Женщины в чужом монастыре. Часть шестая

                ЧАСТЬ ШЕСТАЯ


                В  ПУСТЫНИ

               
                ГЛАВА ПЕРВАЯ
               
     Не стану описывать, как  добиралась я до Cвятых мест. Путь, открытый благословением, как и должно, был лёгок.
Стоял январь, и  округа  встретила меня морозами и сугробами. От трассы до Пустыни  недалёко, километра два по сказочному сосновому лесу, крепко спящему в зимней тишине. Хорошо утоптанная тропинка меж стволов и сугробов сама ложилась под ноги. Давно не сходили на душу мою успокоение и радость. А тут, казалось, всё вернулось к утраченному в юности чувству разумного порядка жизни.
     Я предвкушала чудеса. Сама картина заснеженного леса являла собой чудо. Таких высоких, упирающихся прямо в белесое от мороза небо сосен я не видывала ранее. Под стать соснам и ели заваленные снегами, опустившие ветви, как руки, несущие неприподъемную ношу. Как только не ломались ветви под снеговой тяжестью!
     На пути встретился Святой источник с купальней. Далеко по лесу неслись жизнерадостные покрики - паломники омывались,  молодецки подбадривая себя в испытаниях на  морозостойкость.
Слева меня сопровождала река, не струями прозрачных вод, как на снимках обители, а ровным, простеленным куда-то в дальнюю даль белоснежным полотном. Река, уснувшая подо льдом, довела  до самых стен обители.
     С волнением подошла я ко вратам. В будний зимний день, уже клонившийся к вечеру, площадь перед монастырём была почти безлюдна.
     И тут случилось первое чудо. Из ворот выехали сани, запряжённые гнедой лошадкой, гружёные бидонами.  И в извозчике я с удивлением признала старого своего знакомца -  Николая,  бывшего трудника из нашего монастыря, румяного удальца, в распахнутом тулупе и валенках, как и положено извозчику.
Николай радостно помахал мне рукой в большой меховой рукавице.
     - Откуда ты,  голубушка, взялась в наших снегах? Рад, рад я тебя видеть! Отец Иероним знает? –
     - Вот уж никак не ожидала встретить здесь тебя, да ещё и первым из монастырских. Отче Иеронима не оповестила о приезде.
     - Уже три месяца, как я в Пустыни. От вас сразу сюда перебрался. При кобылке теперь послушание получил – "водитель кобылы".
      Я знала,  Николай, бывший десантник, на инвалидности после чеченской компании. Обретается в монастырях уже несколько лет.  Дай Бог, чтобы здесь он прижился, наконец. Славнее обители не сыщет, глядишь, и в монахи выйдет.   
      Тут я вспомнила, как рассказывал он мне о своей семье и не совсем взрослых детях. Бывшие семьи с маленькими детьми - одно из главных преткновений на пути к монашеству. Либо детей поднимай, либо жену обеспечь, чтобы от алиментов отказалась. В монахи не подстригают уклонившихся от семейного долга. Кто семейные обеты нарушил, не стоек будет и в обетах Богу.
Николай приободрил меня окончательно. Видом  здоровяка и оптимиста более, чем рассказами, поведал о богоугодной жизни в Пустыни.
     -  Где сейчас отец Иероним , - поинтересовалась я.
     - Через час на службу вечернюю будет идти. В Казанский собор. Подожди его у служебных врат, в скверике. Вот уж обрадуется!
     И Николай, распрощавшись со мной, как заправский извозчик, подхлестнул слегка заиндевевшую на морозе, пока мы беседовали, лошадь.  Бидоны с молоком отбыли куда-то в мирскую жизнь.
     У меня ещё оставалось время. Много душеполезного успела я за этот час. И к мощам Великих Старцев  приложилась, и кладбище осмотрела, и в церковной лавке побывала.
     Святые Старцы  до революции уединённо жили в скиту, в лесу неподалёку от монастыря.  Попасть к ним и в те времена было не просто, но тот, кто снискал их внимание, запоминал общение на всю жизнь. Они могли исцелять страждущих паломников.   Стоило им взглянуть на человека, сразу же молвили, что терзает его; "читали" прошлую и настоящую жизнь и возможные пути разворота будущей жизни. До сих пор скит считается местом чудесным, намоленым  святыми молитвами Старцев
     Встреча с отцом Иеронимом не разочаровала и была в  русле событий дня.
Иеромонах обрадовался мне. Смутившись от неожиданности, покраснел, хотел, было подбежать, увидев мой быстрый шаг к нему, но обуздал  первый порыв и подошёл степенно, как и полагается монаху. Благословил крестным знамением.
    -  Быстро же откликнулись Вы на приглашение моё. Не надеялся на столь скорое свидание.  И рад ему весьма. 
      Я не стала разочаровывать отца Иеронима и вдаваться в истинные причины паломничества. Да и причин этих было  несколько, как всегда при побуждении к действию, если разум успевает трезво оценить ситуацию.
      Хитрый разум может даже замаскировать главную сокрытую причину  под более благовидную и достойную. Под ту, которую можно всем назвать, и на которой успокоится совесть. 
     Колокола Казанского Храма зазвонили к вечерней.
    - Свидимся, голубушка, на службе.  После трапезы я на послушании. Сколько Вы пробудете у нас?
    - Как Бог даст.
      На все случаи ответ.

                ГЛАВА ВТОРАЯ

      Мороз к вечеру вошёл в силу. Надо было думать о ночлеге.  Привычные думы в новых местах. Но в Пустыни они бесплодны. Всё продумано за тебя. Сразу после службы – ужин для паломников, только потом можешь притязать на ночлег в гостинице.
      Служба в славном монастыре выверенная до мелочей, по контрасту с трескучим морозом вовне тёплая, да, это главное, что пронимает и радует сразу.  Теплая, братская, защитная.
В конце службы Отец Иероним подошёл ко мне с целым пакетом просфор.
    - Это Вам, голубушка. Послушание у меня в просфорной.
Я удивилась, но виду не подала. В нашем монастыре иеромонахи дополнительных трудов не несли, видно, по малочисленности  священников  не нагружали обязанностями.
      После  вечерней трапезы отец Иероним поспособствовал моему более комфортному, чем у обычных паломников, устройству на ночлег. Отвел в привилегированную часть гостиницы, где жили монастырские сестры, прибывшие в Пустынь из женских монастырей. Мне отвели отдельную кровать и даже тумбочку, куда я перенесла вещи из камеры хранения.   Без протекции священника  светило бы лишь место в женских комнатах на общих полатях, где почивали сразу человек по двадцать, и куда можно было возлечь только  часов в девять вечера.  Днём эти комнаты были закрыты.
      Отец Иероним представил меня суровой, неопределённого возраста матушке, ведающей храмовыми уборками. Убирать в храме после службы удостаивался не каждый,  это послушание среди паломников чтилось за особую благодатность. Я отметила про себя, как расплылось в улыбке, размягчилось замкнутое лицо монахини, когда она увидела священника. Склонилась к руке его и на меня обратила такой же подобревший и даже восторженный взор.
     - Неужто каждый священник для монахинь-трудниц - высшее существо ишь, как светится вся, - удивилась я, вспоминая короткое обращение своё с духовным отцом, иеромонахом Нестором.
      Благодатность доверенного послушания  прочувствовала сразу и сполна следующим утром, намывая храм после литургии. Внутренний хаос, метания и страдания ревности, недоумения с духовным отцом сменились тишиной.  Она объяла душу мою, не смиренную , успокоила вопрошания ума, привыкшего всё анализировать, исчислять, строить планы, отстранила лютые недоумения.
     На ближайшие дни всё моё  бытие  помещалось в руце Божией, ни о чём не надо было беспокоиться. Наверное, кроткие люди всегда пребывают в такой непостижимой для нашего мира тишине и успокоении.
     Тряпка, швабра, ведро с водой, понятный и простой труд ничуть не смущали мой долгожданный и неведомый прежде покой. Лики, образа  обступали меня и согласно кивали в такт волнам благости, которую сами же излучали.   
     Любопытные туристы, с фотокамерами на груди и возбужденными, охочими до новых впечатлений взглядами, допускались в храм только на полчаса после службы.  Кто-то "оптом" скупал свечи и зажигал их, чуть ли не перед каждым образом. Кто-то – только "своему" святому, а у кого-то взгляд застывал перед одной из икон, не в силах от неё оторваться. Все мы люди, и каждого из нас привела  в Святую обитель своя причина, все мы уповали  на чудо,  что пресечёт тягостные обстоятельства.  И я такая же, только осознаю, по трудам и награда.  Потом храм закрывался до вечерней службы. Пройти можно было только в отдельный вход к мощам Святого Старца, прославившего Пустынь.
      Храм принял меня, храм источал благодарение за заботу о нём. Я наблюдала сокрытую жизнь икон. Без молящихся лики Святые, казалось, смотрят друг на друга и, как на вече, решают участь каждого припавшего к ним. Они помнят всех, помнят каждую слезу, каждое упование, каждую праведную просьбу.
   

                ГЛАВА ТРЕТЬЯ
 
      После уборки я встретилась с послушником Николаем.
     - Да, наслышан о приятном устроении твоём. Отче заботится о нас, хотя и сам ещё не в штате монастырских иереев.  Проходит испытательный срок. Живёт пока не в братском корпусе, а в угловой башне, – и он махнул рукой в сторону монастырской стены, которой была обнесена Пустынь.
    - Разве ещё кто-то из нашего монастыря здесь?  - удивилась я.
    - Да, ты его, наверное, не застала в монастыре. Бывший сапожник монастырский Григорий. Его отец Дионисий окормлял, но что-то не заладилось у них. Натворил Григорий непотребств, опять к наркотикам потянулся, ну и выставили его из монастыря, хоть и умелец был в своём деле. Года два мыкался без приюта,  бомжевал, на чердаке жил, родственники его не пускали к себе. Отец Иероним молился о нём усердно, всё намеревался отыскать. И вот по молитвам его свершилось нежданное-негаданное.  Григорий собрал последние остатки воли и разума и отправился паломником в Пустынь. Ещё до нашего сюда прибытия. Чудесным образом взяли его трудником в скит. По немощи работы тяжёлые не доверишь ему, а сапожник и немощным может быть. Да  сверх того сторожит по ночам. Ведёт себя скромно, тихо.
Отец Иероним опешил от удивления, когда они столкнулис здесь. Понял сразу, Божья Воля теперь ему Григория наставлять, монаха из него образовывать.
      С тревогой в душе слушала я рассказ Николая.  Опять знак для меня. Странное переплетение судеб. Или предостережение, чтобы не забывала я о Ларисиных бесах. Один из них может вскоре явиться передо мной.
     И Григорий, действительно, явился. Вечернюю службу в Казанском храме мы стояли с Николаем,  он  - на мужской, правой половине храма, я - на женской, левой. В монастырях такое разграничение узаконено и привычно. Женщинам дозволено  прикладываться  к иконам на мужской половине только в конце службы. Мужчины же могут ходить по всему храму всё время. По православным правилам мужчины первые идут к причастию и на помазание, перёд  ними положено пропускать только малых детей.
     Я увидела, как к Николаю подошёл щуплый черноволосый мужчина, нет, мужчиной назвать его было бы преждевременно, парнишка, из тех, что зовут вечными мальчиками. Николай указал  в мою сторону, и парнишка отправился через храм, лавируя меж молящимися, и скоро оказался рядом.
     Всмотрелась в его тусклые черные глаза, худое бледное, даже с желтизной лицо. Что-то было в парне не совсем пристойное для монастыря. Длинные волосы, собранные в хвост. Нет, волосами здесь никого не удивишь. Монахи растят их всю жизнь, не стригут. Да, серьга в ухе, как у неформалов девяностых.
     И выражение лица, нагловатое и подобострастное одновременно. Неспокойное лицо, порочное.
     " Григорий, - назвался он, - мы с Вами, матушка из одних краёв, когда-то обретался я в вашем городе в мужском монастыре, недолго".
     Тут я поняла, с кем имею дело.  И не позавидовала Ларисе. Неприятный тип.
   - Мне надо поговорить с Вами после службы,- без обиняков заявил он
     Продолжать контакт после службы совсем уж не хотелось. Но  пришлось. Григорий ждал меня на ступенях храма.
   - Отец Иероним благословил меня съездить за сапожными инструментами, они остались в вашем монастыре. Таких здесь нет. Мои фирменные ножи. Но живу совсем без денег. Не пожертвуете ли, матушка, на билет. Вместе и поедем.
    Перспектива совместной поездки не вдохновляла, даже  с благословения священника. Ещё и деньги на билет жертвовать.  Но пришлось смириться из уважения к отцу Иерониму.
     У меня было время узнать Григория поближе. Все три оставшихся дня в обители он вертелся поблизости, как будто специально попадался мне на глаза и всячески демонстрировал наше с ним знакомство.  У видевших нас вместе, должно быть, сложилось впечатление - я  прибыла в Пустынь именно к Григорию. Его навязчивость была  крайне неприятна, так и подмывало доложить, знаю я о его непотребствах, и никакого желания знакомиться по-короче не имею.
 
     Через три дня мы  с Григорием отбыли из Пустыни. Ранним утром шли через лес, на небе еще мерцали звёзды. Григорий что-то рассказывал о себе, но я слушала в пол уха, зная уже от Ларисы, доверять его рассказам не стоит. Курточка на нём была хилая, короткая, не на мороз. Черная трикотажная шапчонка, натянута на уши. Жалковатый вид он имел, и как-то не верилось, что такой плюгавенький парнишка может превратиться в насильника и соблазнителя монахинь. Впрочем, беса привести способен каждый, кто впустил его в себя и служит ему самозабвенно.
     Мне было жаль покидать Пустынь и отца Иеронима, и бодрого Николая, и храм, который я убирала  с благодатным настроением.  Монастырский колокол благовествовал раннюю литургию. Она начиналась в шесть, навстречу нам встречались спешившие из городка прихожане. И  я  им завидовала, представляя, как после морозной дороги они попадут в тепло храма, как стройно запоёт хор на клиросе, выйдет с кадилом священник и начнётся служба.
     Поезд следовал через близлежащий городок, куда мы держали путь тем ранним утром. Билеты я купила заранее.  Потому и отбывала раньше, ходил поезд редко, и следующий был бы только через неделю.
     Места нам попались на верхних полках, лицом к лицу. Пришлось неимущего Григория и кормить, и выслушивать, и утешать. Почему-то попутчики увидели в нас мужа и жену, что мне вовсе не польстило. Жалобы  и сетования на горькую жизнь лились бесконечно. А я неотзывчиво, не по христиански замкнула сердце своё в недоверии, зная, что передо мной большой грешник.   Ну, да Бог ему судья.

                (продолжение следует)