Прощай, мой рояль

Сегодня ему стало очень тихо. Тише, чем когда соседи сверху не затевают ремонт. Тише, чем когда внучка не собирается в школу. Тише, чем когда сын не варит поутру кофе. Так тихо бывает только тогда, когда остаешься один на один с собой, и даже мыслям в такие минуты нет места в твоей голове.
Михаил всю свою жизнь старался быть незаметным. Ему было хорошо, когда окружающим было хорошо, когда он мог просто им не мешать. Точнее, ему было  спокойно.
Михаил родился в сорок пятом году. Героический год. Год рождения для настоящего героя. Стал ли он героем? Конечно, стал. Он стал героем музыкального фронта. Много таких, скажете вы, все метят в герои! Он никуда не метил.
Восемь лет музыкальной школы, училище, экзамены, концерты, снова экзамены и снова концерты… А потом к Михаилу в сердце тихонько постучала любовь. Они были прекрасной парой: Анечка и Миша. Анечка пела и иногда писала стихи, Миша подыгрывал ей на фортепиано, мечтая когда-нибудь написать для нее что-то волшебное, возвышенное, прекрасное, чистое, как небо, как его любовь. Анечка всегда улыбалась, а  Миша сочинял для нее…
Миша знал, как ей хотелось видеть рядом с собой успешного музыканта, которого узнают на улице, которого приглашают на радио. Имя которого у всех на устах. Да и ему, чего греха таить, иногда хотелось проснуться знаменитым, чтобы знать: все, что он делал все эти годы, было не напрасно. Так всегда бывает, когда тебе двадцать.
Однажды Анечке пришла в голову замечательная мысль, познакомить, Мишу с родителями. Да нет, ничего особенного, но ведь Миша не клад, чтобы его прятать. Да-да, подумалось Мише, не прятать же.
Он отгладил брюки и белую рубашку, купил красные гвоздики и всю ночь промаялся без сна. Нет, он, конечно же, чудо, и родители его обязательно полюбят, все повторял он про себя Анечкины слова. Вот и утро. Вот и чашка чая. Вот и памятник Пушкину. Вот и Анечка. Они шли, держась за руки, а мимо спешили люди, пролетали птицы, открывались окна, проезжали  машины. Ему показалось тогда, что, пока они шли, прошла вечность. Как он тогда ошибался – вечность была еще впереди!
Тоненькими пальцами Анечка достала ключи, замок прогремел, она нажала на ручку двери, и двухметровая великанша с какой-то необычайной легкостью поддалась. В квартире пахло жареной рыбой и еще, наверное, кофе.
- О! Вот и вы уже здесь. – В прихожую впорхнула Анечкина мама. – Проходите, ребятки. Давайте-давайте!
- Это вам, Антонина Сергеевна. – Негромко произнес Миша, протягивая скромный алый букет.
- Мишенька, что вы, не стоило!
- Мама, а папа уже дома? – Поинтересовалась Анечка и поцеловала маму в щеку.
- Да вот с минуты на минуту уже должен. А вот и папа!
За дверью послышались шаги и, спустя мгновение, на пороге показался невысокий человек средних лет в костюме и громоздких очках, быть может, слишком больших для человека с таким строением лица.
- Я полагаю, вы Михаил? Я Александр Дмитриевич. – Он протянул Мише руку, но слишком скоро, резко и почти недоброжелательно вернул ее в прежнее положение.
- Вы угадали, - Миша улыбнулся, - Я Миша.
- Я не угадываю, я знаю.
- Саша, ну не будь ты так суров, - Антонина Сергеевна нежно взглянула на мужа, - А то Миша еще испугается тебя.
- Боятся должны только те, у кого не все в порядке с законом и совестью!
- Папа у нас всегда хотел быть милиционером. – Анечка взяла Мишу под руку и повела в комнату.
Они долго сидели молча, пили чай из красивых чашек, ели торт «птичье молоко». Пока Александр Дмитриевич не начал Тот-Самый-Разговор. Именно так. Никак по-другому.
- Ну ладно, Михаил, давайте серьезно. Вы пианист?
- Ну, это громко сказано, Александр Дмитриевич, - Миша миролюбиво улыбнулся, но опустил глаза, - до ПИАНИСТА мне еще далеко.
- И как далеко?
- Саша! – возмутилась Антонина Сергеевна.
- Папа!
- Тихо. Тихо, девушки, это мужской разговор. Итак, Михаил.
- Я планирую, конечно…
Миша не успел закончить фразу, хотя, признаться, он не знал и сам, что же он планирует.
- Вы планируете. А меж тем, вам уже сколько? – Он приподнял левую бровь.
- Двадцать два.
- Двадцать два!
О, это были не просто два слова и восклицательный знак. Это было - белыми буквами. На черном фоне. В конце фильма. Слово «конец».
- Папа, может не сейчас? – Анечка взяла на себя роль спасательного круга.
- Анна, а когда? Когда вам взбредет в голову подать  заявление?
- Сашенька, Аня права.
- Моя дочь не семиклассница, чтобы все оставлять на потом, милый друг, - обращался он не то к Мише, не то к супруге, - ей уже пора думать о своем будущем. И что скажете ВЫ, - теперь он в упор смотрел на Мишу, - мне двадцать два, но я еще жду, у меня все еще будет потом?
- Но, Александр Дмитриевич, двадцать два – это не сорок и не тридцать, когда для «потом» уже поздно!
- И не семнадцать, когда для «потом» - самый раз.
- Так, друзья, - Антонина Сергеевна все же решила, во что бы то ни стало,  спасти положение, - давайте пока закроем эту тему. И пусть ребята что-нибудь исполнят вместе.
- Отличная идея, мам!
Анечка подвела Мишу к фортепиано, а сама встала рядом. Миша открыл крышку и уставился на свое отражение.
- Миша, давай «Жаворонка»?
- Хорошо.
И они исполнили очень красивый романс. Он играл, она пела.
Антонина Сергеевна захлопала,  Александр Дмитриевич внимательно смотрел на Мишу.
- Миша, сыграй, пожалуйста, то, что ты вчера мне сыграл.
- Но, Анечка, я же еще даже толком не работал над этим.
Мише не хотелось демонстрировать свое сочинение, ему итак было очень неловко. Он с удовольствием бы  убежал  домой. Или к реке. Или в парк. Но главное – подальше.
- Нет-нет! – Анечка присела возле него на корточки. – Пусть мама с папой послушают! Миша сам сочиняет!
- О, Мишенька, пожалуйста! – Антонина Сергеевна была явно заинтересована.
- Ну что ж, Михаил, все просят.
И Миша сыграл. Когда он последний раз так выкладывался? На вступительных? Или, может, никогда? В любом случае, больше он так никогда не смог.
- Не дурно, - после недолгой паузы произнес Анечкин папа, - так значит, вы, Михаил, метите в композиторы?
- Ну, не то чтобы, - Миша опустил крышку инструмента, - это, скорее, увлечение.
- И тут, я не угадал. Хм, - он снова приподнял бровь, - с вами, Михаил, ни в чем нельзя быть  уверенным.
- Папа! – Анечка резко повернулась и подошла к отцу. – Папа, ну так же нельзя!
- Правда, Саша. – Антонина Сергеевна осуждающе посмотрела на мужа.
- Простите меня. Я сегодня не в духе.
- Оно и видно.  Миша, пойдем.
Анечка взяла Мишу за руку, и они направились к выходу.
- Приятно было познакомиться. – Сказал Александр Дмитриевич в след уходящему Мише.
- Мне тоже.
- Миша! – Антонина Сергеевна догнала их на лестнице. – Миша, можно вас на секундочку? Анечка, ты иди. Встретитесь внизу.
- Иди, я скоро.
Анечка недоверчиво взглянула на них, но пошла вниз.
- Миша, вы не должны обижаться на него, - миролюбива начала Антонина Сергеевна.
- Я и не обижаюсь, - Миша улыбнулся, - я все понимаю. Вы хотите для дочери только хорошего…
- Да, Мишенька. Какой вы молодец. - Она снова улыбнулась и взяла Мишу за руку. – Вы же все понимаете. А значит, понимаете, что вы не тот, кто нужен Анечке.
Такого Миша не ожидал. Он ничего не ответил, только осторожно высвободил руку и спокойно отправился вниз по лестнице.
- Какой вы молодец!
На последней ступеньке, казалось, тысячу пролетов спустя, Миша обернулся и долго смотрел куда-то в пустоту, в болотную зелень  стены подъезда.
                ***
- Ну, что, ты ему все сказала?
- Да, Сашенька. Он и  сам понимает, что не пара ей.
- А жаль. Мне он понравился. Всех денег не заработаешь. – Александр Дмитриевич отвернулся к окну.
- Сашенька, так будет лучше. Кто знает, что с ним станет?
- Мне кажется, у него все будет хорошо, - он опустился в кресло, - и почему именно  я должен быть тираном, самодуром?
Антонина Сергеевна ничего не ответила мужу. Она подошла к окну и закрыла форточку.
- Знаешь, стало прохладно. Как бы не простудиться.
                ***
Миша и Анечка шли молча. Она даже не спросила его о том, что сказала мама. Он тоже не начинал разговор. Действительно стало прохладно, подул ветер, небо потемнело, и на щеку Мише упала первая капля дождя.
- Анечка, ты иди домой. Ведь дождь.
- Миша! – она вдруг обняла его. – Миша, милый Миша! Пожалуйста, не слушай никого. Ведь никто тебя не понимает, как я! – Она надрывалась. – Мишенька! Ведь все это не важно. Ведь главное, что ты любишь меня, а я – тебя!
- Анечка, конечно, я люблю тебя. И я буду стараться, чтобы твои родители тоже полюбили меня. – Он помолчал. – Или хотя бы уважали. А теперь беги домой. И не плачь.
Анечку он не видел две недели. Все это время он упражнялся на фортепиано. С утра до ночи он играл, играл, играл. Сергей Михайлович не раз говорил ему, что все хорошо в меру, что, если переусердствовать, можно повредить руки. Но Мише было не до его советов.
- Что с тобой? Ты будто деревянный! – Сергей Михайлович строго посмотрел Мише в глаза. – Тебя что, как маленького, линейкой по рукам бить надо? Или шарики в ладошки положить?
Миша даже не посмотрел  в его сторону.
- Михаил! – взревел преподаватель. – Да что с тобой?
- Сергей Михайлович, я, кажется, заболел. Мне как-то не по себе.
Он встал и направился к дверям.
- Постой, - Сергей Михайлович придержал Мишу за плечо, - дай-ка лоб… Да нет, вроде, температуры нет. Ладно, Бог с тобой. Иди.
Миша вышел из кабинета и прислонился затылком к стене. Боже, как он устал. Как устали его руки. Глаза. Как устала его душа. Боже. Боже мой.
- Миша!
Он поднял глаза и увидел бегущую навстречу к нему Анечку.
- Миша! Да где ж тебя носит! – У нее было очень озабоченное и встревоженное лицо. – Господи, как я рада наконец тебя увидеть.
- Анечка… - устало улыбнулся Миша. - Милая Анечка…
- Что с тобой?
- Ничего. Как ты меня нашла?
- Здрасте. Я тут  учусь, вообще-то. А вот где ты все это время был? Трубку не берешь…
- Да я все как-то не слышал. Или меня просто дома не было. Ты что, Анечка!
- Конечно. – Обиделась Анечка. -  А позвонить самому никак нельзя?
- Прости. Зато ты от меня отдохнула,  - Миша предпринял попытку улыбнуться.
- Очень хорошо!  А меня кто-нибудь спросил, может, я  не хочу отдыхать!
- Анечка, не злись, - Миша взял ее за руку, - пойдем?
Как хорошо весной в Москве. Да и в любом городе. Но в Москве лучше. Почему? Просто это город, где Миша родился и вырос. Город, в котором он встретил Анечку. А еще в этом городе снова весна. Они шли молча, но это молчание не было болезненным и вымученным, как тогда, две недели тому назад.
- Знаешь, - Миша остановился, и Анечка от неожиданности чуть не споткнулась,- я ведь совсем забыл тебе рассказать!
- Что такое, не томи!
- Меня пригласили играть. Это, конечно, не вечерняя программа в консерватории, но это начало.
- Миша! Миша, как это здорово! – Анечка засияла. – Миша, а можно я приглашу маму с папой?
- Приглашай.
- А когда? Где? О, Миша, как же здорово!
- Я тебе все расскажу немного позже, идет? А сейчас давай по мороженому?
- Отлично!
Они взяли мороженое и сели на лавочке. Анечка положила голову ему на плечо, а Миша обнял ее за талию.
Кто-то тронул его за другое плечо, Миша обернулся.
- О, никак Михей!
- Лешка? Лешка Селезнев?
- Он самый. А, да ты с дамой! – Парень присвистнул.
- А даму, между прочим, - вмешалась Анечка, - зовут Анна.
- О, простите мое невежество,  прекрасная!
- Ладно, Лешка, прекрати. Вот уж не ожидал тебя...
- Это точно. Слушай, а ты все еще играешь на этой своей пианине?
- Фортепиано.
- Ну да. На ей. На нем.
- Играю, а что?
- Ничего. Просто мы тут с ребятами на турнике. А я помню, наш музыкант спортивностью не отличался. До сих пор такой же недотрога?
- Леш, ты как был  задирой, так им и остался. Тебе делать нечего?
- Да ладно, че ты. Дама, небось, тебя защищает. Ой, простите, Анна!
- Леш, не груби! – Миша встал. – Слышишь, не дети уже.
- Ну иди, докажи, какой ты у нас на все руки!
- Миш, не надо! У тебя концерт скоро. Побереги руки.
 - Да. Побереги руки. – К ним подошел еще один молодой парень, с которым Миша не был знаком.
Он не знал, что ему делать. С одной стороны, перед Анечкой неловко. Ведь как же так, он мужчина, а значит, турник для него – плевое дело. А с другой? Мало того, что концерт, так еще и руки  перенапряг за эти две недели очень неслабо. Ну да ладно! Чем черт не шутит? Жаль, что не знал он тогда: черт вообще редко шутит. Все очень серьезно.
- Показывай свой турник!
- Вооот! Молоток, Михей. Какой он у вас, Анна!
Миша посмотрел вверх, разогнал себя руками, подпрыгнул и ухватился за перекладину. Ничего сложного. Раз, два. Кисть свело. Нет, ерунда. Три. Черт. Не так-то это… Миша упал. Правая рука ныла, будто ударили током. Он не смотрел. Ему не надо было ничего видеть, он итак знал, что глупость эта обойдется слишком дорого.
- Мишенька! – Анечка подбежала к нему и помогла встать. – Миша, что с тобой?
- Ничего, рука соскользнула, - он улыбнулся, - простите, ребят, я никудышный спортсмен.
- Да ладно, Михей, - Лешка был очень доволен результатом, - ты большой молодец. Целых три раза!
Ребята откровенно смеялись.
- Пойдем, пойдем, Миш.
- Анна, - Лешка подошел к Анечке, - а номерочек не оставите?
- Вот еще! Пойдем, Миш.
Миша проводил ее до дома.  И больше в этот день ничего не случилось. Не случилось и на следующий. Анечка звонила, спрашивала, как дела, врала, что мама передавала привет. Он тоже врал, что все хорошо, благодаря погоду за дождь, потому что под дождем  не погуляешь. Руки болели. А еще было противно. Что за ребячество?
Концерт приближался. Через три недели уже надо было ехать в зал и пробовать себя за роялем. Через две недели. Через десять дней…  Миша уже  пару раз садился за свой инструмент, и все понемногу приходило в норму. Не беда, думал Миша, отыграюсь – и хоть потоп! Возьму паузу, подлечусь. А сейчас надо потерпеть. И он терпел.
Позвонил Анечке,  они условились о встрече. Миша купил цветы. Такие же, как и тогда для ее мамы – красные гвоздики. Больше никогда в жизни он не купит этих цветов. Он шел привычным маршрутом. Через арку, потом через двор, еще через одну арку, через парк…
- Эй, друг! – раздался за спиной незнакомый голос. – Да-да, ну обернись, когда к тебе приличный человек обращается!
Миша обернулся. Приличный человек, как оказалось, был сильно нетрезвый паренек лет семнадцати.
- Ну чего же ты! – Парень подошел к Мише. – И куда это мы такие красивые?
- Не ваше дело. – Миша развернулся и прибавил шагу.
- А чье же тогда? Ну остановись! Ты!
Миша остановился и взглянул ему прямо в лицо.
- Остановился. Что дальше?
- А куда ты с букетом? О… - парень потянулся к цветам.
Миша отдернул руку.
- А чего мы такие резкие. Я же не съем твой букетик.
Парень схватил Мишу за руку и, когда Миша попытался высвободиться, ударил его в кисть ребром ладони.
Миша вскрикнул от боли. От боли и обиды. Наверное, именно с таким звуком рушатся воздушные замки.
- Ты че орешь!
Мише уже было все равно. Он ударил обидчика по лицу, но тот устоял и ударил в ответ. Не понимая до конца, что произошло, парень скрылся в темноте арки, и Миша остался один.
Он не пошел к Анечке, а вернулся домой, положил на стол красный букет, набрал номер и, когда трубку взял Александр Дмитриевич, спокойно произнес: «Ничего не вышло. Вы были правы. Передайте привет Антонине Сергеевне и извинитесь за меня перед Анечкой».
                ***
  Прошло три года или около того. От знакомых Миша узнал, что его Анечка вышла замуж, и стала Анной Дмитриевной, матерью прекрасной девочки,  не то Наташеньки, не то Настеньки. Миша превратился в Михаила Михайловича, настройщика фортепиано и  работал в небольшой музыкальной мастерской на Юге Москвы. Прошло еще лет шесть, а может и все восемь. Как-то раз он познакомился с Мариной Алексеевной.  Ничего интересного это знакомство не представляло. Она пригласила Михаила Михайловича настроить  фортепиано для сына  Ванечки. Фортепиано было старое, разбитое. Но, как говориться, глаза бояться…
За чашечкой кофе Марина Алексеевна рассказала, что муж ее умер, что теперь она мать-одиночка и предложила называть ее запросто, Мариной. С тех пор Михаил Михайлович стал часто приходить к ним, чтобы заниматься с Ванечкой. А еще через полтора года он стал Михаилом. Мужем и отцом. Именно отцом. Потому что Ванечка не называл его никак, кроме «папа».
                ***
- Пап, ну ты хоть поешь с нами. Настя такую вкуснятину сварила!
- Вань, я уже ел. Да и на работу надо.
Михаил улыбнулся молодоженам и осторожно вышел из-за стола.
- Михаил Михайлович, ну правда, что вы в самом деле!
- Настюш, я вечером обязательно!
Михаил укутался в шарф и вышел из подъезда навстречу ноябрю. Кашель одолевал его четвертый день, но ему не хотелось беспокоить семью: у жены дел  по дому невпроворот, а Ванечка с женой… ну до того ли им! Через четыре месяца Настенька родит им с Мариной внучку. Он шел осторожно, под ногами был лед. Да, думал Михаил, погода еще те шутки шутит! еще позавчера было плюс пять и дождь, а сегодня ветер и минус десять. Михаил полез в карман за леденцами от кашля и потерял равновесие. Спустя секунду он оказался на земле и потирал ушибленный локоть. Ничего, вечером он придет домой и обязательно помажет синяк йодом, чтобы побыстрее проходил.
В музыкальной школе было еще относительно пусто. Михаил незаметно прошмыгнул в гардероб и повесил куртку.
 - Михаил Михайлович, доброе утро!
Алена Игнатьевна. Какая славная женщина. Всегда приветлива. Всегда улыбается. И кофточки у нее каждый день новые. И чаем всегда готова угостить.
- Доброе утро, Алена Игнатьевна.
- Вы бы чаю с мороза-то попили, я вам сейчас сделаю.
- Нет-нет, не нужно! Я уже пил.
- Вот вы всегда так, Михаил Михайлович, а ведь холодно, вы в такой легкой курточке. А ведь не мальчик уже! Берите с меня пример, только почувствую сквозняк, сразу платок пуховый, что спину не застудить. Мы же не молодые…
- Ну что вы! Алена Игнатьевна, вы еще совсем  молоды, что ж наговариваете на себя?
- Да куда там…
А что, действительно. Чего зря глупостями воздух сотрясать. Ровесники они с Михаилом. Стоп. А если подумать… Пятьдесят семь лет уже! Боже мой… как сказал кто-то очень давно, для «потом» уже поздно.  И тогда поздно было. Только никак не вспомнить, для чего именно.  А когда было не поздно? Тридцать, сорок лет назад?
- Михаил Михайлович, - голос директора прервал его размышления, - как хорошо, что вы уже здесь. Доброе утро.
- Доброе утро.
- Вы посмотрите рояль в зале, сегодня вечером отчетный, надо, чтобы все в лучшем виде.
- Обязательно.
Михаил подошел к роялю и приподнял крышку. А когда директор ушел, он сел на табуретку,  положил руки на клавиши и закрыл глаза. У Михаила есть страшная тайна: когда в школе никого нет, он садиться за рояль, вот так же, как сейчас, но только сейчас он не играет; а, когда никто не слышит, Михаил позволяет пальцам вспоминать давно забытые мелодии, которые, если задуматься и открыть глаза, тут же куда-то улетучиваются. А еще, когда никого рядом нет, и никто не может уличить его в этом  преступлении, Михаил называет  инструмент «Мой рояль». Так можно сказать  про близкого товарища – «мой друг», и у Михаила тоже есть такой «его друг» - этот рояль.
Михаил вышел из зала и подошел к кулеру с водой.
- Михаил Михайлович, идите в учительскую, попейте чаю по-человечески. – Снова уговаривает его Алена Игнатьевна.
 - Ой, да зачем? И учителя там. Не хочу мешаться.
- Ну кому, кому вы можете помешать, скажите на милость? Вечно вы всухомятку свои бутерброды. И воду эту дурацкую пьете. Доведете вы желудок!
- Не беспокойтесь, милый друг. Я дома вечером обязательно поем, не хочу аппетит перебивать.
- Как можно перебить аппетит с утра на вечер? Нет, Михаил Михайлович, так не пойдет. Я вам тут картошечки принесла. И не спорьте! Пойдемте. Пойдемте-пойдемте!
Какая ж она все-таки золотая женщина. Хотя  у самой все далеко не просто в жизни. А ведь находит для каждого доброе слово и солнцеподобный взгляд…
Михаил пробыл в школе до самого вечера. Клятвенно пообещав открыть школу самостоятельно рано утром, выпросил ключи. И, когда все разошлись по домам, сел за рояль.
                ***
- Миш, я тебе говорю совершенно серьезно, доведешь ты себя.
- Сан Саныч, ты же меня не первый год знаешь, ничего со мной не случиться.
- Да, Миш, я тебя не первый год знаю. И, как твой врач и, как твой друг я очень обеспокоен. Нельзя просто взять и махнуть на себя рукой, не ожидая последствий. Сегодня тебя какой-то, извини, придурок отправил снег убирать, хотя это дело дворника, а уж никак не настройщика, и ты слег на две недели. А что дальше? А питаешься ты как? Как воробей, лишь бы побыстрее и бежать, бежать… Куда, куда, скажи на милость, ты бежишь, спринтер ты эдакий?
- Я бегу жить, - Михаил улыбается, и его худое усталое лицо как-то грустно, но с тем  необычайно преображается.
- Только, по-моему, в обратную сторону. Миш, мой тебе совет, напиши заявление об уходе, съезди куда-нибудь отдохнуть или просто поваляйся на диване, почитай какую-нибудь интересную книжку, посмотри телевизор, сходи в театр. Разве не заслужил? Иван у тебя зарабатывает хорошо, Настя тоже работает, пенсию вы с Мариной  получаете. Ну что ты в самом-то деле?
- Сан Саныч, у Ваньки же давно своя семья, куда мы им с Мариной?
- Опять ты за старое! Я тебе честное слово даю, не сделаешь, как сказано, к чертям собачим всю нашу дружбу! На какой мне нужно спасать человека, который спит и видит на том свете оказаться! Имей в виду, я к тебе на похороны даже не приду!
- Ну что ты, что ты говоришь такое, Сан Саныч. Что ты… - Михаил встал со стула и взял в руки шарф. - Я только за. Ты мне пропиши от живота, а то болит…
- Конечно, болит! Знаешь, если у тебя окажется  язва, то это тебе не легкое недомогание после Макдоналдса. Ладно, Бог с тобой. - Сан Саныч написал что-то на небольшом квадратике, а потом достал еще один квадратик и тоже что-то зашифровал профессиональным врачебным почерком. – Вот тебе направление на рентген. Не забудешь?
- Не забуду. Спасибо тебе. А в субботу приходи к нам.
- Не уж. Лучше ты ко мне приходи.
- Хорошо, я позвоню.
- Ничего ты не позвонишь. - Тихо добавил врач, но за Михаилом уже закрылась дверь.
                ***
Следующий год выдался для Михаила  насыщенным. У него действительно, нашли язву, но, вроде бы, все обошлось.  Потом он сильно простудился и лежал почти три недели, но все тоже обошлось. Вроде бы. Такие вещи всегда обходятся только на уровне «вроде бы». Но Михаилу вполне достаточно. Все реже он приходил навестить рояль. И ему казалось порой, что тот его совсем не узнает. 
- Дед, куда ты собрался с утра пораньше?
- На работу, золотце.
- В музыкалку?
- Да.
- Ты же обещал бабуле уволиться. И дяде Саше, и маме с папой!
- Знаешь, милая моя, наверное, я уволюсь, только когда помирать соберусь.
- Ой, дед! Ну что ты говоришь такое! Ты тогда совсем не увольняйся. Никогда!
- Хорошо, золотце. Не уволюсь.
Михаил обнял внучку и поцеловал в лоб.
- Какая ты у меня выросла красавица, просто сказочная принцесса, кому ж такая красота-то достанется?
- Ну дед!
- Ладно-ладно… - Михаил улыбнулся и уже направился к дверям.
- Дедуля! – внучка подбежала к нему и крепко-крепко обняла. – Дедушка, ты только не умирай, слышишь! Никогда!
- Обещаю тебе, моя ласточка.
- Поклянись!
- Клянусь, милая, клянусь.
                ***
- Доброе утро, Алена Игнатьевна.
- Михаил Михайлович, здравствуйте! Боже, да как же вы похудели!
- Да, приболел немного…
Приболел… Ничего себе сказал. Она хорошо помнила, как в последние несколько недель выглядел ее муж. Каким серым было его лицо, как потускнели глаза. Это очень страшно. Нет ничего страшнее.
- Михаил Михайлович, давайте я вам чайку?
- Не откажусь. Спасибо большое. Только можно я в зал зайду?
- К своему другу?
- Да, - он улыбнулся, - к другу…
- Конечно, сейчас я вам ключи дам.
- Спасибо.
- Ну идите, а я пока чайник поставлю.
Михаил не торопясь прошел по коридору, открыл зал и поднялся на сцену. Все было как всегда. Только как-то тише, что ли… А может, он пришел еще слишком рано, в школе еще нет детей, свет не горит в классах, учителя не пьют кофе в учительской. Или, может,  поздно?
- Прощай,  рояль, - Михаил положил холодную руку на черную лаковую крышку инструмента, - прощай, мой дорогой друг. Мой рояль.
Он вышел из зала и положил ключи на стол Алены Игнатьевны.
- Михаил Михайлович. Вы это куда же? И чайник закипел. А как же чай?
- Спасибо, милая Алена Игнатьевна. Может в следующий раз. Как-нибудь потом.
- До свидания, Максим Александрович, - попрощался Михаил с проходящим мимо завучем и скрылся за дверью.
- Что это с ним? – Спросила Алена Игнатьевна.
- А, так он еще неделю назад заявление об уходе написал. Переживает, наверное.