Необязательное условие, ,

Конец двадцатого века для России оказался периодом тяжелым и судьбоносным. И несмотря на то, что даже самый грубый, поверхностный исторический огляд дает понять, что и вообще, никакое время для России не было легким, простым, и уж конечно, так или иначе влияло на будущее, все же именно конец двадцатого века смело можно назвать эпохой исторических феноменов и парадоксальных противоречий. Не вдаваясь в исторические дебри, можно просто отметить, что тогда в нашей жизни появилось что-то принципиально новое, чего не было раньше. В то же время кое-что ранее почитавшееся вечным и незыблемым, теперь наоборот, под улюлюканье толпы было низвергнуто, изничтожено и осмеяно; кануло не только в забвение, но и вообще - в небытие.

Истоком всех изменений конечно были изменения в политике. Самое большое, и возможно, самое могущественное государство прекратило свое существование, благо, почти бескровно, не считая, наверное только Пуго с женой и нескольких дурачков с баррикад. Но все же не было гражданской войны, не было попыток вторжения извне, никто не оказался расстрелянным и не сгнил в тюрьме, сторонники прежнего строя не подвергались преследованиям, никто не был выслан заграницу, разве что кто перетрусил, перестраховался, и сам сбежал. Вообще же наоборот - возвращались, правда в основном - бесполезные болтуны, вроде Солженицына.

Таким образом, можно сказать - демократия была установлена демократично, без жертв. Если, конечно не задаться, например таким вопросом - нельзя ли назвать жертвами той эпохи, допустим, академиков, кандидатов наук, докторов, да даже просто хороших специалистов, которые от отсутствия работы и вообще перспектив, спились, покончили с собой, стали БОМЖами, а в лучшем случае - пошли на базары торговать чем-то вроде копченой рыбы? А девчонок, которые пошли в проститутки? А парней, которые пошли в бандиты? А стариков, сирот и инвалидов без пенсий? А тех, кто например, воевал в Афганистане за Советский Союз, а в России как приспешник гнилого режима, оказался не нужен и забыт, и проклят и осмеян за то, что получив несправедливый приказ, и не имея возможности отказаться от его выполнения не пустил себе пулю в лоб? Но впрочем, здесь еще есть с чем поспорить, ведь были и такие, кто пускал. Как впрочем, были они и среди тех же академиков, проституток, бандитов, сирот, инвалидов, стариков... Но! Жизнь, закончившись для одного, или для десятерых, для ста, для тысячи, для других только начиналась! И жизнь шла вперед! И даже вроде как к лучшему. И как уже говорилось выше, в ней появлялось что-то новое, много нового. И что там было причиной чего, а что следствием, пожалуй уже и не докопаешься, но ясно было одно - страна менялась. Менялось все и во всем - в политике, в культуре, в религии.

С религией-то вообще смешно получилось. А дело в том, что наравне с естественным для переходного периода проникновением в страну чего-то принципиально нового, чужого, но вроде как хорошего и нужного шло искусственное возрождение кое-чего своего, старого и бесполезного, или по крайней мере, ранее признанного бесполезным, и даже опасным. Тут была и религия. И если раньше она запрещалась, церкви рушились, церковное имущество изымалось в пользу государства, попы расстреливались, и приказы об этих расстрелах подписывали первые руководители государства, то теперь все в корне изменилось. Первые руководители государства и думать не думали, чтобы расстреливать попов, наоборот они наоборот только и делали, что целовались и фотографировались друг с другом. Но не просто целовались и фотографировались, в подтверждение дружбы и расположения государство стало выделять деньги на строительство и ремонт храмов, церковное имущество возвращалось обратно - в лоно церкви. Религия не запрещалась, а наоборот - пропагандировалась, даже можно сказать - насаждалась. Смех сказать – на пороге двадцать первого века солдат крестили целыми ротами, не говоря уже о простых людях, которые крестились семьями. В России конечно доминировало православие, но в то же время и другие религии не были обижены - в крупных городах создавались исламские центры, ееврейские центры, буддийские общины, да и чего там только не создавалось…

И вот, казалось бы - рай на земле, и победа и Бога над Сатаной, и добра над злом, и веры над неверием! Но на эту новую свободу, свободу религии, народ, как то не накинулся. Тут же какими-то умными людьми был сделаны разные выводы о трудностях сотрудничества государства с той же церковью, об их причинах, и способах решения. Дело в том, что в других, вроде как прогрессивных странах тоже были проблемы с церковью, она слишком много хотела. Но там, в этих странах был какой-то, хоть отрицательный опыт взаимодействия государственных и религиозных институтов. В России же в период становления Советской Власти все проблемы и противоречия с религией были решены весьма быстро и просто, и больше до самого развала Союза уже не поднимались. А решены они были так – попов расстреляли и сгноили в тюрьмах, церкви и монастыри пожгли, разграбили, сдали под складские помещения (редко – под музеи). Теперь же русская православная церковь застала развал Советского Союза такой же, какой семьдесят лет назад застала развал Российской Империи. Такого семидесятилетнего опыта взаимоотношений с государством, как например был у той же католической церкви в той же Европе, Америке, у православной церкви не имелось. У молодой Росийской Федерации же не было вообще никакого опыта ни в чем. И когда нужно было не допустить банальнейшего разграба страны кем попало, начиная от дворовой шпаны, озверевшей сначала от голода, а позже от безнаказанности, и объединявшейся в огромные стаи, и кончая министрами-ворами под предводительством президента-алкоголика, тогда вопросы религии были самыми последними с краю. Но надо отметить, что деньги для церкви по прежнему находились, и Ельцин по прежнему фотографировался с попами.

Но простому народу до всего этого не было никакого дела. И советские, да, да, именно советские еще люди, не то чтоб не могли, а скорее просто не хотели ничего домысливать о религии. Нехватка душевной пищи не так остро воспринимается на фоне нехватки пищи телесной. Тут надо было сначала тела спасать, а потом уже души. И про всякую религию наверное снова забыли бы в этой суматохе, если бы постоянно то там то там не мельтешили попы, отрастившие себе огромные животы и бороды, и превращение церкви в коммерческую организацию не было бы таким явным.

Справедливости ради надо отметить, что и среди священников, и среди прихожан были действительно достойнейшие и честнейшие люди, которые не только не обогащались за счет других, но и наоборот, жертвовали чем-то своим ради чего-то общего. Да, они без фанатизма и оголтелости, без выставления напоказ своих религиозных чувств, собственноручно восстанавливали храмы, монастыри, приюты, писали иконы, искали и выкапывали какие-то там мощи. И веру они несли с добром, с правом выбора. Поэтому и добились немного.

Большей популярностью у народа почему то пользовались всякие сектанты, маги, колдуны, экстрасенсы, и прочие шарлотаны разного толка и пошиба. И к чему они только не призывали, чего не пытались делать – оживлять труп Ленина, вызывать дух Сталина, кодировать от пьянства и зачинать детей с помощью телесеансов, продавать неразменные рубли за два рубля… И казалось, ничем уже нельзя было удивить людей в этой исторической трагикомедии. Однако же эти самые сектанты, маги, колдуны, экстрасенсы все еще вели свою деятельность. И вели только по одной причине – в них верили, их хотели, им отдавали деньги. И каких только людей не было среди этих шарлотанов – сумасшедшие, бытовые и профессиональные психологи, обычные аферисты и уголовники, случайные подставные фигуры, бывшие попы… Они и добиться смогли разного – по уровню своего ума и харизматичности, и повели за собой разное количество последователей. Кто то еле еле мог находить себе случайных подельников на один раз, кто-то организовал двоих-троих подручных, кто-то десятерых. Вместе они уже могли запудрить мозги другой десятке или даже сотне лапоухих искателей ответов на вечные вопросы. Но за некоторыми люди шли тысячами! И это были самые настоящие секты. А те кто стоял наверху, у истоков, были лидерами сект, адептами. Таким как раз и являлся этот остроглазый человек, чей портрет сейчас глядел на Алекса с газеты сквозь расплывшиеся точки дешевой, некачественной печати…

А между тем, стало уже холодать, и Алекс подумал, что надо бы затопить печку. Он вышел из дома за дровами и быстро вернулся с большой охапкой поленьев и хвороста, приготовленных заранее. Алекс не ждал холодов, и вообще не умел угадывать погоду ни научными ни народными способами, эти дрова он рубил просто так, от нечего делать, чтобы размяться, и освободить голову от мыслей. Но получалось наоборот. Задумавшись, он разрубал чурку надвое, брал половину, рубил еще раз, потом четверть надвое, потом еще и еще, без конца, как будто хотел нащепить лучины. Алекс приходил в себя, когда последняя палочка, тоньше спички расыпалась в руках от простого прикосновения. Тогда он начинал аккуратно складывать дрова штабелем – палочка к палочке, уголок к уголку. И казалосбь, чем ровнее они ложились на предыдущий ряд, тем ровнее притирались друг к другу мысли в его голове. Их мысли теперь было также удобно находить и доставать, они были все рядом и каждая на своем месте…

Алекс неторопясь, аккуратно сложил дрова в печке домиком, и пошарил сначала рукой возле себя, а потом взглядом по всей комнате в поисках бумаги на разжижку. На глаза попалась эта самая газета. Алекс не долго думая смял ее и подсунул под домик. Другую бумагу искать было долго, все старые журналы и газеты казались интересными и жечь их было жалко, а от этой все равно надо было избавиться, опасно оставлять. Алекс чиркнул спичкой и поднес огонек к газете. Почему то получилось так, что портрет Голотова вновь глядел на него. Алекс поджег краешек газеты и огонь пополз вверх. Но тут же в печке и комене образовалась хорошая тяга, и огонь потянуло в трубу под дровами и газетой. Алекс прикрыл поддувало, и тут же сухие дрова вспыхнули даже быстрее газеты. Но и газета, конечно тоже горела. Огонь подбирался к лицу Голотова, а он все глядел так же задумчиво. Его горящий в огне портрет казался каким то ожившим, вроде как в своей стихии чтоли. Огненные волосы падали ему на плечи, глаза светились изнутри, зашевелилась и еще более скривилась без того презрительная линия губ.

Алекс достал сигарету и поджег ее от газеты. Он специально не закрывал дверцу печки, наблюдая, как горит портрет Голотова. Скоро огонь уже поглотил газету. Но и сгорела она ровным угольным комочком. И краска запеклась на ней серебром так, что на этом комочке еще угадывались кое какие черты лица – распад волос, скулы, острый нос с горбинкой. Алекс посильнее открыл поддувало, и остатки газеты засосало куда то в комень. Дым от сигареты тоже тянуло в печку, и в даже в другом углу комнаты не оставалось запаха, как будто вообще не курили. Поудобнее беря двумя пальцами истлевающую сигарету без фильтра, Алекс, как и Глеб Нержин думал, есть ли на земле люди, которые нарочно хотят злого? Так и думают: сделаю-ка я людям зло? Дай-ка я их прижму, чтоб им житья не было? Вряд ли, а? ,,Вряд ли, у?,, - чуть-чуть, на одну букву, самую малость неверно вспомнил Алекс эти слова, переделав их на свой речевой лад. Вот и Голотов – что он родился что ли таким? Нет, стал, конечно. Но с другой стороны – он бы и в любой стране, в любое время, и при любом строе все равно стал бы таким. Наверное. Или не стал бы? Или история на самом деле, не терпит сослагательного наклонения?

Для того, чтобы попытаться хоть чуть чуть понять Голотова, нужно было знать его жизнь с самого рождения. А жизнь его началась уже с трагедии…