Ритуал

   - Неужели ничего нельзя сделать?
 Она не заламывала руки, да и в голосе не было трагического надрыва. Спросила обыденно и просто. Он знал, за себя не боялась. Боялась за детей.
    Нежно взял её холодную руку, прижал к губам. Взглянул в глаза.
  - Ты помнишь, как мы ездили в Гатчину семнадцать лет назад. Прапрадед оставил мне письмо. Некий крестьянин Васильев, известный под именем монаха Авеля  предсказал ему нашу гибель. Всё предопределено, Аликс! И на всё воля Божья!
 - Но наш Алёша, он совсем ещё ребенок! Ты помнишь,  Евгений Сергеевич рассказывал, как наш сын кричал elle doit vivre?  А ведь речь шла всего лишь об аквариумной рыбке!
 В ответ он лишь сильнее сжал её руку.
-  А девочки?  Они в чём  виноваты?
 Он ещё крепче прижал её ладонь к своей щеке. Щека была сухая и горячая.
 Неужели, даже грядущий ужас не лишит его всегдашней невозмутимости, думала она? И тут почувствовала влагу на ладони.
 - Всё предопределено, Аликс! Всё предопределено.

 

   Юровский внимательно рассматривал мандат, а прибывший с лёгкой усмешкой рассматривал  его. Затем бесцеремонно забрал бумагу из рук коменданта.
  - Вы получили депешу из Москвы? – спросил он.
  - Какую депешу?
 - Я понимаю, сейчас ранее утро, - вздохнул прибывший, пряча документ во внутренний карман старомодного сюртука, - но прошу вас, просыпайтесь скорее! Депеша может касаться лишь одного архиважного вопроса.
  Паузу он выдержал театральную, и Юровский поспешил заполнить её:
 - Я понял,  о чём вы. Но никакую телеграмму мы не получали.
 - Значит, в ближайшее время непременно получите. А сейчас я хотел бы отдохнуть с дороги. Где тут у вас гостиница?
  - Вы можете остановиться в здании Уральского совета, товарищ… 
  Из головы начисто вылетела фамилия гостя, прочитанная в мандате.
  - Господин Сантани, - поправил его приезжий, сделав ударение на слове «господин».
 Юровский хотел было заметить, что господа находятся по другую сторону фронта, но взглянул в необычного цвета глаза и не стал настаивать на соблюдении пролетарских формальностей.
  А глаза визитёра были действительно необычные. Во-первых,  такого цвета комендант не встречал у людей. Если бы его попросили описать цвет глаз приезжего, он бы попал в затруднительное положение. Пять минут назад глаза Сантани были изумрудного цвета, сейчас они почти рыжие, и неизвестно какие будут потом.
  Затем, форма зрачка. Она не была идеально круглой, едва заметно вытянута  от нижнего века к верхнему. Да и белки трудно было назвать белками…
  Из размышлений его вывел голос Сантани:
  - И всё-таки я предпочитаю гостиницу. Распорядитесь шофёру отвезти меня.
 И уже садясь в авто добавил таким же повелительным тоном:
 - Как только получите телеграмму из Москвы, а это случится не позднее полуночи, немедленно доложите мне.
 - Хорошо, - ответил комендант, и поймал себя на мысли, что едва удержался от старорежимного «слушаюсь».
 Как и предсказывал приезжий, телеграмма за подписью Свердлова пришла за несколько минут до полуночи. О ней Юровскому телефонировал Филипп . Комендант тут же поехал в гостиницу.
  Сантани не спал. На столе горела лампа, и стоял стакан с горячим чаем.
  - Садитесь Янкель Хаимович, выпейте чаю, - указал он на стул.
  - Меня зовут Яков Михайлович, - стараясь не смотреть в глаза московскому гостю, тихо поправил того Юровский.
  - Что? Ах, прошу меня простить! Уже за полночь, и я чертовски устал. Ведь так и не прилёг с дороги.
 - Выспимся, когда построим светлое будущее, - ответил комендант.
  Глаза Сантани полыхнули изумрудным блеском.
  - Будущее, конечно, вы построите. Вот только уверены, что оно будет светлым?
 – Уверен, - твёрдо сказал Яков Михайлович, пропустив мимо ушей местоимение «вы». -  Кстати, я так и не знаю вашего имени-отчества.
 - Я иностранец и у меня нет имени-отчества.
 По-русски Сантани говорил великолепно, и лишь, если вслушаться, можно было уловить лёгкий акцент.
- Так, что зовите меня просто, господин Сантани, - улыбнулся он, растянув тонкие губы, и тут же добавил, сделавшись серьёзным:
 - Однако, вернёмся к нашему делу. У вас всё готово?
 - Да.
 - Кроме семьи в доме русских нет?
 - Охрана, состоящая из русских,  располагается по внешнему периметру. В доме лишь латыши и мадьяры. Только  я – интернационалист и не понимаю…
  - И не надо, - прервал его Сантани. – Поймут ваши потомки. Говорите дальше, но по существу.
  - У главного входа, выходящего на  Вознесенский прошпект, охрана удвоена, - продолжал докладывать Юровский. – Со стороны Вознесенского переулка тоже выставлен пост.
  - Поставьте во внутреннем дворе авто. И пусть шофёр не выключает двигатель.
  Это для того, чтобы не так слышны были выстрелы, догадался комендант.
  - Ваши люди надёжны?
  - Каждого мы  с Филиппом отбирали лично.
  И вновь в глазах Сантани полыхнул изумрудный огонь.
  - Они не должны убивать, - тихо сказал он.
  - Я не…
  Юровский встретился со взглядом «иностранца» и слова застряли у него в горле. Это не был человеческий взгляд! Это был взгляд животного, хищного и опасного зверя! Какой-то первобытный ужас охватил его, и он опустил голову, уставившись на стакан с чаем.
  - Они не должны убивать, - повторил Сантани. – Стрелять лишь по конечностям. Жертвы должны быть обездвижены. Всё остальное сделаю я.
 Прошли долгие две минуты, прежде чем Яков Михайлович смог вновь поднять голову. Перед ним сидел человек, устало откинувшийся на спинку стула.
 - Что же вы чай не пьёте? Хороший чай, настоящий, индийский.
  - Я не понимаю, - собрался с духом Юровский, – зачем вам  эта черновая работа? Наши товарищи всё сделают как надо.
  Некоторое время он наблюдал за сменой цветов глаз Сантани. Как в калейдоскопе. Зелёный, жёлтый, кровавый и даже чёрный. И закончилась эта цветовая какофония неожиданной улыбкой. Улыбался гость тоже странно, одними губами. Глаза в этом действе никакого участия не принимали. Кажется, они вообще жили от владельца отдельной жизнью. В его «зеркалах души» не было отражения.
 - Янкель Хаимович, - произнёс Сантани, - вы, если не ошибаюсь,  содержали часовую мастерскую?
  - Был грех, - признался Юровский.
  - Грех – хорошее слово, - улыбнулся гость. – Доказательство человеческого бытия. И в часах, должно быть, разбираетесь?
  Бывший часовщик осторожно кивнул.
  - Не соизволите взглянуть на мой брегет? Занятная машинка.
  Сантани извлёк из кармана жилетки «луковицу» и протянул Юровскому.
  - Ого, раритет! – оценил тот. – Позапрошлый век, если не ранее.
  - Гораздо раньше. Просто каждый последующий владелец переделывал их сообразно своему вкусу и существующей на тот момент моде. Вы крышечку-то откройте.
  Комендант открыл позолоченную крышку, выгравированную какими-то вензелями. Циферблат был с римскими цифрами. Часовая стрелка стояла на единице, а минутная на двенадцати. И вдруг длинная стрелка качнулась и сдвинулась назад.
  - Они отсчитывают время вспять! – воскликнул Юровский.
  - Весьма удобно, - усмехнулся Сантани, забирая из его рук часы. – Позволяют не думать о будущем. Можете вы мне объяснить, почему они идут назад?
 - Видимо, какой-то сбой в механизме, - промямлил комендант.
 - Ну, вы же часовщик! А поподробней?
 - Я, я не знаю.
 - Вот видите, Янкель  Хаимович вы не можете разобраться в часах, а пытаетесь убедить меня в том, что ваши товарищи сделают мою работу лучше меня.
 Голос Сантани стал жёстким.
 - Я так не говорил! – стал оправдываться Юровский. -  Я сказал, они сделают всё, как надо.
 - Они не знают, как надо!
 Гость повысил голос. Нет, не до крика. До шипения. И опять страх охватил бывшего часовщика.
 - Возомнили себя Робеспьером?
 - Чем отличается один тиран от другого? – нашёл в себе силы ответить комендант. – И перед тираноборцами во все века стоит одна и та же благая цель.
 - Не обольщайся, Янкель – сын Хаима. У Людовика кроме обвинителей были  и  защитники. Триста восемьдесят три голоса за смертную казнь и триста десять против. У них, - Сантани ткнул длинным пальцем в окно, - не будет ни защитников, ни обвинителей. Только  палачи. Вернее, будет один палач – я. Вы со своими товарищами всего лишь помощники. Слуги, если  угодно.
  Юровский хотел было возмутиться, но иррациональный страх не давал. Сантани стремительно поднялся, в движениях его не было и намёка на усталость.
  - Хватит чаи гонять, товарищ комендант!  Нам пора.


   

   Он стоял на ступенях, ведущих в подвал дома. Чёрный плащ с накинутым на голову капюшоном, чёрные перчатки. Губы беззвучно шевелились. Может в молитве, а может просто считал выстрелы, доносившиеся из подвала.
  Дверь внизу отворилась, и на пороге появился бледный Яков Михайлович  с наганом в руке. Он  смотрел на свой револьвер с отвращением. Бывший часовщик не любил оружия.
  Следом потянулись понурые латыши и мадьяры, стали подниматься по лестнице, молча обходя человека в чёрном плаще. И вскоре на лестнице остались лишь двое – Сантани и Юровский.
  Первый расправил плечи, и стал спускаться к двери, из-за которой были слышны  глухие стоны, и доносился запах пороховой гари. А комендант увидел в его руках  узкие трёхгранные лезвия.
  - Кто вы? – хрипло спросил он.
  Из-под капюшона полыхнуло зелёным.
  - Всё предопределено, Янкель, сын Хаима. Всё предопределено.
               

                ***