Пока я ела рыбу

     Истины выскакивают перед нами неожиданно, как лягушки из молочной сыворотки, когда масло уже готово. Можешь – лови, а не хочешь – отвернись брезгливо: не всем по нутру их холодная скользкая кожица.

     «Мама, консервы рыбные на столе – это папа угостил», - отрапортовала старшая дочь по телефону. «Кого угостил?» - не поняла я, озираясь по сторонам. Пустые комнаты ошалело моргали электричеством. «Ну как кого? Ты же там пока одна, или эта информация устарела?» «Это я устарела», - кокетливо пыхчу в нагретую трубку.
     Банка была такая семисотграммовая, неловкая для еды, но я не стала накладывать из неё рыбу в тарелку. Я хотела так обмануть себя: мол, одну только ложечку, попробовать, перебить аппетит, не больше. Хлеба не отрезала, а взяла, как было, четверть булки. Откушу, думаю, два – три раза – и всё, вечер уже, зачем…
Я подцепила вилкой ломтик консервы, подтащила его к горлышку банки: интересно, какая это рыба? Щука? Не похоже. Лещ? Лещ жирный, а эта – какая-то постная. Неужели карась? Да, вот серо-синеватые рёбрышки около боковых плавников. Похоже…
«Какой всякодельный!» - подумала я не без восхищения про бывшего мужа. – Всё умеет, зараза. И всегда умел. А сейчас, видно, на старые промыслы опять потянуло. И зачем им с Молодой консервы? Заняться, что ли, уже нечем?»
«А заняться, что ли, уже и нечем!» - осенила меня догадка.

- Ты куда?
Бряцанье вёсел на всю округу.
- Опять?
- Рыба идёт!
- Да её уже хранить негде!
- Раздавай…
- Я одна с детьми… Ради чего?.. Чтобы раздать? Пусть их мужья сами… А их жёны сами…– обегаю в пятый раз машину за мужем.
- Тогда я присолю. А приеду, из свежей консервы сделаю.
- Какие консервы? Голод, что ли? Полный магазин вон…
Машина срывается, и я машу руками пустой улице:
- Школа…Дети…Осень… Дачу убирать…
С ветки большого оранжевого клёна падает мне на лоб здоровенный лист, соскальзывает с носа и, виляя краями, летит за машиной. Непривычно чувствовать себя глупой и ненужной.
- Я кто? Я учительница! – кричу вдогонку стрекочущим шинам. В голосе хлюпают слёзы: это время вольных фотомоделей  хлопнуло  тебя по носу, мать и учительница.
- И я сделаю маникюр, и я…- решительно обнимаю свой светло-голубой халат, но зовут дети, и я замолкаю: « Мама, возьми меня к себе!»

«К себе, ага! – дёргаю полными плечами. - К себе – это в могилу! - Кусок рыбы застревает в горле.-  Кхы… Слава Богу, что нет…» После полного вдоха я справляюсь с окаменевшим куском. Осторожно откусываю мягкий хлеб. «Ах, какое удовольствие! Бог с ней, с рыбой. Что там ещё в банке? Ага, морковь и помидоры! С хлебом замечательно! Ох, и здесь косточка…»

А потом уже глядь - и  без рыбы.
- Ты что, два дня – и без рыбы?
- Тебе же не нужна рыба!
- Мне нужен ты. И у нас дети…
«Это что, амнезия? Да он сейчас вспомнит, засучит рукава, спасёт тут всех!» - наивно хлопаю я мохнатыми ресницами.
Его вдруг передёргивает, как меня при мысли о смерти. Он цепляет чумазой пятернёй мой подбородок, опрокидывает лицо к небу: «Я не хочу ничего об этом знать! Знать не хочу ничего об этом!» Моё лицо голубеет под цвет халата и неба. В глазах от яркого солнечного света вспыхивают перламутром слёзы.

«Кхы… Нет, всё-таки надо поосторожнее с этими костями. Вот вроде не свежие, а всё ранят».

Я лежу на подушке, раскинув руки в стороны. Кого я хочу обнять? «Оп-па, а подо мной, похоже, земля! Да, а надо мной – всё то же небо, голубое - голубое, облака белые - белые!» Я благолепно улыбаюсь… Вдруг слышу с вышины плач. А плач зачем? В этом тёплом, светлом, мягком (поднимаю и опускаю голову), почти сказочном мире…
- Мам, пойдём, - это голос младшей.
- Хватит лежать, - трясёт над лицом воду старшая.
- Подушка – прям на земле? – удивляюсь я. – Ой, а спине-то холодно! Что так?
- Ты упала…
- Лежишь и лежишь…
- Смотрим, папы нет, ты одна…
- …мы подушку…
- Ничего! Ничего! – поднимают меня дети, отряхивают со спины сухую траву, разноцветные листья, весёлые осенние бархатцы и сентябринки, ведут к дому. У двери я оглядываюсь. Через открытые ворота ограды вижу, как дико вскидывается готовая к новым переходам машина. На высокой перекладине от гаража к веранде раскачиваются пушистые блестящие сети.

     Десять лет прошло… А  ничего так и не прошло!
Я закрываю банку, отодвигаю на середину стола. От света электрической лампы серо – синие бока рыбы загораются перламутром. Пропади она пропадом! Пододвигаю хлеб. Склоняюсь над помятым куском…