем его еще дальше, к своим искусственным созданиям. Тогда …  но об этом лучше не думать!“
А вдруг цивилизация эстрасенсов, сможет управлять свойствами материи? Факты такой возможности имеются. Ведь случаи перемещения силой воли предметов и ясновидении известные достоверно  – это же выход на более дальние участки “магнитной ленты” супер-ЭВМ - нашей вселенной. И как поладят между собой все эти три цивилизации разумных созданий, если зло становится все могущенственне по мере развития мозга и его эволюции? Муравьи не мучают друг друга с разными целями, кошка уже играет с прикушенной мышью, про людей и говорить-то неудобно, а что изощрённые роботы и более развитые эволюционно потомки смогут выдумать? Зло надо устранять сейчас, на уровне нашей цивилизации! Создать институт морали, найти в мозгу механизмы и материальное обеспечение аморальных поступков соответствующими участками мозга, есть ведь, найден уже участок лжи! и лечить аморальных типов, пока они всех вокруг себя не перезаражали, особенно детей: дети будущее человечества! Генную инженерию надо применять!
Нахмурившись, я посмотрел в окно и стал представлять наш космический мир.
По бесконечному пространству плыли огромные сверкающие галактики, медленно вращались мириады звезд. А где-то затаились черные дыры и загадочные квазары. И повсюду между ними царил незримый вакуум. “А если уйти еще вглубь” - стал я фантазировать. Небесные тела стали наплывать на воображаемый киноэкран, и вот уже на нем молекулы. Еще увеличение - атомы: ядро с горошину, в восьми метрах от него вертятся электроны самой ближней S орбитали. Увеличиваем ядро, и перед нами вибрирующие протоны и нейтроны, дальше – мезоны, нейтрино, разноцветные кварки и пустота-вакуум.
Между материальными объектами существуют разные взаимодействия: сильные, электромагнитные, слабые и гравитационные, обусловленные полями, носителей которых никто не находил. И не найдет! Потому, что свойства веществ и предметов обуславливают атомы, а свойства полей – вакуум! Но все вокруг нас объективно существующая реальность: материя! Абсолютного ничто, полного отсутствия материи, реальной пустоты без физического смысла и содержания, просто не может быть! Если мы станем представлять вакуум в виде более мелких частичек – это будет ошибка: между ними опять пустота. Что такое вакуум – загадка! Но что это тоже материя – совершенно ясно. Непонятно, только, как в этой материи движутся другие материальные тела.
Кто же, или Что управляет свойствами нашего мира? Этой супер ЭВМ – Бог, находящийся вне нашего пространства, времени и причинно-следственных связей или наша вселенная - это Несотворенное творящее?
Все вокруг нас объективно существующая реальность - материя! Существует, наверное, и протополе, которое формирует все другие поля. Абсолютного ничто, полного отсутствия материи, так или иначе, из чего-то состоящей – пустоты  в которой можно перемещаться физическим телам - просто не может быть, ибо это и есть отсутствие материи!
Мне  вдруг представилась наша огромная Земля, и я на останце среди тайги. Может, ее огромный шар не плывет на самом деле величественно вокруг Солнца? Все это иллюзия! Так есть ли движение или нет? Вопрос этот очень старый и первенство в обсуждении  его принадлежит, наверное, еще  древним грекам:

Движенья нет, сказал один мудрец брадатый,
Другой стал, молча, перед ним ходить! ”

Может все как на экране телевизора – только экран этот, наша вселенная?
И наш разум, наше самосознание – это тоже продукт того, что управляет миром, вселенной? Все эти события в нашем мире: дружба, любовь, огорчения и радости, война, творчество или кража – что это на высшем уровне  управляющего вселенной сверхразума?  И что там еще, выше вселенной

Над нами сумрак неминучий,
Иль ясность Божьего лица? “

Я встал, походил по комнате вокруг дистиллятора, и вновь присел на стул у окна.
Ложь и притворство в человеческом обществе – это мимикрия, один из способов внутривидовой, социальной, борьбы искореженных эхом изломанного рельефа душ. Мораль и нравственность высших представителей обезьян оставляют желать лучшего – как жить и чем платить за заблужденья?

“To be, or not to be: that is the question:
Whether it is nobler in the mind to suffer
The slings and arrows of outrageous fortune,
Or to take arms against a sea of troubles,
And by opposing end them? To die: to sleep;”

Так быть или не быть, смириться, иль восстать, и может быть погибнуть?
Вновь взглянув на книгу, я вспомнил знакомого мне Андрея, тезку, достававшего разную дефицитную литературу. Я стал смотреть в окно и  думать о загадочной теории пассионарности: может быть, эта теория объяснит наше сегодняшнее состояние и нудную тупую ложь второй половины семидесятых? Тезка рассказал как-то про интересного, но опального  ученого  Льва Гумилева.
“Пассионарность”, – говорил мне Андрей, - ”освещает путь этносам, а сами пассионарии появляются в результате мутаций. Они энергичны, и у них идеи и идеалы преобладают над инстинктами самосохранения. У других мутантов, субпассионариев,  над инстинктом самосохранения преобладают вожделения. Завтра для них почти не существует. Сегодня я хочу этого и всё!Чем обернётся это назавтра, мне плевать!
Пассионарность передается по наследству, но признак этот, обусловленный эквивалентными полимерными генами, рецессивен и имеет разную степень своего проявления, поэтому люди в этносе делятся на  пассионариев разной энергичности и силы духа,  гармоничных людей, живущих в равновесии идеалов и инстинкта самосохранения,  и субпассионариев, живущих вожделениями. Многие из субпассионариев с достаточной ещё энергией  -   присваивающие чужое преступники без особых идей и идеалов. Самые слабые субики – иждевенцы и бичи! Пассионарии обуславливают своей волей и идеями  движение и развитие общества. Они живут, чтобы трудиться. Гармоничные люди стабилизируют общество и трудятся, чтобы хорошо жить. Субпассионарии существуют, чтобы не трудиться, а потреблять плоды природы и чужого труда. Когда пассионариев становится много, они бескомпромисно уничтожают друг друга в борьбе за идеи и за организуемых ими для разных, добрых или злых, дел людей. Воцарение субпассионариев означает фазу обскурации в развитии общества – все проедается и пропивается! Потом субпассионариев тоже становится меньше - причина ясна, и этнос  входит в равновесие с природой - гомеостаз. Люди  славных дел не совершают, не увеличивают и производительность труда”.
Я сразу понял, что дело в уровне и соотношении гормонов, особенно нейрогормонов у пассионариев, гармоничных людей и субпассионариев. Может быть,  в нынешний период  многие представители власти боятся прослыть субпассионариями, по причине своей псевдоидейности и преобладания в них инертности и вожделенчества и поэтому не любят и запрещают Гумилева? Наверное, у нас, в нашем этносе, слишком много стало субпассионариев! А вдруг, действительно,  изменится что-то в природе и мире, и появятся другие, новые люди, пассионарии – творцы и созидатели!   И чем сильнее и одареннее будет такой человек - тем чище и порядочней! Ведь существуют в природе генетически сцепленные признаки – вот он и будет получать сцепленное с пассионарностью удовлетворение и удовольствие и от своей грамотности, и от  профессионализма и от порядочности! Все же так просто: Не укради, Не убий, Не лжесвидетельствуй…
Но Народ, как система взаимодействующих элементов, существуя в определенном рельефе, в определенной природной среде и  развиваясь вместе с ней, объективно и закономерно  движется по определенным путям развития и обуславливает появление и определенных производственных отношений, и определенного характера государственных структур. 
Даже появление диктаторов и диктатур. Некоторые говорят, что диктатор мог не родиться, и тогда не было бы диктатуры. При системном подходе, рассматривающем системы взаимодействующих и взаимосвязанных элементов децствующих как единое целое, становится ясным, что это в среде самого народа зарождаются отношения, способствующие появлению диктатур. Путь диктатора к вершинам власти не прост! Без организации и соратников любой кандидат в диктаторы – ничто.  Сила диктатора в том, что массы людей сами повинуются ему из собственных интересов и потребностей и принуждают повиноваться его воле другие массы людей! Впоследствии  некоторых диктаторов лично обвиняют за злодеяния и беззакония  и прекладывают ответственность на них и отдельных людей из их окружения.  Какая ошибка! Конечно, роль личности велика, но целые пласты народа, сам его дух, взамоотношения людей друг с другом в статистическом масштабе порождают все это! И диктаторов и беззакония. Поему, появления диктатора или ряда диктатур неизбежно.
Какое же  колоссально искаженное эхо от фактов, событий и интересов  бушует на планете в шепоте и криках эфира, и убеждающих в чем-то строках прессы, пляшет на экранах кинотеатров и телевизоров! Ложь – способ существования и выживания при соцальной, внутривидовой, конкуренции и борьбе! Ложь - страшная сила, особенно на государственном уровне. Действительность исчезает, уничтожается, а то, чего нет, и никогда не было, становится реальностью! И эта псевдореальность изменяет   поведение и судьбы  людей и целых народов…”
Стукнула дверь, и вошел сотрудник -  владелец дистиллятора. “Спасибо за помощь”,  - сказал он,  “ теперь я сам присмотрю за ним”. Я попрощался и вышел…


Глава 9. Два Андрея. Страна, конец и вновь начало?

А лето, вдруг, стало клониться к осени. Дни стали заметно прозрачнее и прохладнее, исчезали комары и гнус,  стало  заметно увядание и в природе:

Мелькает желтый лист на зелени дерев;
Работы кончил серп на нивах золотистых,
И покраснел уже  вдали ковер лугов,
И зрелые плоды висят  в садах тенистых!

Приметы осени повсюду видит взор…

Читал я сам себе стихи, выйдя где-нибудь на таежную прогалинку при сборе последних уже в этом году образцов для курсовой работы.
Экспедиционный народ еще  наслаждался своим пребыванием в поле, собирал пробы и строил планы на будущее, полностью забыв в этом далеком от цивилизации поселке о календарях – вдруг ночью выпал снег, и они, в глубоком удивлении, смотрели на него, выйдя утром всей толпой во двор.
Снежок к полудню растаял, но печаль в их душах осталась: северное природное лето вопреки официальному календарю прошло, и пора было собираться домой.
“Так вот и жизнь кончится!” – горько подумал я, сидя в одиночестве на крыльце, - “Бегаешь, веселишься, планы строишь, чему-то радуешься, огорчаешься,  глядь - снег выпал!“
На другой день я снова в грусти вышел на берег речки и сел на упавший ствол дерева. “В следующем году я уже точно не буду “ Рюкзаконосцем “, ну и, слава Богу! Придется в другой отряд устраиваться, или самому попробовать сюда в командировку попасть: не бросать же эту тему, ради какой-нибудь другой. За один сезон серьезных выводов не сделаешь!“
По инерции мы еще обрабатывали материал, старались забыть о выпавшем и растаявшем снеге, и даже сходили в парочку маршрутов. Вечерами, как и прежде, жгли костры и слегка выпивали, запивая небольшие дозы спирта большими кружками чая, но шеф уже был какой-то тихий, и не пел разнузданных песенок, перейдя, видимо неосознанно, на прощальные:

Мой фрегат давно уже на рейде,
Борется с прибрежною волною,
Эй, налейте, сволочи, налейте,
А не то поссоритесь со мною...

Уже перед отъездом я вновь пришел на место с эхом и стал кричать: ”Ау!’’ “Ау…-у…у…” – отвечало эхо. ’’Эй! “ “Эй…эй… “ - слышалось в ответ. Я стал усложнять фразы: “ Андрей! “ “... эй...“ – отвечало эхо. “Наташа! “ - “Аша… аня…ааа “ -  замирало вдали. Потом прошел чуть дальше и в сторону: “Ау…”  “Ууу… Гуу…ууу  “ – пошло гулять и ухать многократно беспорядочное эхо.
Из какой дремучей древности  идут все эти изломы!“ – мрачно подумал я. - “ И вот результат -   странное эхо. И какая инерция развития: продолжает трескаться, вываливаться, громоздиться! И что будет дальше? Как отзовется этот изломанный рельеф  на слабенький голос человечности, гуманизма? Исаказит до неунаваемости? Сможем ли мы исправить эти искажения? Впрочем, все это зависит не столько от нас, сколько от природных процессов и законов развития общества.
По дороге к школе меня охватила пустота, просто вакуумная, пустая-препустая: курсовая, скорее всего, никому нужна не будет! Что здес собрал материал, что в городском парке! Все уже давно решено: и где строить, и как строить. Вспомнились, пока я шел к школе, и слова шефа: “ Если хочешь работать в институте, помни, что в этом обиталище главное – карьера. Успешная, с правильно выбранным Руководителем, Утвержденная и Одобренная Начальством... Или это, или будешь институтским дурачком! Конечно, можно и сквозь стену ломиться – вдруг пробьешься и станешь великой личностью! Но таких людей - единицы  из  сотен и тысяч сломавшихся, и сломанных, но стену не пробивших!”… Я нахмурился: “Ну почему все устроено именно так, и что делать дальше?”

“To be, or not to be…”

А вдруг наш этнос воспрянет!
Говорил же тезка, что по Льву Гумилеву этносы возрождаются от пассионарных толчков – мутаций вызванных излучением  из космоса. Пучок лучей диаметром до двухсот километров падает на вращающий земной шар. Получается полоса мутаций вдоль параллели. Но бывают полосы и вдоль мередианов, и под углом, и даже с загнутым концом! Значит источник излучения тоже преремещается в пространстве! А может луч идёт из ядра Земли? Нет, если изгибается – значит из космоса. Космический корабль?
Ведь возродился же степной этнос во времена Чингис Хана! Тэмучжин, будущий Чингиз Хан, родился в урочище Дэлюн Болдок, у берегов реки Онон примерно в 1155 или 1162 году. Его отцом был известный в степи Есугей багатур.
До возрождения в степи  была племенная рознь, кражи скота и коней у соседних племен, у власти была только потомственная знать. Независимо от ума и способностей её представителей.
Произошел пассионарный  толчок, мутация, и появились новые люди с новой поведенческой реакцией. Сначал их выгоняли из стойбищ, исключали из рода, даже убивали, потом их стало много, и они стали собираться вокруг  Тэмучжина.
Их целью стало уничтожение племенной розни и разных гадостей, вроде угонов скота, возвышение за заслуги и способности, а не по знатности происхождения, искоренение войн и надежная защита границ.
Выработали законы, свели их в Яссу! За предательство доверившегося – смерть, за непредоставление нуждавшемуся путнику убежища и помощи в степи– смерть. За убийство послов – объявление войны! Перед Яссой все были равны. Нарушил Тэмучжин – Чингис Хан однажды мораль пассионариев, заставил сломать хребет после поражения на состязании одному из провинившихся перед  багатуров и десять, кажется, по словам тёзки,  лет пробыл в плену, схваченный прямо у себя в стойбище врагами. Это значит, что никто из его рода не стал в этот момент Тэмучжина выручать, и никто за него не вступился!
Потом он был прощен. Теория о том, что Чингиз  Хан диктаторски повелевал всеми, опять же по мнению Андрея, неверна. Повелевал, но авторитетом своих способностей,  в пределах законов яссы и определенных моральных и нравственных принципов. И эти принципы не были низкими. Я думаю, что диктатор повелевать может до тех пор, пока его приказы исполняются определённой прослойкой населения, защищающей его. Когда окружение диктатора, или достаточно энергичная часть народа, населения древнего города, становятся им недовольны, диктатор низвергается. Примеры – Калигула, Нерон!
А у нас, в СССР? Я, в поисках выхода из создавшейся в стране ситуации, задумался о судьбах древней Руси, России и СССР. Вспомнил рассуждения тёзки.
“Киевская Русь”, - говорил он, - “к началу ХIII века находилась в начале фазы упадка – обскурации, с преобладанием среди населения субпассионариев. Начало этому процессу положено было в 1097 году, когда  в Любече русские князья решили: “Каждый  да держит отчину свою” – это  было превращение Руси в конфедерацию. В начале ХII века  Русь распадается  на уделы, а к началу ХIII века бывшая Киевская Русь разделилась уже  на независимые государства: Северо-Восточную Русь и юго-западные земли (Волынь, Киевщина, Галиция). Независимыми стали Турово-Пинская земля, Смоленск и Новгород. Обо всей глубине развала Руси говорит захват  Андреем Боголюбским в 1169 году Киева. Он отдал его на разграбление своим воинам, словно вражеский город. “И погореша церкви…” Раньше русичи в междуусобицах такого безобразия не допускали. Их войны носили объединительный характер подчинения под свою руку соседей, и выяснения кто главнее и правее происходили в рамках единого государства. Теперь же междуусобицы стали носить характер разъединительных, обособительных, войн и грабительских походов из злости, зависти и жажды личного обогащения за счет разорения соседа. Потом случилась Калка.
Монголы преследовали своих врагов меркитов, тоже степняков, и принявших их половцев. Пока враг не разгромлен – он опасен. Степняки меркиты и степняки половцы могли собрать силы и напасть на монголов, отнять у них их степные земли.
Русские же были монголам  не страшны в этом отношении: степь их этнос заселять не собирался, да и не мог: слишком много энергии нужно любому  этносу для смены ландшафта, а, следовательно, и культуры и навыков ведения хозяйства, которые вырабатываются целыми десятилетиями и веками. Какие ратения целебны, а какие ядовиты, когда начинать кочевать в степи, или когда выжигать лес под поле…это даётся опытом многих и многих поколений… адаптация к среде обитания не простая штука!
Китайцы часто нападали на степняков, но их земли никогда не заселяли: им было непривычно и очень тяжело вести существование в степи. Свои походы они называли: “Уменьшение числа людей и захват рабов”.

Исторически всё было верно, была и Калка и междуусобицы, Всё по учебникам. Насчёт степей я тоже поверил тёзке. Мне, городскому жителю, с близкими к городу лесами, облеснёнными холмами, гористым рельефом, и озером Байкал, в степи, когда я попал туда на несколько недель, очень не понравилось. Новым стало заострение на факте объединительных и разъединительных войн в истории Киевской Руси. Я над этим не задумывался прежде.

Три Мстислава – Галицкий, Киевский и Черниговский выступили в 1223 союзниками половцев-куманов, и повели рати на их защиту от монголов. Проявленное благородство говорит о тесных и даже родственных связях степняков-половцев и русичей.
Войско русских и половцев было немалым – 80 тысяч, а у монголов всего 20 тысяч - вчетверо меньше! Но вот исполнение этого благородного поступка оставляет чувство досады и огорчения!
Для начала русскими князьями были нехорошо и мученнически убиты монгольские послы, затем князья и вовсе затеяли спор – это пред самой уже битвой! - относительно характера сражения с монголами. В передовой стычке с небольшим отрядом монголов русичи опрокинули их и погнали. Было ликование. В основном молодших воинов. Старые воины предупреждали, что монголы оказались сильными воинами и надо с ними помириться и договориться. Модшие над ними смеялись и утверждали, что монголы слабы против них! Вот хороший пример падения пассионарности – глупость молодших воинов. Решили идти на монголов и разнести их в пух и прах! Но потом вдруг разгорелсянепримиримый  спор. Мстислав Киевский захотел сесть на холм в оборону, а два русских князя и половцы, кричали о наступлении. Так и поссорились. Мстислав Киевский сел на холм, а сторонники активных действий  пошли бить монголов к переправе через Калку. 
Мстислав занял холм, совершенно позабыв обеспечить пути отхода к Днепру в случае поражения. Не подумал он и о питьевой воде! Где её взять на холме?
На Калке князьями было сделано все, чтобы проиграть бой. Не построение в боевой порядок, а настоящая маршевая колонна: впереди слабые дружины Яруна половецкого и младшего князя Даниила Волынского, за ними Мстислав Галицкий, затем -  Мстислав Черниговский.  Монголы напали на русичей и половцев в развёрнутом боевом порядке. И неожиданно для наступавших!

В учебной литературе на подобный разброд и глупости  не очень-то указывалось, скорее наоборот, говорилось о вероломных монголах, обещавших Мстиславу Киевскому не проливать крови и нарушивших обещание. Но, скорее всего, виноваты были сами князья, убившие послов. Хотя меня и начало корёжить от узнанного. Неужели всё было так плохо. И жестокое, мученическое убийство послов и тупая глупость князей. Рушились светлые представления о Руси. И я начал  даже злиться на Андрея! Прсто непроизвольно, даже сознавая, что он прав.

Половцы не выдержали удара монгольской конницы и побежали, внося сумятицу в следующие за ними колонны русских дружин. Опрокинули Даниила, потом, вместе с ним, обоих Мстиславов, и вот уже все русское войско бежит с поля  боя, спасаясь от меньших троекратно сил монголов.
И вот, Мстислав Киевский упрямо, глупо и тупо стоит на холме со свежей дружиной, и смотрит оттуда на бегущих половцев и русичей, даже не помышляя о фланговом ударе по расстроенным рядам преследующих их монголов. Стоило ему соцти с холма и… Но избиваемые князья ведь  не послушались  его перед сражением! Значит так им и надо!
Мстислав Удалой Галицкий и младший князь Даниил первыми на резвых княжеских  лошадях доскакали до ладей на Днепре и успели переправиться на другой берег. Но перед переправой порубили оставшиеся у берега ладьи, не подумав об отступавших воинах своих дружин -  всех их посекла монгольская конница.

Ой, как нехорошо, совсем подло! Я раньше об этом не думал! Както мимо прошли такие подробности. Может, прекратить эту лекцию,  так нехорошо! Но ладно, послушаем дальше!

Мстислав Черниговский пошел степью, не выставив заслонов - монголы и здесь беспрепятственно секли отставших.
После разгрома русских дружин монголы вернулись, окружили холм не оставив русским путей отхода. При отсутствии воды долго не продержишься, и монголы  хитростью передавили сдавшихся воинов Мстислава Киевского. Что поделаешь: начало обскурации.
В начавшемся Великом западном походе Хан Мунке преследовал, с половиной войска, половцев во главе с половецким ханом Котяну, а хан Батый с пятнадцатью, примерно, тысячами пошел по другим русским княжествам.

“Их же было много”, – возмутился, не выдержав, я – “все пишут о массах степняков, о сотнях тысаяч! И западные летописи и наши!” Андрей исподлобья посмотрел на меня с удивлением и продолжил дальше. Я решил пока смолчать. Пусть развивает свою теорию дальше. Скороя ткну его носом в исторические факты!

Его задачей было пополнение монгольского войска лошадьми и  людьми, сбор продовольствия и отмщение  тем князьям и их потомкам, которые были на Калке при убийстве монгольских послов. Ведь по Яссе за убийством послов следовало суровое наказание виновных.
Монголы, преследуя половцев и победоносно сражаясь с войсками западной рыцарской Европы: венграми, поляками и немцами, которые отвергали переговоры и убивали  монгольских послов,  дошли до моря. В этом походе они проиграли всего одно сражение чехам при Оломюце.  Закончив поход, монголы  вернулись в пределы степей: безопасность западной границы от вторжения степняков половцев была обеспечена. Половецкий хан Котяну  был полностью разгромлен и  загнан с остатками его племени в Венгрию, где он погиб, а половцы растворились в местном населении.
Монголы серьезно интересовались теми странами, которые их окружали, изучили они и Русь, поэтому не опасались идти по ней со столь малыми силами: князья, при существующей разобщенности, стояли только за себя. Единой Киевской Руси уже не было, а были, по-сути, только отдельные княжества с такими же по численности, как и у монголов, дружинами – по десять - пятнадцать тысяч воинов, а то и меньше!”…

“Монголов было 500 тысяч!” – прервал я тезку не выдержавший крамольных речей, хотя внутри себя я уже понимал, что всё так и было, тёзка попусту не болтал! просто душа не выдерживала, - “Монголы, собрав в степи огромное войско, решили дойти до моря и расширить свои завоевания! Поэтому и русские города, и Русь не устояла под их ударом”

“Послушай, ты же знаешь, что Рязанский боярин Евпатий Коловрат догнал  и задержал с двумя тысячами воинов уходившего от Рязани Батыя! 250 тысяч воинов просто не заметили бы его, сколь отчаянно они не сражались бы! Ну, двести пятьдесят тысяч, конница, лучники? Ты, что? Затоптали бы просто копытами коней! Окружили и стрелами!
Просто часть  аръергарда повернулась бы и сразилась с горсткой, по сравнению с ними, русских. А остальные пошли бы дальше!  Ведь Батыю пришлось остановить все свое войско и даже развернуть полномасштабный фронт! Не более 15 тысяч у него было!
И потом – у монгольского воина три лошади: боевая, походная и вьючная, плюс обозы. Опять же, 500 тысяч воинов – это около 1,5 – 2 миллионов лошадей! Прокормить столько людей и лошадей в тех условиях монголам, даже если бы они грабили все подчистую, было невозможно – тебе любой военный  специалист по фуражировке (зам. по тылу) знакомый с экономикой средних веков и Руси в то время на пальцах докажет: не было на Руси таких сконцентрированных на пути войска ресурсов.
Не более 35-40 тысяч воинов было у монголов, и у Мунке и Бату, вместе взятых. Почему у князей на Руси обычно были дружины не более 15 – 25 тысяч человек? Потому что содержать более многочисленные войска не позволяла и плотность населения в княжестве, и производительность труда в те времена.
Конечно, несведущий в ведении больших хозяйства человек, человек, который никогда не командовал воинскими подразделениями, не организовывал экспедиции, не представляет себе всей сложности таких дел. И легко верит всяким байкам. Питание воинов, обозы, проходимость местности, её рельеф, обеспечение фуражом лошадей и провиантом людей…
Скажи, сколько воды, или мяса нужно в день пятисоттысячному войску? Или двухсот пятидесяти тысячному? На сколько километров растянется такое войско по дороге? Не знаешь! Передние всё съедят, пока задние к поселению дойдут! Значит разрозненно, малыми отрядами идти прийдётся. Не спорь со специалистами. Гумилёв специально пишет, что консультировался! С генералами от кавалерии и со снабженцами.  А сколько сена с овсом зимой и травы летом лошадям? Представил эти холмы сена! Вообразил? И всё это тащить на себе и с собой в телегах? Представляешь, какие обозищи понадобятся. А если бы такая силища рассыпалась на отряды, мы бы из летописей узнали об осаде или переговорах сразу в десятках городов.
Козельск семь недель осаждали! Значит, отряд был численностью не в сотни тысяч воинов, а может быть, тысяч в пять, а то и в две!  А где остальные сотни тысяч армии Батыя прятались от историков?
Только для обозов такой огромной армии миллион лошадей или быков понадобился бы! Безумие просто затевать в тех условиях такие походы! Вымела бы большая часть войска без сражений, сама-собой!
Отнимать провиант на месте? А ты знаешь, насколько густо стояли на Руси поселения, и сколько продуктов можно было отобрать у их жителей? И какую армию в течение года, допустим, они могли прокормить? Не знаешь? То-то! А Гумилёв всё это изучил!

Мне стало стыдно за свою глупую горячность – тёзка был прав. Исторически достоверен! И зачем сочинили эти сказки о неисчеслимых полчищах монголов?. Что не уменьем, а числом они одолевали нас! Обманывали и меня и всех других! Если бы не обманывали, другая страна была бы сейчас. Не такая самоуниженная и игом, которого не было и своей неполноценостью!
И у меня теперь всё рушится в душе, всё строилось на обмане! Всё самое светлое и патриотическое! Но я продолжал слушать. Самому ведь надо было критически осмысливать и сказки и учебники истории! Как я не подумал о том, что действительно не могли бы монголы в таком числе и прокормиться и пройтись по Руси без гибели почти всего войска.
Андрей вновь, слегка обиженно посмотрел на меня, но продолжил далее.

Степная территория, на которой проживали монголы и союзные им племена, по своим ресурсным возможностям тоже не могла прокормить такую массу населения, чтобы набрать из него 500 тысяч воинов для Западного похода. (Опять же, спроси об этом у военкома, знакомого с численноностью населения в странах средневековья) Да и всё, повторяю, всё население Великой степи по численности в тот период ненамного превышало цифру указанного войска - пятьсот тысяч!
У монголов и их союзников в те годы  численность общего войска по разным сохранившимся документам той эпохи составляла 130 тысяч воинов. Тысяч 60 стояло в Китае, 40 тысяч воевало в Персии, около 10 тысяч находилось при ставке Верховного хана. Монголам для западного похода даже внеочередную, срочную мобилизацию пришлось провести – из каждой семьи взяли старшего сына! То есть в какой-то степени ослабить производительность степных хозяйств! Вот на что пришлось пойти, ради похода на Русь и далее!“.

Я тяжело молчал. Весомого ответа на доводы тезки у меня не нашлось – только эмоции: историю степи и ресурсные возможности и Руси, и Великой степи в те времена я представлял весьма плохо, но, всё же,  полученные знания по истории в школе и университете говорили в пользу его аргументов.
И еще тезка удивил меня заявлением, о том, что монголо-татарского ига, как такового, не было.
Тут уж я, воспитанный на чудесных сказках, школьных учебниках истории и фильмах про Илью Муромца и Александра Невского, не выдержал и вновь живо и горячо воспротивился.
Каждая частичка моей души была напоена яркими, щемящими душу впечатлениями и патриотизмом! Бабушка почти каждый вечер читала мне в дестве сказки и былины
Но тезка опять,  трезво, с фактами и датами стал переубеждать меня. А это было ох, как не просто!

“Целых 20 лет после Западного похода никакой дани, податей или налогов монголы в северных землях Руси не брали. Брали они налоги с южных княжеств – Киевского, Черниговского: Калка! Да и лесостепи со степями там. Более привычный  ланшафт для степняков. Такие земли можно и завоевать!
Но русичи нашли для себя выход и потянулись из  приграничных районов с лесостепными и степными ландшафтами в города Залеской Руси: Тверь, Коломну, Москву, Муром и другие. Это пошло только на пользу Руси. И население там возросло, и мастера умелые пришли.
А упадок мастерства и прекращение каменного строительства на Руси наметился ещё до монголов: междуусобицы, падение пассионарности. Дорого стало строить из камня, да и хлопотно! Деньги субпассионарии обычно на удовольствия тратят! Да и междуусобицы разъединяли! Не по силам стало русичам то многое создавать, что прежде легче давалось!
В 1251 году Александр Невский сам, повторяю, САМ едет в орду и заключает союз с монголами. Цель - использование их сил для защиты от агрессии с запада.
Натиск немцев на Новгород после заключения договора о взаимопомощи сразу притормозился. А натиск этот грозил многими бедами и для Новгорода, и для Влдамирского княжества и для всей остальной Северо-западной Руси.
Когда родной брат Александра Невского - Андрей, прозападник по убеждениям,  стал  заключать союз со шведами, ливонцами и поляками с целью избавления Руси от монгольского влияния, Батый, по призыву Александра Невского в силу своих союзных обязательств, послал рать Неврюя, разбившего войска прозападника князя Андрея. Тот убежал в Швецию.
У западноевропейских же правителей, по их летописям и документам,  была своя политика: натравив русских князей на монголов, ослабить и Русь и монголов и захватить  ослабевшие русские княжества! Степь им, западноевропейцам тоже была не нужна! Но вот схожая по ландшафту Русь, да!
Даниил Галицкий после ухода Батыя на Волгу напал на союзных монголам болоховских князей,  вырезал всю знать.

“Как Даниил Галицкий! Как вырезал?” - возопил я, - “Это же светлый защитник Руси! Даниил боролся с монголами, он – патриот!” Мои нервы не выдерживали услышанного. Я так сочувствовал князю Даниилу и переживал за него, он мне нравился. То есть, я был так воспитан патриотическими книгами и учительницей по истории! А выходит…
Андрей серьёзно посмотрел на меня:  ”Посмотри официально признанные, научно достоверные исторические докуметы, если не веришь мне! Вырезал он болоховских князей” Он нахмурился и, смотря в землю повел рассказ дальше

Ты знаешь, политика Даниила состояла в том, чтобы создать Галицко-Волынское феодальное государство с ориентацией на запад и в составе западно-европейского этноса с его культурой. Ну, и избавиться, конечно, от монгольского влияния.  Он вырезал болоховцев, чтобы ни наследников, ни  претендентов на их княжество больше не было. Вырезать население и знать, - это тактика и стратегия вовсе не Руси, а сам знаешь чья. Он, всего лишь постарался быть хорошим учеником. Но я его не осуждаю. И он и население были за вхождение в западную Европу. Она была им ближе, нежели Русь. Отсюда и надо исходить!
Но этот исторический факт на первый план не выносят. Обычно замалчивают. Значит, для тебя станет новостью, что он стал союзником римского папы и даже получил из его рук золотую королевскую корону.
Заручившись его обещанием о помощи, Даниил стал нападать на монгольские отряды, но папа и запад ему помощи не оказали. Бросили, в общем, кинули.
Даниил более русич, чем западник по своим представлениям о жизни, не разгадал замысел коренных западников с их западными  понятиями о политике. И некритически доверился им.
Вскоре опытный сотник Бурундай разбил войско Даниила, и воспрепятствовал отделению от Руси Волыни и Галиции. “Дай Галич!” – просто и понятно, сказал ему хан. Пришлось дать и разрушить крепостные укрепления.
Население княжества Галицкого, пишут в летописи, как и сам их князь, не обрадовалось такому повороту дел: они тоже были настроены прозападно. Стоял великий плачь.
В 1261 году Алексндр Невский и ханы Берке и Мэнге-Тимур открыли подворье православного епископа в Сарае для защиты прав русских, прибывавших по делам в Орду, и оказания помощи Руси! Теперь, если происходили разъединительные усобицы,  хан  посылал Сарского епископа  с татарским беком, обязательно  православным по вероисповеданию, собирать княжеские съезды для решения спорных вопросов. Для тех, кто игнорировал решение княжеских съездов и продолжал свою политику, всегда находилась грозная монгольская конница, с помощью которой можно было быстро привести  ослушника к миру!
Отсюда и сказки о злых татарах, змее Горыныче и русских богатырях. Здесь зашифрована, старавшаяся с помощью татар собрать под свою руку как можно больше княжеств и земель, Москва: все знали о крылатом змее на её гербе. Намек для живших в то время русичей был понятен. Прямо же говорить было для авторов опасно! Особенно недовольны были ее политикой богатые Суздаль и Тверь. Самостоятельные и богатые торговые города, предпочитали таковыми и оставаться. С монголами, под их защитой, они жили очень хорошо и вольготно, а вот Москва...

“Как Москва!” – Снова ломает Андрей  мне душу: такие прекрасные, любимейшие сказки, такие захватывающие, по детским воспоминаниям, тревожные и победные фильмы. Киевская Русь и киевский князь, богатыри:  Илья Муромец, Алёша Попович, Добрыня Никитич! Золотой престол киевский. И что? Змей Горыныч – это не аллегория поганых, не аллегория завоевателе монголо-татар, а Москва?!! Не может этого быть!

“Орда и Русь”, - продолжил, не обращая внимания на меня, Андрей, - “представляли тогда союзное государство. Москва была сильным улусом орды и старалась собрать вокруг себя побольше русских земель. Платила он и небольшой выход, вклад в общую военно-политическую казну.
С церкви никаких поборов никогда не брали, у русских князей были полноценные боеспособные дружины, содержать которые была очень дорогая затея по тем  временам. Весомый, кстати, довод, что хозяйство Руси не истощалось и не разорялось монголами - лишь недалёкие, несведущие люди, невежды,  думают, что крестьян и ремесленников можно доводить до голодной полусмерти, все отнимать у них и угонять каждый год каждого десятого в рабство, и так десятилетиями без убывания производимого ими в княжествах продукта и ослабления военных сил княжеств. Да, могу сообщить тебе, что все сведения об огромных ратях монголов, об иго на Руси, о ежегодной дани, десятине людьми, товарами и продуктами пришли к нам с запада! Это обычная их идеологическая диверсия. Унизить историческое прошлое, ослабить патриотизм и способность к смозащите противников или конкурентов в геополитической борьбе. Русичи тогда неплохо, в основном оносились к монголам, называли их ханов “Добрый хан Берке” или “Добрый хан Узбек”  Когда, кстати, хан Узбек силой стал насаждать ислам, многие православные, да и не только православные, степняки побежали в союзную Русь. Принимали их хорошо, даже очень. С врагами так не поступают, да и к врагам не бегут спасаться от произвола! Многие наши великие, известные в историческом масштабе люди и даже целые известные фамилии – это потомки выходцев из орды во времена хана Узбека.
Конница русских князей часто обучалась ведению боя татарскими инструкторами, а монгольских гарнизонов с постоянным базированием на  Руси никогда не было. Какое же это иго? Какая вражда? Поход Батыя был тогда воспринят на уровне междуусобиц князей, как ответ им за Калку, и не более того. А многая ложь пошла и от Плано Карпини, после того, как он побывал на Руси в то время. Наша аристократия, когда вырвалась на запад, принесла оттуда легенды и об иго, и о нашей культурной неполноценности. А сами, униженно, стали утверждать, что Русь героически заслонила Запад от разорения! С чего бы это? Кого заслонять? Завоевателей из немецких рыцарских орденов! Спасать злейшего врага православия – католическую Западную Европу? Они сами в летописях писали, что в войске монголов было много и наихудших христиан - православных! Значит, наших с тобой предков - русичей.
Монголам нужен был сильный, повторяю, сильный и дружественный союзник на западной границе,  и буфер  против западной Европы, враждебно относившейся к ним, а не изнуренные данью и угонами ремесленников князья-холопы! Поэтому они и защищали Русь, оказывая ей помощь.
В 1268 году немцы после поражения в мелкой стычке с новгородцами собрали большое войско с целью отмщения и захвата Новгорода, и пошли на Русь. Но тут в Новгород согласно союзному  договору прибыл татарский отряд в пятьсот сабель. Этого оказалось достаточно, чтобы немцы: “замиришася по всей воле новгородской, зело бо бояхуся имени татарского”.
Конечно, многие и сейчас жалеют, что западная Европа не поглотила нас – были бы цивилизованными! Как будто мы дикари – у нас своя культура, и культура, скажу Великая. Не хуже западноевропейской. Но это дело и воля наших предков, а они не хотели менять веру и уклад жизни на чуждые им блага.
Блага были и в наследнице Великой степи – Московской России, и не скуднее, чем в Западной Европе. Россия тогда была развитой, как и  западная Европа, иначе не устояла бы под ее натиском, даже под защитой орды! и даже более чистой и  высокоморальной – почитай летописи и научные труды о тех временах. О той Руси-России и Западной Европе. Какие дела были там и тут! Ты, я думаю, ахнешь! Да и всем прозападникам не помешает такое чтение! Мораль и нравственность очень различались де-факто.
Поглощенные более сильной Литвой, и впоследствие вошедшие вместе с ней в состав Польши,  наши предки западных территорий Руси отстаивали православие и терпели за это  гонения.
Восстания русских казаков и русского населения будущей Украины (в те времена они говорили и писали в документах: “Мы, люди русские”, отличая себя от людей российских, поданных Москве.)  были за установление равноправия, а не за отделение от Польши. Только ее  политика второсортности православных русских толкнула их на обращение к  Московской России с просьбой об обединении. И российский царь со своим окружением долго думали: принять или не принять? Ведь это означало войну с Польшей, а возможно и со всей западной Европой. Все же решили принять единоверцев и русских по крови – русско-польские войны начались, и отголоски их все еще слышны и сейчас. Польша сильно обижается!
Чтобы стать более-менее равноправными в Западной Европе, русские должны были сменить и религию и обычаи. Наши предки не захотели, и мы им не указ.
А ты знаешь,  что произошло в 1380 году на поле Куликовом?”

Я теперь призадумался, но, все же, твёрдо сказал: “Сражение с Мамаем, начало освобождения от монголо-татарского ига и осознание разобщенным народом своего единства“

Не совсем так. Да и, вообще, совсем не так! Великая степь уже разваливалась, сильно потеряв в пассионарности - там возникла замятня. Тохтамыш, сторонник традиционного со времен Батыя союза с Русью, овладел Белой Ордой, а в Причерноморье  воцарился темник Мамай – талантливый полководец и политик. Он не принадлежал к чингизидам и был узурпатором. Так называемые монголы – совершенно сборное самоназвание разных примкнувших к ним племён, его не любили,  поэтому он стал опираться на союз с западом, с генуэзскими колониями Крыма. Тохтамыш -  родовой чингизид, стал готовиться к войне против узурпатора.
Мамай, узнав об этом, просит помощи и денег у союзников – генуэзцев. Те обещают, но за предоставление концессии по добыче мехов  на севере Руси, в районе Великого Устюга.
Мамай повел переговоры с Дмитрием Московским и русскими боярами, обещал Дмитрию ярлык на Великое княжение. Те призадумались и, вроде бы, были и не против этой затеи. Но против концессии, а точнее против превращения Руси в торговую колонию генуэзцев, выступил пассионарный Сергий Радонежский. Его поддержал и митрополит Алексий. Тогда князь Дмитрий отвергает ставшее для него опасным, предложение Мамая и подтвердил свою верность традиционному уже союзу с чингизидами и законным наследником – ханом Тохтамышем.
Загнанный обстоятельствами в угол, Мамай вступил в союз с Ягайлой, который давно  мечтал о захвате части территории Руси. Они быстро договорились о ее разделе и заключили союз. Узнав об этом, преподобный Сергий Радонежский благословил  войну с Мамаем, и православные  русские люди встали на зашиту Руси от узурпатора и генуэзцев.  У Мамая монголо-татар почти не было. Генуэзская пехота, прикавказсские народности, другие наёмники. Наверное, у нас, у князя Дмитрия, так называемых монголо-татар было больше, чем у мамая!
Ведь наше войско, вышедшее на поле Куликово, состояло из княжеских дружин, ополчения и двадцатитысячной конницы. В её состав входили  крещенные в православную веру татары, православные литовцы и обученные татарами конному бою в татарском строю русские.
На помощь Мамаю шли полки Ягайлы, состоявшие не только из литовцев, но и русских. И боюсь, что русских у него было не меньше, чем литовцев! Такие вотисторические  коллизии!
На поле Куликовом не очень пассионарные москвичи, как пишет летописец: “яко не привычные к бою побежаху” после атаки конницы Мамая.
Но тут, устроенная в засаде по монгольской тактике, конница Дмитрия развернутой лавой пошла в атаку на потерявших строй воинов Мамая. Удар  10 тысяч  обученных татарами засадных конников был такой силы, что войско узурпатора обратилась в паническое бегство. Ягайло к сражению опоздал: его задержал, искусно маневрируя, обвиняемый до этого в измене Олег Рязанский. У него было всего пять тысяч человек! После 1380 года распавшаяся Киевская Русь окончательно растворилась в  Литве и новой, молодой  Московской России. Кстати русско-литовское войско отыгралось на обозах с ранеными русскимими воинами, тянувшимися с поля сражения в родные места. Грабежи, избиения раненых!

“Русские грабили и убивали русских же?” –  огорчился, я, но виду не подал. Мало того, что  войско Мамая практически не было монголо-татарским, а хан Тохтамыш, законный наследник-чингизид, оказывается, был союзником в этой борьбе против Мамая, так ещё и рать Ягайлы состояла  и из русских полков! Всё вдруг становилось с ног на голову. Как же освобождение в 1380 году от трёхсотлетнего иго, как же тогда  единение Руси! И почему это герой из героев, патириот из патриотов Дмитрий Донской не организовал безопасное возвращение обозов с ранеными с поля боя? Да он ещё, оказывается, и раздумывал, не дать ли концессию и не переметнуться ли к Мамаю! Если бы не Сергий Радонежский и не митрополит Алексий. Совсем запутались во лжи! Неужели не догадывались, что правда всплывёт! Так и надо было говорить – герои, призвавшие к единению Руси Сергий и Алексий! Ладно, послушаем дальше.

Почему московская Русь и Литва стали усиливаться? В начале ХIII века на территории Руси и Литвы произошел пассионарный толчок, затронувший еще Турцию и Эфиопию. Поколение Александра Невского – первые представители новых пассионариев Руси. Но если бы не союз с монголами,  немцы, шведы и более сильные пассионарные литовцы  поглотили бы или  уничтожили Русь. Она была ещё слаба, а пассионариев в ней было мало.
Но, к сожалению, относительно недавно у нас произошла значительная потеря пассионарности, следствием которой стал перелом  к угасанию – это период с начала первой мировой и гражданской войны и до прихода Хрущева.
Потеря энергии была столь велика, что мы оказались на тонкой грани между инерционным периодом развития этноса (в нем живет сейчас Западная Европа) и обскурацией – развалом: упадок культуры, проедание всего и вся, дележи-переделы, распад страны на части. Одним словом - царством субпассионариев, где всем правят люди хитрые и изворотливые, но безответственные и ленивые – почти уголовники! Отнял, наворовал,  погулеванил и спать до нового безобразия! Концессия на меха? Пжалста!
Но новый поток космических  лучей  осветил, совершенно точно и бесспорно,  территорию Китая – так считает Лев  Гумилев. - скоро весь мир изумится его возрождению. Гумилев, как специалист, а это много стоит,  подозревает, что  этим лучом  была затронута, частично и Россия.
Если же мы не были  освещены пассионарным лучом,  то можем свалиться и сразу в фазу обскурации, минуя энерционную фазу, и суперэтнос постепенно развалится: Сначала Варшавский договор, потом СССР, потом РСФСР, потом…
Нам же, если толчок был, и мы поднимемся на ноги, выйдем из начинающегося при нас продолжающегося брежневского захода в пике падения, вследствие глупости и недальновидности принимаемых решений, надо будет учитывать, что существуют комплиментарные, дружественные в быту друг другу этносы, и некомплементарные в отношении быта, религии и культуры. Между некомплементарными этносами, соединенными  в общее государство или общий суперэтнос, всегда будут разъединительные  столкновения, и всегда будет гореть или тлеть разобщающее недовольство друг другом.
И еще нам надо опасаться после развала СССР, при недостаточном уровне пассионарности, а значит и недееспособном патриотизме (на словах, а не на деле: погалдели, побазарили и разошлись) в химеру!”
 “Это еще что такое? ” – удивился я.
”Химерой называют такое состояние, когда представители чужого этноса используют завоеванный или другим путем захваченный этнос в своих целях. Они, по большей части,  компактно проживают на его территории и имеют собственные или наемные войска из представителей других этносов. Но это, все же, маловероятно, скорее всего, появятся компрадоры, или даже возникнет этническая химера, бывают  и такие. В этом случае представители собственного этноса, наиболее энергичные субпассионарии без особых идей и патриотизма, ориентированные на существование за его пределами, высасывают из бывшего им родным этноса все соки, используя его ресурсы для собственных целей и обогащения. Слабые низы будут только жаловаться, но не смогут цивилизованно организоваться для противодействия.  Высосанный этнохимерой этнос слабеет, теряет ресурсы, разваливается на более мелкие части и, рано или поздно, становится легкой добычей сильных соседей. Или гибнет, что одно и то же!” …
 Два Андрея, мы  постояли тогда  некоторое время  в молчании и раздумьи, глядя в разные стороны, и разошлись, печально пожав друг другу руки….
Как ни обозревал сейчас я Китай, Дальний Восток, Восточную Сибирь и Москву – признаков возрастания пассионарности нигде не наблюдал. Значит, Гумилёв ошибся насчёт пассионарного толчка? Теперь что,  упадок промышленности и сельского хозяйства, развал Российского суперэтноса - СССР, этнохимера? Мне стало совсем неприятно.
Да еще, к тому же,  обрушились и все мои светлые прежние чувства, основанные на выдуманной истории Руси. Все сказки с Киевским князем, Ильей Муромцем, дремучими лесами, Змеем Горынычем и злыми татарами пошли прахом! Какое волнение испытывал я, читая их в детстве! Как ярко и образно жили они в моей душе.
 Зачем эти люди при власти, ради своих и чьих-то мнений, а может и по необразованности, и для удержания её самой и своих сиюминутных интересов, обманывают сказочников и детей? А может, и сказочники бывают в курсе?...
Я вернулся к рюкзаку и продолжил складывать  в вещи. Нас никто  не побеждал в войнах на нашей территории,  неужели, сами-себя? Нет, пассионарии еще…
На крыльце вдруг послышались шаги, стукнула дверь и в первую комнату вошли со двора Сергеич, Володя и  Наташа. Кто-то зашел и в комнату, где был я спросил о чем-то, я, не думая, автоматически что-то ответил. Человек вышел. В соседней комнате, за стеной,  стали глухо переговариваться и собираться в дорогу вошедшие. Тихо тикали часы …
“Автобус!”
Экспедиционный народ вышел на улицу, собрался у дверей  машины, втянулся в нее  и расселся по свободным местам.


Эпилог


За окнами поплыли назад, в прошлое,  стволы деревьев, кусты, прогалины. Красивая, суровая, неизобильная ярким разноцветьем, северная тайга... Автобус, покачиваясь на неровностях грунтовки, быстро пошел в сторону аэропорта…
Подвесной мостик над рекой,  низкие деревянные дома с длинными завалинками, аэропорт  за околицей таежного поселка и готовый к полету ЛИ-2, бывший когда-то Дугласом…
Уже в самолете я обернулся и посмотрел на всю нашу компанию: углубленно ушедшего в себя шефа, задумчивого Володю с глазами на кончике носа, Наташу и Людмилу.  Андрей-второй уехал раньше, и его здесьуже  не было.
“Ну и какой вывод можно сделать из всего этого? ” - вопросил я сам себя. - ”Банальный, по своей давности: “The world’stage”,  Shekespeare’s “As You Like It” И кто же дёргает за нити  нас, марионеток?
Но может быть, маленькие, более-менее самостоятельные ролевые игры позволены и нам самим. Но, выходя на подмостки, надо помнить, что правит на сцене  Эхо.
Эхо   от декораций,   персонажей и зрителей. Насколько оно искажено, не знает никто!
Смысл жизни появляется только тогда, когда исчезают декорации, когда человек живет и ощущает жизнь в полной мере! Безо всякой лжи, притворства и приспособительской суеты! Исренне любит, искренне трудится и исренне, честно пред собой и другими живет!  Иначе истинного  смысла жизни нет, он исчезает,  и появляется  театр со своей сценой и актерскими выходами!
Я вздохнул и стал смотреть в иллюминатор, на тайгу, уходящую назад под зеленым, с маслянистыми потеками, крылом самолета… Медленно уплывали вдаль широкие холмы, высокие бугры, обширные мари и узкие змейки речек…
В Иркутском аэропорту мы распрощались и разошлись в разные стороны.  Я проводил Наташу до остановки. Она вошла в троллейбус, и за ней с шумом захлопнулись двери. Троллейбус тронулся с места и покатил прочь от аэропорта.  Мелькнула в окошке тоненькая, смуглая,  машущая мне  ручка, и я остался стоять на тротуаре у развилки дорог...

Андрей довел до конца и курсовую,  и дипломную работы. В институт Сергеич устроил Люду, через год она уволилась…
Наташу после университета распределили в ГИПроЗем рутинно вычерчивать карты разных пахотных земель и лугов. Володя подал заявление и ушел в аэрофлот, где довольно высоким начальником был его отец…