Ночь полнолуния

ABRAXAS

Европа, дочь Агенора - царя богатейшего из финикийских городов, Сидона - с детства пользовалась почти неограниченной свободой. Подданные ее венценосного отца благоговели перед своим грозным владыкой, как перед неким земным божеством, перенося это благоговение на всех членов царской семьи и, в том числе, разумеется, на единственную дочь могущественного Агенора. Опасаться быть похищенной пиратами юной Европе также не приходилось, ибо все побережье Финикии - Страны Красного Пурпура - охранял мощный сидонский военный флот, сам нещадно грабивший соседей и опустошавший берега всех сопредельных царств, вывозя оттуда невольников, невольниц и всевозможные материальные ценности. Поэтому Агенорида /1/ могла в полной безопасности гулять в окрестностях родного крепкостенного Сидона, любуясь скалистыми мысами, у подножия которых шумел морской прибой, и отдыхать на песке маленьких бухт, расположенных между ними. Весь берег излюбленной Европой местности состоял из такого чередования живописных скалистых мысов, выдвигающихся в море, по которому скользили паруса далеких кораблей, и мелких, более или менее пологих бухт. В тихую погоду, сидя на скалистой глыбе, юная Европа могла, под наблюдением остававшихся всегда в почтительном отдалении прислужниц и подруг, часами вглядываться в прозрачную морскую глубину, следить, как зачарованная, за подводной жизнью, наблюдая, как в рощах красных и зеленых водорослей скользят рыбы, сверкая при резких поворотах серебристой чешуей, как ползают по морскому дну серые и багряные крабы, как открывают и закрывают свои створки радужные морские раковины, или же при сильном ветре следить за разбивающимися о скалы волнами, плетущими вечно меняющееся кружево пены, слушать их убаюкивающий шум. В бухтах, растянувшихся на песке под отступившим обрывом скал, Европа, похожая в профиль из-за своих широко поставленных глаз, на испуганного олененка, не боясь загореть - ибо ее кожа оставалась белой, что давало повод дворцовым прислужницам (смуглым и черноволосым, как все жители и жительницы Финикии) шептаться о божественном происхождении царской дочери - часами грелась на солнце, следя то за облаками, плывущими по лазурному небу, то за волнами, набегающими на песок. Или, сняв сандалии, с наслаждением бродила босиком по твердому влажному песку, собирая дары моря - ракушки, рыб, медуз, ловила крабов, а потом спешила назад на берег перед заливающим ее босые ноги с узкими ступнями наступающим прибоем.

Однажды белокожая дочь Агенора, вышла из дворца, как обычно, погулять в сопровождении прислужниц и подруг на берегу лазурного моря. Царевна была одета совсем как взрослая девушка, в длинный виссонный пеплос, подпоясанный под самую грудь, и украшенные жемчугом сандалии, с волосами, убранными под драгоценную золотую сетку. Прислужница несла над ней пурпурный, расшитый золотом зонт, защищая дочь Агенора от жарких лучей полуденного солнца, как то подобало царевнам. Чувствуя себя взрослой, Европа шла, как приличествует знатной девушке, мелкими шажками, слегка откинувшись назад, горделиво подняв подбородок. Но когда подруги и прислужницы затеяли на морском берегу веселые игры, в ней словно опять проснулась маленькая девочка. Европа повелела снять с себя длинный, стеснявший движения пеплос, освободила свои светлые кудри от золотой сетки, и, оставшись в коротеньком хитоне цвета крови и в кроваво-красной ленте, обхватившей ее белокурые волосы, теперь уже ничем не отличаясь от прислужниц и подруг, предалась с ними девичьим забавам, бегая взапуски по берегу, перебрасываясь пурпурным кожаным мячом, водя хоровод и собирая цветы. Она скакала, как козленок, кружилась, подставляя ладони брызгам морского прибоя, коротенький кроваво-красный хитон раздувался от свежего бриза, счастливый девичий смех разносился по всему морскому побережью. Вдруг, откуда ни возьмись, на морском берегу появился удивительно красивый, статный и широколобый бык с мощным подгрудком, блестящей черной шерстью и золотыми, причудливо изогнутыми рогами. Казалось, его привлекли забавы подружек, и он сам был готов с ними поиграть. Дружелюбно помахивая длинным хвостом, черный бык подошел к Европе и подставил ей свою широкую черную спину. Ничего не подозревая, царевна Сидона уселась на спину столь мирного с виду животного. Но черный бык внезапно сделался как бешеный. Его только что такие ласковые, любопытные и дружелюбные глаза вмиг налились огненной кровью, и он с оглушительным ревом стремительно, с разбегу, бросился в зеленоватые морские волны. Испуганной Европе не оставалось ничего другого, как крепко держаться за рога. Крики оставшихся на берегу подруг вскоре стихли вдали...

В открытом море, при виде дельфинов и других диковинных морских тварей, поднявшихся со дна, чтобы приветствовать и сопровождать увезшего ее черного быка, у Европы не осталось ни малейшего сомнения, что облик ее рогатого похитителя принял некий бог. Но вот только какой? В отцовском дворце она встречала великое множество гостей из заморских стран, посещавших Сидон по торговым делам, и научилась отличать по одеждам ассирийца от египтянина, египтянина от ливийца, ливийца от нубийца, нубийца от этруска, этруска - от шердана, шердана - от обитателя богатого острова Кефтиу /2/. "Очевидно, боги разных народов и стран одеваются так, как их почитатели - подумала Европа, рассудительная не по годам - И не потому ли этот хитроумный бог принял облик черного быка, чтобы отец, узнав от прислужниц и подруг, кто меня похитил, не догадался, где искать?"

Сидонская царевна попыталась с силой вырвать из блестящей черной шкуры хитрого быка клок шерсти, надеясь, что под шкурой скрыта какая-нибудь из знакомых ей одежд. Но черная шерсть была плотной, и в узкой ладони Агенориды осталось лишь несколько тонких волосков, отливавших серебром на солнце. Бык повернул голову, и Европа не уловила в его огромных глазах, уже не огненно-кровавых, а светлых от морской синевы, ни малейших признаков ярости. Они стали почти человеческими и даже чем-то напомнили ей глаза юноши-простолюдина, приходившего порой на берег моря и издали молча следившего долгим мечтательным взором за ее играми с подругами, пока его не прогоняли прочь.

Уже на закате солнца, когда гребни волн зарозовели, как пенистое вино, вдали в туманной дымке показался гористый берег. Черный бык поплыл быстрее, словно чувствуя за спиной погоню. Но море опустело: морские чудища отстали, не в силах плыть с быком наравне.

"Нет, это не Египет, - думала Европа. - Отец рассказывал, что берег у места впадения великой египетской реки Нила в море плоский, как ладонь, поросший во многих местах камышом. Значит, это остров? Но какой? Мало ли в море, простирающемся до столпов Мелькарта /3/, островов, к которым захотел бы пристать бык?"

Когда уже совсем стемнело и на небе взошла полная луна, черный бык наконец выбрался на берег и дал Европе спуститься на прибрежный песок. Царевна тут же стала выжимать свой мокрый от морской воды хитон цвета крови, для чего ей пришлось поднять его подол и открыть не только свои стройные длинные голени, но и узкие бедра выше колен. Тем временем бык с шумом отряхнулся. Ослепленная градом холодных и соленых брызг, обрушившихся на нее с его мокрой шкуры, сидонская царевна стала вытирать лицо узкими ладонями, когда же отняла их от лица, увидела стоящего на месте куда-то пропавшего быка чернобородого незнакомца с узкой, осиной талией и широкими плечами, в складчатой льняной набедренной повязке. Смущенная тем, что незнакомец увидел при свете луны ее длинные тонкие ноги выше колен, Европа поспешила опустить подол мокрого кроваво-красного хитона, прилипшего к по-мальчишески стройному телу отроковицы, облегая его пленительные в своей незрелости формы. Одна из круглых золотых заколок, скреплявших ее хитон на плечах, потерялась во время морского путешествия, и теперь хитон держался лишь на левом плече. Незнакомец молча продолжал смотреть на Европу. На голове у него сверкала увенчанная пышным кудрявым пером диадема, которую, как было известно Европе, носят только на острове Кефтиу.

"Бог Кефтиу!" - осенило царевну Сидона.

Чернобородый, обхватив ее за талию, легко, как перышко, поднял Европу, внес ее в разверстую неподалеку от развалин старинного, неведомо когда и кем разрешенного храма, среди серебрившихся под лунным светом лавровых деревьев, пасть пещеры, озаренной внутри красноватым огнем тусклого глиняного светильника, и, не говоря ни слова, поставил на землю. Пол пещеры приятно холодил босые подошвы сидонской царевны. Казалось, вся она - из светлого меда, сотворенного пчелами из солнечного света и пыльцы цветов. Бог схватил Европу за плечи, и она почувствовала, как в них бьются сразу два сердца: его - рывками, и ее - часто-часто, как пойманная рыбка. Держа дочь Агенора за плечи, бог Кефтиу, по-прежнему храня полное молчание, долго смотрел сверху вниз на царевну Сидона, зорко глядя ей прямо в глаза. Казалось, дочь Агенора за эти несколько мгновений выросла и оттого как будто похудела, став похожей на остроносого мальчика. Отпустив левое плечо Европы, бог все так же молча коснулся груди отроковицы, ощутив через тонкую кроваво-красную ткань, как бьется под ее нежной кожей упругая кровь. Развязав одним движением пояс Европы и приподняв подол ее красного, как кровь, хитона, бог положил ладонь на нежный лобок дочери Агенора. Словно искра проскочила между ее лобком и прижатой к нему ладонью Чернобородого. Европа попыталась придержать подол хитона, но всего лишь на мгновение. И тут же, под упорным взглядом молчаливого бога, сама не сознавая, что делает, расстегнула золотую заколку, скреплявшую ее хитон на левом плече. Влажная ткань цвета крови упала к ногам Агенориды. Бог Кефтиу во все глаза разглядывал отроковицу - ее широкий чистый белый лоб, обрамленный нежными белокурыми локонами, прямой точеный нос, по-детски крупный рот, круглый подбородок, плавный изгиб тонкой шеи, худенькие плечики, маленькие грудки с трогательно, как у юной козочки, торчащими в стороны острыми розовыми сосками, еле заметную талию, гладкий плоский живот, посреди которого пупок еще хранил в себя несколько капель морской воды, узкие бедра, длинные стройные ноги с узкими ступнями, тонкие руки, которыми она робко пыталась убрать с неожиданно занывшего лобка его горячую ладонь. Сердце Европы гулко билось в полумраке пещеры, стуча все сильней и сильней от сознания того, что она, совершенно нагая, какой ее сотворили боги, находится наедине с незнакомым мужчиной. Такого в жизни Европы еще не бывало. До сих пор мир сидонской царевны был миром исключительно женским, и все окружение дочери Агенора составляли только девушки и женщины. Даже когда царевне нездоровилось и требовалась помощь врача, в покоях окна задвигались ставнями, опускались занавески, создавая в покоях почти полный мрак. Если царский лекарь должен был осмотреть больную или пощупать ей пульс, ему приходилось делать это через тончайшую газовую вуаль, чтобы его пальцы не касались нагого тела Агенориды, ее атласной, нежной белой кожи. И ей казалось, что так будет всегда.

Европа не знала, сколько простояла так в полумраке пещеры, оглушенная стуком собственного сердца, прижав узкие ладони к пылающему лицу. Но наконец, внезапно ощутив, как средний палец бога Кефтиу, не снимавшего горячей ладони с ее нывшего все сильнее и пульсировавшего от прилива крови лобка, мгновенно раздвинул плотно сжатые, но становящиеся все более влажными, подобные розовым лепесткам, створки ее лона, и проник глубоко внутрь, как бы подцепив Европу на крючок, она, затрепетав подстреленною птицей, опустила руки и подняла на критского бога свои темные глаза цвета спелого терна. Продержав в ее утробе палец бесконечно долго, как показалось ошеломленной Европе, Чернобородый наконец вынул его и, поднеся к лицу, стал жадно вдыхать его запах раздувающимися, как у разъяренного бык, ноздрями, а затем поднес палец к устам и жадно слизнул покрывавшую его пахучую влагу. Ощутив не испытанную еще никогда слабость в коленях, Агенорида еле удержалась на ногах, но Чернобородый не дал ей упасть.   
 
Снова взяв отроковицу за плечи, бог Кефтиу, все так же храня молчание, смотрел на нее сверху вниз, глядя ей прямо в глаза. Будто завороженная неотрывным взором бога, дочь Агенора, забыв о своей наготе, робко шагнула к нему, протянув вперед руки. Бог наклонился к царевне, обнял ее, и она, задрожав в его сильных объятиях, сама, встав на цыпочки, обняла его за шею и прижалась щекой к его бородатой щеке, а потом, когда он приподнял ее за костлявые худые ягодицы, затрепетавшие от этого прикосновения, положила голову ему на плечо. Молчаливый бог Кефтиу развязал алую ленту, стягивавшую волосы царевны, рассыпавшиеся по ее худеньким плечам льняной волной, и поцеловал Агенориду в похолодевшие лепестки по-детски влажных покорно раскрывшихся губ. Европа задрожала еще сильнее - впервые в жизни ее поцеловали в губы, да еще так крепко, что у царевны перехватило дыхание.

Обессиленная этим первым в жизни поцелуем в губы, Европа, все еще не в силах перевести дух, как во сне, осознала, что бог Кефтиу положил ее спиной на отливавшую то золотом, то серебром черную бычью шкуру, озаренную мерцанием светильника. Шкура оказалась удивительно мягкой - совсем как шерсть черного быка, привезшего ее сюда по морю из Финикии, теперь же пропавшего неизвестно куда. Оглядись царевна повнимательней, она увидела бы голову увезшего ее быка неотрывно взирающей на нее со стены таинственной пещеры зоркими глазами, мерцающими, как раскаленные угли. Но Европе в это мгновение стало так приятно, как еще никогда в жизни. Она закрыла глаза и потому бычьей головы на стене не увидела. Бог Кефтиу принялся покрывать поцелуями ее лицо и шею. Царевне, все сильнее ощущавшей непривычную, тянущую боль в груди и лобке, напоминавшую ту, которую она стала испытывать с некоторых пор, после того, как к беловатым выделениям из ее лона по утрам начала примешиваться кровь и осматривавший ее лекарь посоветовал юной дочери царя Агенора воздерживаться от острых блюд и, в том числе - самое обидное! - от любимого лакомства Европы - молодых морских ежей под пряным рыбным соусом -, стало еще приятнее, и она, обняв чернобородого бога левой рукой за шею, со все большим трудом перенося эту ноющую, нарастающую боль в груди и лобке, стала неосознанно стискивать и крутить свою правую грудь. Бог горячим языком лизал стонущей Европе уши и за ушами, шепча ей на незнакомом языке непонятные слова, от которых у отроковицы голова шла кругом, стискивал ее груди, ласкал ей горячими пальцами соски, то сдавливая их, то перетирая между подушечками пальцев, от чего маленькие грудки Европы стали упругими, как мячики, а розовые соски набухли, вытянулись, потемнели и затвердели. Потом бог Кефтиу стал целовать ее соски, водя языком по розовым кружочкам вокруг них, и сосать болевшие все сильнее груди Европы, то втягивая их в рот, то снова выпуская, проводя горячим языком по животу царевны сверху вниз, одновременно гладить, стискивать и мять ей груди, уже готовые, казалось, лопнуть от возбуждения, в то же время лаская кончиком языка пупок царевны Сидона, вылизывая из него последние капли морской воды, целовал Европе низ живота, впиваясь ей горячими губами в поросший редким светлым пушком лобок, болевший все сильнее, как и груди. Он целовал ей ноги, которые царевна сама поочередно поднимала, переходя от бедер к коленям, голеням и узким маленьким ступням, целуя и лаская мягкими губами каждый пальчик - от мизинца до большого. Когда молчаливый бог Кефтиу стал сосать ей большой палец на левой ступне, Европа на мгновение лишилась чувств от потрясения. Она не помнила, как перевернулась на живот. Бог целовал ей спину, сверху вниз, до едва наметившейся талии и маленьких худых ягодиц, лаская кончиком языка крохотную дырочку афедрона /4/, время от времени слюнявя пальцы и вдавливая их поочередно в афедрон царевны, как бы подражая движениям флейтиста. Европа осознавала, что бог делал с ней, урывками, как в бреду. Вот она оказалась стоящей на четвереньках, в звериной позе, опираясь на кисти рук и дрожащие колени. Искушенный язык бога Кефтиу, державшего стонущую и бессвязно лепечущую что-то Европу левой рукой за бедро, проникал ей все глубже в афедрон, а правая рука ласкала ей сокровенные части тела, которых еще ни разу не видел и не касался ни один мужчина - болевший все сильней лобок и трепещущее лоно, постепенно, медленно вводя в его вновь плотно сжатые в испуге поначалу, а затем опять открывшиеся, как розовые лепестки, уста сначала средний, затем указательный, затем безымянный палец, сперва медленно и осторожно, а затем все быстрее вращая ими, массируя дрожащими пальцами влажные стенки влагалища сидонской царевны, входя все глубже и глубже в его узкий канал, пока не проник горячими пальцами, натолкнувшись на невидимую, упругую преграду, как ей показалось, до самого конца в переполненный благоуханным, клейким соком грот Европы, заполнив всю его пустоту, вплоть до этой незримой преграды, прикосновение к которой заставляло ее трепетать всем телом, и, пока Европа, ощутив, как низ ее живота вдруг обожгло неудержимой горячей волной, упав на острый локоть правой руки, подломившейся, не в силах удержать вес собственного тела царевны и тела нависшего над ней молчаливого бога Кефтиу, сотрясаемая неистовыми содроганиями всего тела, не впилась зубами в левую ладонь, заглушая рвущиеся с губ сдавленные крики, прозвучавшие в тишине полутемной пещеры как мычание телки в ночи...

Она не помнила, сколько пролежала в полном изнеможении на животе, без сил, без памяти и без движения, уткнувшись лицом в шкуру черного быка. По стенам пещеры волновались громадные тени от мерцавшего светильника. Молчаливый бог Кефтиу, уже без своего пернатого венца и без набедренной повязки, молча сидел рядом с ней на пятках, опираясь на колени, и глядел на царевну, прижавшуюся щекой к черному бархату бычьей шкуры. Ее лицо было румяным и спокойным, ресницы бросали дрожащие от огня светильника тени. Но вот она пошевелилась. Робко перевернувшись на спину, Европа обратила к нему лицо. Мокрые от овладевшего отроковицей внутреннего жара, волнистые пряди, потемневшие от благоуханного пота, прилипли к широкому лбу, на котором впервые запечатлелась морщинка страдания. Приподнявшись на локте, Европа вдруг увидела торчавший у бога Кефтиу в поросшем темным курчавым волосом паху дотоле никогда не виданный ею предмет, напоминавший царский, а может быть - жреческий жезл или скипетр с округлым заостренным навершием темно-розового цвета. 

Будто подчиняясь его молчаливому приказу, не терпящему ни возражений, ни ослушания, Европа приподнялась и, встав на колени, робко протянула руку к вознесенному перед ней жезлом критского бога. Жезл казался зачарованно глядевшей на него царевне живым существом, слегка подрагивавшим от нетерпения. Узкий зев его навершия, казалось, подмигнул ей, из него выступила маленькая светлая капля. Медленно-медленно Европа коснулась его кончиками пальцев протянутой вперед правой руки. Жезл вздрогнул, упругий, как сжатая пружина. Робко погладив его по навершию, Европа, не веря собственным глазам, коснулась его снизу и несколько раз провела рукой по жезлу сверху вниз, пока ее пальцы не коснулись поросшего кудрявым черным волосом, сморщенного, как скорлупа грецкого ореха, мешочка, заключавшего в себе что-то вроде двух твердых шариков, а затем - снизу вверх, от мешочка к навершию. Жезл вздрогнул еще сильнее и поднялся еще выше. Царевна осторожно, еле касаясь рукой, снова погладила жезл, который от ее прикосновения заметно увеличился в размерах, распух и отвердел. Затаив дыхание, дочь Агенора медленно села на пятки, упираясь в черный бархат бычьей шкуры расставленными острыми коленями. Жезл бога Кефтиу, все так же подрагивая, то слегка поднимаясь, то слегка опускаясь перед пылающим лицом Европы, потянулся к ней, как некое живое существо. Благоговейно, словно перед алтарем сидонского бога Мелькарта, преклонившая колена перед этим чудом, Европа прикоснулась губами к его потемневшему навершию и облекла его в свои розовые уста. Закрыв глаза, царевна медленно вобрала в рот навершие жезла, затем выпустила его и стала осторожно облизывать кончиком языка сначала навершие, затем, постепенно склоняя голову, ствол жезла и, наконец, мохнатый мешочек с парой твердых шариков.

Бог Кефтиу, храня по-прежнему невозмутимое молчание, лег на спину, закинув руки за голову. Опьяненная острым запахом его заросших густым волосом цвета шкуры черного быка, потных подмышек, дочь Агенора склонилась над ним, сначала робко, а затем все смелее водя языком по его мохнатой груди, чуть задерживаясь кончиком языка на темных сосках Чернобородого, прихватывая губами окружавшие их кустики черных волос, целуя живот бога Кефтиу, а затем, решившись взять в правую руку его жезл, пульсировавший в ее маленькой узкой ладони, начав, зажмурившись, вылизывать его афедрон, давясь прилипавшими к языку волосками, и, наконец, нависнув над его пахом, опираясь на руки и ноги, как египетская богиня неба Нейт, чье изображение украшало ее девичью спальню в сидонском дворце Агенора, заключив в уста стоявший торчком, как свеча, налитый темной кровью жезл Чернобородого, принялась торопливо сосать его и лизать горячим языком, то вбирая жезл в еле вмешавшие его уста, то снова выпуская, отталкивая языком навершие жезла. Низ живота нависшей над богом царевны снова стала стягивать ноющая боль, из расходящихся лепестков ее трепещущего лона изливалась клейкая пахучая жидкость, орошавшая тело Чернобородого. Бог Кефтиу по-прежнему хранил молчание. Овладевшее царевной и возраставшее с каждым мгновением ожидание чего-то неведомого и неизбежного, достигнув вышей точки, стало нестерпимым и мучительно-невыносимым. И тогда Европа, истекающая липким соком, льющимся через край переполненного, словно чаша, лона, наконец, решилась. Она уперлась руками в низ живота распростертого под нею бога Кефтиу и с размаху села на него, разом вобрав предельно напряженный жезл Чернобородого в свое полное клейкого сока влагалище. Жезл мгновенно проскользнул в него, словно смазанный маслом, насквозь пронзив незримую преграду, прикосновение к которой заставляло ранее царевну трепетать всем телом. Насаженная на жезл бога, как на вертел, Европа, закатив глаза, несколько мгновений беззвучно хватала воздух ртом - и закричала, жалобно, как козочка под жертвенным ножом. Корчась и содрогаясь на жезле, впившись ногтями в живот бога Кефтиу, оседланного Агеноридой, как всадницей-амазонкой и неустанно подбрасывавшего раскачивавшуюся взад-вперед на изгибавшемся, как удилище, вонзенном в нее гибком и в то же время твердокаменном жезле юную наездницу волнообразными движениями своих могучих чресл, залитых хлынувшей из прободенного лона царевны кровью, красной, как ее отброшенный в угол пещеры кровавый хитон, исторгая из груди дочери Агенора попеременно крики, стоны и бессвязный лепет, она то бессильно роняла голову на грудь, то в изнеможении запрокидывала ее назад. Когда царевна в очередной раз склонилась головой к его поросшей черным волосом груди, бог одним движением руки развязал кроваво-красную ленту в ее волосах, и кудри Европы волной упали ей на лицо, грудь и плечи. Сладостной пытке не было конца. Вытянув обе руки, бог схватил дочь Агенора за груди и, крепко стиснув их, стал что есть сил колотить ими друг о друга, доведя стонущую и бессвязно лепечущую царевну до неистовства. Она была близка к безумию. В какой-то момент мощные чресла бога с такой силой подбросили оседлавшую их Европу вверх, что жезл выскочил из ее кровоточащего влагалища. Тогда бог мгновенно повалил царевну на спину и вновь вонзил ей в лоно жезл, напряженный, как туго натянутая струна.

Европа конвульсивно закинула длинные худые ноги ему на ягодицы, и чем глубже Чернобородый вгонял в нее свой жезл, проникая в утробу царевны до самого дна, словно желая распороть ее, вонзаясь в недра Агенориды мощным удом так, как будто исступленный лепет, крики и стоны безжалостно мучимой его могучей силою отроковицы распаляли его все больше и больше, чем сильнее он мял, крутил и стискивал ее нестерпимо болевшие груди, тем сильнее она охватывала его сведенными жестокой судорогой длинными тонкими ногами, задирая их все выше и крича все громче. Кровь из прободенного лона Европы стекала между ее широко разведенными в стороны ягодицами вниз, к часто дышащей звездочке афедрона, увлажняя шкуру черного быка, уже обильно орошенную клейкими выделениями сидонской царевны. Стоны и вопли Европы, то раскрывавшей глаза и водившей безумным взглядом по потолку пещеры, то снова закрывавшей их, становились все громче, пока не стали напоминать пронзительные крики южных птиц с ярким оперением, привезенных из заморских стран для царя Агенора Сидонского.
      
Распятая на черной бычьей шкуре дочь Агенора, выкатив вышедшие из орбит блестящие глаза, смотревшие в потолок пещеры, но ничего не видевшие, ловя воздух широко раскрытым в крике ртом, отдалась ритму движений вспарывавшего ее вновь и вновь молчаливого бога Кефтиу, и снова зажмурилась - чтобы тут же снова с криком широко раскрыть глаза! - только когда он, вырвав жезл из ее взорвавшейся утробы, брызнул ей в лицо струей горячей липкой жидкости, обдав в изнеможении простертую под ним сидонскую царевну с ног до головы божественным семенем, из которого было суждено родиться Миносу /5/, Сарпедону /6/ и Радаманфу /7/. Лишь тогда умиротворенно закрылись и глаза черного быка, наблюдавшего со стены пещеры за совершением священного брака.

ПРИМЕЧАНИЯ

/1/ Агенорида - дочь Агенора.

/2/ Кефтиу - древнеегипетское и древнефиникийское название острова Крит.

/3/ Столпы Мелькарта - финикийское название Гибралтара и Танжера (у древних греков: Геракловы столпы). Связь между сыном Зевса Гераклом и финикийским божеством Мелькартом (отождествляемым древними греками с верховным олимпийским богом Зевсом) прослеживается и в древнегреческой мифологии, в которой фигурирует сын Геракла по имени Меликерт, зачатый сыном Зевса с финикийской царевной (согласно другой версии, Меликертом звали сына Афоманта и Ино, впавшей в безумие и утопившейся вместе с маленьким сыном в море, после чего Меликерт превратился в морское божество Палемона, в честь которого герой Сизиф, сын бога ветров Эола, учредил Истмийские игры - вторые по важности после Олимпийских).

/4/ Афедрон (греч.) - здесь: анальное отверстие (задний проход).

/5/ Минос, Миной — мифический царь Крита (Кефтиу), на которого были перенесены многие факты, известные древним из истории этого острова за последние два века до Троянской войны. Минос считается сыном верховного бога древнегреческого пантеона Зевса и Европы, дочери Агенора - царя богатого торгового финикийского города-государства Сидона, которую Зевс похитил в образе черного быка и увез на остров Крит (впрочем, существовала и иная версия —, утверждавшая, что Минос - сын Ликастия и Иды). Считалось, что Минос жил в одиннадцатом поколении после Инаха (отца прекрасной Ио, изнасилованной Зевсом, принявшим вид облака, и превращенной за это Герой, ревнивой супругой Зевса, в корову). Минос считался братом Радаманфа и Сарпедона, отцом Федры, Ариадны, Девкалиона, Главка, Катрея и Эвримедона.

В греческую мифологию Минос вошел прежде всего как мудрый законодатель.

Получил царский скипетр непосредственно от своего божественного отца Зевса, Минос издал для критян законы (по преданию, также получив их от Зевса в пещере, в которой был зачат Зевсом и Европой). Согласно по-разному уже в древности толкуемому месту Гомера, каждый девятый год ("девятилетиями") Минос отправлялся в горы в эту пещеру Зевса. Девятилетие, по древнему счету времени, должно пониматься как происходящее раз в восемь лет. Иная точка зрения, не учитывающая, что в древности греками и период между Олимпиадами (раз в четыре года) назывался пятилетиями, представлена в большинстве энциклопедий.

По другому рассказу, отчасти противоречащему гомеровскому, после смерти усыновившего его критского царя Астериона (или Астерия), вступившего в брак с Европой и не оставившего собственных детей, его полубожественный пасынок Минос задумал захватить царскую власть на Крите, уверяя, что он предназначен к этому богами и что всякая его молитва будет исполнена. Действительно, когда он попросил морского бога Посейдона выслать ему для жертвоприношения священное животное, бог выслал ему из моря прекрасного быка, и Минос получил царскую власть. Но, пожалев принести богу в жертву столь красивое животное, критский царь отослал быка в свои стада, а в жертву принёс другого. В наказание Посейдон наслал на быка бешенство и внушил жене Миноса, Пасифае (дочери бога Солнца Гелиоса), неестественную страсть к этому быку; плодом этой пагубной страсти (внушенной Пасифае, по другой версии мифа, не Посейдоном, а богиней любви Афродитой, за разглашение женой Миноса любовной связи между Афродитой и богом войны Аресом) был чудовищный человекобык Астерий (не путать с упомянутым выше критским царем - супругом Европы, усыновившим детей Агенориды от Зевса!), прозванный Минотавром ("быком Миноса"), питавшийся сырой человеческой плотью и убитый афинским героем Тесеем.

Сын Зевса и Европы Минос основал на Крите города Кносс, Фест и Кидония. Он считался основателем морского господства (талассократии) критян. Корабельной стоянкой при Миносе был порт Амнис. Минос изгнал карийцев с Кикладских островов и вывел туда критские колонии, поставил правителями своих сыновей.

Когда сын Миноса Андрогей был убит в Афинах, Минос принудил афинян к выплате дани, по семь молодых людей и семь девиц каждый девятый год (то есть раз в восемь лет). По пути в Афины Минос завоевал и Мегару.

Пасифая, разгневанная частыми изменами любвеобильного Миноса (пошедшего в своего отца Зевса!), заколдовала неверного мужа. Каждый раз, когда Минос сходился с другими женщинами, он извергал в них вместо семени гнус, и женщины погибали в страшных мучениях. Прокрида дала Миносу выпить настой корня волшебницы Кирки (Цирцеи) и исцелила его. По другому варианту мифа, Минос при совершении полового акта испускал из фаллоса вместо семени змей, скорпионов и сколопендр, в результате чего совокуплявшиеся с ним женщины также погибали в лютых муках. Тогда Прокрида ввела в лоно очередной женщины мочевой пузырь козы, и Минос при очередном соитии изверг змей и ядовитых насекомых туда, после чего исцелился и смог сойтись с женщиной, излив в нее уже обычное мужское семя. В данной связи древнегреческий историк римской эпохи Плутарх Херонейский  упоминает, что один его знакомый юноша-эфеб как-то извергнул при совокуплении, вместе с большим количеством спермы, мохнатую многоножку. Возможно, это первое в истории упоминание столь редкого вида зоофилии, как инсектофилия (любовь человека к насекомым).

Смерть застигла Миноса на острове Тринакрии (Сицилии), в городе Камик, куда он прибыл, преследую бежавшего с Крита мастера Дедала. Миноса убили дочери царя Кокала (или сам Кокал), заманив его в жарко натопленную баню, облив критского царя в ванне кипящей водой и сварив сына Зевса и Европы заживо. Труп Миноса был выдан его спутникам и похоронен ими на Тринакрии. Ему устроили пышную гробницу, рядом с которой воздвигли храм Афродиты, которой он усердно служил всю свою бурную жизнь. Впоследствии кости Миноса были перевезены на Крит, где ему был воздвигнут памятник. Гора Юкта на Крите первоначально считалась могилой Миноса, а затем - могилой Зевса (за что все эллины обвиняли критян, показывавших чужеземцам могилу бессмертного бога, лгунами и нечестивцами). По другой версии, жители Керкиры отбили прах Миноса у критян и не дали увезти его на остров.

В последующей традиции Минос царит в подземном царстве (например, согласно "Одиссее" Гомера) над умершими. Настоящим судьёй в царстве теней его, вместе с Эаком и Радаманфом, делает позднейшее сказание, вероятно, в воспоминание его земной деятельности как законодателя. Впоследствии стали различать двух Миносов, Первого и Второго, чтобы иметь возможность разделить приуроченный к Миносу слишком обильный мифологический материал; при этом Минос Первый считался сыном Зевса и Европы, а Минос Второй — внуком Миноса Первого, мужем быколюбивой матери Минотавра -  Пасифаи - и отцом Девкалиона, Ариадны и других мифологических персонажей более позднего цикла. В "Божественной комедии" Данте Алигьери Минос предстаёт в виде демона, змеиным хвостом, обвивающим новоприбывшую душу, указывающего круг ада, в который предстоит душе спуститься.

Минос фигурирует как действующее лицо в трагедиях древнегреческого драматурга Софокла "Камикийцы" и "Минос", а также в трагедии римского драматурга Акция "Минос".

/6/ Сарпедон (Сарпедонт) — сын Зевса и Европы, вынужденный бежать с Крита из-за соперничества со своим старшим братом и царем Миносом в любви  к прекрасному Милету. По другой версии мифа, Сарпедон влюбился не в Милета, а в другого прекрасного отрока - Атимния, и начал войну с Миносом из-за него. Сарпедон заключил союз с Киликом, воевавшим с ликийцами. В результате этой войны Сарпедон поселился в Ликии. Согласно другим мифам, Сарпедон отправился во главе критского войска в Азию и овладел землями, прилегавшими к Ликии. Согласно "отцу истории" Геродоту, Сарпедон был изгнан с Крита Миносом и прибыл в Милиаду. Еще одна версия мифа говорит, что Сарпедон был родом из города Милета, расположенного на Крите, и стал основателем колонии в Малой Азии, также названной им Милетом. Вместе с Сарпедоном с Крита в Азию, якобы, пришли термилы (не путать с термитами).

По одной их версий мифа, Зевс так любил своего сына от Европы, что дал Сарпедону пережить три поколения людей. Тем не менее, Сарпедон (если верить "Илиаде" Гомера) был убит на поединке ахейским героем Патроклом, другом Ахилла, в десятый (и последний) год Троянской войны. По другим мифам, Сарпедон, сын Зевса и Европы, брат Миноса и отец Евандра, был дедом другого, младшего Сарпедона, который и пал от руки Патрокла в битве под стенами Трои.

Смерть Сарпедона и его оплакивание Европой описаны в трагедии Эсхила "Карийцы, или Европа".

/7/ Радаманф, или Радамант — сын Зевса и Европы, брат Миноса и Сарпедона (хотя, согласно поэту Кинефону, Радаманф был сыном Гефеста, сына Тала, сына Крета), отец Гортина.

Радаманф родился на Крите, где был зачат Зевсом, в образе быка похитившим Европу. Критский царь Астерий, вступив в брак с Европой, усыновил её детей. По некоторым мифам, именно Радаманф, славившийся своей справедливостью, а не его брат Минос, дал критянам законы. Предположительно имя Радаманфа связано с важным термином поземельных отношений микенской эпохи da-ma-te. По Гомеру, Радаманф был связан с феаками, но характер этой связи не совсем ясен (хотя, скорее всего, связь не была половой).

Согласно византийскому хронисту Иоанну Цецу, Радаманф убил своего родного брата и был изгнан за это преступление. Изгнанный с родного острова, Радаманф поселился в беотийском городе Окалее, где женился на Алкмене - вдове Амфитриона и матери величайшего героя Древней Греции Геракла, сына бога Зевса.

Окончив свой жизненный путь на Земле, Радаманф стал судьёй в загробном мире — Аиде. Согласно позднейшим версиям, сын Зевса и Европы живет на Елисейских полях (Элисии), или на Островах Блаженных.

Наставления Радаманфа излагались в поэме Гесиода "Труды и дни". Он - главное действующее лицо трагедии Крития "Радаманф".

Согласно древнегреческому историку Эфору, Радаманф был не сыном Зевса и Европы, а древним исполином, который цивилизовал остров Крит, установил законы, объединил города и дал установления, полученные им от Зевса. Живший же много позднее Минос, сын Зевса и Европы, лишь подражал этому древнему законодателю и государственному деятелю Крита. Оргазм у свиней длится полчаса (но это так, к слову).