Вертолет

Вертолет

Очередной опыт моей трудовой деятельности в качестве судебно-медицинского эксперта был связан с полетом на вертолете. На Ми-2, если быть точным дотошно. Но обо всем по порядку.

Немного отступлю от темы и поясню, что наиболее интересные вещи случаются с судебно-медицинскими докторами во время выездных дежурств. По крайней мере, со мной это правило работало на сто процентов.

Итак, дело было северным летом. В конце рабочего дня начальник нашего отделения - тетушка с перманентным ржавым гвоздем в рыхлой заднице, всеми силами старающаяся этот самый гвоздь запихать в известное место очередного дежурного доктора, объявила мне, что я срочно должен ехать домой и собираться на выезд. Имея за плечами множество нелицеприятных разговоров с боссами разных мастей и рангов, я не стал спорить. Тут снова потребуется небольшое объяснение для людей от отечественной службы судебно-медицинских экспертов далеких. На любое, я подчеркиваю, на любое происшествие доктора доставляют доблестные законники, будь-то милиция или прокуратура, не важно. Самостоятельно добираться в место обнаружения очередного трупа человеку с медицинским образованием не комильфо. Но ругаться и требовать было бесполезно. Проблема заключалась в новичке-водителе, который наш северный городок совершенно не знал, по причине недавнего трудоустройства и чего-то еще непробиваемо дубового, что вполне укладывалось, укладывается, и еще очень долго будет укладываться в modus operandi* практически всех сотрудников органов исполнительной власти в государстве российском. Грустно, что поделать, но ехать на труп было надо. Поэтому я стартанул домой.

По приезде к зданию прокуратуры, обещанного мне водителя с экипажем я, естественно, не нашел. Пришлось еще зайти в фойе, миновать дежурного, найти следователя прокуратуры, с которым мы должны были ехать на место, и только после этого разыскать несведущего водителя. Благо следователь попался молодой и бойкий. Кроме него с нами поехала девушка-практикантка. На мой вопрос о причине поездки в такую даль в свое личное время, она ответила, что еще ни разу не летала на вертолете. Следак, кстати, не летал тоже. Тем более что ему с подручным, точнее с подручной, было проще - самому доставалось меньше писанины.

Деревенька с площадкой для взлета вертолетов находилась на приличном расстоянии от города (как будто было нельзя воспользоваться обширным вертолетным парком городского аэропорта?), поэтому водила топил туда, не щадя старенькую «Ниву». В некоторых особо загруженных транспортом участках трассы, ему приходилось включать сирену и проблесковый маячок. «Опоздать можем к вертолету, бля» - пояснил шофер, ничуть не смущаясь наличия девушки в салоне.

Мы не опоздали. В деревеньке нас суетливо встречал участковый. Кучка недовольных аборигенов, раздосадованных отсутствием запланированного на сегодня вертолетного рейса и парочка бездомных собак. Лететь хотели все кроме меня. Тут снова придется отвлечься на небольшое пояснение. Дело в том, что в далеком (как мне теперь кажется) детстве своем на вертолетах я полетал с избытком. И это было отвратительно. Жил я тогда в захолустном поселке, куда летом можно было добраться по воде, зимой - по зимнику, а на вертолетах - круглый год. Летай - не хочу. Тем более, в те времена курсировали они с частотой питерских трамваев. Но сам процесс перелета был отвратителен. Холодные, густо пахнущие всеми видами топлив и смазок, с неудобными лавками вдоль бортов салона, маленькими круглыми иллюминаторами, исключающими всякую возможность наблюдать прелесть окружающего пейзажа и, наконец, щедро разящие блевотиной МИ восьмые просто обязывали ненавидеть «Аэрофлот». Я ненавидел его всем сердцем своего детского туловища. И я еще забыл упомянуть про чудовищный шум. К слову, с шумом поезда метрополитена вертолетный грохот сравнивать не стоит. В метро худо-бедно можно разговаривать с попутчиком, вертушка эту возможность исключает. Исключает совсем. Знаете, какое профессиональное заболевание всех пилотов винтокрылых машин? - глухота.

Так вот, лететь хотели все кроме меня. Даже, замордованный суточным дежурством, участковый. Компания подобралась приличная. Я, следователь прокуратуры, практиканточка и местный УУМ*. Причем все мы, по соображениям следователя, должны были влезть в салон крохотного МИ-2. Обсуждая предположительное расположение мест в салоне и особенности полета, все мы двинулись к вертолетной площадке.

Про нее тоже следует рассказать особо. Всего несколько слов. Все мы их видели в кино или в отелах за границей, на палубах военных и гражданских судов. Все они обозначаются здоровенной литерой  «Н» и подсвечиваются. В той деревне ничего подобного не было. Вертолетная площадка представляла собой отвоеванный у тайги участок местности без каких-либо опознавательных знаков, но зато очень качественно выложенный огромным количеством железобетонных плит, которые были, наверное, старше меня.

МИ-2 прилетел неожиданно и очень быстро. В небе появилась минимальная черная точка, которая с нарастающим грохотом и гулом быстро приблизилась, и превратилась в вертолет. После приземления из него выскочил пилот и, пригнув голову, побежал к участковому. Тот единственный из законников был в форме. Под рев моторов и свист лопастей участковый и летчик что-то проорали другу. Пилот махнул рукой в сторону вертушки и отрицательно покачал головой. Резко погрустневший и прочувствовавший всю тяжесть суточного дежурства участковый направился к нам.

- Значит так. Он говорит, - начал орать милиционер, кивком обозначив пилота, - он говорит, что все не полетят точно, кому-то одному надо будет остаться, иначе не взлетим.

Чтоб оставить меня не могло быть и речи, хотя, именно я больше всего этого хотел. В итоге остался участковый. Задавить своим сермяжным деревенским авторитетом следователя прокуратуры и прктиканточку он не смог.

Наша компания, пригнув головы, заспешила к летательному аппарату. Расположение сидений в салоне угадать не смог никто. Вертолет был узок и мал, тем не менее, впереди на самых комфортных креслах с чинным адмиральским видом восседали оба пилота. Приборная панель издевательски малым количеством циферблатов, тумблеров и кнопок напоминала мопед «Карпаты». Все без исключения приборы дублировались для каждого вертолетчика. Далее за пилотскими креслами располагалось небольшое пространство для ног, и начиналась мягкая скамья, на которую можно было усаживаться вдвоем. К ней совершенно вплотную примыкала скамья следующая. На ней с успехом могли разместиться два подростка или один толстый мужик. Дальше шла достаточно просторная полусферическая концевая часть салона. Внутренний объем всего вертолета не мог потягаться со средним американским джипом. Пространства было очень не много. Таким образом, за пилотами лицом по направлению движения могли сесть два человека. Эти места достались следаку и практикантке. Спиной к направлению полета на сужающуюся скамью уселся я. Запах масла, авиационного керосина, а, возможно, и соляры (я честное слово не знаю, чем питается вертолет) был легким. Блевотиной не воняло и в помине. По всему салону в беспорядке были раскиданы наушники. Пол устлан линолеумом средней степени изношенности. Но самое прекрасное, что мне удалось заметить еще на подходе - это огромные квадратные иллюминаторы с выпуклыми стеклами. Наушники я надел сразу. Прокурорские их демонстративно проигнорировали, наивно полагая, что звук двигателя уже достиг максимума, хотя лопасти выдавали только холостой ход. На краю вертолетной площадки остался обиженный жизнью участковый, смотрел он на нас с явной завистью. Второй пилот вылез из кабины и проверил надежность закрытия пассажирской двери, потом взобрался в свое кресло, и началась веселуха. Первый пилот начал производить действия, смыслом которых было явное намерение взлететь. Двигатель заревел и завизжал, винт с сумасшедшими хлопками начал рассекать воздух интенсивнее прежнего, вертолет затрясло мелкой дрожью, но от земли он не отрывался. Это продолжалось добрых десять секунд. За это время оба пилота успели недовольно зыркнуть друг на друга, я и следователь прокуратуры красноречиво посмотреть на практиканточку, та, с ужасом в увлажняющемся взгляде, сообразить, что следующей высадят именно ее, а участковый позволить себе полузлорадно-полупонимающе улыбнуться, - дескать, техника, все бывает. Затем первый пилот (на самом деле, я понятия не имел и не имею до настоящего момента, кто каковым пилотом являлся, но тот, что пытался поднять МИ-2 в воздух, сидел слева, поэтому я и называю его первым пилотом) прибавил оборотов; вертушку затрясло сильнее и она чуть поднялась над землей, задрав хвост и соприкасаясь с поверхностью только передней стойкой шасси. Это не помогло, и вертолет снова пружинисто ухнул на землю. Этот маневр повторился еще раз. Снова безрезультатно. В глазах практиканточки заблестели полновесные слезы. Участковый улыбнулся еще шире. И только после этого, тем же манером, перекособочась и отрывая переднюю стойку от земли в последнюю очередь, МИ-2  вяло взмыл в воздух. Все пассажиры, включая меня, были уверены, что далеко нам не улететь. Но как только мы поднялись чуть выше макушек, окружающих вертолетную площадку, деревьев, МИ-2 взял такой разгон, что у меня захрустела шея, а следак впечатался своей лопаткой мне точно в хребет. Пилоты дружно заржали. Такой динамики от этого трясущегося три минуты назад «майского жука» я не ожидал. Вертолет пошел на бреющем над самыми верхушками густых таежных сосен, как бешеный. Раздутые до безобразия колеса шасси практически задевали хвою на самых высоких деревьях. Любое наземное транспортное средство, на котором мне приходилось ездить, не могло и мечтать о таком ускорении. Это было замечательно. Я прилип к выпуклости иллюминатора и сразу влюбился в профессию вертолетчика. Аппарат забирал все выше и выше. Через минуту я стал отчетливо замечать кривизну горизонта. Деревенька вместе с аборигенами утонула в лесах и озерах. Мы летели на север. Мне вспомнился урок географии в 7 классе. Преподаватель спросила нас о самом большом богатстве Западной Сибири. Мы, как стадо, дружно проблеяли:  "Нееееефть." А учитель сказала: «Нет, ребята, это - вода». Естественно этому не поверил никто. Только теперь я начал осознавать правоту ее слов. Воды было действительно очень много. Озера, речушки и озерца сменяли огромные водные артерии. Русла рек затейливо переплетались и запутывались в хитрые морские узлы. И хотя была середина лета, и паводок уже начал заметно сходить, суша не занимала и пятидесяти процентов ландшафта, который открывался перед моими глазами. Не верите? Слетайте летом в Нижневартовск или Ханты-Мансийск…. Я жрал глазами Сибирь. Время и недовольство долгой поездкой по разбитой трассе на ушатаной «Ниве» ушли на второй план, они просто исчезли. Гораздо быстрее, чем хотелось всем нам (кроме пилотов, естественно), вертолет начал снижаться. Сначала среди огромного количества воды, я не заметил ничего. Затем белыми проплешинами на голубом и зеленом фоне стали вырисовываться ветхие избушки. Четче начал проступать раскиданный тут и там бытовой хлам. Потом я заметил маленьких копошащихся людей. Каких-либо деревьев в округе не было абсолютно. Весь зеленый фон пейзажа выполняли мох и кустарники. Через минуту мы приземлились в тундре.

Это были родовые угодья в 120 километрах севернее города. Первый пилот что-то сказал следаку; мы выпрыгнули из вертолета, отошли на 50 метров, и МИ-2 снова, на этот раз очень бойко, поднялся в воздух. Через минуту он превратился в малюсенькую черную кляксу на сером небе. Спустя 30 секунд исчез и его звук. Навалившую на барабанные перепонки тишину тут же прорезали тысячи игл комариной песни. Я с любовью посмотрел на длинные рукава своей плотной рабочей куртки и понял, что на этот раз мне воздалось. Следователь и практиканточка неуютно поежились в своих красивых городских одежках.  На мой немой вопрос законник сказал, что, по словам пилота, на разгон винтов уходит уйма топлива, поэтому «наши летчики - отличные ребята»* не будут нам мешать гулом и свистом винта и турбин, а прилетят через час. «Им видней» - подумал я и зашагал к местным, уютнее кутаясь в свой рабочий комбинезон.
 
Место было знаковое, посему о нем подробнее. Семейный клан аборигенов крайнего севера проживал в этих местах целую кучу лет, сколько именно, я не интересовался, ибо работы была тьма. Семья, включая, старую бабку, которая при нашем появлении начала выть в голос, двух женщин неопределенного возраста, но явно моложе бабули, троих молодых мужчин и одного совсем маленького ребенка, жила в хибаре. Другим термином строение размером с гараж с одним единственным окном и дверью, выполненное из штакетин и наспех обтянутое кусками рубероида всех мыслимых форм и размеров, назвать не поворачивался язык. Неподалеку от него стаяли два чума, совершенно свободные от какого-либо покрова, и скорее, являвших из себя скелеты, нежели что-то цельное и готовое для жилья. Сани с целой вязанкой изумительно выделанных оленьих шкур были припрятаны за хибарой. Тут же в беспорядке на грязно-масляных боках валялись два разобранных снегохода «Буран», один генератор «Ямаха». Несколько пластиковых бочек завершали хаотичную картину. Нелишним будет упомянуть, что оба чума, хибара, «мастерская по ремонту снегоходов» располагались на небольших пятачках сухой земли, связанных между собой узенькими утоптанными переходами, разойтись на которых двум взрослым людям не было ни единого шанса. Все остальное пространство занимали огромные озера с чистейшей водой. Ни до, ни после воду подобной прозрачности мне видеть не приходилось. За хибарой была огромная, по сравнению со всеми предыдущими, площадка сухой земли. На ней из добротных бревен был построен здоровенный сарай, примыкающий к нему, загон, и лабаз, наподобие избушки на курьих ножках. Лабаз был не больше миниатюрной баньки, но сделан был на совесть. Бревна в нем были самые толстые и самые белые. А в загоне суетилась уйма оленей. Я успел насчитать больше тридцати, прежде чем сбился. Олени были не больше дога в холке, некоторые с роскошными чуть подернутыми пушком рогами и любопытными носами, покрытыми шерстью. Последний факт очень меня удивил, как и размер животных, впрочем. Около сарая и лабаза я завис на добрых пять минут. В этой первобытной дикости люди привыкли обходиться минимумом средств и материалов. Оленям и запасам провианта были отведены лучшие условия. Простота и глубокое прикладное значение этой мысли поразили меня очень сильно. Я представил зиму. Свою издевательскую городскую одежду «по сезону», себя в ней посреди бескрайней ледяной пустоши. Школа, высшее образование - весь этот ворох бессмысленных знаний, накопленных мной за жизнь непонятно зачем – все это здесь и сейчас не имело никакого значения. И в паре десятков метров от меня были люди, которые, вероятно, не умели читать и писать, но которые дали бы мне сто, да какие там сто, тысячу очков форы в соревнованиях на выживание. Даже эта визжащая как бензопила бабка. Цивилизация показалась мне совершенно чуждой профанацией, а аборигены существами абсолютно другого порядка - полубогами, если хотите. 

За загоном стоял единственный полностью исправный снегоход. Около него лежал труп молодого мужчины. По правую руку от него валялась двустволка. Подошвы ног убитого покоились на подножке снегохода, было очевидно, что после выстрела его перебросило через сиденье «Бурана», где он и успокоился. Никаких следов борьбы и других странностей нашей «следственной группой» замечено не было. Следак пошел опрашивать местных, а я занялся осмотром трупа. Потом мы «ковырялись» около часа: я диктовал, следователь записывал, бесполезная практиканточка уворачивалась от комаров. Ничего особенного. Обычная работа. Однако мотив всей этой заварухи был крайне интересен. Ныне покойный неделю назад поспорил с друзьями, что убьет медведя. Шарился по округе больше трех дней, но зверя так и не взял. По словам родных, мишку он только ранил. Двое суток ходил сам не совой, а накануне утром вышел из хибарки и застрелился. Всю эту историю мне успел пересказать следователь во время осмотра места происшествия. Мы недоумевали втроем и каждый по отдельности. Бескрайняя тундра уходила в горизонт, комариный рой звенел и издевался над нами, солнце, выглянув из-за туч, ощутимо жгло кожу; но весомых причин убивать себя здесь не было. Концентрированная борьба за жизнь наличествовала в каждом кубометре земли и воздуха, а места самоубийствам попросту не было. Поэтому я не верил. Я измерял руку убитого, расстояние от дульного среза ствола до курка, ходил вокруг снегохода, надеясь найти следы второго стрелка, - бесполезно. Все свидетельствовало о самоубийстве (само собой, следователю я свои предположения вслух не высказал, ссылаясь на более детальное исследование в секционном зале, - мало ли что). Выстрел был произведен в грудь убитого при плотном упоре. На бледной коже осталась штанц-марка* от стволов двустволки….

Ми-2 прилетел ровно через час, беспардонно заткнув ультразвуковой комариный хор. Я и следователь замотали труп в грязный кусок брезента и волоком потащили к вертолету. Пилоты, ссылаясь на непрофильную работу, помогать нам не стали. Я тоже имел полное право отказаться от переноски, но следователь был слишком хорошим парнем, а заставлять подключаться к делу родных покойного - было бы верхом бессовестности. Свернув труп калачиком, мы впихнули его в конец салона.

Всю обратную дорогу я с удовольствием пялился в иллюминатор, упираясь носком ботика в окоченевшую руку мертвого аборигена (без удовольствия). Теснота, знаете ли. Долетели без сюрпризов, но очень быстро. Что удивительно, от земли вертолет оторвался легко, даже с одним лишним «пассажиром». Настолько легко, что я вынужден был поинтересоваться у первого пилота о причине сложностей с отрывом от вертолетной площадки в деревеньке.
- Ну, ты даешь, - подмигнул мне пилот и хохотнул, - да с передней стойки в нашем отряде только я взлетаю. Особый шик!..   


****

…История с этим самоубийством не давала мне покоя целый месяц. Уже пришли результаты дополнительных экспертиз. Все материалы были переданы следователю и в наш архив, а я все не мог поверить в правдивость того рассказа. Рылся в интернете в свободное время. Чуть не пошел в библиотеку. Помогли, как всегда, санитары. Дело в том, что они очень часто ездят в тайгу на охоту, хотя, классической охотой это назвать сложно. Просто катаются, очертя башку, по зимним просторам, пьют водку до безумия, стреляют по бутылочкам. Нормальные городские охотники. Но суть не в этом. Егерь, в посещаемых ими местах, - коренной ханты. Маленький, точно гном и выносливый, как Хайле Гебреселассие*. Он-то санитарам и рассказывал, что медведь - животное священное, и просто так его беспокоить нельзя. После этого все в той таежной истории встало на свои места, и я успокоился тоже. Суета живым....

---------------------------------
1. Modus operandi (лат.) – образ действия.

2. УУМ – участковый уполномоченный милиции.

3. «Наши летчики - отличные ребята» - слова из песни «ВВС» (военно-воздушные силы) группы «Союз композиторов». Саундтрек  из к/ф "АССА".

4. Штанц-марка - образуется на коже от плотного контакта дульного среза оружия -  за счет того, что газы, распространяясь под кожей, приподнимают ее, придавливая к дульному срезу, этому способствует и присасывающее действие разряженного пространства, которое образуется в канале ствола после выстрела. Отпечаток дульного среза на теле и на одежде встречается непостоянно, но его наличие убедительный признак выстрела в упор. На коже такой отпечаток имеет вид ссадины, кровоподтека или дополнительной раны.

5. Хайле Гебреселассие - эфиопский стайер и марафонец. Двукратный олимпийский чемпион и четырёхкратный чемпион мира в беге на 10 000 метров, четырёхкратный чемпион мира в закрытых помещениях на дистанциях 1500 и 3000 метров. С 1994 года установил 27 мировых рекордов на беговых дистанциях, начиная от 2000 метров и заканчивая марафоном. В настоящее время владеет мировыми рекордами в беге на 20 000 метров и часовом беге.