По всем правилам

Вера Николаевна испустила дух знойным июньским днём. Усопшая была уважаемой всеми, прошедшей две войны пенсионеркой. Явным свидетельством того был справедливый некролог, напечатанный в нескольких городских газетах:
«С великим прискорбием сообщаем, что на восемьдесят шестом году жизни, после мучительной, омрачающей болезни скончалась ветеран двух войн персональная пенсионерка Вера Николаевна Гирева. Весь советский народ скорбит заодно с её родными и близкими…» и т.д. и т.п.
Близких действительно было чрезвычайно много: отставные полковники, седые ветераны Халхин-Гола и чуть ли не прямые потомки самого Жукова. Дети её, а также внуки, правнуки и праправнуки, прознав о желаемой ими кончине, как стервятники слетелись со всех уголков земного шара, чтобы поделить её пятикомнатную сталинскую квартиру в центре Москвы.
По мнению наследников, похороны должны были быть по всем правилам, то есть по гражданскому обряду, с оркестром, и по божескому - посредством отпевания в церкви, и не где-нибудь там, а в храме Христа Спасителя.
Когда полированный гроб с телом покойной выволокли на улицу, душную атмосферу лета разорвали дикие звуки, издаваемые пьяными музыкантами. На похоронный марш это было мало похоже, скорее это были дикие напевы аульских горцев.
В отпевании тоже чувствовалась какая-то нездоровая радость. Батюшка почему-то постоянно гладил покойницу по головушке, сладко приговаривая:
- Плачу и  рыдаю, егда помышляю смерть и вижду во гробех лежащую, по образу божию созданную, нашу красоту безобразну, бесславну, не имущу вида. О чудесе! Что сие, еже о нас бысть таинство; како предахомся тлению; како сопрягахомся смерти; воистину бога повелением… 
- Спи, дочечка, до гласа трубного. Не думай и не гневайся на  нас, бренных. Не  тревожь попусту покой бдящих.
На Новодевичьем  заливисто пели маленькие дрозды. Огромная толпа сгрудилась возле ямы. Воцарилась длительная пауза. Могильщики подозрительно поглядывали на покойницу. И вот тут…
- А ну, подождите-ка…
Здоровенный верзила, грубо раздвинув волосатыми ручищами толпу, подобрался ко гробу. От него воняло настолько сильно, что толпа невольно расступилась. Особое внимание привлекала рыжая шерсть на загривке, как у гиены. Над его покрытой струпьями головой роились мухи. Медный от загара торс его был обнажён. Грязные штаны подвязывал красный кушак, из-за которого он вытащил толстый свежезаточенный осиновый кол и пудовую киянку. Сплюнув коричневой слюной, он поцеловал в лоб покойницу, набожно перекрестился, затем привычным движением приставил кол к груди умершей и с невероятной силой вмолотил инструмент в мёртвое сердце. Раздался отвратительный хруст, труп передёрнуло во гробе.
- Ага! - картаво произнёс незнакомец, - с Богом!  Вот теперь - по всем правилам. Заколачивайте, мужики, - обратился он к гробовщикам. А сам, словно огромный зверь, ломая кусты сирени, двинулся прочь.
Надвигалась гроза.