1. 3. Пуля-дура под медаль

                Александр Зарецкий
                Россия, раз, Россия, два, Россия, три!..
   
                Облое чудище власти пожрёт нас, лаяй – не лаяй
               


                Дальневосточные хроники               



                Пуля-дура – под медаль
   – Пуля-дура, но солдат был молодцом, – изрёк полковник Иван Кромов.
   Секундами раньше он вторым, фронтовым, зрением засёк, как лучик солнца вспыхнул на штыке трехлинейки часового, а намётанный глаз подсказал, что солдат целит в него. Открытый лимузин полковника шёл к ограде лагеря вслед танкам и грузовикам с десантом.
   «Покамест я им не по зубам, – сказал себе Иван. – Даже в России есть люди, которые доживают до собственной кончины. Но человек на вышке умрёт сейчас», – приговорил полковник.
   Иван выстрелил под медали на груди солдата. Попал туда, куда и послал пулю. Такая меткость, чтоб наповал, была у Кромовых в крови, и шлифовал её офицер годами. Опуская автомат, Кромов не сбросил с лица задумчивого выражения. Столь же равнодушно глянул он, как трепыхнулся и умер часовой, как танк ударил по ограде, как мёртвый стражник, похоже, из инородцев, падал вниз лишним телом, предъявив в полёте свои сержантские лычки.
   – Красиво умер служивый, словно искренне Богу душу отдал, – весело заметил Флотский Мичманок, залихватски стоящий на подножке кромовского лимузина. – И медальки у сержанта были стоящие: «За боевые заслуги», «За отвагу». Немолод был, дошёл, поди, до самого Берлина. Мудры римляне, только – хорошее о враге, которого убили. Demortuis aut bene, aut nihil. Только нам, в России, нам на nihil эта латинская феня-bene», – подумал вслух.
   Морской офицер любил мешать слова, вина и женщин.
   «Кромов и маршала так же чётко, пулей под звезду, снял бы, Зверобой, Фенимор Купер, можно сказать. Эх, не губи солдат сверх необходимого», – в глубине души шевельнулось у Мичманка.
   Моряк не топил в браваде смятение от первой жертвы похода. Философствовал, остря, капитан-лейтенант от морской пехоты по нраву своему, по-другому себя ставить не желал.    А дело шло – пуля на пулю, Кромов не из куража блеснул мастерством.
   «Изящно сработал полковник», – признал Мичманок.
   А полковник, углядев лычки на погонах застреленного им часового, подумал: «Как странно, что старший сержант, а – на вышке мается?».
  «Видел я его где-то, где-то рядом с собой», – вдруг дёрнуло сознаниё.
   Вспыхнуло и ушло мгновенно, но тревожный отсвет в душе остался. Не впервой было Ивану Кромову людям в советской военной форме в рай или в ад «шагом марш» приказывать. Но за этим сержантом что-то иное стояло, словно не противник он, а добыча на азартной охоте, и желанная добыча.
   Кромов, невольно скользнул взглядом по полковничьим погонам и орденам на своем парадном мундире: «Вырядили, штабные раздолбаи, в маскарад».
   «Но ордена – свои кровные, даже Гвардия не затерялась», – смягчился офицер.
   Кромов глянул на головной танк. Давид Драган поднял кулак с оттопыренным большим пальцем.
  «Танки идут ромбом», – показал Давид.
  «Лихо держится», – подумал Иван. Давид сам повёл ударный танк. И сейчас, когда Кромов снял часового, сделал достойный жест. Жест достойный внимания трибунала.
   Перед атакой Иван успел преподнести другу заветную подначку, что тот – второй по храбрости еврей в Советском Союзе. Давид, как всегда обиделся, заявив, что – первый.
   – Но часы-то от Рокфеллера – у Драгунского.
   – Перепутал американский толстосум меня с другим хорошим танкистом, – отбился Драган.
   «Поймали где-то детдомовца и сунули в танк. Он там и пустил корни. Горел не раз, отсюда и волосы по лицу, чтобы не пугать мирных людей», – знал о Давиде Иван.
   Ходили в войсках слухи, что в танке горел один Давид, а вытащили другого.
   «Резонно это, – понимал Кромов. Вынутый из горящего танка офицер – уже иной человек».
   – Эй, Давид, – завёл Иван друга ещё раз. – Помни, как второй по храбрости еврей Союза, ты обязан…
   Танкист прервал друга, неожиданно витиевато выругавшись: «Что я второй – полная Хаванагила».
   Другой еврейской брани Давид Драган не знал.
   «Может быть, оно и так, может, всё же прав Рокфеллер», – считал Кромов.
   Героя Драган получил по совокупности за Халхин-Гол и Испанию, а за Войну – скупые медали. Кромов, как и многие фронтовики, называл Великую Отечественную, просто «Войной», подчеркивая её исключительность. Они говорили ещё: «Та война». У многих были за плечами иные, несуразные, обидные солдату войны.
    Кромов видел Драгана в деле. Дивизии спасал танкист лихими рейдами по немецким тылам. Но в ответ – медные медали. И сейчас его за полшага от генеральства остановили. Самого – под домашний арест, жену – в лагерь, в заложницы. С её-то – пружинящей бабьей сущностью. Женщина полвойны прошла рядом с Давидом, выходив его для начала в госпитале. Тогда она и заметила, что танкист-детдомовец – вовсе не безродный, а отмечен их знаком.
   «Он – не еврей был, я его сделала», – откровенно говорила Сусанна – открытая женщина.
   Иван бы и покраснел сейчас перед другом, но ещё не сошёл загар красных от крови пляжей Жёлтого моря.
   «Не начал бы Давид косить всех подряд раньше времени, – опасался полковник. Неспроста он тайно держал на Летнем берегу три танка, вместе с экипажами, три новеньких Т-34. Лагерь-то мы порушим одним выстрелом. Но впереди – реальная боевая цель, крепость, битком набитая охранкой».
   Танки без натуги разнесли трухлявые вышки. Солдат на второй боя не принял, кубарем скатился вниз, и будет жить, если не расстреляют.
   – Броня крепка и танки наши быстры, ну, а о людях не хрен говорить, – успел пропеть Флотский Мичманок до того, как боевая машина Драгана проломила ворота, открыв дорогу грузовикам с десантом.
    На один из них, тот, где сидели морячки, на ходу запрыгнул капитан-лейтенант с громкой на флоте фамилией Мальцов, с прозвищем Мичманок, которое Иван Кромов прилепил ему в 45-ом, в Порт-Артуре.
    В Мичманке чувствовалось что-то несвойственное ему ранее.
   «Тот же – разбитной офицер, и не тот же, словно механизм внутри сидит, – гадал Кромов. Может быть, Звезда Героя, которую он, верно, что в поход надел, голову кружит».
   Со Звездой, которую Мичманок давно заслужил, помог молодому офицеру сам Иван, подарив пленного американского негра. Кромова, с его диверсионным отрядом из советских азиатов, прижали к берегу в районе Чемульпо, который, на деле, оказался Инчхоном. За спиной – лишь гордый призрак «Варяга», по фронту – войска Объединённых наций, считай американцы, и бессчётные корейцы. Мичманок десантом вытащил своих из капкана.
   «Капитан-лейтенант идёт, как у них на флоте говорят, в кильватере», – заключил Иван Кромов. И улыбнулся, вспомнив, как того черномазого приняли сперва за закопчённого аборигена, но не смогли отдраить даже с песочком.
   Мичманок и глазом не моргнул, когда полковник приказал миновать Ивань, плыть к противоположному Летнему берегу на Малый лагерь. Устная диспозиция предписывала иное, но их вело своим курсом. В конкретном бою здравый смысл – сильнее приказа.
   – А, если охрана лагеря начнёт в нас стрелять, – подцепил Мичманок.
   – Если вохра будет в нас стрелять, то мы в ответ начнём стрелять первыми, – рубанул полковник.
   Он цепко держал ситуацию, ступив на боевую тропу, с которой с конца тридцатых годов, казалось, ни разу не шагнул в сторону. Кромов маршировал по какому-то десятому, запредельному, не предусмотренному армейскими уставами, не предвиденному пророками древности, кругу войны.
   И всё же полковник разгадал странность Мичманка.
   «Он, конечно, в опале, командует флотским экипажем в сухопутном почти городе, но в составе команды – полноценная рота отборной морской пехоты. И военно-морской арсенал под ним».
   Грузовики борт о борт проскочили пролом в лагерной ограде. Старшина над кромовскими головорезами-азиатами флот уважал, не стал оттирать морскую пехоту. Настоящий Старшина, тёртый мужик, крепко обиженный на страну, на её власть, но верно служивший и этой стране, и этой грёбаной власти. Чалдон грубосибирского лица с мазком азиатчины.
   Старшина держал руль двумя руками и перекрестился мысленно. Перед походом, в Далике, он, не таясь, осенил себя знамением, на купол острожного собора, с которого крест Советы не сбросили. Не дался он им. Раз подогнали пушку, пальнули. В крест не попали, смели домишко на окраине.
   – Чемульпо! – рявкнула морская пехота.
   – Инчхон! – прорычали в ответ партизаны.
   Это были – и угроза, мол, не замай, сами справимся, и приветствие, и окопная правда. Чучхэ, дескать, всем врагам.
   – Жена-сын, сын-жена, – повторил Иван Кромов, когда автомобиль ввёз его в лагерь, который был взят одним выстрелом.

            
               

Текст по изданиям 2004 и 2012 годов. Интернет-вариант.
Авторские права защищены.

© Рукописи из сундука. Альманах. №№ 4-12. М., 2005-2013
© Зарецкий А. И., 2004-2012. Россия, раз! Россия, два! Россия, три!.. Роман
© Издательство «Недра», М., 2004

УДК 378.4(470-25).096:070(091)
ББК 74.58(2-2 Москва)+76.01(2-2 Москва)
Р 85
ISBN 5-98405-020-X
   
 
Смотри также "историческую справку": "Памяти СССР. Портреты вождей. Георгий Маленков" http://www.proza.ru/2012/02/04/1675
Смотри также "историческую справку": "Памяти СССР. Портреты вождей. Никита Хрущёв"http://www.proza.ru/2012/01/14/1301