Звездные мгновения

                М.Городецкий










                ЗВЕЗДНЫЕ МГНОВЕНИЯ…
   















                Хайфа, 2007
    


   









   Стефан Цвейг написал ряд рассказов, объединив их под общим названием "Звездные часы человечества".
    Рассказы посвящены людям и событиям, в известной степени определившие судьбу человечества – например, путешествиям Магеллана, или работам Америго Веспуччи, вычислившего Америку как отдельный континент, и многим другим "великим сынам человечества"
   Ни на что не претендуя, считаю, что звездные часы есть у каждого человека, даже если они маленькие-маленькие – как Тау-Кита с Земли! Только тогда они не часы, а мгновения…
    Это короткие мгновения-события для рассказчика были на самом деле звездными! И часто – даже смешными…    
   Может, кому-нибудь это будет интересно!

   














1.


   Прекрасное летнее утро.  Самая красивая киевская улица – бульвар Шевченко, зеленеющий свежей листвой раскидистых каштанов и молодой травой вдоль широкой аллеи. На скамейках – бабушки и няни, вокруг них стайками вьются малыши – одни бегают наперегонки вдоль аллеи, другие осторожно перемещаются вокруг скамеек, осваивая великое искусство ходьбы…
   Ничто не напоминает о том, что уже третий день идет война, хотя в Киеве появились первые беженцы из Западной Украины, в основном – из Львова. Их разместили в одной из школ в конце Владимирской улицы…
    Никто не мог понять – как это так быстро немцы смогли захватить всю Западную Украину!
      И пошли слухи… В народе  говорили о парашютистах -шпионах, рассказывали о взрывах на железной дороге, о передачах по радио секретных сведений. Шпиономания набирала силу, шпионы мерещились на каждом углу. Так, на Крещатике  задержали отца нашего соученика Зинуськи Соркина, щупленького еврея с большой (признак шпиона1) черной бородой. И продержали его в милиции почти сутки….
   Я с Нюмкой, приятелем еще с четвертого класса, гуляем по бульвару Шевченко и рассуждаем о возможности появления в Киеве немцев, забрасываемых на парашютах в тыл Красной армии. И вдруг…
   И вдруг мы видим, что нам навстречу идет милиционер в помятой форме, на груди которого поблескивает новенькая медаль "За трудовую доблесть"!
   А мы точно знали, что такой медалью милиционеров не награждают! 
   "Шпион!!! – решили мы, - его нужно сдать властям!
   И началась слежка…
   Пройдя сотню метров, шпион свернул на Владимирскую улицу. Он явно шел в сторону школы, в которой поместили беженцев.
    - "Все понятно! Идет к сообщникам " – прошептал мне Нюмка. – Но на Владимирской помещается НКВД, там мы его и сдадим…"
    Милиционер шел спокойно, не суетясь и не оглядываясь. "Видно, матерый!" – подумал я, и спросил – А кто зайдет в НКВД?"
   - Конечно, ты! – не задумываясь ответил Нюмка. – Ты же привык бегать по начальству…
   И действительно - все школьные годы, я, как отличник, выбирался-назначался на "руководящие" должности. Я побывал и председателем совета дружины, и председателем школьного учкома – в начале сороковых годов в стране была попытка  устроить школьное самоуправление по образцу коммуны Макаренко, и секретарем школьного комитета комсомола, и в силу этой последней должности бывал в райкоме…
    Пришлось подчиниться дисциплине, и, когда милиционер проходил мимо серого мрачного здания НКВД (в этом здании потом разместилось гестапо!), я юркнул в подъезд и обратился к часовому – мол, по улице идет шпион, его нужно задержать!
   До появления начальника караула задержали меня. Выслушав мое тревожное сообщение, начальник караула вспомнил про маму и выгнал меня из здания…
   Он явно не хотел ловить шпиона!
   Нюмка, поджидавший меня на улице, был обескуражен: "До чего дошли! НКВД отпускает шпиона!"
   И действительно – нашего милиционера и след простыл…
   Больше мы шпионов не ловили.
   

2.


   1942г. В ходе скитаний после эвакуации я попал в г. Бузулук, где обосновались все сестры мамы – и, конечно, бабушка. Я поселился в подвале одноэтажного домика, в этом подвале уже жила бабушка с двумя дочерьми – Цирой и Фридой. Цира работала в аптеке одного из госпиталей; у Фриды, когда-то высокой интересной женщины, были парализованы нога и рука – результат встречи с петлюровцами в годы гражданской. Фрида не выдержала условий эвакуации и к моему появлению в Бузулуке в 43г.  уже умерла…
   В основном семья жила за счет четвертинок со спиртом, которые Цира время от времени приносила из госпиталя. Этот спирт меняли на рынке то на картошку, то на хлеб, то на молоко… Централизованного снабжения в городе не было, каждый устраивался, как мог.
   Чтобы не сидеть на шее у бабушки, я поступил на первый курс гидромелиоративного техникума, при котором была столовая. Студентов кормили пшенной кашей на завтрак, и пшенным супом и пшенной кашей на обед –
   В это время Арон, муж другой маминой сестры Ривы, профессор физиологии, был завучем в местном медицинском техникуме, который готовил фельдшеров.
И этот дядя как-то сообщил мне, что преподаватель математики, академик архитектуры Цирис, получил разрешение вернуться в Москву, так что место преподавателя стало вакантным: и не хочу ли я заняться преподавательской деятельностью?
   У меня за плечами уже было 10 классов, "золотой" аттестат (это – как позднее золотая медаль) и никакого преподавательского опыта.
     - Не бойся, научишься! – сказал Арон. – Все когда-либо начинают!
   Начал и я, за что получал по буханке хлеба в неделю и какие-то мелкие рубли раз в месяц– зарплата не имела значения.
   На первом курсе техникума были две группы – в одной учились местные девушки после семи классов, в другой – эвакуированные студентки 2 и 3 курсов различных мединститутов – бедным девушкам некуда было податься, кроме медтехникума…
   Нужно сказать, что студентки приняли молодого преподавателя благожелательно, никто не намекал на мой юный для учителя возраст…
   По программе первого курса мы начали повторять проценты – учили их в 7-м классе и девицы должны были их знать…
   Для начала я задал вопрос: при плане 100 штук завод изготовил только 5; на сколько процентов завод выполнил план?
   Три четверти класса хором ответили: на 20 процентов!
  - А если завод изготовил 20 штук?
   Тут только три-четыре голоса робко произнесли: На двадцать, и тут же умолкли – задумались…
   На таком уровне московские студентки усвоили школьную программу!
  На таком фоне я был титаном математики!!!
   Все было хорошо, и я боялся одного – чтобы студентки медтехникума как-нибудь не узнали, что их учитель – студент первого курса другого техникума!
   Но все обошлось, начались каникулы. И в конце сентября 43-го года я уехал в Москву – учится в МАИ…


3.
          Московский авиационный институт, начало 44-го года. Окончание первого семестра. И, конечно, экзамены.
    Один экзамен и вторая встреча с органами остались в памяти навсегда.
   На первом семестре курс истории авиации нам читал один немолодой профессор, из первых авиаторов. Для лучшего усвоения материала он водил группы по музею авиации, созданном в МАИ. В музее, наряду с обычными графиками и диаграммами, были настоящие прототипы и сооружения начала века - на подпорках стоит древний Ньюпор, когда-то купленный во Франции, свежим лаком сверкает восстановленный первый самолет завода Руссобалт, на котором русские летчики летали уже в 1-ю войну!
   Стоят и последние советские истребители – по приказу Министерства авиационной промышленности заводы были обязаны бесплатно передавать институту уже испытанные образцы новых самолетов, двигателей и различного самолетного вооружения; к описываемому времени в музее была приличная коллекция экспонатов.
   Эти годы совпали с началом борьбы с низкопоклонством перед Западом: уже всем стало известно, что братья Райт – плагиаторы, потому что в воздух первым на аппарате тяжелее воздуха поднялся русский офицер флота Можайский (и чего его туда понесло? Плавал бы себе спокойно…). И нет уже числа Маха – одного из важнейших параметров зарождающейся реактивной авиации – есть число Маевского (слава богу, не нужно уничтожать старые тексты – число Маевского пишется также, как число Маха –"Ма").
   И вообще - было уже общеизвестно, что Россия - родина слонов!
   Профессор, читавший нам предмет "История авиации", рассказал нам историю отечественного авиационного моторостроения, Суть заключалась в том, что долгие годы в СССР не удавалось создать надежный и мощный авиадвигатель. Поэтому Алкснис, в то время командующий ВВС СССР, предложил закупить несколько авиадвигателей лучших западных фирм и на их основе развивать отечественное моторостроение. К Алкснису прислушались и закупили образцы авиадвигателей известных фирм, в том числе двигатели фирмы Испано-Сюиза, которая в то время выпускала лучшие и самые дорогие автомобили.
   Эти образцы раздали трем главным конструкторам – Микулину, Швецову и Климову. В результате через несколько лет были созданы оригинальные советские двигатели, не похожие на исходные образцы и по ряду параметров превосходящие иностранные.
    За проявленную инициативу Алксниса посадили и расстреляли, а эпизод с покупкой иностранных образцов был окончательно забыт.
   Но наш профессор все помнил и рассказал нам!
   И его арестовали – за искажение истории советской авиации, за развращение молодых умов всякими ненужными сведениями!
   Но прежде мы сдавали профессору экзамен.
   Девушка, на конспекты которой я рассчитывал (сам я конспекты не вел – думал, и так запомню! Но – ни фига!), предупредила, что на время экзаменов конспекты мне не даст!  До сессии – пожалуйста!
   Так что экзамены за первый семестр мне пришлось сдавать досрочно!
   Профессор предложил мне держать экзамен по истории авиации в помещении музея, среди исторических экспонатов. Экзамен свелся к экскурсии по музею, где я, как гид, должен был рассказывать о каждом выставленном образце. Я всегда увлекался историей, так что характеристики каждого экспоната знал на зубок и вспомнил почти все, что нам рассказывали. После экскурсии профессор поставил мне заслуженную пятерку.
    Так же на пятерки я сдал остальные экзамены и был награжден путевкой в зимний дом отдыха.
    Вскоре после возвращения из дома отдыха, в коридоре родного моторного факультета меня встретила молоденькая факультетская секретарша.
   "Хорошо, что я тебя поймала! Тебя срочно вызывают в партком! Зачем - не знаю, они не сказали…".
   Пришлось пойти. Дама в предбаннике парткома указала мне на главную комнату и сказала – "Вас там ждут двое ".
   Действительно, в комнате было двое в штатском, один длинный с задумчивым лицом, второй – коротенький и улыбчивый.
   Вопросом: "Где профессор устраивал собрания своего антисоветского кружка?" - начал допрос улыбчивый.
    Я понял, что дело плохо, и решил от всего отпираться…         
   - Никаких собраний не было!!! –завопил я.
   - А за что вам профессор поставил пятерку?
   - За знания!
   - А о чем вы говорили при встречах в музее?
   - Мы встречались только один раз, когда я сдавал экзамен. Мы ни о чем не говорили, просто профессор спрашивал, а я отвечал…
   - Кто еще посещал собрания вашего кружка?
   - Никакого кружка не было, поэтому…
 В этот момент зазвонил телефон, длинный, проворчав – Не дают работать, - снял трубку.
   Я слышал только его ответы: "Да. Да. Так точно. Сейчас будем…"
   Мои "собеседники"  быстро собрали свои бумаги и вышли, сказав мне на прощание: "Жди! Мы еще вернемся…".
   Просидев впустую целый час, я вышел в предбанник.
   Секретарша удивилась:
   "А ты еще не ушел? Можешь не ждать – обычно, если их вызвали, они не скоро возвращаются…"
   Я вернулся на факультет, и еще несколько дней с тревогой ждал нового вызова. Но его так и не было! 
   Повезло!


4.


   1943 год. Я – студент первого курса МАИ – одного из трех самых престижных московских вузов того времени!
   На первом курсе моторного - 2-го! – факультета училось почти 200 студентов. Вообще же в 43-м году в МАИ, который только вернулся из эвакуации, из Алма-Ата, было принято около 600 студентов, в основном – мальчиков. И это тогда, когда идет война, и всех молодых людей с 18 лет призывают в армию!
   Дело в том, что МАИ провернул потрясающую акцию – ребят, окончивших 8 классов и еще не военнообязанных, институт принимал на подготовительное отделение, на котором они за три летних месяца проходили программу 9-го и 10-го классов, и их без дополнительных экзаменов принимали в институт.
   А дальше – дальше МАИ давал бронь, студенты МАИ были освобождены от призыва!
   Но, кроме мальчиков, в институте встречались и девочки – правда, в основном на экономическом факультете, который считался "легким", но отдельные мужественные представительницы слабого пола поступали и на другие факультеты…
   На своем потоке я обратил внимание на стройную высокую блондинку, с необычным, но приятным лицом.
   С блондинкой я познакомился. Оказалось, что ее зовут Ингрид, что она – шведка и ее отец работает в шведском посольстве…
   Ингрид меня заинтриговала и я решил продолжить знакомство, несмотря на запрещение "связей" с иностранцами. Уж очень мне нравилась ее речь с прибалтийским акцентом!
   Мы часто вместе уходили домой, немного гуляли. И я уже дорос до намерения поцеловать Ингрид, как она предложила – чего нам болтаться по улицам, поехали ко мне!
   Я начал отказываться, ссылаясь на советские запреты, но Ингрид сказала: не бойся, я живу в обычном доме, у нас нет охраны!
   И я согласился…
   На Динамо мы вышли и пошли в сторону бегов.   Через пару кварталов Ингрид показала на большой 6-тиэтажный дом: Вот здесь я живу!
   Мы поднялись на лифте на пятый этаж, Ингрид позвонила.
  Дверь открыл молодой человек, на голову выше меня! И тоже, как Ингрид, блондин…
   И тут Ингрид выдала: Познакомься, Миша, это мой муж Ивар!
   Потрясенный, я пожал Ивару руку и невнятно пробормотал: очень рад, но мне нужно идти, меня ждут дома…
  И стремглав спрятался в лифте…
  Больше с Ингрид я не гулял…


5.


   И еще одна история того времени…
   В начале второго семестра меня, как передового студента-отличника, "кооптировали" – т.е. назначили, без выборов - в факультетское бюро комсомола. Повторилась школьная история - хорошо учишься, изволь заниматься общественной работой. Я уже привык ничего не делать в роли "вечного общественника", поэтому отбил себе самый непыльный сектор - оргработу. Никакой оргработы на самом деле не было, все сводилось к сбору членских взносов, причем взносы собирали комсорги потоков, а я лишь их приходовал и передавал в институтский комитет.   
  Зато, как крупный общественный деятель, я получил "свободное расписание" и законно мог не посещать занятия!   
   В это время секретарем нашего бюро был Оська Мильштейн, дипломник; вместо сочинения диплома он секретарствовал, и, как нам, первокурсникам, казалось, делал это с большим успехом. Сейчас трудно сообразить, чем была вызвана наша горячая любовь к своему секретарю; но мы действительно любили его и смотрели ему в рот. Он был невысокого роста, с круглой физиономией, рыжеватый, очень раскованный, с хорошим чувством юмора и командирскими интонациями в голосе. Во времена демократического централизма секретарям всех рангов полагалось быть единоличными руководителями, в одном своем лице олицетворяющими то самое большевистское демократическое начало; Оська, к тому же, и по характеру тяготел к диктатуре. Это не нравилось старшекурсникам, и на старших курсах комсомольская деятельность была в полном загоне, так что все активисты были первокурсниками.
    За месяц до конца второго семестра произошло ЧП - институтский комитет решил снять Оську с секретарской должности, и предложил нашему бюро принять соответствующее решение. Поводы были ерундовые - срыв разгрузки какой-то баржи в Химках, задержка со сдачей взносов, и т.п. чепуха. Настоящая причина была в независимом поведении Оськи, который не лизался в комитете и не спрашивал соизволений на проводимые им мероприятия - кстати, эти мероприятия были всегда в истинном комсомольском духе. Секретарем институтского комитета в то время был какой-то грузин, который тоже жаждал власти.
   Как полагается, решение комитета было доведено до нас по телефону, никаких бумаг не было. Ого, как мы взвились! Собрались все активисты - человек 25, долго орали и приняли резолюцию - отправить в институтский комитет коллективное письмо с протестом против его произвола. Мы отказывались снимать Оську и даже вынесли ему благодарность за умелое руководство факультетской комсомольской организацией.
   Все подписали письмо и отдали его техническому секретарю комитета. И стали ожидать результатов.
   Ждали недолго.
   Недели через две после подачи петиции меня вызвали в партком, где кроме самого секретаря сидел некто в штатском. Меня вежливо расспросили - что я думаю о товарище Мильштейне, как я отношусь к таким-то и таким-то его поступкам, Какие-то я одобрил, какие-то - объяснил. Я совершенно не понимал ситуации и по наивности решил, что вот теперь-то партком разберется в истинных причинах скандала.
   После некоторой паузы в дело вступил штатский, он представился лейтенантом, и сообщил, что в органах заведено дело о коллективном заговоре против партии, затеянном под руководством Мильштейна на 2-м факультете МАИ; при этом я совместно с другими членами факультетского бюро являюсь участником заговора. И что единственный способ прекратить дело и спасти себя и Мильштейна - опять написать коллективное письмо, в котором мы должны признать свои ошибки и освободить тов. Мильштейна от работы, как не справившегося с ней. На письмо нам отвели два дня.
   Новое письмо мы подписали без обсуждения - текст нам передали из парткома. И, как ни странно, на этом дело закончилось - никого никуда не вызывали больше, Оське разрешили писать диплом, что он и делал в Рыбинске, куда мы уехали в начале 2-го курса.
   Мы остались  без секретаря,  общественная жизнь на факультете замерла.
  А мне снова повезло – еще одна встреча с НКВД закончилась вничью!
   
6.


   Экзамены по окончании третьего курса. Группа сидит в кабинете электротехники и ждет, когда проснется экзаменатор – он тихонько посапывает за своим столом.
   - Это черт знает что! – не выдержал я. – И долго он будет издеваться над нами! Спать нужно дома! Пойду его будить!
   - Не буди зверя! – шепнул мне сосед!- Он тебя завалит!
  - Ни черта! Не завалит, я электротехнику хорошо знаю!
  - Все не знаешь, он тебя на чем-нибудь подколет! Сиди и жди!
  - Не буду! Рискну!
   И пошел я будить зверя…
   Зверь открыл глаза, потянулся, и … начал задавать мне вопросы по электрическим сетям, которые мы не учили и о которых я не имел никакого понятия…
   Я судорожно барахтался и даже ответил на один вопрос…
  "Достаточно! Тройка! Идите, и в следующий раз уважайте экзаменаторов!"
   Это была первая в жизни тройка на экзамене! Я матюкался, (про себя), грозился пожаловаться (тоже про себя!), и, конечно, ушел ни с чем… 
   Это тройка помешала мне получить диплом с отличием!
   Впрочем – а на кой мне был такой диплом, распределению – как заочник – я не подлежал, а евреев все равно уже не брали в аспирантуру…


7.


   Новый год. Мы с Клавой приглашены к пятикурснику Таршишу, с которым мы подружились при невыясненных обстоятельствах.
   Все сидят за столом, куранты начинают отбивать последние минуты уходящего года. В руках у Таршиша бутылка сидра – яблочного шипучего напитка. Бутылка сидра по виду ничем не отличается от шампанского (на настоящую роскошь денег у студентов не хватало), она так же обмотана фольгой и заткнута пластмассовой пробкой с проволокой.
   При одиннадцатом ударе курантов Таршиш начал откупоривать бутылку; внезапно пробка выскочила, из бутылки фонтаном пошел сидр.
   Таршиш растерялся и начал водить бутылкой – как автоматом! – по гостям…
   Так, в сладких костюмах и платьях, гости радостно встретили Новый год…
   Следующая неожиданная встреча с Таршишем произошла в Израиле, в Технионе, где Таршиш был профессором…
   Мы вспомнили встречу Нового года, и Таршиш пристроил Милу к одному профессору Техниона – она должна была что-то рассчитать на компьютере…
   Это была первая – хотя и по черному! - работа Милы в Израиле!



8.


      Хотя Клава устроилась на работу, денег в доме не хватало. В конце концов меня взяли лаборантом на новую кафедру  МАИ – "Реактивные двигатели". Потом один из лекторов кафедры - доктор Вулис – устроил меня в свой НИИ-1.
   Директорами этого института в раньшее время были такие люди, как Болховитинов, конструктор первого в мире ракетного истребителя, и Келдыш, будуший президент Академии наук и "главный теоретик" космических полетов, как его обозвали газетчики в период первых космонавтов.
   Но в 47г. НИИ-1 подчинили старейшему авиационному институту ЦИАМ, никакого отношения к ракетной технике не имеющего, но, "главного" в силу связей своего престарелого начальства. Обстановка в НИИ резко ухудшилась, многие евреи начали уходить – кто куда… Ушел и я – на завод, где главным конструктором был Челомей.
   Этот завод выпускал аппараты типа Фау-1, маленькие самолетики с пульсирующими реактивными двигателями – очень дешевым изобретением немцев, которые в войну запускали их на Лондон – до появления ракет ФАУ-2. Их недостаток – небольшая дальность полета из-за быстрого прогорания клапанов двигателя.
   И я решил усовершенствовать конструкцию двигателя, и усовершенствовал ее – с помощью "топливной завесы", применяемой в ракетных двигателях, вдвое повысил срок службы клапанов, по крайней мере на стенде. Но не успел я доложить начальству о своем успехе, как меня – вместе с двумя десятками других евреев - уволили "по сокращению штатов" – уже шла государственная антисемитская компания
   Когда в отделе кадров нам выдавали трудовые книжки, там появился дядя, который предложил всем уволенным поступить на работу в свое заведение, которое он пока назвать не может. Для этого на следующий день всем нужно прибыть на станцию Сокол в 10 утра; слева от выхода будет стоять маленький автобус: в него нужно войти и ждать…
  Все окна в автобусе были замазаны, сзади сидел солдат НКВД. Автобус ехал более двух часов, куда нас везли –не было видно и не было понятно. В конце-концов автобус остановился, водитель открыл дверь, мы – человек десять – вышли.
   Нас высадили в обычной подворотне, с обеих сторон закрытой воротами; сбоку была дверь, в которую нас повел сопровождающий солдат.
   За дверью был отдел кадров с девицей-инспектором. Всем раздали анкеты, мы их заполнили, появившаяся девица все собрала и вышла. Мы просидели под охраной все того же солдата часа полтора, потом девица вновь появилась и прочла ряд фамилий по списку.
   "Ваш профиль нам не подходит ", сказала она,
   Всех "неподходящих" солдат вывел и посадил в автобус. Обратно нас довезли за полчаса – автобус уже не крутил по улицам.
  Через много лет, по косвенным признакам, я понял, что возили нас на "Базу номер один" – так тогда назывался атомный институт Курчатова…
   Так что увы - участвовать в создании советской атомной бомбы мне не пришлось…
   Я решил вернуться в НИИ-1, и Бондарчук, начальник одного из отделов института, пообещал мне: "Летом директор ЦИАМа уйдет в отпуск, его замещать будет мой приятель, и он тебя оформит".
   Я прождал с апреля до июня, и все произошло так, как предсказал Бондарчук – на моем заявлении врио директора ЦИАМа наложил резолюцию: "Оформить!".
   Я отнес заявление с резолюцией в отдел кадров, отдал начальнику.
 -А у Вас есть родственники заграницей? – спросил тот .  -        - Нет! – сказал я.
- А это мы проверим! - ответил начальник.
  Проверяют до сих пор…

  А в это время на моторном факультете появился новый зам.декана. В намерении укрепить дисциплину  подвластных ему студентов, он изучил групповые журналы за два года, и обнаружил, что студент Городецкий уже с третьего курса прогуливал лекции!

   За непосещение занятий – а как их посещать, если я работал! – зам. декана Дмитриев выгнал меня с пятого курса дневного отделения МАИ (вскоре самого Дмитриева выгнали - оказалось, что диплом его – липовый, так как никакого института он не кончал! Так что отлились кошке Мишкины слезы), и я перевелся на заочный, на последний, шестой курс. И договорился с новым деканом – буду учиться по старой специальности "Реактивные двигатели" (хотя такой специальности не было на заочном) и буду сдавать экзамены со своей старой группой.
  И я решил не искать новую работу, а сдавать экзамены за пятый курс и заняться дипломным проектом…
   Тем более, что дипломникам заочного платили стипендию!
   Со своей группой я сдал все экзамены и добрался до дипломного проекта.
   В качестве темы я выбрал "Проект реактивного двигателя по типу двигателя "Нин" (Англия), с повышением его тяги – относительно прототипа – на 20%".
   Нужно было начертить продольный и поперечный разрезы двигателя – каждый на 6-ти листах, и два листа т.н. "спецчасти".
   Если двигатель все благополучно сдирали с английских синек, а тягу повышали безболезненным повышением расчетной температуры, то спецчасть предполагала оригинальное творчество дипломника – ее тему каждый формулировал сам.
   Работа закипела… До спецчасти дело еще не дошло, я рассчитывал двигатель. Основную часть этого расчета занимал расчет камер сгорания – тут нужно было использовать метод последовательного приближения, т.е. провести бесконечное число одинаковых расчетов, каждый раз с новыми исходными данными, полученными в результате предыдущего расчета.
   После многочасового расчета двух приближений и забастовал - эта монотонная работа была выше моих сил (считали мы на логарифмических линейках, других вычислительных средств не было).
   И я придумал – сделаю номограммы, тогда каждый расчет займет полминуты, и без больших усилий!
  Я разыскал кое-какую литературу про номограммы, поработал недели две и в конце-концов вычертил несколько номограмм, по которым с помощью обычной линейки за пять минут можно было рассчитать каждое приближение.
   Эти номограммы я включил в дипломный проект как спецчасть.
   Руководитель проекта мое творчество одобрил!
  Наступил день защиты. Как представитель чужого отделения, я был последним в списке защищавшихся.
   Сижу в актовом зале, слежу за защитами. И к моему ужасу вижу, что уже шесть дипломов сделаны на ту же тему, что и мой! И вижу, что комиссия начинает нехорошо ерзать… Пошли реплики и смешки…
    И если первые два диплома заслужили отметку "отлично", то дальше пошли только "хорошо" на грани "посредственно"…
    Когда я девятым вывесил свой двигатель. комиссия начала смеяться в голос…
   И я сделал ход конем – откуда только смелость взялась!
    Я сказал: "Этот двигатель Вы уже видели много раз. Так что я не буду его описывать, а расскажу про спецчасть…".
 И минут десять объяснял свои номограммы. Показывал ход расчета с их использованием.
   Комиссия молчала и внимательно слушала. Когда я кончил – посыпались вопросы!
   Но я не ударил лицом в грязь и честно заработал пятерку! Правда, диплом с отличием я все равно не получил – в моем досье оказались три тройки…



9.


    1949 год, вождь и учитель еще жив, НКВД действует в полную силу…
   Полгода безрезультатных поисков работы привели меня в отдел кадров ЭНИМСа. Тут мне предложили работу в отделе стандартов: я представил себе всю скуку такой работы и продолжил поиски.
   На заборе соседнего завода висело объявление – "В СКБ требуются конструктора".
   И я пошел наниматься.
   Меня принял директор бюро. Он расспросил меня о предметах, которые я учил в МАИ, поинтересовался, почему. я не иду работать по специальности, в авиацию. Потом пригласил еще одного человека – я понял, что это был главный конструктор СКБ, - и сказал ему: берем Михаила к Брону! И добавил: А вы, Михаил, суеверный?
  Я, конечно, удивился, и гордо ответил: "Нет!".
  "Тогда в понедельник выходите на работу!"
   Я был так потрясен столь быстрым приглашением, что даже не узнал – чем занимается бюро и сколько мне будут платить!
   И на 42 года оказался прикованным к станкостроению!
   Однажды мне поручили спроектировать механизм смены упоров для малой сверлильной головки. Будущий механизм должен был, при отходе головки назад, в исходное положение, автоматически поворачивать барабан с комплектами упоров для каждого перехода..
   Я вспомнил, что механизм подобного назначения имеется в каждой пишущей машинке – при отводе каретки назад валик машинки поворачивается и бумага перемещается на одну строку.
   Каким-то образом мне удалось получить в свое пользование старую машинку; я поставил ее на стол и внимательно разбирался в ее механизмах. Одновременно я решил не терять зря времени и научиться печатать.
   Учился я после окончания рабочего дня, когда в зале никого не оставалось. Для практики я перепечатывал страницы из книги про старика Хоттабыча – эту книгу я любил и часто цитировал!
   В один из таких вечеров, когда я перепечатал уже три страницы, ко мне подошел уборщик бюро, хрыч и старый коммунист.
    Приученный к постоянной бдительности, хрыч поинтересовался – а что это я тут делаю?
   К моему ответу он отнесся с подозрением, но ничего не стал уточнять и ушел.
   На следующий день секретарь партбюро КБ подошел ко мне и спросил – а что это я печатаю по вечерам? Я ответил, он потребовал показать ему напечатанные страницы. Я предъявил ему результаты своего труда, он просмотрел их и сказал: "А ты знаешь, что – он назвал хрыча по имени – написал на тебя докладную – якобы ты по вечерам печатаешь антисоветские листовки? Вот я и думаю – вызвать ли тебя на бюро для объяснений, или удовлетвориться моим расследованием?"
   Я предложил остановиться на втором варианте; секретарь хмыкнул и обещал подумать…
   Слава богу, он оказался здравым человеком – кляуза хрыча не имела последствий.
   А если бы секретарь тоже стоял на страже завоеваний советской власти? Сидел бы я в местах отдаленных – органы доносам всегда доверяли!


10.


   В один прекрасный день я не поладил со своим руководителем группы и он, воспользовавшись приказом министра о создании нового КБ и об обязательном переводе в него сотрудников старых бюро, спихнул меня в СКТБ.
   После двух лет прозябания в должности руководителя группы и вычерчивания всяческих железок. я родил идею программного управления станками и в результате организовал отдел ЧПУ, в котором и стал начальником.
   Совнархоз пошел мне навстречу и включил в штатное расписание отдела несколько должностей с окладами, превышающими аналогичные в других отделах СКТБ.
  И нам приходилось все время доказывать, что мы не лыком шиты…
   Зима, все – на лыжи! В бюро конкурс – какой отдел победит в лыжных соревнованиях! В конкурсе учитывались не только победы на лыжне, но и процент участия сотрудников в мероприятии!
   Мой отдел на лыжи стал поголовно! И я не мог отставать от подчиненных…
   Пройти нужно было 3 км.
   Раньше я вообще не ходил на время, да еще на такое большое расстояние…
   Но – nobles oblige! И я пошел…
   Судьи на финише замерзли и меня не дождались – ушли А приятель, перепугавшись – где я потерялся? - пошел меня искать…
    Но я – не пропал, я все шел и шел по лыжне! И к финишу пришел…
  И наш отдел мо массовости занял первое место, которым я очень гордился…

11.


   Еще одно мгновение – скорее, анекдот – из времен СКТБ.
   Как-то мне с Эмилем Рабкиным выпада удача – летняя командировка в Одессу! На некую конференцию…
   Докладывать нам не требовалось, мы сидели, слушали, а чаще убегали… И шлялись по Одессе.
    И однажды зашли в известное кафе, в которое, по слухам, заглядывали портовые …. Ну, как на них не поглядеть???
   С нами был один совнархозовский деятель…
   Мы, люди без запросов, сразу согласились на гУлЕш, рекомендованный официанткой; деятель потребовал отбивную, которая числилась в меню… и сто грамм водки…
   Официантка записала заказ и равнодушно сказала: все равно гУлеш будет…
   Но он требовал только отбивную…
   Прошел час, мы уже съели свой гУлеш, а деятель все ждал отбивную…
  Наконец. на исходе второго часа, деятелю принесли тарелку с … гУлешом…
  Деятель возмутился, а официантка невозмутимо сказала: Я же говорила, все равно гУлеш будет!
   А где водка? – совсем распсиховался деятель.
   А за водку я забыла! – невозмутимо ответила официантка.   
   Так что ограничился деятель гУлешем, и остался доволен малым…


12.


   Совнархозы прикрыли, вновь появились министерства… Мой отдел ликвидировали, и желающих – их оказалось немного - перевели в ЭНИМС. Меня сделали зав. лабораторией.
   Через полгода в институте сменился директор, и на мою должность был объявлен конкурс…
   Перед конкурсной комиссией меня представлял зав. отделом Зусман. Расхваливая меня, он сообщил, что я – энтузиаст программного управления.
  И тут новый директор прямо взвился: - Нам не нужны энтузиасты!!!
   Все-таки меня одобрили, но только на полгода, чтобы за это время я сделал то и это…
   Я сделал, но к этому времени о конкурсном условии все уже забыли… 
   Больше конкурсную комиссию я  не проходил!



13.


   В одну из служебных командировок я попал в Ташкент на конференцию… Гуляя по улицам, я читал всякие узбекские слова, написанные кириллицей. И, под влиянием прочитанного, придумал узбекское слово Барлыбар и глагол – Барлыбарить…
   И местные знатоки узбекского принимали слово за свое, только уточняли: "Я такое слово не помню… а что оно значит?"
   Но,  по-моему, слово барлыбарить  понятно и без перевода.
   Вы согласны?
 

14.


   Все-таки в контактах с НКВД мне всегда сопутствовало еврейское счастье – плохое могло случиться, но – в последний момент не случалось…
    В ГДР проводится конференция по вопросам адаптивного управления. В ЭНИМСе  подобными вещами занимался только я – и зав. отделом Владимир Григорьевич Зусман сообщил мне, что я включен в состав делегации института.
   Я заполнил нужные анкеты, сдал их в отдел кадров и … начал ждать.
   Время шло, подошел срок конференции. В кадры меня не вызывают, Зусман куда-то исчез.
   Я понял, что ГДР "проехало"; но, так как я не очень верил в поездку, то и не очень переживал…
   И тут меня в коридоре встречает дама - зам. Зусмана.
  "А Вы знаете, почему Вы не поехали в ГДР? Зусман сначала подал на вас представление в кадры, как на члена делегации, а потом сам пошел к начальнику и сообщил ему, что по его – Зусмана – сведениям, Вы – главный сионист в институте!"
   Я удивился – так почему же меня все еще держат в институте?
 "Сама удивляюсь" – сказала мадам.
   И что самое интересное – никаких оргвыводов из моего сионизма не было сделано! Или мадам несколько преувеличила, или сведения Зусмана органы посчитали несерьезными и решили их проигнорировать!   
   Повезло!

13.


   Уже во всю шла перестройка, и Неля пригласила нас в гости, в Израиль. Для оформления выездной визы требовалось согласие институтского первого отдела  отвечавшего за чистоту нравов и поступков сотрудников института. И, хотя ни в чем антисоветском я заподозрен – по моему – не был, сердце трепетало…
   Но не зря всё перестроилось!
   Начальник первого отдела без звука подписал заявление, и лишь поинтересовался – Вы уезжаете навсегда или только в гости?
   Мне показалось, что его мой ответ его не очень интересовал…


14.


   Еще одна встреча с органами – уже с КГБ! – произошла при оформление бумаг на выезд из СССР в Израиль, на ПМЖ.
   В отделе виз и разрешений – в ОВИРе – оформляли выездные визы, и, по полученным нами сведениям, Таню и ее мужа Мишу вписали в мою – как главы семьи – визу. А ребята хотели остановиться в Будапеште – по слухам, из-за Войны в Заливе американцы снова начали давать советским евреям разрешения на въезд в США.
   Пришлось использовать связи покупателя нашей квартиры – в его конторе работал бывший полковник КГБ, которого за что-то изгнали из органов, но который сохранил старые знакомства.
   И полковник помог! Мы получили раздельные визы – мою с Милой и Танину с мужем.
    Это была  последняя встреча с советскими "компетентными органами".

15.


   А в Израиле каждое мгновение было звездным! Иначе не выжили бы…