Пробел перед точкой невозврата рассказ

               



   
          Он  приходил  в   это  венское  кафе  на  нижнем  этаже  отеля,  рядом  с  входом  в бальнеологическое  отделение, всегда  днем, чтоб с  комфортом выкурить пару сигарет   за  чашкой   кофе   или  бокалом  пива.  Здесь,  единственно  в  отеле,  где  разрешалось  курить, запрет  распространялся  даже  на  лобби-бар.   Всегда  садился у  окна  за  небольшой, рассчитанный  на  двоих,  столик   с  многоугольной, массивной  столешницей,  крепко  державшейся  на  прочной  деревянной  ножке.       Из  окна  открывался  вид  на  заваленный  сугробами  городской бульвар, тянувшийся  за  черной,  влажной  от  тающего  снега   полосой  шоссе. Казалось,   ровное  полотно  дороги густо посыпано  угольной  крошкой,  неизвестно  с  какой  целью. Контраст  черного  и  белого был  настолько  ярок,  что  резал  глаз. Черными  были  и  высокие  деревья,  редко  рассаженные  по  краю  бульвара, абсолютно  голые  в  это  время  года  -  в декабре. Анатомия  дерева,  как сфотографированный для  медицинского  атласа  сосудистый  препарат  с  залитыми  тушью  капиллярами,  проступала  с  почти  неестественной  четкостью, фиксируя  каждую  тончайшую  жилку. Невольно  вспоминалась   и строка  Ахматовой :  «И  словно  тушью  нарисован  в  альбоме  старом  Булонский  лес». По другую  сторону  бульвара  тоже  шло  шоссе,  но  уже  с  односторонним  движением. Там отдаленно,  словно  на  другом  берегу  реки, сплошной  стеной   возвышались старинные  фасады городских  домов,  окрашенные  в  светлые  пастельные  тона. Пятиэтажные  дома  с  удлиненными  по  вертикали окнами,   с белыми  колоннами, с    просторными  балконами  в  узорной лепнине, с  мансардами, с фигурными  башенками  на  крышах  под  темной  черепицей… являли  собой  изящество городской  архитектуры  Австро-Венгрии  времен  ее  пышного  расцвета, когда-то   задававшую  тон  центральной  Европе.  Но  для  него  вид  из  окна  был притягателен  прежде  всего   контрастом , возникавшим  между  абсолютной  чернотой   свободно   протяженных  или    спутанных  между  собой  линий  ветвей    с  достаточно  светлым  для   пасмурного зимнего  дня  фоном;   именно  деревья, превращенные  снегом  в черные силуэты,  наплывали  крупным  планом  в  открывающейся  за  окном  картине.
     Уютное  кафе  пользовалось  успехом  не  только  у  проживающих  в  отеле,  сюда  охотно  заходили  люди  с  улицы  через  отдельный  вход,  поодиночке  или  компаниями,  и  кафе  никогда  не  пустовало. Для  них  была  предусмотрена  стоячая  вешалка,  где  они  могли  оставлять  верхнюю  одежду.  Своей  кухни  кафе  не  имело  и  горячие  блюда  доставлялись  из ресторана  отеля,  зал  которого  был  виден  через  стеклянные  двери  в глубине  коридорчика  за  стойкой  бара. Так  что  сюда  можно  было зайти, чтоб  просто   вкусно  пообедать. Среди  посетителей  было  немало  немцев, большей  частью  пожилых, давно  облюбовавших  Мариенбад традиционным  местом  своего  отдыха  и  громкая, никого  не  стесняющаяся,  немецкая  речь  часто  слышалась  за    столиками, охваченными    в  виде   подковы  деревянными  сиденьями  с  мягкой  спинкой. Сейчас  его внимание  привлекла  женская  пара, сидевшая  напротив,  через  проход. Обе немки,  одна  пожилая, несколько  чопорная  и  худощавая  дама  в тяжелых  серебряных  украшениях  и  молодая,  лет  тридцати  пяти, статная,   с  прелестной  полненькой  фигурой  и бойким покоряющим  взглядом.   Они  обсуждали  какую-то  свою  подругу, изменившую  своему  мужу, о  чем   недавно  им стало  известно. Разница  в  возрасте  и  во  внешности  собеседниц  подчеркивалась   и  тем ,  что  перед  той,  что  была  постарше  стояла  рюмка  с  коньяком, а  перед  молодой  бокал  сухого  вина. Молодая  всячески  старалась  оправдать  поступок  ветреной  подруги, очевидно  своей  ровесницы,  но  временами  была  вынуждена  соглашаться  с  отдельными  оценками  и  возражениями  пожилой  дамы,  выражавшими консервативный   взгляд  на  адюльтер. Ему  нравилось  наблюдать  за  ними, именно  наблюдать,  а  не  слушать, потому  что  самым  захватывающим  в  разговоре  двух  женщин  был  не  смысл  сказанного,  а  мимическое  сопровождение  речи.  С  каким  притворным  удивлением  округлялись  глаза, как  недоуменно  опускались  уголки  рта, какими  снисходительными  становились  улыбки,  как вежливо  и серьезно  поддакивала  голова  визави,  выслушивая  аргументы  другой  стороны…  «O,  ja,ja… Sicher!». Впрочем, весь  разговор  проходил  скорее  в  шутливом,  чем  в  озабоченном  тоне,  и  молодая дама всем  своим  видом  давала  понять,  что  замечания, сделанные   старшей  подругой,  крайне  важны  и  для  нее  самой,  и  что  она  обязательно  их  учтет  применительно  и  к  своей  жизни  тоже.
    Он  потягивал  «Pilsner Urqell», и  курил  чаще,  чем  испытывал  в том  необходимость, но  желая  максимально  использовать  предоставленную   в  этом  кафе  возможность. Ему  нравился  городской  пейзаж  за  окном,  к  которому  он  уже  привык  за  неделю   проживания  в  отеле.
    Шоссе  шло  под  уклон, полого опускаясь  с  холма,  где  на  вершине  находился  зал  с  минеральными  источниками  -  «Trinkhalle», если  опять  вспомнить  немецкий,  куда  любили  ходить  пациенты  города-курорта, следуя  рекомендациям  своих  лечащих  врачей  и  оправдывая  перед  собой  расходы, понесенные  на  приобретение  туров. В  совсем  не  просторном  павильоне  всегда  собиралась пестрая  толпа  со  стаканчиками, специальными  кружками  с  клювиками,  бутылочками, приобретенными  тут  же  за  небольшие  деньги, снующая  от  одного  целебного  фонтанчика  к  другому. К  залу  вела  просторная,  наполненная дневным светом  благодаря  внешней  стене,  сделанной целиком  из  стекла, галерея  - пассаж  со  старинными  ажурными  перекрытиями  под  потолком.
    Всматриваясь  в  картину  за  окном, он подумал, что  ни  один  художник  не  способен  точно  передать  эту  сиюминутную  белизну  снега, перечерченную  черными  линиями  деревьев. Более того - фотографии  это  тоже  не  под  силу. Остановить  мгновение  значит  умертвить  его,  и  оно  уже  никогда  не  сможет  со  всей  прежней  полнотой  отразиться  в  душе. Чего-то  будет  недоставать.
    Снег,снег,снег… В  этом  году  снег  стал  проблемой  для  всей  Европы. Декабрьские  снегопады  были  необыкновенно  продолжительны  и  обильны, и  теперь резко  наступившее   потепление  грозило  сильными  наводнениями. Все  телевизионные  новости  содержали  сюжеты  о  затоплении  городов  в  Германии  и  Чехии. Особенно  тяжелая  обстановка  сложилась  в  Баварии. Из-за  ледяных  дождей  и  гололеда  там  пришлось  закрывать  движение  на автобанах,  не  говоря  уже  о  залитых  водой  мюнхенских  улицах, где  передвигались  на  лодках. Из  берегов  вышли  и Рейн, и  Мозель, и  Одер,  и  что  особенно  его  волновало - Эльба.  Под  угрозой  оказывалась  запланированная    на  послезавтра  поездка  в  Дрезден, для  которой  уже  было  заказано  такси  в  местном  туристическом  бюро.  Он  по  нескольку  раз  в  день отслеживал  информацию,  предоставляемую  телевиденьем, об уровне  воды  в  Эльбе, и  хотя  до  критической  отметки  было  еще  далеко,  но  вид жителей  предместий,  возводящих временные  дамбы  из  мешков  с  песком  вокруг  своих  домов, не  вселял  оптимизма.
    Сейчас, сидя  за  своим  столиком   у  окна, ему   было  слышно ,  как где-то  рядом с  тяжелым,  опасным   уханьем ударяется  о  землю, сбрасываемый  с  крыши , мокрый  снег. Он  допил пиво  и  заказал  еще  чашку  кофе, попросив  кельнера,  как  обычно, записать  счет  на  номер  его  комнаты  в  отеле. 
    В  Марианские  Лазни    уговорила   приехать  жена.   Два  года  она  мечтала  об  этом  с  тех  пор,  как  впервые  попала  сюда, сопровождая  свою  восьмидесятилетнюю  мать,  нуждавшуюся  в  лечении  хронического  заболевания  ног.   Деньги  на  поездку  нашлись  после  продажи  заброшенной  дачи  на  Карельском  перешейке. После  приобретенья практически  дармового дома  в  деревне  на  берегу  Псковского  озера, они  перестали  пользоваться  старой  дачей,  прежняя  прелесть которой  была  утрачена  из-за  развернувшегося  в  этой  местности  массивного   строительства  коттеджей и  уничтожения  леса,  и  дальнейшее  владение  этой  недвижимостью  было  признанно  на  семейном  совете  нецелесообразным.   Чартерным  рейсом  пражских  авиалиний  они  прилетели  в  аэропорт  Карловых  Вар. Здесь  он  сразу   почувствовал  какую-то  особую  атмосферу  тихого  и спокойного  существования, которая, как  он предугадывал, будет  окружать  его  все  две  недели. Казалось, что  все  вокруг  было  исполненно сочувственным  пониманием его  многолетней  усталости  от крикливого гомона школьных  коридоров. В  здании  небольшого.  современного  аэровокзала  из  тусклого стекла  и  бетона  было  малолюдно,  никакой  ожидаемой обычно суеты. Снаружи  тоже  царила  ничем  не  нарушаемая  тишина. Темный, набухший  влагой,  снег на  равнине  и , чуть  более  насыщенная   сумерками ,  полоса  хвойного  леска  вдали. ..  На  площадке  автостоянки    дожидался  одинокий  минивэн  -  обещенный  трансфер  в  отель. Водитель - высокий,  красивый  парень  лет  тридцати,  хорошо  говоривший  по-русски, услужливо  помог погрузить  чемоданы  в  багажник  и  сказал,  что  уже  можно  ехать, кроме  них  он  никого  больше  не  ждал.  Ванда  и  теща  сели  в  салон,  а  он на  переднее  место  рядом  с  водителем.
      Для  него  не  существовало  большего  уюта,  чем  тот,  что  окружал  его во  время  поездки  на  хорошей  иномарке,  вечером, по дорогам  Европы, сидя на  мягком  кресле  перед  светящейся  россыпью  индикаторов  на  панели  приборов.  Он  понимал,  что  восхищение  такими  вещами  есть  следствие  тех  условий,  в  которых  прошла  жизнь  его  поколения.
    Дорога  на  Лазни  пролегала  через  Карловы  Вары. В   поздний  час  город казался  вымершим,  на  улицах  ни  души,  и  в  этом  вечернем, зимнем, колдовском  безмолвии  особенно  таинственно  выглядели  подсвеченные  фасады  ,  возвышавшиеся  над  гранитной  набережной    Теплы. Только  сейчас  ему  стало  понятно  происхождение  образа  «замка»  у  Кафки. Это  не  крепость  со  сторожевыми  башнями, как  он  себе  представлял  раньше, ( и  как  это  собственно  описано  у  Кафки),  а вот  именно  такие,  впечатляющие  своей  дворцовой   архитектурой,  помпезные   дома,  выстроенные  на  недосягаемой  высоте   на  отвесных  скалах.
    Чтоб  не  показаться  шоферу  снобом,  не  желавшим  общаться  с  обслугой, он  стал  расспрашивать  о  жизни  в  современной  Чехии. Довольны  ли  они  разъединением  со  Словакией?  И  вообще  жизнью  после  социализма? Парень  охотно  отвечал  на    расспросы. В  силу  своего  возраста  он не  мог  сказать  ничего  определенного  о   прежних  временах, но  то,  что  сейчас  у  них  творится, не  вызывает  у него  восторга. Экономика  в  упадке, новых  предприятий  никто  не  строит, рабочих  мест  нет… Коррупция  повсюду. Старший  брат  бросил родные  места,  оставил  карьеру  инженера  и перебрался  в  Прагу,  содержит  небольшой  ресторанчик  на  окраине  и  тоже  едва  сводит  концы  с  концами…
    Около  часа  они  добирались  до  места,  сопровождаемые  на  всем  пути  рекой слева  и   мрачным,  насыщенным  темным  туманом,   хвойным   лесом  справа.
    Зато  пятизвездочный  отель  «Новые  Лазни», к   высокому  крыльцу  которого  они  подкатили  через  пять  минут  после  въезда  в  город, весь  сверкал  рождественскими  огнями, снимая  своим  ярко-золотым   блеском  несколько  мрачноватое  впечатление, оставшееся  после  монотонного  пути  в  потемках. Регистрация  в   Reception  прошла  быстро, без  заминок,  их  действительно  ждали  и  помнили  по  прошлогодним  визитам. Прощаясь, водитель  оставил      свою  визитную  карточку  с  номерами  телефонов, на  случай  если  они  решат  воспользоваться  его  услугами  для  поездок  в Прагу  или  в  Германию.
    Отель  понравился   с  первого  взгляда. Много  свободного  пространства,  много  воздуха, высоченные  потолки,  и  при  этом никакого нарочитого  выпячивания  старинного  стиля  в  интерьере  и  тем  более  современных подделок  под  старину -   все  сглажено, лаконично… все  былое  просто  сохранено  и  в  целом,  и  в  деталях.  Их  поселили  на  втором  этаже. Они с  Вандой  заняли  двухкомнатный  номер,  у  тещи  был  однокомнатный,  но  тоже  очень  уютный  Он  не  собирался  здесь  работать  в  полную  силу  и  небольшого  письменного  стола,  что имелся  в  номере,  ему   было  вполне  достаточно, чтоб разложить  листы  рукописи  и  редактировать « методические  рекомендации», задуманные  им  пару  месяцев  назад  и  частично,  вчерне,   уже  написанные.
    В  виду  позднего  часа  ресторан  отеля  не  работал,  ужин - несколько  бутербродов  и  чай, им принесли  в  номер.
    Утро  следующего  дня  началось  с  приема  у  врача. Для  этого  пришлось  облачиться  в  белые  махровые  халаты. Все  постояльцы  отеля, и  мужчины,  и  женщины постоянно  разгуливали по  коридорам  в  таких  халатах, надетых  на  голое  тело, направляясь  на  лечебные  процедуры,  в  бассейны  или  врачебные  кабинеты. Это  был  своеобразный  дресс-код  для  проживающих  в  отеле, и  никто  не  стеснялся  друг  друга, оказываясь  рядом  в  лифте  или  в  одной очереди  на  процедуры.
   Медицинские  процедурные и  врачебные  кабинеты  располагались   в  просторном  коридоре  цокольного  этажа,   в  конце  которого  был  вход  в  венское  кафе. Массивные,  белые  двери  с  матовыми  стеклами, лепнина  на  стенах, ажурные  бра…  классически  соответствовали  помпезности  курортной  медицины  начала  прошлого  века. Только в  середине  коридора  с  левой  стороны  стена  была выполнена  из  сплошного  стекла, позволявшего  видеть  оба  бассейна  с  солярием  и  находившихся  там  в  этот  момент  людей.
    Врача, курировавшего   жену  и  тещу в  прошлом,  к  которому  по  старой  памяти  приписали  их  и  в  этом  году, звали  Франтишек -  уменьшительно-ласкательное   от  Франты,  но  именно  так  было  написано  на      стеклянной   двери  с   бронзовой   ручкой - «  Lekar  Frantischek  Samer».  Он  неплохо  говорил  по-русски  и  был  уже  осведомлен,  что  на  этот  раз  Ванде  удалось  уговорить  мужа  приехать  в  Лазни.  Невысокий, округло-полный, очень  белокожий, в  веснушках, с полностью  выцетшими  бровями  и  короткой  стрижкой  рыжеватых  волос, Франтишек  с  первого  взгляда  производил  впечатление  необыкновенно  учтивого  и мягкого  человека, что  как  нельзя  лучше  сочеталось  с  его  профессией.  Собирая  анамнез, он  заносил  данные  в  компьютер. При бережном  нажатии пухлыми  пальцами  на  клавиатуру  близоруко  и  старательно  всматривался  в  монитор,  прикусывая   от  прилежания   нижнюю  губу. Свою  работу  он  выполнял  аккуратно  и  в  полном объеме:  посчитал  пульс,  измерил  давление, выслушал  и  простукал  грудную  клетку.  Заставил раздеться  и   лечь  на  кушетку, ощупал  живот  и  проверил  подвижность  суставов. Закончив  типовой  осмотр, по  сути  и  по  форме  носивший  характер  заезженного  клише,  Франтишек  с  самым  приятным  видом  сообщил,  что  расписание  процедур  будет  составлено  после   получения  результатов  анализов  и  будет  передано    к  ним  в  номер  сестрой…

    «Нет…  Начиная  с  десятого  класса  надо  отменить  преподавание  литературы  в  том  виде, в  котором  оно  существует  в  средней  школе. Никакой  обязательной  программы  - только  самостоятельный  выбор  чтения. А  на  уроках  разбирать то,  что  прочитали  ученики;  пусть  каждый  рассказывает  о  своем. Толку  от  программного  чтения  никакого,  тем  более  от  «изучения»  творчества  наших  классиков. Десятый  класс  - это  возраст,  когда  всякое  навязывание  чужого  мнения  вызывает  лишь  протест.  И  заставляя  наших  учеников  восторгаться  пьесами  Чехова  или  романами  Достоевского, мы  воспитываем  лишь  лицемерие  и  конформизм. Раньше  сорока  лет  русскую  классику  лучше  вообще  не  открывать. Слишком  раннее  прочтение  может  отбить  охоту  на  всю  жизнь. Глава  о  самоубийстве  Свидригайлова , может  быть,  самая  сильная  в  романе, но кто  в  школе  дочитает  роман  до  этого  места? Для  того,  чтобы  получить  отметку  достаточно  знать  основную  фабулу  романа  и  повторить  расхожие  определения  личности  Раскольникова. Да что  дети  -  для нескольких поколений  советских  людей  Достоевский оставался непонятым и невостребованным.  Сейчас только-только  приближаемся  к  познанию. Надо  быть  очень  большим  мазохистом, чтоб  в  юности  читать  рекомендуемые  школой  произведения Чернышевского, Короленко, Гончарова, Островского, Тургенева… «Вешние  воды»  прочесть, конечно, надо,  да   и  «Первую  любовь»  тоже. Это  встревожит  юность.  В  этом  возрасте  любовь  к  женщине  всегда  сопряжена  с  муками  ревности  ко  всем,  кто  старше  тебя, всегда  с  ясным  пониманием,  что ты  сам - ничто.  В  этом  возрасте  еще нет  физического  влечения  к  женщине, любовь  вспыхивает,  как  обожание,  как  преклонение, как  любование. И  взаимность  это  лишь   разрешение  на  присутствие  рядом,  но  чтоб  только  вдвоем.  Поэтому  и  неразделенность  такой  любви  всегда  гипертрофирована,  как  и  твои  чувства.  Но  зачем  требовать  от  старшеклассника  разбора  «Солнечного  удара»  Бунина?  Когда  он   сам еще  не  прошел  через  это, через  такого  рода  мечту, еще  нет  личного  опыта  в таком  желании  и  в  такой потере, а  значит  ему  не  дано   прочувствовать  смятения  поручика  и предопределенного  несовершенства  жизни  в  тончайшем  описании  Бунина».

   Не  хотелось  уходить. Но  они  с  Вандой  договорились, что  в  пять  часов  пойдут  в  бассейн. Она  ждет  его  в  номере. Вставая  из-за стола, он  еще  раз  бросил  взгляд  в  окно. «Приморские  Альпы. 1925»  - обычная,  крохотная  пометка  в  конце  публикации, объясняющая  когда  и  где  написано  произведение.  Вспомнив  ее  сейчас, он  подумал,  что  эта строчка  странным  образом всегда   усиливала  его  восхищение  от   прочтения  «Солнечного  удара»..


     Расписание  лечебных  процедур  было  составлено  настолько  плотно, по  часам  и  минутам,  что  в  первую  половину  дня  не  оставалось  времени  ни  на  что  другое.  Своего  рода  полноценный  рабочий  день.  Пару  раз  приходилось  вставать  в  шесть  утра,  чтоб  успеть  к  назначенному  времени.  Расписания  были  индивидуальными  и  во  многом  не  совпадали,  так  что  им  с  Вандой  и  тещей  нередко  приходилось  завтракать   порознь. За  свою  жизнь  он  ни  разу  не  бывал  в  санаториях, не испытывая  в  том  нужды  да  и  не  имея  возможности. Конечно,  и  сейчас  бы  не  поехал,  если  бы  не  желание  побывать  в  Чехии.  Неожиданно  для  себя  он  быстро  вошел  во  вкус  санаторной  жизни, наполненной  регулярной  и профессиональной  заботой  посторонних  людей  о  его  здоровье  и  телесном  благополучии,  с  чем  он  раньше  никогда  не  сталкивался. Ем  нравилось,  что  медсестры ,  отпускавшие  процедуры ,  выполняли  свои  обязанности  прилежно  и  даже  с  воодушевлением, веря  в безусловную  целебную  эффективность  своих  действий  больше, чем  он  сам.   Он  не  пытался  понять,  в  чем  состоит  механизм  лечебного  воздействия  той  или  иной  процедуры,  ему  было  достаточно ,  что  окружающие  были  убеждены  в  их  ценности. Самой  непонятной  в  этом  отношении  представлялась  ему  «воздушная  углекислая  ванна». Она  же  была  самой  комичной.  Раздетого  до  трусов,  его  укладывали  на  кушетку  и  на  нижнюю  половину  тела  надевали  большой  пластиковый  мешок  синего  цвета , завязывая  его  на  поясе. Медсестра  заводила   в мешок «пистолет»  наподобие  того, что  служит  для  заправки автомобилей   бензином, и накачивала  в  мешок  углекислый  газ.  В  таком  раздувшемся,  как    и пузырь, мешке  надо  было  пролежать  двадцать  минут. На  соседнем  топчане  проделывали  тоже  самое  с  кем-нибудь  из  пациентов, медсестра  уходила,  включив  таймер,  и  они  оба  оставались  лежать  в  раздутых  мешках, созерцая  друг  дрга  и  придумывая про  себя , на  кого  каждый  из  них  похож  в  таком  виде. На  какое  насекомое … Другая  процедура  состояла  в  иньекции  углекислого  газа  под  кожу  поясницы  - довольно  болезненный  укол,  зато  времени  это  отнимало  немного  и, если  перед  тамбуром  для  раздевания  выстраивалась  очередь , то  двигалась  она  быстро.  Больше  всего  он  любил  грязевые  аппликации. Отделение  для  грязелечения  располагалось  там  же,  где  находились  бассейны  с  саунами,  душевыми  и  соляриями. Высокая  и  худощавая, пожилая  медсестра, внешняя  привлекательность  которой  состояла главным  образом  в обаятельной  улыбке, приглашала  пройти  в  одну  их  кабинок, оборудованную  душем. Посреди  стоял  высокий  топчан  и  на  стене  висело  круглое  зеркало. Деревянные  перегородки  между  соседними  кабинками  были  выполнены  из  темно-коричневой  породы  дерева  с  ажурной  резьбой  по  верхнему  краю  не  доходящей  до  потолка  стенки-ширмы,  что  в  целом  напоминало  старинную  шкатулку. Предстояло  раздеться  донага,  а  тем  временем  женщина  приносила  ведро,  наполненное  черной,  вязкой  массой,  которой  она  принималась  обильно  смазывать  простыню  на  топчане,  куда    надлежало  лечь,  или  просто  вываливая  на  нее  содержимое  ведра.  Стараяь  не  запачкать  рук,  он  ложился  на  топчан, ощущая,  как  раздавливается  под   спиной  и  поясницей  липучая,  теплая  грязь. Медсестра  заворачивала  чистые  края  простыни  на  животе  и  сверху  еще  укутывала  в  толстое,  ватное  одеяло.  Потом  уходила, выключив  свет. Свет  гас  медленно,  как  в  театре,  и  одновременно   начинала  звучать  тихая,  классическая  музыка,  погружая  мозг  в  легкую, приятную  дрему.  Но  блаженство  длилось  лишь  первые  пять  минут, тело быстро  привыкало  к  новым  ощущениям  и  начинало  томиться  вынужденным  покоем.  Хотелось  движений, а  он  лежал  запеленутый,  как  Лазарь,  и  не  мог  шевельнуться. Время тянулось  медленно, и  когда  вновь  загорался  свет,  что  означало  окончание  процедуры  и  скорое  появление  медсестры,  он  с  удовлетворением  внутренне   приветствовал  свое  близкое   освобождение  из  блаженного  плена.  Встав  с  топчана , он  шел  под  душ, чтоб  смыть  с  себя  уже въевшуюся  в  кожу  грязь  и  за  один  раз  это  не  всегда  получалось;  вот  тут-то  и  нужно  было  зеркало,  позволявшее  заметить  оставшиеся  несмытыми  черные  пятна  на  спине. Снова  облачясь  в  махровый, белый   халат, он  усаживался  на  стул,  выйдя  из  кабинки,   и  ожидал  приглашения  на  массаж,  который  всегда  следовал  за  грязелечением. Он  помнил  свое  разочарование  от   первого  массажа.  Его  массажистка  - красивая женщина  лет  сорока  сразу  приглянулась  ему  дородной   фигурой, живым  взглядом  черных  глаз, коротким  каре  каштановых  волос  и  плавной  линией  рук, обнаженных  очень  короткими  рукавами  халата. Он  рисовал  в  своем  воображении,  как  приятно  ему   будет  очутиться во  власти  этих  ручек,  но  как  только  мадам  приступила  к  делу  все  амурное  сразу  вылетело  из  головы.  Он  еле  сдержался, чтоб  не  застонать  от  боли,  когда  кулаки  массажистки  катком  проехались  по  его  распластанной  спине  вверх  и  вниз,  и  еще,  и  еще  раз. Не  ожидал  он  и  таких  болезненных  щипков, заставлявших  его  морщиться  и  сжимать  зубы. В  какой-то  момент   даже  обиделся  на  эту  женщину,  которая  так  понравилась  ему  сначала, не  заслужил  он  такого  безразлично-жестокого   обращения  с  ним.  С  топчана    поднялся  совершенно  разбитым,  но  все  же  нашел  в  себе  силы  улыбнуться  и  поблагодарить  массажистку  за  проявленное  старание. Теперь  она  уже  не  казалась  ему  такой  привлекательной,  он  отметил,  что  черты  лица  у нее  грубоваты  и  даже  вульгарны  и  на  шее  хватает  морщин. 


    Ужинали  всегда  вмсте. В  ресторане  отеля  с  пышным  названием  «Королевский»   за  проживающими   закреплялся  постоянный  стол, который    к  моменту  прихода  клиентов заранее  сервировался.  Их  стол, расположенный  в  центре  зала,  рядом  с проходом, накрывали  на  три  персоны. На завтрак, как  и на  ужин,    предлагался  «шведский  стол»,  в  отличие  от  обеда, где   в  меню были  представлены  четыре  варианта  вторых  блюд  на  выбор, одно  из  которых  обязательно  вегетарианское;   для  заказа  достаточно  было  назвать  официанту  номер  блюда. Салаты  и  супы  гости  приносили  себе  сами  с  лотков.
    Он  любил  ужинать  плотно  и  не  видел  причин  отказывать  себе  в  этой  привычке  здесь,  тем  более,  что  после  ужина  в  ресторане  ничего,  кроме  яблока  в  номере  перед  сном  ему  не  светило,  и  он  с  удовольствием  наполнял  свою  тарелку  горячими  мясными  изысками, часто  остававшимися   после  обеда  и  снова  пускаемые  кухней  в  дело, и,  съев  порцию  , не  стеснялся  ходить  за  добавкою. Теща,  в  первые  дни  ознакомившись  с  ассортиментом  блюд,  в  дальнейшем  предпочитала  не  вставать  из-за  стола,  чтоб  самой  обслужить  себя,   и  доверяла  Ванде  выбирать  для  нее  что-нибудь  подходящее.  Ела  она  всегда  с  большим  аппетитом, и  не  то  чтобы  это  бросалось  в  глаза,  но,   просто   подмечая  это, он с  удовлетворением  констатировал  про  себя,  что  в  таком   возрасте  хороший  аппетит    признак  еще  вполне  приличного  здоровья. Из  перечисленных  в  меню  блюд  она всегда  выбирала  самое  экзотическое,  самое  оригинальное,  руководствуясь  желанием  попробовать  что-то  новое,  и  в этом  угадывалось  стремление  старого  человека  напоследок  взять  от  жизни  все,  все  перепробовать. Просто  жаркое  из  свинины  или  говядины  ее  не  устраивало,  но  запеченного  по-итальянски  карпа  или  тушеную  по-баварски  оленину  она  не  могла  пропустить.
    Оглядывая стекавшуюся  к  обеду публику, он пришел  к выводу, что  постояльцами  отеля  в  основном  были  немцы  и  русские.  Немцы  одевались  просто, но  все  же  в  отличие  от  наших  не  позволяли  себе  спуститься   в  ресторан  в  спортивных  костюмах  или в  тапочках  на  босу  ногу. Среди  соотечественников  преобладали  пары  среднего  возраста, хотя  было  немало  и  молодых  одиноких  женщин  с  маленькими  детьми, видимо, отправленных  состоятельными  мужьями  на  отдых. Он  находил  женщин  некрасивыми,  а  их  детей  слишком  развязными  и  невоспитанными. Его  раздражали  не    шалости  и  беготня  дошколят  по  коридорам  отеля,  но у  детей  постарше  какой-то  новый,  не  свойственный  прежним  поколениям,  эгоизм, выражавшийся  в  полном  пренебрежении  к  окружающей   их  среде,  в  полной  уверенности  в своей  исключительности. Это  не  прежние  барчуки, закатывающие  истерики  из-за  белого  пуделя.  Нет, у  этих  есть  все.  Обладатели  ай-фонов  и  электронных  планшетов  последних  моделей, они с  самым  бесстрастным  видом,  никуда  не  торопясь, нарочито  медлительно  орудуя  поварешкой,  будут  наполнять  свою  плошку  супом  из  бачка , не  обращая  никакого  внимания,  что  за  ними  выстроилась  очередь  из  пожилых  людей, смиренно  ожидавших,  когда  же  этот  малец  натешится  себялюбием. В  лечебном  бассейне-джакузи  они  подолгу  будут  прыгать  с  борта  в  воду, обдавая  вас  брызгами  и  визгом,  им    в  голову  не  придет,  что  это  может  вас  раздражать  и  в  конце  концов  заставит   покинуть  бассейн. Их  родителям  тоже  не  приходит  в  голову,  что  есть  разница  между  аква-парком  и  бассейном, предназначенным  для  лечения  позвоночника, замечаний  своим  чадам никто  не  высказывал.  Высокооплачиваемое среднее  звено  нефте-газового  комплекса… Ну, хочешь  ты  устроить  своим  детишкам  праздник  -  поезжай  в  Турцию, там  есть  все  для  детского  отдыха. Зачем  же  превращать  старинный  европейский  санаторий, куда  приезжают  для  лечения  хронических  недугов,   в  пионерский  лагерь?
    Квадратный  зал  ресторана  был  довольно  вместительным, но столики  были  расставлены    даже   в  коридорном  ответвлении,  ведшем  неведомо  куда  из  середины зала.  Интерьер  ресторана ,  как  в  целом и всего  отеля,  был  выполнен  в  мягком  классическом  стиле, не  вызывающем  ощущения  старины. Светлые  мраморные  колонны,  настенные  бра  тоже  на  мраморных,  но  уже  темных  панелях,  светильники-колокольчики,  собранные  на  потолке  в  одну  овальную  клумбу, плотные,  наглухо  задернутые портьеры  на  оконных  проемах, полукресла,  обтянутые  светло-зеленым  штофом,  как  те  самые  мастера  Гамбса  -  все  было  в  меру  роскошным,  но  не  носило  отпечатка  антиквариата,  а  наоборот  выглядело  очень  современным.
    Чаще  всего  их  столик   во  время  обеда  обслуживал  пожилой  официант, загадочный  мужчина  с  прямой  гордой  осанкой. Высокий, поджарый, с  правильными  чертами  несколько  обрюзгшего лица   в  очках  с  тонкой позолоченной  оправой. Заметная  дряблость  морщинистых  щек, упрямо  поджатые  губы,  глухой  голос  с  хрипотцой  наводил  на  мысль,  что  в  прошлом  человек  имел  проблемы  с  алкоголем  и  скорее  всего  не  всю  жизнь  работал  официантом. Какая-то  затаенная  грусть  и  разочарование  своим  положением  чувствовались  в  нем. Он  никогда  не  любезничал,  но  был  отменно  предупредителен  и  расторопен,  чем  сильно  отличался  от  иногда  подменявшего  его  молодого  официанта  - видимо,  практиканта. Тот  был  забывчив  и  ,может  быть,  просто  малосообразителен,  мог  перепутать  блюда, принести  то,  чего  не  заказывали, опоздать  с  заменой  приборов…  Оба  они  очень  напоминали  героя  романа  Грабала  «Я  обслуживал  английского  короля», героя, каким  тот   был  в  юности  и  каким  стал  в  зрелые  годы.  Английского  короля  обслуживали  и  в  этом  отеле. Эдуард VП на  протяжении  многих  лет  приезжал  сюда  на  лечение,  о  чем  теперь напоминала  мраморная  доска  в  коридоре  напротив  ресторана  и  сохранившаяся  «королевская  ванна», где  можно  было  принимать  водные  процедуры,  но  за  дополнительную  плату.  Впрочем, охотников  до  морально  устаревшего  аттракциона  «почувствуй  себя  королем»  находилось  немного. Лично  его  вполне  устраивала  обычная  ванна.  Наверное,  это  отделение   было  самым  большим  в  структуре  лечебных  подразделений отеля.   Оно  занимало  все  правое  крыло  первого  этажа  и  состояло  из  десятка  комнат, оборудованных  ваннами, по  две  в  каждой.  Как  и  все,  он  приходил  сюда  в  белом  халате,  надетом  на  голое  тело,  держа  в  руках  листок  с  расписанием    и  садился  на  стул  в  коридоре, ожидая,  когда  сестра  пригласит    на  процедуру. Здесь  работала  немолодая, низкорослая  блондинка,  очень  подвижная,  как  настроенный  на  определенную  скорость  автомат. Всех  своих  пациентов  она  знала  в  лицо,  а  многих  и  по  имени. В  сопровождении  сестры  он  проходил  в  комнату, ванна  была  уже  наполнена, сестра  вспарывала  целлофановый  пакет,  высыпала  соль  в  воду, рукой  размешивала  и  приглашающим  жестом  показывала,  что  все  готово,  после  чего  выходила,   оставляя  его  одного.  Он  раздевался  и  аккуратно залезал  в ванну, стараясь  не  расплескать  воду, что  однажды  произошло, кагда   слишком  быстро  погрузил  свое  крупное  тело,  и  вода  выплеснулась  на  пол  и  сестре  потом  пришлось  подтирать  пол  за  ним.
    Вода  была  теплой  и  очутиться  в  ней  было  приятно. Франтишек  прописал  ему  ванны  с  солями  Мертвого  моря,  и, может, именно  поэтому  собственное   тело  в  воде  казалось  сильно  облегченным. Погрузившись  в  воду  он  весь    покрывался  мелкими ,  блестящими  пузырьками,  прилипшими  к  каждому  волоску. Он  пробовал  стирать  их,  но  пузырьки  налипали  снова. Через  пару  минут  дверь  открывалась  и , возникшая  в  проеме, сестра  справлялась , все  ли  в  порядке?  Убедившись,  что  все  нормально, исчезала, прикрыв  за  собой  дверь.
    Ванна  была  сделана  из  тщательно  отполированного  металла  тусклого  серо-зеленого  цвета,  очевидно  в  сплаве  присутствовала  медь. Участок  стены  над   ванной  украшал ,  выложенный  под  потолок  ,  квадрат  из  изразцовой  плитки  с  изображением  цветов. Рисунок  и  сама  плитка  казались  сохранившимися  со  старых   времен  или были  искусственно  состаренными, во  всяком  случае  это  хорошо  вписывалось  в  традиционный  стиль  отеля.  Сама  ванна   соединялась  со странным  агрегатом  в  виде  лишенного  всякой  эстетичности  чугунного  цилиндра , с  грубыми, массивными  гайками  и  головкми  болтов  на  крышке.   Вид  детали  резко  диссонировал  с  чистыми, плавными, гладкими  обводами  ванны. Он  строил  разные  предположения  относительно  предназначения  этого  уродливого  механизма  и,  наконец, спросил   у  сестры - оказалось  для  нагревания  воды. Вообще, эта  металлическая  ванна  с  инженерным  придатком  прошлого  века  живо  напомнила  ему  «Палисандрию»  Саши  Соколова, где  бальнеологическим  процедурам   уделяется  значительное  внимание. Жалко,   писатель, до  уровня  которого  тянуться  и  тянуться  современным  постмодернистам,  ну,  и  где  он?  А  ведь  его  «Между  собакой  и  волком»  в  школе  преподавать  надо,   вкус  литературный  развивать.
    После  получаса  отмокания  в  ванне  сестра  укладывала  его  на  стол  посреди  комнаты  и  заворачивала  голого  в  простынь  и  теплое  одеяло. Так  он  лежал  еще  полчаса, ощущая  себя  запеленутым  младенцем. Эту  часть  процедуры   любил  даже  больше,  чем  саму  ванну.  Хорошо  устроился !  Вообще, весь  этот  отель-санаторий  был  прекрасной  аллегорией  его  отношений  с  литературой,  которую  он  имел  честь  преподавать  в  средней  школе.   Недавно  он  пришел  к  выводу,  что  литература  стала  для  него   вторым  миром,  убежищем, куда  он  уходил,  не  прячась , конечно,  но…
отстраняясь  от  чересчур  упрощенных  взаимоотношений  между  людьми, делавших  реальную  жизнь  эстетически  малопривлекательной. Он  не  искал  в  литературе  ответов  на  вызовы  жизни,  он  просто   не  задавал  ей  вопросов, но  почти  всегда  находил  в   ней  подтверждение  своим  взглядам  и  находил  опору,  что  ,в  общем,  одно  и  тоже. В  реальной  жизни для  него  не  существовало  кумиров,  кроме нескольких  гениев  мировой  литературы,  он  никому  не  завидовал,   и  это  тоже  помогало   в  жизни.  Но  не  слишком  ли  он  паразитировал  на  литературе?  Легко  заполучая  из  книг  знания, эмоции, чужой  опыт,  он  не  стремился  к  участию  в  практической  жизни,  не  стремился  достичь, завоевать, построить,  победить  во  что  бы  то  ни  стало. Все  изменения  в  его  жизни  происходили,  как  правило,  не  по его  инициативе, а  были  кем-то  определены,  начиная  от  какой-нибудь  поездки  на  рыбалку  и  кончая  женитьбой. Он  только  отклонял  или  принимал  предложения, но  сам  не  выдвигал  их. Активным  он  был  только  в  своей  профессии,  в  своем  ремесле, но  и  там  был  больше  консерватором  и  приверженцем  классики. 
 
   
-  А  я  сегодня  пропустила  минеральную  ванну. Из-за  давления. Опять  с  утра  было  двести. Наверное,  мне  придется  совсем  отказаться  от  процедур.
 В  последние  годы  в  голосе  тещи  стали  преобладать  жалостливые  нотки, призванные  подчеркнуть  ее старческую  беспомощность.  Такая  смиренная  и  вроде  бы  безадресная  жалоба, обращенная  в  никуда. Но «никуда»  -  это  были  дочь  и  зять  в  настоящий  момент. 
-  Ты  коринфар  приняла?
- Приняла.  И, знаешь,  стало  лучше. Захвати,  пожалуйста,  еще  хлеба. - попросила  она, когда  Ванда  поднялась  из-за  стола,  чтоб  принести  сок.
Тех  нескольких  порций,  которые  он  накладывал  в  плетеную  корзиночку  в  начале  обеда,  ей  хронически  не  хватало.
-  Белого  или  черного?
-  Булочку.
Сегодня  она  выбрала  лосося,  запеченного  в  слоеном  тесте.
-  Как  Вам  рыба? -  спросил  он, добирая  остатки  эскалопа  со  своей  тарелки.
-  Очень  вкусно.  Но  мне  много, давай  я  положу  тебе  кусочек?
-  Только  совсем  маленький, только  попробовать…
Лосось  показался  ему  суховат,  и  он  пожалел, что  приправу,  полагавшуюся  к  эскалопу,  уже  использовал -   к  рыбе  белый  соус  тоже  бы    в  сгодился.  Сама  дележка  блюда  с  перекладыванием  еды  из  тарелки  одного  к  другому,  конечно, не  укладывалась  ни  в  какой  этикет  и  могла  быть  замечена  сидящими  за  соседними  столиками, но  это  его  мало  смущало.  «Джентельмен  делает,  как  хочет» - вспомнил  он  любимую  поговорку  покойного  тестя.
-   Почему  здесь  к  рыбному  блюду  не  подают  рыбного  ножа? -  спросил  он  у  тещи.  -  Казалось  бы,  в  таком  ресторане…
-   А  я  все  равно  не  умею  им  пользоваться. То  есть  никогда  не  понимала,  в  чем  его  преимущество  перед  обычным  ножом.
«Да  я  так  спросил,  риторически… чтоб  реабилитироваться  за  допущенную  вольность  в  поведении  за  столом».
-  После  обеда  пойдем  в город, - сказала  Ванда,  вернувшаяся  к  ним  с  тарелочкой  салата  и  хлебом. -  Погода  хорошая,  прогуляемся. Надо  тебя  вытащить  из  номера. Дойдем  до  колонады, наберем  воды,  а  на  обратном  пути  зайдем  к  вьетнамцам, тебе  давно  пора  обновить  свой  гардероб. Эту  черную  блузку  ты  таскаешь   третий   год,   я  уже  смотреть  на нее  не  могу.
-  Да,  и  зайдем  в  «оптику». Я  решила  заказать  себе  еще  одни  очки. Лучше, чем  здесь,  нигде  не  делают. Я  очень  довольна  теми,  что  мне  сделали  в  прошлом  году.  И  цена  приемлемая.  Ты  идешь  с  нами?
-  Нет, -  ответил  он. -   Лягу  спать. Я  что-то  не  высыпаюсь  в  последнее  время.  Чем  меньше  трудишься,  тем  больше  хочется  спать,  я  заметил. Боюсь,  когда  через  год  выйду  на  пенсию,  впаду  в  бессрочную  спячку.
-  Вот  и  спи  на  здоровье. -  серьезно  сказала  Ванда  так,  как  будто  это  было  ее  самое  доброе  пожелание.
    Вьетнамцы  заполонили  здесь  все  торговые   точки. Их  лавки  были  на  каждом  шагу. Не  далее,  как  вчера, он  приобрел  в  одной  из  таких  лавок  безрукавку  на  лето. Зал  магазина  напоминал  вытянутую  в  длину, мрачную  пещеру,  завешанную  и  заваленную  одеждой  на  все  сезоны. Низкорослая  женщина  в  синем  ватнике,  с  характерно  выпяченными  скулами  на  неприятном  лице, в  одиночестве  властвовала  тут,  и  за  продавца,  и  за  кассира, и  за  хозяйку. В  примерочной  кабинке  тускло  светила  голая  лампочка.  Безрукавка,  что  он  примерил, оказалась  ему  мала,  о  чем  он  и  сообщил  своей  надзирательнице. Молча  и  безропотно  женщина   удалилась  и  скрылась  в  глубине  пещеры, но  вскоре  вернулась  с  охапкой  жилетов  больших  размеров, завернутых  в  целлофановые  пакеты. Когда  он    попытался  поторговаться  из-за  высокой, как  ему  показалось,  цены,  женщина, не  соглашаясь  на скидку  и  желая  убедить  его  в  высоком  качестве  изделия,    ткнула  пальцем  в  ярлык  на  воротнике  безрукавки  и многозначительно   произнесла  только  одно  слово  :   «Польша».
-  Андрей  звонил ? -  спросила  Ванда,  имея  в   виду  сегодняшнее  утро.
-  Как  же… Ты  слишком  хорошего  мнения  о  своем   брате. Я  сама  звонила  ему. Они  уже  в  Праге,  завтра  будут  у  нас.
    Первоначальный  план  состоял  в  том,  что,  отправляясь  на  машине  на  горнолыжный  курорт  в  Италию,  Андрей  с  Ольгой   по  пути  заедут  к  ним  в  Лазни,  где  все  вместе  встретили  бы  Новый  Год.  Но  перед  самым    отлетом  выяснилось,  что  шурин  поменял  планы.  Это  было  вызвано  тем,  что  в  Мюнхене  к  ним  должен  был  присоединиться  Кирилл  -  их  тридцатилетний  сын,  который  прилетал  из  Москвы   вместе  со  своей  девушкой. Два  года  назад  Кирилл  переехал  в  Москву,  где  устроился  на работу  в  фирму, занимавшуюся  продажами  охранных   систем. Отец  мог  устроить  его  в  московский  филиал  своей  фирмы,  но Андрей  считал,  что  это  было  бы  неправильным  в  принципе,  чем  вызывал постоянное   порицание  своей  мамы, обожавшей  внука. Решение  Кирилла  провести  новогодние  каникулы  вместе  с  родителями  смешало  прежние  планы  и  поэтому  Андрей  приезжал  к  ним  на  два  дня  раньше,  чем  предполагалось.  Из  Петербурга  они  выбрали  маршрут  через  Прибалтику  с  остановками  в  Вильнюсе, Варшаве  и  Праге. В  Лазнях  у  них  тоже  была  забронирована  гостиница, но  другая,  так  как  сюда  не  пускали  вместе  с  собакой.   Андрей  никогда  не  расставался  с  Габи  -  немецкой  овчаркой,  которую  вырастил со  щенячьего  возраста  и  питал  к  ней  необыкновенно  нежные  чувства  и  брал  с  собой  во  все  путешествия.  У  него  даже  на  мотоцикле  - BMW  был  приделан  специальный  ящик  для  перевозки  Габи.
    Ресторан   покидали  порознь. Женщины  направлялись  к  себе,  а  он,  не  заходя  в  номер,   выходил  на  крыльцо  центрального  входа,  чтоб  выкурить  сигарету.  Он  даже    брал  с  собой  в   ресторан  теплый,  кашемировый шарф,  чтоб  не  слишком  мерзнуть  на  улице. Хотя  было  не  так  уж  холодно. Высоко прикрепленный  возле  дверей  термометр  размером  с  детскую  лыжу    уже  несколько  дней    показывал  плюс  два,    сейчас  тоже.
    Вид  города  с  крыльца  отеля  стал  для  него   привычным.  Шоссе,  парк  с  ажурными  фонарями, за  ним  улица  с односторонней  и практически  сплошной  линией  застройки,  а  еще  дальше  ,  над  крышами,  панорама  высоких  холмов, поросших хвойным  лесом.  Слева,  на нижней, треугольной  оконечности  парка  - высокая  стелла  с  непонятно  что  изображающей парящей  человеческой  фигурой  наверху.  Справа,  на  подъеме,  «Колонада»  и  несколько  приземистое,  желтое  здание церкви, очевидно, лютеранской. Внизу, по  обе  стороны  от  крыльца, заваленные  снегом  припаркованные  машины  клиентов  отеля.  Измениться  в  этой  картине  могло  только  небо. Вчера, ближе  к  вечеру  было  поразительное  небо,  никогда  прежде   не  видел  такого.  У  горизонта, над  холмами,  оно  было  обычным,  светлым, но  это  только  полоска,  а  целиком  над  городом   было  набухше-темным, насыщенным  серым, драгоценным  цветом,  что  делало  его  почти  черным, но  все  же  это  был  именно  серый  цвет,  удивительно  мягкий,  напоминавший  масть …ну,  есть  такая  порода  кошек  длинношерстных…  Нет,  не  передать  ему,  не  Набоков…
    На  тротуаре  напротив  отеля  остановилась  группа  немецких  туристов  с  экскурсоводом. Отель  входил  в  число  достопримечательностей  города,  и  гид  что-то  объяснял  своим  слушателям, живо  очерчивая  рукой  полукруг, в  который  должен  был  вместиться  архитектурный  облик  отеля. Некоторые  принялись  фотографировать  фасад, украшенный  новогодними  гирляндами.  и  скорее  всего  и  он сам,  куривший  на  крыльце,   невольно  попадал  в  кадр  и  таким  образом  оставался  запечатленным  в  семейных  архивах  абсолютно  посторонних  ему  людей. «Что ж, мое  тщеславие  полностью  удовлетворено  осознанием  этого  факта» - подумал  он, погружая  окурок  в светлый  песок  стационарной  пепельницы, поставленной  на  крыльце.

    Вернувшись  в  номер  и дождавшись  ухода  Ванды, он  устроился  за  письменным  столом  и  раскрыл  папку  с  черновиком  задуманной  им  программы   по  литературе  для  обязательного  преподавания  в  средней  школе. Всю  жизнь  проработав  учителем,  он  считал  себя  вправе  предложить  министерству  образования  свой  вариант  изменения  действующей  сейчас  программы. Он  всегда,  как  мог, сопротивлялся  спускаемым  сверху  установкам,  касавшихся  методики  преподавания  и  списка  литературы. Но  он  ничего  не  мог  исправить  даже  в  рамках  собственной  школы, бюрократия  в  педагогике  одна  из  самых  сильных.  А  в  необходимости  реформ  надо  было  убедить  не  директора,  не  гороно,  а  очень  высокопоставленных  чиновников.
    Сейчас  он  решил еще  раз  просмотреть  свои  записи,  сделанные  перед  отъездом  в  Лазни, но  основании  которых  он  хотел составить  официальное  письмо  в  министерство… Написанные  в  вольном  стиле,  они,  конечно,  нуждались  в  переработке,  но  сейчас  главным  было  убедиться  в  правильном  подборе  книг…
   
   
   
                Мотивация  подбора  (для  себя)   (черновик).

1. Сказка  о  Иван-царевиче  и  Сером  волке.  В  пятилетнем  возрасте  я  научился  читать  и  эта  сказка  -  первое,  что  я  осилил. На  обложке красной книжки  «Русские  сказки»  -  квадратная  картинка, на  которой  изображена  лесная  чаща  и бегущий  серый  волк  с  распластанной  по  хребту  принцессой  в  белом  платье  и  кокошнике. Вряд  ли  я  полностью  понимал  смысл  того,  что  читаю. Главным  было  само  достижение, отдельные  предложения  затмевали суть  целого. Потом  была  желтая  книжка  меньшего  формата, где  больше  других  понравилась  сказка  про  Матюшу  Пепельного.  Приглянулось  необычное, несколько  смешное   имя  героя.  Фабула  забылась,  а  имя  осталось  в  памяти.  Точно  также,  как  «Сивка-Бурка  вещая  каурка,  встань  передо  мною,  как  лист  перед травою», также,  как «По щучьему  веленью,  по  моему  хотенью». Ах, да..  Еще  «крошечка-ховрошечка»  про  девочку, что  пролезала  в  коровье  ушко… И «Тяп-ляп  вышел  кораб». Авторских  русских  сказок  во  времена  моего  детства  почти  не  печаталось. Ни  Толстого,  ни  Шергина,  ни  Писахова… ни  «Черной  курицы».   Когда  чуть  подрос, очень  нравилась  сказка  про  «поди  туда, не  знаю  куда. Принеси  то,  не  знаю  что»,  какие -то  корабли  там  строили, «кот-баюн»… Русские  сказки  не  страшные  и  волшебство  в  них  не  страшное.  В  них  нет  жертв. В  худшем  случае  -  только  угрозы,  которые  никогда  не исполняются. Смерть  Кащея  так  растянута  длинной  чередой  необходимых  условий,  что  когда  уже,  наконец, это  случается,  то  собственно  о  смерти  уже  забываешь, она  воспринимается,  как  облегчение.  На  этом  растянутом  занудстве  построена  пародия-анекдот: «Жил  -был  Иван-царевич.  Все  бы  хорошо,  но  вместо  члена  у  него  был  винтик. Вырос  Иван-царевич, пришла  пора  жениться,  а  у  него  -  винтик. Что  делать?  Пошел  Иван-царевич  к  старой  колдунье…  та  ему  говорит  «Иди  в  тридевятое  царство,  в  тридевятое  государство,  там  море  есть.  Выбежит  к  тебе  на  берег  волк,  ты  его  застрели. Из  него  вылетит  селезень, ты  его  подстрели. Из  селезня  вылетит  птичка-невеличка,  ты  ее  поймай  и  разрежь. Найдешь  яйцо. Разбей  яйцо.  Внутри  найдешь  отвертку  с  золотой  ручкой.  Этой  отверткой  винтик  и  открути»  Послушался  Иван-царевич  бабку-вещунью.  Отправился  в  тридевятое  царство.  Семь  лет  искал  это  царство.  Нашел.  Нашел  и  море. Сел  на  берегу  и  стал  волка  поджидать.  Ждал  три  года  и  три  ночи…  Наконец,  выбежал  из  лесу  серый  волк, Иван  его  подстрелил. Вылетел  селезень. Пустил  Иван-царевич  стрелу - промахнулся.  Улетел  селезень  неведомо  куда. Пригорюнился  Иван.  Искал  его  Иван  еще  три  года  и  три  ночи.  Нашел  за  семью  морями  и  подстрелил.  Выпорхнула  из  селезня птичка-невеличка, Иван  ее  подстрелил.  А  птичка  яйцо  в  море  уронила.  Нырял  Иван-царевич семь  лет  в  море,  на  восьмой  год  нашел  яйцо  на  морском  дне. Разбил  яйцо, нашел  внутри  отвертку  с  золотой  ручкой,  открутил  винтик… и   тут    у  него  попа    отвалилась».
    Русские  сказки  не  учат  жить,  в  них  нет  философии. Они  учат  доброте,  как  единственно  возможной  форме  существования.
2.  Западноевропейские  сказки.  Ужасы  начинаются  с  немецких  сказок. «Гензель  и  Гретель»…  Страшна  не сама  старуха  в  пряничном  домике, задумавшая  изжарить  в  печи  детей, заблудившихся  в  лесу. Страшна  ее  изобретательность  - будучи  подслеповатой, она  по  пальцу,  на  ощупь, определяет  готовность  жертвы  к  употреблению  в  пищу. Это  уже  чистый  концлагерь,  да  и   сама  печь  под рукой… Но  самое  страшное  в  сказке  -  родители  мальчика  и  девочки, решившие  отвести  своих  детей  в  лес  и  там  бросить,  тем  самым  освобождая   себя  от  лишних  ртов. Это  как?!  Такого  не  найдешь  в  русских  сказках. Это - продукт  западной  культуры,  взращенной  на  эгоизме и  на  кострах  инквизиции.  В  той  или  иной  форме  идея  бросить  своих  детей  встречается  во   многих  сказках  -  тот  же  “Мальчик  с  пальчик»  к  примеру. Такого  обилия  мачех,  присутствующий  в  сказках  Запада, не  встретишь  ни  у  каких  других  народов.  Мачеха -  главное  действующее  лицо  и  главное  зло. Русские  подражания  на  эту  тему    все-таки  редки  и  отчетливо  не  оригинальны.
    В  большинстве  сказок,  и  не  только  у  братьев  Гримм,  у  Хауфа  например,  дети  выступают,  как  главный  объект  издевательств  со  стороны  взрослых. Им  постоянно  угрожает  опасность, их  обрекают  на  голодную  смерть, злые  чары  превращают  их  в уродов (Карлик  Нос),  в  птиц  (Семь  воронов)… И  спасают  их  не  взрослые,  не  папа  с  мамой,  а  такие  же  дети. Нет  добрых  волшебников,  сжалившихся  над  их  судьбами,  есть  друзья,  братья  и  сестры.
    Жаль,  что  у  нас  нет  полного  издания  Хауфа, приближенного  к  оригиналу. Те  сказки,  что  мы  знаем  по  отдельности,  на  самом  деле  представляют  собой  части  единого,  очень  долгого   повествования  и  рассказываются  гостями  могущественного  халифа  на  званом  ужине.  Один  из  гостей  рассказывает  историю  «о  еврее,  который  знал  все». Этот  еврей  предтеча  Шерлока  Холмса.  За  сто  лет  до  знаменитого  сыщика, он пользуется  методом  дедукции  -  по  следам,  по  сломанным  веточкам  на  дереве,  по  ассиметрично  примятому  песку…   описывает  в  точности  пропавшего  скакуна  шейха. Наверняка, Конан - Дойль  читал  эту  сказку.  Хауф  умер  в  возрасте  Лермонтова  -  двадцать  семь  лет. Авторское  право  не  распространятся  на  давно  умерших  классиков. Всякий,  кому  не  лень, считает  для  себя  возможным  переделывать  сюжет, нести  отсебятину…Как  изуродована  сказка «Карлик  Нос»  в одноименном   мультфильме !  С  этим  можно  сравнить  только  отечественную экранизацию  «Доктора  Живаго»  -  сериал   последних  лет.  А  ведь  есть  или  во  всяком  случае  была, комиссия  по  сохранению  литературного  наследия  Пастернака. Ей  что  -  нет  никакого  дела  до  издевательства  над этим  наследием?   Еще  Маяковский  был  возмущен  попытками  дополнить  Пушкина… «Бояться  Вам  рожна  какого? Что  против  Пушкину  иметь?  Его  кулак  навек  закован  в  спокойную  к  обиде  медь».  Плагиат  более  благородное  явление,  чем  эти  поправки  автора.  И  Горина  вспомните: «Когда  меня  режут, я  терплю, но,  когда  дополняют…».  Мультфильм  «Карлик  Нос»  вреден  еще  и  тем,  что  современные  дети  больше  познают  искусство  визуально,  через  экран  телевизора.  Они  мало  читают,  и в  дальнейшем  будут  считать, что  именно  таким  был  на  самом  деле  Карлик  Нос  и  все,  что  с  ним  произошло. Обидно.
    По  сравнению  с  русскими  в  немецких  сказках  больше  внимания  уделяется  воспитанию, педагогике.  Нельзя нарушать  данные  тобой  обещания -  поэтому  посади  лягушонка  за  стол. Нельзя  смеяться  над  чужим  горем  -  в  итоге  сам  лопнешь,  как  боб.  Не  жадничай - иначе  каша, как  цунами, накроет  город.  Они  более  назидательны. Но и  поэзии,  конечно, не  лишены.  «  Генрих,   у нас  карета  сломалась?  -Господин, это  лопаются в  моей  груди  железные  обручи, в  них   я  заковал  свое  сердце,  чтоб  оно  не  разорвалось  от  горя,  когда  Вас  заколдовали».  Какой  красивый  образ!  А  рубашка  из  крапивы, что  вяжет  сестра  для  снятия  злых  чар  с  брата?  Не  из  льна  -  из  крапивы, да еще  когда  ее  везут  на  эшафот. Опять  отсветы  костров  инквизиции…
3. Южнославянские  сказки.  Почти  целиком  -  болгарские.  Герой,  переходящий  из  сказки  в  сказку  -  Хитрый  Петр.  Турецкое  иго  породило  в  народе  мечту  о  национальном  герое-освободителе, которому  все  подвластно. И  хотя  он  не  сражается  с  турками (видимо, вооруженное  сопротивление  было  настолько  непредставимо  в  общественном  сознании,  как  явно  невозможная   и  обреченная  на  неудачу, вещь),  но  он добивается  своего  другими  качествами  - умом,  хитростью,  смекалкой. Читалось  очень  интересно.
4. Азербайджанские  сказки. Это -  шедевры.  Ничего  нет  лучше  в  этом  жанре. Таких  волшебных  образов, таких  пленительных  сюжетов  больше  нигде  не  встретишь. Отличительная  особенность  азербайджанских  сказок  -  это  их  абсолютная  непохожесть  на  сказки  других  народов. Они  предельно  самобытны. Общие  мотивы  можно  встретить  в  русских и европейских  сказках,  но  в  азербайджанских  -  все  свое, неповторимое. Они  не  дидактичны. Они  поражают  воображение  и  ничему  не  поучают. Хотя  все  сказанное  относится  лишь  к  определенному  собранию  сказок…Сказка  о  Нушапери-ханум, сказка  о  Хатэме… Гюлистани -  Ирем…  У  меня  сохранился  том,  изданный  в  пятидесятые  годы.  Сокровище. Какие  иллюстрации!  Как  обделены  наши  дети  и  внуки!  Пикемоны, лунтики, черепашки…  Какая    это  убожество  в  сравнении  со  сказками  нашего  детства. 
5. Грузинские  сказки. Такой  же  по  формату  том. Без  иллюстраций. Тоже  самобытные  сюжеты. Но сказки  более  строгие,  суровее  и  печальней.  Волшебство  коварное,  не  поэтичное. Герои  часто  погибают  в  неравных  схватках  со  злом.  Формально  сказки для  детей,  но  уж  больно  аскетичные.
6. Сербские  сказки. Книжка  в  бумажном  переплете…на  обложке кто-то  толстый  летит  по  небу.  Больше  ничего  не  помню.
7. Индийские  сказки. На  желтой  обложке  изображены  слон  и  брахманы  в  чалмах. Первая  сказка  о  принцессе  Лиловати. Сказка  пронизана  коммунистической  мечтой  о  городе  счастья. Прямо  Томаз  Кампанелла  и  «Город  Солнца».  Но  поэзию  спасает  родинка  на  щеке  Лиловати.  Отсюда  все  сюжеты  для  индийского  кино,  когда  своих  детей  узнают  по «каким-то  там  таврам».  Много  сказок  с  глубоким  философским  подтекстом. Например, широко  известная  сказка  о  слепых  брахманах,  которые  спорят  на  кого  похож  слон?  В  каждой  сказке  в  качестве  основных  персонажей  присутствуют  брахманы. Это что-то  новое  для  ребенка,  и  уже  одним  этим  сказки  интересны.  Экзотика  немаловажная  вещь  в  литературном  произведении.
8. Китайские  и  корейские  сказки. Кажется, еще  и  японские  были  включены  в  этот  том,  тоже  пятидесятых  годов  издания. Большая  красная  книга  с  чудными  иллюстрациями. В  китайских  сказках  преобладает  воспевание  героических,  подчас  жертвенных  поступков  подданных  империи  в  борьбе  с  чужеземными  завоевателями. Так,  дочь старого  мастера, которому  император  поручил  отлить  колокол  для  своевременного  оповещения  о  нападении  на  границе, бросается  в плавильную  печь,  чтоб  ее  кровь  слилась  с  металлом, и  тогда  колокол  получится  без  трещин, как  всякий  раз  бывало  до  этого. В  другой  сказке  старик,  пообещавший  императору  помочь  захватить  неприступную, вражескую  крепость,  занимается  тем,  что  клеит  бумажных  змеев,  осыпаемый  насмешками  и  издевательствами  со  стороны  императорской  свиты. Старик  запускал  змеев,  к  которым  привязывал  коробочки  с  семенами  кустарников. Пришло  время  и  вокруг  крепости  выросли  густые,  высокие  кусты. Оставалось  их  поджечь  и  «выкурить»  противника  из  крепости.   В  Корейских  сказках   больше  внимания  уделяется  борьбе  с  несправедливостью,  с  обманщиками, ростовщиками… Но  есть  и насмешки  над  глупостью,  жадностью, завистью…  В  большинстве  японских  сказок  главными  персонажами  выступают  звери, рыбы, птицы, драконы.
    Это-  сказки раннего  детства. Но  и  потом  интерес  к  сказкам  не  угасал. Место  народных  сказок  заняли  авторские. Прежде  всего  Джани  Родари. Сказка  о  Чиполино  необыкновенно  легкая,  понятная,  с четко запоминающимися  персонажами. На  Новогодний  утренник  в  Доме  Офицеров,  меня  нарядили  в  маскарадный  костюм  (костюм  шила  мама  из  тонкой,  шершавой  бумаги)  адвоката  Зеленый  Горошек. Помню  свое  неудовольствие  таким  выбором  -  ведь  других  детей  одели  луковичками,  вишенками, был  даже  сеньор  Помидор…  Но , видимо,  уже  тогда  во  мне  угадывалась  слабохарактерная, закомплексованная  личность.  Позже  в  семье  стали  выписывать  детские  журналы : “Костер»  и «Пионер».  В  них  тоже  печатались  сказки. Так  «Путешествие  Голубой  Стрелы»  и  « Джельсомино»  Родари  я  прочитал  там. Попадались  неизвестные  мне  ранее  русские  сказки. Запомнилась  почему-то  сказка  о  капризной  принцессе  и  дровосеке,  любившем  бутерброды  с  черным  хлебом  и  творогом. Принцессе,  увидевшей  из  окна  с  каким  аппетитом  ест  дровосек  свой  завтрак,  ужасно  захотелось  попробовать  черный  хлеб  с  творогом  и  она  выбежала  к  нему  во  двор… Возникла  любовь. Вот  ведь  как  бывает.
    Финские  сказки  Топелиуса.. По  силе  своего  поэтического  воздействия    они  соперничали  с  азербайджанскими, будучи  абсолютно  не  похожими  ни  в  чем.  Кнут-музыкант,  Сампо-лопаренок… не  имели  ничего  общего  с  витязями, визирями, дервишами, но их простая, ничем  не  украшенная   и  поэтому  нуждавшаяся    в  усиленном  воображении,  жизнь  притягивала  к  себе  новым, самобытным  волшебством. Отец  Топелиуса  собирал  руны  и  Леннрот  -  создатель  «Калевалы»  считал  его  своим  учителем.
    В  школе  сказки  надо  читать,  как  можно  дольше, не  ограничиваясь  начальными  классами.  А  хорошо  бы  и  всю  последующую  жизнь.
    Понятно,  что  говоря  о  сказках  своего  детства,  я  мог  бы  делать  это  более  обстоятельно, воспользовавшись  поисковыми  системами  интернета,  но  мне  хотелось  опереться  только  на  свою  память,  чтоб  для  самого  себя  определить,  насколько  глубокий  след  они  оставили  во  мне. Хотя, это  будет  только  формально  понятый  след. На  самом  деле влияние  прочитанных  в  детстве  сказок,  куда  более  значительно,  чем  мы  это  себе  представляем,  и  формальный  след -  капля  в  море.  Сказки -  это  главное, что  воспитывает  в  человеке  добродетель. И  тут важно  не  упустить  время. Потом  поздно  будет. Потом  к  каждому  надо  будет  приставлять  полицейского  и  прокурора,  а  к  ним  самим   специальных  полицейских и прокуроров,  чтоб  соблюдать  добродетель  в  обществе.  И  все  напрасно… поздно!.  Конечно,  тут  нельзя  обойтись «Колобком»  и  даже  сказками   Пушкина…  Этого  мало. Читая  только  русские  сказки,  не  научишься  уважать  другие  народы,  чужую  культуру. Ребенок, прочитавший  в  детстве «Повесть  о Ходже  Насреддине», вряд  ли  вырастет  скинхедом.               
    Параллельно  со  сказками  читалась  и  другая  литература, которая  очень  естественно  врастала  в  уже  созданный  ими  мир. Первым  таким  писателем, выполнившим  эту  необходимую  связь,  был  Бианки. Сначала  это  была  книга  повестей  и  рассказов, начинавшаяся  с  истории  о  двух  таежных  охотниках:  Маркелы  и  Мартемьяна, у  которых  украли  их  любимую  лайку. Они  с  берега  увидели  лодку  с  похитителем, на  носу  лодки  ремешком  была  привязана  их  лайка, пытавшаяся  вырваться  из  плена. Один  из  братьев  выстрелил  в  нее,  чтоб  собака  не  досталась  вору. Он  слыл лучшим  стрелком,  без  промаха  бившим  соболей  в  глаз…  В  глубокой  печали  братья  сидят  у  костра,  переживая  смерть  необыкновенной, промысловой  собаки , и  вдруг  их  лайка  выбегает к  ним   из  тайги  живая  и  невредимая, отряхивая  воду  с  шерсти.  Только  на  шее  перебитый  пулею  ремешок… Великолепная  повесть  про  рысь Мурзук, и  про  лося  Одинца… Потом  дед  дарил  мне  несколько  сборников  под  редакцией  Бианки. Это  были  толстые  книги  большого  формата,  выходившие  под  названием  «Лесная газета».  Главным  персонажем  в  них был  старый  охотник  Сысой  Сысоич. Это  была  энциклопедия  леса, животных  и  растений,  особенностей  времен  года, народных  примет, и  охотничьих  историй… Там  я  вычитал,  как  просто  изготовить  ловушку  для  белок  - ведро  с  водой  ставится  на  мороз, когда  воду  затянет  льдом, вырезается  лунка, воду,  оставшуюся  незамерзшей  внутри  ведра  выливают и  из  ведра  извлекают  готовую  ловушку, представляющую  собой  ледяную  камеру  с  гладкими  стенами. Внутрь  кладут  приманку. Белка,  забравшись  через  лунку  за  приманкой, выбраться  по  скользким  стенам  не  в  состоянии.  Во  время  зимних  каникул, на  даче,  я  изготовил  такую  ловушку  и  закопал  ее  в  снег  в  лесу, где  видел  белячьи  следы. Но  никто  так  и  не  попался  в  мое  ледяное  ведро. Наверное, я  зарыл  его  в  снег  на  недостаточном  расстоянии   от  проложенной  здесь  лыжни  между  дачным  поселком  и  воинской  частью.

    «Наступил  шестой  час  душного  вечера  в  Сионийских  горах…»   И  ты  сразу  ощутил  на  себе  этот  жар  песчаной  пещеры, словно  опять  вернулась    температура  от  недавно  перенесенного  воспаления  легких. Лягушонок  Маугли. Мать иногда  называла  тебя  - «человеческий  детеныш».   Она  с  восторгом  вспоминала  чудесный,  по  ее  словам,  трофейный  фильм  «Джунгли»  и  сожалела,  что  ее  детям  вряд-ли  когда-нибудь  доведется посмотреть  его. Удивительно,  что  книга  воспринималась  не,  как  сказка,  а хоть  и   необычная, но  правдивая  история. Разве  кто-нибудь  удержится,  увидев  в  зоопарке  черную  пантеру, от  возгласа : «Багира».  Язык  обитателей  джунглей  оказался  интересней,  значительней  и  поэтичней,  чем  человеческий. «За  стаю, за  всю  стаю,  за  волчат  в  логове,  за  подругу,  которая  гонит  лань…мы  принимаем  бой».  Недаром  Киплиг  был  самым  высокооплачиваемым  писателем  своего  времени.  Главу,  где  описан  «весенний  бег»  повзрослевшего  Маугли,  я  часто  примерял  на  себя  в  молодости,  когда  ранней  весной  гулял  по  Приморскому  проспекту,  завороженный  видом  реки,  освободившейся  ото  льда  и  тем,  как   голые ветви  высоких  деревьев  царапают  стекла  окон  верхних  этажей  серых  домов, похожих  на  европейские  особняки  в  моем  представлении. 

    «Том  Сойер» был  прочитан  в  первом  классе. Это  была  первая  книга  о  любви,  прочитанная  мною.   До  этого  любовь  касалась  лишь  сказочных  персонажей,  была  уделом  принцев  и  принцесс  или  Иванушки-дурачка, и лишь  обозначалась  двумя-тремя  фразами. Тексты  сказок  не  имели  нужды  изображать  любовь  в  конкретных проявлениях, понятие  любовь преподносилось,  как  нечто  хорошо  всем известное,  не  требующее  разъяснений  и  конкретизации. Любовь  в  сказках не  исследуется  и даже  не  отображается,  и  преподносится  не  как  уникальное  чувство,  а  как  обычай, как  неизбежное  свойство  человеческих  отношений, абсолютно  обобщенное  свойство.  Влюбленность  Тома  в  Бэкки  Тэтчер  -  это  классика, здесь  и  мечты,  и  самопожертвование, и  ревность, и  романтическое  приключение,  и  роль  мужчины  в  преодолении  смертельной  опасности. Нет  только  разлуки.  А  вместо  «Гекльбери  Фина»  лучше  прочитать  «Принц  и  нищий».
    «Озорные  сказки»  Йозефа  Лады. Лада  иллюстрировал  «Швейка»  и  свои  сказки  тоже. Наверняка  в  то  время  я еще  не  знал  ни  в  чем  состоит  суть  пародии, ни  самого  слова. Но «Захудалое  королевство»  стало  для  меня  открытием  этого  жанра.  Гетман  Бухтетка  и  Волосатик  на  некоторое  время  затмили  собой  прочих  сказочных  героев.  Странно, вместе  с «Озорными  сказками»  дед  подарил  мне книгу  «Когда  я  снова  стану  маленьким». Я  так  и  не  прочитал  ее. После  забавного  мира  Йозефа  Лады  книга   Януша  Корчака  показалась  мне  скучной.  Не  прочел  я  и  предисловие, иначе  узнал  бы  уже  тогда, а  не  много  позже  о его судьбе. Может  быть -  это  единственный  случай  в  литературе,  когда  жизнь  автора  оказалась  значительней, чем  его  произведения. Корчак - это  псевдоним,  настоящее  его  имя - Хенрик  Гольдшмидт. Долгие  годы  он  руководил  Домом  сирот  в  Варшаве,  и  потом  в  гетто. Когда  детей  собрали  на  вокзале,  чтоб  увезти  в  Треблинку, ему  предложили  остаться,  спастись. Поезд отправлялся в  газовую  камеру. « Вы  можете  остаться…» .
    Потом  было  несколько  книжек, названия  которых  я  не  запомнил, да  и  содержания, в  общем,  тоже.  Про девушку-казачку  из донской  станицы, лихо  скакавшую  на  лошади,  с  неуступчивым  характером, как  у  маленькой  разбойницы. Оттуда  впервые  пришло  слово «кацап».  Про  мальчишек , живших  в  Архагельске  во  времена  интервенции  и  гражданской  войны  - «Детство  в  Соломбале».  Смутно  вспоминается  эпизод  с  разоблачением  палача-ката, служившего  в концлагере  на  острове  в  Белом  море,  куда  заключали  революционеров. Разорвали  рубаху  на  груди,  а  там  татуировка  - череп  и  кости.  «Мудьюг,  забыл?» - обвиняет  его  бывший  узник.  Страшное, зловещее  слово  -  Мудьюг.  Как  наше  -  Мга, под  Ленинградом. Эти  «незнаменитые» (как финская  война)  книжки  делали  свое  дело, они,  как  мазки  фона  на  портрете  -  без  них  картина  останется незавершенной.
    Ю.К. Олеша. «Три  толстяка». Гениальные сочетания  имен  собственных  с  определяющими  признаками  личности : оружейник  Просперо, канатоходец  Тибул, наследник  Тутти, доктор  Гаспар…  . Это  создает  уникальность  персонажей. Нет  и  не  может  быть  другого  оружейника  или  канатоходца. Есть  только  эти. Сказка-  не  панегирик  революции, но  красочная  и  доходчивая  иллюстрация   ее  движущих  сил, причин  возникновения, роли  различных  слоев  общества  в ней…  словом  всего  того,  что потом  придется  изучать  в  курсе  «научного  коммунизма».  И  все-таки  автора  нельзя  упрекать  в  примитивной  пропаганде  и  выполнении  некоего  социального  заказа  правящей  партии. Корень  всех  революций  в  слове  «справедливость», недаром   первая  организация  революционеров  -  «Союз  Справедливых». И  борьба  за  справедливость  прекрасна,  и борцы  прекрасны,  и показать  это  -  главная  художественная  задача  автора,  и  у  юного  читателя  нет  и  тени  сомнения  на  чьей  стороне  отныне  он  сам  будет  находиться,  по  какую  сторону  баррикад. 
    Первой  «взрослой»  литературой  стала   книга   Леонида  Борисова. Толстый  том, в  который  вошли  три  его  повести  о  писателях: «ЖюльВерн», « Под  флагом  Катрионы»  и «Волшебник  из  Гель-Гью». Странно,  но  мне, десятилетнему, было  интересно  читать  про  биографии  Верна, Стивенсона,  и  совершенно  неизвестного мне  Грина.  «Остров  сокровищ» к  тому  времени  я  уже  прочитал. Самым  впечатляющим  для  меня  был  образ  Били Бонса,  его песня  про  сундук  мертвеца…  Я  пытался  вникнуть  в  тайный  смысл,  который  как мне  казалось  был  заключен  в  ее  тексте, но  не  находил  ключа  к  воображаемому  шифру. «Дети  капитана  Гранта»   тоже  были  прочитаны. Я  помню  эту  книгу, стоявшую  на  нашей  этажерке  -  старый  том  с  серо-белым  изображением  парусника,  рассекающего  волны  на  фоне  грозового  неба. Углы  обложки    перетянуты  треугольниками  из  темно-красного  коленкора  в  тон  корешка  переплета.  Роман  не  произвел  большого  впечатления,  больше  понравился  «Пятнадцатилетний  капитан»  и  «Таинственный  остров».  Благодаря  книге  Борисова  на  всю  жизнь  запомнил, что  Жюль  Верн  родился  в  Нанте, что  Стивенсон  умер  на  Самоа,  и  что  на  его  могиле  эпитафия,  сочиненная  им  самим :  «Вот  лежит  он  тут, где  ему  лежать  хотелось. Моряк  возвратился  с  моря. Охотник  вернулся  с  холмов». Печаль,  умиротворение, согласие  с  неизбежностью  конца,  но  и  гордое удовлетворение  от  выполненного  долга…  и  какое-то  магическое  звучание  в  словах,  как  от :  «Туман.  Струна  звенит  в  тумане».  А  вот  Грин  был  совершенно  незнаком,  также  как  непонятное  Гель- Гью,  и  читать  о  нем  было  тяжело  из-за  слишком  вычурного  сюжета, расползавшегося  во  все  стороны, хотя  начиналось  все  просто  и  главное  ни  где-нибудь  во  Франции  или  Шотландии,  а  в  родном  Летнем  Саду, в  Петрограде  -  сидит  человек  на  скамейке  и  мечтает,  чтоб  кто-нибудь  дал  ему  покурить. Денег  на  папиросы  нет,  а  курить  очень  хочется,  и  вот  он  встречает  женщину,  которая  угощает  его  папиросой,  а  дальше  все  запутано  и  не  так  интересно,  как  о  Тузитале.   Все  прояснится  потом, когда  Грин  будет  прочитан. Это  случится  много  позже. «Бегущую  по  волнам»  я вообще   впервые  прочел,  когда  учился  в  институте  и  произошло  это  под  влиянием великолепной  игры  Р. Быкова  в  советско-болгарском  фильме. Монолог  капитана  Геза   о  «несбывшемся»  в  его  исполнении  произвел  на  меня  тогда  сильное  впечатление.  Но  в  школе  надо  прочесть  три  его  рассказа  : «Капитан  Дюк», «Комендант  порта»  и  обязательно - «Корабли  в  Лиссе».
    Потом  пришло  тотальное  увлечение  Майн Ридом, Купером  и  А. Беляевым. На  день  рождения  мама  подарила   книгу  «Оцеола  вождь  семинолов». Помимо  захватывающего  приключенческого  сюжета  в  ней  было  дано  прекрасное  описание  Флориды,  ее  истории,  флоры,  фауны… Из  нее  я  впервые  узнал  о  мулатах, метисах, креолах, о  янки..  Об  индиго  и  гремучих  змеях… Конечно, эти  сведения  можно  почерпнуть  из  Детской  энциклопедии (которой  у  меня  не  было),  но  «мулат»  лучше  запоминается,  когда  его  зовут  Желтый  Джек.    Чтоб  получить  доступ  к  полному  собранию  сочинений  Майн Рида , к  заветным  оранжевым  томам, пришлось вместе  с  двумя  моими  приятелями  стать  добровольными  помощниками  нашей  школьной  библиотекарши. Ее  звали  Ирина  Леонидовна  - пожилая, некрасивая  еврейка  с  курчавыми, поседевшими  волосами  и  выпуклыми,  как  у  рыбы,  глазами. Мы  помогали  ей,  когда  перед  ремонтом  надо  было  освободить  стеллажи  от  книг,  а  потом  поставить  их  на  место. В  награду   получили  доступ  к  дефицитным  книгам  популярных  авторов. Залпом  проглотив  все  тома, я  пришел  к  выводу,  что «Оцеола»  лучшее,  что  написал  Майн  Рид, ну  и  «Всадник  без  головы»  тоже.  С  еще  большим  увлечением  был  прочитан  Фенимор  Купер. Длинный  Карабин  стал  первым  книжным  героем,  который  вызвал  во  мне  не  только  восхищение,  но  и  зависть. Кроме  книг  про  индейцев, понравились  «Браво»,  о  котором  вспомнилось, когда  в  нашу  жизнь  вошло  понятие  киллер,  и  «Лоцман».  Наизусть  запомнил  высказывание  старого  моряка  из  романа:  «Товарищ  по  кубрику  лучше  товарища  по  плаванию. Товарищ  по  плаванию  лучше  незнакомца. Незнакомец  лучше  собаки. Но  собака  лучше  солдата».  Понравилась  не  мысль, но  безукоризненная  форма  изложения, логическое  и  в  тоже  время  художественное  выстраивание  идеи.  Беляев  понравился  смелостью  фантазии.  У  него  все  воспринималось,  как  реальность. Все  возможно,  все  достижимо,  поскольку  все  рукотворно  и  все  в  наше  время,  все  на  земле. И  пересадить  человеку  жабры  молодой  акулы  -  вполне  решаемая  задача,  только  надо  работать,  работать, учиться, овладевать профессией.. 
    Из  Вальтер  Скота  прочел  только  «Айвенго». Помню  ветхий, рассыпающийся  в  руках  том, найденный  на  той  же  этажерке.  Зловещая  фраза  в  донесении  принцу  Джону : «Дьявол  спущен  с  цепи»  приводит  в  действие  пусковой  механизм  романа, после  нее  уже  невозможно  отложить  книгу  в  сторону. Впервые  проявился  какой-то  не замечаемый  ранее  интерес  к  женским  персонажам. Отчетливо  определились  предпочтения  -  больше  волновал  образ  Ребекки,  чем  леди  Равены…
    Вообще, первые  эротические  ощущения  возникли  при  чтении  «Спартака» Джаваньоли. Описание  свидания  куртизанки  Эвтибиды  с  Эномаем,  предавшим  Спартака  -  совершенно  невинное  с  любых  точек  зрения. Но «…гигант  бросился  целовать  колени  и  ноги  девушки»  (которая лежала ! Прикрытая  прозрачной  туникой!) оставило  дыру  в  моем  детском  целомудрии. Сколько  страниц  мировой  литературы  потом  жадно  всасывалось  через  эту  дыру…  Но  об  этом  пока  не  будем, всему  свое  время.
    Мир  фантастики, приключений, детективов  не  отпускал  от  себя  долгие  годы, вплоть  до  девятого  класса  и  существовал  параллельно  с  другой  литературой. В  то  время  появилась  возможность  подписаться  на  роскошно  издаваемые  альманахи,  целиком  посвященные  научной  фантастике, издавалась  серия  небольших  по  формату  детективов  с  косой  полосой  на  обложках, приключенческая  литература  в  томах  с  позолоченной  арабеской… «В  погоне  за  призраком», «Война  невидимок», «В  поисках  цезия», «И  один  в  поле  воин»… В  конце  концов  наступил  момент  пресыщения,  и  я  совершенно  охладел  к  этим  жанрам. Охладел  настолько,  что повзрослев, уже  не  мог  себя  заставить  читать  такого  рода  литературу, не  испытывая  к  ней  никакого  интереса.  Увы,  но  сочинения  признанных  мастеров  этого  жанра  остались  не  прочитанными  мною,  и  я  не  мог  разделить  восторгов  по  поводу  Кристи, Честертона, Стругацких  и  наших  современников, поставляющих  сюжеты  для  телевизионных  сериалов.  Эти  авторы  -  кумиры  технической  интеллигенции,  охочей  до  гипербол  и  замысловатых  аллегорий.
   
    
    
     «Калевала».  текст  превосходил  русские  былины. Какие  герои  - Вяйнемяйнен,  Леминкайнен, Ильмаринен, старуха  Лоухи…  Русские  богатыри, они  -  просто  войны,  могучие, умелые, храбрые,  патриоты, но  не  волшебники  и  не  поэты. Герои Калевалы сражаются  не  руками, побеждают  не  физической  силой,  а  заклинаниями, колдовством. Побеждает  тот,  кто  больше  знает. Тоже  и  в  работе,  в  ремесле, на  охоте. Слову  отдается  предпочтение. В  начале  -  слово,  а  не  дело. В «Калевале»  поэзия  существует   в  первозданном  виде, в  первобытном. Здесь  нет  стремления  привнести  хоть  какую-нибудь  толику  цивилизации. Воображение  словно  нарочно  отвергает  всякую  возможность  украсить  текст  конкретными  историческими  знаниями. Отношения  между  людьми  скорее  незамысловаты,  чем  примитивны. Все  открыто, понятно. Зависть, обида, ненависть, материнская  любовь, страх, надежда, стыд.. Все  мощно,  неукротимо  -  чувства  еще  не  задавлены  мыслями, «корой».  Но  наблюдения  уже  тонки  и  точны : «Если  дурно  нянчат  деток  И  качают  безрассудно, То дитя  не  выйдет  умным, Не  получит  мудрость  мужа». «Лучше  лаптем  воду  черпать  У  себя  в  родной  сторонке, Чем  в  стране  чужой, далекой  Мед  -  сосудом  драгоценным». «Злое, жалкое  железо Ты  ведь  не  было  великим  Ни  великим, ни  ничтожным» Ритм  стихосложенья  совершенно  особый, нигде  больше  не  встречаемый. И  остается  в памяти  на  всю  жизнь.  И  в  самом  ритме  заложено  какое-то  упорство, упрямство, что-то,  что  заставляет  обратить  внимание  на  смысл  сказанного , поверить  в  него. Правдивость  дополнительно  доказывается  ритмом,  как  и  рефренами…  “А дитя  все  не  рождалось,  все  на  свет  не  выходило”.  Заклинание,  как  и  мольба, не  может  быть  однократным: «Никогда,  отец  мой  милый, Никогда  в  теченье  жизни  Не  лови  в  волнах  здесь  рыбы На  пространстве  вод  широких».  Водная  стихия  доминирует  в  повествовании,  большинство  событий  разыгрывается  на  бескрайних  водных  просторах.  Истоки  такого  предпочтения  становятся  особенно  понятными,  когда  побываешь  в  Финляндии. Страна  тысячи  озер -  это  не гипербола.  Вспоминаю  путешествие  на  роскошной  двухпалубной  яхте, начавшееся  от  заросшего  вертикальными  параллелями  сосен  берега  лесного  озера  в глухой финской  глубинке. Система,  соединенных  меж  собою,  огромных  озер  казалась  бесконечной.  На  дисплее  навигатора  GPS,  по  карте  можно  было  проследить,  как  одно  озеро  переходит  в  другое,  одно  в  другое  и  так  до  самого  моря. И  каждый  островок,  каждый  бакен  был помечен  с  абсолютной  географической точностью. Выйдя  на  кокпит  я  любовался  мощными, раздвоенными  шлейфами  белых  брызг,  которые  вихрем  взмывались  за  кормой.  Берега  были  едва  видны. Стальные  волны, вобравшие  в  себя холодный серый  цвет  северного  неба, в  хаосе наталкивались  друг  на  друга.  И,  конечно, эти же, именно  такие  волны  носили  Вяйнемяйнена  в  правремени. Холодные, гонимые  ветром  мимо  каменистых  гряд  и  островов, из  одного  огромного  озера  в  другое,  из  одного  в  другое…как  пушинку. Или  нет, как  щепку, -  так  ближе  по  духу  к  рунам  Калевалы.
    Постепенно  подходило  время  серьезной  литературы. До  сих  пор  не  понимаю,  как  можно  не  включать  в  школьную  программу  для  средних  классов  Гюго  и  Диккенса?  Почему  наши  чиновники от  педагогики  решили,  что  душу  подростка  должны  формировать  исключительно  произведения  русских  классиков,  которые  к  слову  сказать  никогда  и  не  были  ориентированы  на  подростковый  возраст. Специально  рассчитанные  на  сострадание  «После  бала»  или  «Ванька  Жуков»  воспринимаются  больше,  как  экскурс  в  историю,  в  них  нет  конкретного  адреса  для  ненависти  и  душа  остается  не задетой. «Отверженные»  -  вот  книга ,  с  которой  начинается  воспитание  подростка. Ее  прочтение  даст  больше, чем  изучение  Библии, сейчас  насаждаемое  в  школе. Библия  будет  учить  смирению, но  не  достоинству.  В  этом  возрасте  Евангелие  от  Матфея - это  еще  один  скучный  урок, который  заставят  зубрить. Религия  нравственности  учит,  а  нравственность  можно  только   воспитывать.  «Моральный  закон  внутри  нас»  заложен  Богом,  но  его  еще  надо  взрастить, как  «брошенное  в  землю  зерно».  Гюго  это  показывает. Диньский  епископ   не  привносит  нравственность  в душу  Жана  Вальжана,  он  заставляет ее  проявиться  в  душе  каторжника.   Человек  должен  сам,  лично  прийти  к  пониманию  нравственности,  как  к  единственно  оправданной  форме  своего    существования, ибо  только  нравственность порождает  достоинство.
    И  какой  герой!  Заглядывая  вместе  с  Мариусом  в  каморку  Тенардье, мы  , затаив  дыхание  , становимся  свидетелями.   как  Жан  Вальжан  выхватывает  из  горящего  камина  раскаленное  долото  и  прикладывает  его  к  своей  руке, доказывая  обступившим  его   бандитам,  что  они  не  в  силах  устрашить  его. Не  дано. Не  дано  всякой  сволочи  и  мрази   запугать  человека.   К  вопросу  о  «дедовщине»  в  солдатских  казармах..   
    «Человек, который  смеется»…  Всякий  раз,  когда  я  перечитываю  главы, где  описана  гибель застигнутого  штормом  и  снежной  бурей  корабля,  на  котором  компрачикосы  пытаются  бежать  из  Англии,  я  прихожу  к  убеждению, что  никакие  современные  технологии  кинематографа  не  в  состоянии так  скрупулезно  передать    ужас  и  нарастающую  безысходность  катастрофы. Разыгрывающаяся   на   море  зловещая  драма  держит  в  напряжении  читателя  на  протяжении  полусотни  страниц, не  отпуская  ни  на  секунду  -  а  ведь  это  не  центральный   эпизод  в  сюжете,   по  замыслу  романа.  Звон  колокола,  внезапно  раздавшийся  посреди  снежной  бури, предвещает  не  спасение,  а  смерть  -  этот  звон  знак  того,  что  корабль  несет  на  рифы  и  уже  невозможно  что-то  предпринять. Колокол  слышен  только  тогда,  когда  корабль  несет  на  скалы, именно   при  таком  направлении  ветра. Только  литература  способна  так  задействовать  ваше  воображение,  чтоб  и  ваша  душа  содрогнулась,  услыша  этот  колокольный  звон  в  непроглядной  ночи  штормового  моря. Это  не  передать  зрительными  образами.
    Все  герои  романа -  и  Гуинплен,  и Урсус,  и  Дея,  и  волк  Гомо  потрясающе  уникальны. Их  внешняя  оболочка, созданная их  биографиями, гораздо  интересней  того , что с  ними  будет  происходить  по  мере  развития  сюжета.  Их  предыстория  важнее,   и  значительней  в  художественном  отражении.  Поэтому  и  у  Гюго  нет  иного  варианта  развития  романа,  кроме,  как  гибель  главного  героя. Только так  можно  спасти  художественный  образ, вернуть  в  него  подлинность,  так  блестяще  заявленную  в  начале  романа. Гюго  не  может  не  сознавать,  что  в  заключительных  главах  скатывается  к  дидактике,  к  резонерству.  А  последняя  строка  все  возвращает  на  место,  на  круги  своя :  «Когда  Урсус  очнулся, он  не  увидел  Гуинплена. Он  увидел  только  Гомо, стоявшего  на  краю  палубы; глядя  на  море,  волк  жалобно  выл  в  темноте».  Здесь  имена  собственные, как  повторные  удары  того  колокола  в  ночном  море.
    В  парижском  Пантеоне  мраморные саркофаги  Гюго  и  Дюма  стоят  рядом, в  одной  крипте. Они  и  родились  в  один  год - 1802.  Оба  исповедовали  романтизм,  но  каждый  на  свой  лад  -   у  Гюго  во  главе  угла  социальные  проблемы  общества,  у  Дюма  они  играют  побочную  роль. «Трех  мушкетеров»  я  прочитал  несколько  запоздав  по  сравнению  с  моими  ровесниками  и,  может  быть,  поэтому  книга  не  показалась  мне  достойной  тех  восторженных  отзывов,  что  слышал  отовсюду. Отдельные  места  мне  понравились,  но  подвиги  героев  всерьез  не  взволновали. Атос,  например, больше всего  запомнился в  эпизоде пьянства, запертый   в  погребке.  А  любимой  книгой  из  всей  эпопеи  стала «Двадцать  лет  спустя».  Трагедия  всегда  правдивей  и  оставляет  больший  отклик  в  душе.  И  слова  весомей…  «В  первом  деле  никто  не  гибнет» - успокаивают  друзья  Атоса, обеспокоенного  внезапным отъездом  сына  на  войну.   «Оружие  облагораживает» - подумал  Д.Артаньян, обернувшись  на  своего  слугу,  скачущего  позади,    заметив,  как  переменился  образ  Планше  в  военной  экипировке.  Как  все  точно!  « За  шпагу?  -  отлично, это  дело  по  мне»… Какой  сочный  возглас!   Цель  второй  экспедиции  в  Англию  словно  нарочно  должна  подчеркнуть  взросление персонажей  -  она  куда  серьезнее  возвращения  алмазных  подвесок  ветреной королеве, спасение жизни короля  -  задача  не  для  бесшабашных юнцов. Как  прекрасен  образ  Карла 1! После  Дюма  кому  будет  интересна  историческая  правда?  Английский  монарх  навсегда  останется  в  памяти  именно  монологом,  произнесенным  при  виде  топора,  которым  завтра  ему  отрубят  голову. «Я  не  боюсь  тебя,  секира  палача. Твой  вид  мог  бы   напугать  лавочника,  но  не  рыцаря, привыкшего  к  блеску  стали». Весь  роман  пронизан  печалью  и  разочарованием  взросления -  тем, что   предстоит  изведать  каждому, и   эту  печаль совсем  не  лишне  прочувствовать  в  юности, подготовиться  к  ней.  Учиться  сносить  поражения  и  прощать  отступничество  друзей   надо  смолоду.
    Рядом  с  великой  литературой  всегда  существует  и  другая. Так  получилось,  что  следующей  прочитанной  в  ту  пору  книгой  стала  «Динка»  В. Осеевой. Какое-то  странное  настроение  вызывало  во  мне  это  повествование  о  жизни  интеллигенции  в  городке  на  берегу  Волги  в  предреволюционное  время.  Впервые  мне  открылся  мир  русской  провинции,  где  люди  определенно  отличались  от  горожан  Москвы  и  Санкт-Петербурга.
Другие  взгляды,  другие  мысли, другие  характеры. И ощущение  приближающейся  революции  какое-то  спокойное, не  героическое. Без  сцен  арестов,  обысков,  обязательных  при  освещении  заявленной  темы, конечно,  не обошлось, но  они  кратки  и  тонут  в  подробном,  тягучем  описании переживаний  девочки-подростка.
    Горький. Обязательную сейчас для  школьного  чтения  «В  людях»  я  бы   заменил  на  «Детство».  Она (книга)  написана  свежее, ярче  и  не  так  привязана  к  конкретному  времени. Во  всяком детстве можно  найти   больше  общих  черт,  чем  при  сравнении  других  возрастных  периодов. Дети  больше  похожи  друг  на  друга,  чем  взрослые.  Книга  Горького  это  еще  раз  доказывает. Ну, а  «Старуху  Изергиль», «Челкаш», «Макар  Чудра»,  конечно  же,  надо  оставить.
    Джек  Лондон. Этого  автора  невозможно  обойти  молчанием,  преподавая  литературу  для  юношества. Россыпь  рассказов,  как  россыпь  золотого  песка,  намытого  на  берегах  Юкона.  Но  так  ли  актуален  он  сегодня? И  дело  не  в  том,  что  снегоходы   давно  вытеснили  собачьи  упряжки. Мир  в  описании  Лондона  слишком  прям  и  прост. И  все  же  «Белое  безмолвие»  и  «За  тех,  кто  в  пути»  следует  прочесть.
    О.Генри.   «Дороги,  которые  мы  выбираем»  и  «Последний  лист»  дают  представление  о  классическом  построении  новеллы. Сейчас  так  писать  не  принято, утрачено  доверие  к  контрапункту,  а  разгаданный  фокус  уже  не  фокус.
    «Последний  дюйм».  Применительно  к  этому  рассказу  Олдриджа  хочется  использовать  эпитет  «выдающийся». Дело  не  только  в  остром, героическом  сюжете…  На  коротком  пространстве  рассказа, в  основу  которого  положен  совершенно  неординарный  эпизод,  Олдриджу  удается  так  много  сказать  о  типичных,  но  почти  не  освещенных  в  серьезной  литературе  проблемах  взаимоотношений  в  иерархии  отец  и  сын - подросток.  Олдридж  отражает  эти  отношения  психологически  очень  точно,  благодаря  чему  возникает   достоверность   рассказа. И  что  особенно  очень  важно для  школьного  преподавания  - любой  мальчишка  будет  завидовать  Дэви,  а  ведь  Дэви  -  вовсе   не  «крутой». 
    «Тарас  Бульба».  Главным  героем  повести  для  меня  всегда  оставался  Остап.  В  сцене  его  казни  угадывалась   параллель  с  распятием  Христа.  И  там, и  тут  в  последние  мгновения  жизни  сын, обессиленный  муками,  обращается  к  отцу.  «Боже  мой!  Для  чего  Ты  Меня  оставил?»  Как  это  похоже  на :  «Слышишь  ли  ты  меня,  батько?». Кто  знает,  может, Булгаков,  считавший  Гоголя  своим  учителем, воспользовался  и  этим  уроком?   Гоголь  как  бы  разрешает  Булгакову  использовать  библейский  текст  для  своего  романа, прецедент  создан.  Писательское  мастерство  Гоголя  невероятно,  оно  за  пределами  человеческого  понимания.   Описание  битвы  запорожцев  у  стен  осажденного  Дубно  разбито  на  множество  отдельных  эпизодов,  но  слитых  воедино. Перед  нашими  глазами  промелькнули  десятки  персонажей, каждый  со  своей  судьбой, со  своей  историей, со  своим  характером  и   при  этом  динамика  боя  ничуть  не  утрачена  и  в  результате  -  яркое эпическое  полотно. Шедевр.   А  ведь  автор  никогда  сам  не  участвовал  в  сражениях, все  создано  чудодейственной  силой  воображения. Мы  восхищаемся (и  справедливо)  молодым  Шолоховым, его  «Тихим  Доном»,  и  даже  готовы  в  своем  неверии  в  мощь  таланта  слишком  молодого  автора  уличить  его  в  плагиате, но  Шолохов  по  крайней  мере  сам  воевал, пусть  в  продотрядах,  но  понюхал  порох а  тут…  В  школьном  преподавании   литературы  Гоголь  должен  занимать  первое  место. Именно  с  Гоголя  начинается  восприятие  литературы, как  текста  -  то  есть,  когда  слово  помимо  смыслового  значения  обладает  еще  и  самостоятельным  звучанием.  И  «Нос»,  и  «Шинель»  и  даже  «Ревизор»  надо  оставить  для  более  старшего  возраста. Их  прочтение  в  школе, как  правило, бездумно  и  формально.  А  вот  «Мертвые  души»  надо  оставить  в  обязательной  программе. Наряду  с  «Вием»  и  «Ночью  перед  Рождеством».
    Лев  Толстой. «Война  и  мир»  непременно  будет  прочитана,  так  как  хотя  бы  раз  в  год  придется  заболеть  чем-нибудь  простудным  и неделю  не  ходить  в  школу. Прекрасное  время! Лежишь  в  постели  под  теплой  периной,  за  тобой  ухаживают,  подносят  чай  с  малиной…а  ты  читаешь  «Войну  и  мир». Никуда  не  торопясь, смакуя  текст. Иной  возможности  осилить такой  объем страниц  не  будет. И  ведь  интересно, и  время  летит  незаметно.  Но  главное,  что  следует  прочитать  в  школе  из  Толстого  -  это  «Севастопольские  рассказы». Хотя  бы  ради  этого  абзаца :
      «Сотни  свежих окровавленных  тел  людей, за  два  часа  тому  назад  полных  разнообразных, высоких  и  мелких  надежд  и  желаний,  с  окоченелыми членами,  лежали  на  росистой, цветущей  долине, отделяющей  бастион  от  траншеи,  и  на  ровном  полу  часовни  Мертвых  в  Севастополе; сотни  людей -  с  проклятиями  и  молитвами  на  пересохших  устах -  ползали, ворочались  и  стонали, - одни  между  трупами  на  цветущей  долине, другие  на  носилках,  на  койках  и  на  окровавленномм  полу  перевязочного  пункта;  а  все  так  же,  как  и  в  прежние  дни, загорелась  зарница  над  Сапун-горою,  побледнели  мерцающие  звезды,  потянул  белый  туман   с  шумящего  темного  моря, зажглась  алая  заря  на  востоке, разбежались  багровые  длинные  тучки  по  светлолазурному  горизонту,  и  все  так  же,  как и  в  прежние  дни,  обещая  радость, любовь  и  счастье  всему  ожившему  миру,  выплыло  могучее,  прекрасное  светило».
    Это  важно  понять  в  юности.  Прочувствовать войну  с  точки  зрения  Бога.
«Am  Westen  nichts  Neues».  Ограниченный  воинский  контингент…  «Лишь  изредка,  стремящийся  куда-то, шикарный Бьюик  фарами  обдаст  фигуру  Неизвестного  Солдата…».
    Алексей  Толстой.  «Хождение  по  мукам». Что б  ни   говорили  злопыхатели, блюстители  чистоты  исторической  правды,  но  произведение  Толстого  -  выстраданное  и  искреннее,  и  основано  не  на  пропагандистских  клише. Ведь  Блок  тоже  не  случайно  написал  «Двенадцать».   Это  у  Горького: «Врешь!  Одна  правда!».  Если  бы  так…  Не  судите,  да  не  судимы  будете.
    «Тихий  Дон». Великий  русский  роман. С  первых  страниц  захватывает  именно  русской экзотикой - подлинной, «без  подмеса». Характеры, пейзажи,  речь, страсти   -  все  русское. Единственный  раз,  когда   литературное  произведение  вызвало  у  меня  слезу -  сцена, где  Наталья  проклинает  Григория  в  грозу,  в  поле. Русское… Над  Фантиной  или  Джейн  Эйр    не  плакал.  А  тут  и  криминальный  аборт  воспринимался,  как  чисто  русское  несчастье. Роман  насыщен  этнографией, которая  здесь  приобретает  самостоятельное  художественное  значение, да  без  которой  просто  бы  романа  не  было,  без  нее  описываемый  мир  оказался  бы  выхолощенным.
    Золя? Пожалуй, нет.  Вряд  ли  порицание  порочных  нравов  буржуазного  общества   Франции  девятнадцатого  столетья  будет  интересным  для  современного  подростка.  Тут  нечего  рассчитывать  на  критический  взгляд,  тексты  романов  скорее  взбудоражат  чувственность  в  этом  возрасте. Сочное описание  деталей  женского  белья,  атласных  панталон  и  корсетов  в  «Дамском  счастье», голые  ляжки  Нана,  задирание  юбок  у  крестьянок  в  «Земле»…безусловно  затмит  собой  все  остальное.  Нет,  в  школе  не  надо.
    А  вот  «Декамерон»    включил  бы  в  программу. Без него  нельзя  понять  сути  Возрождения. Это  -  первая  книга, которую  должны  сжигать  диктаторские, тоталитарные  режимы  всех  времен, ибо  она  первая  провозгласила   о   неистребимой  свободе  человеческого бытия, над  которой  не  властна  никакая  чума.
    Флобер.  Это  литература  «per se»,  «в  чистом  виде». «Саламбо». Не  нужно читать  весь  роман, достаточно  на  примере  нескольких  абзацев  или  отдельных  глав  показать   какой  титанический  труд  проделывает  писатель, чтоб  воссоздать  описываемую  эпоху.  Какое  глубокое  и  скрупулезное  изучение  истории,  религии, обычаев, нравов, предметов  обихода, одежды, военного  искусства, градостроительства, географии  и  т.д.  и  т.п.  Сколько  источников  задействовано, справочной  литературы…  И  все  кажется  недостаточным  -  сам  отправляется  в  Северную  Африку, чтоб  в  романе  добиться  безукоризненной  подлинности.  Вряд  ли  в  мировой  литературе  можно  найти  еще  один  такой  пример  писательской  требовательности  к  себе  при  написании  исторического  романа. 
    Диккенс. Конечно, «Оливер  Твист»  или  «Большие  надежды». Диккенс  воспитывает  наивное  восприятие  мира, и  это  очень  хорошо,  очень  важно  сейчас.
    Шекспир. Оставим  «Гамлета»  до  самостоятельного, добровольного  интереса. В  школе  лучше  познакомиться  с  «Макбетом». Достижение  цели  неправедным  путем  приводит  к  краху. Рано  или  поздно, но  в  итоге  всегда. Полезно  понять  в  юности.
    Генрих  Клейст.  «Михаэль  Кальхаас».  «Я  не  могу  жить  в  стране,  которая  не  защищает  моих  прав» - говорит  герой  повести, положивший  жизнь  в  борьбе  за  свою  частную  собственность  ,  в  стремлении  добиться  справедливости  у  государства.  Как  актуально  звучит  сегодня  история,  происшедшая  в  шестнадцатом  веке!  Убедившись,  что  законным  путем  (обращение  в  суд, жалобы,  адресованные  к  власть  имущим)   ему  не  удастся  вернуть  своих  коней, Кольхаас  поднимает  вооруженное  восстание  в  стране  и  только  вмешательство  Лютера  останавливает  его. В  конце  концов  он  добивается  правды, ему  возвращают   лошадей, но  приговаривают  к  смертной  казни  за  поднятый  бунт. Тут  есть  над  чем  подумать.
    Ярослав  Гашек.  Поразительно, но  на  страницах  «Бравого  солдата  Швейка»  действуют  сотни  персонажей, иным  из них  отведено  лишь  несколько  строк,  но  все  они  успевают  запомниться  и  «работают»  на  замысел  книги.  Набоков  в  своей  лекции  о  Гоголе  подмечал  эту  особенность  в  творчестве русского  гениального  писателя. А  у  Гашека  эта  способность  во  сто   крат  больше.  Швейк  держит  в  своей  голове  столько  историй,  сколько  хватило  бы  на  сотню  рассказчиков.  Поэтому  и  улыбка  не  сходит  с  лица, пока  читаешь  книгу.  Гашек  дает  возможность  почувствовать  разницу  между  хохотом  и  улыбкой. Конечно,  по  сути  «Похождения  Швейка»  -  это  карикатура. Карикатура  на  Австро- Венгрию, на  ее  армию, на  армию  вообще,  но  это  добрая  карикатура, она  порождена  любовью, а  не  злобой  в  отличие  от  «Чонкина»  Войновича. Поэтому  и  литературная  судьба  их  различная.
    Мэлвилл.  «Моби  Дик». Полезная  книга. Труд  моряка  описан  в  бесчисленных  произведениях,  но, пожалуй,  так  точно, так  скрупулезно  только  здесь. Морская  романтика   передана  не  через  зачаровывающие  пейзажи  океана,  не  через  ветер  дальних  странствий,  а  через  детальное,  сродни  флоберовскому,   описание тяжелого  ремесла  китобоев. Энциклопедические  сведения  о  жизни  китов,  наряду  с  образами  моряков    «Пекода» делают  чтение  захватывающим  и  одновременно  познавательным.  После  «Моби  Дика»  даже  «Старик  и  море»  кажется  уже  не  таким  мощным.
    Ремарк. Глаза  разбегаются,  что  выбрать?  Если  согласиться  с  тем,  что  существовало  «потерянное  поколение»,  то  надо  признать  правомочным  и  термин «потерянная  любовь». Для  нас  потерянная,  для  нашего  времени. Мы  потеряли  способность  к  такой  любви,  потеряли  вкус  к  такой  любви. Пусть  Ремарк  напомнит  о  пропаже.  Остановим  свой  выбор   на  романе  «Ночь  в  Лиссабоне».  Еще  одно   сражение  с  фашизмом, но  не  поле  боя,  не  за  Родину, не  за  освобождение  человечества,  но за  сохранение  человека  в  себе, за  любимую  женщину, за  право  быть  с  нею  рядом  наперекор  судьбе. Герой  романа  Шварц  тоже  не  «крутой» ,  но  совершает  то,  что  по  силам  далеко  не  каждому  мужчине, но  главное  в  нем  то, что  он  ведет  себя,  как  положено  каждому  мужчине.  Самый  уважаемый  мной  литературный  герой.
    Бабель. Конечно, в  школе  хорошо  было  бы  ограничиться  только  «Одесскими  рассказами». Их  достаточно,  чтоб  прочувствовать  гениальность  писателя. Он  абсолютно  первичен  в своем  слиянии  с  языком,  на  котором  говорят  его  герои.  Может  быть, никому больше  не  удавалось  так  сочно, красочно  и  с  такой  любовью  воспеть  мир  своей  юности, каким  этот   мир  приходил  к  нему, реальный  и  нераздельно  связанный  с  легендой  и  дворовым  фольклором. Мир, в  котором  ребенком  был  свидетелем  кровавых еврейских  погромов, остался  для  него  все  же  полным  романтики  и  добра. В  «Одесских  рассказах»…  Но  вот  «Конармия»…  Формально -  репортаж,  документ. Но  какой  художественной  силой  наделены  эти,  поражающие  своей  достоверностью  и  натурализмом,  сцены. После  прочтения  миниатюры  «У  батьки  нашего  Махно»  в  душе  остается  такая  гадливость,  как  после  «Колымских  рассказов»  Шаламова.  Вывод  -  надо  читать  в  школе.
    Набоков. Боже, какой  талантливый!  Только  не  надо  упирать  на  его  русское  происхождение. Русским  писателем  его  можно  назвать  с  большой  натяжкой. Страшно  представить, что  бы  из  него  получилось,  если  бы  не  спасительная  эмиграция.  Скорее  всего  писателем  бы  он  не  стал.  Он не  Алексей  Толстой -  другое  дарование.  Даже  «Машенька»  -  продукт  эмиграции, не  говоря  уже  обо  всем  последующем. Эти  безукоризненно  точные  проникновения  в  суть  предметного  мира  и  человеческих  отношений, эта  тщательность  метафор  и  определений,  не  могли  развиться  в  рамках  эстетики  Советской  России.  Как  литератор  он  превзошел  всех. Его  проза  уникальна. Он  преклонялся  перед  Кафкой,  но  сам  едва  ли  не стоит    вровень  со  своим  кумиром. Принято  считать, что  главным  его  произведением  является   «Лолита».  На  мой  взгляд  -  самым  худшим. Для  школы  я  бы  рекомендовал  «Подвиг»  или  «Камера  обскура».  Для  нас  он,  конечно,  русский  писатель,  в  том  смысле,  что  оценить  его  по-настоящему  может  только  русский  читатель.
    Айтматов. «Буранный  полустанок».  Это  безусловно  осядет  в  душе.  Кого  сейчас  можно  воспитать  романом  Сервантеса?  Егидей  -  это  современный  Дон-Кихот, нужный,  необходимый  литературный  герой. Большинство  современных  лауреатов  Нобелевской  премии  по  литературе  -  пигмеи  по  сравнению  с  Айтматовым. Не  дожил…чуть-чуть  не  дожил.
    Хемингуэй. «По  ком  звонит   колокол»  Если  не  получится  прочитать  весь  роман,  то  хотя  бы  главы, где  Пилар  вспоминает  казнь  фашистов  в  ее  родном  городке,  и,  где  Эль  Сордо  принимает  бой  на  вершине  холма. Да,  еще  о  запахе  смерти  в  описании  Пилар.  Из  рассказов-  «Ночь перед  боем» ,  «Снега  Килиманджаро», «Пятьдесят  тысяч»  и  «Мой  старик».  Это  для  открытия, для  знакомства  в  рамках  школьной  программы,  ну,  а  потом,  дай  бог, прочитать  всего.
    Закончить  обязательный  для  чтения  школьный  курс  рассказом   Ричарда  Баха       «Чайка  по  имени  Джонатан  Ливингстон». 

    Он  закрыл  папку.  Зачем  все  это?  Зачем?  Наскоро  прочитав  свои  записки,  он  почувствовал  страшное  разочарование. Осознание  ненужности  всей  его  затеи  пришло  к  нему  со  всей  ясностью  и  очевидностью. Кроме  того, и  сделано все   плохо, не  сумел  сказать того,  что  хотел. Переоценил  себя, как  обычно.  Завязывай  ты  с  этим,  парень. Спустись  на  землю… Любой  интеллектуал  тебя  поднимет  на  смех, а  кто  попроще просто  пошлет…
    Он  встал  из-за  стола  и  пересел  в мягкое  кресло  возле  журнального  столика. Хотелось  курить,  но  мысль  о  том,  что  надо  снова  одеваться,  обуваться,  выходить  на  улицу…Курить  хотелось  немедленно  и, сидя  в  кресле.  Иначе  не  имело  смысла.  Все  еще  чувствуя  опустошенность, он  откинулся  поудобней  на  спинку кресла  и, найдя  пульт,  включил  телевизор, принявшись  бесцельно  перебирать  каналы.  Но  сразу  думать   о  чем-нибудь  другом  не  получалось.  Почему-то  вспомнился  недавний  эпизод  в  аэропорту…

   … Пройдя  паспортный  контроль, они  поднялись  на  второй  этаж, где  находился  большой  зал  ожидания  с  баром в  углу  и ,  устроившись   в   креслах,  стали  ждать  приглашения  на  посадку.  Рядом  с  баром  он  заметил   застекленную   кабину, предназначенную  для  курения,  под  вывеской  «Camel».  В  прошлом  году  ее  не  было. Он  направился  туда. Внутри  были  установлены  высокие столики,  за  которыми  можно  было  при  желании  выпить  кофе.  Кроме  него  в  курилке  был  мужчина  средних  лет  и  две  женщины,  одетые  в  синюю  летную  униформу,  какую  носят  стюардессы.  На  вид  им  было  .  около  тридцати  лет.  Они  потягивали  кофе  и  курили  сигареты, при  этом  в  полный  голос  обсуждали   вариант  новой  татуировки  для  той,  что  выглядела  постарше  -  стройная,  высокая  брюнетка  с  вьющимися  волосами,  выбивающимися  из-под  кокетливо  надвинутой  пилотки; длинные  тонкие  пальцы  украшали  массивные  кольца. Вторая  была  меньше  ростом, русые  волосы, забранные  в  пучок, лицо  блеклое,  простое.
-  Жалко,  что  я  не  знаю  латыни. -  сетовала   черноволосая. - Можно  было  б  заказать  эффектную  надпись.
-  Ну,  для  этого  не  обязательно  самой  знать.
-  Нет,  я  бы  сама  хотела  что-нибудь  придумать, какой-нибудь  свой  девиз.
- А  куда  ты  хочешь    наколоть? 
-  На  руку. Сюда, выше  локтя.
-  На  жопу  не  хочешь? -  глотнула  и  аккуратно  поставила  чашку.
-  Нет. Ну,  может  быть,  на  поясницу…
-  А  Машка  на  жопу  наколола. Нет,  ты  представь -  бабе  сороковник,  а  она  на  жопе  татуировку  делает. Я  этого  не  понимаю.
-  Машка… Я  не  удивлюсь,  если  у  нее  пирсинг  на  интересном  месте  сделан.
    Слушая  разговор  двух  дам  в  курилке   международного  аэропорта,  он  подумал, что  ненормативная  лексика  -  понятие  относительное.  Для  этой 
белобрысой  это  как  раз  что  ни  на  есть  нормативная  лексика, родная, семейная, корневая. Она ведь  не  хочет  никого  эпатировать  этим  словом,  ей  просто  неизвестен  синоним.  Эта  лексика  не  побочный  продукт  ее  существования  в  мире,  а  необходимое  условие. Без  нее  она  не  смогла  бы  реализовать  свою  напористость, пробивную  энергию  для  достижения  своих  целей.  Глянь,  как  хищно  она  выпускает  струю  табачного  дыма  через  высокомерно  оттопыренную  нижнюю  губу.  Она  давно  поняла,  что  в  жизни  главное,  а  на  что  не  стоит  обращать  внимания. Черноволосая  скоро  у  нее  в  подручных  ходить  будет  со  своим  «пирсингом  на  интересном  месте». Точнее  надо  называть  это  место,  короче.




Зачем  он  это  делает?  Кому  нужна  эта  его   антология?  Неужели  он  всерьез  думает,  что  в  министерстве  пойдут  на  пересмотр  школьной  программы  по  литературе?  На  увеличение  часов?  На  закрепление  за  литературой   статуса  основной  учебной  дисциплины  в  средней  школе?   Он  ведь  не  так  наивен,  чтоб  верить  в  успех. Но  что  же  делать,  если  он  не  видит  другого  пути.  Единомышленников  он  найдет, но  для  такого  дела  нужны  сподвижники, а  вот  с  этим,  конечно,  будут  проблемы.  Не  партию  же  свою  сколачивать  под  эту  идею.  Сейчас  модно  на  площади  выходить, лозунгами  размахивать, на  трибуны  залезать,  в  ток-шоу  участвовать  по  телевизору. И  во  всем,  ну  такая  серость. Откуда  это  взялось?  Почему  занятие  политикой  стало  таким  престижным?  Появилась  масса  каких-то  политологов,  социологов,  президентов  каких-то  политических  фондов, экспертов,  ректоров  институтов, академий   по  изучению  политической  стратегии,  общественного  мнения…  Их  тьмы! С  пеной  у  рта  изрекаются  банальности… Возросшая  политическая  активность  общества  преподносится,  как  несомненный  успех,  шаг  вперед   в  его  развитии! Как  раз  наоборот - это  свидетельствует  о  низшей  ступени  самосознания  социума. Никто  не  хочет  признать,  что  общество  прежде  всего  делится  не  на  левых  и  правых, а  на  умных  и  глупых, на  трудолюбивых  и  лодырей, на  честных  и  воров, на  способных  и  бездарей…  Политическими  реформами   этого  разделения   не  устранить. Нужны  преобразования  в  других  сферах. Почему  ни  одна  власть  не  слушала  того,  что  ей  говорили  писатели?  Хоть  бы  раз  прислушались.  Рискнули  бы  хотя  бы  раз. 


Ты  хочешь,  чтоб  преподавание  литературы  в  школе  играло  ту  же  роль,  что  и  фабрика  грез. Но  это  же  палка  о  двух  концах. Выпуская  из  школы  романтиков  и  гуманитариев, общество  рискует  остаться  без  экономистов, финансистов, бизнесменов…словом  всех  тех,  чья  специальность  в  известной  мере  лишена  художественной  привлекательности.  Из  кого  будут  набираться  менеджеры  по  продажам?
   Как  раз  наоборот!  Знание  литературы  даст  возможность  скрасить  быт, добрать  недостающих  в рутинной  обыденности  эмоций. Внутреннее  присутствие  другого  мира  позволит  не  замечать  свою  личную  заурядность. Финансист, бизнесмен,  оказавшись  в  Париже, найдет  время  постоять  у  Вечного  огня  Триумфальной  арки,  осознавая,  что  эта  минута  не  менее  важна  в  его  жизни,  чем  успешно  проведенные  переговоры  со  своими  партнерами.   Что  толку  приезжать  в  Баден-Баден, не  зная  истории   русской  литературы ,  как , впрочем, и  истории  царской  династии?  Дом  Достоевского у  R;mer  Platz  тебе, конечно,  покажут,  ну  и  что?  Витрины  ювелирных  магазинов,  куда  интересней.
   
    Задача  преподавания  литературы  в  школе  одна  -  открыть  мир  литературы  во  всем  его бесконечном  многообразии, открыть  в  той  степени,  чтоб   литература  на  всю  жизнь  стала  самым  главным  твоим  спутником, защитником,  советником,  учителем, утешителем  и  судьей. Красоту,  спасающую   мир,  можно  уничтожить  не  только  прямым на  нее  воздействием,  но  и  уничтожая    в  человеке  рецепторы, отвечающие  за  восприятие  красоты.  Сохранить  эти  рецепторы  -  вот,  чем  должен  быть  озабочен  школьный  учитель  литературы,  а  не  разбором  личности  Базарова  или  Наташи  Ростовой, сообразуясь  с  соответствующими  методическими  рекомендациями  министерства  образования.
    


    К  чему  приведет  отказ  от  чтения  книг; замена  чтения  телевидением,  кино,  интернетом? Наверное, на  эту  тему  написаны  сотни  исследований. Вопрос-то  действительно  серьезный,  можно  сказать  глобальный,   касающийся  не  только  России. Ну,  чем  обернется  можно  уже  не  гадать - уже  обернулось. Гоголь  писал  о  мертвых  душах,  сейчас  впору  писать  о  пустых.
    Когда  человек  читает,  он  не  просто  переживает (переживать  можно  и  в  кино) , но  он  еще  и  воображает  -  и  это  главное.  В  кино  ему  предлагают  готовый  образ,  готовый  пейзаж  ит.д.  и  он  лишен  возможности  представить  себя  на  месте  героев  произведения,  пережить  самому  все  перипетии  сюжета. Читая, ты  всегда  соавтор  и  в  какой-то  степени  творишь  сам, дорисовывая, додумывая  все,  что  не  сказал  автор,  что  автор  по  определению  не  может  сделать  за  тебя. Да  что  кино,  и  сама  жизнь  не  даст  тебе  такой  возможности  творчества,  какой  дает  книга. Кстати, именно  в этой  невозможности (в  этом  предопределенном  ограничении)  будет  заключаться  самое  сильное  противоречие, которое  ты  ощутишь  в  молодости,  сталкиваясь  с  реальной  жизнью.
   



    В  общем,  ошибка. Вся  затея  -  ошибка.  С  какой  стороны  ни  посмотри. Ничего  нового    не  сказал. Половина  из  названных  тобою  книг   и  так  включены  в   программу, и  в  тоже  время  ты  упустил  много  из  того,  что  есть  в  программе  и должно  там  остаться.    Главное  даже  не  в  этом. Ты хочешь  навязать  свой  личный  опыт  литературного  самовоспитания  другим.
Но  вся  штука в  том,  что  мы  -  разные.  Вернее,  мы  может  быть  и  одинаковые,  но  кажемся  разными.
   Герои  Достоевского  совершенно  не  похожи  на  героев  Толстого  или  Чехова. Крестьяне в  описании  Бунина, Решетникова, Толстого, Тургенева  и  др.  это  совершенно  разные  люди,  тоже  самое  и  интеллигенция.  А  ведь  все  они  живут  в  одной  эпохе,  в  одной  стране! Странно. Ничего  общего. Совершенно  разные  мысли, язык,  чувства, характеры, мировоззрение..  Авторы  словно  живут  в  разных  государствах,  а  не  в одной и той  же   России  конца  девятнадцатого  века,  в  едином  пространстве  и  времени.   Разве  не  так? 
    Да  я  о  другом…  Я  предлагаю  другую  концепцию  преподавания  литературы  в  школе.  Надо  прекратить  насильственное  внедрение  произведений  русской  классики, в  большинстве  своем  обращенных  к  более  зрелому  возрасту. Второе -  не  надо  искусственно  старить  юность  и  наделять  детей   пороками  взрослых. Третье - со  школы  надо  приучать,  что  мы  лишь  часть  мира,  и  русская  литература  только  часть  мировой. Пренебрегая в  школе  изучением  зарубежной  литературы  мы  ограничиваем  красоту  и  многообразие  мира, не  открывая  их  нашим  ученикам, а  пряча   от  них. Четвертое -   надо  прекратить  всякие  анализы  творчества, художественных  особенностей, мировоззрений  и  т.д.  писателей. Всяких  «раскрытий»   тем  и  образов героев художественных  произведений. Воспитывать  надо  личность  и  вкус,  а  не  лжеэрудицию  и  лицемерие. Задача  школы  -  выпустить  из  своих  стен  человека,  который  будет  тянуться  к  чтению  всю  жизнь.
     «Брось  ты  это…  - покровительственно   поучал   начальник  штаба  полка  Кривцов,  застав  молодого  лейтенанта  за  чтением  «Нового  мира»   в  канцелярии  роты… нагнулся  к  столу,  и   выпятив  левое  плечо, звучно  шлепнул   ладонью  по  погону  кителя. - Гляди  сюда  - Майор!! И  ни  одной  книги!».



   А  поэзия?  Раньше  десятого  класса  к  поэзии  не  стоит  прикасаться. Детская  поэзия  пусть  останется  заботой  родителей. Чуковский, Маршак, Михалков,  Барто, Эдвард  Лир, Ершов, сказки  Пушкина не  останутся  непрочитанными  в  современных  семьях,  школа  не  привнесет  ничего  нового  в  этот  процесс  знакомства  с  классиками  детской  поэзии,  и  дублировать  этот  процесс  не имеет  смысла. Почувствовать  поэзию  раньше  шестнадцати  лет  не  дано,  и,  заставляя  детей  зубрить  наизусть  стихи, мы  только  искусственно  отдаляем  пробуждение  в  них   искреннего  интереса  к  поэзии. Они  вырастают,  не  видя  различия  между  поэзией  и  стихоплетством. Изумительный, ранний  Маяковский  остается  для  них  непознанным,  так  как  голова  уже  забита  «Стихами  о  советском  паспорте»  и  «Хорошо».  Самое  чудное  стихотворение  Есенина  «Выткался  над  озером  алый  свет  зари…»  написано  в  шестнадцать  лет;  почему  мы  уверены,  что  оно  будет  прочувствовано  читателем  более  младшего  возраста?   




 Рекомендуемая  литература  для  внеклассного  чтения  в  старших  классах:

1. Бруно  Шульц.  «Коричные  лавки».
2. Дж. Апдайк  «Кентавр».
3. Ф. Бекбедер  «Окна  в  мир».
4. Маркес  «Сто  лет  одиночества», «Полковнику  никто  не  пишет».
5. Марек  Хласко  «Красивые  двадцатидвухлетние».
6. Альфред Андерш  «Винтерспельт».
7. Солженицын  «Один  день  Ивана  Денисовича»
8. Довлатов  «Зона»
9. Кафка  «Сельский  врач», «Превращение»
10. Абрамов  «Братья  и  сестры»
11. Астафьев «Царь-рыба»
12. Белов «Плотницкие  рассказы»
13.Шукшин «Я  пришел  дать  вам  волю.
14. Платонов  «Котлован»
15. Мериме  «Кармен»
16. Бернард  Шоу «Смуглая  леди  сонетов»
17. Брехт «Мамаша  Кураж  и  ее  дети»
18. Аксенов «Апельсины  из  Мороко», «Затоваренная  бочкотара»
19. Куприн  «Листригоны»
20. Акутагава  «Вши», «Ворота  Расемон»
21.Саша  Соколов  «Между  собакой  и  волком»
22. Вениамин  Ерофеев  «Москва-Петушки»
23. Булгаков «Собачье  сердце», «Бег» ( принимается  и  просмотр  фильмов).
24. Бондарев  «Батальоны  просят  огня» (тоже)
25. Лесков  «Левша»


   
   



   
    Он  давно  не  встречался  с  Андреем, который  много  разъезжал  по  миру,  занимаясь  делами  возглавляемой  им  фирмы,  и  редкие  дни  находился  дома. Семья  общалась  с  ним   в  основном  по  телефону.  Последний  раз  они  виделись  в  марте  на  дне  рождения  тещи. Традиционно  этот  день  отмечали  в  ресторане  «Подворье»,  что  на  пути  в  Павловск.  Стилизованный «а  ля  рюс»,    с  неплохой  русской  кухней  и  чучелом бурого  медведя с  подносом  в  лапах  при  входе, ресторан  был  славен  тем,  что  сюда  любили  заезжать  разного  рода  знаменитости  -  известные  артисты,  шоумены, политики  самого  высокого  ранга  вплоть  до  президентов  иностранных  держав,  возвращающихся  после  осмотра  загородных  дворцово-парковых  ансамблей  русских  монархов. Ему  нравились  там  соленые  грибы  и  можжевеловая  водка. Ресторан  был  дорогим, но  за  все  платил  Андрей,  так  что цены  в  меню  для  него  носили  чисто  абстрактный  характер;  он  только  старался  заказывать  для  себя  что-нибудь  подешевле,  чтоб  не   чувствовать  себя  слишком  обязанным  за  угощение.   
    Увидев  шурина  сейчас,  он  отметил  про  себя,  что  Андрей  раздобрел,  появился  хоть  и  небольшой,  но  вполне  осязаемый  живот, кудрявые  в  отца виски  поседели  и  лицо,  до  недавнего  времени  сохранявшее  мальчишескую  четкость  черт, пополнело  и  приобрело  добродушную  плавность,  особенно  заметную  в  профиль.  Как  и  было  оговорено, Андрей  приехал  в  Лазни  во  второй  половине  дня.  Поселившись  в небольшом  частном  отеле, он  заехал  за  ними,  чтоб  отвезти  к  себе  в  снятый  номер  и  там  всем  вместе  поужинать.
   Для   путешествия  по  Европе  Андрей  предпочел  не  свой  новенький  Land  Cruiser,  а   машину, купленную  им  для   Ольги  года  назад  -  белый  внедорожник  Audi  Q7.  К  вечеру  повалил  снег,  и  белый  цвет  машины  был  особенно  красив  в  снегопад. Мощные  «дворники»  аккуратно  стирали  падавший  на  ветровое  стекло  снег,  разбивая  непрерывную  ночную   тьму  на  отдельные  мгновения.  Глядя  на  их  маятникообразные  движения,  он  подумал, что  применительно  к  стеклоочистителям,    их   «неукоснительность»  не  подавляет душу,  а  успокаивает   и  восхищает  ее.  Наверное,  тут  все  дело  в  масштабах  механики… Во  всяком  случае  он  совсем  не желает  бросить  тень  на  Бунина. Боже  упаси…
      Они  проехали  около  километра,  поднимаясь  по  склону  холма  по  боковой  улочке,  свернув  на  нее  сразу  за  отелем. Раньше  он  никогда не  гулял  здесь,  опасаясь  утомительного  подъема,   и только  сейчас впервые  увидел  белое здание  «Казино»  справа  от  шоссе, сверкающее  в  ночи  ослепительными  огнями, как  жар-птица.  В  остальном  же тихая  и  безлюдная улица  была  погружена  во  тьму,  и  даже  отель,  во  двор  которого  они  заехали,  показался  снаружи  нежилым  -  горело  только  одно  окно в  вышине под  крышей. Но  на  первом  этаже , сразу  за  стойкой  Reception,  в  продолговатой  комнате со  стеклянной  дверью шло  праздничное  застолье.  Большая  компания,  судя  по  всему  состоящая только  из  постояльцев  отеля  -  пожилых  немцев, восседала  за   длинным  столом,  оживленно  болтая  и  шумно  провозглашая  тосты.  Никакой  другой  жизни,  кроме  той,  что   была  сконцентрирована  в  этой  комнате,  при  беглом  обзоре  пустого  холла  не  замечалось,  не  было  видно  и  служащих.   Никто  не  повстречался  им  пока  они  поднимались  по  винтовой  лестнице  на  третий -  верхний  этаж.  Коридор  тоже  пустовал.  Так  что  апартаменты, занятые  Андреем, тоже  показались  еще  одним  и  вторым  по  счету  оазисом  , где  обитали  люди.  И  не  только..  Габи  приветливо  встретила  старых  знакомых,  позволив  себе  для  верности  обнюхать  каждого,  сопоставляя  известный  ей  запах  со  зрительными  образами.  Разместились  в  столовой,  объединенной  с  кухней  и  обставленной как-то  не  очень  уютной ,светлой  мебелью,  вдержанной  в  офисном  стиле.  Андрей  водрузил  на  стол  тяжелую  плетеную  корзину,  в  каких  обычно  преподносят  цветы  на  юбилеях,   и  стал  выгружать   содержимое  на  стол -  закуски  и   бутылки  вина,  попутно  объясняя,  что  корзину    ему  подарили  сотрудники  на  корпоративной  вечеринке  по  случаю  наступающего Нового  Года,  и  он  вез  ее  из  Петербурга  специально  для  нашей  встречи.  Ольга  нарезала  хлеб  для  бутербродов  и  достала  бокалы.
-  Или  вы   водки  хотите?  -  спросил  Андрей,  обращаясь  к  нему. - Водка  в  машине, могу  сходить.
Несмотря  на  давнее  их  знакомство  и  родственные  отношения, Андрей  всегда  обращался  к  нему  на  «вы»,  все-таки  был  моложе  на  десять  лет. 
-  Никуда  не  надо  ходить. С  удовольствием выпью  вина. Кажется,  испанское? -  он  взял  бутылку  в  руки,  но  без  очков    не  смог  прочитать,  что  было  написано  на  темно-красной  этикетке,  словно  запачканной  мелким  готическим  шрифтом.
- Да…  Мы  ведь  не  рассказали  вам  самого  главного… -  с  легкой  усмешкой  произнес  Андрей, разливая  вино  в  бокалы. -  Мама, ты  будешь?
-  Андрюша,  чуть-чуть.  Все-все,  достаточно.
-  Наших  приятелей  сегодня  ночью  обокрали  в  Праге. -  весело начал  Андрей. -  Кто-то  взломал    багажник  на  машине  и  все,  что  там  было, унесли.  Всю  спортивную  амуницию:  лыжи,  ботинки, одежду…  Они  собирались  в  Тампере   на  лыжах  покататься.  К  нам  тоже  пытались  залезть, но  не  смогли  замок  вскрыть.  самое  смешное,  что  я  ночью  просыпался  и  слышал  какую-то  возню  на  улице,  но  мне  и  в  голову  не  могло  прийти…
-  Чтоб  в  центре  Праги?  В  пятизвездочном  отеле? -  теща  была  уверена,  что  Андрей  остановился  именно  там,  следуя  своей  привычке.
-  Нет, отель  на  окраине.   Сашка  искал  гостиницу  подешевле,  ну  и  выбрал  эту ,  а  мы  уже  под  них  подстраивались.
-  И, как   же   они  теперь? -  в  тещином  представлении  пропажа  означала  ,  что  планы Андрюшиных  приятелей  на  отпуск  безнадежно  сорваны.
- Да никак. Поехали себе  в  Финляндию. -  Андрей  пожал  плечами,  не  понимая  смысла  вопроса. -  У  них  же  не  машину  угнали. А  инвентарь  можно  и  на  месте  купить.  Ну,  а  теперь  -  подарки…
    Пригубив  вина,  он встал  из-за  стола  и  прошел  в  соседнюю  комнату,  откуда  вынес  кипу  целлофановых  пакетов. -  Олюшка, помоги. 
    Подарки,  как  всегда,  оказались  качественными, Андрей заранее  позаботился  о  них  во  время  своей  недавней  поездки  в  Канаду:  женщинам  достались  ювелирные  украшения,  а  ему  -  фирменный  брючный  ремень. То,  что  с  их  стороны  не  последовало  ответных  подарков, никого  не  смутило.  Во-первых, до  Нового  Года  еще  два  дня, и   не  их  вина,  что  Андрей  поменял  первоначальные  планы,  а  во-вторых…ну,  в  общем,  понятно… все  же  свои.

     Освободившись  от  раздачи  подарков,  Андрей  плюхнулся  на  диван,  на    место  перед  разлегшейся  на  всю  длину Габи  и, схватив ее за  уши,  стал  трясти  морду  любимой  питомицы  в  пароксизме  нахлынувшей   на  него  нежности,  что,  впрочем,  случалось  с  ним  довольно  часто  при виде  Габи;  приговаривая  при  этом  с  приторной  лаской  и  сюсюканьем: «Противная  собака.  Противная. Кто  у  нас  самая  противная  собака? А? Габуша  у  нас  самая  нехорошая  собака.  Габуша…».  Проявление  искренней  любви  так  резко  диссонировало  с  привычным  образом  Андрея,  что  интонация   этого  изъявления  чувств всегда  казалась  вызывающе  фальшивой.   Он  был приветливым  и  добрым, но  эмоции, порожденные  любовью, выражать  не  умел. Даже,  когда  называл  жену Олюшкой -  в  его  устах  это  звучало  как-то  вынужденно,  словно  из-под  палки  или, как  плохо  выученная  роль.
    Сам  он  никогда  не  находил  Ольгу  красивой   и  внутренне  не  одобрял и не  понимал   выбор  Андрея.  На  его  взгляд  она  была  лишена  женского  обаяния,  несколько  коренастая  нескладная  фигура, невыразительное  лицо  с  подавленной   мимикой, когда  она  говорила, казалось,  что  она  слегка  заикается, хотя  на  самом  деле  никакого  дефекта  речи  у  нее  не  было  - просто  слова  выходили  изо  рта,  упрямо   преодолевая  какое-то  напряжение. «Олюшка»  никак  не  подходило  к  ее   по-мужски  грубоватому  облику.  Она была  на  три  года  старше  Андрея  и с  детства  страдала  эпилепсией,  а  это  заболевание,  как  известно, сильно  отражается  на  характере  человека,  формируя  в  нем  мрачные  и  нелюдимые  черты. Правда, после  лечения  в  Германии  припадки  почти  исчезли  и  Андрей  даже  разрешил  ей  сдать  на  права  и  садиться  за  руль,  о  чем  она  всегда  мечтала. Они  учились  вместе  на  одном  курсе Политеха  и  поженились  вскоре  после  окончания  института. И  вот  ведь  как  бывает  ошибочно  мнение  других. Все считали,  что  брак  этот  не  сможет  быть  прочным. Тридцать  лет  вместе. Для  Андрея  она  была  идеальным  вариантом  жены  -  спутницы,  которая  безропотно  сопровождала  его  во  всех  авантюрных  начинаниях,  будь то  туристические  походы  или  строительство  дачи  своими  силами; однажды  она все  лето  помогала  ему  в  ремонте  старого  буксира  на  Ладоге, проживая  на  борту  в  железной  каюте без  всяких  удобств среди  банок  с  краской  и  канистр  с  машинным  маслом,  и  потом,  выполняя  обязанности  механика  и  матроса. Не  всякая  женщина  способна  выдержать  такое. И  каким  же  прозорливым  оказался  Андрей  в  молодости!  Можно  было  предположить,  что  Андрей  женился  на  тяжело  больной  девушке, начитавшись  Ремарка,  но  Андрей  был  полным  невеждой  в  литературе, во  всяком  случае  в  молодые  годы.  Но  вот,  что  странно…  Сейчас,  наблюдая  за  Ольгой, разливающей  кофе  по  чашкам, он  вдруг  заметил  ее  внешнее  сходство с  Мартой Келлер,  игравшей  Лилиан  в «Жизни  взаймы»  с  Аль  Пачино  в  главной  роли. Да,  очень  похожа, особенно  с  этими  забранными   в  пучок  на  затылке   волосами. Просто  одно  лицо!  Как  он  раньше  этого  не  замечал…  Как  интересно  получается  -  это  же  опровержение  всей  его  теории.  Он  все  время  полагал,  что это  литература  должна  воплощаться  в  жизни,  а  не  наоборот;  что  это  жизнь  должна  подражать  литературе,  а  не  наоборот.  Стоп,  стоп… не  сдавайся  раньше  времени, не  все  так  просто,  как  тебе  показалось  сейчас.  Над  этим  еще  надо  подумать…
   

- Послущай,  а  что  это  за  Марина ?  Что  она  из  себя  представляет? - потребовала  теща  рассказа  о  подружке  своего  внука.  Примерив  подаренное  жемчужное  ожерелье, она  решила  не  снимать  его  и  сейчас  сидела  в  нем. Белая  нитка  очень  хорошо  смотрелась  на  черной  кофте  с  глухим  воротом.      Все  разделяли  ее  беспокойство.  Кириллу  тридцать  лет,  пора  бы  жениться. Рассказывать  принялась  Ольга.   Кирилл  этим  летом  проводил  свой  отпуск   в  Тунисе  и  там  на  пляже  познакомился  с  девушкой,  которая  вместе  с  мамой  приехала  отдыхать. Она  из  Перми,  работает  экономистом  в  какой-то  конторе.  За  это  время  дважды  приезжала  к  Кириллу  в  Москву. Семья  благополучная, мать  работает  врачом,  отец  в  областной  прокуратуре…
-  А  вы  сами-то  ее  видели?
-  Нет,  вот  завтра  надеемся  познакомиться.
-  Как-то  все  легкомысленно  у  вас.  Чужой  человек… приглашаете  с  собой  в  Швейцарию.
-  В  Италию. -  уточнил  Андрей, улыбнувшись.
-  Да, это,  конечно,  сильно  меняет  дело.
-  И  в  чем,  по-твоему,  тут  опасность? 
-  Я  вполне  допускаю, что  она  хорошая  девушка  и  дай  бог,  чтоб  у  них  все  хорошо  сложилось,  но  меня  настораживает,  что  она  два  раза  после  этого приезжала  к  нему  в  Москву.  Не  он  к  ней,  а  она  к  нему. Довольно  типично  для  девушек  с  периферии.  Такая  настырность…  А  сейчас, увидев  ваше  благосостояние, ваши  возможности,  она  вообще  не  отвяжется  от  него.  Стать  твоей  невесткой  -  это ,  знаешь,  как  счастливый  лотерейный  билет  вытащить. Не  лучше  ли  им  сначала  на  снимаемой  в  Москве  квартире  пожить  годик  другой? 
    «Зачем  она  все  это  говорит? Можно  подумать, Андрей  такой  наивный  и  сам  не  понимает».
-  Может,  прикажешь   на  «полиграфе»  ее  проверить?
-  Смейся,  смейся… как  бы  потом  плакать  не  пришлось.
    Андрей  промолчал.  Не  будет  же  он  сейчас  раскрывать  тот  секрет,  который  был  известен  всем,  кроме  тещи. Она  -  единственная,  кто  оставался  в  неведении  относительно  душевного  состояния  Кирилла,  в  котором  он  пребывал  два  года  назад. Спасибо  Ванде - нашла  тогда  хорошего  психолога  по  просьбе  Андрея. Впав  в  депрессию, Кирилл  все  чаще  и  чаще  жаловался  на  то,  что  его  никто  не  любит,  никто  с  ним  не  дружит  по-настоящему, что  родителям  нет  никакого  дела  до  него… Андрей  всерьез  опасался,  что  дело  может  дойти  до  петли  с  такими  мыслями.  Поэтому  появление  на  горизонте  женщины, с  которой  у  Кирилла  завязались  близкие  отношения, расценивалось  всеми,  как  исключительно  благоприятное  событие.
    А  корни  той  депрессии  найти   нетрудно…  Кирилл  рос  под тотальной опекой  бабушки,  которая  считала,  что  родители  уделяют  слишком  мало  времени  воспитанию  сына,  и  в  этом  она    была  права. Андрей  в  то  время  был  всецело  поглощен  созданием  своей  фирмы, с  нуля  начиная  новое  дело, Оля  с  утра  до  вечера  была  занята  на  своей  основной  работе  в  патентном  бюро  и  не  справлялась  с  домашним  хозяйством. У  Кирилла  рано  проявились  способности  к  математике, он  постоянно  выигрывал  на  городских  олимпиадах, в  пятнадцать  лет   имел  первый  разряд  по  шахматам,  чем  очень  гордился, был  необыкновенно  ловок  в  обращении  с  техникой. Много  читал…  но  круг  чтения  был  ограничен  техническими  журналами  и  шахматными  задачниками.  Хотя  однажды  Кирилл  поразил  его  именно  познаниями  в  области  художественной  литературы.   Это  случилось  во  время  их  совместной,  случайной  прогулки,  когда  Кирилл  учился  в  девятом  классе…Он  пошел  выгуливать  Джима, и  Кирилл  захотел  его  сопровождать. Они  шли  по   Авиационной  улице, мимо  стадиона  и  гаражей ,  где  вдоль  тротуара  тянулась  полоса  кустарников,  куда  то  и  дело  забегал  Джим, до  отказа  натягивая  поводок.  Помнится,  он  тогда  спросил  у  Кирилла,  что  они  сейчас  проходят  в  школе  по  литературе?  -Гоголя.  - А, что  тебе  у  Гоголя  нравится  больше  всего?
    Ответ  Кирилла  изумил  его:  «Ганц  Кюхельгартен».  Удивительным  было,  что  Кирилл  ,вообще,  знал  о  таком  произведении  Гоголя,  и  тем  более  избрал  его  в  качестве  самого  любимого. Девять  из  десяти  его  сверстников понятия  не  имеют о  «Ганце  Кюхельгартене»,    никогда  не  слышали  о  таком у  Гоголя  и  уж,  конечно, не  читали.  В  искренности  ответа  сомневаться  не  приходилось  -  Кирилл  произнес  название  поэмы  без  всякого  вызова,  за  которым  можно  было  бы  разглядеть  желание  съерничать  или  показать  свою  эрудицию.  Свой  ответ  он  выговорил  робко,   с  каким-то  смущением , заранее  приготовившись  к  непониманию…Почувствовав тогда,  что  своим  вопросом  нечаянно  вторгся  во  что-то  сокровенное,   он  не  стал  выпытывать  у  Кирилла,  чем  именно  вызван  его  выбор,  более  чем  странный  с  точки  зрения  любого  «нормального» современного  читателя.   Романтическая  идиллия, совсем  не  свободная от  подражаний,  первый  литературный  опыт  молодого  Гоголя… Как  известно,  сам  автор  испытывал  неудовлетворенность  от  созданного  произведения  и  ,  скупив  весь  тираж  изданной книги,  сжег  его  в  печи  -  поступок  сродни  суициду…повторится   через  много  лет.
    Желая  все  же  докопаться до  мотивов  такого  неординарного  выбора,  сделанного  Кириллом,  он  перечитал  «Ганца  Кюхельгартена»,  текст  которого  давно  забыл.  Единственное,  что  он  мог  предположить  после  прочтения,   что  Кирилл  отождествляет  себя  с  главным  героем  поэмы,  он  счел  себя  похожим  на  него.  И,  может  быть, это  был  единственный  известный  ему   литературный  герой, в  котором  он  нашел  родственную  душу…
    «Мой  Ганц  страх  болен;  день  и  ночь
     Все  ходит  к  сумрачному  морю;
     Все  не  по  нем, всему  не  рад,
     Сам  говорит  с  собой, к  нам  скучен,
     Спросить - ответит  невпопад,
     И  весь  ужасно  как  измучен»
Что  ж, пожалуй,  это  был  единственно  возможный  честный  выбор  для  подростка.  Находить  какие-то  свои  черты  в  образах  Печорина, Пети  Ростова  или  Остапа  Бульбы  -  значит  лицемерить. Смятение  юношеской  души, столкнувшейся  с  несовершенством  мира, не  найдешь  в  описании    персонажей, изучаемых  в  рамках  школьной  программы.  А  здесь,  как  ни  странно,  есть   хоть  какой-то  намек  на  существование  этих  проблем.  «Душевные  смуты  воспитанника  Терлиса»   или  «Коричные  лавки»   в  школе ведь   не  проходят…  А внутренний  мир,  выстроенный  только  на  основе  своего  личного жизненного  опыта, не  может  быть  достаточно  значительным,  чтоб  чувствовать  себя  защищенным  от  вызовов  окружающего  мира.  Умом, высоким  профессионализмом   можно  достичь  некоего  комфорта  бытия,  но  если  при  этом  твой  внутренний  мир  остался  куцым,  искаженным,  примитивным,  то  считай,  что  главное  в  жизни  ты  упустил.  Ты  взял  от  жизни  только  самое  поверхностное, что  доступно  каждому, обделив  себя  радостью  эстетического  восприятия  мира.  Этому  нельзя  научиться, если  упущено  первое  звено  в  учебе,  потом    никогда  не  наверстать.               
Скажи  мне  кто  твой  друг,  и  я  скажу, кто  ты.  Мне  кажется  это  неабсолютным. А  вот  скажи  мне,  какие  книги  у  тебя   самые  любимые, и  я  скажу,  кто  ты.   А, если  человек  вообще  не  читает? 

     В  армии у  него был  приятель -  санинструктор. Парня  отчислили  из  мединститута  на  третьем  курсе  и  призвали  на  срочную. Хороший, умный, воспитанный…  Лицо  приятное  - губастый, голубоглазый…русая  челка.  Так  вот  он  не  мог  поддержать  ни  один  разговор,  касавшийся  литературы. Абсолютно   девственен  был  в  этом  вопросе. Зато  обладал  совершенно  уникальными  познаниями  в  рок-музыке. Знал  все  существующие  группы,  все  альбомы, всех  исполнителей… А  ни  одного  романа  Бальзака  назвать  не  мог… Путал  Шолохова  с  Шолом  Алейхемом.  И  это  уже  тогда  было  тенденцией -  почти  сорок  лет  назад! Ахматова  после  первого  посещения  Парижа  писала,  что «французская  живопись  съела  французскую  поэзию»…  У  нас  литературу  съела  рок-музыка. 
    Битлз  и  Высоцкий  вошли  в  его  жизнь  одновременно. В  девятом  классе,  в  шестьдесят  пятом  году…  Славке  Ковелю  мать  на   день  рождения  подарила  магнитофон  - «Астру». Славка  жил  вдвоем  с  матерью, без  отца. Жили  они  не  богато,  но  мать  не  желая, чтоб  сын  чувствовал  себя  обделенным  по  сравнению  со  своими  одноклассниками, старалась  насколько  возможно  обеспечить  его  запросы. К  слову  сказать, у  него  самого  магнитофон  появился  значительно  позже, уже  после  института.  Вот  на  квартире  у  Славки  он  впервые  и  услышал,  и  «Mishelle»,  и  «Штрафные  батальоны».   Странно,  но  Битлз  при  всей  их  новизне,  показались  ему  совсем  не  революционными, даже  чересчур  сентиментальными  и  слезливыми  и  он искренне  не  понимал  повального  увлечения  своих  сверстников  этими  парнями  из  Ливерпуля.  Все  стали  отращивать  длинные  волосы (  и  Славка  тоже),  по  рукам  ходили  черно-белые  фотографии,  где  были  засняты  эти  музыканты  дома, на  улицах, на  концертах. А  уж  обладателям  пластинок  с  записями  Битлз  завидовала  вся  школа.  Но  для  него  единственным  кумиром  стал  Высоцкий. Зная  наизусть  все  его  песни, всякий  раз  цепенея  душой  от  его  голоса,  он  тем  не  менее  долго  отказывал  ему  в  звании  поэта,  считая ,  что  его  тексты  сразу  теряют  силу  воздействия, будучи  перенесенными  на  лист  бумаги.  Он  понял  свою  ошибку  лишь  тогда,  когда  прочел: «И  хотя  нас  расстрелы  не  косили  Но  жили  мы,  поднять  не  смея  глаз  Мы  тоже  дети  страшных  лет  России  Безвременье  вливало  водку  в  нас».

    Когда  он проснулся  среди  ночи,  то  сразу  понял, что проснулся   из-за  болей. Сильная  боль.  Как будто  лошадь  лягнула  копытом  в  грудь. Он  попытался  повернуться  на  спину,  потом  на  другой  бок, но  боль  не  уходила. Болела  вся  левая  половина  грудной  клетки  и  левая  рука. «Уж  не  инфаркт  ли?»  - испуганно  подумал  он, ничего  не  видя  в  полной  темноте, отчего его волнение  только  усиливалось.  Нащупав  выключатель  ночника  на  прикроватной  тумбочке, включил  свет. Превозмогая  боль,  сел  в  кровати.  «Черт, не  хочется  будить  Ванду,  но придется. Надо  что-то  принять  обезболивающее».  Но  Ванда  проснулась  сама, у  нее  всегда  был  чуткий  сон.
-  Ты  что  не  спишь?
-  Чего-то  в  груди  ломит.  Такое  ощущенье,  что  ребра  треснули. Слева.
-  Не  пугай  меня.  -  Ее  заспанное  лицо  мгновенно  приняло  обеспокоенное  выражение. Она  перешла  к  нему  на  кровать  и,  сев  рядом, взяла  его  руку  и  принялась  считать  пульс. - Приехали,  называется  оздоровиться…  Сердце?
-  Не  думаю. Когда  сердце,  болит  не  так. Знаешь, такая  резкая,  сильная  боль, и  усиливается  на  вдохе. Наверное,  невралгия. Может, во  время  сна  неудобно  лежал, а  может, на  массаже  переусердствовали, намяли  позвоночник.
     Морщась  от  боли, он сделал  несколько движений туловищем,  намеренно  как  можно  сильнее  изгибая  спину  в  стороны,  словно  хотел  убедить  себя  в  чем-то. - Нет,  это  не  сердце. У  меня  все-таки  есть  опыт,  могу  отличить.
-  Давай  вызовем  врача?
- Еще  чего…  -  теперь  он был почти  уверен,  что  причина  болей  в  его  остеохондрозе. Если  бы  так  сильно  болело  сердце,  он,  наверное, уже  бы  помер. -  У  нас  есть  анальгин? 
-  Есть  мамин  кетонал.
-  Дай, пожалуйста.
    Ванда  нашла  нужную  таблетку,  порывшись   в  своей  косметичке,  и  принесла  стакан  воды. Он  проглотил  таблетку,  решив  про  себя,  что  если  в  течение  получаса  ему  не  станет  легче,  то он согласиться  на  вызов «скорой».
-  Но почему  ты  так  уверен? Ты  же  не  врач,  чтоб  себе  диагнозы  ставить.
-  Не  врач. Но  и  не  Чехов.
-  Причем  здесь  Чехов?
- Хватит  одного  русского  литератора, скончавшегося  на  европейском  бальнеологическом  курорте.  История,  как  известно,  повторяется  в  виде  фарса,  а  значит  у  меня  не  может  быть   ничего  серьезного. Хотя…со  мной  все  в  виде  фарса.
-   Я  не  поняла.
-  Не  важно. - он  все  еще  морщился  от  боли, но  никакого  страха  не  испытывал.  -  Правда, мне  уже  лучше. Ложись  спать. Я  тоже  сейчас  лягу.
-  Обещай  мне, что  утром  пойдешь  к  Франтишеку  и  сделаешь  ЭКГ.
-  Обещаю.

    Он  выключил  свет  и,  опираясь  на  локоть, осторожно  лег  на  спину,  стараясь  сохранять  левую  половину  тела  в  неподвижности. Глаза  привыкнув  к  темноте,  стали  различать  задернутые  шторы  на  окне,  а  может  их  осветила  луна,  которой  раньше  не  было.  Вскоре  он  почувствовал,  что  боль  стихает,  видимо, начала  действовать  таблетка. Теперь  он  мог  повернуться  на  левый  бок. Сон  не  приходил,  он  и  не  надеялся,  что  сможет  сразу заснуть. Такого  никогда  не  было,  чтоб  проснувшись  среди  ночи,  он  мог потом  заснуть,  всегда  приходилось  без  толку  ворочаться  до  утра.
    « Конечно, Ванда  не  поняла,  ведь  никто,  кроме  тебя  самого, не  знает,  что  когда-то ты  воображал  себя  писателем. Воображал,  но  так  и  не  смог  предъявить  доказательств.  Но  он-то  ощущал  себя  писателем.
   В  этом  смысле  он  прожил  жизнь  с  тем  же  чувством,  что  и  Пилар: «Ты  знаешь, Jngles, каково  это -  всю  жизнь  быть  уродиной, чувствуя  себя  при  этом  красавицей?».   И,  хотя  он  поверил  воронам  и  бросил  писать, но  поверил  все-таки  не  до  конца, надеясь,  что  со  временем  его  поймут  и  оценят.  Были  ведь  и  другие  мнения. «Как  вы  понимаете, я  ценю  ваши  литературные  наклонности  и  верю,  что  они  получат  значительное  развитие» -  так  заканчивалась  разгромная  рецензия,  полученная  им  в  ответ  на   повесть,  посланную  в  редакцию  журнала  «Литературная  учеба». Фамилии  критика  он  не  запомнил, легко  запомнилось   имя и  отчество - они  были  такими  же,  как  у  деда.  Эта  строчка  долгое  время  помогала  сохранить  веру  в  себя…  И  сама  рецензия  оказалась  очень  полезной, она  позволила  взглянуть  на  свое  творчество  со  стороны, ему  указали  на  явные  стилистические  промахи   текста,  которых  он  сам еще  долго  бы  не  замечал. Он  переписал  на  пробу  несколько  страниц,  следуя  полученным  советам,  и  увидел  как  текст  явно  становится  лучше. К  сожалению,  все  остальные  рецензии  когда-либо получаемые  им  не  отличались  таким  же профессионализмом.
    Позже, пытаясь  ретроспективно  разобраться  в  причинах  своего  непризнания, он  все  сваливал  на  время  - на  «эпоху  застоя». Отчасти  это  было  так. В  семидесятые  годы  практически  ничего  талантливого,  нового  не  появлялось  в  печати.  Можно  было  валить  и  на  цензуру. Ведь  Лурье  тогда  сказал  ему: « Вашу  повесть  о  стройбате  не  пропустит  военная  цензура,  по  крайней  мере  в  ближайшие  двадцать  лет».  Но  скорее  всего  Лурье  просто  пожалел  его,  выбрав  наименее  болезненную  для  автора  причину  для  отказа  в  публикации,  не  умаляя   при  этом,  так  сказать, художественных  достоинств  произведения. Несвобода,  как  основа  самооправдания. Такая  же  спекуляция,  как  на  мифе  о  «железном  занавесе».  Мы  что,  в  советские  времена  не  имели  представления  о   современной  западной  культуре?  Чушь. В  кинотеатрах  постоянно  демонстрировались  французские, итальянские,  американские  и  т.д.  ленты. И  не  только  «Этот  безумный,  безумный, безумный  мир»  или «Большая  прогулка».  И  Висконти, и Де  Сика, и  Феллини,  и Стенли  Крамер  , и Бергман ….  не  говоря  уже  о  польском, венгерском, чешском  кинематографе.  Постоянно устраивались  показы  фильмов,  представленных  в  рамках  московского  кинофестиваля…  Огромным  тиражом  издавался  журнал  «Иностранная  литература», где  печатали  Ремарка, Хемингуэя, Фолкнера, Грэма  Грина, Стэйнбека, Сартра, Камю, Апдайка, Доктороу, Кобо  Абэ , Карпентьера  и  пр.  Издавался  сброшюрованный из  газетных  страниц еженедельник «За  рубежом»,  где  перепечатывались   статьи,  взятые  из  периодики  западной  прессы. Допускаю,  что  с  купюрами…  и  все  же  они  давали  представление  о  том,  что  пишет  «Таймс»,  «Вашингтон  пост», «Франкфутер  Альгемайне»..  Смешно, но  всесильная  цензура  не  могла  предвидеть,  какую  оплошность  она  допускает  позволяя  размещать,  например, фотографию  французских  рабочих, объявивших  стачку.  Там  же  были  -  Лица!  Умные, строгие, воодушевленные,  трезвые…  не  похожие  на  спившиеся  физиономии  работяг  с  Балтийского  завода,  что  в  обеденный  перерыв  выстраивались  в  очередь  в  винном  отделе ближайшего  гастронома,  в  спецовках  и  монтажных  касках.  Один  рабочий  класс,  а  какой  разный!
    “Железный  занавес”  существовал,  но  натянут  он  был  не  вдоль  государственной  границы,  а  внутри  страны, отделяя  нас  от  своих  же  русских  писателей  и  художников. В  первую  очередь  от  нас  оказались  отрезанными  не  иностранные  гении,  а  наши   великие  соотечественники. Мы  только  слышали  о  них,  но прочесть  не  имели  возможности.   В  застенках  и  психушках  этой  страны  выколачивали  не  только  политические  взгляды,  но  и  эстетические  предпочтения. Мы  были  отрезаны  от  Пастернака  и  Бродского,  как  наши  родители  от  Булгакова  и  Платонова.
   
    Боль  не  исчезла  полностью,  но  он  уже  не  мешала  поворачиваться  на  любой  бок.  Сна  по-прежнему  ни  в  одном  глазу. Он  стал  думать,  как  сегодня  опять  пойдет  в  венское  кафе,  сядет  за  свой  столик  и  будет  смотреть  в  окно  на  мокрые, черные  ветви  деревьев,  словно  пытаясь  угадать,  где  там  спрятаны  пограничник  с  собакой,  как  на  рисунках  в  журналах  его  детства  в  разделах  шарад   и  ребусов…  Черная  сеть-путанка, закинутая  в  небо,  как  в  море, в  ячее которой  никогда  ничего  не застрянет, вечно  зияющая  пустотой.  Издали  ветви,  что  покрупнее, казались  покрыты пушком, словно   панты  молодых  оленей,  только  черным…  Для  него  вид  голых  ветвей  на  высоких  деревьях  всегда  был  связан  с  ощущением  своей  первой  взрослой  весны, кроме  того  обнаженные, живые  деревья  лучше  всего  отражали  особую,  таинственную  простоту  и  правду  природы. В  них  не  было  пафоса  и  оптимизма, только  уверенность  в  неизбежном   исполнении  долга,    и  это  нравилось  ему.
   В  двадцать  семь  лет  он  понял, что  из  него  ничего  не  выйдет. Был  вынужден  признать  правоту  строк  Ваншенкина : «Но  если  четверть  века  позади,  а  ты  еще  не  звонок  и  не  ярок, еще  не  приготовил  свой  подарок,  то  от  тебя  подарка  и  не  жди».  Единственной  чертой, позволявшей  чувствовать  себя  писателем, оставалась  только  эта  -  одиночество. Неумение  находить  общий  язык, нежелание  поддерживать  разговор, склонность  к  немым  монологам, снисходительность  к  собеседнику, внешний  конформизм.
   
    Голые  деревья… Это  всегда  набросок, эскиз.  Он  и  писал  так, не  желая  превращать  эскиз  в  законченную  картину. Не  любил  раскрашивать.  Наверное  поэтому  ценил  Дюрера. Пожалуй, вместо  Дрездена  стоит  поехать  в  Нюрнберг, побывать  в  доме  художника, да  и  угроза  наводнения  там  меньше. А  там, вообще,  есть  река? 
    Его  самоотречение  в  молодости  было  интуитивным,  но  верным  шагом. Он  не  смог  бы  писать.  Он  уже  тогда  понимал,  что  не  может  пользоваться приемами  литературы, следовать  ее  канонам.  Постулат  о  том ,  что  ружье  должно  выстрелить  во  втором  акте, всегда  казался  ему  фальшивым. Он  был  не  способен  выстроить  сюжет,  считая, что  реальная  жизнь  бессюжетна. Ему  претило  наделять  своих  героев  выдуманными  чертами  и  страстями. Любая  фантазия  в  собственном  тексте  давалась  ему  с  огромным  трудом,  и  он  был  обречен  писать  только  о  том,  что  пережил  лично.  Короче,  как  не  крути,  а  на  писательской  карьере  надо  было  ставить  крест. Это  он  так  сказал,  в  раздражении. Какая  карьера  может  быть  у  писателя?  Только  признание. Да  и  это в  конце  концов  не  важно… Не  важно. 
    А  что  важно?  Что  он  считает  главным  в  творчестве?  Ему  хотелось,  чтоб  Ванда  спросила  бы  его  об  этом, но  такой  вопрос  могла  задать  только  малознакомая  женщина,  которая  его  совсем  еще  не  знает. Ожидать  такого  вопроса  от  жены,  с  которой  уже  отметил  серебряную  свадьбу, глупо.  Ванда  никогда  не  проявляла  видимого  интереса  к  его  литературным  занятиям. Выйдя  за  него  замуж, и  открыв  для  себя ,  что  муж  что-то  там  кропает  на  пишущей  машинке, засиживаясь  до  поздней  ночи,  она  благоразумно  не  стала  вникать  в  подробности. Захочет  -  сам  откроется,  скажет.  А  что  он  мог  ей  сказать?


   
 
    Редакции    ленинградских  «толстых»  журналов  во  всем  были  схожи,  начиная  с  помещений,  которые  занимали  в  домах  старого  фонда  с  широкими, плохо  убранными  лестницами, с  излишне  высокими  потолками с  обветшалой  лепниной, с рассохшимся  паркетом  и  старыми  обоями. Одинаковыми  были  и  громоздкие   столы  под  истертым  зеленым  сукном, беспорядочно   заваленные  внушительными кипами  бумажных  папок  с  рукописями.  Новый  офисный дизайн  доходил  сюда  в  последнюю  очередь, то  ли  из-за  недостатка  средств,  то  ли  из-за  пренебрежения  модой  и  удобством.  Переступая  порог,  ты  сразу  ощущал  ненужность  своего  появления  здесь. Мало  сказать,  что  тебя  здесь  не  ждали,  незваный  гость  в  конце  концов может  рассчитывать  хоть  на  некоторое  любопытство  к  своей  персоне.  «Незнакомец  лучше  собаки. Но  собака  лучше…автора  с  улицы». А  о  тебе  тут   уже  заранее  знали  все,  и  знание  это  не  оставляло  тебе  никаких  шансов.  На  тебя  смотрели,  как  на  очередного изобретателя,  пришедшего  в  бюро  патентов  со  своим  проектом  вечного  двигателя. Этот  разочарованный  и  насмешливый   взгляд  был  особенно  характерен  для  редакционных  дам, в  большинстве  своем  давно  перешагнувших  бальзаковский  возраст  и  невесть  почему  облюбовавших  скучные, безжизненные кабинеты редакционных  отделов  художественной  литературы.  Хотелось  понять, что  побудило  этих  женщин  заняться  литературной  критикой?  Самым  навязчивым  было  предположение,  что  в  молодости  каждая  из  них  пережила  бурный и  тайный   роман  с  каким-нибудь  известным  писателем. Вряд  ли  кто-нибудь  из  них лично  написала  что-то  путное, но  постоянное  и  долгое  вращение  в  литературной  среде  позволяло  им  считать  себя a priori профессиональней  любого  вновь  пришедшего  автора. Редакционные  литсотрудники  мужского  пола  на  их  фоне  выглядели  невзрачными подкаблучниками,  но  те   хотя  бы внешне  пытались  проявить  некое  радушие  и  психологическую  поддержку.  Первый  вопрос,  который  тебе  задавали, напрочь  обескураживал  и  повергал  в полное  смятение : «О  чем  Вы  пишите?».  Самым  разумным  было  бы  ответить,  что  об  этом  можно  узнать  только  прочитав  написанное. Если  рассказ  или  роман  можно передать  аннотацией,  то  лучше  вообще  его  не  писать. Но  вместо  того,  чтобы  сразу  встать  и  уйти,  ты  что-то  мямлил  в  ответ,  что-то  самоуничижительное  и  отдавал  рукопись  в  бесстрастные  руки  сотрудника,  выслушивая  штампованные  фразы  о  том, что  раньше  трех  месяцев  не  стоит  приходить  за  ответом, так  как  редакционный  портфель  переполнен,  планы  составлены  на  века  вперед …ну, и  так  далее.
    Стойко  выдержав  предписанные  сроки,  преодолевая  страх  перед  отказом  и  затаив  робкую  надежду, ты  все  же  появлялся  вновь  в  коридорах  редакции, где  тебя снова  не  ждали.  Это  становилось  ясно  с  первой  минуты. Наблюдая  за  тем, с  каким  показным  старанием, призванным  извинить  свою забывчивость ,  литсотрудник  пытается  отыскать  вашу  рукопись  в  кипе  папок  на  соседнем  столе,  очередной  отказ  не  вызывал  сомнений. Дальнейшая  беседа  проходила  в  довольно  типичном  ключе.  Как ,  например,  в  “Неве», куда  он  как-то принес  свои  стихи,  в  первый  и  последний  раз.

- Вы  интересно  работаете. -  проговорил  сидевший  за  столом  лысоватый  мужчина  лет  сорока, просматривая   листы  из  вашей  папки,  покачивая   при  этом  головой, словно    восстанавливая  в  памяти  то,  что  должно  было  еще  раз  убедить  его  в  таком  суждении. -   Я  руковожу  литературным  объединением  начинающих  писателей  при  нашем  журнале. Приглашаю  вас  присоединиться  к  нам. Мы  собираемся  по  пятницам, ребята  читают  друг  другу  свои  стихи,  мы  их   все  вместе   разбираем,  критикуем.

   Литературное  объединение…  в  самом  этом  словосочетании уже таилось  что-то  глубоко  противопоказанное  художественному  творчеству.  Тем  более,  когда  в  основе  лежало  объединение  не  по  литературным  пристрастиям,  а  по  совершенно  иным  принципам  -  принадлежность  к  рабочей  молодежи, или  к  какому-то  географическому  региону - «молодые  писатели  Северо-Запада»…  Читать  свои  стихи  на  публике  -  ему  всегда  казалось  чем-то  таким  постыдным,  что  и  вообразить  нельзя. Он  никогда  не  понимал  гордости  советских  поэтов, кичившихся  аудиториями  стадионов. Единственно  возможной  формой распространения  поэзии  он  считал  публикацию на  страницах  журналов,  альманахов,  книг… Нет, от  литературных  объединений  он  шарахался,  как  черт  от  ладана, так  же,  как  и  от  богемы,  впрочем. Он  помнил,  как  однажды  на  пороге  дома  возник   похожий  на  огородное  чучело  молодой  человек, единственным  пристанищем  которого  скорее  всего  был  вокзальный  зал  ожидания. Одетый  в  драповое, давно  вышедшее  из  моды  пальто, толстый  и  небритый  парень  держал  в  руках  обшарпанный,  доставшийся  от  дедовских  времен  чемоданчик  с  металлическими  уголками. Они  прошли  на  кухню. Парень  объяснил,  что  адрес  ему  дали  в  редакции  «Авроры»,  и  он  пришел  чтоб  позвать  его  в  компанию  таких  же  талантливых,  как  он, ребят, которых  не  хотят  печатать.   «Это  какая-то  ошибка.  Я  никогда  не  писал  стихов  и  фамилия  моя  совсем  другая. Вам  дали  неверный  адрес».  Он  угостил  парня  чаем  и  бутербродами  с  докторской  колбасой.  Во  время  чаепития  парень  не  отпускал  от  себя  чемоданчика,  примостив  его  на  коленях.  По  его  недоуменному  взгляду  было  видно, что  он  не  верит  в  ошибку  адреса  и  не  понимает,  почему надо  отказываться  от  предлагаемого  содружества.

- Вас  хотел  видеть  Всеволод  Рождественский, - продолжил  разговор  сотрудник, видимо, нисколько  не  сомневаясь  ( как  же  он  заблуждался),  что  это  имя должно  быть известно  каждому,  кто  пишет  стихи, и  что  далеко  не  каждому  выпадает  такая  честь  познакомиться  с  поэтом,  современником  и  другом  Маяковского. -  Всеволод   Александрович  сейчас  в  редакции,  так  что  пойдемте,  я  вас  проведу.
    В  тесной  комнатке  за  столом  сидел  плотный,  коренастый  мужчина  лет  пятидесяти,  а  напротив,  утопая  в  просевших  пружинах облезшего  кожаного  дивана, примостиля  дряхлый,  как  Корней  Чуковский, худощавый  и  высокий  старик   с  тростью  в  руках. Литсотрудник  представил  его  литературному  корифею   и,  положив  на  стол  папку  со  стихами, удалился.  Рождественский  предложил  ему  сесть  рядом  с  собой  на  диване  и  , поочередно  извлекая  из  папки  листы  со  стихами, зачитывал  вслух  места,  что  ему  понравились  или  наоборот -  не  понравились. Мужчина, сидевший  напротив  за  письменным  столом, почти  не  участвовал  в  разговоре,  только  изредка  поддакивал  мэтру. Судя  по  всему, его  беспокоил  похмельный  синдром, дело  было  после  ноябрьских  праздников,  и  весь  вид человека  -  гиперемированное  лицо,  опухшие  веки, абсолютно  незаинтересованный  в  сиюминутной  действительности  взгляд  - свидетельствовал   о  том, насколько  тягостным  было  для  него  присутствовать  при  этом  никчемном  разборе  творений  молодого, никому  неизвестного  автора.  Ассоциация  с  булгаковским  Понтием  Пилатом, страдавшим  от  гемикрании  при  допросе  Иешуа напрашивалась  сама  собой. Между  тем  Рождественский, внезапно  разволновавшийся  при  чтении  стихотворения,  посвященного  памятнику  Пушкина  в  Царском  Селе  и  не  соглашаясь  с  трактовкой  образа  поэта,  запалил  фильтр  сигареты  и  трясущимися  пальцами  сунул ее  другим  концом    в  рот,  и  до  того,  как  оплошность  стала  очевидной,  успел  сделать  несколько  затяжек, приведших  к  приступу  безудержного  кашля.
    Потом  пришлось  отплевывать  табак,  прилипший  к  языку,  и  несколько  табачных  крошек  упали  на  рукопись,  но  подслеповатый  старый  человек  не  заметил  этого. Рукопись  ему  так  и  вернули,  с  этими  налипшими  к  бумаге  крошками…
   
    Потом  ты  перестал  приходить  за  ответом. Если  сами  не  позвонили, значит,  и  ходить  нечего. С  другой  стороны  эти  единодушные  отказы  на  протяжении  многих  лет  не  могли  не  вызвать  в  нем  сомнений  относительно  своего  дарования.  С  чего  он , действительно, вообразил  себя  писателем?  Добро  б  ему самому  безоговорочно  нравилось , что  и  как  он  пишет.
    У  Ивана  Франко  есть  чудесная  притча  на  этот  счет…   Зима. В  лесу  встречаются  три  голодных  ворона  и  думают,  где  бы  им  добыть  пропитание. Они  замечают  в  небе  орла,  который  держит  в  лапах  пойманную  курицу.  Вороны  пошептались  о  чем-то меж  собой  и  разлетелись…  Один  из  воронов  подлетает  к  орлу : «Привет»  - «Привет»   -  «Как  живешь?  Гляжу  и  ты  голодаешь,  удодами  стал  питаться»  - «Где  ты  видишь  удода, это -  курица».  Надо  сказать,  что  орлы  не  переносят  даже  запах   удодов,  и  никогда  не  питаются  ими.  - «Ну-ну, -  хмыкнул  ворон. - Прощай, приятного  аппетита»  и  улетел.  Орел  летит  дальше,  навстречу  ему  другой  ворон.  - «Привет,  орел. О, какого  ты  жирного  удода  поймал. Поздравляю»  и  улетел  прочь.  Орел  засомневался -  неужто  и  впрямь  со-  слепу  удода  схватил?    А  тут  и  третий  ворон  подлетает   и  опять  орлу  про  удода…  Тот  в  сердцах : « Фу, гадость. Надо ж  так  обмануться».  Когти  разжал  и  выбросил  свою  добычу.…  Воронам  только  того  и  надо  было, слетелись  на  землю  и  полакомились  курицей.
   А  у  него  таких  воронов  было  не  три,  а  тридцать  три.  Его  не  печатали  нигде  и  никогда.  Единственной  публикацией  был  крохотный  эскиз  о  вечернем  Ленинграде,  вошедший  в  подборку  произведений  от  «Клуба  юных  журналистов»  при  газете  «Смена»,  куда  они  записались вместе  с  Вовкой  Торочешниковым  в  девятом  классе. Те  несколько  строчек  о  закатном  небе  над  Петропавловской  крепостью  и  о  ночной  Неве   -  это  все,  что  когда-либо  было  напечатано  из  его  произведений.  Это  каким  надо  быть  бездарем,  чтоб  ни  разу  на  протяжении  десятков лет не  удостоиться  публикации!  Он  представлял  себе  бесконечные  ряды  книжных    стеллажей,  на  которых  разместились  бы  в  архивах  все  номера  журналов:  «Невы»  или «Звезды»,  вышедших  за  это  время,  и  где для  него  так  и не  нашлось  места. Центнеры  пропыленной, истлевшей, никому  не нужной   макулатуры.  Ну,  и  что?  Сейчас  даже  приятно  сознавать,  что  тебя  нет  в  этом  бесконечном  списке  фамилий  авторов  этой  продукции,  не  оставивших  никакого  следа  в  литературе. 
    Его  претензии  были  обращены  не к  авторам. В  конце  концов  каждый  пишет  в  меру  своего  умения, таланта,  своего  представления  о  литературе. Авторов-то    он  как  раз  понимал.  Он  не  понимал  читателей,  не  понимал  их  восторгов  от  произведений  современных  писателей. То,  что  ему  казалось  примитивным, лживым, надуманным  преподносилось,  как  несомненное  достижение, открытие  неизведанных  сторон  жизни.  Он  не  любил  придуманную  литературу,  с  ее  сказочными  или  фантастическими  персонажами,  которые  по  его  мнению  никак  не  могли  всерьез  увлечь  взрослого  человека,  оставаясь  лишь  плодом  воображения  писателей,  окончивших  гуманитарные  факультеты  и  в  большинстве  своем  наблюдающих  жизнь  со  стороны,  реально  не  участвуя  в  ней   чем-нибудь  кроме  эксплуатации  полученного  ими  «книжного»  образования. Личность, судьба  художника  почти  исчезли  из  литературного  обихода.  То, что  написал  писатель  А, вполне  мог  написать  писатель  Б  или  писатель  В,  никакой  разницы. Разве  можно  себе  представить,  что  «Одесские  рассказы»  мог  бы  написать  кто-нибудь другой   вместо  Бабеля?
    Романы  современных,  модных  русских  прозаиков,  безусловно    мастеровитых, после  прочтения (правда,  как  правило,  беглого,  так  как  он  не  мог  заставить  себя  вникнуть  в  текст) оставляли  у  него  впечатление  городской  мусорной  свалки  с  ее  специфичной  пестрой  красотой, обильно  заваленной  самыми  разнообразными  и  неожиданными  предметами. В  детстве  они  ходили  на  свалку  за  Торфяной  улицей,  чтоб  раздобыть  там  радиодетали  для  сборки  детекторных  приемников.  Чего  там   только  не  было,  от  ленточек  и  проволочек,  телефонных  трубок  и подшипников,  до  шикарных  пластмассовых  футляров  от  аппаратов  Рива-Роччи!  Необозримое, дымящееся  пространство  полное  открытий  и  пестрой   новизны! 
    Но  очарование  и  полезность  свалки   быстро  исчезает  по  мере  взросления. Соприкосновение  с  ее  мнимым  богатством  уже  не  манит, и  любопытство  к  ее  хламу  иссякает.
 
Литература  -  это  не  описание  окружающего  мира,  а  описание  своего  ощущения  от  окружающего  мира,  описание  того  эффекта,  который  оказал  на  тебя  окружающий  мир.
   
    А  как  «блистательно»  все  начиналось! В  седьмом  классе  они  с  Вовкой  написали  научно-фантастический  роман -  «Солнце  всходит  вновь».  В  те  времена  все  жили  в  страхе  перед  атомной  бомбой. По  черно-белому  телевиденью  показывали  Хиросиму, кинофильмы  о  Хиросиме, спектакли  про  Хиросиму, страна , начиная  со  школы,  изучала  строение  атомной  бомбы, виды  радиации, поражающее  действие  ударной  волны…  Тошнотворные  наглядные  пособия…  Расписание  занятий  по  гражданской  обороне  соблюдалось  неукоснительно.  На  Западе  повсюду  рекламировались  индивидуальные  противоатомные  убежища,  строительство  которых  набирало  темпы  в  Америке.  Ядерная  война  жила  в  сознании  у  каждого. Естественно, что  в  своем  романе  они  не  могли  обойти  эту  тему. Фабула  произведения  такова -  великие  державы  все-таки  обменялись  ядерными  ударами,  человечество  погибло.  Случайно  уцелевшим  оказался  лишь  международный  экипаж некоей  подводной  лодки,  проводивший  научные  исследование  в  глубинах  мирового  океана..  Этому  экипажу, по  нашему  замыслу, предстояло  возродить  уничтоженную  цивилизацию  на  планете.  В  отличие  от  Ильфа  и  Петрова  они  решили,  что  каждый  будет целиком  писать свои  главы  по  ходу  действия. Встречу  с  ягуаром  на  безымянном  острове  -  пишет  один, высадку  на  побережье  США  -  другой. Потом  Вовка  собрал  эти  главы  в  единое  целое  и  своим  аккуратным,  убористым  почерком  переписал  их  в  нужной  последовательности  в  общую  тетрадь  в  клеточку. Для  визита  в  Детгиз  на  Кутузовской  набережной  они  приоделись  - костюмы, белые  сорочки, Вовка  надел  отцовский  галстук-бабочку…  наняли  такси  и  с  шиком  подкатили  к  парадному  подъезду  редакции…  Роман  у  них  приняли  и  сказали,  когда  прийти  за  ответом.  В    судный  день  их  встретила  не  старая  еще  женщина, стройная,  с  приятным  умным  лицом  и  очень  любезная. Она  усадила  их  за  стол   в  коридоре  редакции,  сама  села  напротив  и  завела  странный  разговор.  Она  начала  с  рассказа  о  том,  каким  в  Древней  Греции  был  театр, какие  маски  носили  актеры, какие  одеяния,  туфли…  затем  перешла  к  эпохе  Возрождения  и   так,  в  течение  часа  она  прочитала  им  краткую  лекцию  об  истории  искусства. Потом  прошлась  по  огрехам  романа  и в  заключение   сказала:  «Понимаете, мы  могли  бы  напечатать  ваш  роман,  но  его  прочли  бы  только  ваши  друзья,  ваши  одноклассники. Согласитесь,  что  этого  мало.  Я  думаю,  что  со  временем  вы  сможете  стать  настоящими  писателями, если  будете  много  трудиться  и  верить в  свое  призвание».
    Сделав  хорошую  мину  при  плохой  игре, они  рассыпались  в  ответных  благодарностях  и  извинениях  за  доставленные  хлопоты,  и  с  самым  непринужденным  видом  спустились  по  высокой  каменной  лестнице  к  выходу, не  позволяя  проявиться  охватившему  их  разочарованию  и   несогласию   с  мнением  редактора.  Но,  закрыв  за  собою  тяжелую,  массивную  дверь  редакции  и   снова   очутившись  на  набережной  Невы, где в  лицо  ударил свежий  ветер  с  запахом  моря  и  по весеннему  яркое  солнце  заливало   всю   классическую  панораму  Петербурга  на  противоположном  берегу:  с  синим  замком   Нахимовского  училища  под  шпилем,  с  распластанным  рядом   «дворянским  гнездом»,  с   голубыми  минаретами  «татарской  мечети»,  с  «Авророй»   - и   все  это   в  сочетании  с  привычным  шумом  города  от  мчащихся  к  Литейному  мосту   машин,  они  почувствовали  себя  вышедшим   на  свободу  из  темницы.  Разочарование,  овладевшее  ими  минуту  назад, мигом  улетучилось; оно  касалось  только  времени  их  пребывания  в  несколько  сумеречном  помещении   редакции  и  никак  не  относилось  к  миру  за  ее  пределами. Так  может  и  не  стоит  стремиться  в  те  мрачноватые,  искусственно  отделенные  от   настоящей  жизни,  коридоры,  пусть  и  населенные  очень  умными  людьми.
- Как  она  обозвала  нашу  главную  героиню? -  вспоминая, усмехнулся  Вовка.
- Мадлен?   Халатом  на  палочке.
- Нет,  как-то  по-другому… Халатом  на  вешалке -  вот  как.  Она  считает,  что  характер  Мадлен  нами  совсем  не  прописан.
-  А  откуда  нам  знать,  какой  характер  у  нашей  Мадлен? - попробовал  пошутить  он. - Сказано  же -  француженка, значит  и  характер  соответствующий,  чего  тут  еще  прописывать?



               
               
      Они   бродили  по  Летнему  Саду  из  конца  в  конец,  так  и  не  решаясь  подойти  к  кому-нибудь  со  своим  дурацким  предложением.  Стоял пасмурный  осенний  день,  повсюду  валялись  опавшие  листья, и  осознание  провалившейся  затеи  и  впустую  потраченного  времени  все  больше  раздражало  их,  каждого  по  отдельности.
-  «Ветер  осенний,  слякоть  бульварная.. Черными  ливнями… душу  гнетет»  - себе  под  нос  пропел  Вовка, вспомнив  модную  школьную  песню,  которую  он  разучил  играть  на  гитаре  самыми  простейшими  аккордами. Когда  он  прижимал  струны к  грифу,  бросались  в  глаза  его  некрасивые  пальцы  с  очень  коротко  подстриженными  ногтями,  так  коротко,  что  было  непонятно,  как  ему вообще удавалось  их  так  подстричь.
- Лучше  было  желудей  пособирать. Знаешь, в  детстве  мне  нравились  картинки  из  «Мурзилки»  про  человечков, сделанных  из  желудей. Целая  серия  про  них  была,  из  номера  в  номер.  Помню  на  развороте -  какая-то  пещера, а  там  целое  племя  таких  желудевых  человечков  живет,  очаг  в  скале  горит, собаки  тут  же, лошади  и  все  из  желудей.
- Вон  идет  человек…  Давай  к  нему  подойдем?
    Навстречу  им  по  аллее, шедшей  от  Летнего  дворца  Петра  вдоль  ограды, бодро  шагал  седовласый, коренастый  мужчина  одетый  в светлый  плащ,  перепоясанный  кушаком. На  голове  -  черный  берет, надетый  не  так, как  носит  морская  пехота,  а  небрежно-артистически, почти  целиком  сдвинутый  на  затылок. Мужчина  с  готовностью  остановился  возле  них,  в  ответ  на  их  просьбу  уделить  им  несколько  минут  и  с  интересом   выслушал  то,  что  говорил  Вовка, поглядывая  на  них  снизу  вверх  -  он  был  значительно  ниже  их  обоих  ростом.
- Вы  хотите,  чтобы  я  рассказал  вам  что-нибудь  интересное  из  своей  жизни,  что  могло  бы  послужить  сюжетом  для  рассказа?  Какой-нибудь  интересный  случай?
-  Да.  Понимаете… наш  жизненный  опыт  невелик  и  ничего  примечательного  с  нами  еще  не  происходило,  а  высасывать  сюжет  из  пальца  не  хочется.
-  Знаете, ребята, когда-то  и я  пробовал  писать. Да.да…  какое  интересное  совпадение! Ходил  в  литературное  объединение  при  журнале  «Звезда». Был  знаком  с  поэтом  Александром  Прокофьевым. «Чтоб  дружбу  товарищ  пронес  по  волнам.  Мы  хлеба  горбушку  и  ту  пополам.» - его  стихи.  Читали  его, конечно?
- Конечно. -  соврали  они,  почувствовав  удачу, которую  сулила  им  эта  встреча.
-  Нет,  присаживаться  не  будем.  Я  буду  рассказывать  на  ходу, идет?    - Это  было  в  Венгрии,  в  феврале  сорок  пятого… Будапешт  был  уже  взят  и  нашу  дивизию   отвели  южнее  города. Мы  ждали  возможного  контрнаступления  немцев. Все  были  вымотаны  ожесточенными  уличными боями  и  несколько  дней в  окопах  на  голом   берегу  Дуная, посреди  поля, показались  нам  отдыхом  на  природе. Вот  только  погода  все  портила - промозглая, сырость, мокрый  снег…  А эпизод,  о  котором  я  хочу  рассказать  -  вот  какой…   Кто-то  разглядел  из  траншеи,  как  вдали  мечется  по  земле  какой-то  белый  зверек. Перебегает  от  кочки  к  кочке. Небольшой  такой, вроде  белки. Юркий. Как  только  ветер  дунет, он прыг,  как  испугавшись, и  быстро  так.  Старшина  говорит : «Это  -  ласка. Тварь  вроде  хорька. Глянь, глянь -  как  сиганула!  Шустрая. У  нас  сказывали, что  она  на  лошадь  заберется,  чтоб  пот  лизать  и  гривы  путает. Ну,  кто  тут  самый  меткий? Кто  попадет?».  И  пошла  пальба. И  одиночными, и  очередями,  и  все  мажут.  Все  мимо. Ласка  все  прыгает  и  прыгает, как  издевается. И  не  убегает,  не  пытается  затаиться -  скачет  и  скачет. А  нами  такой  азарт  овладел  охотничий, распалили  себя  промахами  и  стреляем  уже  просто  с  остервенением… С  КП  прибежали: «Что  тут  у  вас? Немцы  прорываются?».  И  тут кто-то  попал.. Ласка  к  пеньку  прыгнула  и , как  зацепилась  за  него, замерла  и  пятно  красное  появилось  на  шкурке. «Готова» - хмыкнул  кто-то.   
    Рассказчик  взял  паузу, но продолжал  шагать  по  аллее,  увлекая  нас  за  собою  заданным  им  темпом. Он  словно  выполнял  физическое  упражнение  на  тренировке  и  не  хотел  его  прерывать.
- Да…  И  вот  представьте  себе - стрельба  закончилась,  все  стихло… Мы  стоим,  друг  на  друга  смотрим,  и  я  чувствую,  что  каждый  испытывает  тоже  самое,  что  и  я.  Ну, чего  мы  взбесились?  Нам  что  -  мало  крови  на  войне?  Убили  живое  существо,  просто  так  , для  забавы. Зачем?  И  вот  ,  что  я  вам  хочу  сказать  ребята…Не  знаю,  поймете  ли  вы  меня,  я  сам  это  понял  много  позже.    То,  шевельнувшееся  в  нас тогда,  раскаяние  -  ведь  это  был  первый  признак  того,  что  война  скоро  закончится. Это  была  первая  эмоция, рожденная   предчувствием  мирной  жизни. В  сорок  первом  такого  не  могло  случиться.  Только, если  вы  решите  сочинять  рассказ  на  эту  тему,  не  вставляйте  в  него  эту  мою  мысль. В  рассказе  не  должно  быть  авторской  философии, читатель  сам  должен  обо  всем  догадаться,  не  надо  его  направлять, подталкивать  к  нужным  вам  выводам.  Но  я  отвлекся…  Повинуясь  естественному  охотничьему  инстинкту - рассмотреть  добытый  трофей, мы вылезли  из  траншеи  и  побрели  к  тому  пеньку,  где  лежала  убитая  ласка.  Подходим  ближе  и  видим,  что  возле  пенька  валяется  кусок  окровавленного  бинта.  И  все. Никакой  ласки  и  нет!   И  не  было. Это  ветер  гонял  по  полю  бинт, а  мы  его   приняли  за  скачущего  зверька.  Фу…как  гора  с  плеч. Разулыбались… Возвращаемся,  хохочем.. Старшина  ничего  понять  не  может : «Чего  ржете?».  А  когда  ему  сказали, то сам  повеселел, обрадовался, словно  с  него  обвинение  сняли.



     Он  заснул  только  под  утро  и,  когда  проснулся, разбуженный  Вандой,  чтоб  успеть  к  завтраку,  то  никакой  боли  уже  не  чувствовал, как  и  не  было. 
-  Вот  видишь, - не  вставая  с   кровати,  он  сделал  несколько   показательно-глубоких  вдохов,  убеждая  Ванду,  что  с  ним  все  в  порядке, - Я  же  говорил…  Хоть  пляши.  Было  бы  обидно  окочуриться  на отдыхе  за границей,  повторив  судьбу  господина  из  Сан-Франциско.
-  А  вчера  ты  ссылался  на  Чехова.  Забыл?
- Кстати, Чехов  в  своих  произведениях  редко  использует  смерть, чем  выгодно  отличается  от  большинства  признанных  мастеров  рассказа. Он  понимал,  что  реальная  жизнь  милосерднее  замыслов  писателя. Похожую  мысль  высказывал  и  Михаил  Светлов, призывая  классиков  поберечь  своих  героев.
-  А  Треплев  в  «Чайке»  ?
-  Черт..  Ты  права конечно.  Виноват,  опять  не  получилось  выстроить  безупречную  теорию.
- Я  вижу,  что  тебе  лучше,  но  врачу  все-таки  показаться  надо. Ты  обещал…
После  завтрака  отведу  тебя  к  Франтишеку.
-  Пойдем  лучше  в  бассейн,  с  утра  там  не  так  много  народу.
- А  потом  в  бассейн.  Надеюсь    бассейны  не  вызывают  у  тебя  литературных  ассоциаций,  а  то  ты  меня  уже  достал  ими,  с  утра  пораньше.
-  Тогда  вот  тебе  еще  одна.   Как  известно,  Гете  на  склоне  лет  влюбился  в  семнадцатилетнюю  Ульрику. Я  только  недавно  узнал, что  случилось  это  именно  тут, в  Марианских  Лазнях. Ему  было  семьдесят  два,  он  сватался  к  ней  и получил  отказ.
-  Целиком  на  ее  стороне.
-   Кто  знает, может, он  хотел  написать  нечто  вроде  «Лолиты»?
-  Для  этого  не  обязательно  жениться  на  предмете  своей  страсти.
-  Это  сейчас  не  обязательно,  а  в  девятнадцатом  веке  и  жениться  было  обязательно,  и  стреляться  из-за  неразделенной  любви. Вот  ведь  как  интересно -  в  молодости  готов  был  пустить  себе  пулю  в  голову,  а  в  глубокой  старости  отделался  лишь  сочинением  жалкой  элегии,  и  никаких  суицидных  мыслей. Я  всегда  говорил,  что человек  в старости  больше  стремится  к  самосохранению,  чем  в  юности. Или  тут  дело  в  ином  качестве  любви?  Я  не   имею  в виду  угасшие  гормоны -   Лотту  он  тоже  любил  платонически. Знаешь, в  молодости  я  добивался,  чтоб  в школьную  программу  включили  «Страдания  молодого  Вертера». 
-  Зачем  это  современным  молодым  людям?
-  Чтоб  поразить.
-  Чем?
-  Совпадением  с  их  собственными  переживаниями. Или  ты  думаешь, что  им  ближе  миры,  красочно  придуманные  нашими  пишущими  взрослыми  дядями, дорвавшимися, наконец, до  свободы  в  детальном  описании минета ?  Раньше  все  валили  на  дурное  влияние  «улицы».  Теперь   функцию  подворотни  с  успехом  исполняет  государственное  телевидение. Я  не  призываю  к  запретам,  но  почему  не  появляется  альтернативное  искусство,  оно  что - все  в  прошлом? Нам  что -  ничего  другого  и  не  надо? Кстати, знаешь  какое  литературное  произведение  наиболее  близко  по  духу  к  моему  ощущению  молодости,  вот  просто  возвращает  меня  в свой  собственный двадцатилетний  возраст?  -  Первая  глава  «Уллиса». Казалось  бы -  ничего  общего, а  вот  поди  ж  ты…
- Мы  рискуем  остаться  без  завтрака. Я  зайду  за  мамой,  а  ты  спускайся  в ресторан.
     « Мы  уже  ничем  не  рискуем…  Все  уже  произошло  и  эти  изменения, увы,    необратимы.  Точка  невозврата  пройдена. ». Но  он  не  стал  продолжать.    Он  помнил,  как  однажды  сказал  Ванде:  «Наши  дети  уже  не  будут  такими  счастливыми,  как  мы»,  и  это  печальное  пророчество  не  на  шутку  рассердило  ее. Она  здорово  обиделась  на  него  тогда,  словно  заподозрив   в  недостаточно  искренней  любви  к  своим  детям.  Кажется,  теперь  она  стала  понимать,  что  он  имел  в  виду   ,  и    была  готова  с  ним  согласиться. 

    После завтрака,  как  обещал, он  пошел  к  врачу. Ванда  не  смогла  его  сопровождать, по  расписанию  у  нее  на  это  время  была  назначена  углекислая  ванна.
    Сидя  в  просторном  кожаном  кресле  перед  дверью  кабинета, он  ждал  прихода  Франтишека,  рабочий  день  которого  должен  был  начаться  через  десять  минут. Мимо  сновали  пациенты,  облаченные как  и  он  в  белые  махровые  халаты,  отдаленно  напоминая  вырезанные из  пенопласта  фигурки.   За  его  спиной  через  стеклянную  стену  был  виден  главный  бассейн  непривычно  пустой,  с  идеально  гладким  прямоугольником  голубой  воды, неподвижно  застывшей,  как  желе. На  топчане  возле  мраморной  статуи,  включив  красный  свет  солярия,  отдыхала  молодая  женщина  в  открытом  купальнике  и  в  полном  одиночестве.
     В  ожидании приема не  было  ничего  утомительного,  наоборот, он  с  удовольствием  восседал  в  мягком  кресле, никуда  не  спеша,   имея  возможность  созерцать  архитектурные  детали    роскошного  коридора  с  арочными  перекрытиями,  ощущая  себя  простолюдином, впервые  допущенным  в  царский  чертог  и  с  грустью  осознающего,  что  скоро  его  отсюда  выставят. 
    Ровно  в  десять  дверь  в  кабинет  распахнулась  изнутри, оказывается  Франтишек  уже  давно  находился  там.  В  правой  руке  он  сжимал  ручку  пластмассового  костыля  с  опорой  на  локоть, с  помощью  которого  прихрамывая  передвигался.  Сегодня  утром  по  пути  на работу  он  поскользнулся  и  подвернул  ногу, рентген  показал,  что  перелома  нет,  но  без  костыля  идти  не  смог.  Травмированный  Франтишек  оказался  еще  более  дотошным  в  своем  стремлении  исполнить  врачебный  долг. Не  давая  себе  никакой  поблажки,  он самым  тщательным  образом  ощупал  позвоночник, определяя точку  наибольшей  болезненности,  и  сразу  отверг  предположение  об  инфаркте.  Франтишек    не  сомневался,  что  причина  болей   кроется  в  ущемлении  межреберного  нерва.   «Сделайте  глубокий  вдох  и  задержите  дыхание.  Так,  хорошо. А  теперь  сцепите  руки  перед  грудью  и   сделайте  усилие,  как  будто  хотите  их  разжать..  Вот  так… Как  ? Легче  стало?  Если  снова  заболит, проделайте  это  упражнение  несколько  раз». Уверенность  в  эффективности  даваемой  им рекомендации  граничила  с  легкомыслием.
     Он -  профессионал, а  профессионал  всегда  знает,  когда  он  прав, даже  если  не  может  помочь. Он  может  не  знать  выхода,  но  даже  не  зная  решения,  профессионал   знает  в  чем  он  безусловно  прав.  Дело  врача  -  дать  рекомендации,  а  уж  будет  их  выполнять  пациент  или  нет  -  пусть  решает  сам  пациент.  На  это  врач  не  в  состоянии  повлиять.  Собственно, только  под  таким  углом ему  самому  следует  рассматривать    свое   участие  в  изменении  школьной  программы. Никто  не  требует  от  тебя  безусловного  воплощения  своей  антологии  в  практику. На  это  надо  было  положить  жизнь, а  сейчас  уже  поздно.  Единственно  на  что  он  может  пойти - это  самовольно,  на  свой  страх  и  риск, обучать  детей  у  себя  в  школе  по  собственному  усмотрению. Конечно, очень  скоро  все  всплывет  наружу,  разразится  скандал… и  скорее  всего  его  попрут  с  работы.  Да  и  не  сможет  он  ничего  без  добавления  часов  на  предмет,  а  факультатив  ребята  не  потянут,  они  и  так  загружены  сверх  меры.  И  все-таки  он  должен  попробовать;  как  профессионал   он  обязан  быть   уверен  в  своей  правоте.

    Широкий  ручей   протекал под  мостом  и  сразу   устремлялся  вниз  по  камням,  образуя  невысокий  пенистый  водопад  и  дальше  разливаясь  в  парковый  пруд.  В  трех метрах  от  берега  из  воды  выступал  скалистый  островок,  служивший  постаментом  для  высеченной  из  гранита  обнаженной  женской  фигуры,  изображенной  лежащей  на  боку  с  чуть  приподнятым  торсом  -  поза  человека,  который  лежа  пытается  что-то  разглядеть  вдали.  Темно-серый  камень  скульптуры  был  изрыт  от  времени,  неровен,   и  напоминал ему  покрытые лишайником  валуны  в  лесах  под  Выборгом.  Вокруг  островка  бесстрастно  плавали  утки, одна  взобралась  на  постамент  и, устроившись  рядом  с  каменной   ягодицей,  стряхнула  с  себя  холодные  брызги.
    Пока   добирался  сюда,   промочил  ноги. Желая  срезать  путь  к  мосту,   пошел  напрямик  через  парк  по   плохо  очищенной   дорожке  и  в  ботинки  набралось  мокрого  снега. Надо  было  уходить.  Начинало  темнеть, шумел  водопад,  вода  в  пруду почернела  и  казалось,  что  скоро  так  же  начнет  чернеть  и глубокий  снег,  обрамлявший  пруд.  На  улице  через  дорогу  разгорались  огни   магазинов,  ресторанчиков,  отелей  и   туристических  агентств. Тут  и  там на  балконах  были  выставлены  рождественские  елки  с  зажженными  гирляндами.  Возвращаться  в  отель  через  парк, чтоб  снова  утопать  в  снегу,  не  хотелось  и,   перейдя  дорогу,  он  не  спеша  поплелся  вниз  по  улице. Этот  путь  был  длинне,  но  зато  все  время  по  выметенному  тротуару. Он  никуда  не  заходил,  но  останавливался  перед  каждой  витриной  магазина,  рассматривая  выставленные  сувениры.  В пивные   кабачки  заглядывать   не  имело  смысла, везде  перед  входом  висело  предупреждение:   «курить  не  дозволено».  Чаще  других  на  глаза  попадались  витрины  ювелирных  лавок  с  разложенными на  бархате драгоценностями,  преимущественно  изделиями  из  граната. Гранатовые  кольца,  гранатовые  сережки,  броши  сплошь  в  гранатовых  пупырышках,  как   ягоды  ежевики,  гранатовые  браслеты…  Интересно,  почему  Куприн  выбрал  именно  гранат   для  своего  рассказа?  Не  стоило ему  писать  этот  рассказ.  Уж  очень  напыщенно  все, театрально…  еще  и  Бетховена  приплел.  А  может  именно  потому,  что  Куприн  никогда  не  был  в  Богемии   и  не  видел  этого ювелирного гранатового  изобилия, он  и  выбрал  этот  камень,  в  котором  чувствуется    потухший  огонь.  Автору  надо  было  вложить  в  обычного  Желткова  что-то  редкое, не  избитое,  а после  Лазней   гранатовый  браслет  стал  бы  для  Куприна  украшением,  лишенным  всякой  художественной  тайны.    А  вот  теща  не  удержалась, приобрела    сережки  для  внучки.  Андрей  звонил -  они  уже  добрались  до  места,  уже  катались  на  лыжах,  погода  у  них  прекрасная… Многие  считают,  что  красивей  Альп  ничего  нет.   Да…  И  не  надо  примерять  на  себя  никакие  чужие  чувства,  копаться  в  ассоциациях…  а  просто  мчаться  под  солнцем  по  снежному  склону  горы,  восторженно  задыхаясь  от  морозного  воздуха.  А  потом  на  подъемнике  вернуться  в  уютный  отель,  поужинать  с  вином  в  дорогом  ресторане,  не  думая  о  ценах, и  перед  сном  смотреть  телевизор,  вольно  раскинувшись   на  широченной  деревянной  кровати  и  строя  планы  на  завтрашний  день. 
   
      Вернувшись  к  отелю,   он  столкнулся  на  крыльце с  музыкантами,  игравшими  сегодня  вечером  в  лобби-баре.  Руки  у  них  были  заняты  зачехленными  инструментами,  стереоколонками  с  торчащими  проводами  и  прочей  музыкальной  аппаратурой. Никто  им  не  помогал.  Наблюдая ,  как  они  загружают  багажник  старенькой  «шкоды», припаркованной  возле   крыльца,  он  почувствовал  какую-то  жалость  к  ним. Была  в  этом  какая-то  несправедливость  -  еще  полчаса  назад  сверкали  огни, гремела  музыка  и  тоненькая  солистка  срывала  аплодисменты  подвыпивших  завсегдатаев  бара. Где  же  сейчас  их  поклонники,  где  охапки  цветов, прощальные  воздушные  поцелуи…  Никем  не  сопровождаемые,  всеми  брошенные  после  закрытия  бара,  как  отработанный  материал, они  торопятся  погрузить  свои  орудия  производства,  обдуваемые  холодным  ветром  с  мокрым  снегом  в  непроглядной  темноте  позднего  вечера, и  проделывают  это  деловито  и  привычно,  воспринимая  эту  завершающую  часть  своего  сегодняшнего  выступления, как  совершенно  естественную  составляющую  избранного  ими  занятия.   
    Тогда  зачем  этим  заниматься?  Деньги? Скорее  всего  им  платят  гроши.  Не  умеют  ничего  другого?  Не  так  уж  сложно  овладеть  каким-нибудь  доходным  ремеслом. Неужели  так  сильна  власть  ощущения,  что  и  ты  причастен  к  тому,  что  называется  искусством,  творчеством ?
   





«Нетрудно  догадаться,  кого  они  мне  напоминают»  -  подумал  он  не  то  с  грустью  по  отношению  к  ним,  не  то  с  раздражением  по  отношению  к  себе.