Третий - лишний

   
Физические проявления «любви» в любой форме (поцелуи, ласки, половой акт) для посторонних глаз не предназначены. Третьих в душу не пускают.
Приветлива, тиха зеленая долина,
Неторопливо катит воды Лон,
Пасутся на лугах и гуси, и скотина,
Оградой каждый домик окружен.

Но не всегда так тихо и спокойно,
Разносятся повсюду  дым и смрад,
Междоусобные бывают часто войны,
И хижины крестьянские горят.

Бегут тогда и стар, и млад
Под стены грозной цитадели.
Построен много лет назад
Был замок для подобной цели.

Там, на скале, где Лон впадает в море,
Стоит высокий замок феодала,
Со временем, и непогодой споря,
И  постарел, и очень пострадал он.

Там камень ноздреват, покрылся мохом,
Там трещина глубокая видна,
Там тянутся кусты чертополоха,
Ну, что сказать, - седая старина!

Сегодня замок кажется безлюдным:
На главной башне флаг обмяк, повис,
Настала череда дней пасмурных и
трудных,
Чуть теплится в старинном замке жизнь.

Хоть всходят караульные на стены,
Их перекличка слышна голосов,
Но так заметны в замке перемены,
Обителью он стал и филинов, и сов.

Так редко открываются ворота, -
Из дуба тесаны, окованы металлом,
Вокруг непроходимые болота,
Обходят стороною их недаром.

Чуть пошатнулся, в сторону ступил,
Уцепится зловонная трясина,
Не одолеть ее, не хватит просто сил,
Сомкнется, чавкая и пузырясь, пучина.

Суровый век, суровые сердца,
Но прежде в замке были смех, веселье,
Пирам, забавам не было конца,
Звучали песни бардов, менестрелей.

Нет баронессы, горлицы нет той,
Которую все знали и любили,
Что была замку сердцем и душой,
Легенды, про которую сложили.

Муж, старый лорд, барон
Одной ей покорялся, слушал,
Когда свирепым становился он,
Она одна смягчала ему душу.

Добра, нежна и не спесива,
Ну, сущий ангел на земле,
А до чего ж умна была, красива,
Хозяйкой была в замке, и в седле!

Ушла из жизни быстро, как сгорела,
И замок от печали постарел,
Надежность замка с нею отлетела,
Барон не совершает ратных дел.

Друзья барона редко навещали,
На службу королю отправлен сын,
И в замке тяжкой юдоли, печали
Остался одиноким господин.

Минует год, вот и прошел второй,
Ворота подняты, подъемный мост опущен,
И ранней, утренней порой,
Барон на жеребце, одном из лучших,

С отрядом всадников, пехотой,
Из замка выехал, отправился на юг,
С ним нет собак, ну, значит, не охота,
И маркитантки рядом не снуют…

Готовится набег, о том все говорит,
Так торопливы были эти сборы…
Кто станет победителя судить?
А осуждение – пустые разговоры.

Ведь только сильному служил тогда
закон,
А слабому – стенания и беды,
Продумал все и рассчитал барон,
Внезапность – вот условие победы.

Недели две отсутствовал барон,
Внезапно также, быстро возвратился
С красавицей вернулся в замок он,
Трофей богатый, им хвалился…

Шлет приглашенье в Лондон, королю,
Расцвечен замок, съехалась округа,
Он в замке свадьбу празднует свою,
Гостей знакомит с новою супругой.

Красавица послушна и тиха,
Король, не торопясь, осматривает деву:
« Под видом ручейка – здесь бурная река,
Лик не опущен, смотрит смело!

За нею нужен глаз, да глаз,
И то не усмотреть, она – южанка,
Муж ожидай измены и проказ,
Нет, лучше бы ты выбрал  англичанку!».

За свадебным столом присутствовал
и сын,
В глазах нет искорки веселья,
Он был печальным здесь один,
Залить печаль не помогает зелье.

Окончен пир, отец его позвал,
И новая жена с ним рядышком стояла,
«Вот видишь, сын,- барон ему сказал,-
Судьба мне путь решений подсказала.

Моя жена хоть слишком молода,
Тебе в ровесницы годится,
Будь с ней почтителен всегда,
Как к матери родной к ней должен
относиться.

Она теперь и госпожа и мать,
Пред нею преклони свои колена,
Ты ручку должен ей поцеловать,
С сыновним, искренним почтеньем»

К ногам, склонившись юной девы,
Ей ручку нежную целуя,
Сын слышал голос, звонкий смелый:
«Как сына, Питер, вас люблю я!»

Могуч барон, да лик не светел,
Хоть хрупок сын, но ясен, словно день.
Отец на сына поглядел, заметил,
Как на лицо того упала тень.

Сказал барон: «Ты еще молод,
И время для тебя так медленно течет,
Ты, знаешь ли, что значит лютый холод?
Не тот, что север к нам несет,

А тот, что сердце леденит,
Который не прогнать вязанкой дров,
Тепло любви ничто не заменит,
Она одна отогревает кровь.

Опять напомню, молод ты,
По кровь по чувствам бьет, как молот,
И неизвестно чувство пустоты,
Сжирающей тебя, как ненасытный голод.

Я испытал и радость, и любовь,
Без матери твоей был замок пуст,
Остыла и замерзла моя кровь,
В душе моей обосновалась грусть.

Так не суди меня за то, что я решил,
Ты должен хорошо меня понять,
Два года я, по сути, и не жил,
Пока не подыскал жену, а тебе – мать!

               

Отпущенный отцом и мачехой, ушел,
И долго размышленьям предавался.
Что в доме он родительском нашел,
В нем быт таким же, прежним, оставался.

Все те же люди, воины, друзья,
С которыми гулял он в раннем детстве,
Но и того забыть совсем нельзя,
Что все исчезло с детством вместе.

Потом, двор королевский, шум и гам,
Пиры, приемы, псовая охота,
А сколько там таких красивых дам,
Для глаз и рук приятная работа!

И все ж, теперь он не юнец,
Чтоб с ним по детски обходиться,
Не мог ли господин и мой отец,
Иначе радостью своею поделиться…

Ведь новая жена отца так молода,
Могла бы быть мне младшею сестрою,
Но, не по возрасту спесива, холодна,
Да, что и говорить, обижен я судьбою.

Ее мне матерью придется называть,
Оказывать сыновне послушанье,
Закрыть на все глаза бы, да бежать,
Не жизнь – сплошное наказанье.

И все же следует признаться, так свежа,
Так ослепительно красива,
Чтоб от такой скрываться и бежать?
Не оторвать иного даже силой.

К тому же, время лучший врач для нас,
Все острые углы сотрутся, все притрется,
Все в божьей руце. Придет час,
И все иначе может обернется.

Хоть телом и могуч, но смертен мой отец,
А я – наследник замка и угодий,
Кто знает, где, когда, какой нас ждет конец,
Мне говорили, что отец – бесплоден.

С такими мыслями, наш юноша уснул,
Душа его в объятиях Морфея,
О, сколько раз во сне в грехах тонул,
И сколько целовал, я передать не смею?

Полученный весь опыт при дворе,
Во сне представлен эротической картиной,
Не пуританский нрав царил при короле,
Прославился скандалами своими.

               


Вот первая ее супружеская ночь,
Мигает свет свечи, танцуют тени.
Пришли прислужницы раздеться ей
помочь,
Дрожат у девушки чуть пухлые колени.

Постель холодная, дрожит невеста,
Барон с ней откровенно груб,
Ласкал рукою потайное место,
Мозолиста рука, тверда, как дуб.

Ей это неприятно, больно,
Старается молчать, прорвется редко стон,
Ей крикнуть бы ему: «Ну, хватит же,
довольно!»
Невольницу-жену насилует барон.

Не подготовленною девой овладел,
Ну, словно она кукла, не живая,
Потом спиною повернулся, захрапел,
Отвергнута жена, страдает молодая.

«Как, это – все? – в слезах она,
Такие унижения  и боль!
И все это терпеть я каждый день должна,
И это издевательство – любовь?»

Вот все, что о любви бедняжечка узнала.
Живя средь стен отцовского дворца,
Ей прежде ласки матери хватало,
Хоть о замужестве твердили без конца.

Готовили к нему, немногому учили,
Игра на лютне, вышивание, псалтырь,
Писать, читать. Две книги были
Вот весь ее и кругозор, и мир.

А главное – послушной быть мужчине,
Коль будет замужем она,
Раздора,  каковы бы ни были причины,
Быть преданной обязана жена.

Всегда средь серых, мрачных стен,
Где жизнь размеренна и строга,
Где редко ожидают перемен,
Где все надежды лишь на Бога.

Родители ее не вывозили  в свет,
Но слышала о рыцарских турнирах,
Увеселений в замке почти нет,
Готовились к войне, не думая о мире.

Подруги детства из простых семей,
Всегда приветливы, послушны,
Подобие живых и сдержанных теней,
Скромны, тихи, скучны и все же нужны.

 Ей минуло пятнадцать, ровно в срок,
И зачастили в замок женихи,
Но жизнь преподнесла суровейший урок,
Как ни были те женихи плохи,

Но был хоть выбор предоставлен,
Теперь от выбора остался  только след,
Пришел чужак, набегами прославлен,
Везет к себе, где близких просто нет.

Она – его трофей, его почетный приз,
Отец сражался, побежден и сдался,
Чтоб сохранить владения и жизнь,
Он победителю отдать ее поклялся.

Муж будет у нее и славен, и богат,
Вот только стар, и к ней суров,
Со страхом ехала, здесь ожидая ад,
Обитель ведьм, колдунов, и сов.

Но, что увидела? Поля, сады, деревья,
Такие ж замки, такие ж города,
Такие ж тихие и жалкие деревни,
И, кажется, такая ж и беда…

Вот только часты здесь дожди, туманы,
Вокруг болота, топи, вереск, хмель,
Обычаи немного странны,
Не пьют вина, но пьют невкусный эль.

В честь юных дев не бьются на турнирах,
Закон такой им кем-то дан,
А за замужних, часто некрасивых
Сражаются, за благосклонность дам…

               

Ночь Питера была совсем иная,
Расслабилась мятежная душа,
В аду он побывал, а кончил – раем,
О, как прекрасна дева, хороша!

Проснулся он иным, перерожденным,
О, сколько планов в юной голове…
На мачеху он смотрит не смущенно, -
Чему-то ж научился при дворе.

Жизнь нанесла последние штрихи.
И понял он, что в мачеху влюбился,
И ранним утром за свои грехи
Он  в церкви Богу истово молился.

Им начата осада «цитадели»,
Невидима пока для посторонних глаз,
Упорно Питер добивался цели,
Но сам, как птица,  по коготок  увяз.

Ему казалось, он ведет осаду,
Но под него подведен был подкоп,
Оплошности воспринимал с досадой,
По-сути и ослеп. По-сути и оглох.

Близ мачехи торчать, так вызвать
подозренье,
Вдали, - не проявить к ней чувств,
Но та сама, не тратя ни мгновенья,
Порабощала сына по чуть-чуть.

То взгляд метнет, лукавый, яркий,
Улыбкой нежной озариться рот,
В душе надежда вспыхнет жарко,
По телу холодок, на лбу проступит пот.

То изогнет свой гибкий юный стан –
Так обольстительна, чудесна поза,
И тут же взгляд усталым ее стал,
Поникла, словно обожглась морозом.

Бледнеют щеки, взгляд суров, колюч,
Отрывисто цедятся ею фразы,
Скользнул по Питеру надежды  луч,
И угасает без причины, разом.

Иные отношения с бароном,
Она его послушная раба.
Пред Богом и людьми, перед законом,
Не преступить закон, для этого слаба.

Нет власти у нее над ним,
Быть может, отгорел, став старым,
Он - муж ее, ее он господин,
Он не доступен женским чарам.

Не ласков с нею, грубо брал,
Лишь только б  похоть овладела,
И место для любви барон не выбирал,
И способ тот, каким ему хотелось.

Лицо ей часто осквернял и рот,
Ей после этого плевать, рыдать хотелось…
Да, грубый, неотесанный народ,
Война, одна, казалась ему делом.

А, впрочем, в те, былые времена,
Любая женщина насилие терпела,
Какая б ни была красивая страна,
Бесправье женщины было ее уделом.

А внешне все казалось так красиво,
Сражались рыцари во славу дам,
Ее достоинства, хваля велеречиво,
Был каждый неотесанный чурбан,

Цвета ее на шлеме, на плюмаже,
Он самой добродетельною звал,
С избранницей не встретившись ни разу,
Он образ облачный и неживой создал.

Живую женщину, о чем тут говорить,
Пусть мусульманка, христианской веры,
Мужчина мог насиловать, убить,
О том в истории немало есть примеров.

Нет женщины, не испытавшей боль,
Пусть был он избранным мужчиной,
Какою же была  тогда  любовь,
Коль поведением не уступал скотине?

Невольно шло сравнение мужчин,
Один могуч, другой так мягок, слаб,
Один – ее законный господин,
Другой приемный сын, послушный раб.

               

Борьба идет, душа его бурлит,
Любовь и долг соединились вместе,
Не в силах он хоть что-то изменить,
Отсюда – не находит себе места.

При выборе любом, любовь неодолима,
Во всеуслышание готов о ней кричать,
Во сне он постоянно шепчет ее имя,
А днем, приходится сжать сердце
и молчать.

И нет души, чтоб подала совет,
Он, как в лесу, густом и незнакомом,
Кроме отца, родных и близких нет,
Он мечется в стенах родного дома.

Безвыходность отлично понимая,
Но, не желая с нею примириться,
В тисках самим им созданного рая,
Он бьется, словно пойманная птица.

«Ну, облегчи страдания мои, -
Молил он молчаливыми устами,
Подай мне знак хоть крохотной любви,
И буду, счастлив я под небесами…

Мне брак, священный не преграда,
Сковавшего тебя с моим отцом,
За все грехи так буду рад я   
Ответить за тебя перед творцом.

Переступить через родную кровь,
Предательства познать искусство,
За всю, пусть безответную любовь,
Готов я совершить любое безрассудство.

Вниманье дорого не мачехи, а девы,
Но как тебе любовь мою излить?
Все высказать открыто, честно, смело?
Нет, путь такой и при дворе изжит.

Ухаживанье, флирт так долго длятся там,
Хоть мнимые, но ценятся страдания,
Там приступом не добывают дам,
Не просто приковать к себе внимание»

Он жаркие бросает деве взоры,
Но мачеха по-прежнему строга,
Любовь к наследнику ведет ее к позору,
Ведь честь барона слишком дорога,

Чтоб ею пренебречь, преступно и опасно.
Конечно, юноша душой открыт, красив,
Но все старанья Питера напрасны,
Ему противостоять еще ей хватит сил.

Он сердце вырвать из груди готов,
И в ноги бросить чудной Леоноре,
Нет, не найти таких красивых слов,
Чтоб передать любовь его и горе.

Возникла ревность, ненависть к отцу,
Она росла, всего заполонила,
Не замечал, что движется к концу,
Кровь юная играла и бурлила.

Сыновний долг и рода честь,
Что без нее? Одни слова пустые,
Как долго на себе страданья несть,
Лишь только для того, чтоб
опозорить имя?

Исход один – он заточен в подвал,
Суд королевский, скорый приговор,
Не понаслышке, видел это, знал,
Ждет дворянина плаха и топор.

Но постоянно повода искал,
Хоть как-то к деве прикоснуться,
Сиденье, где она сидела, целовал,
От чувств любви готовый задохнуться.

Его любовь заметной многим стала,
Ее не замечал пока  отец,
И мачеха сражаться с ним устала,
Но, сдаться, означало бы конец.

Собравшись с духом, Питеру сказала:
«Любовь погубит, ты – безумен!
Нас жизнь и так жестоко наказала,
Так будь же, наконец, благоразумен!

Коня седлай, тебе уже пора,
Наверно, при дворе тебя заждались!
Пусть не любимец короля, двора,
Но, правила какие-то остались?

Не будь жестоким, пожалей меня,
Твой лекарь – ожиданье, время!
Пришла твоя пора, седлай коня,
Смелее Питер, ногу в стремя!»

Ты видишь сам, живу, как  в клетке,
Несчастней нет, наверное, меня,
Частицы счастья выпадают редко,
Не мучь меня, седлай скорей коня!»

               

Такая ж мысль пришла барону:
«Король не терпит вольностей вассала,
Обязан подданный служить его короне,
И точно выполнять, что приказал он.

А Питер не спешит, чему-то даже рад,
Что долго в замке пребывает,
Да столько дней уже подряд,
Нет, что-то мой сыночек затевает…

Почтителен, и честь мою блюдет,
Пока я Питером доволен,
Но время в замке медленно идет,
Пора бы молодцу и  погулять на воле

Домой он прежде не спешил,
Двор королевский создан не для скуки,
И я когда-то королю служил,
И при дворе прошел хорошую науку.

С приходом баронессы юной,
Жизнь снова в замке бьет ключом,
И песни слышны ночью лунной,
Но, Питер здесь как будто ни причем».

Лорд старый не умеет притворяться,
Привык, открыто все решать,
Еще он может на мечах сражаться,
И правду божьим судом доказать.

«Через неделю, может, две, -
Наполнится дукатами кошель,-
И Питер будет вновь служить при короле, -
Я так решил!»  И сын повеселел.

               

Мир мятежей и частых смут,
Набегов мир и мир скандалов,
Когда не в битвах люди мрут,
А мрут от яда и кинжала.

Мир грубой силы и страстей
Характер выковал особый:
Ждать нападения гостей,
И за улыбкой видеть злобу.

Ладонь открытой показать,
Не значит – чисты намеренья,
И клятву давши, не сдержать,
Обычное тогда явленье.

Победа – трезвость и расчет,
Ложь, недоверие – победа,
Ошибки мелкие не в счет –
От них не остается следа.

Какой комфорт, какой уют,
Потолще б, да повыше стены!
Кидают камни, смолы льют…
Всего опаснее – измена.

Один из страха изменил,
Другой из корысти и мести,
Ворота тот врагу открыл,
Тот ложью усыпил и лестью.

А результат всегда один,
И предсказать его не сложно,
Погиб не только господин,
Предателя убьют, возможно.

Над замком вьется дым и смрад,
В огнях и заревах округа,
И убивают всех подряд,
И режут «преданного друга»

Всей кожей чувствует барон,
Вокруг него сгустились тени.
Где допустил ошибку он,
Интриг и нападений – гений?

Еще не видима беда,
Неведомы ее размеры,
Не видно даже и следа,
Но опасенья – не химера.

Удвоить нужно осторожность,
Чтоб враг достать его не мог,
Тогда появиться возможность
Врага поймать, застав врасплох.

Сверлящий проникает  взгляд,
Неведомый, но полон злобы
лютой!
Что ожидать: кинжал, иль яд…
Средь ночи? Каждую минуту?

Средь мира, отдыха, покоя?
Охота ли идет на лис?
Взгляд постоянно беспокоит,
К тому ж  средь дружественных лиц.

Барона чувства не подводят,
Так беспокойны стали сны,
Предатель где-то, рядом, ходит
Есть связь, с поступками жены…

«Пока чиста она, невинна,
Издалека сюда привез,
Пусть взята мною и насильно,
Но, где-то? Что-то? Вот вопрос?

Пока сильна, крепка  десница,
Душа без боя не уйдет,
Но с мыслью нужно согласиться,
Что враг не дремлет, где-то ждет!

И  время проявит, возможно,
Пусть враг свой приоткроет лик…
А может, ощущенья  ложны?
Быть может, от людей отвык?

«Нет рядом той, Елизаветы,
Та была всем, душой и телом,
Мне украшеньем служит эта,
И я  люблю ее меж делом.

К тому же, что могу я дать,
Коль десять лет, как я бесплоден,
Душой давно я охладел,
Я женщин ем, когда голоден,
Терпение – ее  удел»

               

Почтение служанок, слуг,
Два пажа юных верно служат,
Каких еще ей требовать услуг,
Когда она под властью мужа?

Но все же не слепа она,
И видит Питера страданья,
Вниманием его окружена,
И в мире чудных ожиданий…

Вот-вот, опять произойдет?
Иль нет, такое завтра будет,
Как время  тягостно течет,
Но вряд ли женщина забудет…

На краткий срок умчался муж,
А Питер в замке оставался,
Какое счастье быть без уз…
Он мачехою любовался

Пред нею на колени стал,
Он, как богине, ей молился,
Он запах женщины вдыхал,
И линий чистоты ее дивился…

Лицом он зарывался в шелк,
В движеньях ласки руки, губы,
Земного ангела  нашел,
Он мягким с нею был, не грубым.

Забыты Лондон, и король,
Забыты пиршества, забавы,
Сдержать бунтующую кровь?
На чувства не найти управы.

Сдержаться, коль любовь пришла?
Не видишь – солнышко не светит,
Заброшены им все дела,
Она одна на белом свете.

            

Как нежно руки обнимали,
Как тело гладили ее,
Уста так крепко целовали,
На сердце сладко у нее,

Горели жаром поцелуи
На коже розовых ланит,
Лились слова, как пенны струи,
Он как вино ее пьянит.

Он целовал ей ноги, руки
Он целовал ее меж ног,
Бессчетно раз, блаженны муки,
Дарил себя он, видит Бог

За сцен подобных повторенье,
Готова жизнь свою отдать,
На смерть готова, на мученье,
Лишь вновь все это испытать.

Что может дать барон, мужлан,
Любовь во Франции иная,
Там будут даму ублажать,
Здесь кавалеров ублажают.

И в меру грубость в мире тех,
Любовь там –  просто праздник.
Коль муж суров, не до утех,
Зато любовник, вот – проказник!

Но и барон, хоть стар, не слеп,
В соперники - родного сына,
Чтоб стать свидетелем утех?
На роль слепого господина?

Он стал следить и замечать,
Что между мачехой и сыном
Снята молчания печать…
Что происходит? В чем причина?

Меж сыном и женою блуд?
Под крышей замка родового?
Пусть будет справедливым суд,
Судимы королем и Богом.

Прелюбодейство ждет расплата,
Суровый приговор и скор,
Пусть сына ожидает плаха,
Жену- изменницу  костер!

И тут же мысль, какой позор!
Видна французская порода!
Пусть сын его и подлый вор, -
Единый продолжатель рода.

Казнят его, и род угас,
За что сражались наши предки?
Наверное, и среди нас,
В любви предательства нередки.

С ней рассчитаться мне легко,
Казню, и вскоре все забудут,
Прольется кровь, как молоко,
Ведь поймана она на блуде.

Взять грех на голову свою…
А с сыном как? Швырнуть перчатку?
Родную кровь пустить в бою,
Да месть моя не сладка!

Была б жива Елизавета,
Она б сказала, как тут быть,
Чтоб не страдать потом за это,
Ведь сына просто не убить?

И снова закипает злость,
Он в блуде представляет сына,
Мужская ревность – в горле кость,
Отца, барона, господина!

Глухая ночь, сон не идет,
Запятнана его гордыня,
Сомненья прочь, возмездье ждет
Увязшего во блуде сына.

Рассвет чуть брезжит, звон мечей,
Скрипят под тяжестью ворота,
Барон при свете двух свечей
Оделся в панцирь. Ждет работа.

Рубились тяжко,  враг бежит,
Ворота вновь на брус заперты,
Барон сражен, в крови лежит,
Есть с двух сторон большие жертвы.

Все б ничего, да вот дела,
Зияла на спине барона рана,
Прошила  шею острая стрела
Но, что ни говори, а это странно…