Бабочка на ладони. Глава XXII

- Остановите здесь... а то мама подумает... взяли Варю, - сказала я почти как Вася Куролесов в любимом мультике моего детства. – Спасибо...

Я выскочила из машины, накинув капюшон худи на голову, и побежала к подъезду под дождём. Бегом поднялась по лестнице, замёрзшими пальцами нажала на кнопку звонка (ключи, конечно же, забыла...).

Дверь открыла мама. Нет, не родная. Та, которая была вместо неё четырнадцать с половиной лет.

Она была неестественно бледной. Я видела, что ей безумно хочется накричать на меня, а потом обнять, но она не могла.

Я перешагнула через порог. Она медленно отступила назад, не сводя с меня воспалённых уставших глаз.

- Телефон разрядился, - пробормотала я и, сбросив балетки и потупив взгляд, ушла в свою комнату.

Я слышала, что мама постояла в прихожей, а потом так же медленно, чуть шоркая ногами, что раньше за ней не наблюдалось, ушла в спальню.

Я сбросила с себя вымокшие худи, джинсы и топ, натянула домашнюю выцветшую футболку и села с ногами на кровать, подтянув к себе коленки.

За окном грохнул разряд грома, и я вздрогнула. До меня дошло, что папы и Мишки нет дома. Они где-то там, ищут меня по ночному дождливому городу.

А родная мама? Она – где? С ними?.. Или просто не вышла из комнаты...

«Она ведь любила дождь...»

Я легла в постель, с головой укрывшись одеялом. Меня начало трясти. И трясло до тех пор, пока во входной двери не заскрежетал ключ.

Я слышала, как папа и брат тихо разделись, повесили куртки и молча разошлись по квартире.

Я высунула лицо из-под одеяла. Стены и потолок ежесекундно озаряли вспышки молнии. Снаружи всё бурлило и рокотало. Не припомню, чтобы когда-то раньше так бушевала стихия...

Всё внутри сковал детский страх. И вспомнилось вдруг... давно мною забытое...

Когда я была ещё маленькой Варёнкой (так называл меня Мишка), я при первых раскатах ночного грома бежала в комнату брата. Мы вместе забирались под его одеяло, включали фонарик и читали книгу. Точнее, Мишка читал, а я слушала, прислонившись к его плечу. Иногда, если гроза была в ночь на субботу или воскресение, и родителям не нужно было рано идти на работу, мы приходили к ним. Шутили, говорили и смотрели на папином ноутбуке комедии.

Какое это было время... как бы я хотела вернуть его вспять...

Маленькая Варёнка никогда не чувствовала себя приёмышем. У Варёнки была самая лучшая семья на свете – понимающая, крепкая и любящая.

Приёмышем я стала в последнее время. Около года я живу сама по себе.



За стеной мерно жужжал Мишкин компьютер. Я знала, что он не спит. Я знала, что он сидит за столом, глядя в окно. И думает о том же, что и я.

Мишка... он был для меня всем.

У меня никогда не хватит слов, чтобы описать, как сильно я его любила. И как сильно я люблю его сейчас.

Торт, который мы хотели испечь для мамы, но вместо этого испачкали кремом всю кухню. Твой прыжок с пирса, после которого я расплакалась, и ты долго успокаивал меня, уверяя, что с тобой всё хорошо. Наши празднования Нового года, во время которых мы гуляли до утра, загадывали желания, взрывали хлопушки, кидались снежками и дарили друг другу подарки (у меня хранятся все до единого...). Мой необдуманный выбег на проезжую часть, когда ты бросился под машину, чтобы меня спасти, в кровь разбил ноги и вывихнул руку, но говорил, что тебе ни капельки не больно. Наши прогулки, наши игры, наши фильмы, наши книги, наши друзья, наши поездки, наши улыбки... Всё на двоих. Помнишь ли ты, Мишка?..
 
Всё на двоих. Пока в его жизни не появилась о н а.

Год назад я вернулась с конкурса, а он ждал меня дома не один.

- Знакомься, Варя, это моя девушка, - гордо сказал брат.

У неё были длинные русые волосы и глаза, которые всегда смеялись.

Да. Наверное, в неё нельзя было не влюбиться.

Она не была первой красавицей Вселенной. Но она умела очаровывать. Не прилагая притом никаких усилий.

Она жила с сердцем нараспашку. Она была искренней во всём. Она была собой.

И Мишка любил её так, как мог любить только он. Навсегда.

Родители не чаяли в ней души. Даже я, как только не ревновала и не злилась, что она отбирает у меня Мишку, становилась безоружной, встретившись с ней взглядом.

Я видела её только три раза. В первый раз – тогда, вернувшись с гастролей. Брат знакомил с ней меня, маму и папу. Во второй раз – они всё-таки вытащили меня погулять с ними, хотя я упиралась и отказывалась, выдумывая тысячу причин. И в третий раз – я возвращалась из школы, а она подъехала на... мотоцикле. Эту встречу я запомнила на всю жизнь. Тонкая, хрупкая, маленькая, в обтягивающем чёрном кожаном костюме, она сидела на своём «железном коне», и лицо её излучало какой-то особенный свет... наверное, он как раз и исходит из сердца. Цветные ленточки переплетались с её русыми волосами, спадающими на плечи из-под шлема. Она предложила подвезти меня до дома, и я, подумав, согласилась.
Её мотоцикл не ехал по земле. Он бесшумно летел по воздуху, и у меня замирало сердце от восторга – это было настоящим чудом. Не знаю, может быть, мне только показалось, может быть, это чудеса техники или вождения... только такого волшебного чувства я не испытывала больше.

Высадив меня возле подъезда и собравшись уезжать, она вдруг сказала, улыбаясь и держа руки в чёрных митенках на руле:

- Береги Мишку... он у тебя замечательный.

Через пару дней я уехала на очередной фестиваль. График там был сумасшедший. Я работала по пятнадцать часов в сутки в течение десяти дней и даже не успевала позвонить домой – сил хватало только для того, чтобы доползти до кровати в гостинице.

И когда, наконец, этот фестиваль закончился, я созвонилась с мамой. И она сказала мне со слезами в голосе ошарашивающую новость. Девять дней назад Мишкина девушка погибла в автокатастрофе. Мотоцикл влетел под КамАЗ. Шансов выжить у неё не было.

После её смерти Мишка ушёл в себя. Он приходил с футбольных тренировок и часами сидел, закрывшись в своей комнате.

У нас резко испортились отношения. Я пыталась звать его в наши любимые места, – кинотеатр, стадион, детская площадка под окном – но он отнекивался. Я перестала понимать его, он перестал понимать меня. Мы потеряли ту нить, что связывала нас когда-то. Мы ссорились. Кричали. Потом мирились. Но уже словно не были братом и сестрой.

Лёжа в кровати и глядя на отблески молнии, я больше всего на свете хотела  прийти в Мишкину комнату, прижаться к нему и просидеть вот так до рассвета, ни слова не говоря.
Но между нами была глухая стена. Гораздо крепче той, что разделяла наши комнаты в квартире.

*    *    *

Я спала всего час-полтора после рассвета. Когда я открыла глаза, тучи уже расступились перед яркими лучами солнца.

Я встала, прошлась босиком по ковру и поняла, что дома сейчас опять не смогу остаться. Что бы там не говорил сержант Андрей Тимофеевич Смирнов, а мне нужно время.

Всё обдумать, всё понять, всё решить.

Я быстро написала записку: «На репетиции. Буду вечером», переоделась, взяла в руки любимую гитару и с надеждой пошла навстречу новому дню.

Я не знала, куда мне идти. Поэтому просто доверилась сердцу (что стала редко делать в последнее время) и... вышла к парку недалеко от дома.

Аллеи были пустыми. Только вдалеке взмахивал метлою одинокий дворник.

Я села на лавочку, залитую лучами восходящего солнца и мокрую от ночного дождя. У моих ног лежала ветка, беспомощно раскидав по земле листья.

Я вытащила из чехла гитару. И заиграла.

И узнала, что это необыкновенно – сидеть ранним утром в парке, вдыхать свежий воздух, ещё хранящий запах дождя, и петь... нет, не для себя. Петь для деревьев, просыпающихся птиц, дорожек с прибитой пылью, солнца и облаков.

Со мной происходило то же, что было тогда, на сцене. Из груди вместе со словами рвалось всё, что ещё не выплакала, всё, что по-прежнему отягощало моё сердце. Я не думала о том, кто я и как я играю. Матвей Егорович учил меня петь и играть не голосом, не руками – душой. И у меня, кажется, начало получаться...

Эту гитару подарили не мне, а Мишке одиннадцать лет назад старые друзья родителей, приехавшие погостить из самой Испании. В тот же вечер тётя Долорес, показывая моему брату, как нужно играть и петь, поразила меня в самое сердце.

Да. У неё был изумительный голос. Технически она играла идеально. Но всё же не на это обращали мы внимание. Тётя Долорес была мастером только потому, что она умела играть и петь не ради красивого исполнения, а ради того, чтобы проникнуть в душу слушателя и заставить её на время жить в такт с Музыкой.

Мишка заниматься так и не стал, а я... пошла в музыкальную школу к молодому талантливому учителю Матвею Егоровичу Кротову.

В парке постепенно стали появляться люди. Останавливаясь, они удивлённо смотрели на меня. А я не прекращала играть...

Зрители собирались вокруг. Радость блестела в их глазах, и это... только вдохновеннее заставляло меня петь. Мне было знакомо и незнакомо это чувство.

Маленькие дети – чуть постарше и чуть помладше Тонечки – пристраивались на лавочку рядом со мной. Старички и старушки, сидя напротив, порой могли проронить слезу. Взрослые улыбались – кто-то иронично, кто-то благоговейно.

Мне не нужно было ни с кем соревноваться, никому доказывать, что я лучшая. Для меня впервые главными были благодарные слушатели, гуляющие в тихом парке недалеко от моего дома.

Какой-то мужчина остановился рядом и, дослушав песню до конца, вдруг спросил:

- А где шапка?

- Какая шапка? – недоумённо вскинула брови я.

- Ну... или банка там...

Я увидела в его пальцах денежную купюру и улыбнулась:

- Что Вы, я не для денег играю... Спасибо Вам.

Во время исполнения одной из старых песен, случилось неожиданное: мне на ум пришли строчки новой, которую недавно я пыталась написать, и я... решилась сымпровизировать.

В погоне за кому-то нужной правдой
Я греюсь у остывшего костра.
«А мне… а мне? А мне ли это надо?» -
Ищу ответ до самого утра…

А брызнет солнце яркими лучами –
Я снова поднимаюсь в этот бой,
В погоню за ненужными словами,
В погоню за надеждой и… собой…

Но где-то в глубине души я знаю,
Что вечером опять свернусь клубком
И чуять буду – сердце замерзает,
Идя по льда осколкам босиком…*

Кто-то даже зааплодировал, но девочка, сидящая рядом, сказала, серьёзно глядя на меня серыми глазищами:

- Это слишком грустная песенка... спой что-нибудь весёлое...

И я пела... пела всё, что знала... песни на свои стихи и не только...



- В тёплых ладонях июньского принца спрятаны солнце... и капля дождя...

Я почувствовала на себе чей-то пронзительный взгляд. Обернулась. Холодный пот пробежал по моей спине. Мне почудилось, что это девушка Миши... но в следующее мгновение я поняла, что она просто на неё похожа.

Незнакомка смотрела на меня как-то странно – недоумённо и радостно. Она сидела на соседней скамейке и, подперев ладонью щёку, внимательно слушала.



Солнце стояло уже высоко, когда я вдруг вспомнила, что сегодня мы с Матвеем Егоровичем договаривались сходить на встречу с известным в нашем городе музыкантом. Я глянула на часы и ахнула. Сунула гитару в чехол, извиняясь и благодаря всех за внимание, но... не тут то было. Ко мне стали подходить с просьбой об автографах. И я, несмотря на то, что ещё немного – и опоздаю, с удовольствием писала добрые пожелания (не просто размашистые подписи, как раньше) на листочках бумаги.

Невольно оглянувшись в поисках той девушки, необъяснимо напомнившей мне Мишкину, я увидела, что она быстро идёт к выходу из парка. Она не взяла автограф, хотя мне казалось, она очень хотела подойти...

Ладно. Стоило ли ломать голову из-за странной незнакомки... тем более, мне нужно было немедленно бежать. Иначе точно опоздала бы.


* "В погоне за собой...", Виолетта Гусакова (автор)