Нецензурное место в Евгении Онегине и Стерн

Однажды утром Алёна Александровна позвонила Авроре Михайловне и возбуждённо сообщила:
- Зоря, кажется, я нашла  «Евгении Онегине» нецензурное место!
- Оленчик, ты с ума сошла. Такого не может быть,– сонно возразила подруга, падая головой обратно на подушку.
- Может, Зоря! – настаивала Алёна, - наш благородный герой в одном месте выругался по-матушке!
- Ты что, раскопала какие-то черновики пушкинские? – ещё не понимая, что говорит, но уже видя, что поспать больше не удастся, - зевая и потягиваясь, произнесла учительница.
- Я читала хрестоматийный текст, который доступен всем девятиклассникам. Но теперь я понимаю, насколько это для них рано…  А о таком им рассказывать и вовсе нельзя. Если узнают – то и будут во всём романе в стихах знать лишь одно это место, как Фигаро во всём «English[-e]»  - один «god-dam»!
- Вот именно – «god-dam!» Если это мне не пригодится, какого чёрта ты меня будишь ни свет, ни заря?
- Как? И тебе не интересно? – сразу сникла Алёна Александровна. – И потом, я думала, что десять часов – это не такое раннее утро… - Ну, извини!
- Погоди, погоди, Оленёчек, не клади трубку! Ну не обижайся! Раз уж ты всё равно меня подняла – давай встретимся  в нашем кафе  и обсудим твою находку!
- В кафе?! Ты не поняла меня, Зоря! Я собралась говорить о нецензурщине! Из кафе меня заберут на пятнадцать суток.
- Ну… а где тогда?
-Поехали в Наследный Лес!
Аврора Михайловна вздохнула в сторону и после этого произнесла в трубку:
-Ну, поехали! Согласна…
Наследный Лес! Сколько раз Аврора говорила подруге, что наследным бывает принц, а лес – наследственным! Но Алёна стояла на своём: «Наследный!» «Понимаешь, он и есть – Принц! Каждое новое поколение присваивает ему этот титул. Он как бы заново рождается с каждым новым поколением!» - «Но так он у вас никогда не наследует престол и не станет королём!» - возражала Аврора. - "И не надо! – подхватывала подруга, - король – это скучно, это – бесперспективно. А принц – это всегда устремлённость в будущее, всегда – надежда!»
   Смешная Алёна Александровна верила в роман своего рода с этим старым московским лесом, который был подарен одним молодым царём одному молодому боярину лет эдак триста тридцать назад…  Боярин тот приходился Алёне восьмижды или девятижды прадедом.
   «Итак, Наследный Лес!» – подумала Аврора Михайловна, собираясь. – В недрах этого «принца» обитают тьмы и тьмы маленьких жужжащих кровопийц… - Надо спрей какой-нибудь зайти купить, что ли? Прав был Пушкин, не любя лето из-за всей этой досаждающей мошкары! – Но что такое там открыла Алёна? – Откуда у Пушкина... нет, ну,конечно, было, но чтобы – в «Евгении Онегине»?!.
   Аврора Михайловна, как всегда, опоздала, и нашла Алёну Александровну уже сидящей на заветной скамейке под шатровой елью. В руках она держала какой-то красочный альбом.
- Что это у тебя? – поинтересовалась учительница.
- Об этом – потом, - ответила библиотекарша, - и продолжила, - у меня к тебе вопрос «на засыпку»…
-Так сразу? Ну, давай!
-Тебе хотелось когда-нибудь – ну, может, не сейчас, а в отрочестве, юности, - богохульствовать? Выворачивать наизнанку святыню? Зло издеваться над сокровенным? Над божественным? Взять да плюнуть в лицо Богородицы?
-Моя бабушка это называла бесовством. Нет, пожалуй, нет. Ты ведь знаешь, у меня бабушка была по-настоящему  верующей, и я – может быть, - вчуже - но научилась уважать её религиозное чувство…
-Тебе повезло! – вздохнула Алёна, - а у меня и бабушка была воинствующей атеисткой – не говоря об остальных! Мне очень долго пришлось укрощать саму себя, чтобы прийти к пониманию смирения перед Богом. И даже – просто к принятию хорошего – прежде всего – в себе… Но раздражали при этом, конечно, окружающие…
- Я не совсем понимаю…
- Вот представь: мне пятнадцать лет, все называют меня «тургеневской девушкой», - коса, длинные юбки, отсутствие косметики, глубокий серьёзный взгляд, предполагающий богатый душевный мир…  А между тем, я ненавидела тургеневским девушек! Помню, сижу на балконе, читаю заданный на лето «Накануне», а там это описание Елены – и нищим-то она помогает, и собачек любит, и такая сюси-пуси, вся стремится к «деятельному добру»!  Я от ярости читать дальше не могла. У меня в глазах потемнело. И пока я её не привела несколько раз на эшафот – для самых изощрённых казней, пока я её всю не изваляла в грязи, - в воображении, конечно! – не могла читать дальше! Только тогда отпустило!
- Ты страшный человек, подруга! – поёжилась Аврора.
- К сожалению, да…   Одно утешение – что примерно это, - ну, может, не с такой яростной злобой, - испытывал и Пушкин! И я теперь могу понять его и его героев.
- А, ну наконец-то! А то я думала, что пришла на сеанс душевного стриптиза!
-Понимаешь, без этого ты бы меня не поняла.
-Извини, но я пока и с этим ничего не понимаю.
-Я хочу сказать, что примерно то же самое испытывал Онегин, когда они ехали с Ленским обратно от Лариных. После того, как он впервые увидел Татьяну.
- А-а… И с этой самой злости он оскорбляет нежные чувства своего юного друга?
- Ну да! На самом деле он хочет так же извалять в грязи Татьяну, как я валяла Елену. Он столкнулся в её лице с чем-то, ему недоступным.
 - Отчего же он валяет не её, а Ольгу?
 - Оттого, что это легче. И оттого, что хочет задеть Ленского.
- То есть,  он переводит стрелки?
- Да, чтобы уязвить Ленского! Чтобы не одному было больно.  – Смотри, - он говорит, -
- «Я выбрал бы другую…», - он даже её не называет, даже имя произнести не смеет, и дальше – скороговоркой, -
- В чертах у Ольги жизни нет,
Точь в точь в Вандиковой Мадоне…
 Это как же в живой Ольге-то жизни нет? Ведь скорее Татьяна – неживая! Бледная, задумчивая…  А знаешь чего в Ольге нет?
- Чего?
- Сексуального опыта и опыта обольщения.
- Ну, естественно, в шестнадцать-то лет!
- Для Онегина – неестественно. Понимаешь, обе сестры – слишком чисты для него, и он их как бы объединяет в своей ненависти к их чистоте, недоступной для него. Боится он, что брусничная вода ему наделает вреда! Вот она – «брусничная вода» – две неразвращённые деревенские девицы! И он ведь понимает, что ему судьба как бы предназначает Татьяну, которой он сразу испугался, как чёрт – ладана. И от этого он кипит цинизмом и злобой – на обеих сестёр, как на одно целое.
Он и луной, и небосклоном недоволен, и всем мирозданьем, и самим Творцом, - лишь оттого, что недоволен собой!
- А отчего он недоволен собой?
- Оттого, что он-то надеялся на развлечение, на флирт, на привычную лёгкость, надеялся блеснуть – и очаровать – чтобы всё как всегда…  А тут – девушка серьёзная, глубокая. Она посмотрела на него и как бы спросила его взглядом – «Ты – моя судьба?» Ну, ведь не могло же этого не быть! Иначе – не с чего ей и письмо своё было писать! Чтобы влюбиться, ей надо было обменяться с ним взглядом. «Что ты за человек?» - спросила она. А в нём человек-то та-ак глубоко! А он надеялся проехать на Пародии человека, на оболочках, как всегда проскользить по поверхности. А она захотела узнать, что у него внутри. А он этого сам не знал – и он испугался! «Брусничная вода!» Шампанского мы не боимся, а простая брусничная вода может вывести нас наружу.
- И что? Он с перепугу стал богохульствовать?
- Ну да. Ведь что такое по-твоему «Вандиковой»?
- Ван Дейковой. «Ван Дик» - английское написание имени фламандского живописца.Так и Батюшков писал, и вообще это было принято: "Вандик" вместо "Ван Дейк".
- Да-да, знаю, знаю... Но - о какой же его «Мадоне» идёт речь?
- Считается, что о той, что с куропатками, поскольку только её мог видеть Евгений - то есть, Пушкин, – в Эрмитаже. «Отдых на пути в Египет», - так она по-правильному называется.
- Смотри! – развернула Алёна Александровна свой альбом. – Кругла, красна лицом, и – главное – глупа?!»
- Да нет, - задумчиво произнесла Аврора Михайловна, разглядывая иллюстрацию, -  милая молодая женщина… И такая естественная… И даже не в центре композиции…
- И жизни в ней побольше, чем в иной живой мамочке, встреченной нами на улице!
- Да… Ну, может, тогда Пушкин имел в виду другую Ван Дикову Мадонну?
- Интересно – какую же? – не без ехидства задала вопрос библиотекарша, передавая учительнице свой альбом. – На, ищи!
Аврора полистала некоторое время иллюстрации, а потом опустила книгу на колени.
- Пушкин оболгал Ван Дейка. Никаких таких мадон у этого художника нет. На редкость одухотворенные, естественные лица…
- Ну, во-первых, не Пушкин, а его герой, а во-вторых, может, тут вовсе не об этом художнике речь!
- А о каком же? Ты имеешь в виду, что в черновом варианте у поэта было «в Рафаэлевой мадоне» и в «мадоне Перуджино»?
- Ну, и об этом тоже…  Эти черновики ведь говорят о том, что Пушкину не принципиален был художник. При этом он перебирал самых лучших художников Возрождения, самых «божественных»!
- Чтобы усилить тем самым богохульство Евгения? – начала догадываться Аврора Михайловна.
- Да. Но каждый раз получалось, что  - вместе со своим героем -  Пушкин задевает художника, который этого вовсе не заслуживает, а поэт наш хотел этого избежать.
- Но – не избежал ведь!
- Избежал! В том-то и дело, что избежал!
- Обидев Ван Дейка?
- Он его не обидел. Он вообще его не назвал.
- Ага. Назвав, не назвал!
- Именно. Назвав, не назвал.
- Как это? – оторопела Аврора Михайловна.
- Ну, ещё воскликни «god-dam!»
- Восклицать не буду, но прокляни меня бог, если я тебя понимаю!
- Ага! Воскликнула! Вот и Евгений восклицает подобное этим «вандиком», но только – ещё хуже!
- Погоди… - стала припоминать "старую добрую" английскую школу Аврора, - ты хочешь сказать…
- Да-да! Про «краковяк»!*
- Тьфу ты! Мерзость какая!
- Вот поэтому Ленский тогда не вызвал его на дуэль – потому что просто мерзость. И – «всяк молится своей иконе!»** У одного – Мария, у другого – Магдалина, - только нераскаявшаяся! Ленский понял и надулся, «и после во весь путь молчал».
- «Вандик» - это то самое… One dick, - повторила поражённая Аврора, -  Какое страшное богохульство! «Однох----…» - начала учительница и зажала себе рот.
- «… Мадона», – докончила подруга, -  кстати, я принесла кое-что покрепче брусничной воды – можно выпить.
- Давай!
- Я тебя сегодня всесторонне развращаю!
Подруги выпили по стаканчику хорошего итальянского вина, и языки их развязались совсем.
- Один раз  «*****-ая» Мадона! – вскричала учительница, спугнув синичку, - и заметила, – но ведь это страшно… ведь это -- Богом ******* Мадона!
-Не страшнее «Гавриилиады»! Там наш поэт сделал с Мадоной то же самое.
-В самом деле.., - согласилась Аврора.  - И теперь он в этом раскаивается?
-Как видишь.
-Теперь я понимаю, отчего Ленский тогда не вызвал Онегина на дуэль, а потом – вызвал!
-Да, он перепугался за свой «двухутренний цветок»! А тогда ему стало просто неприятно и мерзко, но по сравнению со своим искушённым другом он чувствовал себя на высоте. Для Владимира, может, Ольга ещё дороже и святее стала… И вот посмотри – как эта сцена перекликается с картиной именин. Онегин на именинах бежит от себя, то есть от Татьяны, от её – вполне внятного ему – смятения. Бежит очертя голову флиртовать с невестой друга, чтобы утвердить себя – того себя, которого он знал, - утвердить в том, в чём он истинный был гений – в науке страсти нежной. Он не думал ни о Ленском, ни о Татьяне – он спасал себя. И убивал друга и влюблённую в него девушку. Условия игры поменялись. Собственно, игра уже давно закончилась, - с тех пор, как умер дядя, с тех пор, как герой оставил петербургский свет и приехал в деревню. С этих пор началась Жизнь. А жить-то наш герой и не умеет! Его научили только играть. И он держится за это своё умение до последнего. Он хочет судить, а не любить. Потому что, когда он – судья, то он – главный. А Луна – глупа, и небосклон глуп, и места глупы! Всё это - глупо – с какой стати он будет ко всему этому прислушиваться, когда он – умный человек?! Когда он может обо всём судить – и о любви девушки, и о луне, и о Богоматери, и о самом Боге!
-М-да! Жаль, что детям об этом рассказать нельзя…
-А ты постарайся так зачаровать их эти романом, что они будут обращаться к нему всю жизнь, и – когда-нибудь – всё поймут!
- Всё – не надо! – возразила Аврора Михайловна, - тайна должна оставаться, - тайна всегда должна оставаться, как надежда…  - как твой Наследный Лес!
По верхушкам ближних к подругам берёз пробежал ветерок, похожий на чей-то вздох; вздох освобождения…


               
*Имеется в виду эта частушка. Переведите сами.
 
Have you seen four dicks together
Dancing on a mountain peak?
And one dick had fuсked another
But with yet another dick.

Dick по англ. - муж. член. One dick (Ван дик) - один член. Поскольку Мадонны, кроме Бога, никто не касался, то понятно, чей это dick; он действительно был один(one)...


**Строчки, которые выпущены в академическом издании «ЕО»:
Румянец да невинный взор         
Мне надоели с давних пор.”       
- “Всяк молится своей иконе,” –
[Владимир сухо отвечал
И после во весь путь молчал… ]

                -------------

  Через некоторое время в квартире Алёны Александровны раздался телефонный звонок. Едва она сняла трубку, как в неё прокричали:
-Оленёчек, ты права, во всём права, ты даже не знаешь, насколько ты права!
Алёна аж отпрянула от напора этого во всех интонациях знакомого ей голоса. Впрочем, слова о том, что она права - хотя ещё и непонятно, в чём именно, были ей приятны...
Но она тут же уточнила:
-В чём права, Зоря?
-Да в вандике этом, онегинском!
-Конечно, права, - холодно подтвердила библиотекарша, - а ты что, ещё сомневалась?
-Я не сомневалась, но я нашла мощное подтверждение твоему выводу!
-Где? Как?
-У Стерна.
-А-а-а!.. И где? Разве в "Тристраме" что-то такое есть? Я не помню.
-Да не в "Тристраме" совсем, а в "Сентиментальном путешествии"!
-Боже мой! А я его и не читала.
-Как же ты берёшься рассуждать об "Онегине", когда не читала стерновского "Путешествия"? Ведь благодаря этому произведению и наш Онегин в путешествие отправляется!
-Правда?
-Несомненно! - авторитетно заявила Аврора, - но сейчас - не об этом. Сейчас я тебе зачитаю цитатку, и ты всё сама увидишь! Вот... Да где ж она? Тьфу ты! А-а... вот. Слушай!

И учительница начала читать взволнованным голосом:
"Ученый Смельфунгус совершил путешествие из Булони в Париж - из Парижа
в Рим - и так далее,  -  но  он  отправился  в  дорогу,  страдая  сплином  и
разлитием  желчи,  отчего  каждый  предмет,  попадавшийся   ему   на   пути,
обесцвечивался или искажался. - Он написал отчет о своей поездке, но то  был
лишь отчет о его дрянном самочувствии..", - вот, это, как видишь, -  о духовном состоянии, которое потом перейдёт к нашему Онегину: английский сплин, короче - русская хандра! - заметила Аврора, - а вот - о богохульстве, которое порождаетcя таким состоянием духа:
     "Я встретил Смельфунгуса в большом портике Пантеона - он только что  там
побывал. - Да ведь это только огромная площадка для петушиных  боев.., - сказал он, - Хорошо,  если  вы  не сказали чего-нибудь похуже о Венере  Медицейской,  -  ответил  я,  так  как,проезжая через Флоренцию,  слышал,  что  он  непристойно
  обругал  богиню  и обошелся с ней хуже,чем с уличной девкой,
  без малейшего к тому повода."

-Вот! - торжествующе заключила Аврора Михайловна. - Видишь? Пушкин взял это у Стерна. (Но это вовсе не отменяет того, что он и сам это всё пережил!) А ты не только сам факт богохульства правильно уловила, но и то чувство, которое привело нашего героя к нему.
 
Алёна Александровна помолчала, справляясь с неожиданными слезами, а потом произнесла, наконец:
-Спасибо, Зорюшка!
-Да что там... Одному ведь делу служим... Нет, но ты видишь, что наш-то делает! - не унималась преподавательница, сократив до фамильярного "наш" аполлонгригорьевское "Наше всё".
-Вижу. Похоже, Лоренс Стерн был им зачитан до дыр ещё в детстве, в Москве.
-И не случайно. Этот английский священник из восемнадцатого века каким-то образом угадал всю судьбу нашего Первого Поэта. Читая его книги, Пушкин находил в них поддержку друга. И он отвечал своему старшему другу, взаимодействовал с ним своими произведениями. Прежде всего - главным - "Евгением Онегиным". Ведь он и "Евгений" вслед за стерновским Евгением!
-Да? - вздрогнула Алёна. - Да, верно! А я и не догадалась!..

                1-3 июля; 27 ноября 2013 года.