Покаянный путь. Повесть. Главы 5-6

V

              Новым домом Марфы оказалась отдельная двухкомнатная квартира со всеми удобствами. В Торопце в мамином доме все удобства были на улице. В одной комнате должна была жить Марфа с отцом, в другой жила жена отца со своим сыном, сводным братом Марфы. С самого начала Марфа решила держать себя в высшей степени воспитанно и деликатно, как говориться, ниже травы, тише воды, во всем слушаться отца и его жену, исполнять все поручения по хозяйству и присматриваться к обстановке. Очень скоро она поняла, кто является настоящим главой этой семьи, благодаря кому она оказалась здесь.

              Трифон вовсе не искал дочь, он узнал о ней случайно. Чувство долга не позволило ему оставить это открытие втуне. Он убеждал Феклу, что перестанет сам себя уважать, что она перестанет его уважать, если он позволит своей родной дочери гнить где-то в детском доме при живом-то отце. 
- Ты только посмотри на него, какой благородный нашелся, - обратилась Фекла Васильевна к сыну. - Он там жил с этой девкой, детей стругал, а мы едва тут концы с концами сводили. Что-то ты о своем законном ребенке не думал, отцовских чувств что-то не больно-то испытывал. Да и сейчас особо не рвешься нам помогать – у ребенка компьютера нет, а ты денег дать не хочешь. Да и вообще мне наплевать на твое самоуважение. Где оно было твое самоуважение, когда ты мне пить обещал бросить и по бабам шляться, а на следующий день свое крепкое мужицкое слово нарушал?!
- Ну, ладно, денег хочешь – я дам. Она ведь тебе ничего стоить не будет. И мешать не будет, а будет только помогать.
- Здрасти посрамши – я из ребенка служанку буду делать. Постыдился бы!
- А сколько дашь? – резонно спросил Николай.
-  А вот все, что есть, то и дам.
- Я твоими пятью тысячами и так управляю.
- Да, но принадлежат они мне.
- Да, но книжка-то вкладная у меня…
- Да, что вы тут за торг устроили?! – возмутилась Фекла Васильевна.
- В общем, - порешил Николай, - перепишешь меня учредителем своей фирмы.
- Но ты же  - ребенок.
- Ну, не на меня, на маму. А сам останешься ген.директором.
- Все 100%?
- Да  и пять тысяч, точнее там будет 5650, когда срок подойдет, останутся у нас, - Коля показал на Феклу.
- Я что-то не поняла, - вмешалась Фекла, - это вы что типа договорились?
- А тебе, что деньги не нужны!? – разъярился Коля. – Сама же постоянно ноешь.
- А где мы тогда компьютер поставим, если в его комнате девка поселится?
- Ну, значит, без компьютера как-нибудь обойдемся! – Коля был очень раздражен. – Ты вообще не понимаешь, какое это дело!
Он смотрел на неё тяжелым, диким и злым  взглядом. Она прожила 15 лет с ребенком и прекрасно знала, что означал этот взгляд. Он означал, что если она сейчас не смириться с его волей, то ей же будет хуже -  в течение ближайших 2-3-х дней он будет устраивать ей сцены, мотать нервы, всячески издеваться и третировать её и, в конце концов, она поймет, что сделала глупость, сразу не согласившись с его решением, и примет все его условия.  Поэтому Фекла Васильевна произнесла:
- Ладно, пускай приезжает.

              Перед сном, когда они остались наедине, Коля доходчиво объяснил матери, что стоит ей стать учредителем отцовской фирмы, как они смогут взять под контроль весь его бизнес, распределять прибыль, назначать зарплаты. Но Фекла Васильевна чувствовала, что всеми этими бесчувственными финансовыми комбинациями, Коля просто хочет заретушировать свою человеческую доброту по отношению к той, незнакомой ему девочке, которая была его сестрой, и для которой он мог сделать настоящее доброе дело, подарить надежду и счастье. Не в этом ли был его долг перед страной и поколениями предков? Только откуда, откуда у него возникло это сознание долга!? Ведь, она, кажется, вовсе специально не воспитывала в нем никакого милосердия или ответственности. Не из примера же её собственной жизни все это проистекало, не из каждодневного, несмотря ни на что, хождения в больницу, и без всякого пафоса и гордыни выполнения врачебного долга перед незнакомыми людьми? Не из того же письма, которое несколько месяцев назад прислали главврачу её больницы и которое зачитали на планерке, а потом вручили ей? В тот вечер, она растроганная пришла домой и показала это письмо сыну. В нем говорилось:
«15 ноября 2001 года.
              В Вашем коллективе работает Шалина Фекла Васильевна. Прошу вас от моего имени поблагодарить её и выразить сердечную признательность.
              Дело в том, что я – гость вашего города. Случилось так, что я потеряла документы свои и деньги. Я не знала, на что надеяться и где искать?!
              И… вот произошло чудо!!! Фекла Васильевна нашла и вернула всё в целости и сохранности. Дай Бог ей здоровья! При всем при этом, отказавшись от всякого вознаграждения!
              Как прекрасно, что на земле  есть такие люди!
              Большое человеческое спасибо этому честному, порядочному и отзывчивому человеку. Спасибо!! Спасибо!! Спасибо!!
              Пенсионерка г. Волгограда Куликовская Наталья Владимировна».

              До получения этого письма Коля вообще не знал о том, что его мама находила чьи-то документы и деньги, а потом разыскивала их хозяев. Сама же Фекла Васильевна сразу после того, как вернула деньги и документы, забыла про этот случай, не рассказывала о нем дома, и только присланное на работу  трогательное письмо заставило её вспомнить эту историю. Сейчас она снова вспомнила про это письмо, но не могла припомнить, какой эффект оно тогда произвело на Колю. Кажется, он тогда  сделал вид, что все в порядке вещей – и помощь людям, и их благодарность. Он как всегда скрыл свои чувства и, казалось, что это происшествие вовсе не послужило ему никаким жизненным примером. Тем не менее, сейчас он дал свое согласие на прием в семью детдомовского ребенка.

              Так Марфа начала жить в семье Шалиных. Она не лезла в их денежные дрязги, которые оборачивались, чуть ли не каждый день скандалами.
              После того, как  Трифон Архипов присоединил к квартире Шалиных холл и стал у них жить, прошло уже 2 ; года. В стране произошли колоссальные изменения. Пришла новая команда эффективных, высокообразованных управленцев, а не бывших секретарей райкомов с технарским образованием и соответствующим уровнем экономического мышления. Под руководством Михаила Касьянова, Алексея Кудрина и Германа Грефа страна не только сумела полностью изжить последствия кризиса, в который её загнала  политика прежних правителей, но и начать динамично развиваться, используя свой сырьевой потенциал. Министр финансов Кудрин, введя сложную систему налогообложения добычи полезных ископаемых, скореллированную на коэффициенты, зависящие от динамики мировых цен на нефть сорта Urals, курса доллара к рублю, устанавливаемого  ЦБ России, мог легко играть на разнице текущих и предшествующих (принимаемых для расчета коэффициентов) цен на нефть. Та же самая игра на разнице цен  текущих и принимаемых в расчет происходила и при определении ставок экспортных пошлин. Подобную фискальную политику назвали «ножницами Кудрина». Благодаря ей нефтяники и газовики в погоне за прибылью, гнавшие нефть на Запад, расставались со значительной доле своей планируемой маржи, которая в виде экспортных пошлин и НДПИ переходила в доход государства. Изменилась сама система отношения олигархии и власти. Президент Путин назвал её «равноудалением», на самом деле новая команда госчиновников вместо того, чтобы как прежде крышевать крупный бизнес и создавать ему условия для безудержного разворовывания народных богатств, начала чесать его, как тучную овцу, забирая львиную долю от тех доходов, которые олигархи получали в результате того, что когда-то государство позволило им присвоить себе основные фонды страны. Худо-бедно, но восстановилась некоторая справедливость. Путем налогообложения и перераспределения нефтяных доходов народные средства возвращались в государственный бюджет. Правительство сумело сделать его не просто бездефицитным, но и профицитным,  начало откладывать запасы на будущее. Весь вопрос заключался в том – доходили ли до населения в полном объеме те денежные потоки, которые государство так лихо присваивало себе или по дороге оседали в карманах многочисленного чиновничества всех уровней? Тем не менее, регулярно стали платиться пенсии, увеличились зарплаты бюджетников – учителей (в 2 раза с 2002 г.) и врачей. Талантливый переговорщик премьер Касьянов сумел добиться на Западе реструктуризации долгов Черномординского правительства и расплатиться по ним с помощью доходов от экспорта нефти. Правительство пыталось,  как могло, чтобы не навредить самому себе, создавать ясные и прозрачные условия игры на рынке, вводить т.н. «диктатуру закона», как выразился президент Путин. Стали издаваться новые законы – «Об инвестиционных фондах» (2001 г.), «О банкротстве» (2002 г.), Налоговый (2000 г.), Трудовой (2001 г.), Земельный (2001 г.) и Жилищный кодексы (2004 г.), часть 3 (наследственное право, 2001 г.) и часть 4 (авторское и смежные права, 2006 г.) Гражданского кодекса, дополнения в законы «Об обществах с ограниченной ответственностью» (в части привлечения заемных средств, 2004 г.),  «О рынке ценных бумаг» (2001-06 гг.),  «Об ипотеке» (2004 г.) -  регулировавшие в большей или меньшей степени новые общественные отношения. Проводились налоговые, пенсионные, административные реформы, реформы социального и медицинского страхования, создавшие условия для самой безудержной коррупции, проще говоря, воровства.  Однако все эти усилия правительства привели к тому, что  в страну стали приходить кое-какие зарубежные  инвестиции. Крупнейшим проектом под крышей самого президента стало создание совместного предприятия Тюменской нефтяной компании и British Petroleum (ТНК-ВР). Отечественные банки занялись внутренним кредитованием, благодаря капитальным вложениям начала подниматься промышленность, увеличиваться добыча полезных ископаемых, развиваться сектор строительства (девелопмент), розничной торговли (ретейл) и услуг, в особенности телекоммуникаций. Через эти механизмы доля нефтяных денег стала доходить до простых граждан, стимулируя платежеспособный спрос и дальнейшее развитие экономики. Стали строиться супермаркеты, люди стали покупать товары, делать ремонты, ездить в Турцию и Египет.

              При этом само государство, чиновничество, поняв, какую великую глупость сделало, раздав в 90-х гг. все фонды в частные руки, и теперь, завидуя миллиардных состояниям олигархов, начало возвращаться к прежней советской схеме организации экономики – этакому государственно-монополистическому капитализму. Крупнейшим налогоплательщиком в бюджет было государственное ОАО «Газпром», оно же приобрело у Абрамовича «Сибнефть» (назвав её «Газпромнефтью»), не за горами была и фактически неприкрытая национализация основного актива «Юкоса» - «Юганскнефтегаза», перешедшего под контроль до того маленькой, но тоже государственной компании «Роснефть», после этой национализации ставшей второй по величине нефтяной компанией. Под контролем субъектов федерации находились такие нефтяные компании как «Татнефть», «Башнефть». Фактически государство владело через участие в разных акционерных обществах, в которые оно назначало своих директоров-чиновников, огромной долей нефтяного рынка России. Безусловно, оставались и частные компании  - «Лукойл», «Сургут», та же ТНК-ВР, а еще независимый производитель газа – «Новатэк» Леонида Михельсона; независимыми оставались металлурги. Зато вся электроэнергетика, управлявшаяся бессменным Чубайсом, находилась под контролем государства. Фактически оно, в лице своего чиновничества, стало крупнейшим участником российского рынка и субъектом многоукладной экономики. Только вот простые люди от этого мало что получали и если и зарабатывали, то не благодаря, а вопреки государству, борясь с препонами, чинимыми жадными и алчными до взяток чиновниками, с бездушными мытарями-налоговиками и прочей бюрократической нечестью.

              В условиях начала экономического подъема Трифон Архипов решил организовать  в Твери фирму по установке пластиковых окон. К счастью, благодаря новой политике правительства или просто в силу объективных экономических закономерностей криминал оказался в те годы вытесненным из бизнеса, уже не было никакого рэкета, никаких паяльников в анусе. Сам криминал стремился легализоваться и создать свой пускай маленький, но зато честный бизнес. Крупные же авторитеты уже давно сидели либо в советах директоров  крупнейших предприятий, либо грелись под еврейским солнцем или вдыхали лондонский смог. Так, что с этой стороны Трифону ничего не угрожало. Правда, пришлось много побегать ради получения сертификата на право деятельности, сертификата соответствия и прочих разрешений, пока, в конце концов, весь начальный капитал не разошелся на откаты. Зато фирма начала работать. Сначала Трифон работал и за директора,  и за мастера-наладчика, вскоре оказалось, что пластиковые окна - это очень востребованный вид услуги, начавший приносить немалый доход. Поэтому  Трифон отдался руководству фирмой, договорами с поставщиками и самими поставками, складированием  и т. д. Через год у него уже была подержанная ВАЗзовская «шестерка», несколько рабочих и бухгалтер, она же – секретарь. Агриппина Потапова была на 17 лет моложе своего шефа – всего 24 года, но Трифону как раз такие и нравились - рано познавшие мужчин, без лицемерной стеснительности и охочие до плотских утех. А возраст… Что возраст? Гриппа выглядела много старше своих лет, можно было даже сказать, несколько потаскано. У неё были жиденькие крашенные волосы, уложенные самым непритязательным образом, весь организм был настолько прокурен, что лицо её имело какой-то серо-землистый оттенок, то там то здесь на нем можно было заметить микроскопические точечные кровоизлияния от порвавшихся капилляров. И сама она была какая-то маленькая, худосочная, жалкая и никому кроме Трифона уже ненужная. Вообще, казалось, что она не жила, а доживала свой век. Трифон же принципиально не скрывал, что живет с нею. Тем более, что с бывшей женой ему открыто жить не позволяли ни сын, ни теща. Именно это обстоятельство вызывало постоянную напряженность в семье Шалиных. Официально Трифон и Фекла брак не возобновляли, Евгения Семеновна была категорически против того, чтобы Трифон прописывался у Феклы и нашла в этом поддержку у Николая. Так, что Трифон оставался формально прописан в общежитии. Всё свое раздражение он выливал на Феклу, а главное не давал ей денег, только тысячи две в месяц, чтобы она могла готовить ему еду. Ни Фекла, ни Коля не имели доступа в его фирму, не знали, сколько он реально получает. Коля на него так обижался, что никогда не ездил с ним на его подержанной «шестерке», с апломбом заявляя, что ВАЗ – вообще не автомобиль. Только однажды на 14-летие отец сделал Коле подарок – передал в управление 5000 рублей, именно об этих деньгах и шла речь, когда решался вопрос о принятии Марфы в семью. Но Коля не был доволен этой подачкой, он мечтал об отцовской фирме, хотел узнать, как она функционирует, как делаются деньги, как ведется бухгалтерский учет.

              Фактически Фекла одна содержала сына. Получала она 3700 вместе со всеми надбавками, интенсивным трудом, доплатами за стаж и категорию, а тратила по 3000-3200 в месяц на двоих. Оставшиеся деньги Коля стремился изымать и вкладывать в банки. Это была его маниакальная идея – накопление без какой-либо определенной цели, без какой-либо перспективы, просто накопление. В этом Николай Шалин был не одинок – Алексей Кудрин в масштабах всей страны тоже тупо накапливал свободную денежную наличность и называл это Стабилизационным фондом. Тратить же оба не хотели категорически. Коля чуть ли не по поводу каждой тряпки, купленной матерью, устраивал допрос с пристрастием. Никаких крупных трат – на мебель, на шубу – он даже обсуждать не хотел. Его съедала жадность. Он хотел компьютер, но жалел денег. Единственное, чего он не пожалел – это купить на Новый 2001 год  два сотовых телефона, каждый из которых стоил 2400 рублей. Сотовая телефония тогда только начинала развиваться, спрос на неё был крайне узок, а потому цены на аппараты и на услуги были бешеные. На работе Феклу Васильевну осудили – мол, зачем тебе сотовый телефон, кому ты будешь звонить, такие деньги тратить. Зато Колю в школе зауважали – у него, единственного во всей школе, была такая игрушка. Шалины стояли у самых истоков финансовых успехов «Вымпелкома», они были первыми ласточками, предвещавшими бурное развитие всей отрасли телекоммуникаций, за ними потянулись завистники, а спустя несколько лет поток абонентов сотовой связи захвати всю страну.   

              Но все эти престижные вещи нисколько не улучшили отношения в семье, наоборот. Фекла завидовала доходам Трифона и настраивала сына на то, чтобы он вытребовал бы у отца какую-то их долю, как он это делал с её доходами.   

              И вот в семье появилась Марфа. Фекла приняла её очень дружелюбно, немного даже наиграно и лицемерно. Но вскоре девочка ей понравилась своею исполнительностью и покорностью. К счастью для Марфы она действительно ничего не стоила Фекле – её полностью содержал отец. Но именно это обстоятельство и вызывало скандалы. Марфа во время них твердо молчала. Случалось это обычно после прихода Феклы Васильевны с работы в день получки.
Коля: Сколько получила?
Фекла: А тебе-то что – это мои деньги!
Коля: Нет! Это наши деньги и они должны работать!
Он бесцеремонно залезал к ней в сумку, находил кошек и начинал пересчитывать деньги.
Фекла: Как тебе не стыдно – это не ты их заработал!
Коля: Ах, так! Если это твои деньги, так сама их и жри, а я сегодня есть не буду!
Коля бросал деньги на стол. Из соседней комнаты выходил Трифон.
Тривон: Что у вас тут?
Фекла (к сыну): А чего это ты к немцу в кошелек не лазаешь? А? Или боишься? А мне ведь обидно! Он тебе, что, не отец?
Трифон: Ты чего несешь-то? Какой я ему отец – он же сам меня за отца не считает.
Выходила Марфа послушать, только послушать, забавный спор.
Фекла (видя Марфу, но обращаясь к Трифону): Ты, скотина, устроил себе свободный график, целыми днями дома, деньги гребешь лопатой, приблудную содержишь, а на собственного ребенка тебе наплевать, а я тружусь одна, как белка, бл…, в колесе, прихожу с работы – для каждого приготовить нужно, а тут у меня еще деньги воруют! А я их что печатаю, что ли!?  В магазин один раз сходить – 100 рублей – уходит.
Трифон: А я тебе – три тыщи даю.
Фекла: Вот они на вас двоих и уходят. А больше ты ведь ничем не помогаешь. И сына совсем не воспитываешь.
Коля: Сча-с, с разбегу, будет он меня воспитывать!
Трифон: Видишь?! Как ты себе представляешь, я буду его воспитывать? Ремнем, что ли? Да он же меня ночью во сне и зарубит. Он же у тебя псих и скряга.
Фекла: Это он весь в тебя – ты же сам скряга и жмот! Пьяница! Сволочь! Скотина! Ты еще, когда мы в Торопце жили, мне все нервы измотал, зарплату пропивал, а я одна должна была ребенка воспитывать! Я же до тебя ни одного мужика не знала! Я же тебе девственной досталась, но ты разве это оценил!? Ты мне всю жизнь загубил, сволочь!..
Она махала рукой,  отворачивалась, начинала плакать, но скоро возвращалась к главной теме:
- И сейчас ты в своей фирме такие деньги заколачиваешь, и не копейки мне дать не хочешь на ребенка!
Трифон: Да на что они ему?
Коля: Дурак! Мне через два года поступать надо будет, на какие, спрашивается, деньги?  И вообще надоели вы мне все на …уй! Фирма, в конце концов, нам принадлежит.
Трифон: Да, не пущу я тебя до неё.
Коля: А ты попробуй. Я тебя не только разорю, я тебя с твоей дочурой из квартиры, на …уй,  выгоню.
Трифон: Не сможешь, это я для вас эту комнату присоединял, бесплатно, причем!
Коля (очень сдержанно): Ну, ты, во-первых, в ней не прописан, во-вторых, ты бесплатно в ней проживал всё это время, так что уже получил компенсацию за свои труды. И мы - как собственники – имеем полное право тебя выселить.
Трифон: Вы не собственники…
Коля: Хочешь войны?
Фекла: Ладно, пойду ужин готовить, много времени уже.

              Сам по себе ужин у Шалиных был довольно интересным явлением. В главной комнате отдельно подавалось Николаю, причем никто не должен был его отвлекать и портить аппетит. Его рацион нельзя было назвать изысканным, но особым - исключительно мясным, по специальным рецептам, которые знала только Фекла Васильевна. На обед же у него бывали разные деликатесы, о которых прочие дети могли только мечтать – сыры голландские, немецкие, колбасы копченые, икра и рыба красная – правда, все в небольших количествах. К чаю обязательны были торты и пирожные, а не булка с маслом, как у прочих детей. Отдельно на кухне Фекла подавала Трифону и Марфе самые простые и безыскусные блюда. Сама питалась кое-как, овощами, творогом с изюмом, мяса же и деликатесов,  которые она покупала сыну, она никогда не пробовала.

VI

              Николай и Фекла Шалины установили-таки контроль над ООО «Оконный рай» - такое название было придумано Трифоном при учреждении фирмы. Фекла впервые познакомилась с Агриппиной Потаповой. Сначала она хотела её уволить, но Коля запротестовал – Агриппина, как умная девочка, сразу поняла, что власть в фирме перешла к новым людям и с готовностью начала вводить Колю в суть дел. Она умащивала его разными комплиментами, особенно вполне откровенной завистью к его пышно вьющимся русым кудрям. Ей самой хотелось бы иметь такое добро.  Она практически показала Коле, как ведется бухучет, как составляются счета-фактуры, налоговые декларации и балансы, как заполняются платежки в банк и чеки. Коля внимательно изучил Устав общества – тот почти дословно цитировал закон «Об обществах с ограниченной ответственностью», даже пункт о том, что Общество может ежеквартально, раз в пол года или раз в год распределять прибыль между участниками. Было решено воспользоваться этим правом и распределять прибыль каждый квартал. Получалось в среднем по 6000 рублей за раз, т.е. 2000 руб./мес. – неплохая прибавка. Директором оставили Архипова,  сократив ему  зарплату с 8800 до 8000 руб./мес. Вырученную ставку отдали новому заместителю главного бухгалтера – 15-летнему Николаю Шалину. Так он впервые стал получать настоящую зарплату, у него появилась трудовая книжка. Он был просто в восторге. Самой Агриппине за активное сотрудничество с новыми собственниками зарплату повысили с 5 до 6000 рублей. 

              Трифон же вынужден был смириться, потому что формально уже не был хозяином собственной фирмы. Он переоформил документы на Феклу в обмен на принятие Марфы в семью. Теперь он полностью стал зависим от бывшей жены и её сына – он жил в их квартире, работал в их фирме, у него была дочь, о которой он должен был заботиться, а потому не мог бросить эту унизительную жизнь, уйти из дома и с работы. Ему оставалось только мстить мелко, гадко, но больно и обидно.
       
              Ожесточенная духовная борьба шла между отцом и сыном. Они яростно ненавидели друг друга и боялись оставаться наедине, причем неизвестно, кто боялся больше – сын расправы над ним отца или отец психопатического приступа сына. Николаю претила любая мысль о сексе, а в особенности мысль о сексе отца и матери. Он догадывался, что иногда, в его отсутствие, они спят вместе, но прямых доказательств этому он не находил, лишь косвенные. Однако спать вместе – это не жить, именно жить вместе он им и мешал, мешал как мог, ставя отца в самое материально невыгодное, зависимое положение и тем, мстя ему за то, что он спит с матерью. Отец мстил ему за всё своей ненавистью и презрением.

              Марфа стала ходить в одну школу с Колей, но в разные классы – она заканчивала 8-й, он – 9-й класс. У них редко совпадали часы окончания уроков, и вообще они редко пересекались. Поутру в школу Колю отводила Евгения Семеновна, а после занятий он быстро возвращался домой один. В школе Коля чем-то напоминал Марфе Никифора Яковлева, только что он не был таким забитым изгоем. Хотя в более младших классах он, наверняка, был именно таким. Коля любил красоваться и выпендриваться, любил отвечать у доски, любил быть в центре внимания. У него просто была патологическая тяга к самоутверждению, самолюбованию, самовыражению. Он  любыми способами привлекал к себе внимание, порой самыми эпатажными и шокирующими. Иногда он с совершенно серьезным выражением лица рассказывал, какой он нищий и как он ходит собирать милостыню на церковную паперть. И дети не знали – верить этому или смеяться над забавной выдумкой. Он увлекался идеей переселения душ и опять же на полном серьезе утверждал, что был тем самым кучером, который вез Пушкина на Черную речку в 1837 году.
-А чего это не самим Пушкиным? – с ехидством спрашивали одноклассники.
- Пушкин был негром и крепостником, а я сын русского народа!
После этого от Коли обычно все отходили, боясь убедиться в расстройстве его психики, а он снова затевал прежнюю игру. Казалось, она была способом защиты от нормальных человеческих отношений, которые он вовсе и не собирался выстраивать с ребятами, одновременно не желая быть ими гоним и третируем. Он играл юродивого – божьего человека, которого грех  тронуть.

              При этом всем – и учителям, и ученикам – казалось, что ему все удается очень легко, что он парит где-то в облаках, что он совершенно пустой и несерьезный человек, что за душой у него ничего нету. Поэтому ему даже «двойку» было поставить не тяжело, а он всем видом, показывал полное равнодушие к этому. Когда же он получал «пятерку» он делал вид, что так оно и должно было быть, а иначе и быть не могло – ведь он же Шалин! Учителю по ОБЖ  так не понравилось подобное презрительное отношение к оценке, что он предложил однажды:
- Ну, если тебе, так не нужна «5», давай я тебе в журнал «4» поставлю?
- Ставьте… - пожал плечами Шалин, введя класс во всеобщее недоумение.
А учитель таки поставил «4», правда в четверти все равно вышла «5».

              Ничто не могло вывести Шалина из беззаботного состояния духа и никакие беды и неудачи, случавшиеся у него в школе,  не вызывали со стороны окружающих никакого чувства сострадания или желания помочь – «все равно выкрутиться». И всегда приходилось выкручиваться или делать вид, что неприятность ничего не стоит. Он как будто не в школу ходил, жил не в городе, а посреди одинокой и бескрайней тундры, где даже взгляду не за что было зацепиться. Но если бы он действительно жил там, жизнь была бы намного легче, а поскольку это было не так, возникало глубокое противоречие между тем, что есть, и тем, что должно быть, между бытием и долгом.

              Когда у него в 8-ом классе появился мобильник, это произвело настоящий фурор. Все на него обратили внимание, особенно девчонки. Это было вполне естественно - Коля превращался в очень привлекательного юношу, высоким ростом и статью он пошел в своего биологического отца, и все было бы хорошо, если бы он порой не сутулился. Но в ответственные моменты он даже согбенный под тяжестью бытия, мог быть очень импозантен. Он носил довольно необычную  для того времени прическу - вьющиеся русые с некоторой даже рыжиной волосы, доставшиеся ему в наследство от Шалиных, локонами ниспадали на плечи, обрамляя утонченную белую шею. Весь интеллигентный облик его говорил о благородном происхождении. Но многих отталкивал взор его зеленых глаз, всегда смотревших как-то насмешливо и с хитрецой, и какая-то двусмысленная и циничная ухмылка тонких  и холодных губ. 

              С девицами Коля держал себя с ними очень любезно, но отстраненно. Он часто после школы провожал то одну, то другую из них до дома, но когда возвращался к себе, и Марфа спрашивала, чем все закончилось, Коля смотрел на неё детским, непонимающим взглядом и пожимал плечами – он вообще не думал, что проводить девочку до дома что-то значит и уж тем более не думал спрашивать у неё номер телефона или назначать свидание вечером. А, казалось бы, чего легче – они стоят одни у подъезда дома, пора расставаться, но не хочется, потому что чего-то не сказано, никого из школьных знакомых рядом нет, никто не устыдит и не осмеет, почему бы не предложить встретиться еще раз? Но флирт, который Коля себе позволял, не шел дальше шуток. А между тем, он бы красив и привлекателен, и ни одна бы девчонка не оказалась такой дурой, чтобы отказать ему в свидании. У него были большие голубые глаза, могшие выражать без слов всю гамму душевных переживаний, завораживающая улыбка, то ли насмешливая, то ли приветливая, наконец, шелковистые, длинные волосы были его гордостью. Любая девица позавидовала бы таким волосам. Сколько ему пришлось пережить ради них! Как часто его дразнили, делали замечания, задавали на улице недоуменные вопросы, к какому полу он принадлежит. Коля все вытерпел и отстоял свое право быть собой.   

              Однажды, уже летом, во время экзаменов за 9-й класс, одна девочка – Дуня Алексеева - попросила у Коли мобильник, чтобы позвонить подруге, которая опаздывала. Коля без колебаний протяну телефон, а когда забирал обратно, спросил:
- А что ты делаешь сегодня вечером?
- У-у-у! - послышалось со всех сторон.
Дуня смутилась, а Коля тут же поправился со смехом:
- Да это была шутка! – и продолжил смеяться.
Девочка смутилась и расстроилась еще больше. Коля любил так обламывать девчонок, оставлять их одиноко стоять перед подъездом собственного дома, размышляя, зачем он все это время шел с ней рядом, зачем провожал, зачем шутил. Но происходило это вовсе не от того, что он не уважал женский пол. Он не уважал людей вообще. Ему нравилось с ними играть, ставить их в неловкие положения. Он как умел, доступными ему средствами, на доступной аудитории, устанавливал своё лидерство, свое превосходство. С мальчишками бы он так вести себя долго не смог. А что касается того, что он нравился девчонкам, и что любая была бы готова ответить ему симпатией, то он был совершенно далек от этого, даже в мыслях этого не имел. Мальчишки в классе даже издевались  над ним, показывая ему порнографические карточки, от вида которых Колю всего выворачивало, он смущенный убегал, а все кругом хохотали над его девственной целомудренностью.  Все считали это презренным инфантилизмом, а он гордился тем, что настолько далек от секса, что его не мучают никакие желания, что он хранит себя в чистоте и непорочности. Более  того, он искренне верил, что именно это и есть правильное гармоничное состояние души и тела. 

              В тот день, когда он дал позвонить со своего мобильного Дуне Алексеевой, после экзамена по истории, который сдал на «отлично»,  он  в приподнятом настроении снова подошел к Дуне и завел невинный разговор о результатах экзаменов. Он пошел рядом с ней. А у Дуни был друг – Иван Абрамов. Ему уже рассказали, кукую шутку, Шалин выкинул с его девчонкой, а теперь он увидел, как они пошли вместе. Абрамов весь взъерепенился и с разбегу налетел на Колю, повалив его наземь.
- Ты что делаешь? – в испуге закричала Дуня.
- Он над тобой сегодня прикалывался? – мотивировал Абрамов. - Ну, так пусть получит!
Он поднял Колю с земли и ударил в лицо. У Шалина из носа хлынула кровь. Размышляя впоследствии над тем, как бы он поступил, если бы был готов к нападению, Коля  остановился на варианте «не знаю», но сейчас, когда у него из носу хлестала кровь, когда он ничего не понимал и совершенно был обескуражен, он решил убежать. Абрамов не стал за ним гнаться, а только крикнул вслед:
- Не будешь приставать к моей девчонке!
Правда, Дуня не одобрила в первый момент поведения Абрамова и пошла от него прочь.
   
              А Коля прибежал домой с разбитым носом. Дома были Евгения Семеновна и Трифон. Очень скоро пришла и Марфа, которая была на летней практике в школе и все видела издали. Евгения Семеновна хлопотала вокруг внука, прикладывала ему лед к носу.  Никого не интересовало, какую оценку он получил на экзамене, никто не думал его хвалить, хотя он знал, что сделает вид – что так, мол, и должно было быть, но в душе ему было бы приятно, и он страстно жаждал этой самой похвалы. А Трифон ехидничал:
- Нечего с ним цацкаться! Сам виноват, если мужик не может за себя постоять – то будет битым, а если не мужик – то пускай не лезет драться.
- Он и не лез, - вмешалась Марфа, - на него напали врасплох.
- Один напал?
- Да.
- Тогда мог бы и сдачи сдать.
- А из-за чего, из-за чего? – протараторила Евгения Семеновна.
- Да из-за девчонки одной, - ответила Марфа.
- А-а-а,  - только и протянула Евгения Семеновна.
- Ну, е… твою мать! - воскликнул Трифон. - Ну, куда его понесло, у него же не стоит даже. Вот дурак, вот дурак! Девчонку ему захотелось – да он сам баба!
- Бесстыжий паскудник! Нет, чтобы пожалеть ребенка, ему и так досталось! Пошел вон отсюда,  ирод! – крикнула Евгения Семеновна и замахала руками на бывшего зятя.
А Коля, чувствуя в ней поддержу, отнял от носа латок со льдом и запустил им в отца. Отняв вторую руку,  которой он зажима ноздри, он прокричал:
- Пошел вон, дурак!

Трифон ретировался, назло всем, затянув на кухне песню о «Варяге», а у Коли кровь хлынула с новой силой. Евгения Семеновна обратилась к Марфе:
- Принеси льда из холодильника, а то я уже совсем замоталась, бегавши.
Евгения Семеновна, которой шел уже 72-й год, действительно стала сдавать, стали проявляться признаки старческого слабоумия. Она постоянно что-то забывала, а если что-то делала, то из рук вон плохо. Обед Коле она уже по-человечески подавать не могла, а только по-собачьи. Колбаса была нарезаема какими-то оковалками, сыр – бесформенными кусками, чай был то не садкий, то не горячий. Это вызывало приступы самого дикого раздражения со стороны Коли, он ругал бабку, всячески её оскорблял. Из-за слабого здоровья она перестала в этом году встречать Колю из школы, хотя по прежнему провожала его по утрам, и перестала оставаться с ним целый день до прихода Феклы с работы. Теперь она уезжала сразу после того, как подаст Коле обед. Обычно она уезжала со скандалом, почти прогоняемая Колей и, обещая не приезжать завтра.

              Когда она уезжала, у Коли наступало отрезвление. Он понимал, что бабушка не может его нормально кормить не по злобе, а по немощи, что это она заслуживает его внимания, заботы и уважения, а не он. Ему становилось до боли жалко её и мерзко на себя, но гордость, которую в нем воспитали, в том числе сама Евгения Семеновна, не позволяли ему извиняться. Он принимал твердое решение на следующий день, когда Евгения Семеновна, нарушая прежние обещания, все же приходила, не раздражаться на её старческие проявления. Но сдержаться он не мог, и все повторялось с начала, он снова ругал её, обижал, оскорблял, а потом, когда она уезжала, ненавидел себя и страдал от стыда и боли. Он считал себя проклятым, брошенным и никчемным - слабой, безвольной тварью.

              С появлением Марфы в доме Шалиных мало что изменилось. Отношения с отцом еще более ухудшились из-за фирмы, которую Коля взял под свой контроль. Евгения Семеновна стала все делать назло - принципиально и демонстративно не принимая Марфу. Та сама себе кое-как готовила обед из того, что оставляла ей Фекла. А Евгения Семеновна, чуть ли не со словами «На, жри!», подавала обед Коле. Он порой совсем отказывался есть, на что Евгения Семеновна отвечала:
- Ну, и не жри!
Тогда Коля взрывался.
- Старая дура! Ребенка по-человечески накормить не можешь!
- Чего тебя кормить – на, вон все приготовлено, жри!
- Как это можно жрать?! Почему в чашке какое-то ****ство плавает?!
- Да, где плавает, где? Это ты все выдумываешь!
- Да вон сама посмотри!
- Ну, плавает, ну и что, не отравишься же. Ты просто жрать не хочешь!
- Сука е…! Курочка ты не топтаная! Приехал бы к тебе в гости Путин, ты бы ему так не ответила – вся бы перед ним разъе…!
- Путин-то тут при чем? Чем он тебе не нравиться-то!
- Он стольких людей погубил!
- Да, где он их погубил, что ты несешь!
- Это он, по его приказу спецслужбы в 99-ом взорвали дома в Москве, чтобы всю страну напугать и его с испугу избрать, мол, защити нас и помилуй, грешных.
- Да где ты такой дурости набрался?
- Лебедь - хотя та еще сука – говорил, если бы чеченцы  действительно хотели бы нанести ущерб – они бы вон, Удомельскую АЭС взорвали бы. А так спецслужбы обо всем знали, все позволяли, благо малой кровью большое дело сделано –  заставили всю страну президента любить.

              Они постоянно спорили из-за политики. Евгения Семеновна, как бывший руководитель партийной ячейки на своей фабрике, просто обожала Путина, в котором тогда видели признаки возвращения к старым, добрым советским временам – советский гимн, попытка наведения порядка, отношения к ветеранам, патриотическая риторика и т.д.  Коля же его терпеть не мог и выключал громкость каждый раз, когда президент выступал по телевидению.
               После этих склок, случавшихся раза два-три в неделю, Коля вызывал такси и отвозил бабушку к ней домой, а сам ехал в свою фирму, проверить, как идут дела, а больше – поучиться бухучету. Таким аристократизмом он надеялся загладить свою вину перед бабушкой, вину, которую внутренне сознавал, но внешне не признавал.

              Но в тот день, когда ему разбили нос, Евгения Семеновна осталась до самого прихода Феклы, передав ей сына. С её приходом в обыденной жизни Шалиных начиналось новое действие. Вместе с ней в дом приходили неизменные разговоры о денежных проблемах, они же были предметом спора отца с сыном, а саму Феклу беспокоило соперничество Агриппины Потаповой. 

              Трифон весь вечер ходил по квартире обнаженный до пояса. Фекла, прежде чем пойти готовить ужин, всегда отдыхала в своей комнате, беседуя с сыном. На этот раз разговоров только и было, что о разбитом носе. Трифон несколько раз встревал в разговор, пока  Фекла  в резкой форме не сделала ему замечание:
- Что ты голый ходишь? Пошел бы оделся!
- Ну, я же мужик, - ответил Трифон, а потом с ехидцей добавил:
- А тебя это что, возбуждает?
- Это пускай твоя Агриппина возбуждается!
- А что – она баба складная, горячая, безотказная, с ней классно! Она так стонет, если бы только слышала! Позавидовала бы!
- Ты бы постеснялся при детях о своих похождениях трепаться!
- Да, какие дети? Твой вон недавно знаешь, что бабке отморозил, – что она, мол, курочка нетоптаная (Трифон рассмеялся, но как-то вымученно). Даже я не смог бы так ловко «любимой» теще засадить! Где он только таких слов понабрался?  А ведь совсем недавно в игрушки и войнушку играл. Да, и до сих пор небось по ночам в постельку спермочку выпускает, когда мамка его погладить приходит.
Коля даже не мог ничего ответить отцу, ему было просто очень, очень стыдно и срамно перед Марфой. Он хотел бы провалиться на месте или вообще не появляться на этот поганый, богомерзкий свет.
- А я в его годы, - продолжал Трифон, - девок драл еще так!
- Оно и видно – уже весь измылился, - на этот раз иронизировала Фекла. - Да и когда со мной еще жил, тоже в постели был не очень…
- Ты смотри, как заговорила, а при ребеночке-то не стыдно? Хотя пускай хоть так узнает. Ты же не смогла ему до сих пор объяснить, что заниматься сексом – это самое естественное и нормальное занятие человека.
- Это скотство!  - выпалил Николай.
- Во-от! – указывая на сына, продолжил Трифон. – Вот от чего у нас с тобой все проблемы. От того, что у тебя ребеночек такой недоразвитый, целомудренный, вишь. Вот и приходиться все втихаря делать, будто сами дети малые. Поэтому пришлось к Агриппине пойти - с тобой-то у нас по-человечески не получалось - он ведь сразу в истерики. Воспитывать его надо было, и объяснять, как дети родятся.
- От тебя бы лучше и вовсе не рождаться, - глухо заметил Коля.
- А чего это твоя любимая Агриппина тебя кинула и вместе со всей своей бухгалтерией к нам подалась? – спокойно спросила Фекла. 
- Потому, что вы все суки неблагодарные – и ты, и твоя мать (он повернулся к Марфе), и стервоза Гриппа – все предаете честного мужика и пользуетесь, что у меня своего дома нет.
- Значит, ты того заслуживаешь, - резонно заметил Николай.
- Я заслуживаю? Да я тружусь и всех вас содержу, вы на мне такие деньги зарабатываете!
- Какие деньги! Твой бизнес – дешевка! Ты не знаешь, как зарабатывать настоящее деньги!
- А ты, пацан, знаешь?
- Знаю. И вообще, еще раз что-нибудь скажешь, я тебя выгоню, суку!
- Не выгонишь!
- Хочешь проверить?
- Ладно, я пошла ужин готовить, - положила конец спору Фекла.

              На следующий день утром, Марфа, неожиданно для всех предложила, брату пойти на прогулку.
- Ну, куда ты пойдешь париться, - возразила Евгения Семеновна, - жара на улице.
Дело в том, что Коля в силу своих комплексов  и стеснительности, ни зимой, ни летом идя на улицу,  не снимал с себя верхней одежды. Летом это были самые легкие ветровки, но в жару в них было невозможно гулять, поэтому приходилось дожидаться заката. Но тут Марфа предложила ему пойти гулять в самый полуденный зной. Повинуясь непонятному влечению,  Коля согласился, но все равно надел ветровку. Физические неудобства были для него пустяками.

              С момента появления в их семье Марфы многое в его жизни начало меняться. Ему сразу  пришлось отказаться от своих прежних игр, инсценировавших сюжеты романов – он сильно стеснялся сестры. Зато он по-настоящему занялся бизнесом и стал даже получать зарплату. С Марфой у них установились ровные отношения, но без всяких дружеских чувств. Она вела себя в высшей степени ненавязчиво и корректно, а брат её не задирал, не принижал и не самоутверждался за её счет. У него были другие объекты для самоутверждения. Они редко разговаривали, не касались до уроков друг друга и вообще были как чужие и дома, и в школе, только что она жила в его квартире с его согласия.

              Более определенны были отношения Феклы к Марфе. Она взяла её на воспитание, она взяла на себя ответственность за неё, за жизнь обиженного судьбой ребенка. Она не обязывалась её любить, но обеспечить её всем, чем могла, а главное - душевным спокойствием. Она в первую очередь сыну внушала, что если они приняли на себя определенные обязательства, то должны исполнять их достойно, как подобает благородным людям их происхождения. Она  не позволяла чем-либо попрекать Марфу, припоминать ей её детдомовское происхождение, восхвалять собственное милосердное благочестие, и уж конечно не позволяла обижать и унижать девочку. Лишь изредка в порывах гнева на бывшего мужа она обрушивалась на мать Марфы, которую не хотела простить даже пребывающую на том свете. Но Фекла понимала, что отомстить молодой сопернице она могла только тем, что позаботиться надлежащим образом о её ребенке.  Да и вообще, Фекла Васильевна всегда хотела иметь дочку.

              Как только Марфа стала жить у Шалиных, Фекла напокупала  ей множества обновок, чтобы та не выглядела, как сиротливая оборванка. Марфа была просто в восторге, в школе она ничем не отличалась от прочих девочек, даже Коля одевался заметно проще. Но у него был свой стиль – черные, обязательно выглаженные брюки, пошиты на заказ, белая хлопчатобумажная рубашка с отложным выглаженным воротником и черный  связанный на заказ свитер. Свитер и брюки он никогда не менял, а перемены рубашек под свитером было не видно. О Марфе же никто не мог и подумать, что она была в детдоме, и что у неё нет матери.

              Поэтому Марфа была всем, безусловно, довольна. У неё был свой дом, она была сыта и одета, что касается любви и душевности, так не было той, которая и могла её любить. Поэтому любовь, как говорилось на математике, выносилась за скобки. Главное, что её никто не бил, не насиловал, не унижал, не оскорблял, она не испытывала страха перед отходом ко сну, не было роковых часов отбоя, после которых наступал ад. Что касается атмосферы в семье Шалиных, то Марфу она нисколько не касалась. Она не влезала в семейные склоки, не смела подавать голоса, когда родитель и хозяева её жизни спорили о своем, о взрослом. Марфа была обычным ребенком в обычной семье, занимала в ней положенное ребенку место, и в принципе должна была бы быть довольна этой обычностью, поскольку это было куда лучше, чем сиротство. Правда, жизнь отрылась перед ней в новом свете, но тем меньше было оснований требовать от неё каких-то сказочных, нереальных условий.

              Прежде, живя в детдоме, Марфа думала, что все сексуальные извращения и заботы, обуревавшие тамошних подростков, проистекают от отсутствия положительных примеров, которые могла дать нормальная семья. Но теперь, прожив некоторое время у Шалиных, она поняла, что семья не может дать никакого положительного примера не только в вопросе полового развития человека, но и вообще его духовного становления как личности. Если стареющих родителей не беспокоил вопрос денег, шмоток, покупок, то точно обуревал кризис среднего возраста. Они не получали удовольствия от жизни друг с другом, от секса, они ненавидели друг друга за это, за то, что годами совместного ведения хозяйства, воспитания детей, они связали себя друг с другом по рукам и ногам, а так хотелось бы разбежаться и начать жить  заново, найти настоящую любовь, не связанную с проблемой денег. А так оставалось просто жить без любви, время от времени, занимаясь раздражающим сексом. В детском доме Марфа видела только извращения, в семье же она увидела обычную действительность, всю замешанную на деньгах и сексе. Всей своей бестолковой жизнью родители будоражили в своих подрастающих детях сексуальность, а когда приходилось отвечать на соответствующие вопросы, отнекивались, что это все естественно и не постыдно. Скрывая же свою ругань и пропитанные ненавистью отношения, они лишь создавали у детей вредные иллюзии о якобы здоровой и счастливой жизни. И подрастающее поколение должно было повторить ошибки своих родителей.

              Марфа все это видела и понимала, понимала, что единственным, кто сможет её понять, кто сможет стать её другом, кто поможет ей стать полноправным членом семьи, является её брат. Первым делом они заговорили о вчерашней драке.
- Как твой нос?
- Да как-нибудь переживу… Отец – сука!
- Взрослые такие жестокие, – проговорила Марфа, - они всегда добивают детей! А те, кто выживают, сами становятся взрослыми. 
И Марфа рассказала брату обо всем, что с ней произошло в детдоме, чего она никому, даже отцу, прежде не рассказывала. Она рассказала о Ники, об Аньке и Пашке, о том, как она их убила, рассказала о Троянове, об изнасиловании.

              Они сидели на скамейке, посреди глухой поляны, кругом никого не было. Коле, у которого в сущности было доброе сердце, стало жалко Марфу и он её обнял. Она повернула к нему голову и её губы оказались на уровне его губ, и она его поцеловала.
- Что ты делаешь? – испуганно воскликнул Коля и вскочил со скамейки.- Мы же брат с сестрой!
Она глянула на него разверзшимся омутом  черных глаз и, казалось, готова была сейчас расплакаться.
- Пожалуйста, не надо, не надо меня отталкивать. Ты единственный близкий и родной мне человек.
Она ухватила его за руку и усадила обратно на скамейку. Коля снова растрогался и на этот раз сам поцеловал сестру в губы.
- Снимем это, - она сняла с него ветровку  и, бросив на траву, принялась обнимать и мять его. 
Она прижималась к нему и продолжала целовать. Коля не сопротивлялся, хотя всегда ненавидел секс. Он чувствовала, что у него разбухает половой член – он всегда стыдился этого – но сейчас терпел все манипуляции сестры, потому что они были ему приятны. Она уже успела снять с себя футболу и лифчик, а с него рубашку и майку.  Увидев её девичьи груди, Коля отшатнулся.
- Что, - со смехом спросила Марфа, - никогда голой женщины не видел?
- Много раз… - ответил Коля и вспомнил маму, которая редко его стеснялась.
Бессознательно рука Коли полезла Марфе под юбку. Она вся искривилась.
- Пожалуйста, не надо. У меня позавчера снова начались проклятые месячные. Мы лучше сделаем по-другому.
Она расстегнула ширинку на брюках Коли и приспустила их вместе с трусами. Пенис в обрамлении волосяной растительности выскочил наружу. Она опустилась на колени перед скамейкой и взяла пенис брата в рот. Коля издал какой-то протяжный вздох. Он никогда не ощущал ничего подобного и не мог оценить своего состояния. Вокруг них летали комары, кусали их юные тела, но они не обращали внимания. Наконец, Марфа выплюнула сгусток семенной жидкости, вытерла рот и проговорила:
- Когда у меня закончатся месячные, мы попробуем по-настоящему.       
Коля её не слышал, он никак не мог прийти в себя от того,  что только что пережил.  Сорвав листок, он  вытер обмякший пенис, потом оделся. На обратном пути они почти не разговаривали. У Коли никак не укладывалось в голове его прежнее представление о сексе, как о самом отвратительном и скотском занятии, с тем удовольствием, которое он сейчас пережил. «Да, нет, не было никакого удовольствия, - убеждал он себя, - а была все та же мерзость». Он продолжал считать секс недостойным и греховным занятием, а свою слабость – достойной презрения и забвения.

              Через день был последний экзамен в школе. У Коли было обществознание. Он понятное дело получил «5»-ку, как будто он мог получить что-то другое по такому предмету. Выйдя из школы, он увидел, что его сестра идет впереди него вместе с Иваном Абрамовым, который три дня назад избил его. Ему стало до крайности обидно. Он машинально шел в общем потоке девятиклассников, двигавшихся от здания школы к жилому массиву. Вдруг все, и Коля в том числе, увидели, что Марфа встала напротив Абрамова и резко ударила его в пах коленкой. Абрамов согнулся в три погибели, а Марфа той же коленкой ударила его снизу вверх по лицу. Абрамов упал навзничь.   
- Еще раз тронешь моего брата, - проговорила Марфа, - я тебя вообще кастрирую!   
В этот момент подбежал Коля.
- Пошли домой, - Марфа взяла его под руку, и они пошли как благородный кавалер с благовоспитанной барышней.
- Я думал, это мне придется тебя защищать, - произнес Коля, когда они немного отошли от поля боя.
- А ты бы смог?
- Я, по крайней мере, попытался бы.
- И не испугался бы?
- Ты – моя сестра – и мой дог защищать тебя несмотря ни на что.
- А ты мой брат и я люблю тебя.   
         
              Поскольку это все произошло вне стен школы после окончания учебного года, школа оказалась как бы ни при чем. Родители Абрамова подали заявление в милицию. Квалифицировали по ст. 116 УК РФ – побои – до двух лет, если из хулиганских побуждений. Николай потребовал нанять сестре адвоката. Фекла знала только одного юриста. Его звали Никита Абрамович Ива;нов. Это был молодой человек, ему было только 30 лет, но он уже 3 года работал заместителем главного врача по правовым вопросам. Все были им довольны, это был действительно талантливый юрист, любящий своё дело. Фекле он чем-то напоминал сына. Она за вознаграждение привлекла его к этому делу, он с радостью за него взялся, поскольку уголовной практики у него не было и ему было интересно попробовать себя в новом деле. Он сразу подал (встречное) заявление на Абрамова о нанесении побоев Николаю Шалину. Понятно, что милиции вовсе не было охоты разбираться с разбитыми носами 15-летних пацанов. Дознание переквалифицировало оба дела по ч.1 ст. 116 УК РФ, а это уже было дело частного обвинения и предложило обоим потерпевшим в частном порядке обращаться к мировому судье. Абрамовы до суда так и не дошли. Народ боялся суда больше, чем в прежние времена бандитов. Дело закрылось само собой.

              Правда из школы вызывали классных руководителей Абрамова, Шалина и Захаровой, спрашивали с них характеристики на всех троих. Классные вернулись в школу, возмущенные, что их во время отпуска два часа мурыжили в милиции, мол, подпишитесь здесь и здесь, а здесь – «с моих слов записано верно», число,  подпись и расшифровка, а потому классная Шалина была против того, чтобы его брали в 10-й класс.

              Коля пришел в школу подавать заявление в 10-й класс, Марфа была вместе с ним – для моральной поддержки. С ними еще был Никита Абрамович.  Секретарша доложила директору, что, дескать, пришли, эти… хулиганы. Директриса вышла к ним, увидела мужчину и спросила:
- А вы, наверное, папа?
- Нет, я адвокат.
- А-а-а, - протянула директриса, но, не подав вида, что смутилась, обратилась к секретарше:
- Ну, ладно, прими у него заявление. И смотрите, чтобы больше подобного не повторялось.
- А никто больше и не посмеет повторять такое,  - заверила Марфа.
- И не забудьте на летнюю практику прийти, - проговорила директриса и ушла к себе в кабинет.

              В 10-й класс Шалина все же приняли – директрисе, как и любому чиновнику на любом уровне важнее было спокойное сидение на своем мягком месте, чем проблемы и их разрешение. И уж тем более людям с таким уровнем культуры и образования, как у учителей и директоров школ не было никакой охоты общаться с адвокатами и им подобными. А  Марфа с тех пор как настоящая, сильная женщина, полностью подчинила себе волю брата, а он об этом даже не догадывался. Она очень ласково и дружелюбно предложила, что, может быть, Евгении Семеновне нет необходимости каждый день ходить к Шалиным. Надо принять во внимание её возраст, что ей нужен покой и отдых. Да и что она делала такого, чего не могла бы делать Марфа – вскипятить чайник, нарезать колбасу, сыр и сало, открыть банку икры, и поддать все это Коле, как он это любит – да без проблем. Все согласились с её предложением и даже Коля не возражал. А ведь Евгения Семеновна была последней ниточкой, связывающей его с детством.

              Когда бабушка перестала ходить к Шалиным, Коля с Марфой по полдня стали оставаться одни и занимались сексом.  Коля ненавидел себя за свою слабость, за то, что не может устоять перед искушением. Эрекция у него начиналась не с того, не сего, лишь только в мозгу мелькала мысль о том, что сейчас, когда никого нет, когда все ушли на работу,  самая подходящая  возможность…  Он ненавидел себя за то, что эти недостойные и презренные мысли возникали именно у него, что Марфе особенно и не приходилось его совращать, что он сам был готов на это. Она приходила к нему, когда он еще лежал в постели,  сама раздевала его и начинала ласкать губами и руками. А он млел от её ласк, от её прикосновений. Больше всему ему нравился этот момент, когда он чувствовал её тело, когда он чувствовал, что его любят, что он не один, что кому-то нужен. А потом, когда она насаживала свою вагину на его пенис и начинался сам половой акт, ему хотелось только побыстрее его закончить.

              По окончании же полового акта он презирал и ненавидел себя еще больше, он проклинал себя и хотел бы отрубить себе член, но тот уже становился таким маленьким и невинным. Он уже не испытывал никакого наслаждения, а только желание поскорее забыть о случившемся. «Воля, где она воля? Я безвольная гадкая тварь!» - говорил  себе Николай после каждого раза. Но в следующий раз снова не мог сдержаться,  подтверждая правильность своего вывода.

Продолжение http://www.proza.ru/2013/07/10/1182