Бабочка на ладони. Глава VIII

...Мой давний город, город детства
в огнях простёрт на берегу.
Он виден мне, а вот вглядеться
в себя, былую, не могу.

(«Прощанье» Вероника Тушнова)


Я помню, мне было лет пять, когда я поехала вместе с мамой, папой и Мишкой в своё первое большое путешествие. К бабушке и дедушке. На море.

Я помню, как любила лежать на нижней полке, закрыв глаза, и слушать, как в ритме моего сердца гремят колёса.

Я помню, как Мишка затаскивал меня к себе наверх, а я страшно боялась лезть туда, но не подавала виду. Мы сидели, сложив ноги по-турецки, играли в домино, за которым два утра бегали к проводнице, читали любимые книги, заботливо прихваченные с собой, с хрустом кусали спелые яблоки и пачками ели сахарное печенье.

Я помню, как мама и папа звали нас обедать, мы спускались и смотрели в окно, забывая порой даже есть лапшу или кашу. Мы наперебой спорили о том, кто живёт в той крошечной деревеньке, мимо которой в мгновение пролетал наш поезд, и которую мы едва успевали разглядеть. Мы смотрели на облака. Мы смеялись над собственными шутками, легонько пинали друг друга под столом и восхищённо замолкали, когда проезжали через реку.

Я помню, какими мы были счастливыми.



Мне было пятнадцать. Я лежала на нижней полке. Колёса не гремели – бесстыковой путь. И стука своего сердца я тоже теперь не слышала.

Держала в руках Мишкину бабочку. Прикасалась к воздушным, почти невесомым голубым крыльям. Рассматривала изящные прожилки. От неё едва ощутимо веяло чем-то волшебным. От неё исходил аромат, до боли знакомый, и я не могла вспомнить, где и когда я его ощутила. И вообще, я подсознательно понимала, что я видела её раньше... давно...

Мишка сделал её сам. Я знаю. Он с детства умеет превращать обычный и порой ставший никому не нужным подручный материал в действительно необыкновенные вещи. У него золотые руки. Волшебные.

На душе стало ещё тяжелее. Бабочка греет мою ладонь, а мне только хуже от этого лучистого тепла. Мишка, Мишка... Что случилось между нами? Почему мы стали так далеки друг от друга? Кто тому виной? Она?..

Поезд развернулся, и в окно ворвалось закатное золотисто-оранжевое солнце. Я смотрела сквозь ресницы на то, как оно румянило сизые хмурые тучи и ласково касалось каждой травинки в бескрайней дикой степи. Крохотные блёстки на крылышках бабочки сияли всеми цветами радуги и бросали едва заметные отблески на стену.

Игорь Борисович начал громко храпеть над моей головой. Я вздохнула.

На соседней нижней полке лежала девушка. В ушах – наушники, в руках – телефон. Она зашла на маленькой остановке через два часа после того, как мы отъехали от нашего города, ведя с кем-то напряжённую переписку и погромыхивая странной для меня музыкой. Ни с кем не поздоровалась, приземлилась на полку и так просидела (точнее, пролежала) целый день. Лицо было до умопомрачения серьёзным и хмурым. Наверное, спорила с кем-то. Решала жизненно важные проблемы. Смс-сообщениями. Или в социальной сети.

Подняв глаза, я посмотрела на Матвея Егоровича. Он был тоже какой-то... не такой... Лежал на верхней полке уже несколько часов, но не спал. Не сказала бы, что грустный, но... встревоженный. Задумчивый. Обычно мы всю дорогу говорим, говорим, говорим, и темы никогда не кончаются. Мы можем беззлобно посмеяться над такими, как эта черноволосая дама с телефоном или Игорь Борисович, храпящий не просто на всё купе – на весь вагон... Мы читаем вслух стихи. Вспоминаем смешные и не очень истории. Обсуждаем самые разные и невероятные вопросы – связанные с музыкой, литературой, кинематографом... с дружбой, человеческими отношениями... с корыстью, щедростью, радостью, счастьем... с добром и злом... с жизнью вообще.

С Матвеем Егоровичем я чувствую себя собой.

Так, как когда-то чувствовала себя с Мишкой.

Матвей Егорович для меня не только учитель. Он как старший брат. Даже как отец.

Я не выдержала и всё-таки тихо спросила:

- Матвей Егорович, у Вас случилось что? – теперь моя очередь тревожиться.

Он не сразу услышал, что я обращаюсь к нему.

- А? Что, Варь? – переспросил он.

- У Вас что-то случилось?

- У меня?.. Да нет... Нет, ничего...

Он молчал, и я молчала, пытаясь увидеть причину его странной, незнакомой мне тоски в отсутствующем взгляде, обращённом к окну. 

Но Матвей Егорович отвернулся к стене, и я потеряла последнюю нить, которая могла бы дать ответ – почему мир вокруг меня так стремительно рушится, и я не в силах что-то с этим сделать...

Достала из-под подушки книгу, открыла наугад и заскользила взглядом по строчкам. Чтобы успокоиться, хотя бы попробовать привести в порядок мысли. Сначала читала бездумно, а потом... как это обычно, стихи медленно, как огромная быстрая река, сломали дамбу на пути к моему сердцу, и бурным потоком устремились туда, живительной водой омывая высохшую за последние две недели равнину. Я знаю, это ненадолго, но мне стало легче дышать. Я опустила ладони в любимый, когда-то давно найденный мною родник, и взахлёб глотала каждую букву.

Я читала – «У дебаркадеров лопочет чернильно-чёрная вода, как будто высказаться хочет, да не умеет – вот беда!» - у меня перехватило дыхание... – «Как будто бы напомнить хочет о важном, позабытом мной, и всё вздыхает, всё бормочет в осенней теми ледяной...»*  - и вдруг начала слышать мотив, зародившийся где-то в глубине души. Я читала, и он становился всё громче, громче, громче...

И...

И я вытащила из рундука гитару.

Расстегнув чехол, я с привычной нежностью провела рукой по корпусу и грифу и прошептала: «Ну что, родная, сыграем...»

Мы столько лет вместе – я и она. Мы столько лет живём в унисон.

Да. Она живая. Вы можете смеяться над моими словами сколько угодно. До тех пор, пока сами однажды не возьмёте в руки гитару и не прикоснётесь хотя бы раз к её струнам.

Я старалась сделать слышимым мотив, и, наконец, поймала нужные ноты – те же, что звенели у меня в голове... я играла, закрыв глаза, и тихо пела, мурлыкала под нос только что прочитанные и вмиг запомнившиеся стихи.

А потом услышала шорох и посмотрела наверх. Матвей Егорович держал свою гитару и улыбался.

- Сыграем, Варвара?

Я подала ему книжку, пытаясь не показать бурной радости... мой прежний учитель вернулся!.. Он внимательно прочитал, потом кивнул и положил сборник на стол – так, чтобы было видно и ему, и мне.

Я начала. Он подхватил.

Музыка и Литература, особенно вкупе, имеют просто поразительную способность переносить человека в абсолютно иное измерение. Слыша свой голос и гитару, ты чувствуешь себя нездешним – человеком с другой планеты, наверное... Ты по-другому смотришь на всё вокруг, и всё вокруг кажется тебе прекраснее, чем есть на самом деле. И ты готов разорваться от чувства этого мимолётного счастья...

И совсем по-особенному звучат песни, если ты поёшь их вместе с кем-то... Ты не один в этом м и р е, и этого всё – вдвойне...



...Мы играли много, переворачивали страницы с всё новыми и новыми стихами, налету придумывали мотив, подхватывали его друг у друга и пели, пели, пели...

Девушка вытащила наушники из ушей, недовольно глядя на меня, но потом её возмущение сменилось удивлением. Она не перестала строчить смс-ки, но всё чаще поднимала голову и слушала.

Игорь Борисович несколько раз ворочался, что-то бормоча сквозь сон, но потом вновь начинал храпеть. Однако его храп не мог заглушить нас.

Неожиданно Матвей Егорович замолк, продолжая играть. Я вопросительно посмотрела на него, а учитель улыбнулся и сказал:

- Случилось, Варька, случилось... через семь с половиной месяцев я стану отцом...



* "Прощанье", Вероника Тушнова