1. 8. Любая война имеет четвёртое измерение

               Любая война имеет четвёртое измерение
   
   – Танки показали себя в морском бою, – признал Мичманок, когда мониторы, атаковавшие их понтоны, ушли на дно.
   – Танку и авианосец, раз пальнуть, – гордо бросил Давид, остывая от стрельбы в упор.
   Старшина ликвидировал охрану пристани, выиграв партизанскую часть схватки.
   А у полковника Кромова было смутно на душе. Как в первые месяцы Той войны, когда смятая армия, огрызаясь, катилась на восток, разбегаясь по пути, когда ошалевшие генералы и чекисты-особисты довели дело до «войны всех против всех». Сейчас он, Кромов, возможно, возглавляет боевую операцию новой гражданской. И, кто знает, как отсюда покатится по России.
   – Танки сытые бьют копытами, – доложил Драган.
   Впереди была Ивань. И их там ждут.
   «Да, хоть и ждут нас там, в Ивани, мы придём, мы идём, мы – здесь», – Кромов знал, что воевало его имя.
   Морская пехота заняла позиции на берегу. Понтоны выбросили аппарели. По ним съехали танки и грузовики.
   – Давид, – сказал Кромов, – ты должен продержаться тридцать минут. Три танка – против батальона, но с тыла, но внезапно. За полчаса, мы возьмём усадьбу и тем, кто у мостов через каньон, защищать станет некого.
   На берег съехал лимузин. Его Штатский дал не без умысла. Если Орлов капитулирует, в чём Штатский был уверен, то его с почётом доставят в Далик. Сдаст дела и будет арестован. Штатский стерпел, когда за руль сел личный шофёр Чумаченко.
   – Это – Рубикон, – Мичманок махнул рукой на Кадаль. – Античные страсти в сибирской тайге. Другой земли нет, будем воевать на этой.
   – Сказано сильно, верно, но – невпопад, – съехидничал Давид.
   Высадка закончилась. Пала ночь на утёс Ивани. Вверху – ни огонька.
   – Может быть, там сидит всё же какой-то другой Орлов, – подумал Кромов.
   – За Родину! – крикнул Старшина.
   – За Сталина! – зычно гаркнул Подоприго, которого Мичманок так и не застрелил. И не зря. Кто бы так правильно крикнул.
   – За Сталина, твою мать, – повторили окрестные леса и овраги.
   – За родину, нашу мать, – подтвердили утёсы и река.
   Танки ринулись вперёд. В сыром воздухе рёв машин не громче, но страшнее. Танк, что шёл первым, метров через сто снёс баррикаду. По броне вроде чикнула пуля. Потом было ещё несколько баррикад.
   «Чумаченко – стратег, пехоту они сдержали бы», – подумал Давид.
   Были ли на баррикадах бойцы, он не знал. Не смотрел. Если и были, то их уже нет. Серпантин узкий – или под гусеницы, или – с кручи.
   Чумаченко, укрепившийся с горсткой людей на другой стороне каньона, услышав рёв танков наверху утёса, понял, что Ивань пала. Бой только поставит точку.
   Грузовики с десантом взяли 500 метров подъёма, прочищенного броней.
   Рослые моряки швыряли через монументальный забор, окружающий господский дом Ивани, гранаты. С правой руки, с левой руки. Такая у них манера. «Корейцы» Кромова прыгали с бортов через ограду чуть ли не навстречу взрывам.
   Орлов обречённо выплевывал в пустоту слова.
   «Не посмеют», – думал генерал госбезопасности, когда узнал, что Кромов разгромил тюрьму. «Не решатся», – мнил, когда шли на дно мониторы. «Не дерзнут», – сжимал он волю, когда танки взяли серпантин, когда Кромов поднял своё войско на утёс.  «Покусились», – обожгло Орлова, когда рванули гранаты, заскулили собаки, заохали и захрипели солдаты.
   Корейцы Кромова были уже за забором.
   – Они нас режут, режут, – раздался выкрик.
   Кромов-полководец в лимузине последним поднялся в гору.
   У ворот усадьбы – надолбы.
   – Прав был лазутчик, – отметил полковник. Танкам сходу эти бастионы не одолеть. Тут и нужна штурмовая пехота.
   Корейцы, вырезав передовые посты, распахнули ворота. В морскую пехоту стрелять было некому.
   Кромов по ухоженным аллеям Ивани шёл к Главному дому. Рядом – Мичманок. Подоприго тоже успел наверх. Четвёртым офицером был каперанг, начальник морского арсенала, увешанный оружием. Его техники уже завели генератор. На фонари и выходили люди в разной форме, но с одинаково поднятыми руками. Их было немного.
   У Господского дома – мёртвые тела. Охрана полегла у парадного подъезда.
   – Перебили? – спросил с наигранной укоризной Кромов у Старшины.
   – Так тёмно было, как тут в плен взять. Да, и не успели они сдаться.
   – Озлились солдатики и матросики на ГБ, – заметил Мичманок.
   – Так точно, – отрапортовал Подоприго.
   – На генерала я иду один, – отчеканил Кромов.
   Он вошёл в дом. В вестибюле и на лестнице – пусто. Полковник поднялся на второй этаж.
   У апартаментов Орлова ему отдал честь капитан-чекист, уверенный, что прибыл новый начальник Безымянного дома, напяливший для конспирации армейский мундир. Капитан замер, понимая, что тот, кто войдёт в кабинет первым, станет убийцей Орлова.
   Кромов миновал приёмную и распахнул двери тамбура, отделявшего от неё кабинет. Грянул выстрел.
   У Орлова пахло порохом и горелой бумагой, сургучом, хорошим табаком и отборным спиртным. Сейфы были распахнуты. В камине догорали бумаги. Парные куранты – причуда раннего бидермейера, невесть как добравшиеся из Германии именно сюда, показывали разное время. Одни – местное, другие – московское. На вторых было 13 часов 30 минут, и они не хотели считать мгновенья.
   Перед мёртвым гебистом – пустая бутылка из-под коньяка и изящная рюмка с вензелем.
   «Не тот Орлов», – облегченно вздохнул Кромов.
   «Пусть так и останется», – решил он. И бутылка, и рюмка, и не тот Орлов.
   Иван достал из шкафа такую же бутылку, нашлась и рюмка. Прочёл надпись: «И. ВасинЪ». Полковник, на правах мародёра, глотнул из горлышка, а потом уж наполнил историческую чарку.
   «Видел бы купец Иван Васин, расстрелянный чекистами, как из его посуды будет пить русский офицер, отбивший у госбезопасности бывшую усадьбу эксплуататора», – торжествовал Кромов.
   Орлов оставил несколько записок.
   «Лаврентий мёртв, я ухожу за ним», – было в одной. Вторая была ещё загадочней: «Спасти себя или спасти страну!?».
   «Власть и помешательство – нераздельны», – ответил на это Кромов.
   Третья записка была и непонятна, и нелогична: «Сталинисты берут верх. На меня идет кровавый полковник Кромов. Маленков нас предал. Всё организовал Хрущёв. «Почему я не придушил его в 41-ом», – повторял мне Берия».
   «Хрущёв, Хрущёв, кто такой, откуда взялся, сколько их там, вокруг Кремля», – гадал Иван.
   «Тебе повезло, Лаврентий, твой отец пал в бою», – гласила записка сыну.
  Может статься, что лет через двадцать, Кромов отдаст этот листок Анюте – сестре Наты и матери Лаврика.
   «Сынишка, значит, в честь Берии, надо же, – заводился Иван. – Хм, племянник Лаврик. Как же он, Орлов, Нату-то. Ладно, сбежавшим невестам, может, и мстят, их мужьям – ради бога, чего же он свояченицу-то не пощадил. Ха, племянник Лаврик. Ровесник и кузен Кольки. А он и Кольку – в тюрьму. Не могут они без человечины...»
  На столе – несколько папок. Их Орлов не бросил в огонь. Не бросил и Кромов, о чем жалел, когда прочёл.
   Полковник сунул папки в генеральский планшет, выбрал в гардеробе просторный кожаный реглан. Под пальто планшет не заметен. Записки убрал в потайной карман, где хранят документы. У Кромова сейчас не было ни одного.
   Вошёл адъютант Орлова.
   – С вами будут говорить, – произнёс он, не глядя, на мертвого хозяина кабинета.
   На проводе был Большой генерал: "Мне уже доложили о разгроме банды дезертиров. Жаль, что не успели спасти Орлова".
   Так как трубку взял Кромов, военачальник понял, что в живых Орлова нет.
Генерал Иван Орлов, он же – Ганс Вольф, сидел в кресле, откинув на высокую спинку седую не по возрасту голову с простреленным виском. Мертвый, но гордый сатана. Таких чеканили в ЧК. В любой трагедии есть доля недоумения. Постепенно у генерала сквозь лубянский оскал стало проступать лицо человека. Теперь Кромов не только знал, но и видел, что это – тот самый Орлов.
   «Перекрестить его что ли. Он же – наверное, православный по матери, – подумал полковник. – Нет уж. Лубянский бог ему – товарищ. Но свечу на погосте в Тологде, личном погосте Кромовых, поставлю».
   Появился Мичманок. Отсалютовали победе коньяком из контрреволюционной рюмки. Моряк налил по новой.
   – Помянем, – кивнул на тело Орлова.
   Офицеры молча выпили.
   – В Москве ещё 23 числа стали снимать портреты Лаврентий Палыча, – сообщил Мичманок.
   – Помянем и его, – согласился Кромов.
   – Заодно и Сталина, – предложил Мичманок.
   – Не рановато ли? – удивился Кромов.
   – Ты, ты, ты… Ты шёл на живого Сталина, – флотский впервые испугался своего друга.
   – Тогда всё равно – за Сталина, за то, что не успел нас убить, – провозгласил Кромов. – То-то в застенке слышу через окно то плач, то радостные песни из общих камер. Значит ещё в марте, – задумчиво протянул полковник. – А сейчас, судя по погоде, – лето.
   – В Москве заканчивается 26 июня. У нас уже – 27-ое.
   – Потерь-то у нас нет. Царапины, осколочные, да синяки. Так не бывает, – размышлял Мичманок. – Ну, ладно, твои зубами пули ловят и глотают, пока свинец не остыл, урча от удовольствия. Но мои-то идут напролом. Себя, конечно, берегут, но напролом.
   – Так «азиаты» боеспособных у ворот вырезали, – возразил Кромов. – В самой усадьбе дрались с кабинетниками.
  – Но и у Подоприго нет потерь, – наступал Мичманок. – Его-то команда воевать ни черта не умеет.
   – Значит, это было – заклание. Мои-то воевать не любят, они настроены убивать.
   – Это было…, – Мичманок не договорил, а картинно сполоснул руки коньяком.
   На воздухе Подоприго спрашивал у всех, где водрузить Знамя победы. Он не мог разобраться с картиной мира.
   – Я их позвал «За Сталина!», а они пошли «За Родину!», – огорчался.
   – За Родину недалеко было идти, по Родине и ступаем, а вот к Сталину, к Сталину никому не хочется, – хмыкнул Кромов. – Чего к Сталину торопиться.
   Полковник уже освоился с «новостью» от Мичманка. Он окончательно понял, что на Москву они не пойдут. Кромову вдруг очень захотелось стать генералом и, наконец, Героем Советского Союза. Но за штурм заброшенной усадьбы, которую, невесть зачем, захватили одуревшие от мухоморов дезертиры, такие звания не присваивают.
   – Ваши головорезы насилуют женщин, – возмутился Арсеналец, хотя стволы его автоматов, пожалуй, ещё и не остыли.
   – Чекистку нельзя обесчестить изнасилованием. Это её боевая награда, – отмахнулся Мичманок.
   «Жаль, что здесь нет семьи Орлова», – жестоко подумал, ненавидя себя, Кромов.
   Блюдя традиции, они с Мичманком поднялись на каланчу бывшей дачи золотопромышленника. Вдали за рекой гремели взрывы. В воздух взлетали огненные шары.
   – Стоит нам взобраться на высоту, как начинается салют с фейерверком, – восхитился Мичманок.
   – Похоже, что восстал Большой лагерь, – ответил Кромов.
   – Пошло-поехало, думаешь, – спросил, не для ответа, Мичманок.
   Он тоже был в кожаном реглане. Задержался в кабинете генерала, говорил по телефону, какие-то документы спрятал, как и Кромов, под трофейное пальто.
   – Запасливый народ чекисты. Одёжка-то – еще ленд-лизовская, – хохотнул Кромов. – От фронта скрыли.
   – Да, это была прекрасная ночь для последнего и решительного боя за наследство товарища Сталина, – заметил Мичманок.
   – Во время смут – жизнь без судьбы, как в муравейнике, – загадочно ответил Кромов. – А мы – герои несостоявшейся войны, – добавил уже серьёзно.
   «У переправы сложили оружие», – доложили Кромову.
   Появился Чумаченко и привёл Драгана, для которого бой закончился ещё на серпантине.
   – Далее было стояние на Угре, – охарактеризовал ситуацию танкист, вспомнив историю.
   – Похоже на то, – согласился Чумаченко, – и политически верно. Иго пало.
   Над Иванью, в очередной раз поруганной Иванью, всходило тревожное солнце Красного Востока.
   – Надо поднять к усадьбе Нату с Колькой, – решил Кромов.
   – Я съезжу, – сказал Мичманок. – Твой шофёр ещё за кем-то охотится.
   Драган догнал капитан-лейтенанта и, помявшись, попросил: «Когда вернётесь, дай возможность мне с Натой двумя словами без свидетелей перекинуться».
   С моряком увязались Шалава и Скромница, упорно искавшие Парня из нашего города.
   – Когда будешь бить мою Сусанну, не зверей, пожалуйста, Ната, – сказал Давид Драган, полковник и Герой Союза, жене полковника Ивана Кромова. – На шолом-алейхем нам это, – вспомнил танкист ещё одно еврейское ругательство.
   Ната отрешённо кивнула, она смотрела вдаль. К ней шёл живой Дагур. Вблизи он оказался Старшиной, которого Кромов таскал за собой по украинам, прибалтикам, заграницам. Старшина ещё с фронта был его оруженосцем.
   – А у меня брата убило, Наталья Михайловна, – сказал он. – В лагере, на вышке стоял. Я бы и сам эту мразь, всю нашу семью погубившую, завалил, но полковник меня опередил. Славно сладилось. Братоубийство на душу брать, тот ещё оселок.
   Ната лишь криво улыбнулась.
   «Куда бы мы ни ехали, мы мчимся в преисподнюю», – поняла она.
   А Колька начал догадываться, что за зверь такой – Дагур.

               

Текст по изданиям 2004 и 2012 годов. Интернет-вариант.
Авторские права защищены.

© Рукописи из сундука. Альманах. №№ 4-12. М., 2005-2013
© Зарецкий А. И., 2004-2012. Россия, раз! Россия, два! Россия, три!.. Роман
© Издательство «Недра», М., 2004

УДК 378.4(470-25).096:070(091)
ББК 74.58(2-2 Москва)+76.01(2-2 Москва)
Р 85
ISBN 5-98405-020-X
   
 
Смотри также "историческую справку": "Памяти СССР. Портреты вождей. Георгий Маленков" http://www.proza.ru/2012/02/04/1675
Смотри также "историческую справку": "Памяти СССР. Портреты вождей. Никита Хрущёв"http://www.proza.ru/2012/01/14/1301