1. 7. Хорошо горят корейцы-китайцы

                Хорошо горят "корейцы-китайцы".
 
   – Жена-сын, сын-жена, – бросил Иван Кромов в лицо Большому Генералу в огромном кабинете на втором этаже мощного здания штаба, самого внушительного здания города, а ныне, как понял офицер, самого главного – на сотни, если не тысячи, километров вокруг.
   В штаб Ивана Кромова ввёл командир комендантской роты майор Степан Подоприго, оставивший на улице своих верных автоматчиков. С ними Подоприго, тогда ещё капитан, арестовал полковника на пути из Кореи, где тот воевал бездарно и кроваво.
   – Какой смыл, я ж в Далик следую, – начал, было, Кромов.
   – В армии исполняют не смысл, а приказ, – ответил Подоприго, бравый мужик, но, считалось, дурак.
   За это Флотский Мичманок собирался его пристрелить, чтоб не стал генералом.
   – Есть смысл, – неожиданно выдал капитан своему арестанту у ворот гарнизонной тюрьмы, смысл, чтобы мы, армейцы, сами изловили Кромова... Но могут и расстрелять, – добавил, успокаивая.
   В высокий кабинет полковник попал прямо из камеры. Он был, как был – в невыразимом тюремном одеянии, пропахший неволей, ожиданием смерти и злобой на всех и на себя. В душе – тюремная горячка и заноза неудачной войны в непонятных краях. На щеках с русой щетиной – румянец надежды. А в глазах – блеск гордости за то, что он, русский офицер Иван Кромов, есть. Словом, он был в состоянии, самом подходящем для мятежа.
   В России такую беду, как государство, стороной не обойдёшь. В 36-ом году недоучившийся студент по лесному делу Ваня Кромов догадался сбежать из Питера на Дальний Восток. Судьба его не раз настигала, но он изворачивался, а было надо, шёл напролом.
   Поймать-то его поймали, и в издёвку, на Дальнем Востоке. Но только сейчас, в 53-ем. В тридцатые до этих лихих мест, Ваня не добрался, а сталинская охранка не спроворила. И нынешний полковник Советской армии Кромов сделал себе жизнь. Такой жизни можно позавидовать, если вспоминать ее в тюремной камере в ожидании казни – расплаты за все подвиги и преступления. Что из них есть что, Иван сам не знал, ибо, как это водится на Руси, каждый его подвиг, порождал преступление, которое вело к очередному подвигу.
   Как любой фронтовой офицер, прошедший Войну до Берлина, до Порт-Артура, Кромов мог быть расстрелян не единожды, не раз – за дело. Как любой солдат, пропахавший фронт своим неповторимым телом, как забывший на время о душе циник и фаталист полковник понимал, что судьбу не изменить, но можно по-иному сложить обстоятельства.
   «Арестовали меня, скорее всего, за чушь, за «весёлый» квартал», – рассчитал полковник.
   В тот день бойцы специального батальона Кромова стояли в оцеплении и смотрели в прорези азиатских глаз, как полыхает. Возник капитан Подоприго. Увидев, что дикие зверствуют по команде, он отвёл своих в сторону.
   Прибыл полковник Петр Чумаченко – порученец Большого генерала, как, по личному намёку, звали недавно назначенного начальника штаба Особого округа.
   – Ну, Иван, ты сурьёзно, – только и сказал он.
   В голосе Чумаченко – удовлетворение. В числе дел он записал по прибытии: «ликвидировать притоны». А Кромов взял и сжёг, сжёг, как понималось, вместе с опасными для себя солдатами своего же батальона.
   – По твоим людям из подвалов, я слышал, стреляли, – утвердительно спросил Чумаченко.
   – Вестимо, стреляли, – милостиво согласился Кромов.
   В три дома на окраинной улице наладились его бойцы. Повадились к бабам, что нормально, к ханже, что понятно. Можно было смотреть сквозь устав, но в подвалах курили опиум. И около солдат крутились нечитаемые люди. Кромов, улучив момент, оцепил домишки. Хорошо горели китайцы-корейцы. Но, когда рухнула крыша, а потом и сложенные из дрянного кирпича стены последнего дома, а из подвалов перестали доноситься крики, полковник вспомнил, что в 45-ом он обещал Мичманку спалить «весёлый» квартал во Владивостоке, а сжёг – в Далике.
   – Придётся ехать во Владивосток, – вздохнул Иван.
   – А во Владике – весёлый квартал в полторы улицы, – угадывая его мысли, заметил Чумаченко. – Ты туда не собираешься?
   – Собираюсь, – буркнул Кромов.
   Приказ уже был дан. Стояло лето 50-го. Было ясно, куда нацелен батальон из Особого округа. Иван Кромов досрочно начал свою войну на Корейском полуострове.
   ...На втором допросе, первый был о зверствах, следователь спросил Кромова о Корее.
   – Корейцы – те же люди, но они – корейцы, у корейцев есть чему поучиться, они замечательно готовят собачину, – объяснил полковник. – Остальное у них – чучхэ.
   – Что такое «чучхэ»?
   – То ли – сам себе голова, то ли – мешок с навозом. Когда они собаку готовят, то бьют ее долго палками, чтоб мясо было нежнее. Для свежего человека это и есть чучхэ.
   Что такое «чучхэ» не знали и кромовские «корейцы», с которыми он воевал в стране утренней свежести. По армии загуляло новое ругательство. Означало оно, в основном, – опасное или грязное дело, заменяло, при необходимости, родимую классику.
   Следователь пугнул Кромова лагерем.
   – Какой, к чучхэ, лагерь, – огрызнулся Кромов.
   – А притоны горели ярко, – закончил вдруг следователь и эту беседу, и все допросы.
   По пути в камеру Кромову вспомнился Ленинград и юродивая, чисто одетая, из старых городских, женщина, стоявшая у ещё непоруганного храма. Она не побиралась, а, простирая к прохожим руки, просила: «Помолитесь за Ивана, мальчик мой пропал, я погибаю от беды».
   «Богомолка, скорее всего, – в могиле, я – в тюрьме на краю света», – думалось.
   На картах начертано, что Далик стоит на Амуре, но до Амура от него ещё плыть и плыть, ехать и ехать. Людям старого толка этот город, известен как Кандальск, а то и Канальск. Основали Далик каторжане. Конвой и люди в кандалах брели на Сахалин, сбились с дороги, зазимовали. По тропе этапа подтянулось войско и срубило Острог. От него и пошёл Далик со своим жестоким норовом. Кадаль-река, на которой он стоит, звалась Кандальной. И город был Кандальск. А Канальск – шутка офицеров императорской армии в их пьяной тяге к возвышенному.
   «России нет, есть Советский Союз, но офицеры остались», – заключил воспоминания Иван.
   – Таких офицеров, как ты, полковник, надо с толком расходовать, – вбил в начало беседы весомые слова Большой генерал.
   – Жена и сын, сын и жена, – не менее резко выложил Большому генералу Кромов.
   – Тезку свою Ивань, знаешь, Иван, – вместо ответа продолжил, каламбуря, Большой генерал.
   В урочище при слиянии бешеной реки Шилон с Кадалью на утёсе, естественной твердыни, возвёл усадьбу-крепость, защиту от лихих людей, дореволюционный купец Иван Васин. Отсюда – и Ивань.
   – Так точно, – ответил полковник.
   – Так вот, там, – продолжил Большой генерал, окопался генерал госбезопасности Иван Орлов, который хочет под себя наши края подмять. Приказ у него такой из Москвы. Но у нас – свой приказ, и тоже – из столицы.
   Большой генерал заметил, как сыграл желваками полковник при простых словах «генерал Иван Орлов».
   – Тебе уже ведомо, что твои – схвачены, мы их вызволим, ты их вызволишь, когда тёзку-Ивань возьмёшь, другого тёзку нейтрализуешь, с упором на слове «нейтрализуешь», – поставил точку в разговоре Большой генерал. И приказал: «На наши квартиры, баня, приодеть».
   Выводили Кромова через комнату, где сидел полковник и Герой Союза Петр Чумаченко. Его за глаза звали ЧП. ЧП – Чумаченко Петр. ЧП – чрезвычайное происшествие, чрезвычайные полномочия. ЧП, само собой, – чрезвычайное поручение. «Чумой», как полагалось бы, за глаза не звали, а в лицо звали друзья, когда сидели с ним за второй флягой. Чумаченко, истративший на фронте не одну штрафную роту, в которые пошёл добровольцем, стал тёртым штабным офицером. Он видел сквозь стены, успел выскочить из кабинета с пакетом в руках, зашагал, не заметив друга-Ивана, вниз по лестничным маршам.
   – Пошёл искать для узника новые квартиры, – хмыкнул Кромов, спускаясь тылами в сопровождении Подоприго.
   На этот хмык навстречу возник Чумаченко и со словами: «Безымянка берёт заложниц. Твои, и Наталья, и сын, – на Летнем берегу, в тюрьме при Малом лагере. Приказ – на Ивань, лагерь – потом. Но мозгуй сам, сам мозгуй».
   Загадочные «наши квартиры» были цоколем старого особняка, встроенного в новое здание штаба. В бельэтаже жил сам Большой генерал.
   Ивана встретила дама, преградившая путь Подоприго.
   – Конвой завершён, – сказала.
   Женщина поднесла Ивану долгожданную чарку, а в генеральской баньке чистила, как породистого жеребца, стригла, брила.
   За столом Кромов отметил, что водка – белая в фабричных бутылках, а не обычная в этих краях красная, которая шла в розлив, но звалась, чтобы отличить от вина, всё же «белым». Именовали её по-старинке и «монополькой», а политически отсталые «рыковкой». Рыкова расстреляли, а вкус первой советской водки народ хранил. На еду Иван внимания не обратил, любая добротная пища была сейчас для него отборной.
   – Еще по лафитнику и Амур переплывать, – игриво сказала хозяйка.
   – При чем тут Амур, – должен был спросить Иван, но промолчал, удивленно подняв брови.
   Дама улыбнулась: «Все попадаются. Я – из Хабаровска, из недорезанных, кстати. От старых лет осталась нам игра слов: «Амур-река, l'amour, амуры». Выходит, что Амур – река любви. Сколько раз смогли полюбиться, столько и Амур переплыли».
   – Я и в постели по-французски беседовать могу, – изящно отдалась ему дама.
   На рассвете женщина позвенела: «Пора, мой друг, пора».
   Иссяк Амур-батюшка, кончился сон из сладкой солдатской побасёнки от наполеоновских войн.
   Принесли новенький мундир в орденах и отобранное при аресте. Среди вещей – золотой хронометр Мичманка с дарственной гравировкой. Уходя за кордон, Кромов сдал его, вместе с наградами и документами.
   «Залог дружбы объявился как знак», – понял полковник.
Кромов одевался, напевая: «Если нынче – война, если нынче – в поход».
   А на войне всегда есть тот, кто с утра стреляет в спину. Ему захотелось удрать в свой городишко, в Тологду, где – его земли, его род. И умыкнуть пловчиху по амурам. Они – одной крови.
   «Стоп, – сказал себе. – Полковник Иван Кромов идёт громить ГБ-логово под Даликом, идёт отбивать сына и жену Наталью, которая всё же попалась в лапы своим родственничкам-людоедам».

               
               
               

Текст по изданиям 2004 и 2012 годов. Интернет-вариант.
Авторские права защищены.

© Рукописи из сундука. Альманах. №№ 4-12. М., 2005-2013
© Зарецкий А. И., 2004-2012. Россия, раз! Россия, два! Россия, три!.. Роман
© Издательство «Недра», М., 2004

УДК 378.4(470-25).096:070(091)
ББК 74.58(2-2 Москва)+76.01(2-2 Москва)
Р 85
ISBN 5-98405-020-X
   
 
Смотри также "историческую справку": "Памяти СССР. Портреты вождей. Георгий Маленков" http://www.proza.ru/2012/02/04/1675
Смотри также "историческую справку": "Памяти СССР. Портреты вождей. Никита Хрущёв"http://www.proza.ru/2012/01/14/1301