Баньши

Банши, баньши (англ. banshe, от ирл. bean sidhe — женщина из Ши) — фигура ирландского фольклора, женщина, которая, согласно поверьям, является возле дома обречённого на смерть человека и своими характерными стонами и рыданиями оповещает, что час его кончины близок. (Википедия)

Как только из-за ближайшего холма появлялись первые лучи солнца, она проходила через западные ворота города и, никем не замечаемая, скрывалась в тисовом лесу. Она ходила этой дорогой всегда, сколько себя помнит. А помнила она себя давно, с тех пор как стала баньши. Что с ней было до этого, скрылось в столетиях, заволокло туманом времени и стало таким невозвращаемым, нереальным, как будто и не было вовсе. Поэтому, наверное, она думала, что всегда была «баньши», плакальщицей, предвестницей смерти, а ещё вернее – той, кто предупреждает и утешает страшащуюся душу о скором разлучении с телом и уходом в мир иной.

Давным-давно поселилась она в этом тисовом лесу. Ещё и города этого не было с его каменными стенами и замком, а стояла на высоком холме у морского обрыва одинокая хижина семьи охотника. Впервые пришла она под его маленькое оконце за душой единственной дочери, семилетней проказницы с копной рыжих волос.

Девочка металась в бреду. Отец, не могущий переносить страдания своей любимицы, сидел на обрыве у моря и, закрыв лицо руками, выл по-звериному, понимая, что никакие мольбы не помогут. И с этим воем уходила из него последняя надежда на жизнь дочери.

Вдруг он, видимо, почувствовав холод, исходящий от баньши, резко оглянулся, и они встретились глазами.

- Уйди, проклятая баньши! Не начинай плача! Оставь мне мою девочку! Забери меня, забери мою душу, а её оставь! Оставь!

Она смотрела на его мучения со спокойной неизбежностью. Баньши всегда должны быть спокойны, им не дозволяется волноваться, иначе они передадут своё волнение уходящей душе. Вокруг баньши всегда должен быть покой и только покой. Пространство прохода, через который сопровождает она душу, не должно быть ничем поколеблено. Она-то знает, в этих пределах чувство невидимо, а в Тех – оно ясно и прозрачно ощущаемо. Люди, привыкшие скрывать проявление своих истинных переживаний здесь, на земле, там обнаруживают себя в этом смысле полностью обнаженными. Каждое их чувство, каждая мысль, каждое желание оглушающе звучит со всех сторон, искривляя пространство, не давая ему выпрямиться и стать прозрачным для спокойного перехода. Поэтому очень важно для баньши утешить, успокоить, умирить душу в этот момент, сделать её переход быстрым и безболезненным.

- Замолчи! - махнула она рукой, и широкий рукав длинного белого платья взметнулся в ночи, повергнув страдающего охотника без сознания на сырую траву. Потом баньши заглянула в окно. Мать дочурки, утомившись от бессонных ночей, с влажной тряпицей в руках спала в кресле рядом с кроватью девочки. На какую-то минуту девочке стало лучше, она открыла глаза и увидела в окне лицо прекрасной женщины с белыми волосами, которое было спокойным и, кажется, даже улыбалось. И тут же девочка услышала, как эта странная незнакомка запела:

- За окном твоим не ветер, не дождь,
все уходят отсюда, и ты уйдёшь.
Не бери с собой ничего. Отсюда туда ничего не берут.
Не тревожься оставить всё. Освободи от себя сосуд.
Дай руку мне, крепче её держи.
Пойдём туда, где правда одна и ни капли лжи.
Не бойся, не страшись безбрежного моря.
А остающимся тут – горе, горе, горе!


- Кто ты? - спросила девочка.
- Я – баньши. Ничего не бойся.

И тут баньши издала странный вибрирующий тонкий звук, отдалённо напоминающий то ли вой, то ли рыдания. И девочка как бы приподнялась над собой и на волне этого звука невесомо выплыла навстречу баньши в окно. Тут она подняла воскрылия своих белых одежд, и перед девочкой открылась широкая светлая дорога.

- Иди, - спокойно сказала баньши. - Иди, не заставляй меня держать долго руки. Это очень тяжело.

- Спасибо, - сказала девочка и бесстрашно шагнула на светлую дорогу.

Баньши с облегчением опустила руки, посмотрела на спящую мать и лежащего в глубоком обмороке отца, облегчённо вздохнула и отправилась по тропинке к тисовому лесу обустроить себе пристанище на день.

Невысокие деревья освещала полная луна, отчего лес казался прозрачно-серебристым. Вскоре она нашла среди мшистых камней родник, а рядом с ним небольшой песчаный овраг, где поваленные деревья образовали нечто вроде перекрытия. Протиснувшись в узкую щель между стволов, баньши обнаружила довольно большое пространство, укрытое сверху другими стволами и даже листвой двух деревьев, вросших в песчаную почву оврага почти под прямым углом. Естественное убежище ей пришлось по нраву. Она легла на прохладную почву и забылась глубоким сном до самого вечера.

Каждую ночь баньши видела один и тот же сон. Вернее, не один и тот же, а всё время продолжающийся. Там, во сне, она проживала совсем другую судьбу, в каких-то других землях. Там она меняла жизнь за жизнью, переходя из одного воплощения в другое, а здесь была всё той же самой баньши, проводящей день во сне под кронами деревьев на дне заросшего оврага. Во сне она всегда забывала, что она – баньши. А когда была баньши, всегда забывала свои сны и все свои жизни.

Просыпалась с первыми закатными лучами, стряхивала с платья прилипший песок и направлялась в город или в одно из маленьких селений, расположенных вблизи.

Она помнила, как однажды местные крестьяне устроили на неё облаву. Была эпидемия чумы, и она беспрерывно ходила от дома к дому с ночными рыданиями. Сельские жители посчитали её виновницей множества смертей и однажды ночью, вооружившись рогатинами, вилами, топорами, перегородили путь, ведущий в тисовый лес. Свет от множества факелов освещал тусклую дорогу, по которой навстречу толпе невозмутимо шла баньши исполнять положенный долг.

Подойдя ближе к толпе, она подняла голову и пристально посмотрела каждому в глаза. Толпа расступилась, молча образуя ей пространство для прохода, а потом в тишине покорно отправилась за ней принимать от судьбы всё, что та пошлёт в эту ночь. Это было единственный раз, когда люди могли слышать песни баньши. Каждый раз они были разными и оканчивались непременным жутким воем, который освобождал душу очередного страдальца от оков тела.

С тех пор больше никто песен баньши, кроме "уходящего", не слышал.

Случалось ей петь свои песни и в тисовом лесу. Однажды пьяный лесоруб припозднился и уснул под деревом, его задрал медведь-одиночка, раздраженный винным запахом. Другой раз зимой на дороге замёрзла нищенка в лохмотьях. Двое детей утонули в лесном озере, где на дне били ледяные ключи. Но тисовый лес не очень утруждал баньши, куда больше дел добавлял ей некогда малолюдный, а теперь разросшийся, переливающийся огнём многочисленных реклам, шумный город.

Этот город, некогда мирный и упокоённый, теперь совершенно перестал спать, трещал музыкой, шумел автомобилями, иногда гремел фейерверками и всё время о чём-то суетился. Но баньши не обращала внимания на всю эту суету. Даже если её и видела группа полупьяных подростков или толпа фанатов, вывалившаяся из футбольного бара, то почти никто не обращал внимания на эту странную фигуру в белом. Иногда прозвучит чей-нибудь недоумённый возглас: "Вау!", но тут же забудется, отвлечённый очередным новым впечатлением. Однажды кто-то из фанатов попросту попытался схватить её за руку: "Эй, милашка, пойдём с нами, пропустим по рюмашке!" Баньши мгновенно перехватила руку неосторожного парня, и на его коже сразу выступил ожог, как от прокалённой морозом стали. Смельчак взвыл и шарахнулся в сторону.

«Теперь след останется до самой смерти», - подумала баньши и продолжила свой путь к ветхому дому в тёмном переулке.

На низкой кровати, укрывшись лоскутным одеялом, дрожала от озноба молодая женщина. Рядом с кроватью стояла люлька с новорождённым младенцем. Женщина бросила мутный от болезни взгляд на баньши.

- Пришла? Понимаю... Не пожалеешь... А ведь сыночка одного оставлю, кому он нужен? Помрёт ведь без меня...

Почему-то баньши не стала сразу петь песню, а ровно произнесла: "Я вернусь за ним через три дня. Он умрёт, потому что никому не нужен и никто за ним не придёт".

- Дай нам пожить, дай увидеть, как он вырастет, пусть испытает счастье любви и отцовства. А там – забирай.

Впервые баньши не выполнила свой долг. Она понимала, что если не заберёт чью-то душу, то должна будет сама уйти с Земли. Безошибочный внутренний голос вёл её вниз по тротуару к выходу из города. Она шла к небольшому деревянному дому, который был в самом конце удалённого села. В окне горел свет. За письменным столом сидела не старая ещё женщина. Она подняла глаза, и тут баньши увидела себя. На неё смотрела она сама.
- Так вот кому я должна спеть свою последнюю песню? Себе самой!

И тут перед внутренним взором баньши пролетели все её "сны", состоящие из множества воплощений. Картинки мелькали, как на большом экране. Вот Древний Израиль, она – мужчиной в пыльных сандалиях сопровождает Христа по пустынной дороге. Вот она – младенец в белом платьице, вот – строгая женщина, жгучая брюнетка в пышном кринолине, вот – государственный деятель в белом припудренном парике, вот – снова младенец, вот – её, привязанную за ноги к немецкому танку, молодую светловолосую женщину, едва живую, волокут вдоль белорусской деревни фашистские солдаты. И вот сейчас она смотрит на себя саму в последний раз. Эти последние минуты разобщенности...

- Прежде, чем мы уйдём, нужно забрать отсюда одного человека. Иди к нему сейчас, он давно ждёт тебя, - сказала ей женщина.

- Нет, я больше не могу никого забирать, у меня уже нет ни таких прав, ни силы. Его заберёт другая баньши.

После этих слов баньши, поднимая воскрылия своих белых одежд, запела песню:

Не ранним утром, не в вечер грозовой,
а сейчас, этой ночью соединяйся сама с собой,
вынимай себя из смертных тенет,
собирайся в жизни края, где не существует "да" и не существует "нет",
где из двух различностей все частицы сольются в одно,
где деления не бывает на зло и добро...

Голова женщины упала на открытую книгу, и её молодая душа предстала перед поднятыми руками баньши... Сверкнула яркая вспышка.

Женщину на следующий день нашла соседка, заподозрившая неладное, когда та не пришла в обычное время за водой к колодцу.
- Сердечный приступ, наверное. А ведь молодая, могла бы ещё и пожить. Надо бы родственников найти, чтобы похоронить.

Однако к вечеру, когда пришли омывать тело, никого в доме не оказалось.
Долго сельчане недоумевали, кому бы это мог понадобиться труп? Исчезновение это до сих пор так и осталось неразгаданным. Да и хорошо.