Она далеко

Никогда не хотел быть публичной персоной. Даже боялся этого, если быть честным. Но жизнь так распорядилась, что... Это не важно, конечно. Важно совсем другое.

Не хотел писать, хоть и знал, что напишу. Не могу не выплеснуть эмоции. Или, возможно, это жалкая попытка еще раз почувствовать то, что было. Глупо, конечно. Впрочем, умом я и не отличался никогда.

Я понял, что все зашло очень далеко, лишь сегодня утром, когда за двадцать минут до прихода шаттл-трансфера я, вместо того, чтобы проверить вещи и сдать ключи от номера, был в постели, на уже откровенно мокрых простынях, с самой прекрасной в мире женщиной. Надо было заставить себя встать и одеться. А я не мог. Не мог даже на секунду оторваться от нее, чтобы ответить на телефонный звонок - это с ресепшн хотели узнать, нужен ли носильщик.

- Возьми меня с собой! Пожалуйста! Не оставляй меня!

Не могу это слышать. Я закрываю ей рот поцелуем, но это не спасает от ее взгляда. Ей страшно и очень больно. Она просто плачет.

- Не могу, золото мое. Не могу. Не проси.

Не помогает. И эту дикую и абсурдную ситуацию дополняет внезапное совершенно бесконтрольное желание физической близости. В который уже раз за это утро...

Ночью было легче. Мы посидели на пляже, где почти никого не было. Я гладил ее волосы, пахнущие морем, говорил ей очень тихо много всяких нежных и ласковых слов. А она плакала. Слезы текли и текли по ее щекам.
Потом мы еще раз искупались. Вода была теплой, а мне хотелось остыть. Без брызг, изогнувшись, она нырнула. Ее не было около минуты, а когда она вынырнула, в ее руках была красивая ракушка. Мы вместе любовались ею, а потом я закинул ее далеко в море. Какой смысл брать ее с собой? Нельзя, да и... Будет пылиться на полке, никому не нужная. А здесь, в море, она прекрасна.

Мы долго целовались, стоя по плечи в воде. Долго. Солнце почти исчезло уже, когда мы, наконец, пошли в номер. Там, стоя под душем, смывая с себя соль, я подумал - а ведь счастье существует.

Она зашла, встала рядом с ванной.

- Сейчас выхожу.

- Я не тороплю тебя. Просто хотела побыть рядом.

- Иди ко мне.

Она покачала головой. Не хочет. Ну... Выхожу из ванной, чуть прикрыв дверь. Ложусь на постель, смотрю, как за окном мерцают звезды. Они здесь огромные. Она входит, ложится рядом. И молчит. Чуть отстраненно я глажу ее по влажной коже. И вдруг до меня доходит, что осталось всего несколько часов. Смотрю на нее. На искривленные в горькой улыбке губы. Она понимает, о чем я думаю. Знает.

- Я так больше не могу.

- Знаю. Сам не могу. Это последний рывок.

- Хочешь, чтобы я доиграла роль до конца?

- Ты доиграешь. Ты справишься.

Она смеется. Отвратительным истеричным смехом. Я обнимаю ее, лаская. Сколько раз она будет  так смеяться - без меня? Много. А я, даже на расстоянии, буду это чувствовать. И страшная боль каждый раз будет прошивать насквозь. Но ей-то будет больнее.

Под утро, когда за окном посветлело, я вспомнил про кольцо. Тонкое, с аметистом в виде сердца и крошечными бриллиантами вокруг. В самый момент ее экстаза я как-то сумел надеть его на ее безымянный палец.

- Это тебе.

Ее глаза, невменяемые, как у сомнамбулы. Думаю, она даже не осознала, что я сделал. Однажды, очень давно, я видел этот взгляд. У нее же.

Лето, жара, духота. Полный дом абсолютно ненужных, странных людей. Мы с ней решили сделать мороженое, добавив в смесь, кроме прочего, еще и корицы. Пока мороженое застывало в специальной машине, я сидел на кухне напротив нее. И старался не смотреть ей в глаза. Впрочем, смотреть ниже было куда опаснее. Глубокий вырез платья открывал чуть тронутую загаром шею и грудь, на которой тонким контуром лежал крестик. Витая цепочка непривычного плетения. Через указанное в инструкции время мы открыли машину для приготовления мороженого. Странного вида жидкость, не думающая застывать. И мы рассмеялись. Она попробовала жидкость.

- Она даже не особенно холодная...

- Может, надо добавить чего-то?

- Корицы?

Она улыбнулась. На ее губах застыла капля несостоявшегося мороженого. Взяв чашу, она встала.

- Поставим в морозилку, так надежнее.

Я не дал ей этого сделать. Помню, как рывком отодвинул стол, как притянул ее, стоящую у окна, к себе. И до сих пор помню вкус молока и корицы на ее губах. В висках не просто стучало. Мне было почти плохо, физически плохо, от сумасшедшего желания.  Она попыталась что-то сказать, но я не дал ей и слова произнести. Звук упавшей чаши. Жидкость выплеснулась на меня, на нее, на пол. А я в тот момент плохо понимал, что происходит. Мне было наплевать, что дверь в кухню открыта, что в доме полно народа. Возможно, я даже говорил ей что-то. А возможно, и нет. Мне не хватало воздуха. Но жара к этому отношения не имела. Запах ее духов на теплой коже сводил с ума.

Я знаю, это было пошло. Наверное, пошло. Для меня это было прекрасно. До этого момента я никогда не занимался любовью вне спальни или вне помещения, где была кровать. Если честно, я даже не знал, что нужно делать. Продолжая целовать ее, я потянул край платья с плеча. Ее широко открытые глаза смотрели куда-то сквозь меня.

- Хочешь, я остановлюсь?

Не знаю, слышала ли она мой вопрос. И, если слышала, то поняла ли его. Я бы не остановился. Я себя знал очень хорошо. Зачем тогда спрашивал? Сам не знаю.

Глаза сомнамбулы. Частое дыхание - мое и ее. Искаженное странное лицо, прекрасное, необычное. Это было быстро. И так хорошо. Уже перед самым финалом я, прижав ее к себе, уткнувшись ей в волосы, понял, что я навсегда это запомню. Этот день, этот момент, это ощущение. И даже вкус корицы на губах, от которых так не хотелось отрываться.

Теперь на ее шее не было цепочки. Она больше не носила крестик. Разуверилась, как говорила она сама. Я смотрел ей в глаза. Они тоже изменились. Придя в себя, я лег рядом с ней. Прижал к губам ее руку с кольцом.

- Я не хочу, чтобы ты плакала.

- Тогда забери меня с собой.

И вот тут уже впору было плакать мне. Но я сдержался. Прощаясь, я старался улыбаться. Ничего не вышло, правда. Ни у меня, ни у нее.

Сегодня надо мной такая же душная ночь, как и тогда, в последний раз. И со мной нет ее. Она далеко. Возможно, ее губы сейчас пахнут корицей. Отворачиваюсь к беленой стене гостиничного номера. В свете уличных фонарей она начинает расплываться. Долой маску. Все равно ведь никто не видит. Она далеко.