Молочная речка

                Моим  родителям,  царство  им  небесное... Год 1957.

       Над  лугом  порхали  бабочки,  стрекотали в  бурьяне  кузнечики, из  близлежащего  леса  слышалось  пение  птиц,  а  где-то,  уже  совсем  далеко,  кукушка  выдавала  своё  коронное:  -Ку – ку…
       А  я  лежал  в  тени  громадного  куста  и  листал  книгу, рассматривая  картинки.
    Вот  на  шлеме  рыцаря    развевается   огромный  плюмаж  из  страусовых  перьев,  а  вот  на  этой  - его  несут  с  турнира  на  рогоже,  и  валяется  шлем  на  земле,  испачканный   кровью  и  грязью  из  под  копыт  лошадей…
     Эх,  какие  славные  были  времена,  каждый  рыцарь  мог  вызвать   на  честный  бой  –  мечом  или  секирой -   врага,  и  защитить  честь  дамы  своего  сердца,   или  умереть  в  честном  бою,  покрыв  себя  славой… И   слагали  о  нём  песни  бродячие  менестрели,  и  проливались   слёзы  из  глаз  прекрасной  девы, узнавшей  о   гибели  возлюбленного…
   А   я  что…   Не  успел  ну  ничего… Только окончил второй  класс. Каникулы,  лето, солнышко.  Так  вот тебе  - сторожи,  чтоб  гуси  не  забрели  на  колхозное  поле.  Там  и  не  растёт  ничего, кроме  чахлых  стебельков  ячменя.  Да  и  что  там  может  расти -  на  песке.  А  всё  равно, колхозный  сторож, его  у  нас  называли  по  должности - объездчиком, постоянно  следил, чтоб  не  допускалось   потравы   посевов,  и  если,  не  приведи  Господи,  заиграешься  и  не  заметишь,  когда  гусиное  стадо  забежит  в  поле – не  оберёшься  хлопот.   
  В  прошлом  году,  мы  с  пацанами  в  футбол  - улица  на  улицу – играли,  не  увидели,  когда  эти  пакостные  птицы  в  поле  забрались.  Во   скандал  получился!  Объездчик  на  лошади  неизвестно  откуда  взялся,  начал гусей  гонять.  Так  все  разбежались,  а  наша  гусыня  ещё  и  него  шипеть  стала,  гусят  защищала. Он  её поймал, и сломал  крыло.   Мама  прибежала  на  крики, стала  гусыню  забирать,  и  случайно  оторвала   ему  рукав  рубашки.  Так   нас  и  на  суд  вызывали, судили  за  потраву  посевов,  и  за  нападение  на должностное  лицо при  исполнении...
     Я  тоже  был  на  том  концерте… Зал  в  клубе  большой,  человек   на  двести,  а  места  свободного  не  было.  Нас,  малышню,  сначала  не пускали,  а   потом  пустили  всех,  но  чтоб не  мешали -  разрешили  сидеть  на  полу,  перед  сценой.
     Сначала  долго  слушали  толстого  дядьку,  председателя  суда.  Он  монотонным  голосом  читал  какие-то  бумаги, повторяя  одно  и  то – же  по  несколько  раз,  а  потом  вызывали  свидетелей  и  потерпевшую  сторону. 
    Помнится,  один  свидетель говорит:  -  Идёшь   мимо  поля,  и  видишь :  - Чьи  гуси  в  колхозном  поле?  Василия!  Чьи  свиньи  там?  Василия!  Чья  корова  пасётся?  Василия!  Конечно  - за  это  к  ответу.
    На  что  отец  отвечал: - Ну  за  гусей  – спору  нет,  мог  ребёнок  недоглядеть…  А  свиньи, а тем  более  - коровы, у  нашем  хозяйстве  с  роду-веку  не было.  Так  я  даже  не  знаю,  что  и  делать?  Может  нарисовать?
    Он  действительно  здорово  умел  рисовать,  у  нас  и  дома  висели  его картины  на  стенах,  и  друзьям-соседям  дарил.
   Вот народ  и  захохотал  после  этой  его  речи, даже  толстый  дядька,  председатель  суда слегка  покривился,  изображая  улыбку. Смеяться  ему,  наверное,  по  должности  было  не  положено,  вот  он  и  сдержался.  Но  вердикт  всё-таки  вынес  -  отработать  отцу   за  потраву  две  недели  в  колхозе  бесплатно,  тогда  это  называли  - примусовка…  И  отработал.  Валил  деревья  на  лесной  делянке.  Меня, кстати,  тоже  один  раз  брал  с  собой.  Эта  делянка  располагалась  далеко в  лесу,    почти  под  селом  Осыково.  Мы  отправились  туда  пешком, и пока  дошли -  я  уже  ничего  не  хотел.  Забрался в  шалаш, построенный  рабочими, чтоб  прятаться  от  дождя,  и  уснул.  А  папка,  и  другие  дядьки,   валили  лес   и  грузили  его  на  подводы,  для  отправки  в  колхоз.
      Домой  мы  вечером  не  пошли, решили  заночевать  на  делянке.  Всё  бы  и  ничего,  но  в  лесу  ночью  спать  было  невозможно.  Такие  громадные  комарищи,  каковых  я  и  в  жизни  не  видел,  всю  ночь  зудели  над  головой, проникали  во  все  щели  в  одежде,  и  с неимоверной  жадностью  поглощали  мою  кровь.  После  каждого  шлепка  на  теле  оставалось  громадное  красное пятно.  Не  спасал  даже  едкий  дым  от  костра  из  мокрого  валежника…  Вот  когда  я  понял,  что  значит - "примусовка".  Это  -  заставить  человека  работать  «за  бесплатно»,  и  при  этом  ещё  и  получать  неприятные  ощущения,  от  которых  защитится  не  можешь…  Однако,  было  и приятное.  Меня  угостили  настоящим  козацким  кулешом,  приготовленным  здесь  же,  на  костре.    Горячая  миска  с варевом  обжигала  руки  и  её  пришлось  поставить  на землю,   а самому   стоять  на  коленях.  Но  кулеш  оказался   настолько  вкусным,  что  я  опомнился, только  когда  ложка  коснулась  дна  алюминиевой  миски.
  -  Смотри,  Иванович,  какой  у  тебя  работник  растёт - мы  и  по  чарке  не  успели  поднять,  а  он  уже  пустой  миской  гремит… -  хохотали сидящие рядом  мужики.   Но  это  было совсем  не  обидно.  Даже  наоборот,  кажется -  я  им  понравился, и  они  просто  беззлобно  подтрунивали   надо  мной.
    Но  вернёмся  к  нашим  гусям…  С  того  времени  прошло  два  года.  Теперь  я  уже  реже  бывал  в компании  других  пацанов,  выпасал  свою  гусыню  и  её  выводок  самостоятельно,  и  запоем  читал  книги,  которые  приносил  с  библиотеки  отец.  Мама  занималась  домашними   делами,  огородом,  отец  работал,  Зина  уехала  в  Киев,  тоже  работала  на  заводе,  Лена  вертелась  возле  мамы,  что-то   там  ей  «помогала».  Знаем  мы  эту  помощь,  чуть   что  не  по  её  - сразу  в  рёв… Я  её  так  и  дразнил – Рёва,  а  она  меня  почему-то  Алесем.  Вроде  и  совсем  не  обидное  имя,  но  я  терпеть  его  не  мог.  Сразу  злился,  орал,  готов  был  побить  даже,  но  кто  же  позволит  -  любимица…
    В  нашем  хозяйстве  уже  появилась  корова  Лыска,  и  теперь  каждый  день  я  получал  поутру  свою  порцию  молока  в  большой  алюминиевой    кружке.   Ах,  как  оно  пилось… Сначала  несколько  больших  глотков , потом  поменьше,  потом  совсем  маленькими,  оставляя  во  рту  послевкусие  и  ощущение  наслаждения  от  выпитого…  Совсем  не  так,  как  наши  мужики  водку  хлебали… Опрокидывали  стопку,  ухали,  кривились,  махали рукой перед   лицом  и  крякали… Зачем,  спрашивается,  пить  такую  гадость.  Я  попробовал,  потом   кружился  юлой   по  полу,  встать  не  мог… Никакого  удовольствия.
      Читать  расхотелось, а  больше  всё  равно  делать  было  нечего…
     -Алесь, ты  где? -  Мамин  голос  прозвучал  почти  над  головой.  Прятаться  было  поздно, но  я  выждал  несколько  секунд. 
  - Ладно, ладно,  не  буду  больше… Не   обижайся.  Выходи.
       Надо  бы  выбираться  со  своего  убежища,  но  я упрямо  молчал.
    -  Ну  правда,  я  больше  не  буду  звать  тебя  Алесем,  выходи…
   А  я  всё равно   обижался.  Все  вокруг  вроде  совсем  забыли,  что  я  Боря.  Алесь… Алесь… Надоело.  И  главное,  чем  больше  я  злился  за  это  совершенно  не  обидное  прозвище,  тем  чаще  меня  так  звали…  Все.  Вот  и  мама  тоже.
  А  папка  сказал: - Ты  уже  большой,  учись  постоять  за  себя  сам,  покажи,  что  у  тебя  есть  настоящее  имя,  а  не  дразнилочка, и  все  это  поймут.  Ну,  может  не  за  день-два,  но  поймут,  и  перестанут  дразнить.
   Так  вот  с  мамы  и  начну.
  - Боря,  выходи!    Нужно  сбегать  за  Хустку,  там,  на  старой  дороге,  сразу  за  речкой,  разбили  палаточный  лагерь  солдаты.
       Мама  говорила  с  просящей  интонацией,  и  здесь  ничего  не  поделаешь,  значит  не  приказ,  а  просьба,  всё - по  взрослому.  А я  и  есть  уже  совсем -совсем  взрослый.
     - Их  командир  попросил молока  принести,  вот,  в  бидончике.  Он  даст  тебе  30  копеек, и  принесёшь  обратно  бидончик.
   Дорога  была  знакомой,  я  и  раньше  ходил  в  те  места  за  грибами   и  ягодами,  так  что  уверенно   двинулся  в  путь…
  Уже  возле  самой  речки   я  не  заметил  торчащий  из-под  земли корень,  и  мой  бидончик вместе  со  мной  погремел  по  отлогому  берегу  до  самой  воды…
  Мне  то  что?  Не  впервые  падаю.  Поднялся,  отряхнулся,  и  опять  готов  бежать  дальше, но  с  бидончиком  дело  обстояло  неважно.  Он  докатился  до  самой  воды,  и  ручей  окрасился  в  цвет  молока…  И  понесла  вода наше  молоко  до  самого  Черного  моря. Белая-белая...
   А вот  какое   у  меня   лицо  было - я  этого  не  видел. Такая  обида  -  на  себя, на  корень,  на  слёзы,  на  весь  мир...
  Посидев  и  размазав  по  лицу  грязь  и  слёзы,  стал  думать,  как  дальше  быть…  Что   делать?
  Сначала    нужно  привести  себя в  порядок.  А  тогда…  Тогда  - пойду  скажу,  что  понравилось,  и  просили  ещё  принести.  А  за  то,  что  разлил  - отдам  свои  30  копеек,  хоть  и  жалко -  а  что   поделаешь.
   Так  и  сделал.  Мама  подозрительно  на  меня  покосилась,  поворчала,  больше  для  виду,  но  так  как  у нас   дома   молока  больше   не  оставалось ( Лыска  давала  всего  литров  пять,  а  мы  с  Леной  тоже  молоком  завтракали)    -  ушла  к  соседям.
   Вскоре  с  полным  бидончиком  я  снова  отправился  в  путь,  но  шел  уже  осторожно,    не  приведи  Господи  ещё  раз  разлить,  вовек  не  расплачусь,   и  наконец,   благополучно  прибыл по  назначению.
   Палаточный  городок  расположился  сразу   за  Хусткой,  на  старой  дороге,  ведущей  от  речки  в  глубь  леса.  Палатки  были  вкопаны  в  землю,  изнутри  устланы  хвоей,  походные  кровати  ровно  заправлены.    Сразу  было  видно  -  здесь  порядок…
  Возле  дымящей  походной  кухни суетились  несколько  солдатиков,  но  учитывая  большое  количество  палаток,  стоящих  в  два ряда,  было  ясно,  что  здесь  только  повара  и  дежурные.
     Капитана  уже  не  оказалось,  он,  не  дождавшись  к  обеду  обещанного  молока, отправился  куда-то,  по  своим  делам.  Я  уже  отчаялся  ждать,  когда  неожиданно  поступило  предложение от  солдат  отдать  молоко им,  а  они  мне  отдадут  деньги.
  Меня  это  устроило,  и  бидончик  пошел  по  кругу… Я  не  знаю  кто  и  сколько  выпил,  но  свои  тридцать  копеек  я  получил,  и  с лёгким  сердцем  стремглав  отправился  в  обратный путь.
    Через  два  дня  к  нам  домой  заявился  командир  отряда - это  была  рота  строителей,  сплошь  новобранцы  со  всех  союзных, в  основном  восточных,  республик -  и  в  отборных  выражениях -  я  таких  и  от  наших  знатоков  и  умельцев  не   слышал -   высказал  маме  всё,  что  он  думает  о  нашем  молоке. Оказалось,  что  половина  из  пивших  молоко  солдатиков,  на   второй день  были  отправлены  в  госпиталь,  с  подозрением  на  дизентерию.  А  в  палаточном  городке  -  срочно  провели  санобработку. 
  Подозрение  не  подтвердилось,  просто с  солдатами,  непривычными  к  такому  продукту  как  молоко,  случилась  обыкновенная  "бегунка".  А  возможно  и  соседка  обманула,  дала  молоко  не  утренней  дойки.
      Больше  я  молоко не  носил,  зато   стал  частенько  наведываться  к  солдатам  в  гости.  Набрав  полные  карманы  яблок, по  знакомой  дороге,  раз  в неделю  мы  ходили  смотреть  кино.  Было  здорово  сидеть  между  крепкими  парнями  в  пропахших  потом  гимнастёрках,  на  скамейках  из  дёрна,  досок,  брёвен,  слушать  задорный  смех  и  улюлюкание,  вперемежку   с  незнакомыми   словами  на  всех  языках  Союза.     О  первом  нашем знакомстве  никто  никогда  не  вспоминал,  только  каждый  раз  перебегая  через  Хустку  по  узеньким   жердочкам,  я   искал  глазами  знакомый  корень,  торчащий  из  под  земли  и   непроизвольно  вспоминал  белую  молочную  речку…