Покаянный путь. Повесть. Главы 9-10

IX

              Кредитный договор был заключен 20 мая 2004 года. По его условиям Сбербанк обязывался предоставить Шалиной Ф.В. кредит в размере 1 248 500 рублей на приобретение особняка, расположенного на  Желтиковской Слободе, общей площадью 260 кв.м., на срок до 17.05.2019 года за плату 18 % годовых (п.1.1 кредитного договора). Заемщик обязался использовать кредит по целевому назначению и представить кредитору в течение 3-х месяцев со дня выдачи кредита документы, подтверждающие право собственности заемщика на приобретенный объект недвижимости (п.5.1 кредитного договора). Своевременный и полный возврат кредита и уплата процентов по нему обеспечивалось обязательствами созаемщика - гражданина Архипова Т.И. (п.5.2 кредитного договора).   

              Странное дело, когда шло оформление кредита, когда собирались справки, происходила беготня по банкам, риэлторам, БТИ, нотариусам, когда деньги только маячили на горизонте, любые условия банка, любые пункты кредитного договора принимались безоговорочно и исполнялись неукоснительно. Но стоило только Николаю взять в руки вакуумный пакет, в котором было запечатан 1 000 000 рублей, и еще 2 пачки по 100 тысяч в каждой, ощутить их приятную тяжесть, как сразу наступило отрезвление - почему он должен после стольких мытарств отдавать эти деньги обратно банку, да еще и с процентами.   

              Уже 31 мая в один день было заключено два договора купли-продажи – 4-х-комнатной квартиры Шалиных и особняка в Желтикове. Обо всем уже было договорено с продавцами и покупателями, внесены залоги, ждали только кредита. Правда, о том, что особняк приобретается на кредитные денежные средства, в договоре купли-продажи не было ни слова, более того, покупателем выступала Евгения Семеновна – эту идею Коля придумал в последнюю неделю. Она становилась полной собственницей особняка, никому ничего не должной. Продавцам было глубоко безразлично, кто приобретает у них коттедж, кто платит деньги, каков их источник. 28 июня 2004 г. Шалина Е.С. получила свидетельство о праве собственности на особняк. На следующий день было составлено завещание на имя Шалина Н.Т., по которому Коле после смерти бабушки должно было отойти всё её недвижимое имущество – однокомнатная квартира и 2-х-этажный особняк. Еще одна операция была произведена с участием Евгении Семеновны – она подала заявление в паспортный стол, прося прописать в своем особняке ненавистного зятя Трифона с его приблудной дочерью Марфой. Официальная прописка была условием, при котором Трифон соглашался участвовать в качестве созаемщика в данном проекте.

              В день, когда Евгения Семеновна выдала внуку завещание, они разговаривали в последний раз. Николай впоследствии постоянно отводил мысль, что именно по его вине, именно из-за того, что он втянул бабушку в свои махинации, у неё случился инсульт. Может быть, его вины здесь и не было. Евгения Семеновна возвращалась из магазина, у неё закружилась голова, она упала, ударилась, произошло незначительное кровоизлияние. Она поднялась, дошла до дому, позвонила дочери. Та приехала, не сочла нужным даже госпитализировать мать, а прописала ей постельный режим. Но чем дальше, тем все становилось только хуже. Евгения Семеновна перестала передвигаться по квартире, вставать с кровати и сама себя обслуживать. Тогда Фекла наняла женщину – Мавру Михайловну – ухаживать за матерью. Мавра Михайловна была одинока, не обременена семьей, без вредных привычек, жила в общежитии, очень бедно и убого. Ей положили 3500 руб./мес., чтобы покупать продукты, готовить еду, кормить Евгению Семеновну, помогать ей ходить в туалет. Фекла Васильевна приезжала проведать мать каждую неделю, проверяла, чтобы не было пролежней, раз в месяц они с Маврой мыли Евгению Семеновну. Претензий к Мавре у Феклы не было, что касается состояния матери, то её, конечно, следовало бы серьезно обследовать, установить причины, диагноз как таковой, но Фекла этим не занималась,  тем более, что ей пришлось как раз в это время уйти из больницы. Это было сделано в порядке усиленной подготовки к предстоящей войне со Сбербанком.

              За июнь месяц, пока шла регистрация права Шалиных на особняк, Фекла подарила 100%-ю долю в уставном капитале оконной фирмы сыну Николаю. Тот первым своим решением уволил с поста генерального директора отца и назначил на эту должность Агриппину. Трифон продал ей же свою машину, но сразу после перерегистрации в ГАИ, получил машину обратно по генеральной доверенности. Однако собственности и зарплаты у него официально не было уже никакой.  Фекла уволилась из больницы. На суде, который предполагался, она готовилась мотивировать свой уход категорическим несогласием с той системой страховой медицины, которую вводило правительство. С бизнеса удерживались огромные деньги на социальное, в том числе медицинское страхование, вводилась сложнейшая система администрирования Единого Социального Налога, каждому гражданину выдавали полис обязательного медицинского страхования, без которого его и обслуживать не намерены были, но толку от всего этого не было никакого. Деньги просто растаскивались по фондам ОМС и страховым компаниями, главной из которых являлась «МАКС-М», контролируемая министром здравоохранения и социального развития Михаилом Зураб-пашой, как его называли в медицинских кругах. Больницы продолжали оставаться обшарпанными  бомжатниками, в палатах лежало по 6 человек, в стационары были очереди на госпитализацию, поликлиники были переполнены, нового оборудования не поступало, все анализы и диагностика оказывались платными, зарплата медработников не шла ни в какое сравнение с доходами чиновников из медицинских фондов и менеджеров из страховых компаний. Отношение к пациентам оставалось крайне грубым и бесчеловечным. А все проистекало от того, что система в корне была неправильна. При этом продолжали ругать советское время, говоря, что отсутствовали материальные стимулы к труду, но их и при капитализме не было. Зарплата должна была исчисляться из количества обслуженных пациентов за счет тех самых страховых взносов.  Тогда сразу изменятся и отношения между людьми, и появится стимул к работе. А вся материально-техническая база должна была оплачиваться за счет бюджета. Таким образом, каждый участник медицинского процесса нес бы свою долю ответственности: врач – за профессиональное (в широком смысле слова) отношение к пациенту, государство – за обеспеченность лечебных учреждений работающим оборудованием. А так получалось, что средства ФОМС тратились на оборудование, которое подчас не работало, и больные вынуждены были за свой счет делать диагностику в полатных центрах, а врачи, получавшие зарплаты из бюджета, не несли никакой ответственности за качество оказываемых услуг.

              Фекла и Трифон почти одновременно устроились на биржу труда. Так, что официально с них взять было нечего. Правда, Фекла потеряла возможность по блату устроить комплексное обследование своей матери, поэтому Евгения Семеновна продолжала тихо агонизировать в своей квартире. Её внук и наследник не навещал её. У него были выпускные и вступительные экзамены. В школе он сдал русский и математику на «3»-ки, а географию и историю – на «5»-ки. Поступать он решил на географию. Все были удивлены этим выбором, Коля же объяснил этот выбор просто своим желанием, с которым уже давно все привыкли смиряться.

              Вступительные экзамены в университет он провалил, оказавшись на 2 балла ниже черты отсечения. Эту новость ему принес 2 августа Никифор, специально посланный в Университет, узнать результаты экзаменов и посмотреть списки принятых. Коля издал протяжный вопль и бросился на кровать. Он уткнулся головой в подушку, но он не плакал. Он хотел подушкой удушить себя. Он считал этот провал подлейшей несправедливостью судьбы. Однако  сил  удушить себя у него не хватило. Никифор подсел к нему и погладил по спине. Коля, весь раскрасневшийся, тяжело дыша, повернулся к нему.
- Теперь меня заберут в армию, - чуть не плача, проговорил он.
- Не заберут, ты еще можешь поступить на заочное, потом переведешься на очное. Надо пользоваться любыми возможностями.
Коля откинулся на подушку, взял руку Ники в свою и положил себе на грудь.
- Я ничего больше не хочу, я устал. Я устал бороться... За что мне все это?...
- Ты сильный, ты справишься, ты все сдюжишь, как наш народ.
- О чем ты говоришь, Ники?! О каком народе?! Я за что борюсь?! За народ, за Родину?!...
- Знаешь эту песню «С чего начинается Родина»? Мы её в детдоме учили…
- «С картинки в твоем букваре». У тебя какая была?
- Я уже не помню. Это давно было, когда я еще с матерью жил. Теперь я хочу просто забыть то время.
- А меня бабушка учила по букварю, который купила в год моего рождения, как будто я уже тогда должен был начать читать. А в букваре 1987 года первой картинкой был портрет Владимира Ильича Ленина.
- «С той песни, что пела нам мать».
- Мне мама пела про Щорса, который пiд червонным прапором раненый идет. Так, что, можно сказать, я получил самое революционное воспитание. Хорошенькое начало жизни, не правда ли? Вся жизнь, как на ладони – одна кровавая, изнурительная борьба... Да, дурь это все! Я за семью свою борюсь…
- «С той клятвы, которую в юности ты ей в своем сердце принес»... Разве Родина начинается не с семьи?..  А если так, то вставай и служи!
Коля поднялся на постели, обнялся с Ники и поцеловал его в губы.

              Пришла Фекла Васильевна – она ездила к матери. Она сразу заметила, что Коля плакал.
- Он экзамены провалил, - пояснил Никифор. – Теперь боится, что его в армию заберут.
- Еще чего удумал! Не пойдет он в армию! Я не позволю забрать у меня сына! Если надо, будет учиться платно.
- Вот и я говорю, что нечего расстраиваться, можно и на заочное поступить.
- А я говорила, что надо было сразу платить. А ты только хотел, чтобы я с тобой присутствовала на экзаменах, как будто это могло помочь. Можно было вообще экзаменов не сдавать. А тебе всё денег жалко. 

              Пришли Трифон и Агриппина. Трифон был немного пьян. Они с Гриппой собирались вместе ехать за границу, в Турцию, на отдых.
- Ну, и чего вы сюда приперлись? – спросил Коля. – Разрешения спросить? Так мне наплевать, е…тесь на здоровье.
- Ну, зачем ты так?  - обиженно проговорила Агриппина. – Твой отец меня пригласил.
- Ну, и прекрасно, я не в обиде, да и матушка моя тоже. На наши семейные отношения это не повлияет.
Коля встал и пошел в туалет. Когда он вернулся, оказалось, что пришла Марфа. На ней лица не было. Фекла, заметив это, стала её расспрашивать.
- Я беременна, - просто ответила Марфа.
- Это точно?! – переспросила Фекла.
- Да, я только что из женской консультации.
Все посмотрели на Никифора. Тот растерялся и покраснел. Но Марфа сказала:
- Ники не виноват. Не он отец.
- А кто? – вмешался Трифон.
- Коля, - Марфа расплакалась.
- Е… твою мать… - только и проговорил Трифон.
- Как Коля!? Не может быть! – воскликнул Никифор и подскочил к Николаю. – Как ты мог?! Я же считал, что мы друзья, предатель!
- Да, какие мы друзья!? Мы просто были любовниками, я просто получал даже не сексуальное, но эмоциональное удовольствие. А единственный мой настоящий друг – вон, донья Маргарита Лорренская, - Коля указал на свою любимую кошку.
- Ну, ни …уя себе! – продолжал удивляться Трифон. – У меня сыночек-то – кабель! Всех в семье перетрахал, только, что мать родимую забыл. У тебя ведь с ним тоже было, Агриппина?
- Какая же ты все-таки скотина, Трифон! Ты мне омерзителен!
Она резко отошла от него в сторону Коли.
- Да, он мне вообще не отец, так, работник в доме, скотина в хозяйстве,  - проговорил Коля и болезненным, воспаленным взором взглянул на Никифора.
- Ники, ну, что тебе от меня нужно? Лучше иди к ней (он указал на Марфу), поцелуй её, обними, ей сейчас нужна твоя поддержка. Я вручаю свою сестру тебе, пусть это будет твой ребенок, любите его, будьте ему хорошими родителями, не повторяйте ошибок других, уберегите его душу. От меня только отстаньте.

Он устало опустился в кресло. Никифор продолжал стоять в нерешительности. Фекла подошла к Марфе и обняла её вместо Ники. Коля продолжил:
- И вообще, в конце концов, надо определиться: секс – это хорошо или плохо или если вы не хотите такие слова использовать, говорите – естественно или неестественно. Если естественно, т.е. хорошо, то любая форма секса, будь то половой промискуитет, сиблинговый инцест, бисексуализм, гомосексуализм, лесбиянство, педофилия и т.д….
- Слова-то, какие знает, - ехидно заметил Ники.
-  Ну, ты же знал с 12 лет, что такое мастурбация, и даже ею же занимался, а я вообще не ведал и уж тем более не занимался, и никакой склонности не было. Но тут ты появился, и появилось искушение, а ты оказался податливым, не знаю уж из благодарности за то, что тебя в семью приняли или от того, что у самого склонность была… ну, да ладно я не об этом. Я говорю, что если секс естественен, то любая его форма хороша и не нужно ханжествовать и фарисействовать, говоря, что секс взрослых мужчины и женщины – это хорошо, секс подростков – это сомнительно, секс людей одного пола – это извращение, а секс брата с сестрой – это вообще запрещенный инцест. И к черту все культурные условности, к черту все ограничения! А если все-таки секс - это худое дело, то к черту летит вся конструкция! Если  культурное человечество все же ввело ограничения, то оно понимало, что в основе своей секс – это животное, не человеческое, вредное и дурное занятие. И на протяжении всей своей истории человечество пыталось изгнать из себя одну за другой формы этого скотства. Но в таком случае нечего на каждом шагу кричать, что секс – это естественно, что мальчикам естественно и даже нужно мастурбировать, дружить с девочками, смотреть парнушку для самовоспитания, поскольку родители стесняются рассказать все и показать и т.д. Ведь вы подумайте только - секс лишает человека свободы, он заставляет его быть либо мужчиной, либо женщиной, а это и есть ограничение свободы вести себя, как ты хочешь, потому что мужчине, например, не положено плакать, а женщине, например, не положено быть сильной, наоборот, из неё хотят сделать хрупкую жертву. Ей типа предписывают, что любовь, семья для неё самое главное, поэтому она, как дура, хватается за ногу мужика, который бьет её нещадно, изменяет и пьянствует. Зато, когда он её е…т, она получает удовлетворение. Она это, правда, называет любовью и ради неё терпит унижения и насилия. И это не называют даже садомазохизмом, это называют естественными отношениями сильного и слабого полов. Вот и получается, что секс, похоть, половые предписания лишают человека человеческого достоинства. А когда один уличает другого в измене, происходит скандал на почве обыденного мещанского собственничества. Ты, мол, меня предал и все такое… Но вы все сначала как-то определитесь, чего вы хотите – сущего или должного. Да, секс есть, но должен ли он быть? Да, его можно оправдывать и трахаться со всеми, как кролики, но тогда без претензий. Или же пытаться изгонять его из нашей жизни, ограничивать его воздействие на наше духовное развитие, на нашу человеческую свободу. А все компромиссы – это все от лукавого. Мол, мужу с женой можно, а мужу с любовницей  - нельзя, потому что штамп в паспорте – это клеймо привилегии конкретной женщины быть единственной телкой для конкретного делопроизводителя. Нет, помилуйте. Семья должна строиться не на сексе супругов, а на их взаимных обязательствах по воспитанию детей, иначе и семью создавать не надо. Долли Облонская это хорошо понимала, хотя и устраивала мужу истерики и скандалы, но продолжала с ним жить. Ну, не в этом смысле… хотя не знаю, а в смысле вместе воспитывать детей. Хотя, какие дети могут вырасти, глядя на все на это?! Не знаю…
Коля развел руками. Агриппина подошла к нему и опустилась на колени перед креслом. Она поймала его руку, и поцеловала.
- Если хочешь, я  никуда не поеду с твоим отцом, я останусь с тобой, я отдам тебе все свои деньги, они твои, ты их заработал для меня, заработал своим умом и сердцем. Бери их!



X

              Агриппина так и не поехала с Трифоном в Турцию, он уехал один. Она отдала все свои деньги в управление Коле без всяких расписок и договоров. Осенью 2004 года Коля через брокерскую фирму приобрел на Московской Межбанковской Валютной Бирже 4350 штук акций «Газпрома» в надежде в скором времени получить прибыль от проектируемой либерализации цен на газ.

              Но никакой радости от этого приобретения не было. Как раз той осенью умерла донья Маргарита Лорренская. Два переезда – сначала из двухкомнатной в трехкомнатную, а потом из трехкомнатной в особняк – произвели на неё самое неблагоприятное действие. Они создали ей ужасный стресс, на фоне которого обострилась, по-видимому, уже давнишняя, но не дававшая о себе знать опухоль щитовидной железы. Во время переездов донью Маргариту дважды рвало какой-то желтой блевотиной, но на это не обратили должного внимания. С некоторого времени у неё стали замечаться гортанные хрипы, она стала много пить, специально вскакивала в раковину. Потом она перестала есть. После нескольких дней голодания хозяева начать давать ей витамины, а так же приняли решение кормить из шприца всякими бульончиками и супчиками. Донья Маргарита была кошкой послушной, ей легко удавалось влить в рот бульон, но вся жидкость выливалась изо рта. Донью рвало все той же страшной желчью. От неё сильно пахло, будто внутри неё что-то гнило. Она заметно исхудала, шерсть её полиняла, и вообще все говорило о скором конце. Она уже почти не ходила по дому, а сидела, нахохлившись, в уголку. Её повсюду приходилось носить.  Коля продолжал брать её к себе в постель, несмотря ни на какие дурные запахи. Как выяснилось позже, опухоль настолько разбухла, что пережала пищевод, и пища просто не проходила во внутрь. От этого же разрастания опухоли возникали и те самые хриплые гортанные звуки. Кусочки пищи, витаминных таблеток забивались за губы и там гнили. Через день губы с кровью стали отслаиваться от челюсти. Только тут вызывали врача, к его приходу донью подушили французскими духами, чтобы перебить неприятный запах. Но запах смерти, как и сама смерть – непобедимы: врач сразу на ощупь определил огромную опухоль щитовидки и сказал, что ничего поделать уже нельзя – никакие деньги не помогут. Прошла уже неделя с тех пор, как донья Маргарита перестала есть, как её начало рвать и у неё начались прочие злокачественные изменения в организме. Коля и Фекла решили прекратить мучения доньи Маргариты Лорренской, герцогини де Водемон. Доктор сделал ей анестезирующий укол, она приподнялась, последний раз посмотрела на своих добрых сеньоров, сделала по направлению к ним один шаг по кровати и упала на бок. Смотреть на это  было больно. Доктор предложил хозяевам выйти, но Коля остался – он нес ответственность за все происходящее и не намерен был её с себя снимать. Доктор воткнул Маргарите в сердце иглу и было видно, как игла пульсирует вместе с еще живой сердечной мышцей. Затем врач ввел через эту иглу какой-то зеленый раствор. Донья Маргарита несколько раз дернулась в предсмертной конвульсии и скончалась. Только тут Коля понял, что Маргариты больше нет, что он её убил, что некому будет теперь петь ему песни, некому будет его утешать.

              Доктор завернул кошку в тряпицу и положил в целлофановый пакет. Он был готов сам отвести её в морг для животных. Но Коля велел оставить труп. С врачом расплатились по-человечески и отпустили с Богом. Коля развернул донью Маргариту,  она уже начала остывать, но еще была теплой. Он лег на кровать, положив её тело рядом со своей подушкой. Повернувшись на бок, он смотрел на неё и прощался. По лицу его катились слезы. Никто не смел трогать труп весь вечер. Только сын доньи Маргариты – Жан Порсиенский – подошел к телу матери и с недоумением понюхал его. Это было его прощание с ней. Поужинав, Коля вернулся к донье Маргарите и продолжил её гладить – больше он ничего не мог сделать.

              На ночь тело Маргариты Лорренской вынесли на балкон. Наутро тело уже окончательно окоченело. В нем не было больше ни единого признака жизни, но Коля продолжал вести себя так, будто донья Маргарита была еще жива. У всех вызывало недоумение и отвращение, как он может брать в руки  холодный, окоченевший труп, как ему это не противно. Сначала хотели похоронить донью Маргариту на территории особняка, но Коля сказал, что если особняк отберут по суду, то они не смогут навещать могилу доньи Маргариты, а потому её похоронили в ближнем лесу. Никаких надгробий и надписей не было – Коля и без них прекрасно запомнил то место в земле, куда закопали Маргариту. Смертная тоска и предчувствие близкого конца сгустились в его сознании после смерти Маргариты. Он чувствовал, что в этом особняке им не жить и все труды его собственной недолгой жизни, больше половины которой прошло рядом с доньей Маргаритой, должны умереть, как и она сама. 

              В то время уже шли во всю судебные процессы. Когда 20 августа Сбербанк не получил от Шалиных, обещанных кредитным договором от 20.05.2004 г., документов, он начал бить тревогу. Начались звонки, хождения представителей службы безопасности. Но эти вертухаи не были пацанами 90-х годов, их бояться - только себя не уважать. Когда банку стало очевидно, что его просто развели, он повел атаку сразу по двум направлениям. Во-первых, он обратился в суд с требованием досрочного возврата кредита и обращения взыскания на особняк, за счет реализации которого и планировалось вернуть оный кредит. Во-вторых, он обратился 9 сентября в Учреждение юстиции с требованием зарегистрировать на основе кредитного договора ипотеку на оный особняк. Юстиция отказала банку, поскольку не сочла кредитный договор между Ф.В. Шалиной и Т.И. Архиповым, с одной стороны, и Сбербанком, с другой,  достаточным основанием для обременения имущества, принадлежавшего  Е.С. Шалиной. Тут только Сбербанк понял, как он сильно просчитался, выдав деньги наличкой, в надежде, что люди сами оформят обременение на свою недвижимость. Но недвижимость вообще приобреталась человеком, у которого не было никаких  договорных отношений с банком и в договоре купли-продажи ни слова не было о кредитном источнике денежных средств. Получив 13 сентября отказ в юстиции, банк подал на неё в арбитражный суд с требованием обязать юстицию зарегистрировать ипотеку. 

              Тогда же в семье Шалиных  почти постоянным членом стал адвокат Никита Иванов, с ударением на -а-, дабы подчеркнуть интеллигентность его происхождения. Он когда-то уже защищал Марфу Захарову от обвинений по ст. 116 ч.2 УК РФ. Теперь его приняли на жалованье в оконную фирму, но занимался он в основном семейными делами Шалиных. Особенно теплые и дружеские отношения у Никиты Иванова установились с Феклой Васильевной, несмотря на то, что она была на 20 лет его старше, и он ей в сыновья годился. Но именно это обстоятельство и привлекало её больше всего - Никита был очень похож на Колю. Никита обладал очень плутовским, почти мальчишеским складом характера, то и дело строил в своем мозгу грандиозные проекты по превращению Твери в Новые Васюки, и нисколько не стесняясь с самым серьезным видом делился этими прожектами с Шалиными. Они вызывали снисходительную улыбку, но порой, будто оправдывая слишком рано пробившуюся седину, Иванов проявлял недюжинную находчивость и смекалку, добиваясь своего в самых, казалось, бесперспективных ситуациях, в которых у всех прочих опускались руки. Единственное, что отличало его от Коли Шалина, это любовь к еде, отчего Никита был весьма упитан и несколько даже склонен к полноте. На полных щеках его всегда играла краска здорового румянца, а на пухлых губах красовалась веселая улыбка.
             
              Дружба Феклы и Никиты завязалась как раз во время путешествия Трифона в Турцию. Когда Трифон вернулся, он обнаружил еще одного мужика в доме. Боле того, у Никиты Иванова установились самые дружеские отношения с хозяином дома. Возможно, Никита просто старался понравиться Коле, а может, они действительно подходили друг другу характерами. Порой Коля завидовал Никите - тому, с какой легкостью ему удаются многие дела. Но случалось и так, что, слушая мечтательные планы Никиты, Коля с грустью сознавал,  какое множество талантливых, кипящих энергией, способных на великие свершения молодых людей томиться и понапрасну пропадает в этой стране без дела, без пользы, в сутолоке обыденности, тогда как страной руководят тупые и бездушные лакеи. Как бы вторя мыслям Николая, Никита часто говорил ему, что хотел бы эмигрировать, предпочтительно в Чехию. Будучи юристом и довольно насмотревшись на русское «правосудие», Никита не допускал мысли, что его дети могут родиться  в стране, в которой страшно жить, в которой ни единое право человека не гарантировано. Коля лишь сокрушенно вздыхал, поскольку напрочь отвергал любую мысль об эмиграции - он не мог лишить своих правнуков земли, которая принадлежала его прадедам и прадедам его прадедов. Однако он искренне сочувствовал Никите, которому для утоления своей жажды деятельности ничего не оставалась, как участвовать в шальных авантюрах Николая. 

              Со своей стороны Никита очень уважительно относился к учредителю фирмы, в которой служил, профессионально и доходчиво разъяснял Коле тонкости юриспруденции и гражданского процесса. Они часами обсуждали текущие дела, строили схемы и вместе находили наилучшие и неординарные решения. Но случалось и так, что вместо юридического практикума, Никита Иванов просто учил Колю Шалина водить свой автомобиль. Когда Коля первый раз сел за руль и поехал, у него просто дух захватило – такого выброса адреналина он еще ни разу в жизни не испытывал. Вождение машины стало для Коли лучшим развлечением.

              Коля Шалин нашел в Никите Иванове не просто друга, но  мощнейшую духовную поддержку. Коля никогда не думал, каким должен быть идеальный отец, и в Никите, который был всего на 14 лет его старше, он и не видел возможного отца, но он его уважал не просто как человека, а именно как мужчину, и никоим образом не препятствовал его откровенной дружбе с матерью. Они часто ходили в рестораны, театры, на встречи с общими знакомыми, которых, у обоих, правда, было очень немного. С Колей оставалась Марфа – она не пошла в 11-й класс и все время проводила дома. Вместе с братом они ходили гулять на Тьмаку и в Первомайскую рощу. Кроме Марфы внимание Коле уделял Никифор, часто приезжала Агриппина. Трифон после возвращения из Турции начал сильно пить. Как выяснилось, он и в Анталии только тем и занимался. Каждый день он возвращался домой навеселе, горланя какую-нибудь заунывную песню типа «Окрасился месяц багрянцем». Оказывалось, что голос и вся музыкальность Коли – от отца. Но сам отец слишком поздно это понял.

              Между тем развивались два дела – арбитражное и гражданское. Банк действовал очень нагло, напористо, уверенно в победе. Еще заключая кредитный договор, банк установил договорную подсудность в том суде, где все судьи были им уже давно куплены. Несмотря на неоднократные заявления Иванова Шалиных не допустили до участия в арбитражном процессе. 13 января 2005 г. арбитражный суд удовлетворил требования Сбербанка и признал ипотеку возникшей. 20 января того же года гражданский суд принял решение о досрочном взыскании задолженности по кредиту с обращением взыскания на заложенное имущество – особняк. Его предполагалось продать с публичных торгов. Гражданский процесс велся еще более грубо и беззаконно, чем арбитражный. Представитель банка – маленький молоденький человечек с большими комплексами – всячески поливал грязью Шалиных, открыто обвинял их в тунеядстве, мошенничестве, грозил уголовным преследованием,  а судья не только все это ему позволяла, но и сама присоединялась к ругани и просто орала на заседаниях, как недорезанная свинья. Её бесило то, что Закон делает её бессильным против этих маленьких, никчемных людишек, у которых хватило смелости украсть у банка 1 200 000 рублей. Была бы её воля, она бы их всех в Сибирь бы услала или на кол посадила. А так она кричала, почему они не продают свой особняк и не возвращают банку взятые деньги, почему они не признают иска, как они вообще смеют защищаться, нанимать адвоката, что-то говорить в свое оправдание, когда должны пасть ниц и униженно просить о прощении?! Да, таков был весь настой судьи Афиногеновой. Сначала Фекла перестала ходить в суд, затем и Трифон. Зато ходил Николай. Когда судья Афиногенова его спросила,  что он делает в её кабинете, он ответил:
- Я – единственный наследник собственника имущества, которое сейчас хотят отнять; кроме того, как я понимаю, процесс – открытый.
- Ладно, сидите, только чтобы я от вас ни одного слова не слышала, иначе – удалю.
Коле это чем-то напомнило школу, по крайней мере, уровень культуры федерального судьи вполне соответствовал аналогичному уровню бездарных школьных учителей.

              Афиногенова всячески третировала Иванова, не давала ему до конца высказывать свою позицию, он подавал неоднократные замечания на протокол, в которых отражал неадекватное поведение судьи. Но в итоге этот бой он проиграл. Однако ни одно решение – ни арбитражное, ни гражданское, - еще не вступило в законную силу. Предстояли апелляции и кассации.
              Первым  состоялось заседание апелляционной инстанции арбитражного суда. В качестве третьих лиц были привлечены все Шалины – Фекла, Евегения Семеновна, как собственник, и Трифон. Позиция Евгении Семеновны была самой существенной, поэтому от неё требовалась доверенность на ведение судебных дел. Поскольку Евгения Семеновна уже давно не ходила, нотариуса надлежало вызывать на дом. Никита обещал привести нотариуса, а Фекла с Колей должны были подготовить Евгению Семеновну. Тогда Коля впервые за полгода увидел бабушку. Бледная, размякшая как беспозвоночная амеба, она беспомощно лежала на кровати и смотрела на него. Рядом с кроватью стоял стул с выбитым сиденьем. Образовавшаяся дырка была обмотана по краям толстым слоем тряпок. Это было устройство для отправления нужды. На стул сажали Евгению Семеновну, а под дырку ставили ведро. Коля впервые увидел этот процесс. Мавра Михайловна с Феклой с трудом подняли Евгению Семеновну с кровати. Каждое движение причиняло ей боль, она стонала, кряхтела и вскрикивала. Говорить она уже не говорила, только что-то лепетала нечленораздельное. На ней были надеты взрослые памперсы. Когда их стали снимать, Евгения Семеновна начала что-то усиленно мычать и даже попыталась подвигать руками. Коля понял, что так она пытается показать, что стесняется его. Ему самому было больно на все это смотреть, и он вышел на кухню. Сколько раз он был на этой кухне в детстве. Ничего не изменилось с тех пор – трещина на стекле, трехлитровые, закопченные банки, в которых отстаивалась водя для полива цветов и на случай отключения водопровода, расписанная под хохлому коробочка с бесчисленным количеством пуговиц и принадлежностей для шиться, другая шкатулочка, поменьше, для сбора копеечных монет. Это было увлечение Евгении Семеновны, а Фекла всегда говорила, что она только «горе собирает». Все было тем же, что и много лет назад, но во всей этой обстановки не было дыхания жизни, наоборот все дышало холодом и предчувствием скорой смерти. 

              Процесс отправлений закончился, Мавра понесла ведро в туалет, а Фекла пришла на кухню. Коля, ничего ей не сказал, даже не взглянул на мать, пошел в комнату к бабушке. Она успокоенная и расслабленная снова лежала на постели. Коля сел в кресло напротив неё. И стал обводить  глазами комнату. На серванте в больших, старых рамах стояли портреты их предков – мамы и папы Евгении Семеновны, а так же её старшего брата, умершего в детстве и её бабушки, т.е. прапрабабушки самого Коли, родившейся в год восшествия на престол царя Александра Освободителя. Коля знал из рассказов  бабашки, что Анна Артемьевна – прапрабабушка – прожила долгую, тяжелую жизнь (а у кого на Руси она была легкой?), а под старость лишилась рассудка, оказалась выгнанной  из дому своими старшими детьми, но её приютила невестка Ольга, жена младшего сына Семена. Тогда, лет 75 тому назад, она сказала мужу:
- Нечего старому человеку по миру скитаться, коли сын живой есть, с Божьей помощью уж как-нибудь перетерпим и с голоду не помрем.
Коля сейчас не мог вспомнить точно слова своей прабабушки, но смысл их помнил хорошо – это была история его семьи, его народа, его предки были единственным, чем он мог по-настоящему гордиться в своей жизни.

              В самом серванте за стеклом стояли многочисленные древние иконы – Знамение Пресвятой Богородицы и Серафим Саровский. Последняя была изготовлена в самый год  канонизации святого и подарена царицей Александрой Семену Федотовичу Шалину во время посещения Могилева, где тот служил при Ставке Верховного главнокомандующего в годы Первой мировой войны. Странно, но при всём стяжательстве и алчности Коли Шалина ему никогда и в голову не приходило продать эти семейные реликвии и получить за них какие-то деньги. А еще в серванте и в разных местах комнаты стояли многочисленные хрустальные и фарфоровые статуэтки, сувениры, поделки. Но Коля перевел взгляд с них на бабушку. Она лежала и смотрела не него так, как будто хотела что-то сказать, но не могла. Её взгляд… Он о чем-то просил его, молил, но Коля не понимал, о чем. Он думал только о том, во что превратился этот некогда сильный, волевой, энергичный человек. Почему старость так жестока, так бесчеловечна, почему она так унижает людей? Зачем, зачем прошла её жизнь? Что осталось после неё? Эти хрустальные безделушки? А ведь она когда-то их покупала, получала удовольствие от лицезрения их, но разве они теперь могли ей помочь, теперь, когда она умирает? Зачем вообще было жить?! И эти предки, и эти иконы – ничто не способно вернуть жизнь и предать смысл смерти. За что, за что люди из поколения в поколение сначала страдают всю жизнь, а потом жестоко и болезненно умирают, безо всякой надежды на обретение смысла!? Коля чувствовал, как по щекам его текут слезы. Он удивился – он вовсе не хотел плакать, это была произвольная реакция души. Он ничего не мог поделать – только плакать. В ответ из глаз Евгении Семеновны тоже потекли слезы, но взгляд говорил уже вполне определенно: «Не надо…».

              Коля не заметил, как пришли нотариус с Никитой. Тут только все увидели, что Коля весь заплакан. Фекла осталась с нотариусом у Евгении Семеновны, а Никита увел Колю на кухню и крепко обнял. Никогда Коля не испытывал такого крепкого мужского объятия, внушавшего уверенность и силу, а от того расплакался еще больше.

              В феврале Марфа родила сына. Роды были ей организованы сервисные, т.е. платные. У Марфы была отдельная палата, она сама выбрала себе врача, акушерки относились к ней с особым вниманием. Роды прошли легко, кости молодого таза, которому едва исполнилось 17 лет, еще не затвердели, ребенок прошел быстро, родился вполне здоровым без каких-либо генетических аномалий. Бурбоны по жизни вступали в кровосмесительные браки, но самым дурным последствием их стало безволие короля Людовика XVI.  Забирать Марфу из роддома приехала вся семья. Марфа смотрела на них чистым невинным взглядом с радостной светлой улыбкой. Коля немало порадовался тому, что не он официальный отец, что не ему приходиться дарить врачам и акушеркам цветы, конфеты и шампанское, не ему приходиться принимать от них двусмысленные поздравления, а Никифору. Тот же сильно смущался, но вполне правдоподобно играл свою роль.  Домой ехали на двух машинах: в одной – Трифон с дочерью, внуком и будущим зятем, в другой – Никита, Фекла с сыном и Агриппина.  Ребенка назвали Савелием (Саввой) – это имя выбрал Коля. Фамилию же ребенку дали материну - Захаров, а отчество – Никифорович. Ники был указан как отец в свидетельстве о рождении.

              Фекла и Гриппа сразу стали нянчится с ребенком, учить Марфу его пеленать, кормить, купать. Гриппе это занятие доставляло особенное удовольствие, ведь у неё  иметь собственных детей от любимого человека пока было мало надежды. Марфа с радостью отдала большую часть забот о сыне мачехе и возможной будущей невестке. После разрешения от бремени прежде какое-то настороженное и немного отрешенное  отношение к ней Ники прошло. Все осенние и зимние месяцы, когда она ходила брюхатая, ей приходилось упрашивать Ники выходить с ней гулять.
- А почему бы твоему брату не пойти с тобой? – огрызался Ники.
- Он стесняется.
- А я значит должен гордиться, что ты носишь не моего ребенка?
- Формально – ты отец и тебе придется нести ответственность, как бы тебе не было это неприятно, - строго говорила Марфа и в этот момент очень походила на своего брата. А потому Ники приходилось смиряться с её волей и ходить с ней на прогулки.

              После рождения Савелия в распределении помещений в доме произошли некоторые изменения. Прежде отдельные комнаты были отведены Трифону, под библиотеку и кабинет (вместе), под опочивальню Коли и Феклы, Марфы и Ники (вместе), под трапезную, под приемную (на первом этаже) и гостиную (на втором). Теперь Никифора отселили от Марфы, оставив её в детской одну с ребенком. Ники поселили в гостиной на втором этаже.

              Во время одной из совместных прогулок Марфа сказала Ники:
- Если хочешь, ты можешь сегодня ночью спуститься ко мне. Тебя никто не услышит. Я буду ждать.
- Зачем? Хочешь еще одного ребенка на этот раз от меня?
- Я еще некоторое время при всем желании не смогу забеременеть – пока кормлю грудью.
- Тогда зачем? Объясни.
- Почему ты такой злой? Как ты вообще смеешь на что-то обижаться. Почему я вообще должна тебе что-то доказывать, о чем-то просить?   Почему ты сам ничего не понимаешь?
- А почему ты спала с родным братом, а не со мной?
- Ах, Ники, Ники… Да, не спала я ним!… было пару раз…  Я же не спрашиваю, почему ты с ним спаривался? С Пашкой Родионовым в детдоме тебе, видишь ли, было западло, а с Колей Шалиным – в самый раз. А все потому, что он великий человек. Ты думаешь, что я убила трех человек – это сделало меня сильной? Это скорее говорит о том, что я не боялась последствий своих действий, потому что мне нечего было терять. А Коля… ему даже убивать никого не надо, люди и так будут подчиняться его воли.
- Ты восхищаешься им?
- Я люблю его – он мой брат и твой тоже, а это дорого стоит.
- Да, уж, он бы сейчас быстро посчитал, сколько миллионов рублей составляет моя доля в общесемейном имуществе.
- У тебя такие же шутки, как и у него.
Они замолчали, и некоторое время шли молча. Потом Марфа снова начала:
- Ники, ты помнишь, когда мы впервые встретились той ночью?
- Помню, - глухо пробурчал Ники.
- Я всегда это помнила и никогда о тебе не забывала, я все сделала, чтобы ты был сейчас здесь. А Коля в этих вещах вообще ничего не понимает. Он готов ненавидеть всех женщин за то, что я сделала его мужчиной. Он хотел бы оставаться маленьким мальчиком, выпускающим сперму по ночам. Тем не менее, мы обязаны ему всем. Но к нашим с тобой отношениям ни он, ни Савелий касательства не имеют. И тебе не следует вести себя, как обиженный собственник, у которого что-то украли. Я не была девственна задолго до того, как у меня первый раз случилось с братом, и ты это знаешь. И то, что я не хотела заниматься сексом с тобой, лишь доказывает, как я тебя любила. Потому, что если любовь скрепляется сексом, то, что тогда такое секс истопника Игната со мной? Или, может быть, он меня тоже любил, а я просто дурой была и не замечала его чувств? Не знаю, мне казалось, что ты должен это понимать после всего, что тебе самому пришлось пережить… Я думала, ты понимаешь, что девчонки не о том мечтают, чтобы их отодрали как сидоровых коз, и не о том, как бы скорее потерять девственность, чтобы не было перед подругами неудобно. Нет! Все мы в глубинах своих пошлых душ мечтаем о любви, о настоящей любви и счастье, если хочешь - о принце на белом лимузине. С тех пор, как я с тобой познакомилась, ты стал смыслом моей жизни, ты спас меня и я боролась за тебя как могла. А теперь можешь поступать, как знаешь…

              Ночью Ники тихонечко пришел в опочивальню к Марфе. По моде, заведенной Николаем в своем доме, на нем была ночная пижама. Ники встал над постелью Марфы в нерешительности.
- Ну, что же ты? – спросила она, не отрывая головы от подушки.
Ники стал снимать пижаму и вскоре остался стоять перед ней в одних плавках, из-под которых сильно выпирал возбужденный как никогда прежде половой член. Но Ники все еще раздумывал. Марфа протянула руку и ощупала плавки Ники.
- Ты хочешь? – снова спросила она.
- Да, - ответил Ники, стянул плавки и нырнул в кровать к Марфе.
С тех пор они стали дружить, как прежде, ничем не разделяемые и не обремененные.

Продолжение http://www.proza.ru/2013/07/10/1194