Глава 12. Вопрос музыки

Я вернулась домой абсолютно счастливая. В кармане толстовки у меня лежало три кассеты, которые пахли тем же особенным запахом, что и моя любовь. Взяв из комнаты свой дневник, чтобы по свежей памяти запечатлеть значительные события сегодняшнего дня, я закрылась на кухне и включила магнитофон.
Внимательно рассмотрев кассеты, я решила поставить самую старую по дате выпуска и уселась за стол перед раскрытой тетрадью. Из динамиков полились не самые приятные звуки – качество записи оставляло желать лучшего. Но потом раздались слова песни, и я почувствовала, как кровь прихлынула к щекам. Голос был так похож на голос Л.! Мне казалось, что я слушаю записи его игры на гитаре. Я почему-то очень смутилась, хотя родители были в зале и не могли слышать музыку, и почувствовала себя извращенкой, затаённо следящей за объектом страсти неестественным образом. Ещё и этот запах… Не выдержав, я метнулась к магнитофону и поставила более привычную Земфиру.
На следующий день, оставшись дома одна, я снова предприняла попытку ознакомиться с творчеством любимой группы небезразличного мне мальчика. Сидя в кресле-качалке на лоджии, я сначала почти не слышала слов, будучи немного шокированной качеством записи и более жёстким звуком, чем тот, к которому я привыкла. Но потом…

Под столетними сугробами библейских анекдотов,
Похотливых православных и прожорливых католиков,
Покинутых окопов и горящих муравейников -
Вечная весна в одиночной камере…

Вокруг была весна, и узкое замкнутое пространство лоджии действительно чем-то напоминало одиночную камеру. Именно это созвучие образов и окружающей меня действительности и зацепило в первую очередь. И дальше я старательно вслушивалась в каждую новую песню. Нет, цепляло не всё. Многие песни с ранних альбомов с явным политическим подтекстом были непонятны, но шквал ярких, надрывных образов сбивал с толку, и я видела в них что-то своё - про себя, про город, в котором живу, людей, которые меня окружали.

Пластмассовый дым, горелая вонь,
Колючая проволока вдаль километрит.
Обрывки резины, колёса и шлак,
Слепые траншеи, сухая трава –

пел Летов, и за окном я видела всё то же самое.
Переписав кассеты себе, я пошла возвращать их Л.
- И как, понравилось? – спросил он с затаённой насмешкой.
- Очень! – искренне выдохнула я. – Ещё есть?
Кажется, он не ждал такого ответа.
- Ну, есть ещё пара, - растерянно ответил парень. – Ещё «Нирвана» есть, хочешь послушать? Это, конечно, гранж и там по-английски…
- Пусть будет «Нирвана», - согласилась я.
Теперь у нас появилась замечательная общая тема для бесед. Ребята рассказывали мне про историю «ГрОб», про Летова, про то, как застрелился Кобейн и что виновата в этом, конечно же, Кортни.
По субботам в первой половине дня на небольшой площади за школой раскидывался рынок – одновременно и вещевой, и продуктовый. За одним из лотков располагался бородатый дядька, именуемый Олег, у которого был большой выбор рок-музыки – можно даже сказать, что ничего, кроме рока, у него и не было. Именно там мама покупала первые в моей жизни кассеты – Земфиру, и там же позднее я отоваривалась самостоятельно – всё той же Земфирой, сборниками «Нашествие» и прочим в том же духе. Кроме того, у Олега были значки, подвески, торбы, балахоны и футболки; книжки с аккордами и даже струны – всё это добро он возил из областного города. Возле его лотка стихийно образовывалась компания, которую другие посетители рынка старались огибать – ребята в косухах и драных джинсах, с длинными волосами, иногда – с гитарой за спиной. Там я приобрела довольно-таки толстую книжку про «Нирвану», в которой половину занимала достаточно подробная история группы, а вторую часть – аккорды и тексты некоторых песен. К концу истории я даже расплакалась из сочувствия к Кобейну.
Ещё одним открытием стала Янка. У Л. была всего одна кассета, с записью квартирника, и я немедленно переписала её себе. Пожалуй, Янка поразила меня даже больше, чем «ГрОб». Её песни были куда как печальнее и надрывнее – и в то же время спокойнее, в них не было той агрессии, что сквозила у Летова. И ещё мне очень нравилось то, что она на той кассете пела одна – безо всякой группы, просто под гитару.
Я уже пару лет писала стихи, и иногда, в смутных мечтах, воображала себя кем-то вроде Земфиры – только без гитары. Однако я прекрасно сознавала, что собрать группу не так уж просто, поэтому мечта была явно несбыточной. Но теперь, на примере Янки, я убедилась, что группа – это совсем не обязательное условие для того, чтобы играть рок. Но тогда мне нужна была гитара.
О своём желании освоить музыкальный инструмент я поведала родителям – и тут же наткнулась на непонимание.
- У тебя же слуха нет, - удивилась мама. – И вообще, эти твои увлечения… Ты вон испанский собиралась изучать на факультативе, мы купили тебе учебник – и что? Валяется ненужный. А гитара, знаешь ли, подороже учебника стоит.
Мне никак не удавалось втолковать маме, что желание учить испанский с подачи молодой учительницы английского, которое возникло тогда у половины класса, и желание учиться играть на гитаре, возникшее у меня в более старшем возрасте и подпитанное любимой музыкой, собственными мечтами и наблюдениями за тем, как круто смотрятся с гитарой друзья – это совершенно разные вещи, и во втором случае всё, несомненно, серьёзнее, и гитара не будет пылиться в углу.
- В конце концов, её всегда можно будет продать! – восклицала я.
Но мама была непреклонна.
Следующим моим желанием было изменить внешность. Собрав крупицы знаний по журналам и каким-то книжкам из школьной библиотеки (изданные в последние годы существования СССР, они рассказывали о молодёжных субкультурах с неким презрением и общим рефреном «фу такими быть», однако описание внешности типичного представителя в них было вполне сносное), я возжелала подстричься покороче, «под мальчика», и выкрасить волосы в какой-нибудь яркий цвет – например, в любимый зелёный. К моему удивлению, мама одобрила это, но только, конечно же, с наступлением школьных каникул – в школу в таком виде ходить мне никто бы не позволил.
Кроме цвета и длины волос, требовалась соответствующая одежда. Драные джинсы, футболки и балахоны, и, конечно, самый необходимый предмет для идентификации принадлежности к панкам – «анархия». У всех пацанов была такая, металлическая буква «а» в круге, которую они носили на чёрном шнурке. И я упросила маму приобрести мне у Олега этот самый главный предмет, решив, что и с остальным постепенно разберусь.