Бабочка на ладони. Глава XV III

За окном машины был родной парк. Мы стояли на светофоре, и странная тишина висела в воздухе. Папа-то часто молчит, когда за рулём. Но мама? Мишка? Они – почему?

Мне тоже неловко было начать говорить.

Самое главное – я не понимала причину. Струны внутри натянулись ещё сильнее, особенно тогда, когда я подумала – а вдруг это из-за меня? Из-за моего второго места? Вдруг они хотели первое? А я, такая сякая, не оправдала надежд?..

Когда мы уже подъезжали к дому, Мишка вдруг сказал:

- Варя, ты только не волнуйся, хорошо...

Мама обернулась со своего переднего сидения, и в её взгляде, обращённом к Мише, отразился испуг. Но брат продолжил:

- Тебя кое-кто ждёт. Дома.

Теперь я уже не на шутку испугалась. Кто может ждать меня дома?! И почему, почему все – Миша, папа, мама – так себя ведут? Я никогда не видела их... такими... Что произошло за время моего отсутствия?..

До квартиры мы вновь поднимались в молчании. У меня перехватывало дыхание. Я абсолютно потерялась во времени и пространстве. Я не узнавала родных и с каким-то подсознательным ужасом ожидала встречи с таинственным «кое-кем».

Мама открыла дверь ключами и подтолкнула меня внутрь первой. Я проглотила комок в горле и шагнула.

Я ожидала чего угодно, но не того, что случилось на самом деле.

Из кухни вышла женщина. Светловолосая, зеленоглазая, высокая.

Как две капли воды похожая на меня.

Я замерла. Она тоже.

За моей спиной вошли родители и Мишка.

А ни я, ни она не могли пошевелиться. Просто стояли и смотрели друг на друга.

Мне казалось, прошла целая вечность прежде, чем у неё вырвался возглас, и она закрыла лицо руками. В следующее мгновение она рывком бросилась ко мне и остановилась совсем близко. По её щекам быстро-быстро побежали слёзы.

- Варя... Варенька... – прошептала она. – Доченька... здравствуй...

Она шагнула ко мне и крепко обняла, целуя мою голову.

- Варя, прости меня... Прости... прости... девочка моя...

Она целовала меня и, задыхаясь, повторяла одно только слово - «прости».

А я вдруг резко отпрянула и села в кресло у стены. В ушах звенело. В груди всё  горело. Я пыталась собраться с мыслями.

Я подняла на неё глаза, а она вдруг упала на колени и, схватив мою руку мокрыми дрожащими ладонями, горячо заговорила:

- Варенька, теперь всё будет по-другому, слышишь? Я больше никогда тебя не брошу! Я буду с тобой, рядом, милая моя! У нас всё будет хорошо! Мы уедем жить в Питер! У тебя есть папа, сестрёнка и братик! Доченька, мы будем самой крепкой семьёй, я...

- Что? – сказала я, и струны вдруг с обжигающей болью оборвались. – Что ты сказала, мама? Никогда не бросишь? А где ты была четырнадцать с половиной лет? Где? Гуляла? Устраивала личную жизнь? А теперь? Всё, надоело? Ах да, ты вспомнила, у тебя же где-то в далёкой Тмутаракани есть дочь, ошибка молодости... Или не ошибка? А, ты увидела меня по телевизору и подумала – не искупаться ли мне в лучах славы моей дорогой доченьки? Авось, лакомый кусочек и мне перепадёт... Не выйдет, мама! Т ы приехала, когда тебе заблагорассудилось, когда я, видно, стала тебе нужна... А где ты была, когда была нужна мне?!

Она смотрела на меня со страхом и горечью, а я уже не могла остановиться, боль разрывала мне сердце:

- Я не кукла, которую можно бросать и забирать, когда тебе захочется, понимаешь?! Я живая! Я – живая! Но ты не желаешь слышать и знать это... ты никогда не желала! Так зачем ты приехала сюда? Зачем, объясни, мама?!

- Варя! – окликнул меня отец, в чьей семье я росла. – Не смей...

- Что, папа? Что? Я как была приёмышем, так и осталась – для вас для всех! У вас всегда была своя семья, а я – сама по себе! Я никого не хочу видеть... никого!..  Теперь у меня больше нет дома!

Я бежала по ступенькам, не замечая под собой ног, и в ушах стоял собственный крик, а эхо подъезда отзывалось Мишкиным голосом:

- Варя, вернись!!!

Я мчалась, петляла дворами, даже не думая о том, куда и зачем...

Я не заметила, как оказалась у старой заброшенной школы. Я пробиралась сквозь колючие кусты заросшего сада, ветки били меня по лицу, хлестали по ногам, но я бежала и бежала, пока колени не подкосились, и я не упала прямо в мягкие лопухи.

Вот тогда-то я и разрыдалась.

Впервые за долгое, долгое время.

Так, как обычно плачут дети.

Горько.

Надрывно.

Безутешно.

*    *    *

Слёзы кончаются. Рано или поздно.

Когда сил плакать уже не осталось, я лежала в прогретых солнцем лопухах и смотрела не небо сквозь переплетённые ветви.

Внутри было пусто.

Я знала – здесь меня никто не догадается искать.

И вспоминала тот день, после которого до сегодняшнего момента больше не проронила ни слезы.

Мне было десять. Или одиннадцать, точно не помню. Я вышла на сцену, выступая на областном концерте, и забыла всё – от начала до конца. Прямо из зала убежала, как мне казалось, далеко-далеко. В пустой гардероб. Забилась под чью-то шубу. И плакала, плакала, плакала...

Но меня нашёл Мишка.

Мы сидели, обнявшись, и он говорил, говорил, говорил... говорил о том, что всегда будет меня любить, и мама с папой тоже. Что им неважно, кто я для других, им важно – я их сестра и дочь. И для них я всегда буду самой лучшей.

Я смотрела сквозь слёзы в его глаза. И верила ему. Верила.

А потом пришёл Матвей Егорович. Он тоже сел рядом, улыбнулся и сказал:

- Варька, знаешь, сколько ещё у тебя будет промахов и неудач? Не стоят они твоих слёз. В жизни случаются вещи куда более страшные и горькие... Выше нос. Не получилось сейчас – получится в другой раз. Мы ведь играем и поём не ради побед... ради Музыки.



Да. Мир иногда может рухнуть. И вот это по-настоящему страшно.

У меня рухнул.

Меня унизил продюсер.

Моя мать вернулась спустя четырнадцать с половиной лет и собралась, не спрашивая о моих чувствах и желаниях, увезти в другой город за много километров отсюда.

Мои родители, которых я привыкла считать родителями, и мой брат, видно, совсем даже не против. Наоборот, они будут рады избавиться от приёмыша, который мешал им жить своей жизнью.

Мой учитель, в чём я его, конечно, не вправе обвинять, скоро станет отцом, и забудет обо мне.

А ещё... я почти перестала получать радость от Музыки.

И давно её не писала.

Я потеряла себя.