Драма автора песни- Бухенвальский набат

Драма автора- "Бухенвальский набат"

http://www.proza.ru/2011/05/13/243
ввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввв



ИЗ ИНТЕРНЕТА

http://lib.ec/b/407656/read

("окрасить"- google.com)
////////////////////////////////////

АЛЕКСАНДР СОБОЛЕВ

ЕФИМ СЕГАЛ, КОНТУЖЕНЫЙ СЕРЖАНТ

Роман - М.:Издательский дом ПИК, 1999 г.-496 с.



У поэта Александра Соболева — автора знаменитого «Бухенвалъдского набата» — при жизни не вышло ни единой поэтической книги. Не числился он и среди членов Со-юза писателей СССР. Его словно и не было. Для официальной литературы. Есть песня, которая покорила души соотечественников и улетела далеко за пределы нашей страны. У песни есть композитор Вано Мурадели. А вот автора слов как бы и не было отродясь. Чем же он, А. Соболев, не угодил тогдашним властям? Вроде бы А. Соболев не был замечен в подписных кампаниях протеста и в других акциях подобного рода. Не сотрудничал с «вражескими голосами». Его стихи не подвергались разносу со стороны партийных идеологов. И все-таки для них он был чужим. А коль чужой— значит враг. Помните? «Тот, кто не с нами, тот против нас». А поэт точно был не с ними. Более того, он был против них. Только они этого, к счастью, не знали. Не знали и того, что А. Соболев в это время пишет роман о Ефиме Сегале...

Роман «Ефим Сегал, контуженый сержант», — его единственное прозаическое произведение. Обращение поэта к жанру прозы - случай в русской литературе нередкий и вполне объяснимый. Порой то, что хочется сказать читателю, не выразить средствами поэзии.

А поэту А. Соболеву хотелось в годы «развитого социализма» поведать о многом. Точнее это была необходимость рассказать о том, что он для себя открыл, когда с глаз упали шоры. Это был его долг. Его боль.

Роман А. Соболева, в какой-то мере, автобиографичен. Его герой, молодой журналист и поэт Ефим Сегал, повторяет тернистый путь автора. Как и автор, он воевал в годы Великой Отечественной войны на самом, что ни на есть, переднем крае, пулеметчиком в пехоте. Получил тот же немалый набор ранений и контузий. И так же был комиссован из действующей армии и отправлен на один из московских оборонных заводов, дабы ковать Победу теперь уже в тылу. И далее следуют те же житейские этапы: заводской цех, заводская многотиражка... А здесь, в маленькой газетке он, Ефим, нежданно-негаданно снова оказался в бою. Теперь врагами бывшего пулеметчика были те, кто, освободившись от «священного долга» по защите Отечества с помощью брони, в безопасном тылу обворовывали полуголодных рабочих, а ради показухи, именуемой социалистическим соревнованием, гнали в действующую армию не совсем качественную продукцию. И эти преступники, в сущности, были неуязвимы. Их покрывали партийные функционеры из заводского парткома, райкома и даже из ЦК. После долгой неравной борьбы отчаявшийся журналист-романтик пришел к горькому выводу: зло не в отдельных нечистоплотных руководителях, зло - сама опутавшая страну Система.

Вот какую книгу писал А. Соболев в 1974 - 1978 гг. Именно эти даты обозначены на последней странице рукописи. Писал, как говорили в ту пору, «в стол». Он явно не верил в то, что его роман будет когда-либо опубликован. И даже не подверг его окончательной художественной шлифовке. Ограничился тем, что написал, выполнив долг перед своей совестью К тому же вскоре он заболел. Болел долго и мучительно. В 1986 году его не стало. А роман все-таки вырвался из темных недр письменного стола на свет, к читателю.

Он издан! И, тем более, в трудное для книгоиздания время. Свершилось это благодаря прямо-таки жертвенным усилиям Татьяны Михайловны Соболевой, вдовы поэта, его верному другу и терпеливой спутнице

   (об этой мужественной русской женщине, продавшей квартиру для издания книги мужа-
    отдельный разговор-см. в интернете)

Эпоха, о которой написан роман, будто канула в прошлое. Общество обрело иные моральные ценности. И все же роман А. Соболева и сейчас воспринимается весьма актуально. Те, кому отчаянно противостоял контуженый бывший сержант Ефим Сегал, ныне снова рвутся к власти и, пользуясь бедственным положением миллионов россиян, делают это далеко небезуспешно. Роман напомнит тем, кто забыл о прошлом, какое оно было на самом деле. С бедным бытом на грани нищеты, с карточками (позднее талонами) на продукты, с длинными очередями и пустыми прилавками магазинов. С репрессиями против каждого слова, не укладывающегося в жестокие рамки господствующей идеологии. И в то же время с привилегиями, спец-распределителями, закрытыми санаториями, дачами и правом на беззаконие для партийно-советской номенклатуры. Ну, а молодой читатель, дай Бог, наконец поймет: те мерзости, что сейчас вызывают у него гневный протест, в сущности не новы. Они произрастали буйным цветом и в том нашем недавнем прошлом, куда его опять зазывают коммунистические пропагандисты. И может быть он поищет иной путь? Свой путь?..

Георгий САДОВНИКОВ, главный редактор художественной литературы

Кто живет без печали и гнева, Тот не любит отчизны своей.

Н. Некрасов

Мы будем жить при коммунизме.

Из советской песни


Часть I ПРОЗРЕНИЕ
Глава первая
Тридцать первое мая 1944 года выдалось в Москве по-настоящему погожим. Это был последний день весны и последний день службы сержанта Ефима Сегала в Советской Армии. Вчера медицинская комиссия госпиталя, где он находился на лечении, признала его непригодным для фронта и постановила: направить на работу в военную промышленность.

«Ну, что ж, неплохо», - думал Ефим, ступая неспешным шагом к трамвайной остановке. В заплечном солдатском вещмешке лежало у него две пары старого нательного белья, вафельное полотенце, буханка хлеба, еще кое-что из съестного да неизменная спутница в боях и походах - голубая эмалированная кружка, простреленная в двух местах - реликвия войны.

Выпроводили его из госпиталя далеко не в парадной форме: выдали ношеную-переношеную выцветшую гимнастерку, такие же армейские штаны, старые кирзовые сапоги, мятую, с чужой головы, белесую пилотку. Накануне, когда ему принесли в ванную этот «гардероб», он удивился, решил, что произошла ошибка.

-    Не моя это одежда, не мои сапоги, - сказал медсестре, с неприязнью оглядывая ворох хлама.

-    Верно, - согласилась та, - не ваша обмундировочка... Ваша, которая получше, пойдет тому, кто вернется на фронт.

А вы идете домой, скоро переоденетесь в свое, штатское.

Ефим грустно усмехнулся: «Свое, штатское...» Хорошо бы оно у него имелось. Но откуда было знать госпитальной сестре, что пока он воевал, его престарелые отец и мачеха в эвакуации, спасаясь от голода, выменяли Ефимову одежду и обувь на хлеб да на картошку.

Все состояние сержанта Сегала, все богатство - на нем и при нем. Но чувствовал он себя самым счастливым, самым богатым человеком на земле. Позади - ад фронта, сотни дней и ночей сумасшедшей игры в кошки-мышки со смертью... Неправдоподобная явь, бредовый сон... А впереди? Что впереди? Он еще молод, до старости ой как далеко! В эти минуты, жадно вдыхая весенний воздух, как бы купаясь в майском тепле, во всей полноте ощущал Ефим непередаваемую радость жизни, жизни, заново дарованной ему самим Господом Богом, а потому особенно чудесной.

К чему лукавить? Когда врачебная комиссия решала его судьбу, у него учащенно билось сердце: неужели снова туда? Неужели тяжелые ранения и две контузии - все еще недостаточный взнос в утробу войны? Воинский долг? Он его с лихвой выполнил: пулеметный расчет сержанта Сегала действовал безотказно. Совесть его куда как чиста. Показной патриотизм он ненавидел, а потому не просился опять на передовую. Он достаточно повоевал. Искалечен, в неполные двадцать восемь - инвалид! С него хватит. Он заслужил жизнь.

«Неплохо, все обернулось неплохо», - повторял он мысленно, неспешно шагая по тротуару. Что ж, можно поработать и в военной промышленности. Государству польза будет. А на его долю в грядущей жизни может быть и радость выпадет. Ну, прежде всего, радость творчества. Он веровал: ждет его удел избранных. Ведь он - поэт. Стихи пишет давно, некоторые из них напечатал в разных изданиях еще до войны, появлялись они и на страницах фронтовых газет. И теперь, конечно, самое время развить дарование, выйти на свою поэтическую тропу.

А радость любви?.. От этой мысли теплело на душе.

С жадным интересом разглядывал Ефим встречных: оказывается, есть мужчины в гражданской одежде, женщины без белых халатов. За фронтовые годы, неоднократные пребывания в госпиталях он почти отвык от людей в самой обычной, невоенной экипировке. А на детей и вовсе смотрел, как на чудо. По натуре мягкий и даже несколько сентиментальный, он питал к ним всегда особую нежность. И вот они перед его взором - такие милые, славные, каждого взял бы на руки, с каждым поиграл бы!

«Как знать, - сладостно размышлял Ефим, - может быть, через несколько лет будут у него и свои малыши...» Он так жаждал стать отцом! Но до войны как-то не довелось ему повстречать ту единственную, которую назвал бы своей женой. В сорок втором, во время трехмесячного отпуска после ранения ног он познакомился во Владимире с вдовой-солдаткой, инженером Клавой Серегиной, женщиной красивой, белокурой, с умными лучистыми глазами; подружился с ее трехлетней дочуркой Катюшей. Короткой, но жаркой была любовь Ефима и Клавы, расстались «до свидания» после войны. Она писала ему на фронт, потом весточки от нее стали реже, наконец, несколько писем Ефима и вовсе остались без ответа. И вот теперь, шагая к трамвайной остановке, он почти в каждой встречной женщине с девочкой видел, хотел видеть, Клаву с Катюшей.

Неширокая окраинная улица Москвы. По ней со звоном и грохотом бежали красные с белым трамваи. Трамваи!.. Три года Ефим не видел их. К остановке подошел показавшийся ему праздничным трамвай «В». «Верочка», - прошептал про себя Ефим (московское прозвище трамвая маршрута «В») и с удовольствием втиснулся в переполненный вагон.

Демобилизованный сержант Советской Армии Ефим Моисеевич Сегал следовал на пересыльный пункт Мосгор-военкомата, на «гражданку».


Глава вторая
На пересыльный пункт Сегал явился после полудня. Дежурный лейтенант, которому он вручил направление из госпиталя, записал данные о бывшем сержанте в толстую тетрадь.

— Через пару-тройку дней, — сказал он, — за вами явится представитель военного предприятия. А пока можете отдыхать.

Лейтенант проводил Ефима по длинному коридору, пропитанному специфическим казарменным запахом, открыл одну из дверей в большую продолговатую комнату. Вдоль грязно-бежевых стен — два ряда железных коек, накрытых серыми одеялами. Тумбочки. На двух сдвинутых койках играли в карты солдаты.

Огромный детина с погонами старшины скомандовал:

ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ_ см. индекс в начале