Личная неосторожность

   


–  Да, человек смертен. Но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!  (Воланд)

           М.А.Булгаков «Мастер и Маргарита»



Осеннее небо простуженно кашляло громом.  Уже четвёртые сутки северный порывистый ветер всё гнал и гнал плотное скопище облаков, казалось, будто какой-то сказочный великан, набросив над миром серый пуховый плед, теперь тянул его на себя, тянул, да никак не мог стянуть.
Виктор Николаевич Шестаков, бригадир слесарей-ремонтников Раздольского цементного завода, сутуло сидел на низенькой лавчонке и ждал мастера. Двадцать минут назад он отправил свою бригаду мыться, позвонил диспетчеру, напомнил о дежурном автобусе, чтобы развезти людей по домам, заглянул в конторку мастеров, но та, как и следовало ожидать, оказалась пуста. «Угораздило же попасть в пересменку!» досадовал Шестаков. И его можно было понять: ремонт 4-ой цементной мельницы закончили раньше намеченного срока, а теперь вот сиди и жди у моря погоды… Но ничего не поделаешь, оба мастера, сдающий и принимающий, ушли совершать обход, таков порядок, и Шестаков, смирившись, решил  не торопить события. Валера Краснецков, приняв смену, вернётся к себе в конторку не раньше, чем через четверть часа. Сначала с мастером предыдущей смены они пройдут по территории производства, обязательно наведаются в цех обжига, посетят шлакосушильное отделение, потом отправятся в диспетчерскую. Краснецков непременно пожелает уточнить текущую обстановку в сырьевом цехе, поинтересуется наработкой шлама, состоянием отгрузки цемента, графиком завоза шлака и глины, а только потом,  расписавшись в журнале сдачи-приёма смены, вернется к себе в конторку.
Вот тогда-то и будет подписан акт и принята в работу 4-ая мельница. Как и полагается, Краснецков доложит об окончании ремонта по телефону главному инженеру Мазалевскому,  и тот даст добро на пуск, –  вот после этого и закрутится возвращённая к жизни  ударной бригадой помольная установка. Марк Моисеевич собирался лично присутствовать при пуске, но не приехал – воскресенье всё-таки, и Шестаков его понимал.
Виктор Николаевич, нехотя поднявшись со скамейки, приоткрыл дверь конторки, бросил взгляд на большие настенные часы – ровно пятнадцать ноль ноль.
Комната мастеров или, иначе, конторка, представляла собой кирпичное строение, прильнувшее одним боком к цеху помола. Судя по неровной кладке, строение это было когда-то сляпано наспех, снаружи имела вид неказистый, да и внутреннее убранство имело убогое: в правом углу, у окна, стоял письменный стол с тумбой, утратившей со временем все свои выдвижные ящички; слева, вдоль стены, вытянулись в ряд шесть-семь стульев, сбитых по ножкам двумя толстыми рейками, чтобы те не растащили поодиночке. На стенах развешены пыльные  графики цеховой выработки цемента, пожелтевшие, давно потерявшие свою актуальность, а рядом с входной дверью главная достопримечательность: намертво прикрученный к стене телефонный аппарат в массивном металлическом корпусе и неподъёмной трубкой на цепи – долго не поговоришь! Здесь же приляпан неизвестным шутником вырезанный из какого-то журнала плакатик из серии «Не болтай!»  –  строгая женщина в красной косынке плотно прижимает  указательный палец к сурово сомкнутым губам.
В помольном цехе, откуда Шестаков только что вышел, грохотало так, что закладывало уши, а разговаривать, даже находясь совсем рядом, можно было разве что криком; здесь же, на скамеечке, благодать – поёт, подвывая, осенний ветер, за забором лопочут не облетевшими ещё листьями ветвистые тополя и устало переругиваются меж собой где-то наверху ворчливые громы. Мимо Шестакова то и дело проходили люди: в цех –  кому ещё предстояло отстоять смену в этот воскресный день, а обратно – те, кто свою работу закончил и направлялся сперва в душевую, а затем по домам. Виктор Николаевич молча, едва заметным кивком, отвечал на приветствия входящих, и так же, кивком, прощался с уходящими  –  все спешили,  и заводить долгие разговоры было им не досуг.
А Шестакову было о чём рассказать: ремонт цементной мельницы №4, который провела бригада под его руководством, был выполнен с высоким качеством и раньше установленного срока!  А разве могло быть иначе? Ведь лишь человеку  новому, только недавно  влившемуся в заводской коллектив, простительно было не знать, что на этом подмосковном цемзаводе, отметившем не так давно вековой юбилей, да, пожалуй, и во всей отрасли, бригадир слесарей-ремонтников Виктор Николаевич Шестаков славился организаторским талантом и всегда добивался высоких показателей. Не однажды пытались его перетянуть на другие предприятия, переманивали, кто как мог, но он, ни секунды не колеблясь и не пускаясь в пространные объяснения, отвечал: «И дед мой здесь трудился, и  бабка моя, и мать. Отец отсюда на фронт ушёл, а значит, и мне быть на этом заводе до конца дней моих!»
Годами Шестаков давно перешагнул за пятьдесят, две дочери-погодки выросли, обзавелись собственными семьями и разъехались по другим городам, жена в прошлом году вышла на пенсию и теперь хлопотала по дому да на дачном участке. Он и сам любил повозиться на грядках, летом проводил там выходные, и неизменно в сентябре брал отпуск – вот тогда весь месяц безвылазно жил на даче. Но в этом году пришлось изменить давно укоренившейся традиции: профком выделил им с женой путёвку в черноморский санаторий, так что отпуск Шестаков отгулял летом. Да оно и к лучшему! Чем бы  сейчас он занимался на даче? Осень с первых же дней показала себя с самой неприглядной стороны. Какое же это «бабье» лето? Вместо погожих солнечных дней с ласковым неярким солнцем и паутинками, плывущими в прозрачном воздухе, такое вот творится безобразие, и не видно ему ни конца, ни края! А что если как ещё дождь зарядит?
 Но ветер, неистово терзающий облака, не выдул из них за эти дни ни капельки влаги.

Душа Виктора Николаевича ликовала. Так  чувствует себя человек, с блеском выполнивший сложную и, главное, нужную работу.  Удивительно, что в последние годы  и на работе и дома,  всё складывалось в его жизни как нельзя лучше, всё ладилось, всё получалось. Если ещё лет десять назад он жил обыкновенно, так же как  все, то теперь наступили годы какой-то удивительной  гармонии, что в последнее время даже стало предметом его философских размышлений. Начальство хвалило его и ставило всем в пример, и на работе  и на заводском посёлке он пользовался авторитетом, его любили, уважали, к нему обращались за советом.  В  семейной жизни тоже всё было как нельзя лучше: прежние, пусть и не такие уж серьёзные разлады с женой с годами сошли на нет, стали они жить тихо и мирно, как говорится, душа в душу. А время от времени  перед сном супруга его, Валентина Петровна, зная наперёд ответ, игриво спрашивала: «Витюш, а ты не жалеешь, что на мне женился?» – «Нет, Валюша, не жалею» – следовал ответ. – «И я не жалею…» – со счастливым вздохом, отвечала жена и сладко засыпала.
А быть довольным собой и жизнью в этот ненастный сентябрьский день у Шестакова была причина: благодаря его смекалке, помноженной на многолетний опыт, ремонт цементной мельницы удалось закончить на двенадцать часов раньше намеченного срока. Крутилась в цехе накануне ремонтных работ стайка инженеров, все сплошь в костюмчиках да при галстуках, – элита! – чертежами шуршали, руками размахивали, головы кверху задирали, высматривая что-то под самым потолком… И надо же, ни в одну из этих самых голов, увенчанных белыми итээровскими касками, не пришло то, до чего додумался он, простой бригадир! Гениальность идеи состояла в том, чтобы новый промежуточный вал к месту ремонта подать автокраном через отверстие в крыше,  временно демонтировав установленный там вентилятор вытяжки и часть воздуховода! А до чего додумались эти умники? Они предлагали тащить эту махину весом в несколько тонн через весь цех лебёдкой, да в придачу ко всему для этого надо было разобрать два кирпичных простенка! Всё оказалось намного проще, и Виктор Николаевич до сих пор не переставал сам себе удивляться. Сэкономили время и деньги. Это уже было оценено заводским руководством, а там,  – чем чёрт не шутит! –  может и  куда-нибудь повыше  доложено!
Шестаков вытянул ноги, устроился на лавочке поудобнее и с наслаждением потянулся, предвкушая хороший выходной после отличной работы – на понедельник он взял отгул. Прислонясь спиной к кирпичной стене конторки, он закрыл глаза и задумался. «Ведь выиграли, ни много ни мало, двенадцать часов рабочего времени! А за это время… – бригадир поднял глаза в небесную хмурь, совершая в уме несложную калькуляцию. – …Мельница выдаст двести тонн цемента! Это теоретически, на практике, разумеется, чуть меньше – тонн сто семьдесят. Но и это не мало!
Шестаков встал со скамейки и степенно, враскачку, пошёл к обдувке – шлангу, подсоединённому к трубе со сжатым воздухом. Повернул вентиль, привычными движениями сбил упругой струёй воздуха с одежды цементную пыль, ту, которую не удалось одолеть осеннему ветру и, закончив, бросил на землю шланг. Остатками воздуха тот выдул на земле островок чистоты.
Вернувшись обратно на скамейку, Шестаков вынул из кармана мятую пачку сигарет, хоронясь от порывов ветра, закурил, вяло втягивая в себя горьковатый дым – курить не хотелось.
  «Опять, как пить дать, назначат знаменосцем!» – отчего-то вдруг невесело подумалось ему.
 И в позапрошлом году, когда отмечали семидесятилетие Великого Октября, и в прошлом, было ему доверено нести на демонстрации заводское знамя. С трибуны, установленной в центре города, сыпались одна за другой здравицы и назывались имена тех, кто ударным трудом добился высоких производственных показателей. Звучала и его фамилия – неслась над колоннами, над площадью Ленина, над крышами домов, эхом множилась в центре Раздольска. Гордо вышагивая впереди заводской колонны со знаменем в руках, Виктор Шестаков неожиданно подумал о том, а что бы сказал Ильич, сойди он с каменного постамента? Верно ли живёт он, коммунист Шестаков,  или что-то в его жизни всё же не так?
От мечтаний бригадира отвлекло жалобное мяуканье кошки, всеобщей любимицы, которую рабочие подкармливали, баловали и не давали в обиду бродячим собакам, забредавшим от нечего делать на заводскую территорию. Она появилась здесь несколько лет назад маленьким котёнком, настолько крохотным, что кто-то, увидев, сразу же дал ему прозвище Мушка. Со временем кошка подросла, «подросло» и её прозвище – стали её величать Мухой. И вот сейчас, усевшись напротив Шестакова,  она жалобно мяукала, пристально глядя ему в глаза.
–    Котёнка, бедняжка, потеряла… Не найдёт никак, – пояснила, возникшая внезапно, словно привидение, Зина Лопатина, машинист цементных мельниц. – Ты, Виктор, случаем, не встречал? Чёрненький такой, махонький, с белыми лапками... Валера, мастер наш, домой хотел его забрать, деткам своим.
–   Нет, не видел,  – буркнул Виктор.
Кошек Шестаков не любил, а на работе их и вовсе терпеть не мог. «Кошка на производстве хуже, чем баба на корабле, – говаривал он. – Если кошка во время работы под ногами крутится, до беды недалеко». Вот такой был у него взгляд на это безобидное животное – взгляд,  идущий вразрез с мнением почти всего коллектива.
– Мельницу-то когда пускать будете? – поинтересовалась Зина.
–   Вот мастера дождусь, и пустим…  – ответил Шестаков и, бросив себе под ноги окурок, старательно вмял его сапогом в пыль.
Валера Краснецков и в самом деле, проделав обычный маршрут  с мастером предыдущей смены,  зашёл в диспетчерскую, но пробыл там несколько дольше обычного. Диспетчер Аллочка скороговоркой сыпала цифрами, вычитывая для него данные из толстого журнала, но Валерий думал не столько о количестве наработанного шлама и клинкера, сколько о том, что сейчас происходит у него дома. Старшему сыну, сегодня исполнялось шесть лет! Когда Валера уходил на работу, уже начала собираться детвора, а вечером за стол сядут взрослые.  Вчера из Ленинграда и Воронежа приехали родственники со стороны жены. Конечно,  будет тесновато, ну что ж, терпеть эту тесноту осталось недолго: уже высится недалеко от завода новенькая, только что отстроенная двенадцатиэтажка! Каждую смену взбирался Валера куда-нибудь повыше (а на заводе таких мест хватало) и смотрел, не мог налюбоваться, на новый дом. Две недели назад жилищной комиссией предварительно были распределены квартиры,  и Валера уже побывал на новостройке, поднимался в их ещё мрачноватую, без отделки, но уже такую родную квартиру на 11-ом этаже  –  высоко, дух захватывает! Из окон, смотрящих на север,  в ясную погоду хорошо видны и шпиль здания университета на Ленинских горах, и телебашня в Останкине. Впереди грезилось новое счастье и новая жизнь! Тем более, что решили они с Аннушкой, что пришло время подумать о третьем ребёнке. Уж больно им хотелось родить ещё и дочку.
Так, витая мыслями в таком прекрасном и недалёком будущем, шагал Краснецков в комнату мастеров. Заметив его ещё издали, Шестаков поднялся со скамейки, пригладив корявой пятернёй волосы, которые начала завоёвывать седина, надел на голову каску.
–  Ну что, товарищ начальник, пускаем мельницу? – озорно подмигнул Шестаков Валере и улыбнулся, оголив прокуренные зубы, три-четыре из которых блеснули металлическими коронками.
–   А как же, Николаич! Сейчас позвоню на подстанцию, подадут напряжение, и ключ на старт!
И вот через пять минут уже ухала, словно гигантский филин, предупредительная сирена. Как умолкла, тут же дёрнулась и плавно, словно человек, разминающий после долгого сна затёкшие члены, закрутилась на вспомогательном приводе мельница. Россыпью грохнули о корпус стальные шары в её утробе, завертелась питающая тарелка, посыпалась, шурша, шихта в раскрытое, как крокодилья пасть, ненасытное жерло мельницы. И вот, наконец, бухнул в ячейке высоковольтный выключатель и, взвизгнув, начал набирать обороты мегаваттный двигатель, взметнув под потолок густые клубы пыли. И тут же всё встало на свои места: мельница сразу стала похожа на работающих рядом своих двух сестёр-близняшек.
Несколько минут мастер с бригадиром наблюдали за работой отремонтированного агрегата, а потом, крепко пожав друг другу руки, распрощались. Краснецкова ждали дела в обжиге – нужно было принять кирпич для футеровочных работ.
Шестаков долго смотрел вслед удаляющемуся мастеру, и снова шевельнулась в его голове мысль, которая посещала его уже не раз. А подумал Шестаков о том, что если бы  бог одарил в молодости его сыном, то хотел бы он, чтобы тот был таким же, как Валерик. Нравился ему этот парень, и, восхищаясь им, он считал его пусть самым молодым, но  самым лучшим из сменных мастеров на заводе.
Проходя мимо Лопатиной Краснецков, перекрикивая рабочий шум цеха, попросил, чтобы она разыскала крановщицу и передала ей, что можно завозить шихту в бункер 4-ой мельницы. Сказал и вышел из цеха.
Лопатина, перехватив уже собиравшегося уходить  Шестакова взмолилась:
–   Витюш, ты не закинул бы в бункер шихты ковша три? Наташка Косолапова, чертяка, как всегда, опаздывает!
–    Отчего ж  не закинуть? – весело ответил он.  – Дело не мудрено!
И действительно, что ему стоило? Сам он, как только пришёл на завод, три года отработал на мостовом кране и теперь был даже рад подвернувшемуся случаю вспомнить былые годы и былую удаль. Поднявшись на эстакаду, Виктор Николаевич немного постоял, отдышался  –  всё же годы брали своё. Пошарил глазами по горизонту и на радость себе заметил где-то далеко-далеко, над Москвой, еле заметную полоску небесной сини. Ветер заметно умерил свою прыть и уже не бросал в лицо жгучую пыль. Проясняется! Спустившись через люк в кабину крана, Шестаков нежно, но смело коснулся рычагов управления.
А за несколько минут до этого Валера Краснецков, выйдя из помола, направился было в цех обжига, да в последний момент вдруг передумал и свернул в сторону клинкерного склада. Ухватившись за поручень металлической лестницы, он шустро запрыгнул на первую ступеньку и, громыхая сапогами по железу, стал подниматься наверх.
Мостовой кран стоял недвижимым. Мастер прищурился, пытаясь разглядеть, есть ли в кабине крановщица. Косолапова, должно быть, опять опаздывала. Валера осмотрел кучу шихты, заготовленной предыдущей сменой, прошёлся по эстакаде, взглянул на бункера. В бункере 4-ой мельницы шихты оставалось минут на десять - двенадцать. «Не появится за это время крановщица, хоть самому за рычаги садись! Нужно всё-таки сделать ей внушение!» – подумал  Валера и  улыбнулся – надсаживать горло и махать кулаками  он не умел.
Краснецков уже развернулся, чтобы уйти, но вдруг до его слуха донёсся тонкий надтреснутый писк, похожий на ржавый стон калитки с несмазанными петлями. Мастер поискал глазами там, откуда донёсся звук, и присмотревшись, заметил на дне бункера, маленький тёмный комочек – котёнка, неуклюже перебирающего лапками.
–   Как же тебя угораздило сюда свалиться, бедолага? – произнёс вслух Валера и стал спускаться к бункеру.
Сверху бункеры мельниц были закрыты специальными решётками из стальных швеллеров, но решётка этого бункера имела изъян: один из них был сорван и отогнут в сторону. Валера пролез в щель, повис,  зацепившись руками за швеллер, опёрся ногой о выступ на металлическом корпусе бункера, и, отпустив руки, спрыгнул, по щиколотку провалившись в рыхлую шихту. Бережно взяв в руки крохотное тельце, погладил его мягкую шёрстку. Дети давно просили завести котёнка, и вот на днях они с женой, посовещавшись, решили: пусть будет, как они хотят. Ведь, так или иначе, через полгода, ну, может чуточку больше, кошка пригодится, чтобы первой переступить порог их новой квартиры.  Валера давно присмотрел его, да жалко было отнимать у Мухи. Но больше тянуть было нельзя – сегодня, в свой день рождения, старший сын ждал котёнка в подарок. 
Прижав одной рукой тёплого, дрожащего от страха котёнка к себе, Краснецков другой пытался схватиться за кусок арматуры, приваренный, очевидно, при монтаже, к стенке бункера, но не допрыгнул. С тревогой посмотрел на увеличивающуюся с каждой секундой воронку на дне бункера – у мельницы был отменный аппетит. Валера отнял руку от котёнка, побудив того крепко вцепиться острыми коготками в надетый под спецовку свитер, схватился за еле приметный выступ на стене, образованный плохо сваренными между собой листами железа, подпрыгнул и сумел-таки другой рукой ухватиться за спасительный стальной прут.
Но вдруг дрогнула и застонала эстакада под многотонной тяжестью мостового крана. Натянулись, как струны,  и запели на ветру стальные канаты грейферного ковша, который, впившись в гору шихты, жадно кусал её железными челюстями. Валерий побледнел  –  через считанные секунды двинет кран мостом, и с каждым мгновеньем будет всё ближе и ближе к бункеру. Он понял всю серьёзность сложившегося положения. Едва держась на стене бункера, действуя настолько же сознательно, насколько и бессознательно, собрав все силы, он решил попробовать с раскачки ухватиться за решётку, которая, казалось, была совсем рядом, над головой. Он крикнул, что было мочи, наивно надеясь, что там, в кабине, его услышат. Он осознавал и то, что из кабины машинисту крана не видно, что происходит в бункере. Валера сделал ещё одну попытку подтянуться  –  ломались ногти, сдиралась кожа, но он не чувствовал боли. Посмотрев вверх, Краснецков крикнул ещё раз, но это был уже крик отчаяния – над ним со скрипом раскрывался ковш с пятью тоннами приготовленной для помола шихты…

Забросив в бункер три обещанных ковша, которых должно было хватить на целый час, Шестаков, ещё раз взглянув с неподдельной радостью на увеличивающуюся полосу синевы над Москвой, спустился вниз и с лёгкой душой, мурлыча себе под нос, привязавшийся со вчерашнего вечера популярный мотивчик, отправился в раздевалку.
Когда питающая тарелка пущенной  в работу мельницы внезапно остановилась, заскрежетав так, что мурашки побежали по телу, машинист помольных установок Зинаида Лопатина, матерно ругаясь, схватила специально предназначенный для этой цели ломик, и, уперев в борт тарелки, стала приподнимать стакан дозатора. Так бывало довольно часто: во время ремонта в бункер попадали посторонние предметы, и пуск мельницы после простоя был чреват заклиниванием тарелки. Это Лопатина знала и  к этому она готовилась. Но первые минуты всё шло без помех, и она поверила – на этот раз обойдётся. Но стоило ей лишь расслабиться, так на тебе!
Из-под стакана, через расширенную щель, шурша, посыпалась шихта. Лопатина ковырнула ещё раз и ещё, наткнулась на что-то жёсткое, но податливое – показался кирзовый сапог… «То телогрейку рваную бросят в бункер, а теперь вот и сапоги полетели!» – не унималась Лопатина. Сунула ломик  чуть глубже, провернула его что было силы – сапог вышел наполовину. Ухватилась обеими руками, стараясь вырвать его оттуда. Дёрнула раз, дёрнула другой и ещё раз, посильней… И вдруг так и села прямо на покрытый слоем цементной пыли пол  с сапогом в руках. Под ним из-под размотавшейся портянки показалась обнажённая человеческая ступня! Лопатина опрометью бросилась вон из цеха, выскочила наружу, и крик её пронзительный, нечеловеческий, как крик смертельно раненной птицы, разнёсся вокруг.
Шестаков уже направлялся от раздевалки к заводской проходной, когда услышал этот душераздирающий вопль. «Уж не случилось ли чего?» –  заволновался он и круто повернул обратно к цеху.

                *  *  *

Следователь Крымов, поднявшись из-за стола, близко подошёл к Мазалевскому и как-то недобро и серьёзно  взглянул ему в глаза.
–   Так что же вы, товарищ главный инженер, можете сказать в оправдание?
Марк Моисеевич, переглянувшись с Шестаковым, судорожно повёл плечами, будто желая сбросить  с себя что-то мерзкое, и  вяло, с дрожащей улыбочкой на тонких губах произнёс:
– Понимаете, товарищ следователь, крановщики частенько сгребают ковшом то, что не прошло в бункер, и гнут швеллера защитной решётки. Вот в такой проём между швеллерами и пролез Краснецков…
  Крымов встал из-за стола, молча подошёл к окну и, любуясь тёплым осенним днём, задумчиво, вполголоса, произнёс:
–   Да… Не пойму одного: вроде бы сам мастер, и по отзывам парень неплохой, а стал нарушителем правил техники безопасности. – И, уже повернувшись к присутствующим. – Насколько мне известно, опускаясь в бункер, работник должен быть обвязан страховочной верёвкой, а наверху его должны подстраховывать не менее двух человек? Верно?
–   Именно так, товарищ следователь, –  кивнул главный инженер и опустил глаза.
–  Вот так порой недисциплинированность и личная неосторожность приводит к трагедии! – закрывая папку с бумагами и прощаясь, подвёл итог следователь Крымов.

Возвращаясь на директорской «Волге», Мазалевский с Шестаковым за всю дорогу  не перекинулись ни единым словом. Марк Моисеевич никак не мог прийти в себя, состоявшийся разговор оставил в душе неприятный осадок. День, такой солнечный, по-осеннему прозрачный, был окончательно испорчен. Но, слава богу, худшее уже, кажется, позади. Краснецкова вчера похоронили за счёт завода, всё было сделано честь по чести: от завода гроб, оркестр, венки, поминки. С очереди на квартиру решили его семью не снимать и детей его, мальчишек шести и четырёх лет, оставить в заводском детском саду. Всё было сделано, вроде бы, как и подобает в таких случаях. Но не знал Мазалевский главного: билось во чреве молодой вдовы ещё одно крохотное сердечко, о чём она так и не успела признаться своему Валерке.
А когда «Волга» круто свернула с шоссе и понеслась в сторону цементного завода, Мазалевский вдруг обернулся к сидящему сзади Шестакову:
–   А, вот скажи, Виктор Николаевич, на кой чёрт он за котёнком-то полез? Кошка других  бы нарожала…
В ответ ему Шестаков лишь криво улыбнулся.