Император

От автора
Личность И.В. Сталина, несомненно, принадлежит к выдающимся явлениям мировой истории, как Юлий Цезарь, император Константин Великий, как Грозный и Петр Первый. Красить его только в чёрный цвет, значит, обеднять его, как человека, низводить до образа тупого, узколобого тирана. Наверное, в его душе, в его характере были и добрые начала. Почему он стал именно таким, а не другим, почему поступал так, а не иначе? Эти вопросы долго ещё будут волновать воображение писателей, биографов Сталина, историков, социологов. Это повествование я назвал импровизацией на тему, с таким же основанием его можно отнести к мистификации на тот же предмет – личности Сталина в психологическом интерьере.
Я пытался в силу своих способностей, знаний, представлений, новых открывшихся фактов истории нарисовать возможный ход некоторых мыслей Сталина, причину его отношений с другими личностями, участниками Октябрьского переворота и их последователями.
В любом случае, удачно это вышло или нет, я отдаю себе отчет в том, что такие люди, как И. Сталин, приходят в мир по изволению сил, которые выше нашего понятия.
Глеб Дейниченко.

Человек в сером

Он спал и ему снился сон. Сон был из далекого, почти позабытого прошлого. Но он был так ярок и сочен подробностями, что казался живой реальностью. Даже затхлый и сырой воздух старой тюремной камеры присутствовал во сне, как свидетель того дня.
Его арестовали 25 марта 1908 года за политическую деятельность. Он просидел в Бакинской Баиловской тюрьме до ноября. Здесь он был уже не впервые, и тюремное начальство было хорошо осведомлено о его «подвигах».
Товарищ Коба (партийная кличка члена РСДРП(б) Иосифа Джугашвили) занимался не только партийной пропагандой большевистского толка, но и активно участвовал в «эксах» - экспроприации буржуазных ценностей, путем ограбления банков, богатых промышленников, помещиков. Знаменитые налетчики Камо и Цинцадзе ходили у него в подручных.
Его ждал приговор и новая самая страшная ссылка в отдаленный Туруханский край, откуда еще никто не смог убежать, бежавшие погибли в снегах. Этот приговор был равносилен смертной казни.
Он лежал на жёсткой деревянной скамье и думал. Он привык думать и слушать других, но решения принимал в одиночку. И никто никогда не знал, о чем он думает и что за этим последует. Он ненавидел партийных болтунов и демагогов, предпочитая дело, но приступал к его реализации, только хорошо продумав весь ход операции. Его не смущало, что задуманное, его воплощение в жизнь, может затянуться на долгие годы. Он умел ждать и наносить разящие удары, когда противник совсем этого не ожидал. Но этой ссылки он, уже знакомый с Сибирскими поселениями, боялся. Боялся, что во время его вынужденного отсутствия, поезд революции, всё набирающий ход, уйдёт слишком далеко. И ему уже трудно будет его догнать и занять в нём подобающее ему место. А то, что место это будет значительное, он не сомневался. Иначе, зачем все эти годы борьбы, тюрьмы, ссылки, позорное пятно государственного преступника? Выжить необходимо любой ценой, выжить и победить. Тогда всё простится, ведь победителей не судят.
Дверь камеры бесшумно открылась, и вошел человек, одетый в серое. Серое было всё: шляпа, демисезонное пальто, брюки и серой кожи ботинки. И лицо у него было серое, как бы выглаженное утюгом, серые тусклые глаза смотрели из узких щелок. Ни бороды, ни усов, отличительных элементов интеллигента. Только на указательном пальце сухой жилистой правой руки узник цепким взглядом горца запомнил золотой перстень, в овале которого поместился на синем фоне эмали красный мальтийский крест. Серый человек заметил взгляд Кобы, но перстень прятать не стал, а, подняв руку к лицу, задумчиво произнёс:
- Да, да, это так, хорошо, что вы заметили, значит, представляться не надо. Он подошел ближе и уселся на край скамьи.
- Ну, что, поговорим, Сосо Джугашвили, или вам приятнее звание Коба? Кстати, что это значит? Я бы предпочёл называться Кобра. Для революционера, большевика, ниспровергателя устоев Кобра больше подходит. Впрочем, всё это значения сейчас не имеет.
- Что вам нужно? - грубо спросил заключённый. - Кто вас ко мне подослал?
- Сразу видно конспиратора, - усмехнулся гость, - не послал, а именно подослал. Ну пусть будет по-вашему, подослал. Однако мы с вами находимся в тюрьме, давайте, как на допросе: вопрос – ответ, естественно, обоюдно. Итак, вы знаете что-нибудь об иллюминатах?
Коба: - Это что-то вроде масонов? Только предупреждаю, я ненавижу всякую мистику, говорите дело.
Гость: - Прекрасно. Мистикой здесь не пахнет, всё куда серьёзнее, уважаемый господин Коба. - Орден иллюминатов организован в 1776 году в Баварии, людьми очень влиятельными в европейской политике. Его идеи, действительно, близки к масонству. Но главная наша цель – создание единого мирового правительства. Мы уверены, что эпоха наций заканчивается, начинается эра человечества. Объединение всех народов и государств под единым управлением просвещённых, культурных лидеров избавит мир от угроз войн, революций и прочих катаклизмов, улучшит жизнь населения всей земли.
Коба: - Конечно, Россия не рассматривается в качестве главенствующей державы? Но это в сторону. Какого чёрта братьям просвещенным нужно от меня? Чем вы хотите меня иллюминировать?
Гость: - Зря смеётесь, гражданин Сосо. Это программа отдаленного будущего. Но решать её надо уже сегодня. Нам нужны люди целеустремленные, жёсткие, даже жестокие, прагматики, не слюнтяи. Все эти ваши партийные программы, революция, свержение царизма под лозунгом «Вся власть народу» - глупость. Царизм обречён, да, но что будет создано взамен его? Интернационал с его прокламацией «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем, мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем» - бред идиотов, рассчитанный на тупоголовых безграмотных люмпенов. Империя России создавалась на протяжении тысячи лет. Это реальность. Сознание, психологию людей, привыкших к единовластию, к самодержавию, не вытравить в миг, не убить. Оно переживет вас и вашу революцию, и ваш террор, когда вы победите и начнёте ломать старое «до основанья».
Коба: - Почему вы говорите о терроре? Революция принесёт с собой широкие демократические свободы, конституцию…
Гость: - Ничего она не принесёт, кроме крови, террора и изоляции от мирового сообщества Европы и Америки. Там ведь с вами мириться не будут. Голодные и отсталые вы будете задыхаться в своей консервной банке, и, в конце концов, она не выдержит и разорвется со страшным треском, что принесёт народу новые бедствия.
Коба: - Ну, допустим это так. Что вы предлагаете?
Гость: - Мы предлагаем встроиться в революцию, поскольку остановить её уже нельзя, дать выплеснуться, выдохнуться, что будет связано с немалыми людскими жертвами и разрухой экономики страны, а затем исподволь, не нарушая революционной риторики, начать воссоздавать империю. Это будет империя нового типа, новых необычных форм и методов руководства, она не будет называться империей вслух, но суть её развития, её устремлений будет имперской. И вот тут я отвечу на ваш вопрос, что нам нужно от вас? Вы нам нужны как один из тех, кто будет воссоздавать такую империю, новую Россию.
Коба: - Есть Троцкий, Ленин, ещё многие, их знают в Европе. Почему я?
Гость: - Мы следим за всеми лидерами русской революции. Это говоруны, интеллигенты, люди сомнительной совести, они чужды России. Это евреи, поляки, немцы, прибалты, что им до русского человека? Кстати, национальный вопрос в новой России станет очень остро. Присмотритесь к нему, займитесь им серьёзно. Дело не громкое, но перспективное. И кадры, кадры, кадры. Вот успех дела.
Коба: - А если я пошлю вас ко всем чертям? Если я предам партийной гласности этот разговор?
Гость: - Это будет очень опрометчиво с вашей стороны, батоно Джугашвили. Даже, если бы вы и смогли это сделать, уверяю вас, ваш ЦК партии сочтёт вас сумасшедшим, а потом вам отсюда без моей помощи не выбраться. Вас могут убить здесь при попытке к бегству или на этапе, выкинув из столыпинского вагона на ходу поезда в Сибирь, в худшем случае вы сгинете в Туруханском остроге, мы об этом позаботимся. Ну, как перспектива?
Коба: - Ну, хорошо, действительно, выхода нет. Но скажите, зачем вам Россия?
Гость: - Империя должна быть сохранена для мирового равновесия. Дальнейшее покажет время.
Коба: - Что я должен делать?
Гость: - Всего ничего. Вы подпишите документ о сотрудничестве с тайной полицией. Нет, нет, ничего такого действенного. Об этом будут знать кроме меня ещё два человека из высших чинов Министерства внутренних дел. Это наши люди. Документ необходим, сами понимаете, для гарантий нашего договора. Обещаю вам, что он никогда и нигде не всплывёт. Далее, вы получите срок и отправитесь в ссылку в Туруханск. Оттуда вам организуют побег. Он будет уникален, что создаст вам славу человека из легенды. Массы любят легенды, мифы, сказки, так ведь? Надеюсь, далее вы сами найдёте, как действовать. Желаю вам удачи, паук.
… Он проснулся и открыл глаза. Ощущение тюремной камеры Баиловской тюрьмы ещё некоторое время оставалось. Он лежал на узком кожаном диване, укрытый старой ношеной шинелью. Делал это в подражание императору Николаю Первому, которого втайне уважал за стойкость и жестокость характера. Там, в камере, он тоже лежал на деревянной скамье, укрытый своим единственным черным пальто, в котором выступал на митингах рабочих среди Бакинских нефтяников, железнодорожников, портовых грузчиков, типографских служащих. Как давно это было. И как прав во многом оказался некто в сером. Кто он был, ему так и не удалось узнать, несмотря на самые тщательные поиски свидетелей, документов. Все, кто был причастен к его арестам в Баку, в Тифлисе были уничтожены, уничтожены соратники по «эксам» в Закавказье, тщательно подчищены архивы бывшей царской полиции, все причастные к его тюремной эпопее в Туруханской ссылке канули в небытиё. Все кавказские друзья, родственники, знавшие его путь наверх, от полунищего Сосо Джугашвили, несостоявшегося священнослужителя, выгнанного из Тифлисской духовной семинарии за связи с социалистами, хитроумного пропагандиста-большевика Кобы, до соратника Ленина, секретаря ЦК ВКП(б) Иосифа Виссарионовича Сталина, все молчат в могилах.
За окном дачи в Кунцево, как и тогда в Баку, стоял март. Только в Баку в марте 1908 года было солнечно и вовсю грело солнце, а здесь за окнами дачи лежали груды снега, сметенного к краям пешеходных дорожек.
Стоял на дворе год 1948-й. Империя была построена ещё более обширная и мощная, чем царская. Была выиграна тяжелейшая война, стоившая стране небывалых жертв. Около 40 миллионов жизней унесла война, но СССР вернул в старые границы России Западную Украину и Западную Белоруссию, простёр свой авторитет на страны Восточной Европы, стал соперником в мировом господстве с Америкой. Ему, Сталину, присвоено звание Генералиссимуса, величайший воинский знак отличия. Он равен славному имени Суворова. Правда, генералиссимусами числятся и Меншиков, и Шеин, и Чан Кайши, но разве можно их всех вместе взятых сравнить с Суворовым, и с ним, со Сталиным? Конечно, нет.
И все-таки он боялся памяти сорокалетней давности, которая началась в Бакинской тюрьме. Серый человек вечно поселился рядом с ним, и он часто вёл с ним споры. То соглашался, то опровергал доводы собеседника. Он боялся Серого человека новой боязнью знатока тайной борьбы партий и спецслужб с неограниченными возможностями и средствами воздействия на непокорных.
Вот почему тогда в 30-х годах он сначала соблазнился готовностью писателя М. Булгакова отправиться по местам его революционной работы в Закавказье и написать пьесу «Батум», но потом испугался: а что если этот писака раскопает такое, что не удалось скрыть ему? Эти писатели, сколько они испортили ему крови. Один Платонов чего стоит. Его «Котлован» и «Чевенгур» - это безжалостный приговор абсурду революции и идеям социализма. Тоже говорил и Серый человек. Ну и чёрт с ним. Теперь Сталину ничего не страшно, он Хозяин, он Император с такой реальной и страшной силой власти, какая была только у римских цезарей, да и то далеко не у всех. Вот, пожалуй, у Юлия Цезаря, Тиберия, Трояна, а в новой истории – у Наполеона.
Он выполнил пожелания Серого человека, но одного он сделать не смог, он не смог остановить террор, он сделал его перманентным, потому что другой силы удержать страну в узде, в покорности не было. Стягивать узы жестокости приходилось и теперь по причине той же, что привела к восстанию декабристов в 1825 году. И те, и нынешние россияне прошли победным маршем по Европе, они увидели другую жизнь, другие возможности развития человеческой личности, набрались идей и воздуха демократии. Чтобы снова не допустить общественного взрыва, пришлось закручивать гайки, создавать так называемый «железный занавес», чтобы муха не пролетела на Запад. СССР называют империей зла, но всё же империей, нас боятся, а, значит, уважают. Других категорий уважения Сталин не знал и не признавал.
Но Серый человек, оказывается, жил не только в его памяти. Он или его двойники помнили о договоре с Сосо Джугашвили. Он их обманул, стал великим и могучим, стал править не по их, а по своим правилам, он от них отгородился железной стеной, его спецслужбы знают всё и вся в мире, они всегда начеку. И сейчас не подвели. Сталин встал с дивана и оделся, неторопливо, вразвалку подошёл к письменному столу. Вот она бомба, которая все сорок лет, с того памятного дня в Баку, мучила его, заставляла напрягаться. Вчера по дипломатической почте из Лондона был получен пакет на имя В.М. Молотова. Почему именно на его имя? В этом надо ещё разобраться, но Молотов предан и хитёр, не вскрывая принес пакет ему, Сталину, мол, вот как я тебе доверяю, сам не читаю, может, там что не для моего ума. А может, прочёл всё-таки? Боится меня каменная задница. Все меня боятся. Это хорошо. Страх самая надежная защита, как взгляд медузы Горгоны. И у него такой же, никто не выдерживает, даже товарищ Жюков.
В пакете оказалась копия того самого документа, где стояла собственноручная подпись Сталина, подтверждающая сотрудничество с царской охранкой. И больше ничего. Напоминание, или как это понимать? Может, угроза его жизни, разоблачение? Вряд ли. Подсылать к нему убийц невозможно, на все опасные случаи даже двойники есть. Разоблачить? В чём? Сейчас столько фальшивых документов, что не уступают подлинникам. С помощью таких вот «подлинников» в 37-м году избавились от маршалов Егорова, Тухаческого, Блюхера и сотен других заговорщиков, оказавшихся в рядах доблестной Красной Армии. Сами изготовили, сами подкинули в органы внутренних дел, инспирировали это, как утечку из Германского Генштаба. Да мало ли кто кем был сорок лет назад, какие бумаги подписывал? Вот и А.Я. Вышинский тоже в охранке осведомителем числился, и товарищ Микоян неизвестно почему уцелел один из группы Бакинских комиссаров. Всех расстреляли, а он ушел из тюрьмы, двери которой оказались открытыми…. Да мало ли чудес в жизни бывает. Сталин взял пакет с бумагами из Лондона и положил его в личный сейф, вмонтированный в стену комнаты, так, что закрытая дверь сейфа совершено слилась с рисунком на обоях.

Паук

Он снова прилег на диван и задумался. Он всё больше старел, и физическая немощь заставляла меньше двигаться, а покой располагал к воспоминаниям и размышлениям. Вот и сейчас лондонская почта вернула его на сорок лет назад в сырую камеру Баиловской тюрьмы в Баку. Тогда, уходя, человек в сером вскользь обронил слово паук. Узник его запомнил и понял, что оно сказано с каким-то намеком, с тайной мыслью. То, что это была его новая кличка в игре неизвестных ему пока сил, он не сомневался. Он любил партийные псевдонимы, они отторгали человека от его родовых естественных корней, национальной принадлежности, профессиональных, сословных обязанностей. За ними можно было спрятаться от укоров совести, свалить на них кровавые преступления, сомнительные поступки. Так, на каторге, в ссылках находился не Сосо Джугашвили, а товарищ Коба, он же Иванович, он же Горец, а теперь вот, Паук.
Но почему, именно, Паук? Он долго ломал себе голову, разгадывая скрытый смысл этого прозвища. И разгадал. Человек в сером держал слово. Коба благополучно бежал из Туруханска. Или, скорее, уехал, потому что на пути его ждали верховые или упряжные подставы, проводники и достаток продовольствия. Уже в Иркутске на конспиративной квартире его отыскал человек и вручил объёмистый сверток, коротко уведомив: - Это для Паука.
В свертке оказалась крупная сумма денег и больше ничего. Значит, человек – связной не знал, с кем имеет дело. Туруханскому сидельцу такая организация отношений понравилась. Меньше слов,  больше действия и, как можно меньше свидетелей. «Кто мало говорит – дольше живет», эту грузинскую пословицу он усвоил с детства. С годами, с опытом партийной работы, особенно опыта «эксов» он усвоил другую, не менее важную «мудрость», которой пользовался с удовольствием всю последующую жизнь: «Мертвые не кусаются». Скорей всего он не знал, что это была главная и любимая заповедь всех джентльменов удачи, озвученная английским писателем Стивенсоном в знаменитом «Острове сокровищ». Борьба большевиков с царской властью, с соперниками, была, в сущности, таким же пиратством, только в гигантских размерах, где на кону стояли не только несметные сокровища, но, что стократ неизмеримо больше – власть. Власть над людьми, над их волей, над их жизнью и смертью.
Что же должен делать Паук в этой борьбе, где люди больше похожи на волков и ядовитых змей, что может противопоставить им насекомое, единственное вооружение которого тонкая сеть из мягких, легко рвущихся нитей? Стоп! Вот она разгадка – сеть, паутина, в которую попадают не только мухи, но и мелкие паучки, осы, стрекозы и прочая жужжащая и жалящая мелочь.
… На пустынной песчаной косе черноморского побережья Аджарии в предрассветной мгле стояли трое налётчиков, за которыми гонялась вся полиция Закавказья. Джугашвили, Тер-Петросян и Цинцадзе только что совершили очередной «экс». Большой чёрный чемодан с украденными деньгами стоял у их ног, резко выделяясь на белом морском песке.
Налетчиков доставила сюда ночью лодка по морю, а теперь они ждали в условленном месте извозчика, чтобы везти награбленное на конспиративную квартиру.
- Неплохой улов, - услышали они за спиной сиплый, каркающий голос.
Позади них стоял, опираясь на старинный мушкет, человек в костюме пирата 18-го века. Голова его было повязана красным платком.
- Ты кто такой? – злобно рявкнул Цинцадзе.
- Провокатор, - сказал Тер-Петросян и сунул руку в карман за браунингом.
Неизвестный поднял дуло мушкета в их сторону.
- Эта штука заряжена кусками свинца, оловянными пуговицами, рублеными гвоздями, - прокаркал он. - Один выстрел – и вы мертвецы. Чемодан я заберу, как говорится, с боя. «Грабь награбленное», ведь таков ваш лозунг? – Надо быть вежливыми с гостями, - предложил он. - Мы с вами коллеги, так сказать, джентльмены удачи. Я капитан Флинт, когда-то меня боялись все моряки южных морей. Один писака по кличке Стивенсон прославил меня в своей книге «Остров сокровищ». Но вы, наверное, не читали, ведь все пираты неграмотные.
- Мы грамотные, - отозвался Тер-Петросян, - читали про вас, но вы были давно, а у нас свои дела, покрупнее. Уходите, нас могут подслушать.
Цинцадзе неприветливо сверкал глазами на пирата и только заросший бородой Джугашвили, молча и с любопытством рассматривал Флинта.
- Скажите, капитан, - неожиданно прервал он молчание, - что главное в нашей профессии?
- Ты далеко пойдешь, сынок, - осклабился Флинт, - сразу берёшь быка за рога. Приблизься, я скажу тебе одному.
Джугашвили подошел ближе к пирату и тот сказал:
- Не оставляй свидетелей своих дел, это опасно. Вот эти двое соперники твоей славы, люди несдержанные на язык, избавься от них.
Далеко, в Батумском морском порту протяжно заревел пароходный гудок. Солнце встало, туман рассеялся, начался новый день.
… Он отыскал в огромном деревянном доме, где остановился после побега, нежилую комнату с пыльным, затянутым старой паутиной окном. В центре паутины серым комочком провисал паук. Вся паутина и её хозяин казались неживыми, давно утратившими силу действия. Проверим, подумал он, и, поймав муху, бросил её на край серых нитей, прилепившихся к углу окна. Он поразился произошедшей перемене. Паутина ожила от усилий мухи освободиться, но чем сильнее муха двигалась, тем сильнее отзывалась напряжением паутина. Паук, разбуженный толчками, ожил. Он быстро задвигал своими мохнатыми лапками, перебирая нити паутины, как опытный матрос, такелажную снасть. В считанные секунды паук подтянул муху к себе и, вонзив в неё свой хоботок-жало, высосал добычу. Муха умерла, и паутина снова стала спокойной, в сердцевине её сытый паук обездвижился.
Коба задумчиво отошел от окна. Так вот в чем дело: нужна организация, система связей, подобная паутине, но с крепкими, гибкими, словно сталь дамасского клинка, нитями. А в центре такой гигантской тайной, безотказной сети должен находиться умный, зоркий, безжалостный и бескомпромиссный человек, который набросит такую сеть на все партии, на всю страну, на весь мир и будет всё держать под контролем и действовать сообразно своим мыслям и желаниям. Все нити этой паутины должны сходиться в центр, в руки этого человека. В любое нужное время можно будет потянуть за одну известную только ему нить, подтянуть к себе намеченную жертву, вонзить в неё смертоносный хобот, высосать и выплюнуть. И этим человеком, этим Пауком должен стать он, Коба.
Как просто и гениально. Но создать такую паутину архисложно, как любит выражаться Ленин, когда дело заходит в тупик. Но он, Коба, не Ленин, он не интеллигент, не болтун, он не витает в облаках, разъезжая по Европам в ожидании, когда позовут на «царство». Он живет в России, он прост и знает психологию людей, а что ещё не знает, узнает потом, в ходе организации своей паучьей сети. Отныне это станет его главной, он усмехнулся, архиважной задачей.
К началу 30-х годов паутина была сплетена и протянула свои нити «от Москвы до самых до окраин». Она состояла из органов ВЧК, ОГПУ, НКВД, а позднее – из МВД и МГБ. Внутри этих мощных охранительных и карательных организаций были созданы ещё более тайные и конспиративные отделы, о которых никто, кроме их создателя, не знал. И подчинялись они только ему. Правда, у истоков нитей паутины, её узлов, связующих звеньев, пришлось поставить более мелких пауков и паучат, которые тоже обладали немалыми возможностями. Но они могли быть убраны, как только необходимость в них отпадала. Они были только внешними атрибутами системы, её стражами и страшилами. Они приходили из ниоткуда и уходили в небытие по его, главного Паука, приказанию.
Товарищ Сталин неплохо знал древнюю историю. Знал, например, о том, что в Римской империи, во времена гражданских войн диктаторов Мария и Суллы, при Нероне составлялись проскрипции, списки лиц, подлежащих уничтожению, как врагов того или иного властителя Рима. А то, что цезарь делал принцепс, естественно, толковалось, как благо для римского народа. Врагов разрешалось убивать где угодно. Имущество отходило к диктатору или императору, свою долю получал убийца или доносчик, который указывал, где скрывается враг цезаря и народа.
Революция в России была объявлена народной, социалистической, то есть, общественно-полезной. Во главе государства встали большевики, а в проскрипции попали все имущие классы России, которые подвергались жесточайшему физическому уничтожению и унижению. Ограбление страны происходило под лозунгом «Грабь награбленное». Масштабы организованного и бандитского грабежа достигали таких невиданных размахов, что стала реальной угроза полного распада экономики, истребления и исчезновения национального достояния.
Большевистские комиссары по изъятию буржуазных ценностей в большинстве своем малограмотные и невежественные просто сгребали в мешки и чемоданы золото, бриллианты, уникальные предметы ювелирного искусства. Правительственные политические вояжёры, отправляясь за границу налаживать новые связи с Европой, вывозили с собой на миллионы долларов и фунтов стерлингов драгоценных камней, так было удобнее платить за услуги и подкуп нужных лиц.
Огромное количество ценных вещей, картин, золотых монет при этом оказалось в руках главарей революционного октябрьского переворота. После смерти одного из них, бывшего Екатеринбургского главаря бандитов и погромщиков, а потом соратника Ленина Я. Свердлова, в его личном сейфе нашли десятки иностранных паспортов и килограммы драгоценностей. Множество произведений искусства из различных частных собраний оказалось потом в домах советских партийных бонз – Каменева, Зиновьева, Радека и прочих верных ленинцев. А что же народу? Народ пролил и попил кровушки, погулял, помитинговал, опьяненный лозунгами свободы, земли и воли. Отрезвление было долгим и страшным, похмелье обернулось десятками миллионов жизней, сгоревших во время раскулачивания, коллективизации, голода, индустриализации, в застенках ЧК, в лагерях ГУЛАГа.
Всю эту огромную трату человеческих и экономических ресурсов Сталин не одобрял. Она не входила в его планы строительства новой советской империи. Это было наследие идеологии Троцкого-Ленина и их команды, людей вскормленных Западом и его культурой, получавших от Европы и Америки денежные средства для развала царской России, и потом обязанных выплачивать им политические и финансовые дивиденды.
Он переиграл обоих. Одного уложил в мавзолей, другого загнал в Мексику, где позже и укокошил руками испанца Ильича Ромиреса, агента ЧК, который раскроил Лейбе Бронштейну его еврейский череп так, что он ещё некоторое время жил с дыркой в голове, сквозь которую был виден его хвалебный мозг, обошедшийся России в 12 миллионов загубленных делами Лейбы жизней. Сталину было особенно радостно, что Троцкий не просто издох, как собака, а помучился: может, вспоминал, как издевательски называл Сталина кинто.
Кинто – это такой грузинский массовик-затейник, говоря современным советским слогом. На картинах Нико Пиросмани часто можно видеть таких вот кинто, простых, жизнерадостных людей, всегда готовых к шутке, к розыгрышу. Не дураков поесть и выпить, поплясать в доброй компании. Ничего зазорного в этом прозвище не было бы, если бы Сталин уже тогда в 30-х годах, не был Сталиным - человеком, державшим в своих руках незримые нити власти, вырванные им из слабеющих рук Троцкого и Ленина. Вот почему, начиная создавать свою паутину, Сталин одновременно составлял свои проскрипционные списки. Он держал их в памяти, не доверяя хрупкой бумаге, постоянно пополняя новыми и новыми именами.
Как всякий азиатский человек, он был обидчив и, как всякий кавказский мужчина – мстителен. Мне отмщение и аз воздам, око за око, зуб за зуб. Ученик духовной семинарии, он хорошо заучил библейские истины и верил их правоте, пережившей тысячелетия. Но с другой стороны он хорошо понимал, что Россия такая страна, вернее народ в ней живёт такой, которому для свершения чего-либо значительного, великого, всякий раз нужна хорошая взбучка, встряска, пусть с кровью, с потерями. Ничего, «лес рубят щепки - летят». А лесу предстояло нарубить немеряно. Он вспомнил, как впервые попал в Москву, как изумлялся её красоте, величию её дворцов и храмов. Была Масленица и он оказался случайно на одной из площадей, где в огромной толпе народа происходило балаганное действо. Он не всё понял, но его поразил один эпизод. Балаганный актёр, что-то весело приговаривая, тряс в руке холщовый мешок. Потом он  опрокинул его и на сцену выпрыгнули два русских молодца с дубинками в руках. По приказу кукольника они принялись сноровисто возить дубьём по чём попадя, и вмиг расколотили всё вокруг. Народ смеялся, говоря, вот это по-нашему, вот это да, нашего русака потряси только, он от спячки очнётся и такого натворит, что берегись…
Этот урок кукольного театра пошёл ему в науку. Народ надо трясти, не давать ему впадать в спячку, не давать жиреть. И он не давал, и всё было хорошо, народ не жаловался, народ его любил.
А может, всё-таки не любил, а боялся? Нет, любил. Иначе почему со всего СССР к нему идут сотни писем с пожеланиями здоровья и долгих лет жизни? Музеи завалены подарками вождю, народные сказители, акыны, ашуги поют ему славу или Осанну, как Богу, писатели  тоже прославляют его деяния, сравнивают с Иваном Грозным, Петром Великим. Вот только Маяковский его сначала разочаровал, а потом разозлил. Величайший поэт нашей советской эпохи всё прославлял Ленина, этого якобы самого человечного человека. Ну, это ладно, это дань пропаганде и идеологии. Но о нём, о Сталине, ни слова. А потом совсем обнаглел, написал «… о работе стихов от Политбюро, чтобы делал доклады Сталин». Указчик какой нашелся. Ну и где он теперь? Надо знать своё место и не совать нос, куда не следует.
Он вспомнил и о другом случае почти двадцатилетней давности. В 1919 году во время Гражданской войны, чтобы разгромить Колчака Каменев и Фрунзе разработали знаменитую войсковую операцию под названием три «Б». Удары наносились по белым в направлении Бугуруслан, Бузулук, Бугульма и позднее стали классической схемой фланговых ударов для изучения слушателями академии красных командиров. Кое-кто после смерти Фрунзе в 1925 году, начала приписывать авторство этого плана Сталину. Ему это льстило. Каменев, бывший полковник царской армии, генштабист, перешедший на сторону революции и ставший видным руководителем Красной Армии, командармом первого ранга, молчал, боялся. Кто не боялся тогда? А вот писатель Б. Пильняк не испугался. Взял да и написал «Повесть непогашенной луны», где, кроме всего прочего, очень прозрачно намекнул, что М. Фрунзе был по прямому приказанию Сталина подвергнут принудительной операции язвы желудка, во время которой и умер. Операцию нельзя было делать ни в коем случае, поскольку её исход был предрешён. Поползли слухи, сплетни. Пильняк писатель известный, бывал в Париже, Горький его ценил. Сталин добрался до него только в 1937 году. А вот до С.С. Каменева не успел дотянуться, тот сам умер в 1936 году. Но по делу заговора военных и его определили во враги народа. Пусть знают, что все важнейшие победы, все умнейшие мысли должны принадлежать ему, Сталину, по определению. Нет, ему лично, этого не надо. Этого требует идея: один вождь, диктатор, император - только он великий, могучий, самый, самый. Так лучше и удобней для всех.
Он часто теперь думал, отчего так стремительно развалилась Российская империя в 1917 году. Штурм Зимнего, залп «Авроры», красная гвардия, Советы рабочих и солдатских депутатов, всё это бред, мелочь, от которой не может содрогнуться тысячелетняя держава. Причина в другом, в слабости монарха. Что это за царь, который пишет в свой дневник полные пессимизма строки, да расточает нежности жене, когда на улицах столицы шумят бунтовщики, солдаты бегут с фронтов, открывая дорогу в Россию врагу, депутации каких-то болтунов требуют отречения от престола. А царь всё пишет, что верит своему народу, который не допустит свержения монархии. А вот допустил, и Николая II вместе с семьей убили, и грязные, трясущиеся руки пьяных убийц, задыхаясь от страха и небывалой, неестественной удачи, щупали обнажённые груди царицы…
Государь должен быть человеком железным. Корона падает вместе с головой её обладателя. Врагам не должно быть пощады. Такого не могло быть с Иваном Грозным, такого не могло быть с Петром Первым. Николай Первый раздавил без жалости декабристов, повесил главарей, загнал в Сибирь остальных, на сто лет отодвинул революцию.
И ещё одно, пожалуй, не менее важное. Ни Александр Второй, ни Александр Третий, ни Николай Второй не сумели создать разветвлённую надёжную сеть полиции, осведомителей, провокаторов и доносчиков, внедрённых в революционное подполье. Правоохранительная система была слабой и либеральной. В ссылках, на каторге революционеры могли жить на частных квартирах, получали содержание от государства, вели партийные кружки, спорили, как им лучше покончить с монархией. Очень мешали и местнические, сословные разногласия, когда всякий чиновник или генерал не желал подчиняться приказам старшего начальника, который ниже его по происхождению или не входил в придворный штат. Вот и доигрались и загремели под фанфары. Это большой урок.
Большевики это учли. В партии железная дисциплина. Приказы обязательны для всех. Перед революционным законом все равны. В наших тюрьмах и лагерях тишина и порядок. Пуля закроет рот любому, там научат свободу любить.
Сталин часто вспоминал слова Серого человека о важности кадров. Он сам был выносливой рабочей лошадью, бумажным червем. Он любил копаться в старых и новых бумагах, подчас, находя в них уйму важных и полезных сведений о каждом члене партии. Со временем он понял, что кадры решают всё, но слепо доверять им нельзя. Люди слабы, подвержены шатаниям, пересмотру своих взглядов и убеждений. Чтобы быть полностью уверенным в надежности партийных и советских работников, их изредка необходимо перетряхивать, заменять на новых.
С такой задачей он подошёл и к работе по улучшению деятельности аппарата ВЧК, ОГПУ, НКВД, особенно первых двух, где давно сидели люди лично ему неприятные.
Сосо Джугашвили, товарищ Коба, Сталин никогда не был националистом в том крайнем проявлении этого чувства, когда вид лица другого цвета кожи, разреза глаз, характерного выговора, вызывает неприятие и даже брезгливость. Ленин откровенно высказывался против русского народа, выделяя его склонность к лени, консерватизм, упрямство, малокультурность. А Сталин, напротив, с годами всё больше и больше отдавал предпочтение русскому национальному характеру, отмечая его необыкновенную стойкость, сопротивляемость обстоятельствам, бычье терпение и выносливость, незлобивость. Он прекрасно понимал, что в основном русские, славяне переломили хребет фашистскому нашествию, не постояв за ценой, завалив подступы к Москве и поля Европы десятками миллионов своих тел. Ему иногда делалось страшно по ночам, когда он читал отчеты НКВД об очередных казнях и расстрелах, огромном расходе человеческого материала в лагерях ГУЛАГа. Казалось, полстраны, а позднее и пол-Европы ходят по земле, под тонким слоем которой лежат русские кости.
Однажды он спросил Берию, который пришел, как всегда, с каким-то докладом, но на самом деле, чтобы выведать мнение Сталина по очередному, ещё не озвученному вопросу:
- Скажи, Лаврентий, почему в твоих лагерях все нацмены очень быстро дохнут, а вот русские выживают?
Берия, не ожидавший такого странного поворота мыслей Сталина, замолчал, лихорадочно соображая, что бы такое сказать, чтобы тому понравилось, но не успел. Сталин его опередил:
- Потому, Лаврентий, что этот народ пережил кое-что пострашнее твоих лагерей. За ним тысяча лет истории, беспрестанной борьбы за своё существование, как нации. Видел, как на Кавказе, в Дагестане клинки куют? Металл калят до красна, гнут и перекручивают, потому суют в масло и ледяную воду. Такому оружию ничего не стоит гвозди рубить, а уж человека убить – раз плюнуть. Так и русский народ.
- Так что же, батоно, - сказал Берия растерянно, - надо сворачивать лагерную программу, я так понял?
- Нет, нет, - усмехнулся Сталин, - иди, дальше закаливай. Интересно, долго ли они выдержат?
Ему действительно это было интересно. Сколько же может выдержать народ, не только русский - в СССР много других народов - пыток и издевательств над собой, своей самобытностью, своей историей?
Но «братья и сёстры», так он обратился к народу СССР в страшный 1941 год начала Великой Отечественной войны, молчали и терпели. Из этого он сделал вывод, что народ терпит, понимая всю безвыходность своего положения в этот исторический период. Терпит, как терпел монголо-татарское иго, стонал, исходил кровью, но терпел, накапливая силы для решительного страшного удара. Когда это произойдёт, Сталин не ведал, но точно знал, что не при нём. Ещё он понимал, что людям нужна стабильность власти. Пусть тяжёлое, но относительно спокойное житьё. Им нужна вера в царя, вождя, диктатора, который всё возьмёт на себя, всё продумает и всё решит сам. Они убили царя в 1917 году, но веру в того одного, который за всё отвечает, веру, которая зрела тысячу лет, в них убить нельзя. Россия всегда жила не по законам, а по понятиям. Да, он дал им Конституцию, которую народ окрестил сталинской. Но это была книга не для действия, а для приверженности европейским традициям, показной, конечно, но от этого не менее важной в глазах мирового сообщества. Она была чем-то вроде народной сказки о добре и зле. Почитает её человек, вздохнёт, умилится, пустит слезу и уберет книжку куда-нибудь подальше, чтобы несмышленые дети не прочли её и не приняли всерьёз. Такова судьба всех бывших и настоящих конституций в России. Они, в лучшем случае, для служебного пользования. Кроме того, на Руси крепко засело: «закон, что дышло, куда повернешь, туда и вышло», «с слабым не дружись, с сильным не борись». Даже Христос в Евангелии советует лучше отдать последнюю рубашку, чем идти в суд, где тебя разденут донага.
Поэтому Сталин был убежден во вредоносности насаждения в СССР демократии по западному образцу. Там были свои специфические условия её развития, совершенно чуждые российским. Когда-нибудь это придёт, но теперь, рано, очень рано. Пусть крепко стоит на пути всякой западной скверны железный занавес.
Поэтому не националист и не слишком интернационалист товарищ Коба подозрительно смотрел на въехавшую в новую Советскую Россию вместе с Лениным из Швейцарии, Франции, Англии, Америки, его пеструю еврейско-польско-латышскую свиту. Такую же компанию привез с собой «иудушка» Троцкий. Два вождя революции «дружили» не на жизнь, а на смерть. Ленин через международного авантюриста и финансового дельца Парвуса был связан обязательствами с германским Генштабом, а Троцкий через еврейских банкиров в Англии и Америке с крупными денежными тузами и разведками этих стран. Сталин знал всю подноготную зарубежных связей обоих и до поры придерживал в тайне, как опытный игрок в карты, придерживает козырей для решающего хода, чтобы торжественно заявить противнику: «Ваша карта бита».
Всё дальнейшее ему совсем не понравилось. Троцкистско-ленинские прихлебатели, такие, как Каменев, Зиновьев, Красин, Радек, Чичерин, Урицкий и прочие, засели в Кремле, в правительстве. Дзержинский, Менжинский, Лацис, Артузов и иже с ними, имя которым легион, обосновались в органах ВЧК, ОГПУ, НКВД, где в застенках была распята лучшая часть русской аристократии, дворянства, интеллигенции.
Да, врагов необходимо уничтожать, думал Сталин. Вот и великий русский писатель М. Горький, основатель нового вида реализма - социалистического сказал, «если враг не сдаётся, его уничтожают». И это хорошо, это верно. Но почему в органах ВЧК, ОГПУ на первых порах почти совсем не было русских, если не считать безграмотных матросов и откровенных садистов всех мастей? Почему русских врагов революции убивали не сознательные русские же революционеры, а нерусские – евреи, поляки, латыши? Мстили за что-то? Евреи за черту оседлости, за погромы черносотенцев, из желания выслужиться при новой власти, войти во властные структуры, откусить свой кусок от жирного русского пирога. Поляки мстили за унижение Россией польского гонора, за разделы Польши, за разгром восстания Костюшко Суворовым, за ссылки в Сибирь, за включение царства Польского в состав Российской империи, за потерю национальной государственности. За что мстили латыши? Преторианская гвардия Ленина, который своим россиянам не доверял. Эти, чёрт знает за что. Их никто никогда особенно не притеснял со стороны России. Наоборот Россия спасла их от окончательного онемечивания, сохранила им язык, возродила национальность. Так за что? Наверно, в соседней большой стране, бывшей метрополии, легко было прожить, пропитаться, пограбить, пострелять русаков, когда-то великих, а теперь поверженных и растоптанных. Скорее всего, они были лишь наемными ландскнехтами, как и их бывшие хозяева немцы, служившие во все времена всем, кто хорошо платил.
Сегодня они что-то там вякают о компенсации за российско-советскую оккупацию, за понесённые жертвы. А что, если Россия выставит счёт за их художества на ее территории в 20-х годах прошлого века? У них не хватит штанов, чтобы расплатиться за русскую кровь.
Очень интересная тема этот национальный вопрос, думал Сталин. Серьёзная проблема. Необходимо ли сохранить национальность в СССР, или уже можно вместо этого писать в паспорте просто - советский человек? Тогда и розни национальной не будет. А может начаться такой хаос, что мало не покажется. Лучше пока всё оставить, как есть.
Эти мысли возникали не на голом месте. С 1917 по 1922 годы Сталин был наркомом по делам национальностей. С ноября 1918 года – председателем Центрального бюро мусульманских организаций РКП(б), в 1917 году – председателем Центрального бюро коммунистических организаций народов Востока. Это была сложная, нудная, рутинная работа, общение с малограмотными, подчас дикими людьми, плохо понимающими, о чём идёт речь, приверженными национально-родовым, феодальным законам и порядкам, отсталыми даже в понятиях обширной российской империи. Чтобы как-то оживить это сонное, нищее, малоподвижное и нерасположенное к новшествам царство, приходилось отрывать от центральной России, тоже ставшей нищей, средства для развития этих окраин. И такая политика утвердилась надолго. Не удивительно, что до развала СССР в 90-х годах прошлого столетия, национальные республики жили намного лучше, богаче, привольнее, чем их «старший русский брат».
Ну, а со своими кавказцами Сталин разобрался быстро. Последним из строптивых пришлось убрать Орджоникидзе. А вот борьба с ленинскими «гвардейцами» растянулась на долгие годы и завершилась лишь перед войной. Он, Сталин, прикончил их всех, под корень. Все они подохли в ими же организованных застенках, испытав на себе избранные ими методы дознания. Вот остался только Лазарь Каганович, но этот так перепугался, что сдал с потрохами собственного брата. И теперь вот докладную написал о подозрительной возне своих сородичей в Еврейском антифашистском комитете и Совинформбюро. Посмотрим, что там творится. Сталин придвинул к себе папку с документами, раскрыл её и задумался. В его острой памяти возникло лицо Ленина. Не того Ильича, что глядит с плакатов, картин художников, с экранов кино, с высоты памятников, а того, что предстал ему впервые в далёкие дореволюционные годы, быстро бегающим по квартире, картавящим, вдевающим большие пальцы в проймы жилета, низеньким, рыжим, нервным. Тогда ему почудилось, что вождя революции, её теоретика и тактика, который в воображении Сосо Джугашвили представлялся могучим гигантом, подменили местечковым евреем, собирающимся на барахолку, и поэтому возбужденно взволнованного будущим гешефтом от купли-продажи. Он был разочарован и это разочарование ничем потом невозможно было переломить.
Сталин знал о еврейско-немецких корнях Ленина, о том, что его мать, урождённая Бланк, была когда-то фрейлиной императорского двора. Но что-то произошло, и её карьера оборвалась в Симбирской глубинке замужеством с безвестным и безродным Ильёй Ульяновым, смотрителем местных училищ. Все дети Ульяновых пошли в революцию. Одного сына повесили за покушение на царя, другой стал одним из руководителей свержения царизма и сам поселился в царских палатах.
Отомстил Ильич, подытожил Сталин, очень был хитрый, мстительный и жестокий человек. «Никакой пощады, сажать, вешать, расстреливать, красный террор – революционная необходимость», процитировал он вслух слова Ленина. Усмехнулся: а ещё говорят, что я жестокий. Я просто учился у старших товарищей, они меня научили крови не жалеть. Я ведь клялся у гроба Ленина продолжать его дело, вот и продолжаю.
Он наконец отогнал от себя видения прошлого и сосредоточился на документах из папки. Так, опять эти бредни американцев и англичан о создании мирового правительства, о низкопоклонстве некоторых советских граждан перед Западом, о безродных космополитах, окопавшихся в структурах ЕАГ и Совинформбюро.
Он помнил, что впервые тема создания мирового правительства возникла в конце войны. За это высказывался Черчилль. Летом 1946 года крупнейшие американские ученые-атомщики выдвинули идею превращения ООН в мировое государство, которое оградило бы мир от атомной войны и взяло под контроль атомную энергетику. В 1947 году крупнейшие советские ученые С.И. Вавилов, А.Ф. Иоффе, Н.Н. Семёнов и А.А. Фрумкин в открытом письме высказали своё несогласие с А. Эйнштейном. Они заявили, что подобные идеи ставят под угрозу существование СССР, национальное развитие и суверенитет советских народов. Эйнштейн ответил, что подобная боязнь мирового господства монополий – миф, а неприятие идеи «сверхгосударства» ведёт СССР к изоляции, особенно опасной для СССР.
Стремление Америки создать «Соединенные Штаты Мира», даже принять «русский коммунизм», который якобы вырос из западной философии, продолжалось в разных вариантах, и понятно было, что оно никогда не закончится. Америке, как воздух, нужны огромные богатства СССР, её нефть, газ, полезные ископаемые, её человеческие ресурсы. Наконец, СССР единственная мощная держава на пути США к мировому господству.
Тень человека в сером выдвинулась из темного угла комнаты (была уже ночь, и на столе у Сталина горела одна настольная лампа) и шагнула на середину, в круг света, отбрасываемого абажуром.
Гость: - Я же говорил тебе тогда, что этим всё должно закончиться, а ты меня не слушаешь, нарушаешь наш договор. Ты получил почту из Лондона?
Сталин: - Я не могу пойти на это. Слишком много было крови, человеческих жертв, чтобы уступить первенство Америке, народ не поймёт. Ты не знаешь русского народа. Есть вещи, когда он не уступит ни пяди, а в случае насилия сметёт всё на своём пути и твою Америку тоже. Что же до твоих угроз, то я уже стою так высоко, что меня тебе не достать, тем более испугать какой-то старой бумажкой. А может, это фальшивка? Может, её вообще не было? Чем докажешь? Кстати, меня многие хотели убрать, уничтожить, но они сами исчезли со света. Так что уходи, не мешай мне работать.
Гость: - Хорошо, я удалюсь, мы больше с тобой не увидимся, но помни: в твоём окружении зреет заговор, тебя всё-таки уничтожат.
Сталин: - Умереть всем придётся, бессмертных не бывает. Изыди, Сатана, сгинь, - он поднял руку и перекрестился, давно забытым с семинарских лет, широким размашистым крестом.
Тень исчезла в углу. Сталин подошёл и внимательно осмотрел этот угол. Там было пусто, даже серного запаха искусителя не осталось. Он снова сел за стол и написал на одном из документов синим карандашом: «Теория космополитизма и образования Соединенных Штатов Европы. «Мировое правительство». Реакционная сущность».
А кто у нас в стране тайные пособники, проводники и поклонники этих американских идей? Кто ближе всего связан был в прошлом с банкирами, разведками Европы и Америки? Кто сейчас может поддерживать такие отношения?
Но спрашивал он не потому, что не знал ответа на этот вопрос, а по привычке разговора с собеседником: вопрос-ответ. Вот и сейчас он ответил сам себе: «Кто, кто? Те выходцы из Одессы, Жмеринки, Житомира, Бердичева, родичи Парвусов, Брюховецких, Свердловых, которые разбежались по странам Европы и Америки, стали миллионерами, банкирами, и вошли в министерства и правительства, держали в руках нити мировой политики, финансировали спецслужбы Англии и США. Правда, Локкарт был англичанин, а вот Сидней Рейли, который Розенблюм, еврей из Одессы, английский шпион и диверсант, пособник Савинкова. Хорошо, что удалось его поймать и расстрелять в 1925 году, но сколько ещё таких Розенблюмов скрывается за границей и маскируется здесь в разных организациях типа Еврейского антифашистского комитета, Совинформбюро и других?
Еврейству более пяти тысяч лет. Мудрая нация, стойкая, жизнеспособная, предприимчивая, дружная, хитрая. Даже своего Бога сумела внедрить в сознание полумира. Но нахальная нация и продажная. Они, как части гоголевской Красной свитки, разбросанные по свету, тянутся друг к другу, стараясь воссоздать целое. И уже воссоздали. В 1946 году возродилось государство Израиль. Приезжала в СССР их представитель Голда Меерсон, как они её встречали! Меня так, небось, не встретят. Особенно старался знаменитый актёр Соломон Михоэлс из ЕАК. Вот он здесь в документах, в числе подозреваемых. Что там за ним числится? Ай, ай, страшное дело: «пытался использовать дочь Сталина Светлану и её мужа Г.И. Морозова в корыстных интересах евреев». Далее ещё хуже. «По каналам ЕАК в США передавались слухи о его (Сталина) виновности в гибели жены Н.С. Алилуевой и других родственников». Сотрудники академических институтов Гольдшейн и Гринберг обвиняют родственников Сталина по линии жены – А.С. Алилуеву, Е.А. Алилуеву, её второго мужа Молочникова и дочь от первого брака К.П. Алилуеву, как источник клеветнических измышлений в адрес членов правительства. Жена В.М. Молотова П.С. Жемчужина дружески относится к Голде Меерсон, встречается с ней, они о чем-то беседуют.
Сталин разозлился. Что творится? Жена одного из первых лиц СССР якшается, с кем попало, с евреями, которые считают, что от полного уничтожения Гитлером их спасли американцы. Израиль становится сателлитом США на Ближнем Востоке. Это удар по позициям СССР в этом регионе. Что за манера жениться не еврейках? Я предупреждал Молотова, не послушался, женился. А если женился – умей держать в руках семейные вожжи. Ну, берегись Каменная задница, ответишь за жену по полной.
Позже, в разгар антисемитизма, борьбы с «космополитами» и «низкопоклонниками» перед Западом, Сталин скажет: «Любой еврей – националист – это агент американской разведки. Евреи националисты, считают, что их нацию спасли США… Они считают себя обязанными американцам».
… 1949 год. Воскресенье, лето. Я с отцом, недавно вернувшимся из советского концлагеря, где отсиживал три года за то, что был в плену и не сумел застрелиться из любви и верности Сталину, идём гулять. Мне 11 лет. Мы живем в Таджикистане, в Сталинабаде, как многие и многие россияне и город этот был тогда ещё, в основном, русским. Отец идёт в «американку», кабачок, где подают пиво, вино, водку и кой-какую закуску. У стойки неторопливо действует буфетчик, пожилой еврей, с сетью красно-синих прожилок на толстых щеках. Он отпускает небольшой очереди желаемые напитки. Открывается дверь и заходит очередной посетитель. Он уже слегка пьян и поэтому весел.
– Эй, космополит, - кричит он на весь кабачок, - сто пейсят и кружку пива!
Его выходке все улыбаются беззлобно, как забавному озорству. Буфетчик тоже улыбается на этот пароль времени. Народ шутит.
Во время Второй мировой войны фашисты уничтожили шесть миллионов евреев. Это получило в мире название Холокост, что равнозначно геноциду. Русских, россиян с начала революции 1917 года, во времена красного террора, репрессий, голода, в Великой Отечественной войне уничтожено больше в десять раз. Это равно населению таких государств, как Франция, Италия, Чехия, Венгрия, Польша. Представьте себе, если бы с лица земли по чьей-то злой воле исчезли французы или англичане, какая бы буря возмущения поднялась в мире, каким бы карам мирового трибунала подвергли злодеев-душегубов? А вот нет на земле десятков миллионов русских и ничего. Поговорили, повозмущались на кухнях собственных квартир, что-то невнятное произнесли в Думе, что-то где-то написали и забыли. Как говорил дедушка Крылов «Виновных не нашли»… Между тем гигантский маховик распада России, её унижения, невиданного расхода человеческого материала, уничтожения русского, российского этноса был запущен тогда. Если мы этого не признаем и не скажем громко и внятно на весь мир, не назовем поименно тех, кто этому положил начало и способствовал, покоя в душах людей не прибавится и ясной цели, как жить дальше, не выстроится.

За царя, за родину, за веру…

Непривычное и непонятное для русского слуха грузинское имя Сосо восходит к имени героя старинного нардского народного эпоса Кавказа – Сослан. Сослан Великий, воин и борец против насилия и власти неправедной, справедливый и великодушный. Его именуют и Сослан и Сосруко и ласково – Сосо, Сосико. Вполне вероятно, что это имя принесли с северного Кавказа в южную Грузию переселенцы осетины.
Если вам приведётся быть на Кавказе в республике Северная Осетия-Алания, и пользоваться местным гостеприимством, вы узнаете много интересного и поучительного. Но сначала вас посадят за щедрый кавказский стол и попотчуют вкуснейшими осетинскими пирогами с мясом и сыром. Если вы удостоитесь быть дорогим гостем, то в вашу честь обязательно зарежут барана и угостят превосходным шашлыком на кизиловых палочках. Все эти яства будут сопровождаться щедро наливаемой вкусной и крепкой аракой под самые разнообразные, но всегда актуальные тосты тамады: за святого Георгия покровителя мужчин, за здоровье каждого из присутствующих, за хозяина дома и его изобилие, за честь и достоинство осетин и процветание древней страны аланов, и много ещё за что.
Вас повезут посмотреть домик великого осетинского поэта Коста Хетагурова в ущелье Нар, покажут средневековые сторожевые башни, где древние воины встречали боем незваных гостей. Вам ненавязчиво расскажут о временах легендарных, о воинском союзе русских и аланов, откуда произошло имя Руслан. Расшифруют название реки Дон, что по-осетински вода, а отсюда, естественно, Лондон – большая вода. Поведают о том, что в неприступных горных селениях на границе Индии живут племена светло-русых людей, говорящих на осетинском языке. Выводы делайте сами. Потом, в частных беседах доверительно сообщат, что Сосо Джугашвили не грузин, а осетин, Сосо Дзугаев. Ведь Гори, где он родился, это часть южной Осетии. Отец его, Виссарион, был сапожник, чисто осетинское занятие в те времена. О матери Сталина промолчат, говорить в мужском кругу о женщинах – это табу и дурной тон. Но намекнут, что Сталин очень похож на знаменитого русского путешественника Пржевальского, бывавшего в тех краях. В довершение этих подробностей приведут в пример несчастную судьбу писателя и поэта Мандельштама, когда-то написавшего точное до неприличия стихотворение о Сталине, заканчивающееся строками: «Что ни казнь у него, то малина и широкая грудь осетина». Тут уж, кажется, никаких сомнений о происхождении вождя быть не должно. Ну, Бог с ним. Обо всех этих байках, сплетнях и домыслах Сталин знал. И они его не волновали, а приписываемое родство с Пржевальским, ему даже льстило. Он прочёл «досье» на путешественника и учёного и остался доволен. Хороший человек, в политику не лез, новые земли, важные для России, исследовал. Лошадь Пржевальского есть. Что за лошадь? Оказалось, что такая лошадь водится в степях Монголии и предгорьях Тибета, очень выносливая, неприхотливая порода.
Это было сразу после войны с белофиннами в 1940 году. Он вызвал Ворошилова и Буденного, сказал:
- Монголия, Тибет зона наших политических и экономических интересов, возможный плацдарм войны с японскими империалистами. Необходимо всё учесть на будущее, даже местный транспорт, лошадей. Неплохо наладить их расплод на наших конезаводах.
Буденный, старый кавалерист, потом завёл племенные заводы, скаковые ипподромы, пополнял конезапас Красной Армии. А Ворошилов ничего не сделал, как был слесарем из Луганска, так и остался. Войну с белофиннами чуть не проиграл, миллион человек потерял, Герой Гражданской войны, маршал сраный. Гнать их надо из армии безграмотных полузнаек, устарели. Да нельзя пока. После 37-го года командные кадры очень поредели. А Мандельштам, Пастернак, Эйзенштейн, Мейерхольд, Бабель, Платонов, Есенин, Маяковский, Весёлый, даже Горький и многие ещё то вписывались, то не вписывались в систему: вроде наши, а вроде и нет. Сегодня попутчики, завтра враги. От таких избавляться надо. Опасный народ эти писатели, артисты, вообще творческая интеллигенция. Вон Ильич целый пароход философов из России в Европу отправил, чтобы народ своими мыслями не смущали, и его Ленина с Марксом идеи не высмеивали. Впрочем, спас вождь пролетариата от истребления этих интеллектуалов. В Европе они отлично прижились, стали мировыми знаменитостями. Теперь в СССР я главный философ и мыслитель, что измыслю, то и делается, и попробуй, кто возразить. На семнадцатом съезде партии хотели, было, прокатить его кандидатуру в секретари ЦК, не вышло. Он оппозицию переиграл, подтасовал, правда, голоса, но победил. И где теперь эти оппозиционеры?
Уже давно, начиная свой революционный путь, Сталин понял главное: идеологические баталии, лозунги, марши, парады, интернационал, слова народ, партия, страна и т.д., весь этот малосъедобный винегрет годен для потчевания малограмотных масс. Всё это игра, закулисная, аппаратная, подковёрная. Надо суметь стать над ней, стать над партией, её программой, её законами. Стать самому законодателем и творцом идей партии, единовластным хозяином положения, царём и Богом в одном лице. Подняться так высоко, чтобы огромная страна, её народ шумели где-то далеко у подножья его престола, изредка беспокоя выражением верноподданнических чувств. Он этого добился. Это стоило много крови, жизней миллионов людей, но он выиграл эту битву. Его уважают и боятся все, даже эта хитрая, коварная змея Черчилль.
Он не любил дураков, простофиль и трусов. Только раз в жизни его крепко надул этот ублюдок Гитлер, нарушив договор о ненападении, когда до полной готовности к войне СССР недоставало одного года. Тогда же в 41-м он первый и последний раз испугался, увидев входящих к нему, растерянному и потрясенному, членов Политбюро. Он думал, что сейчас его арестуют, но его звали возглавить оборону страны, стать её оплотом и верой в Победу. Тогда же он смирил гордыню и просил у униженного им народа встать на защиту Отечества. Но «братья и сёстры» и без него знали, что Родину надо защищать до последней капли крови.
Никто не знал, о чём он думал, мыслей своих он никому не поверял. Но раздумий было много. В нём жило несколько человек: ученик духовной школы в Гори и Тифлисский семинарист, Сосо Джугашвили и товарищ Коба разных периодов жизни. Все они думали каждый о своём, но эти думы оставались нереализованными, потому что приходил самый важный человек – Сталин и вбирал их в себя, растворяя в великом вожде и учителе всех времен и народов, мудром из мудрейших дорогом товарище Иосифе Виссарионовиче Сталине. Кем бы он стал, не втяни его судьба в революцию? Наверное, хорошим сельским священником, как мечтала мать. А может, поднялся бы и выше по лестнице церковной иерархии. Кто знает, что бы было, не появись этот бандит Коба, позор семьи, революционер и каторжанин, который убил смиренного ученика духовной семинарии Сосо, убил надежду своей матери увидеть сына в строгом облачении священнослужителя с серебряным крестом на груди, благословляющим крестным знамением народ, призывая его верой и правдой служить Богу, царю и Отечеству.
Не сложилось. Но о Боге и царе, как о главных высших началах материальной и духовной жизни общества, Сталин думал часто в разные времена своей жизни. С царём он разобрался быстро, он им стал фактически. Но вот Бог оставался непостижим. Атеисты уверяют, что его нет, но их доказательства опровержимы. Отцы церкви, богословы, толкователи Библии, умнейшие люди с мировыми именами говорят обратное. Кто прав? Атеизм – это пустота, тлен, забвение и нелепость бытия. Бог – это любовь, спасение, прощение, обещание вечной жизни, надежда любого несчастного. «Придите ко Мне все страждущие и обремененные и аз успокою вы». Это из Евангелия. Всё просто: живи по заповедям божьим и будешь счастлив и доволен, и заслужишь бессмертие. Он не был ярым гонителем церкви: юный семинарист, живший в нём, молился о душе Сталина, предостерегая его от самого страшного кощунства. Он послушался и уже в 40-е годы дал церкви некоторые послабления. И не ошибся, народ это запомнил и отблагодарил своей кровью и в войне, и в послевоенном труде.
Иногда он размышлял. Как цепко держатся в русском языке библейские слова и выражения, только сильно искажаются, неверно толкуются из боязни шельмования партийными атеистами. Вот, говорят: «не хлебом единым…», не зная, что это часть ответа Христа, искушающему его Сатане, во время 40-дневного поста в пустыне после Крещения Иоанном Крестителем.
Христос говорит: «Не хлебом единым жив человек, а всяким словом, исходящим из уст Божьих». Или выражение «Глас вопиющего в пустыне», то есть глас без ответа, а в Евангелии говорится:… «из пустыни Иудейской пришел Иоанн Креститель… Это о нем сказал пророк Исайя: Глас вопиющего в пустыне: готовьтесь к встрече Господа, прямыми проложите дороги для Него». Вот как надо говорить, а они боятся, тогда лучше не трогать священное Писание. «Что написано пером, не вырубишь топором».
Большинство тех, с кем ему приходилось сталкиваться, работать за всю бурную историю революционного подполья, Гражданской войны, советского строительства, он не любил и не уважал, многих ненавидел, и это стоило им жизни. Тех, кто был с ним сейчас, он терпел по необходимости, но готов был пожертвовать ими в любой момент. Он не любил предателей, отступников, пьяниц, бабников. Между тем таких грешников было много на самом верху революции. Ленин в эмиграции во Франции славился, как «гроза парижских кабачков». Там и настигло его возмездие бледной спирохеты, которое не позволило ему иметь детей и, в конце концов, свело в могилу, страшно исказив посмертные черты. Его шашни с Инессой Арманд были всем известны и очень нервировали Н.К. Крупскую. Инесса тоже была небезгрешной: бросив троих детей, утешалась в объятьях вождя мировой революции. Троцкий был известный волокита, кроме трех официальных жён, за ним вился длинный шлейф любовных историй. Революционные дамы из благородных семейств, такие, как Лариса Рейснер, Александра Коллонтай и многие другие развлекались с размахом. Носили  наряды, драгоценности, конфискованные в царском дворце, даже личные вещи казнённых царицы и её дочерей. Крутили романы тайные и явные с матросней, Маркиным, Дыбенко. Павел Дыбенко после Октября председатель Центробалта и пр. и т.д. был почти на 20 лет младше Коллонтай. Сходились, расходились. В 1919 году Дыбенко с отрядом моряков был послан остановить немцев под Нарвой и Псковом. К несчастью, матросы наткнулись на цистерну со спиртом и так все перепились, что только чудо спасло их от позорного плена. Сталин тогда настаивал судить Дыбенко, но Ленин его отстоял, а заодно простил ему и Коллонтай их любовные приключения. Дыбенко всё же расстреляли в 1938 года. В разгул ударились и многие из кавказских товарищей-партийцев, перебравшись в высокие кресла в Москве. Актриски, балетные девочки, рестораны, скандалы - какой пример рядовым членам партии? Пришлось многих убрать, устранить физически, тем более, что ничего ценного они из себя, как коммунисты, не представляли. Другое дело человек из Уржума «товарищ Киров», глава Ленинградского обкома партии, споривший авторитетом с ним самим. Тоже погорел на бабах. Муж одной из любовниц его застрелил…
Почему революция многим показалась вседозволенностью? Можно безнаказанно грабить, убивать, пить, извращаться на все лады, творить дела, несовместимые с званием члена партии, просто человека. Чем же тогда отличаются бунты Разина и Пугачёва от социалистической революции? Только ли тем, что Стенька и Емелька были безграмотные бандиты, а Троцкий, Ленин, Зиновьев, Каменев, Дзержинский, Свердлов и другие главари революции шибко образованные? Да нет, конечно. Размах и замысел разбоя и грабежа был несоизмерим.
Теперь на меня всё валят, - думал Сталин, ходя по кабинету и попыхивая трубкой. А ведь я лично никого не убил. Это Ягода, Ежов, Берия и их подручные, нехорошие люди, гнилые, развратные. Сталин с них ещё спросит. С Ягоды и Ежова уже спросил.
Вот Николай Иванович Ежов «железный нарком» НКВД. Занятный был человек, полтора метра ростом, наследственный алкоголик, садист. Сталин усмехнулся в усы: зачем, говорили, ты его наркомом сделал, такого карлика? Смеяться будут. Он тогда ответил: - Давид победил Голиафа, хотя тот был великан. Он не ошибся в выборе -  коротышка Ежов завалил 700 тысяч врагов народа, среди которых было немало Голиафов в прямом и переносном смысле.
Но в женщинах нарком разбирался плохо. Его спутница жизни Зинаида Соломония была до него трижды замужем. Красивая была чертовка, любвеобильная, как обезьяна. Салон свой завела. Кого здесь только не было. Сам Сталин из любопытства заглянул на огонёк однажды. Увиденное его потрясло. Как будто и не было никакой революции. Это скорее походило на великосветскую вечеринку вперемешку с полуночной оргией в Питерском кабачке «Бродячая собака», где кутила и изгалялась «новаторством» богема всех направлений искусства. Здесь прожигали жизнь модные поэты, разбогатевшие на поставках в армию коммерсанты, бильярдные и карточные короли, шулера и прочая шушера. Кабачок в 1915 году прихлопнула полиция. Но щенки «Бродячей собаки» уцелели в вихрях революции и Гражданской войны. И вот веселятся. Сталин вспомнил фильм Александрова «Весёлые ребята». Он любил этот фильм. Но сейчас, глядя на присутствующих здесь, вдруг понял, что герои киноленты не ребята из оркестра Кости Потехина, «весёлые ребята» - вот эти, новая советская элита.
В зале пахло разгорячённой человеческой плотью, алкоголем и табаком. Танцующие прижимались друг к другу в вихре английского фокстрота, казалось, вот-вот и они сольются в экстазе соития.
К Сталину подошла хозяйка салона Зинаида, встала, касаясь грудью его шинели. Смотрела в глаза. Взгляд ее  обещал запретные ласки любви, блаженство. Хочешь меня, говорили её глаза?
Сталин повернул своё зрение внутрь, где в тайном уголке души читал Евангелие семинарист Сосо. Тот оторвался от книги и отчаянно затряс головой протестуя.
Сталин вернулся к Зинаиде, взял с подноса застывшего рядом официанта рюмку коньяка, понюхал. Хороший коньяк, не наш, французский, то ли Наполеон, то ли Камю? Нет, скорее, Камю, у Наполеона букет резче. И это понятно: кто Камю и кто Наполеон.
Нет, - сказал он, глядя в горящие зрачки Зинаиды - нет, ты грязная. - И он вылил содержимое рюмки в низкое декольте блудницы, в призывную ложбинку между её грудей.
Завеса дыма отодвинулась и он вдруг увидел общее собрание рабочих завода «Серп и молот». Тощая женщина в замасленной спецовке, перекосив в гневе рот, кричала: «Смерть врагам народа! Никакой пощады отщепенцам и перерожденцам!»
Сталин вышел на улицу, постоял отходя от наваждения на свежем воздухе и только сейчас заметил, что всё держит в руке коньячную рюмку. Размахнувшись, он бросил её в стену дома, раздался звон, посыпалось на землю тонкое стекло. За спиной он услышал звенящий яростный шепот: «Кончать их надо».
Он обернулся. В туманном свете, льющемся из окон особняка Зинаиды Соломонии, перед ним материализовался синерожий пират Флинт.
- Моё мнение – зарезать их, как свиней, мёртвые не кусаются, сэр.
- Убить не долго, - ответил Сталин, - но у сук остаются щенки…
- Причем здесь собаки и их потомство, сэр?
Но Сталин уже уходил в темноту ночи, не обращая внимания на крадущиеся за ним шаги пирата. Он размышлял.
Суками на тюремном языке называли отколовшихся от законов блатного мира и стакнувшимися с тюремной администрацией. Между законниками и суками шла смертельная борьба. Законники всё же побеждали. Предавших кодекс революции и советской власти, заживших напоказ, не по средствам, преклоняющихся перед всем западным, Сталин тоже называл суками, ссучившимися врагами. Советский человек должен жить скромно, лучше даже бедно, чтобы был стимул больше работать, как Стаханов, больше получать, тратить деньги на самое необходимое. А главное, быть послушным, безликим винтиком в огромной машине советского государства, где один хозяин Сталин. Сталина советские люди должны слушаться и обожать, иначе… «Зарезать, как свиней!» взвизгнул над ухом вождя пират Флинт.
- Пошёл к чёрту! – обозлился Сталин. Шаги за его спиной затихли.
А может, это и не Флинт никакой, пронеслось в голове,- а переодетый человек в сером, агент империализма? Всё равно, пусть знают: Сталина им не заморочить.
Мысли его были, как никогда трезвые, чёткие и ясные. Политические процессы 37-го года созрели и ждали приказа, его приказа.
Вернувшись в Кремль, он вызвал дежурного офицера, сказал коротко: Ежова ко мне.
Даже Горький Алексей Максимович, самый главный из советских «инженеров человеческих душ», с собственными чувствами был не в ладах. Смолоду стрелялся из-за несчастной любви, а к концу жизни совсем запутался. На Капри целый гарем содержал под одной крышей. Так и умер, не поняв, что больше любили его избранницы, его самого или его славу и деньги? А эта Зинаида, тоже из их породы.
Семинарист Сосо тихо поскребся внутри Сталина, просил неслышно:
- А как ты, Иосиф, распорядился своей любовью? Была ли у тебя такая, кому ты клал голову на плечо и поверял свои самые сокровенные мысли?
Сталин молчал. Разве может знать этот мальчик из глухой горийской деревни, что такое жизнь профессионального революционера, отдающего всего себя идее? – думал он. Да, он любил или думал, что любил, не разобрался, молодой был, горячий, кавказский мужчина всё-таки. Но обе его жены не принесли ему счастья, только горечь и пересуды, сплетни. Конечно, захоти он, и любая, самая раскрасавица стала бы его любовницей, женой, прислугой, кем угодно, лишь бы жить рядом с ним, в сиянии его славы. Но он стал презирать женщин. Самые стойкие из них не годятся для дела классовой борьбы, ум их короток и воля слаба. Их женское естество приспособлено природой к продолжению рода человеческого и только. Они капризны и упрямы так, что иногда появляется желание убить их на месте. Вот говорят, что Надежду он так и убил в припадке ярости. Ерунда, сама на себя руки наложила, дура, опозорила посмертно, отомстила за то, что мало ей внимания уделял.
Он вспомнил слова гоголевского мужика Черевика из «Сорочинской ярмарки», сказанные в очередной ссоре с женой: «Господи боже мой, за что такая напасть на нас грешных! И так много всякой дряни на свете, а ты ещё жинок наплодил!» Нет, женщины не главное в жизни революционера, партийца, решившего перевернуть весь мир на свой лад. Есть вещи посильнее, попритягательнее, чем женщины. Накал борьбы с врагом, интрига, опасность. Это, как движение по тропинке в горах, спиной к отвесной стене, пальцы ног зависают над краем пропасти, сердце замирает. Ты висишь, словно слеза на реснице, одно неверное движение и ты погиб. Но ты выбрал верный путь, нашёл спасительный выступ скалы и ухватился за него рукой. А враг твой, обманутый твоим движением, сорвался с карниза и упал в пропасть. Туда ему и дорога. Только смелый находит верный путь и побеждает. Разве эта стихия, эта борьба не на жизнь, а на смерть могут сравниться с любовью женщины? Семинарист Сосо не отвечал, он был маленький и он верил в Бога. А батоно Иосиф был, как царь и даже больше, но сказать, как Бог, он не захотел, потому что это было бы неправдой.
Размышляя о женщинах, Сталин сделал вывод, что все прелюбодеи, рабы похоти и блуда - предатели высоких идеалов. Они одинаково грешили при всяком общественном строе. Им всё равно: феодализм, капитализм, социализм, лишь бы удовлетворять свои низменные страсти. Кто у нас главный прелюбодей? Лаврентий Берия. Сталин знает о всех его проказах с женщинами. Проклятое менгрельское блудилище, несчастный сифилитик. Не его ли имел в виду Человек в сером, говоря о зреющем вокруг него, Сталина, заговоре? Вполне возможно. Этот может спокойно воткнуть нож в спину, чтобы захватить власть. Ещё ко мне ходит, заразу разносит. Надо приказать протереть все дверные ручки хлоркой. И надо отдалить от себя Берию.
Он читал много и бессистемно: русскую литературную классику, зарубежную философию, труды социологов и политических деятелей. Но как всё это перемалывалось в его мозгу, что давало пищу душе, делало ли это чтиво его лучше и умнее или наоборот уводило в сторону от проторенных дорог гуманизма, было неизвестно. Возможно, восприятие прочитанного, полученные новые сведения из разных областей жизни и деятельности человечества, откликались в нём, азиате, совсем иным образом, чем в характере среднерусском.
В 1926 году Московский МХАТ в режиссуре Станиславского поставил пьесу Михаила Булгакова «Дни Турбиных». Вся театральная Москва ломилась на спектакль, называя его знаковым явлением общественной жизни. Критика клеймила автора, как певца белогвардейщины, требуя расправы над ним. Сталин поехал посмотреть и стал ходить на представление «Дней Турбиных», как только выпадало свободное от работы время, а учитывая, что работал он тогда почти круглосуточно, надо понимать его интерес к творению Булгакова.
Он смотрел спектакль молча из своей персональной ложи, по окончании молча вставал и уходил. Ни одобрения, ни осуждения. Чем же захватили его «Турбины»? Может, он увидел ожившие на сцене, куски прежней, ушедшей навсегда жизни? Может, щемила его тоска по теплому уюту дома, где тебя любят и ждут, дому, которого у него никогда не было? Может, привлекали его форма, выправка и поведение офицеров старой армии, так отличные от манер командиров красноармейцев? Может быть, нравилась маршевая песня юнкеров: «Так за царя, за родину, за веру, мы грянем громкое ура!?» Об этом мы не узнаем, но догадываемся, что анализируя «Дни Турбиных», Сталин ощущал, как за тужуркой его кителя, где-то у сердца тихо ворочался и вздыхал ученик духовной семинарии Сосо Джугашвили.
В 1943 году, когда ход войны ясно переломился в пользу СССР, Сталин вернул в армию офицерские погоны и некоторые другие войсковые атрибуты погибшей империи. Но вернуть новым офицерам кадровую зрелость и образованность тех, прежних, он был не в силах.

Про майора Битнера

Было это давно, в 60-х годах прошлого столетия. Я тогда только что закончил филологический факультет университета и, помыкавшись в поисках интересной работы, неожиданно стал корреспондентом республиканского радио в советском тогда Таджикистане. Мне нравилось работать на радио. Телевидение только оформлялось в самостоятельную организацию, так что радио было приоритетной формой вещания. Я и до сих пор считаю, что радио интересней, я бы сказал, загадочней телевидения, поскольку магия слова вместе с техническими возможностями, часто зависит от ведущего – автора, репортёра.
Я много ездил и по республике, и за её пределы. Было немало интересных знакомств, одни вылились в долголетнюю дружбу, прочие поблекли, истощились, забылись.
Я определился в промышленно-экономической редакции, что, впрочем, не мешало мне сотрудничать и в других радиопередачах.
Работали тогда на радио в основном люди в возрасте. Все они, за редким исключением, не имели ни высшего, ни специального образования. Подавляющее число мужчин были люди, прошедшие войну, обременённые семьями. Как они попали на радио, один Бог знает, но делали свое дело сносно, по тогдашним меркам. Женский персонал представляли жены и так сказать знакомые разного рода чиновников, литературных и около литературных деятелей.
Я работал жадно и много. Появились первые аппараты «Репортёр» вместо громоздких старых, и я наматывал на них километры плёнки, делая репортажи из необычных трудоёмких мест: тоннелей, шахт, штреков, кессонов и т.д. Готовых материалов было столько, что я под завязку вырабатывал свой гонорар, а ещё делился ими с теми, кто просил. Мне было не жалко. Я понимал, что этим людям, прошедшим фронт, семейным, простоватым, было сложно соответствовать тонкостям профессии. Я их уважал. Люди эти были бывалые, интересные. К тому же я работал ещё и на Всесоюзное радио, откуда приходили хорошие гонорары. Никто меня не заставлял и не намекал даже, но я понимал, что старших надо как-то ублажать в таких случаях. А как это сделать, объяснять, я думаю, никому не надо. Я приглашал их в ресторан, где были хорошо знакомые заведующие, официанты, повара, в общем, «свои» люди. Там иногда мы долго засиживались. Я в те поры больше слушал, чем употреблял. А послушать было чего.
Григорий Жданов попал на радио из расформированного Госконтроля (была такая организация). Теперь он трудился в сельхозредакции корреспондентом. Было ему, конечно, непросто. Человек малообразованный он часто просил у меня переписать на его имя лишние минуты, так называемые отработки, - обязательные 30-40 минут, вмененных корреспонденту, как бесплатные. Эта, на первый взгляд, непонятная «подать» стала ясной мне много позже, когда я столкнулся с ней, работая уже в системе ТАСС. Сия подать служила ещё одним косвенным налогом для пишущей братии. Успешным, способным людям этот гособрок не очень досаждал материально, а тем, кто испытывал в работе трудности, работал медленно, такая выемка из бюджета была значительной. Так вот, Григорий Иванович Жданов был интересен тем, что рассказывал, как он все годы войны служил в Монголии. Я не знал, что в этой стране у нас были опорные базы для авиации на случай японской агрессии. Степь была идеальным местом для строительства аэродромов. Тут же на поверхности и под землей находились все службы обеспечения, хранилища горючего. Такие точки стояли друг от друга на расстоянии до 1000 километров. Естественно, общение обслуги было этим затруднено, средством связи служила рация. На точке, где служил начальником Жданов, было вместе с ним четверо. Сами понимаете, что это такое жить в глуши, в чужой стране все четыре года войны, постоянно в напряжении, ожидая нападения противника. Нервы не выдерживали. Часто люди стрелялись, а ещё чаще запивали. Спирту-то было, хоть залейся, в расчете на перелетевший сюда авиаполк. И вот наш Жданов рассказывает:
- Ну, запили у меня ребята. Конечно, степь кругом, тишина, проверка какая – это вряд ли. По рации один покой. А всё-таки тревожно. Мало ли что, война ведь… Что мне делать? Расстрелять их что ли? Сам с горя запил. Потом взял себя в руки, все двери складов опечатал и объявил сухой закон. Они, конечно, взъярились, с кулаками на меня. Я тихо-тихо, раз и заперся в продскладе, а это, считай, бункер подземный, двери из толстенного железа. Мне что – сиди, спи, ешь, рация и здесь работает. Они, бедняги, помаялись пару недель на воде и сухарях и сдались. Так до конца войны, а это случилось в 1945-м году, и действовал мой сухой закон. И вот чудо: ребята эти пить совсем бросили, не верите? И я не верил до тех пор, пока мне из Москвы не стали посылки приходить со всякой всячиной. От кого это, думаю? А это жены моих бывших подчиненных меня благодарят за то, что я их мужей пить отучил.
- А сам-то, небось, пил втихаря?
- Было такое, - сказал Жданов, - но я ведь всё-таки командир, и меру я знал, под трибунал кому охота идти?
Таджикистан был тогда республикой интернациональной. Здесь по разным причинам проживало много россиян, это и коренные русские, и татары, евреи, кавказцы, поволжские немцы и т.д. История многих из них – интереснейшее повествование, требующее отдельного разговора. Нашу радийную промредакцию возглавлял Пирбой Бадалович Бадалов, пенджикентский таджик, похожий на средних размеров горного медведя с лицом, заросшим жестким черным волосом, которое он тщательно брил ежедневно. Как он попал на эту должность, не знаю. Но догадываюсь. Советская кадровая политика строилась на идеологической платформе: обязательное членство в партии, хорошее поведение в быту и на работе, скромность во всем, даже в умственных способностях. А еще уйма фронтовиков. Куда их девать? Ну и пристраивали кого куда. А радио вещь такая, особенно в те поры, да ещё на национальном языке вещания, что поди, проверь, кто и как пишет, тем более, что на магнитофон записать можно что угодно, а эфир всё стерпит, было бы гладко.
Пирбой Бадалов, которого все русскоязычные сотрудники звали просто Прибой, так звучало сподручнее и роднее, был призван в армию в первые месяцы войны. Ему ещё не исполнилось 16-ти, но кто знал, сколько лет этому здоровяку из отдалённого горного кишлака? Его забрили и попал он в самое пекло под Москву. Что испытал этот паренёк, который кроме родного кишлака с ещё феодальным укладом жизни ничего не видел?
- Когда упала первая авиабомба и раздался взрыв, - рассказывал как-то Пирбой, - я свалился на землю без памяти от страха: думал, что я умер. Но вместо Аллаха, о котором рассказывал наш мулла, меня оживил старшина, он сказал, что это боевое крещение, что это ерунда, то ли ещё будет…
О словах старшины Пирбой часто вспоминал впоследствии. Особенно в боях на Днепре. Он участвовал в легендарной переправе через эту украинскую реку, в переправе так правдиво и пронзительно пересказанной стихами А. Твардовского в поэме «Василий Тёркин». Их было трое в пулемётном расчёте, который переправился целым и уцепился за занятый немцами берег Днепра. Они пережили ад артобстрелов и атак фашистов, но устояли. Их наградили по ранжиру и национальному первенству, так понял Бадалов. Командиру расчета – русскому, дали Героя Советского Союза, второму номеру – украинцу, орден Ленина, подносчику боеприпасов – таджику – орден Красного Знамени.
- Всем надо было Героя дать, - сетовал Пирбой, - все могли погибнуть, друг без друга мы бы не выстояли. Я думаю, что это всё комиссары – евреи придумали, они всегда, когда жареным пахло, по блиндажам, да по щелям прятались. А донесения свои строчили уже потом, когда живых после боя считали, и сочиняли, кто что сотворил, да и себя не забывали.
После таких монологов, говорённых под добрую выпивку, Пирбой Бадалович многозначительно посматривал на нашего старшего редактора, заведующего русским отделом вещания, Михаила Исааковича Битнера. Тот в годы войны был сначала военным переводчиком, а потом политкомиссаром. Дипломатичный Битнер тоже пил водку, но отсмеивался, в пререкания с Бадаловым не вступал. Наверное, были для этого свои основания. Потом мы часто с ним беседовали на эту тему. И передо мной открывались неизвестные страницы войны, о которых, не знаю, осмелится ли когда рассказать какой-нибудь автор.
Мы привыкли к советской официальной интерпретации Великой Отечественной войны 1941-1945 года, где наши, советские воины это всегда образец доблести и геройства, патриотизма и справедливости. Наверное, в общей массе бойцов это так и было. Но было и другое, тёмное, страшное, жестокое, своекорыстное, что неизбежно порождает в людях существование на краю смерти – кровь, страх, убийство себе подобных.
М.И. Битнер закончил войну в Берлине в звании майора. Себя он любил называть на немецкий манер герр майор. Журналистская братия и на радио, и в других средствах информации, все хорошо знакомые друг с другом, переходящие часто из одного издания в другое, все ёрники и пересмешники именовали его понятно как: изменив на «х» первую букву в слове герр. Правда, говорилось это за глаза. В остальном относились к нему уважительно.
Мы проработали вместе почти девять лет, пока я не определился в местное отделение ТАСС. Как-то за очередным застольем в редакции, когда все уже разошлись, мы засиделись, разговаривая о войне, и он поведал мне такую историю. Повторю её близко к тексту.
«Генерал Берзарин, первый военный комендант Берлина, был человек очень крутой в наведении оккупационного порядка. Он жёстко пресёк начавшийся было разгул солдат и офицеров, повлекший за собой массовые венерические заболевания. Проштрафившихся лечили быстро и жестоко, а затем, не глядя на заслуги, немедленно отправляли домой в родной Союз, а часто и увольняли из армии. Наказание это было болезненное. Служба в оккупационных войсках была престижной и обеспеченной, а дома – голодновато и бедно. Берлин же, даже поверженный, таил в себе сотни соблазнов, открытий европейской жизни, на которую советские люди смотрели широко открытыми, жадными глазами запертых в резервациях азиатов.
Меня, как политработника, определили на постой в особняк эссесовского полковника, погибшего или пропавшего без вести – точно не было установлено. При слове полковник я всегда краснел, вспоминал, как в 1942 году в расположение нашей части разведчики доставили «языка», пленного немецкого полковника. Даже после боев под Москвой пленных немцев в таких чинах было немного. Позвали меня переводить допрос, считалось, что я знаю немецкий язык. Я спрашивал, переводил, как мог. Пленный морщился, отвечал отрывисто, свысока, а когда я, путаясь, обратился к нему, сказав вместо оберст, обер, то есть назвал его старшим лейтенантом, он буквально взбесился. Бушевал, позабыв, где находится, тыкал в меня пальцем, крича, что не желает разговаривать с этой красной еврейской свиньей, требовал настоящего переводчика.
Этот урок я крепко запомнил и принялся за изучение немецкого языка. Впоследствии у меня подобных казусов не было.
И вот я на квартире у вдовы эссесовца фрау Брандт. Особняк огромный. Сколько там было комнат, я так и не сосчитал. Кабинет бывшего хозяина, спальни его и жены, помещения для прислуги, библиотека, комната для приема гостей, комната для курения. Везде ковры, лепнина, какие-то диковинные приспособления, назначение которых я не знал.
Фрау Брандт высокая, худощавая, чопорная немка, ещё не старая, сохраняла всё свое достоинство. Она была урожденная баронесса.
Расквартированным в Берлине советским частям было строго приказано не чинить населению никаких неприятностей, никаких поборов. Этим аккуратно занимались специальные трофейные подразделения. Поэтому здесь всё было, как прежде, до войны, только тоска, мелькавшая иногда в глазах хозяйки, и страх в глазах прислуги, выдавали горечь утраченного. Я родился и вырос в бедной еврейской семье, образование получил среднее, поверхностное, в захолустье. Жили в маленькой хибарке, где из вещей были только шаткий стол, облезлый шкаф, кровать и чемодан из фанеры с железными уголками. Так жили многие.
И вот я, победитель, оккупант, предстаю перед баронессой фрау Брандт в форме армейского советского майора. Я представляюсь.
– О, герр майор, - говорит мне любезно фрау Брандт, - располагайтесь, весь дом к вашим услугам, я прикажу подготовить для вас лучшую комнату…
Господи, если бы она знала, что в форме майора перед ней стоит бедный советский еврей, у которого за душой нет ничего, кроме военного аттестата на довольствие, она бы пришла в ужас. Мне отвели для жилья огромную гостиную, увешанную коврами и картинами. По углам её стояли изваяния средневековых рыцарей в настоящих доспехах. Когда я ходил по комнате, доспехи позванивали в такт моим шагам. В широкие окна лился свет, правда, вечером приходилось зажигать свечи или керосиновые лампы: электричества не хватало.
Мне здесь не нравилось. Меня вся эта обстановка угнетала. Жалко было топтать сапогами ковры, сюжеты картин были непонятны, ветки деревьев тревожно бились в окна, рыцари, казалось, с ненавистью следили за мной, желая с удовольствием хватить мечом по голове. Поэтому я однажды обратился к фрау Брандт с просьбой сменить комнату, объяснив это желание тем, что я люблю небольшие уютные комнатки, где всё необходимое под рукой. Фрау удивилась, заявив, что для удовлетворения прихотей хозяев существует прислуга, и стоит только приказать герр майору, как… Но я твердо настоял на своём и тогда хозяйка сказала, что я волен выбрать покои по своему усмотрению.
И с этой роковой минуты началось моё падение в бездну европейского презрения в лице немногочисленных обитателей особняка фрау Брандт.
Я на беду себе, сообразуясь со своим плебейским вкусом, облюбовал одно помещение, куда раньше не заглядывал. Это была странная комната в конце широкого коридора с высоком потолком, с дубовым паркетным полом, с огромной роскошной умывальной раковиной, с зеркалом во весь рост на одной из стен, прекрасным кожаным диваном, грудой различных красочных журналов на подвесной полке. Здесь было так чисто, так уютно, так приятно пахло чем-то ароматным, что я сразу решил: это то, что мне надо. Одно только меня озадачило: за ширмой в углу комнаты находилось странное сооружение из фаянса или другого материала, напоминающее глубокую супницу с помпезной крышкой, которую венчала фигурка летящего ангела. У подножия сооружения торчала никелированная педаль, как у зубоврачебного кресла. Я поднял крышку, заглянул внутрь. На дне посудины тихо шипела вода. Я нажал педаль, и целый каскад упругих фонтанчиков выбросился вверх, обдав меня брызгами. Я пришел в восторг. Ничего подобного в домах я до сих пор не видел. Вот живут, думал я, хочешь умывайся, хочешь, лежи на диване, читай себе, а хочешь фонтаном полюбоваться – пожалуйста, не надо в Петергоф ехать. Одно слово, Европа!
Когда я объявил о своем выборе хозяйке, фрау Брандт неожиданно густо покраснела, потом побледнела и вперила в меня озадаченный взгляд.
- Герр майор, видимо, шутит, но это плохая шутка, она непозволительна офицеру, даже победители должны уважать приличия, - сказала она и ушла, шурша своими накрахмаленными юбками.
Я остался стоять, разинув рот, от подобного результата своего выбора. Чем я её оскорбил? Может, опять языковая ошибка? Я снова, про себя повторил все ранее сказанные мной слова и не нашёл в них грамматического изъяна. Тогда я пошёл на кухню, где всегда находился кто-либо из прислуги. Мне повезло. Я застал молоденькую Катрин, которая тайком бегала на танцульки в советский клуб и там научилась сносно болтать по-русски. Я рассказал ей о моей новой комнате и странной реакции фрау Брандт. Катрин сделалась пунцовой, закрыла глаза руками и принялась неистово хохотать.
– О, герр майор, - сказала она, не переставая смеяться, - вы есть, как это у вас говорят, массовик-затейник. - И заливаясь смехом, она убежала.
Я был совершенно сбит с толку. Спрашивать здесь в доме больше ни у кого не хотелось. Фаянсовая супница с ангелом хранила какую-то необъяснимую и опасную тайну.
Я отправился за помощью в свой штаб, где отвел в угол прикомандированного к нам недавно специалиста по антиквариату, кандидата наук из Москвы. Он был, как и я, еврейского происхождения, вот ему я и поведал всю эту историю. Он посмотрел на меня серьёзными глазами навыкате и сказал с усмешкой:
- Да, герр майор, ты влип, ты – позор советского офицерства. Нет тебе оправдания. Ты влез в женскую туалетную комнату, а то, что ты принял за супницу или домашний фонтан, называется биде. Это приспособление для женского интимного туалета. Тебе, герр майор, остается одно: застрелиться или вернуться к фрау Брандт и утопиться в биде. Это её несколько успокоит. Думаю, она тогда до конца своих дней будет рассказывать о честном и благородном поступке советского офицера, попавшего в беду, то есть в биде.
Я ушёл из штаба уничтоженный и взбешённый одновременно. Пройти всю войну, войти победителем в Берлин и так позорно пасть в глазах побежденных. В тот день я впервые здорово напился. Назавтра, протрезвев, я послал вестового в особняк к фрау Брандт за своими пожитками Что было потом?  Потом я вернулся домой, женился и до сих пор никому не рассказывал этой истории.

Что было, что будет…

В этот день Сталин работал допоздна, читал доклад Берии о состоянии дел в строго засекреченном научном секторе по разработке новых систем атомного оружия. Читал долго, с интересом. Закончив, усмехнулся, вспомнив демонстрацию примитивных самолётов 20-х годов под угрожающим лозунгом «Наш ответ Чемберлену». Атомное оружие, вот наш ответ всем Чемберленам, Черчиллям, Трумэнам вместе взятым, если вздумают угрожать СССР новой войной, а к тому идёт. У него возникла мысль поделиться этими соображениями с Ильичём. Он спустился из кремлевского кабинета и тайным подземным ходом прошёл в мавзолей. В свете притушенных ламп Ленин казался нереальным. Нет, не похож, подумал Сталин. Тот был живчик, даже на краю смерти всё пытался что-то говорить костенеющим языком. А этот – выпотрошенная мумия. Что ему скажешь? Не поймёт. Ну, лежи, вождь мирового пролетариата. Ты был диктатором слабой, разорённой страны и то недолго. Я стал императором могучей, огромной державы, которой правлю уже 24 года. Я стою над страной, над партией и над тобой. Во время празднеств мои ноги попирают крышу твоего мавзолея, и никому не придёт в голову сказать, что это кощунство. Вслед за Людовиком французским я могу с большим основанием, чем он, сказать: «Государство – это я». Но повторять глупость короля о том, что «После нас – хоть потоп», я не стану. СССР превзойдёт США, социализм победит во всём мире. Может, я ещё успею стать мировым диктатором.
Под потолком мавзолея, разливаясь и скользя по мраморной облицовке, возник дребезжащий пьяный голос пирата Флинта: «Семнадцать человек на сундук мертвеца», - похоронно тянул он свою любимую песню.
О чем это он? Сталин задумался, глядя на ленинский саркофаг. Ну да, сундук мертвеца. Как он не понял сразу смысла этой глупой пиратской песни? Сундук, это образно говоря, мавзолей, а мертвец – вот он, лежит под стеклом. Семнадцать – это те, кто ходят по поверхности сундука, члены Политбюро, что ли? Нет, не так. Сундук – это сакральное, потаённое слово. В нём символы власти и могущества. Но желающих им завладеть после Ленина было намного больше семнадцати, из их жадных рук это наследие вырвал Сталин. А может, сундук ещё хитрее! Может, в нём утка, в утке яйцо, в яйце игла, на конце которой погибель Кощея Бессмертного?
«… Все семьдесят пять не вернулись домой, они потонули в пучине морской…» рвал душу песней Флинт.
- Чтоб тебе околеть, пьяная скотина, - громко пожелал пирату Сталин. Пение оборвалось, только слышалось в мёртвой тишине какое-то шуршание, словно бегали крысы. Но крыс здесь быть не могло. Это ленинские мысли, догадался Сталин, он умер, а мысли живут, скопились внутри мавзолея и шуршат. Но мысли не люди, их бояться нечего.
В своём стеклянном саркофаге Ленин криво улыбнулся, пальцы его руки пыталась сложиться в кукиш, но энергии не хватило.
Утром перед открытием мавзолея служители, как всегда, тщательно осмотрели экспонат. Их поразила перемена в лице мумии и в положении правой руки. Вскоре Ленина обследовали профессора, наблюдающие за процессами, происходящими в тканях трупа, и решили срочно закрыть мавзолей: надо было придать лицу почившего вождя подобающее выражение.
Сталин, вернувшись в свой кремлёвский кабинет, ещё долго не ложился спать. В его воображении вставало видение огромного и страшного гриба атомного взрыва, который быстро разрастался, покрывая собой всё пространство земного шара. Спасения от него никому не было.
Он никак не мог предположить, что в 90-х годах СССР продадут Западу социал-предатели, коммунистические Иуды, продадут не за тридцать мифических сребреников, а за полновесные миллиарды американских долларов. Что начнётся новое, невероятное по наглости и размаху, разграбление страны, её богатств, что Россия откатится в своём развитии на десятки лет назад.
И, конечно, в его видении будущего не возникла картина из XXI века, из года 2005-го, когда на Красную площадь выйдет высокий монах и, размахивая крестом в поднятой руке, закричит громким голосом, требуя снести с главной площади России мавзолей Сатаны, предать прах земле и отпустить душу цареубийцы на покаяние. Иначе, де, чёрные тучи зла, скопившиеся над страной, никогда не рассеются.
Семинарист Сосо загадочно улыбался в глубине сталинской души. Он предугадывал, что с батоно Иосифом, в конце концов, случился большая неприятность. Ему было лучше, чем великому Иосифу, известно, что всё в руках Божьих, и жизнь, и смерть. Жить Сталину оставалось ещё пять лет.
Конец.

6 марта 2007 г.
г. Суворов.